Длинное ружье

Глеб Ермолаев пошел на войну добровольцем. По своей доброй воле он подал заявление в военкомат и просил поскорее отправить его на фронт — сражаться с фашистами, Глебу не было восемнадцати лет. Он мог бы пожить еще дома, полгода или годик, — с мамой и сестрами. Но фашисты наступали, а наши войска отступали; в такое опасное время, считал Глеб, нельзя медлить, надо идти на войну.

Как все молодые солдаты, Глеб хотел попасть в разведку. Он мечтал пробираться в тыл врага, брать там «языков». Однако в стрелковом взводе, куда он прибыл с пополнением, ему сказали, что будет он бронебойщиком. Глеб надеялся получить пистолет, кинжал, компас и бинокль — снаряжение разведчика, а ему дали ПТР — противотанковое ружье — тяжелое, длинное, нескладное.

Солдат был молод, но понимал, как это плохо, если не любишь вверенное оружие. Глеб пошел к командиру взвода, к лейтенанту с не очень хорошей фамилией Кривозуб, и все рассказал начистоту.

Лейтенант Кривозуб был старше солдата всего на три года. Волосы у него были черные, кудрявые, лицо смуглое, а рот полон белых, ровных зубов.

— Так, значит, в разведку? — переспросил лейтенант и, улыбнувшись, показал свои прекрасные зубы. — Я сам о разведке думаю. Давай переименуем стрелковый взвод в разведвзвод и все махнем в тыл к фашистам, Я, — сказал Кривозуб шепотом, — давно бы это сделал, да вот никак не могу сообразить, кто вместо нас будет оборонять этот участок. Ты, случайно, не знаешь?

— Не знаю, — тоже шепотом ответил Глеб. Он обиделся на лейтенанта за такой разговор и покраснел от обиды.

— Смелые люди нужны не только в разведке, — сказал лейтенант, помолчав. — Нелегкое дело досталось тебе, солдат Ермолаев. Ох, какое нелегкое! Ты со своим ПТРом будешь сидеть в самом переднем окопе. И ты непременно подобьешь танк врага. Иначе он подойдет к траншее, где обороняется взвод, и всех передавит гусеницами. Пока у нас тихо, с вами, новичками, займется опытный бронебойщик. Потом помощника получишь. Ты — первый номер в расчете, он будет вторым. Иди…

На том участке фронта в то время действительно было тихо. Где-то земля сотрясалась от взрывов, где-то гибли люди, а здесь, на ровном сухом лугу, заключенном между двумя рощицами, только кузнечики стрекотали. С настырным, усердием извлекали они из своих сухоньких телец однообразные звуки — без передышки, без остановки. Не ведали кузнечики, какой смерч пронесется над лугом, не знали, как горяча и туга взрывная волна. Если бы ведали, если бы знали, поспешили бы высокими прыжками — через кустики полыни, над кочками — подальше от этих мест.

Солдат Глеб Ермолаев кузнечиков не слышал. Он усердно работал лопатой — рыл свой окоп. Место для окопа было уже выбрано командиром. Отдыхая, когда слабели руки, Глеб старался представить, где пойдет танк фашистов. Получалось, что танк пойдет там, где и предполагал командир, — по ложбине, что тянулась через весь луг слева от окопа. Танк, как и человек, тоже старается укрыться в каком- либо углублении — чтобы труднее было попасть в него. А стрелять в танк будут наши пушки, замаскированные в рощицах. Окоп в стороне от ложбины. Когда танк будет на одной линии с окопом, солдат Ермолаев влепит ему в бок бронебойно-зажигательную пулю. На таком расстоянии промахнуться трудно. Пуля пробьет броню, влетит в танк, попадет в бак с бензином, или в снаряд, или в мотор — и дело сделано.

Но что, если танков окажется два или три? Что тогда? Представить, как он будет воевать с тремя танками, Глеб не мог. Но не мог он допустить в своих мыслях, что вражеские машины пройдут к траншее. «Пушки подобьют», — успокаивал он себя и, успокоенный, снова принимался долбить лопатой закаменевшую глину.

К вечеру окоп был готов. Глубокий настолько, что в нем можно было стоять во весь рост, он понравился Глебу. Глеб поверил в надежность укрытия и еще целый час хлопотал, благоустраивал его. В боковой стенке выкопал нишу для патронов. Еще выкопал ямку для фляги с водой. Несколько раз уносил в плащ-палатке глину — подальше от окопа, чтобы коричневое пятно не выдало врагам его убежище. С этой же целью утыкал ветками полыни насыпь перед окопом.

Второй номер — помощник, обещанный лейтенантом, пришел к Глебу только в сумерках. Вместе со взводом он тоже занимался земляными работами — солдаты углубляли траншею, копали ходы сообщения.

Второй номер был втрое старше Глеба. На его небритом лице сияли лукавством голубые глазки. Красноватый носик торчал шильцем. Губы были вытянуты вперед, словно постоянно дули в невидимую дудочку. Ростом он был мал. Совсем короткими показались Глебу его ноги—в башмаках и обмотках. Нет, не такого товарища ждал бронебойщик Ермолаев, Ждал опытного бойца, которому с почтением и радостью подчинился бы, которого слушался бы во всем. И первый раз за всю неделю, что был на передовой, Глеб встревожился. Стало ему тоскливо, появилось предчувствие чего-то нехорошего, непоправимого.

— Семен Семенович Семенов, — назвал себя второй номер.

Он сел на край окопа, ноги опустил вниз и постучал каблуками о глинистую стенку.

— Крепкая земля. Не обвалится, — сказал понимающе. — Но очень глубоко. Мне из этого окопа только небо будет видно, а мы ведь не по самолетам должны стрелять — по танкам. Перестарался ты, Ермолай Глебов.

— Я по своему росту копал. А зовут меня Глеб Ермолаев. Вы фамилию и имя перепутали.

— Перепутал, — очень охотно согласился второй номер. — А мое прозвание очень удобное. Заменяй фамилию отчеством, отчество именем — все равно будет правильно.

Семен Семенович посмотрел вдаль, туда, где у конца луга серой неясной полоской виднелась проселочная дорога, и проговорил:

— Длинное у тебя ружье, а надо бы еще длиннее. Чтобы достало через луг до дороги. Танки-то оттуда пойдут… Или ствол согнуть — буквой Г. Присел в окопчике — и стреляй в безопасности… Однако, — тут голос Семена Семеновича стал строгим, — сделал ты, Глеб Ермолаев, еще одну ошибку — выкопал окоп на одного. Мне на лугу, что ли, лежать? Без укрытия? Чтобы меня в первую минуту убили?

Глеб покраснел, как в разговоре о разведке с лейтенантом Кривозубом.

— То-то! Ты — первый номер, командир. Я — второй номер, подчиненный. А мне приходится учить тебя. Ну ладно, — закончил Семен Семенович великодушно, — завтра и мне ямку прикопаем. Не велика работа. Я сам- то не велик…

Последние слова растрогали Глеба. Ночью он долго не мог заснуть. Через шинель, постеленную на земле, кололи то ли камешки, то ли жесткие корешки. Он поворачивался, чтобы было удобнее, слушал, как ходит часовой вдоль траншеи, и думал о Семене Семеновиче. «Он, верно, добрый человек. Они, верно, подружатся. А окоп Глеб сам доделает. Пусть Семен Семенович отдыхает. Он и стар, Он и мал. Ему на войне вот как тяжело!»

Прикопать окоп не удалось. На рассвете заухали взрывы. На рощицы пикировали самолеты и сбрасывали бомбы. Страшнее взрывов был вой пикировщиков. Чем ниже скользил самолет к земле, тем невыносимее становился рев его моторов и сирен. Казалось, что с этим душераздирающим воплем самолет врежется в землю и она разлетится, словно стеклянная. Но самолет над самой землей выходил из пике, круто лез в небо. И земля не разлеталась, как стеклянная, она вздрагивала, на ней вздувались черные волны комков и пыли, На гребнях тех волн качались и кувыркались березы, вырванные с корнем.

— По местам! По местам! — кричал лейтенант Кривозуб. Он стоял у траншеи, смотрел в небо, стараясь определить, будут ли фашисты бомбить взвод, или сбросят все бомбы на тех, кто занимал оборону по опушкам рощиц.

Самолеты улетели. Лейтенант повернулся, оглядел солдат, притихших на своих местах. Прямо перед собой он увидел Глеба с противотанковым ружьем и Семена Семеновича.

— Ну, вы что? Идите! — сказал он негромко. — Сейчас будет атака…

— Я один. Второму номеру остаться в траншее! — выкрикнул Глеб, вылезая на бруствер. И добавил, объясняя свое решение: — У нас окоп только на одного…

Глеб тревожился, что не успеет приготовиться к отражению атаки. Он спешно расставил сошки противотанкового ружья, зарядил ружье, поправил полынные веточки перед окопом — чтобы не мешали смотреть и стрелять, снял с ремня флягу, положил в ямку… А врагов все не было. Тогда он посмотрел назад, на траншею взвода, и не увидел ее — то ли она была так ловко замаскирована, то ли была очень далеко. Глебу стало тоскливо. Ему показалось, что он один-одинешенек на этом голом лугу и все забыли о нем — и лейтенант Кривозуб, и Семен Семенович. Захотелось сбегать проверить — на месте ли взвод? Желание это было такое сильное, что он начал выбираться из окопа. Но тут — и близко, и далеко — стали с грозным треском лопаться мины. Фашисты обстреливали позицию взвода. Глеб пригнулся в своем окопе, слушал взрывы и думал — как выглянуть из окопа, чтобы осмотреться? Высунешь голову — осколком убьет! И нельзя не выглянуть — может, враги уже совсем близко…

И он выглянул. По лугу катился танк. Позади редкой цепью, пригибаясь, бежали автоматчики. Самое неожиданное и потому очень страшное было то, что танк двигался не по ложбине, как предполагал лейтенант, не в стороне от окопа, а прямо на окоп бронебойщика. Лейтенант Кривозуб рассуждал правильно: танк поехал бы по ложбине, если бы в него стреляли из рощиц пушки. Но наши пушки не стреляли, они погибли под бомбежкой. И фашисты, остерегаясь, что ложбина заминирована, пошли напрямую. Глеб Ермолаев готовился стрелять в борт фашистского танка, где броня тонкая, а приходилось теперь стрелять в лобовую броню, которую и не каждый снаряд возьмет.

Танк приближался, гремя гусеницами, покачиваясь, будто кланяясь. Позабыв об автоматчиках, бронебойщик Ермолаев втиснул приклад ружья в плечо, прицелился в смотровую щель водителя. И тут сзади длинной очередью вдруг ударил пулемет. Пули засвистели рядом с Глебом. Не успев ни о чем подумать, он выпустил ПТР из рук и присел в окопе. Он испугался, что свой пулеметчик зацепит его. А когда Глеб сообразил, что пулеметчик и стрелки взвода бьют по фашистским автоматчикам, чтобы не подпустить их к Глебову окопу, что они прекрасно знают, где его окоп, стрелять по танку было уже поздно. В окопе стало темно, как ночью, дохнуло жарой. Танк наехал на окоп. Грохоча, крутился на месте. Зарывал в землю бронебойщика Ермолаева.

Как из глубокой воды, Глеб рванулся из своего засыпанного окопа. То, что спасен, солдат понял, вдохнув воздух сквозь забитый землей рот. Он тут же открыл глаза и увидел в синем бензиновом дыму корму уходящего танка. И еще увидел свое ружье. Оно лежало полузасыпанное, прикладом к Глебу, стволом в сторону танка. Верно, ПТР попало между гусеницами, крутилось вместе с танком над окопом. В эти тяжкие минуты и стал Глеб Ермолаев настоящим солдатом. Он рванул к себе ПТР, прицелился, выстрелил с обиды за свою оплошность, искупая вину перед взводом.

Танк задымил. Дым шел не из выхлопных труб, а из туловища танка, находя для выхода щели. Потом вырвались с боков и из кормы плотные, черные клубы, перевитые лентами огня. «Подбил!» — еще не веря в полную удачу, сказал Глеб самому себе. И поправил себя: «Не подбил. Поджег».

За тучей черного дыма, стелившегося по лугу, ничего не было видно. Только слышалась стрельба; солдаты взвода довершали схватку с вражеским танком. Вскоре из дыма выскочил лейтенант Кривозуб. Он бежал с автоматом к ложбине, где укрылись после гибели танка вражеские автоматчики. За командиром бежали солдаты.

Глеб не знал, что делать ему. Тоже бежать к ложбине? С противотанковым ружьем не очень-то побежишь, вещь тяжелая. Да и бежать он не мог. Он так устал, что ноги еле держали его. Глеб сел на бруствер своего окопа.

Последним из дымовой завесы выбежал маленький солдатик. Это был Семен Семенович. Он долго не мог вскарабкаться на насыпь перед траншеей и отстал. Семен Семенович заметался на лугу — рванулся к ложбине за всеми, потом метнулся в сторону Глеба, увидев его, сидящего на земле. Подумал, что первый номер бронебойного расчета ранен, нуждается в перевязке, и побежал к нему.

— Не ранен? Нет? — спросил Семен Семенович и успокоился. — Ну, Ермолай Глебов, крепко ты его ударил…

— Да не Ермолай я, — сказал Глеб с досадой. — Когда же вы запомните это?

— Все я помню, Глеб! Так это я говорю от неловкости. Мы же вдвоем, должны были бить его. А ты, видишь, в траншее меня оставил…

— И правильно, окоп-то был на одного.

— Правильно, да не очень. Вдвоем- то повеселее было бы…

Глебу от этих слов и от всего, что произошло, стало так хорошо, что он чуть не заплакал.

— Эх, Семен Семенович, — сказал он, и голос его задрожал. — Насидимся мы еще вдвоем. И танков вдвоем настреляем. А этот, наш первый, близко к траншее подошел?

— Близко. Фашисты из него выскакивали прямо к нам на винтовки.

…Минуло еще несколько тревожных дней — с бомбежками, с артиллерийским и минометным обстрелом, а потом все стихло. Наступление фашистам не удалось. В тихие дни Глеба Ермолаева вызвали в штаб полка. Лейтенант Кривозуб рассказал, как идти туда.

В штабе полка, в овраге, заросшем густыми кустами, собралось много народу. Оказалось, это были бойцы и командиры, отличившиеся в недавних боях. От них Глеб узнал, что происходило справа и слева от его взвода: фашисты наступали полосой в несколько километров и нигде им не удалось прорвать нашу оборону.

Из штабной землянки, вырытой в склоне оврага, вышел командир полка. Храбрецы уже стояли ровным строем. Их вызывали по списку, они по очереди выходили и получали награды.

Выкликнули Глеба Ермолаева. Полковник, человек строгий, но, судя по глазам, и веселый, увидев перед собой совсем молодого солдата, подошел к Глебу и спросил, как отец спрашивает сына:

— Страшно было?

— Страшно, — ответил Глеб. — Струсил я.

— Это он-то струсил! — закричал вдруг задорным голосом полковник. — На нем танк фокстрот танцевал, а он танцы перетерпел и изуродовал немцам машину, как бог черепаху. Нет, ты скажи прямо, не скромничай — не боялся ведь?

— Струсил, — снова сказал Глеб. — Я танк случайно подбил.

— Вот, слышите? — закричал полковник. — Вот молодец! Да кто бы тебе поверил, если бы сказал — не трусил. Как же не бояться, когда на тебя одного такая штука лезет! Но насчет случайности ты, сынок, ошибаешься. Подбил ты его закономерно. Ты в себе страх переборол. Загнал свой страх в башмаки под пятки. Тогда уж и целился смело и смело стрелял. За подвиг тебе полагается орден Красной Звезды. Дырочку на гимнастерке что же не проткнул? Имей в виду, как еще танк сожжешь, так протыкай дырку — будет еще орден.

Глеб Ермолаев был в смущении от похвалы командира. Однако, получив коробочку с орденом, не забыл сказать:

— Служу Советскому Союзу!