Мой знакомый бегемот

Человек устроен так, что летом он мечтает о синих мятных снегах и о ледяных узорах в окне своей комнаты.

Зато зимой подай ему палящее солнце, зеленый шелест ветвей, запах черники.

Я шел по глубокому рассыпчатому снегу и думал о лете. Не о скромном русском лете, а о южном — с приторными запахами ярких цветов, с камнями, раскаленными, как печь, с ленивым, обессиленным от жара морем. Мне даже стало жарко от своих мыслей — я расстегнул дубленку и сдвинул шапку со лба. Снег превратился в сыпучий кварцевый песок, елки взметнулись кипарисами, а ветви сосен закачались, как зеленые веера пальм.

И тут на белом снегу я увидел розовое облако. Оно двигалось медленно, переваливаясь с боку на бок. Иногда оно останавливалось, поворачивалось ко мне и снова продолжало свой путь. Это был бегемот. Ног не было видно — у бегемота ноги коротышки, они наверняка тонули в снегу, — и бегемот как бы плыл, касаясь снега своим круглым животом.

Этот бегемот был воображаемый, как сыпучий песок, кипарисы, веера пальм.

Но в последние дни в моей жизни появился вполне реальный бегемот. Я с ним разговаривал и почесывал за ухом. Уши у него маленькие, скрученные фунтиком — два розовых фунтика. Бегемот выступал в цирке. И после выступления я отправился к нему за кулисы. Откровенно говоря, мне захотелось почесать его за ухом.

У меня в этом деле есть некоторый опыт. Я, например, чесал за ухом маленького крокодила. У него были зеленые глаза с черными ромбиками-зрачками. Кончик носа загнут кверху, как у стоптанного ботинка. Короткие лапы прижаты к бокам, а по спине от загривка до кончика хвоста цепочка бугорков. Я чесал крокодила за ухом, а он закрывал глаза от удовольствия и тихо гуркал. Интересно, как отнесется к моей ласке бегемот.

Бегемот был ярко-розовым. Можно было подумать, что он только что вышел из жаркой бани, где его мыли, скоблили, терли мочалками, щетками. Потом поддали сухого пара и стали бить пахучими вениками по крутым бокам. И распаренный, чистый зверь стал розовым как фламинго. Только те места, которые не удалось отмыть, были как бы присыпаны угольной пылью.

Я стоял перед клеткой и рассматривал его вблизи.

Его голова — большая и тяжелая, как колокол. Огромный рот до ушей, а вокруг натыканы рыжие еловые иглы — щетина. Иглы-усы, иглы-борода. Когда же бегемот открыл пасть, я даже попятился — зубастая, необъятная, пышущая жаром, она оглушала ослепительным розовым цветом. Розовый язык, розовая гортань, розовое небо. Не нёбо, а небо, озаренное зарей. И кажется, из огромного зева вот-вот выкатится солнце. И жаркое дыхание — это приближение солнца…

То ли от мыслей о бегемоте, то ли от ходьбы по глубокому снегу, мне стало еще жарче. Я прокладывал в снегу теплую дорожку, и передо мной возникали глаза бегемота. Они все время смотрели в одну точку и ни на что не обращали внимания. Но в них не было ленивого безразличия увальня. Глаза были на чем-то сосредоточены.

Может быть, бегемот вспоминал свой родной край, или думал о подруге, или у него что-то болело…

Каждый раз, когда я приходил в цирк, я чесал бегемота за ухом.

У него холодная толстая кожа, но она теплела от моей руки. Бегемот не закрывал глаза и не гуркал. Он смотрел в одну точку.

Я приходил к бегемоту с его другом — дрессировщиком Степаном.

И бегемот салютовал ему раскрытой пастью — своей великолепной улыбкой, улыбкой до ушей, улыбкой во все зубы, улыбкой теплой и ослепительной. Степан запускал руку в пасть и начинал почесывать десны своего питомца. У бегемота постоянно растут зубы. Он их ломает, они вырастают снова. И десны всегда чешутся. Как у маленького. Потом Степан принимался за «мешки», в которые, как в ножны, прячутся клыки. В такой «мешок» свободно влезает кулак.

Когда будете ласкать бегемота, не забудьте почесать ему «мешки» — это очень приятно животному.

С приходом Степана бегемот становился подвижным. Он ворочался в бассейне, вертел маленьким хвостом, отчего брызги летели во все стороны. И только глаза — загадочные глаза бегемота — оставались неподвижными и даже грустными.

Я шел по зимнему лесу, а розовое облако всюду следовало за мной, создавая путаницу между югом, севером, летом, зимой.

И вообще то, что обитатель Центральной Африки живет в России, уже непорядок.

Бегемотов используют у нас для самых обидных сравнений: толстый, как бегемот; неуклюжий, как бегемот; тупой, грубый, толстокожий… А он третий день не ест сено. Ему не по вкусу местное сено.

Может быть, недостает клевера, а тимофеевка горчит? Ни лошадь, ни корова не разобрались бы, а этот толстокожий разбирается. И у него грустные глаза.

Я чешу его за ухом, он не улыбается. Боится испугать меня своей необъятной улыбкой. А может быть, я не заслужил его улыбки, слишком большой для скромных заслуг перед ним.

Степан разговаривает с ним и подает команды, и бегемот все понимает, слушается.

— Ложись!

По бассейну проходит волна и с грохотом ударяет о борт. Бегемот погрузил свое округлое тело в воду. Я сразу вспомнил закон Архимеда. Вода дошла до края бассейна. У бегемота хватает мочи справиться с выталкивающей силой. Он вообще необыкновенно сильный.

— С головой! — скомандовал Степан, и бегемота не стало.

Он исчез. Растворился. В бассейне слегка колыхалась вода. Через некоторое время на поверхности появились перископы — глаза. Потом всплыли шарообразные ноздри. И наконец с громким всплеском вынырнула голова.

— Молодец!

Бегемот улыбнулся. Пасть раскрылась. Ноздри раздулись. Уши встали топориком. Только глаза не участвовали в улыбке. Они жили сами по себе.

Я вспомнил, что встречал точно такие глаза. Правда, у человека.

Он был добрый и толстый. На его лице был постоянный налет грусти.

Грусть стояла в больших выпуклых глазах. У него были маленькие уши и розовые щеки…

Я все-таки разгадал тайну глаз бегемота. Выследил их, подстерег, застал врасплох. Мне помог случай, который для Степана мог кончиться трагически. Шла обыкновенная цирковая репетиция. Удивительно легко балансируя своим облачно-круглым телом, бегемот шагал по невысоким столбикам, расставленным на манеже. Он шел, не глядя под ноги, — бегемоту вообще невозможно смотреть под ноги — и был занят своими мыслями. Он мог бы ходить с завязанными глазами. На манеже «росли» пальмы с резиновыми ветвями и высилась «скала». Под пальмами расхаживала антилопа.

Антилопа — огромная пегая корова с узкой лошадиной головой.

Лошадиная голова с рогами — длинными, острыми, закрученными в штопор. Антилопа расхаживала, а бегемот работал. Потом он отошел в сторону. Выстрелил хлыст — и антилопа побежала по кругу.

Она бежала легкими прыжками. Рога опускались и поднимались.

Хвост с кисточкой болтался. Степан следил за ее пробежкой и время от времени постреливал хлыстом. А бегемот стоял в сторонке, занятый своими мыслями.

И вдруг антилопа испугалась. Непонятно, чего она испугалась:

то ли щелчка хлыста, то ли хлопнувшей двери. Она испугалась так, как могут испугаться только антилопы — иступленно, яростно, отчаянно. Прыжок в сторону, прыжок на Степана. Он оказался в центре страшной рогатины, прижатый к бутафорской скале большим каменным лбом. Нападение испуганной антилопы было таким неожиданным и стремительным, что никто не мог сообразить, что произошло.

Степан тоже молчал. Потом выяснилось, что он не мог крикнуть, не мог вздохнуть — его грудь была сдавлена головой антилопы. Дикому животному оставалось сделать еще один маленький рывок — и жизнь дрессировщика оборвалась бы…

И в это мгновенье рядом оказался бегемот. Он не опоздал, этот неторопливый зверь с грустным мечтательным взглядом. Он почувствовал опасность, грозящую его другу, быстрее всех. Словно ждал этого критического момента, был предупрежден о нем. Бегемот слегка тряхнул головой — и антилопа весом в восемьсот килограммов была отброшена в пятый ряд партера. Бегемот вернулся на свое место и снова уставился в одну точку.

Мне открылась тайна его глаз. Он всегда был сосредоточен на том, чтобы не пропустить опасность, вовремя поспеть на помощь другу.

Он всегда думал об этом. Это была его главная мысль, пробужденная в нем любовью к человеку.

Не знаю отчего порозовел снег: от заходящего солнца или от улыбки бегемота, который сопровождал меня в мыслях. Я шел по теплой дорожке, проложенной в снегу. Облака тоже порозовели. Их было целое стадо медленных, круглобоких облаков. Я помахал им шапкой.