На глухарином току

В многочисленных описаниях и охотничьих рассказах повествуется об этой редкостной, исключительно русской охоте. Несомненно, на глухарином току испытывает охотник впечатления необычайные. И самая природа глухого, дикого леса, и неизбежные ночевки у костра, иногда посреди непроходимого болота (все готов вытерпеть страстный охотник!), и странная дремучая птица, чудным образом пережившая на земле сотни тысячелетий, переносят охотника в неведомый, Сказочный мир. Странна, необычайна весенняя любовная песня самца-глухаря. В природе нет звуков, похожих на щелканье, «точенье», «скирканье» лесной таинственной птицы. Слушая песню глухаря, впечатлительный охотник испытывает особенное чувство. Странные, необычайные звуки исходят как бы из допотопного мира. Ранним утром, еще в темноте, начинает петь глухарь. Необычайностью звука, его неповторимостью можно объяснить странное обстоятельство: даже чуткий, с острым слухом, но еще неопытный охотник обычно издалека песню не слышит.

Начиная охотиться, в юности я сам испытал эту странность. Первый раз водил меня на глухариный ток наш деревенский долговязый охотник Тит. С величайшей точностью помню подробности первой охоты. Вместе с Титом мы ночевали вблизи болота, и, разумеется, я не сомкнул глаз, прислушиваясь к лесным таинственным звукам. Наставник мой громко похрапывал у костра, сыпавшего искры в темную вышину. Освещенные отблеском света, над нами колыхались в дыму еловые ветви. Множество раз ночевал я потом в лесу, но этот первый ночлег оставил чудесное, неизгладимое впечатление.

Перед рассветом (час этот особенно чувствует опытный охотник) наставник мой проснулся. Вскинувши ружья, мы вместе отошли от ночлега. Густая, влажная, почти непроглядная накрывала нас темнота. В этой ослепившей меня темноте Тит отчетливо находил дорогу. В едва брезжущем рассвете мы шли по лесу, и странное, трепетное наполняло меня чувство.

На краю соснового болота наставник мой остановился. Мы долго стояли. Тит вслушивался в лесную окружавшую нас тишину. Слушал и я, но ничего, кроме биения сердца и шума в ушах, расслышать не мог.

Вдруг Тит вздрогнул, насторожился, легонько толкнул меня рукою:

— Слышишь: играет!

Я попытался прислушаться, но еще громче стучало сердце — казалось, шум весенней воды наполнил мои уши.

— Слышишь? — шепотом повторил Тит.

Нет, я решительно ничего не слышал. Напрягая почти до болезненности слух, я как бы ловил неясные звуки — звон и тихое щелканье, но ожидаемого звука, о котором мне рассказывал мой наставник, расслышать не мог.

— Скачи за мною! — строго приказал Тит.

Помня его наставления, я стал повторять движения Тита, то замиравшего недвижимо, то вдруг стремительно, на два-три прыжка бросавшегося вперед. Задыхаясь от волнения, я едва поспевал.

Не помню, сколько продолжался подход. Остановившись, Тит иногда спрашивал (под песню, которой я не слышал):

— Слышишь?

— Нет, ничего не слышу, — шепотом сознавался я и отрицательно мотал головою.

— Ну, скачи дальше!

Песню я услыхал внезапно, как это часто бывает, когда мы были недалеко от птицы. Звук был отчетливый, даже громкий, но столь не похожий на все когда-либо слышанное мною, что непривычное ухо его не ловило. Услыхав звук, я уже не мог его потерять и забыть, и несомненная близость неведомой птицы несказанно увеличила мое волнение, и так доходившее до предела.

Под дерево, на котором токовал глухарь, мы подошли, когда в природе еще продолжалось таинственное время борьбы ночной темноты с рассветом и даже знакомые предметы казались неузнаваемыми. Я смотрел на елку, на которую показывал Тит рукою, и, кроме черных, рисовавшихся на светлевшем небе ветвей, не мог ничего разглядеть. Тит долго показывал на дерево, делал мне знаки и, возмущаясь моей беспомощностью, по-видимому, начинал не на шутку сердиться.

С ружьем в руках я стоял растерянно, до слез в глазах вглядываясь в черную вершину. Невидимый глухарь рассыпал песню за песней. Теперь я отчетливо слышал каждое колено, слышал особенный странный звук распускаемых перьев. По направлению песни казалось, что птица скрывается в самой вершине.

Раздражительность наставника меня смущала. Чтобы не сердить Тита, я делал вид, что хорошо вижу птицу. Наконец я увидел темное, как бы шевелившееся на конце сука пятно. Я прицелился и выстрелил. После выстрела, прогремевшего на всю округу, с елки дождем посыпалась хвоя, но птица не падала. Мало того, стрелянный мною глухарь запел как ни в чем не бывало.

Я стоял под елкой растерянный. Тит выругался, погрозил мне рукою, похожей на медвежью лапу, и, как бы совсем отмахнувшись от неспособного ученика, стал поднимать свою одностволочку. После слабого выстрела, вылетевшего из старой пищали, глухарь встрепенулся, слетел и, тихо планируя, упал за деревьями. Теперь я отчетливо понял мою ошибку: птица сидела вполдерева, ближе к стволу, и то, что я принял за глухаря, было темною вешкою на конце сука, по которому расхаживал токовавший глухарь.

Первая охотничья неудача расстроила меня, но не истребила охотничьей страсти. Немного спустя я сам убил на току первого глухаря. Я ходил самостоятельно, без провожатых, по местам, достаточно мне знакомым. На этой охоте произошло со мною странное приключение. Подбегая к глухарю, я увлекся и вдруг обнаружил, что звук песни как бы переместился. Долго стоял я недвижно. Песня исходила неведомо откуда, то заглушаясь, то нарастая. Червячок глухариного «игрового» помета упал сверху на голову, и тогда только я догадался посмотреть над собою. В вершине высоченной голой осины сидел глухарь. Странное дело, мне он показался не больше маленькой птички, дрозда.

С величайшим волнением я прицелился в птицу, сидевшую над моей головой. Двенадцатифунтовый глухарь упал почти на меня и чуть не сломал злополучному охотнику шею. Нужно сознаться: над этим первым убитым мною на току глухарем я плясал и пел, как настоящий индеец из куперовского романа…

Много долгих и необычайных лет прошло со времени моей первой охоты. Много глухарей убил я на глухариных токах, множество ночей провел в лесу у костра, веселящего сердце каждого настоящего охотника, знающего и любящего лесную природу. До сего времени несказанно волнуют меня эти лесные ночевки. Из всех известных мне охот я предпочитаю весеннюю охоту на глухариных токах, — в лесу, в глухой тайге вновь переживаю я давнишние страстные впечатления, и глухая лесная природа как бы поэтически переносит меня в первобытные времена огня и охоты.