Удивительные приключения Гулливера у лиллипутов и великанов

Предисловие

Доктор Гулливер, о путешествиях которого здесь рассказывается; жил около двухсот лет назад в Англии. Он очень любил путешествовать.

Судьба заносила его в такие страны, где после него не удалось побывать никому, так что существуют ли страны, о которых рассказывает Гулливер, так и осталось неизвестным. Мало этого — говорят прямо, что их нет. Может быть, это и так, а может быть, они были да исчезли, как исчезают целые острова. Во всяком случае, приключения Гулливера так удивительны, что узнать о них следует. Чтобы путешествовать, Гулливер поступал обыкновенно врачом на торговый корабль, уходивший в дальнее плаванье. Таким образом он совершил и те два путешествия, о которых здесь рассказывается.

В первое из них он отправился из английского города Бристоля 4 мая 1699 года на корабле «Антилопа».

Корабль этот потерпел крушение и Гулливера выбросило на неведомый остров, где он очутился в каком-то кукольном царстве. Природа, люди, растения, животные, здания — все здесь было кукольное, маленькое до чрезвычайности. Этот кукольный остров Гулливер называет Лиллипутией.

Что рассказывает о нем он сам, вы прочтете дальше.

ДЯДЯ САША.

Часть первая

Приключения в стране малышей-лиллипутов.

Глава I

Корабль терпит крушение. Гулливер попадает на остров лиллипутов.

Мы покинули Индейский океан и на корабле «Антилопа» огибали южный берег Австралии, когда над нами неожиданно разразилась страшная буря. Мы совсем не были подготовлены к ней, так как плыли довольно беспечно, тем более, что с часа на час уже собирались причалить к острову «Вандименова Земля», где должны были иметь стоянку. Буря грохотала и выла в течении всей ночи и даже утром следующего дня.

Управлять кораблем, конечно, не было никакой возможности; его гнало ветром, захлестывало волнами, стремительно выносило на гребень разъяренного вала и, как щепку, бросало вниз, в клокочущую пучину. Каждый из нас ждал конца с минуты на минуту…

Капитан наш, Вильгельм Причард, слыл отважным и опытным моряком, но ни находчивость, ни мужество его ничего не могли сделать в борьбе с безудержной стихией. Грозовые удары, вой ветра, скрип и треск мачт, пенящиеся волны — все это было похоже на какой-то ад, среди которого на судне беспомощно толкались, падали и карабкались растерянные матросы, часть которых были новички. Одни из них уже стали жертвой внезапного натиска бури и своей неопытности — около двенадцати человек уже погибло. Другие в полном отчаянии ждали рокового исхода.

К полудню уцелевшие из нас не знали, где мы и куда мчимся. Небольшой перерыв, минутное затишье среди бури собрало нас всех на палубе. Впереди корабля мы заметили отвесную скалу, на которую при новом порыве ветра наше судно понеслось неудержимо; гибель была неизбежна; смерть стояла перед нами лицом к лицу.

Шесть человек из экипажа судна, считая в числе их и меня, бросились в шлюпку и едва-едва успели спастись от гибели, ловко увернувшись в сторону от корабля и скалы. Забота о себе и страх за свою участь заставили нас забыть в эту минуту о судьбе других товарищей, вероятно, погибших при столкновении корабля со скалой.

Мы отчаянно работали веслами, уходя как можно дальше от места крушения корабля, и плыли так несколько миль. Усталость и голод взяли свое, — мы принуждены были бросить весла, а порывом ветра вскоре опрокинуло нашу шлюпку. Почти тут же я потерял из виду своих товарищей и, хотя был очень измучен, чувство самосохранения заставило меня плыть.

Плыл я, не зная сам куда, но чувствовал, что подвигался довольно быстро, подгоняемый ветром и морским течением. Несколько раз я опускался, но не доставал дна. Я видел, что минуты мои сочтены, что последние мои силы иссякают, как вдруг неожиданно почувствовал твердое дно под ногами.

Не могу сказать, чтобы я быль обрадован этим; вернее, я плохо отдавал себе отчет в том, что со мною происходить; тем не менее, переставь работать руками, я сталь на ноги и, хотя с трудом, двинулся вперед по песчаному довольно ровному дну. Около версты я прошел в воде и, наконец, вышел на сушу. Передо мною было глухое место, кругом не видно было ни жилья, ни живого существа, хотя, может-быть, мое утомленное зрение уже отказывалось видеть что-либо.

Надвигались сумерки. Пройдя немного, я почувствовал, что изнемогаю совершенно, и опустился на траву; я вытянулся во весь рост и в ту же минуту заснул крепким, продолжительным сном…

Глава II

Гулливер в плену у лиллипутов. Его заставляют покориться, осыпая градом стрел. На 1500 лошадей лиллипуты его перевозят к своей столице, где отводят ему жилище.

Как ни крепок был мои сон, временами мне грезилось, что я снова нахожусь в родной Англии, что вокруг меня идут оживленные хлопоты и сборы к моему отъезду, что семья моя и друзья уговаривают меня отказаться от далекого морского путешествия.

— Ведь вы уже немало путешествовали на своем веку, мой добрый непоседа, Гулливер, пора подумать вам об остающейся семье и друзьях, — говорил мне мой старый друг, пастор.

Я отвечал ему, повторяя то, что возражал уже не раз, что врачебная деятельность плохо обеспечивает мою семью, что практики у меня почти нет, что семья за время моей отлучки будет полностью получать мое жалованье корабельного врача, что друзья мои будут вознаграждены по моем возвращении неистощимым запасом любопытных рассказов о путешествии и т. д.

Мне снилось и то, как меня провожают на пристань, как я прощаюсь с семьей; снилась вся корабельная суматоха, беготня, киданье канатов и цепей, последние распоряжения капитана Причарда… «Антилопа» тронулась, и я долго махаю с палубы платком оставшимся на берегу жене, детям и пастору. Я громко стараюсь выкрикнуть последние приветственные слова и… просыпаюсь.

Открыв глаза, я понял, что родная Англия была далеко, что меня отделяет от нее пятимесячное плаванье на корабле, закончившееся на этот раз так печально. Но где же я?

Я хотел привстать и не мог: мои руки и ноги были точно прикованы к земле, а голова не поднималась, как будто была налита свинцом. Скосив глаза вправо и влево, я к величайшему моему изумлению скоро убедился, что все мое тело от головы до пят было привязано к земле сотнями, — нет тысячами, — тончайших нитей, которые и мешали мне повернуться на бок и повернуть голову.

Солнечные лучи били мне в глаза; вокруг я слышал непонятный шум какой-то суматохи, похожей на гуденье пчелиного роя. Но вот я почувствовал вдруг, что какие-то маленькие живые существа, как мыши, бегут по моей левой ноге, и вот они добрались уже по моей груди почти до самого подбородка и здесь остановились. Опустив глаза, я к величайшему удивлению увидел у своего подбородка малыша, ростом около трех вершков, вооруженного луком и стрелами; за ним на моей груди расположились приблизительно сорок таких же карликов. Я вскрикнул от изумления, и карлики в ужасе бросились врассыпную, причем некоторые из них покатились с моей груди на землю и довольно больно ушиблись.

Неудобное положение, в котором я лежал, мне надоело, да и любопытство узнать, что происходите вокруг, не позволяло мне оставаться в нем долее. Желая переменить это положение, я сделал усилие и, приподняв немного правую руку, я вытащил сотни маленьких колышков, которые, как оказывается, были вбиты в землю вокруг меня. Одновременно я разорвал нити, которые привязывали к этим колышкам мою руку. В то же время испытывая довольно сильную боль, я вытянул пучки паутинных нитей, прикреплявших к земле мои волосы с правой стороны, и немного повернул голову. Карлики с пронзительным криком бросились бежать; но вот по команде одного из них они остановились, и я тотчас почувствовал внезапную боль в левой руке. Оказалось, что трехвершковые человечки совершенно не желали, чтобы я освободился от их паутины, и угрожая мне выпустили несколько десятков стрел, попавших мне в руку. Стрелы эти были величиною не более иглы. За первым натиском последовал второй, и еще около ста стрел опустились на меня сверху — с навеса, как падают издалека пушечные ядра. Часть этих стрел упала мне на туловище, а часть даже на лицо, которое я должен был защищать полуосвобожденной правой рукой.

К счастью на мне была поддета толстая замшевая рубашка, и большинство стрел не причинило мне вреда. Я счел, однако, за лучшее пока не двигаться, рассчитывая, что ночью мне удастся освободить и левую руку, а там я, конечно, мог бы справиться с целой армией такой мелюзги, какую я видел перед собой.

Случилось иное: град стрел, направляемый в меня, прекратился тотчас, как только малыши заметили, что я не делаю больше попыток освободиться. Но возраставший слева от меня шум и суматоха показывали, что в этой стороне происходить что-то необычайное, и скоро мне удалось заметить, повернув в эту сторону голову, что трехвершковые человечки рядом со мной на высоте моего левого уха устроили целый помост, поднимавшийся над землей вершков на пять. На помост этот вела лестница. Сюда-то и взошел один из карликов, бывший, по-видимому, важным лицом; он повернулся в мою сторону и, махая руками, а временами повышая голос, произнес длинную-длинную речь, стараясь убедить меня в чем-то; но из всей этой речи я не понял ни слова. Я запомнил только, что она начиналась словами: «Лятро дегуль сан!», после которых около пятидесяти карликов бросились ко мне и обрезали пучки тонких нитей, еще прикреплявшие мои волосы с правой стороны головы, так что я мог теперь свободно повернуть голову влево и ясно видеть говорившего со мной. Ростом он был чуть-чуть выше трех остальных карликов, взобравшихся вместе с ним на помост.

Один из этих трех — не более моего мизинца, — поддерживал длинный подол его платья, а двое других стояли по бокам. В словах говорившего, насколько я мог догадываться, были и угрозы, и обещания. Выслушав всю его речь, — сказать по правде, очень утомившую меня, потому что я умирал от голода, — я с самым покорным видом старался объяснить ему, как мне хочется есть. Я поднимал глаза и руку к небу и, указывая пальцем на раскрытый рот, двигал челюстями, как будто жевал. Говоривший со мной человечек, как я узнал потом, был действительно знатным лицом. Он был министром и назывался Гурго. Он, по-видимому, понял меня. Он сошел с помоста, и тотчас же десятки карликов стали хлопотать вокруг меня, приставляя к моим бокам множество лестниц, по которым они принялись втаскивать корзины с провизией. В корзинах этих оказалось мясо различных животных, но вкуса их я различить не мог.

Тут была, например, как будто баранина, очень вкусно приготовленная, но задняя нога этого барана была меньше крыла жаворонка, так что три таких бараньих «тука» я проглатывал за один раз вместе с тремя хлебцами, величиною с орех. Я дал понять, что мне хочется и пить. Догадливые карлики сразу сообразили, какое количество питья потребуется мне, и подкатили к моей свободной руке самую большую бочку, какая у них оказалась. Они выбили у нее дно, а я осушил ее за один глоток, так как в ней было не больше обыкновенной полу-кружки; также я расправился и со второй бочкой. Причем я привел в истинный восторг всех окружающих тем, что высоко подбросил кверху обе пустые «бочки».

Должен сознаться, что в то время, как карлики суетились на моей груди и, выражая свой восторг, прыгали и кричали, у меня мелькала мысль схватить несколько десятков их в горсть и отбросить подальше, но меня удерживало чувство благодарности к этому народцу за его гостеприимство.

Когда они заметили, что я утолил голод и жажду, знатный карлик, по-видимому, посланный их повелителем, взобрался со свитой на мой чулок и вдоль всего моего тела двинулся по направлению к моему лицу. Подойдя к подбородку, он показал мне лист, похожий на грамоту, на которой была печать вроде королевской, и властным голосом произнес повелительную речь, причем несколько раз указывал рукой в ту сторону горизонта, где в небольшом расстоянии был расположен столичный город «лиллипутов». Так назывался этот крохотный народец.

Знаками этот важный карлик объяснил мне, что, по приказу короля, я объявляюсь королевским пленником и обязуюсь подчиниться всем дальнейшим распоряжениям. Я, в свою очередь, тоже знаками старался объяснить, что прежде всего хотел бы получить полную свободу, на что карлик отрицательно замотал головой и дал мне понять, что я буду перевезен в столицу в том самом положении, в каком находился.

Мне пришла в голову мысль доказать им, что я могу освободиться и против их желания. Но едва я пошевелился, как острые стрелы снова вонзились в мои руки, уже покрытые нарывами. Вдобавок они бросили в меня несколько десятков крохотных копий, и я решил подчиниться всем их требованиям.

Гурго и его свита удалились, a вслед за этими множество лиллипутов стали смазывать мне лицо и руки душистой мазью, заживляющей уколы стрел и копий.

Мной овладела истома, за которой последовал глубокий и довольно долгий сон. Надо думать, что в питье, которое они предложили мне, было положено какое-нибудь снотворное средство.

Как оказалось потом, мой крепкий сон был нужен лиллипутам для того, чтобы, воспользовавшись им, перевезти меня в их столицу. План этот явился у них тогда, когда первые из лиллипутов, заметивших меня на берегу, донесли о моем появлении королю. На совете у короля и было решено связать меня таким образом, чтобы можно было перевезти в столицу. Другого, по-видимому, им ничего не оставалось, потому что если бы они вздумали покончить со мной, казнив меня, то я при первой боли, причиненной мне, проснулся бы, как бы крепко ни спал и, конечно, жестоко расправился бы со своими обидчиками.

Но как же лилипуты ухитрились перевезти меня? Об этом я узнал лишь впоследствии из рассказов.

Оказалось, что пятистам плотников было заказано изготовить большой полок — длиною в сажень и шириною около полусажени. Под ним было двадцать два колеса, вышиною около трех вершков. Полок подкатили ко мне, но предстояло самое большое затруднение — поднять меня на высоту полка.

Чтобы сделать это, вокруг меня укрепили 80 «столбов» с блоками. Через блоки были перекинуты «канаты», толщиной с те бечевки, которыми в наших магазинах завязывают пакеты. «Канаты» эти были привязаны к петлям, охватывавшим мои руки, ноги и шею. За свободные концы «канатов» схватились 900 лиллипутов, причем были выбраны из них наиболее сильные. Эти девятьсот крохотных силачей и потянули меня на блоках кверху. Когда я отделился от земли настолько, что можно было подвезти под мое туловище полок, полок этот подвезли, уложили меня на нем и крепко привязали. Полторы тысячи лиллипутских лошадей были впряжены в этот полок и повезли меня в столицу.

Во время этого путешествия я проснулся лишь на несколько минут и вот почему. Колесница, на которой я ехал, сломалась. Небольшая поломка вызвала остановку, во время которой пять-шесть любопытных лиллипутов взобрались на повозку, а один из них, офицер, вздумал пощекотать концом своей шпаги в моей ноздре. Я громко чихнул три раза и, кажется, едва не изувечил любопытных.

Ехали мы целый день. Ночь провели в поле, причем часть сопровождавших меня лиллипутов с факелами сторожила повозку, а другая часть стояла с луками наготове на случай моего пробуждения и попытки освободиться.

На следующий день около полудня мы подъехали к столице и остановились за четверть версты от городских ворот у старинного, покинутого храма. В нем лиллипуты и отвели мне жилище. На мерку лиллипутов это было огромнейшее здание, но я с трудом пролезал в него ползком. Здесь у дверей моего нового жилища лиллипутские кузнецы и слесаря приковали меня за ногу девятью десятками цепей, из которых каждая была не толще часовой дамской цепочки; кольца этих цепей они заперли 36 замками.

Цепи были длиной немного менее сажени, и я мог ходить полукругом у дверей, снаружи храма, и вползать внутрь его от непогоды. Словом, оказался в положении слона в наших зоологических садах, или, — просто цепного Барбоса.

Против моего жилища, по другую сторону дороги, в расстоянии трех саженей, возвышалась башня, высотою в 2 ½ аршина. Сюда не раз всходил король со свитой, чтобы удобнее разглядывать меня, тем более, что я был теперь освобожден от всяких «канатов» и веревок и, прикованный за ногу, мог встать и распрямиться во весь рост.

И какой же восторг охватил лиллипутов, какое удивление и шум вызвал я среди них, когда стал прогуливаться у дверей жилища, шагая большими шагами и погромыхивая цепями! Они кричали, прыгали вокруг моих ног. Нашлись смельчаки, что решались быстро пробежать у меня под ногами в то время, когда я двигался. Нашлись и такие, что стали карабкаться на меня, когда я присел на землю, стали даже подставлять ко мне лестницы и лезть по ним.

В конце концов королевский указ запретил лиллипутам взбираться на меня под страхом казни. Это было сделано вовремя, потому что мне крайне надоели все эти беспокойства, причиняемые любопытными, и я не мог поручиться, что буду оставаться хладнокровным.

Глава III

Гулливера посещает король лиллипутов. — Дурная шутка любопытных лиллипутов, проделанная с Гулливером и великодушие Гулливера. — Совещание у короля, что делать с Гулливером. — Заботы о Гулливере. — Его обучение лиллипутскому языку. — Осмотр его платья. — Гулливер стреляет из пистолета в присутствии короля лиллипутов.

Теперь я мог прогуливаться у входа своего жилища: я мог делать несколько шагов вправо и влево. Любопытные мне не досаждали, и я имел возможность осмотреть все вокруг. Окрестности были довольно красивы. Кругом были разбиты сады и тянулись поля; местами были видны перелески, a слева от меня выдавались стены, башни и дворец столицы лиллипутов. Правда, поля их были не более квадратной сажени; сады напоминали клумбочки; деревья были немного выше обыкновенного человеческого роста. Все это меня очень поражало и занимало на первых порах; затем я присмотрелся ко всему этому и стал тяготиться своим пленом.

В это время меня посетил король вместе с королевским семейством и свитой; он приехал верхом; ростом он был выше придворных, имел важный вид, в руке он держал обнаженную шпагу.

Вслед за ним на нескольких повозках слуги везли для меня обильный завтрак, — на двадцати повозках были различные кушанья, а на десяти — напитки. Я быстро проглотил весь завтрак, после которого мне пришлось объясняться с лиллипутскими учеными и профессорами, прибывшими вместе с королем. Король, вероятно, хотел, чтоб ученые ближе ознакомились со мной и впоследствии давали относительно меня нужные сведения. Я отвечал им на всех языках, какие знал хоть немного: на голландском, французском, английском, испанском, немецком, даже латинском, но ни одного из этих языков они не понимали.

Скоро король и двор уехали.

При мне была оставлена стража, чтоб оградить меня от толпы, собравшейся вокруг за время посещения короля. Я сел у входа в свое жилище, и в это время из толпы в меня было пущено несколько стрел, чуть-чуть не угодивших мне в глаз. Начальник моей стражи сейчас же расследовал дело, разыскал шестерых виновных и, чтобы отбить охоту у других подражать этим глупым шуткам, он решил связать виновных и передать их мне в таком виде. Я захватил их всех одной рукой и пятерых опустил в карман, а шестого приподнял двумя пальцами на глазах у всех кверху и, широко раскрыв рот, сделал вид, что хочу проглотить его живьем. Затем я вынул свой перочинный нож. Бедняжка-лиллипут отчаянно кричал и барахтался в моих пальцах. Стража стояла в смущении, толпа замерла и в оцепенении ждала, что будет дальше.

Я раскрыл перочинный нож, осторожно перерезал бечевки, связывавшие виновного, и тихо опустил его на землю. Как заяц, бросился он бежать от моего жилища. Точно также я поступил и с остальными пятью, по очереди вынимая их из кармана. Я заметил, что мое великодушие произвело большое впечатление на окружающих и расположило ко мне и стражу, и народ.

Только что рассказанный случай в конце концов показал, что разного рода столкновения между мной и праздным, любопытным людом из лиллипутов могут возникать легко. Чем могли бы кончаться эти происшествия, было неизвестно, и потому надо было их предупредить. Вообще судьба моя стала очень занимать высших чинов лиллипутского королевства. Ведь мало-ли что могло бы случиться, если бы я оборвал цепи и пошел разгуливать на свободе! Это соображение очень беспокоило королевский двор — вместе с заботой о моем пропитании.

И вот в конце концов был созван королевский совет, чтоб обсудить, что со мной делать. Вот, где пригодились наблюдения ученых и профессоров, сделанные ими надо мной во время недавнего посещения меня королем! На совете были высказаны разные мнения, но большинство склонялось к тому, чтобы тем, или иным путем удалить меня из Лиллипутии.

Говорили, что я буду служить вечной угрозой лиллипутам, что постоянное беспокойство и страх, которые я буду внушать, помешают правильному ходу всех работ — и земледельческих, и строительных. Был высказан совет и такого рода, что со мной следует просто покончить — извести меня голодом, или ядом. Некоторые из ученых указывали однако, что после моей смерти мой труп будет разлагаться, a разложение такой громады, как я, может грозить повальными болезнями всей Лиллипутии.

Может быть, это мнение ученых, a вернее — появление в королевском совете начальника моей стражи подействовало на совет так, что моя будущая участь оказалась совсем не так печальной. Дело в том, что начальник стражи, бывший свидетелем моего великодушного поступка с шестью лиллипутами, выданными мне головой, рассказал о моей доброте на королевском совете, и рассказ этот сразу расположил всех ко мне. Было решено оставить меня в живых, и при этом сделать несколько распоряжений, касающихся моего дальнейшего существования.

Прежде всего подгородные селения были обязаны ежедневно доставлять мне пищу и питье — несколько быков, десятка два-три баранов, необходимое количество хлеба и т. д. Не надо забывать, что два добрых лиллипутских быка и пяток баранов я легко съедал за завтраком — ведь лиллипутские бараны были ростом около вершка, а быки — не более двух вершков.

Затем было сделано распоряжение тремстам портных сшить мне платье того же покроя, какой носили все лиллипуты, а шести ученейшим профессорами было поручено обучить меня лиллипутскому языку.

Было сделано и еще распоряжение — производить в моем присутствии учение кавалерии. Этим хотели приучить к моему виду лошадей, которые очень пугались всякого моего движения.

Мое обучение местному языку подвигалось быстро. Через три недели я знал достаточно туземных слов, чтобы вести необходимый несложный разговор. Я понимал теперь, что значило и «Квинбус-флестрин», — имя, которыми звал меня король и сановники.

Это значило: «Человек-Гора».

Король часто навещал меня. Он следил за моими успехами и вел со мной небольшие разговоры. Во время этих разговоров я стоял обыкновенно на коленях, чтобы удобнее слышать короля, и даже ложился на землю. Во время этих же разговоров я высказал королю, как хотелось бы мне получить полную свободу.

Король очень деликатно дал мне понять, что с этим надо подождать, что ему необходимо переговорить об этом с советниками, что прежде всего следует получить от меня обещание хранить с лиллипутами прочный мир, жить в дружбе и оказывать взаимные услуги. Очень осторожно король предупредить меня, что по настоянию советников он должен сделать распоряжение осмотреть мое платье. Осмотр необходим, добавил он, потому что многие из подданных опасаются, что у меня может храниться оружие. Мы объяснялись словами и знаками. Я, конечно, охотно согласился на этот осмотр. И спустя немного времени ко мне явились королевские чиновники, которые и произвели подробный осмотр всех карманов моего платья.

Надо вам сказать, что для ускорения дела я взял явившихся ко мне в руки и разместил их по всем своим карманам кроме двух жилетных.

Тщательно осмотрев и описав все найденные у меня вещи, чиновники сделали доклад королю, в котором перечислили следующие оказавшиеся у меня предметы:

I. Кусок толстой материи, настолько большой, что смело мог бы служить ковром в большом приемном зале королевского дворца.

(Это был носовой платок).

II. Сундук очень больших размеров из серебра, с тяжелой крышкой, которую мог поднять только сам Человек-Гора. В сундуке этом оказались зерна темно-зеленого цвета, имевшие свойство вызывать сильнейшее чиханье.

(Это была табакерка).

III. Толстая слоистая масса больших белых пластов, испещренных непонятными знаками, по-видимому, буквами, каждая из которых была в половину ладони. Всю эту массу плотно опоясывала толстая растягивающаяся и сжимающаяся веревка.

(Эта была записная книжка с резиной).

IV. Огромная длинно — зубчатая машина, похожая на частокол, которыми окружают сады. Можно думать, что Человек-Гора употребляли ее для чесания волос.

(Это была гребенка).

V. Две полые железные трубы, одними концом плотно вставленный в огромные деревянные обрубки. Сверху и снизу труб были прикреплены какие то непонятные металлические приспособления — завитки, подобие наковальни и молота и т. п.

(Это были пистолеты).

VI. Тяжелые круглые щиты из белого и желтого металла, на которых были изображены неизвестные знаки.

(Это были монеты).

VII. Огромная висячая серебряная цепь, на которой оказался совершенно невиданный, как будто сплющенный шар. Одна из выпуклых его поверхностей была серебряная, другая прозрачная. На последней были изображены по кругу начертания из палок и крестов. Здесь же были видны два длинные прута. Изнутри шара раздавалось громкое частое щелканье каких-то запоров.

(Это были карманные часы).

VIII. Огромная шпага, висевшая на кожаном поясе.

IX. Кошель, разделенный перегородкой на два отделения. В одном отделении лежали тяжелые куски свинца. В другом — чрезвычайное множество черных зерен, довольно легких.

(Пули и порох).

Все эти вещи я по приказу короля выдал его чиновникам.

Скажу кстати, что когда пистолеты были предявлены королю, он очень заинтересовался их назначением и я сделал холостой выстрел на воздух. Все присутствующие при этом упали, как пораженные молнией, и сам король некоторое время находился по-видимому без сознания. Показывая пороховницу, я сказал, что ее не следует подносить к огню — иначе может последовать такой взрыв, что добрая часть лиллипутской столицы взлетит на воздух.

В конце концов у меня остался неосмотренным один карман, где находились очки и кой-какие другие вещи, которые, как я полагал, не представляли никакого интереса для лиллипутов.

Глава IV

Гулливеру предоставляют полную свободу. — Условия, на которых ему предоставлена свобода. — Гулливер осматривает столицу лиллипутов. — Маневры лиллипутской кавалерии.

Своим кроткими поведением я скоро приобрел расположение короля и его двора. Народи и войско также относились ко мне с уважением. Я уже надеялся на скорое освобождение. Незаметно лиллипуты так сжились со мною и так привыкли к моему виду, что молодежь без всякого страха занималась играми и танцами совсем рядом со мной.

Однажды королю пришла в голову странная причуда: они отдали приказ столичными войсками приготовиться к парадному смотру. Пехота была построена колоннами к атаке, a кавалерия отрядами по шестнадцати всадников во фронте; мне король предписали стать в положение Колосса Родосского, расставив ноги насколько возможно шире. Когда я стояли в таком положении, войска прошли маршем между моими ступнями.

Едва окончился этот парад, как гонец донес королю о странной находке на берегу, где я впервые был замечен спящим. Это был предмет, напоминающий огромную черную гору. Взбиравшиеся на нее лиллипуты, прыгая и топая наверху, очень скоро убедились, что внутри она была пустою. Ученые очень быстро догадались, что предмет этот мог принадлежать Человеку-Горе. Я же сообразил, что эта была моя шляпа и просил короля доставить ее в столицу, что и было сделано на следующий день. Шляпа была доставлена в довольно потрепанном виде, но иначе не могло и быть, так как ее тянули волоком, привязав к хомутам пяти самых сильных лошадей.

Мои частые просьбы о предоставлении мне полной свободы вынудили короля поручить рассмотрение этих просьб королевскому совету. Совет и выработал те условия, на основании которых мне могла быть предоставлена полная свобода.

Вот каковы были эти условия:

I. Без разрешения короля Человек-Гора не может выйти из лиллипутских пределов.

II. Без такого же разрешения он не может войти в столицу. Причем в случае его появления в столице жители должны быть уведомлены об этом за два часа, чтобы иметь время запереться в своих домах.

III. Гуляя по большим дорогам Человек-Гора обязуется не ложиться на полях и нивах и внимательно следить за тем, чтобы не наступить и не растоптать кого либо из лиллипутов, а равно их лошадей и повозок.

IV. В случае необходимости отправить куда-либо гонца с необычайной скоростью Человек-Гора должен будет нести этого гонца в кармане и возвратить его целым и невредимым.

V. Человек-Гора должен помогать лиллипутам в их войне с жителями острова «Блефуски», причем он должен употребить все старание, чтобы уничтожить флот, который блефусканцы вооружают для нападения на лиллипутов.

VI. В часы досуга Человек-Гора должен помогать на работах по постройке королевских зданий.

VII. В случае клятвенного обещания Человека-Горы соблюсти все эти условия, ему будет ежедневно выдаваться такое количество пищи, которое достаточно для продовольствия тысячи восьмисот семидесяти шести лиллипутов.

Я охотно согласился на все эти условия и подтвердили свое согласие клятвой. С меня сняли цепи, и я был свободен.

Впоследствии у одного придворного — моего верного друга — я спросили, почему мне было назначено именно такое, а не другое количество провизии. Друг мой мне ответил, что придворные ученые, измерив высоту и ширину моего тела, пришли к заключению, что объем моего тела в 1876 раз более среднего объема тела лиллипута. Следовательно и аппетит мой, по их выводами, должен быть в 1876 раз более их аппетита.

Удивительно тонкий ум были у этого крохотного народца!

Столица Лиллипутии называлась Мильдендо. Теперь, когда я получили полную свободу движения, мне захотелось побывать и в столице и осмотреть ее. Король разрешил мне это, предупредив соблюдать осторожность, чтобы не причинить вреда населению и постройками. Столичное население было извещено о моем намерении и ему было повелено во время моей прогулки по городу оставаться внутри домов.

Я подошел утром к городскими стенам, вышиною около аршина и толщиною. около фута. Лиллипутские экипажи могли бы свободно проехать по этими стенам вокруг города. По длине всех стен — на расстоянии 1 ½ саженей одна от другой, возвышались башни. Без всякого затруднения я перешагнули через стену и отправился вдоль одной из двух главных улиц, имевших около пяти футов ширины. Я подобрали полы своей одежды, чтобы не задевать верхушек зданий — куполов, шпилей, высоких крыш — и подвигался медленно и осторожно.

Все окна, балконы, чердаки были усеяны любопытными зрителями.

Город имел в окружности около 90 саженей. Они были построен в виде правильного квадрата, разделенного двумя главными перекрещивающимися улицами на четыре части. Маленькие улицы были шириною от 1 до 1 ½ фута и пройти по ним я не пытался. Дома имели 3, 4 и даже 5 этажей. Было много лавок и рынков. Население столицы, по-видимому, было довольно значительно — четыреста, пятьсот тысяч человек.

В центре города, на перекрестке двух главных улиц лежали королевский дворец, окруженный стенами в два фута высоты.

Король очень настаивали на том, чтобы я осмотрел внутренность его дворца. Это было очень нелегко, но, преодолев все затруднения, я ухитрился перешагнуть через дворец при помощи двух толстых пней, срезанных мною в окрестном лесу, и попасть на внутренний двор дворца. Здесь я лег на бок и, приставляя лицо к окнам дворца, подробно осмотрел его внутренность. Я видел мраморные полы, потолки и стены, украшенные серебром и золотом, мебель, обитую дорогими бархатом и парчой, затейливые картины, резные украшения; все поражало блеском, чистотой.

Король и его семья были очень довольны, видя мое восхищение. Тут же король, желая по-видимому окончательно поразить меня, пригласили меня на парадный смотри его войсками. На этом смотру я предложили королю устроить кавалерийский маневр на воздухе. Для этого я придумали вбить, в землю четыре заостренных колышка, на которых укрепил четыре других в виде квадратной рамы. На эту раму я крепко натянули свой носовой платок, укрепив его четыре угла у верхушек отвесных кольев. Получился полотняный щит вроде того, на котором показывают картины волшебного фонаря. На нем я и предложили устроить маневры отборных всадников лиллипутской кавалерии. Мое предложение очень понравилось королю, который тотчас вызвали около двух десятков лучших кавалеристов. Я подняли их руками на щит. Здесь они разделились на два отряда и начали маневрировать, лихо разъезжая на поверхности платка. Зрители были в восторге. Как вдруг одна из лошадей встала на дыбы, стала брыкаться и бить ногами, платок прорвался и всадник вместе с лошадью полетел вниз. Я в ту же минуту подняли их и ладонью закрыл снизу дыру в платке, чтобы предупредить падение других кавалеристов, a затем осторожно сняли всех всадников и поставил на землю.

Глава V

Гулливер уводит корабли блефусканцев, врагов лиллипутов. — Блефусканцы вынуждены заключить мир. — Гулливер попадает в немилость у короля лиллипутов. — Блефусканское посольство у Гулливера. — Гулливер тушит пожар в королевском дворце.

На северо-восток от Лиллипутии лежали остров, на котором было расположено королевство «Блефускания», то самое, жители которого вели войну с лиллипутами. Пролив шириною в три четверти версты отделял остров «Блефуску» от лиллипутов.

Так как я знали, что блефусканцы приводят в порядок свой флот и собираются высадиться на острове лиллипутов, я с умыслом не хотел показываться на берегу, прилегающем к проливу, чтобы не обнаружить неприятелю своего пребывания на острове. Эта маленькая хитрость имела следующую цель: я составил план захватить весь неприятельский флот и план этот сообщил королю. Дело в том, что посланные на разведки лиллипуты сообщили о полной готовности блефусканского флота, — последний стояли в одном из портов, весь в сборе, готовый выступить при первом попутном ветре. Узнав об этом, я чуть не ползком пробрался на северо-восточный берег и в зрительную трубу из-за холма осмотрел весь неприятельский флот, состоявший из нескольких десятков кораблей и транспортных судов. Потом я осведомился у лиллипутских моряков о глубине пролива и узнал, что при самом высоком уровне воды глубина его не превышает шести футов. Я попросили приготовить мне как можно больше самых прочных канатов и железных прутьев. Разумеется, канаты оказались только толстыми шнурами, a железные прутья были не больше упаковочной иглы. Канаты я свил по три вместе, а железные прутья скрутили тоже по три, приделав к ними по крючку, и приступили к выполнению плана.

На северо-восточном берегу я снял верхнее платье и обувь и вошел в воду, захватив приготовленные снасти. Я подвигался быстро, причем на самой середине пролива мне пришлось проплыть не сколько саженей, пока я снова не встали на ноги.

Когда я добрался до неприятельского флота и выпрямился во весь рост, то блефусканцы были так напуганы моими появлением, что разбежались, как зайцы, и мне оставалось немедля продеть крючки в носовое отверстие кораблей. Пока я делал это, блефусканцы быстро оправились от страха, и в меня посыпался град стрел. Больше всего я опасался за свои глаза, но к счастью вспомнил, что со мной были очки, которые я тотчас же надел. Теперь я мог продолжать работу, несмотря на град стрел. Прикрепив крючки и продев в них канаты, я попробовал тащить корабли, но якоря, на которых они были привязаны, помешали моему плану. Впрочем я нашелся быстро: перочинными ножом я скоро перерезал все якорные канаты и потащили за собою весь неприятельский флот. Во след мне раздались отчаянные вопли, яростные крики и угрозы.

Скоро я вышел из-под стрел и остановился, чтоб отдохнуть и вытащить вонзившиеся стрелы. Справившись с этими, я снова пустился в путь и скоро достиг лиллипутского берега. На берег высыпало почти все население с королем во главе. Пристально вглядываясь в то, что происходит на горизонте, лиллипуты видели постепенное приближение к их острову неприятельского флота. Сердца их трепетали от страха, так как они не видели меня, потому что я были погружен по шею в воду, и думали, что я погиб и что неприятельский флот идет для высадки войск. И как обрадовались они, когда увидели меня впереди кораблей и услышали мой голоси: «Да здравствует король лиллипутский!»

Едва я вышел на береги, как король рассыпался в похвалах и пожаловал мне почетный титул «нардака» — высшее звание в той стране.

Спустя три недели после этого удачного дела, блефусканцы прислали в Лиллипутию послов с предложением мира. Предложение их было очень выгодно для лиллипутов, но король хотел еще большего — он хотел полного покорения блесфуканцев и спросил меня, не соглашусь ли я устроить новое нападение на остров Блефуску. Я прямо и откровенно ответил королю, что блефусканцы, лишившись флота, не представляют теперь угрозы и опасности для лиллипутов и что я сдержал свою клятву, обещая помогать лиллипутам в их войне с врагом. Однако, я не давали обещаний содействовать угнетению благородного и храброго народа вопреки всем правилами справедливости и чести.

Король после моего ответа заключил мир с блефусканцами и подписал мирный договор, но затаил злобу против меня, и эта зародившаяся злоба погубила меня впоследствии.

По заключении мира шесть сановников острова Блефуски, составлявшие посольство, пожелали навестить меня. Они тайно узнали о моем откровенном ответе королю, когда последний делал мне предложение окончательно покорить Блефусканию, и были тронуты моей справедливостью и великодушием. При нашей встрече они наговорили мне множество любезностей и, между прочими, очень деликатно выразили свое желание увидеть примерные доказательства моей невероятной силы, о которой они так много слышали. Я охотно удовлетворил их желание и, поблагодарив за посещение, просил передать их повелителю мое глубокое уважение. Я обещал посетить их страну перед отъездом на родину, и мы расстались, унося приятные впечатления о нашей встрече.

Оказалось, однако, что, обещая посетить Блефусканию, я поступили довольно опрометчиво. Так как я говорил с посольством через переводчика, то мой разговори и обещание скоро стали известны при королевском дворе. А так как там среди придворных были и лица, относившиеся ко мне недоброжелательно, — мою вежливость и радушие по отношению к посольству объяснили в конце концов заискиванием перед блефусканцами и намерением изменить лиллипутам. Это еще более испортило мои отношения с королем. Прежних добрых отношений уже не было, хотя я оказал и еще услугу лиллипутам, которая, впрочем, не вызвала даже благодарности. А именно: я много содействовал прекращению пожара в королевском дворце.

Пожар вспыхнул ночью. Виновницей оказалась одна из придворных дам, уснувшая с горевшей свечой, от которой вспыхнула занавеска. Если бы не я, пожар мог бы принять большие размеры. В этом единогласно сознавались все очевидцы моей энергичной работы. Я говорю это не с тем, чтобы поставить свою помощь в выдающуюся заслугу себе, а чтобы показать, насколько изменилось мое положение, раз мои услуги уже не вызывали даже благодарности.

Глава VII

Обстановка, в которой жил Гулливер у лиллипутов. — Нравы и обычаи лиллипутов. — Некоторые особенности их быта.

Всего я пробыл на острове лиллипутов девять месяцев и тринадцать дней. Разумеется, за это время я успел достаточно ознакомиться с их обычаями и нравами и должен был обзавестись некоторой обстановкой, чтобы сделать свое пребывание более или менее удобными.

Я сам сделал себе стол и даже кресло, выбрав для этой мебели самые крупные деревья в королевском парке. Постель мне была заказана королем вскоре после того, как меня перевезли с берега, где нашли, в предназначенное мне жилище. В длину и ширину кровать равнялась ста пятидесяти кроватями лиллипутов, причем шестьсот лиллипутских матрацев, по четыре положенные один на другой, служили мне подстилкой.

Сшить мне белье представило немало затруднений. Его шили двести швей. Холст, из которого они шили, складывался вдвое и предварительно простегивался, как стегают ватные пальто. Мерку с меня не снимали, а лишь смерили окружность большого пальца правой руки. Увеличив окружность в четыре раза, швеи получили окружность моего кулака; взяв длину двух окружностей кулака, получили окружность шеи; удвоив ее, вычислили окружность пояса.

Триста портных наняты были шить мне платье. Мерку платья снимали другими способом. Я должен был стать на колена. К моей спине была приставлена самая длинная лестница. По ней вскарабкался до моей шеи один из портных и опустили отвес до самого пола. Длина отвеса и должна была служить мерой длины моего платья. Другие мерки — длину рукава, окружность пояса, ширину плеч я смерил сам. Так как вырабатываемые лиллипутами куски материи имеют довольно незначительную величину, то сшитое мне платье напоминало одеяло из лоскутов с той разницей, что оно было одноцветным.

Обед мне готовили триста поваров. Кругом моего жилища были выстроены для них помещения. где они жили с семьями. Готовили они недурно. Особенно мне нравилось мясо тамошних быков. Оно было мягче и нежнее, чем мясо быков на моей родине. За то баранина в их стране была хуже. Гуси и индейки, которые были величиной с нашего воробья, а также другие домашние птицы подавались к моему столу не часто; вероятно, — потому что приготовление их было затруднительно в виду огромного количества этой птицы, необходимой мне для однодневного пропитания.

Такова была обстановка, в которой я жил у лиллипутов и наблюдал их нравы. Многое поражало меня в их жизни и заставляло порой задумываться и сравнивать их обычаи с обычаями и нравами моей родины.

Укажу, например, на следующее: лиллипуты полагают, что если всякое преступление и проступок должны быть наказаны, то и добродетельная жизнь, согласная с требованиями закона и нравственности, должна быть вознаграждена. Поэтому у них существует особый капитал, из которого назначают денежные награды и вспомоществования всякому, кто в течение известного времени (около шести наших лет) отличался добродетельной жизнью. Они имеет кроме того право на особый почетный титул, который однако не переходит к его потомству. Правосудие изображается у них не слепым, a наделенным шестью глазами — два спереди, два сзади и по одному с боков. В руках оно держит: в правой — суму с золотом, в левой — меч.

Неблагодарность считается у них великими преступлением. Они спрашивают: если человек не чувствует признательности даже к своему благодетелю, то как они будет относиться к другими людям? Они, по их мнению, может относиться к другими лишь враждебно и должен быть удален из человеческого общества.

Обман они считают более тяжким преступлением, чем кража, и обманщика казнят. Они указывают на то, что осторожный и осмотрительный, хотя бы и недалекий, человек может защититься от вора, но прямой, открытый и правдивый человек беззащитен от посягательств плута, мошенника и обманщика.

В деле воспитания детей, в деле государственного управления и в некоторых других отраслях жизни лиллипуты отдают предпочтение здравому смыслу и добрым нравам перед гениальностью и высоким образованием.

Не буду говорить о других своих наблюдениях. Упомяну только о том, как пишут лиллипуты. Они пишут не от правой руки к левой, как пишут многие восточные народы; ни слева направо, как пишем мы, и ни снизу вверх, как пишут китайцы, а — наискось, с одного угла на другой, как у нас пишут дети, обучающиеся писать, если их тетрадь не разлинована.

В заключение упомяну и о странном обычае лиллипутов хоронить своих мертвых вниз головой. Обычай этот очень древен и связан со старинными народными верованиями.

Глава VII

Гулливера навещает его придворный друг. — Гость рассказывает, что лиллипуты собираются ослепить Гулливера. — Гулливер бежит к блефусканцам.

Я упоминал о том, какое неприятное впечатление произвела на короля моя просьба отпустить меня в Блефусканию. Этой просьбой воспользовались мои придворные враги и чуть-чуть не погубили меня. Во всяком случае они довели меня до того, что я принужден были бежать с острова лиллипутов.

Однажды вечером я сидел в своем жилище, занятый грустными мыслями о далекой родине, семье, знакомых и т. д.

Внезапно у моих дверей раздался стуки. Так как отворять большие двери на каждый стуки не всегда представлялось необходимым, я устроил внизу дверей маленькую опускающуюся западню, которую и поднял на этот рази. У западни я увидел того из придворных, который был ко мне расположен. Он прибыи на носилках и первым делом сообщил мне, что посещение его должно сохраниться в глубочайшей тайне. Носильщики остались за дверями, а его вместе с носилками я перенес рукой на свой стол и приготовился слушать со вниманием.

Рассказ прибывшего были очень долог и сильно подействовал на меня. Придворный сообщил мне, что при дворе на совещании долго обсуждался вопрос о том, какому наказанию подвергнуть меня. Вина моя состояла по рассказу гостя в том, что я отказался исполнить предложение короля и вторично напасть на Блефусканию, чтобы покорить ее окончательно лиллипутам. Во-вторых, — и в том, что я принимал у себя в доме блефусканское посольство и вел с ними переговоры без спроса и разрешения короля, хотя и знал, что это были сановники того короля, который вел давнюю войну с повелителем лиллипутов. В-третьих — в том, что при тушении пожара в королевском дворце я произвел наводнение в королевских покоях. В-четвертых, наконец, мне ставилась в вину и самая просьба отпустить меня в Блефусканию, в чем видели мое намерение изменить лиллипутам и перейти на сторону блефусканцев. Голоса придворных на совещании разделились. Одни — в том числе главный адмирал Болголом — предлагали зажечь мой дом, и когда я выбегу, пустить в меня град отравленных стрел, стараясь поранить мне главными образом лицо и руки. Другие предлагали ограничиться моими ослеплением, оставив меня в живых. Король, по рассказам моего гостя, настаивал на сохранены мне жизни.

В конце концов решено было лишить меня зрения, так как с потерей его моя телесная сила останется при мне, и я могу в будущем еще послужить лиллипутам. Притом было указано, что многие смотрят же на вещи чужими глазами, и следовательно потеря зрения не может меня огорчать очень сильно. Мой гость сообщил мне и то, что обвинительный приговор будет прочтен мне через три дня, a затем двадцать хирургов совершат операцию моего ослепления.

Сообщив все это, мой придворный гость удалился столь же таинственно, как и появился, взяв с меня еще раз слово сохранить втайне его посещение и посоветовав мне принять меры, какие подскажет благоразумие.

Я был потрясен до глубины души. Так вот какая награда ждала меня за все услуги, которые я оказал лиллипутскому народу! Сначала я не знал, что делать, и хотел было сопротивляться. Ведь пока я был на свободе, я мог даже уничтожить всю их столицу, Мильдендо, забросав ее камнями! Но чувство благодарности гостеприимному народу заговорило и на этот раз, и я решил бежать в Блефусканию.

Рано утром я направился на северо-восточный берег, захватив с собой одеяло и кой-какие пожитки. На берегу я выбрал самый большой корабль, положил на палубу его свое верхнее платье и захваченные вещи, и потащил корабль к острову «Блефуске».

Глава VIII

Гулливер у блефусканцев. — Король лиллипутов требует его выдачи. — Случай, который помогает Гулливеру возвратиться на родину.

Завидев меня издали, блефусканцы собрались в большом количестве на юго-западном берегу и встретили меня восторженно, как давно жданного гостя. Мне дали двух проводников, чтобы указывать путь в их столицу. Всю дорогу я нес их на ладони и, остановившись за сто саженей до столицы, попросили доложить обо мне королю. Король со свитой и семейством выехал ко мне навстречу. При виде их, я прилег на землю и почтительно поцеловал руки короля и королевы.

Я сказал, что прибыл навестить Блефусканию, как обещал королевскому посольству, и готов служить королю всем, чем могу и что не повредит интересами моего покровителя, короля лиллипутов. Пока я не находил нужным рассказывать о печальной участи, которая ждала меня в Лиллипутии.

Я не буду передавать подробности о том, как радушно я был принят повелителем блефусканцев, и о некоторых неудобствах, которые мне пришлось испытать за неимением приспособленного помещения и кровати.

Перейду к рассказу о происшествии, которое помогло мне выбраться из стран крохотных народцев и вернуться на родину.

На четвертый день моего пребывания на острове Блефуске, осматривая берега, я случайно увидел вдали на море какой-то черный предмет. Я долго всматривался и наконец разглядел, что это была лодка, которая медленно приближалась к берегу, подгоняемая приливом. Вероятно, она была оторвана бурей от какого-нибудь корабля и носилась по волнам уже не первый день.

Я тотчас побежал в город и попросили короля дать мне несколько судов из оставшегося у него флота. Суда эти стали огибать остров, а я поспешил на то место, откуда видел шлюпку. Ветром и приливом ее подвинуло еще ближе к берегу.

Я разделся, вошел в воду и пошел к шлюпке. Суда с матросами и канатами следовали за мной. Скоро мне пришлось плыть, но расстояние между мной и шлюпкой было очень невелико, и я без затруднений добрался до лодки. Обогнув ее кругом, я привязали к носу лодки канат и перебросили его матросами, чтобы они закрепили другой конец каната у корабля. Затем я подплыли к корме лодки и стали толкать ее по направлению к берегу. Через несколько времени я мог уже стать на дно, и тогда работа пошла успешней. В конце концов лодка оказалась на берегу, где я перевернул ее дном кверху и внимательно осмотрел. Повреждения ее оказались незначительными, так что я починил ее в неделю.

За это время, как я узнал потом, король лиллипутов присылал к блефусканскому королю посла, требуя моей выдачи, чтобы наказать, как изменника. В это же время я обратился с просьбой к блефусканскому королю разрешить мне выехать на шлюпке, которую по-видимому посылает мне сама судьба, чтобы я мог вернуться на родину. Я просил и о том, чтобы король распорядился оказать мне помощь при снаряжении лодки к дальнему плаванию.

Приняв во внимание требование посла и мою просьбу, король ответил послу, что действовать против меня силой очень затруднительно, как это знают в Лиллипутии, да насилие по отношению ко мне и не согласовалось бы с тем чувством благодарности, которое в Блефускании питают ко мне за услуги, оказанные при заключении мирного договора. Король добавил, что вероятно в очень скором времени я оставлю Блефусканию, так как нашел поразительный по огромным размерам корабль, на котором собираюсь уехать на родину. Таким образом и Лиллипутия, и Блефускания скоро будут свободны от моего пребывания, и исчезнет повод для переговоров обо мне между двумя этими странами.

В разговоре со мной после отъезда лиллипутского посла король сказал, что я могу оставаться и в Блефускании, если хочу, и он, король, окажет мне всякое покровительство, но, если я настаиваю на отъезде, то он не будет меня удерживать и окажет мне содействие.

Я благодарил короля и просил отпустить меня. Король согласился и отдал приказ помогать моим сборам к плаванью.

Несколько сот блефусканских рабочих помогали мне приготовить паруса. Самый толстый холст они складывали в несколько рядов, прошивали его и набивали. Огромный камень я приспособил вместо якоря. Из туземных веревок я сплел довольно толстые канаты. И наконец — самое трудное — я выбрал несколько очень толстых деревьев, и срезав их, смастерил весла и мачты.

Когда все было готово, шлюпку мою, по распоряжению короля, нагрузили съестными припасами. Положили сотню быков, несколько сот баранов, большой запас хлеба и сена. Последнее было нужно, потому что я вез с собой пару живых быков, полдюжины коров и столько же овец и баранов — эти неизвестные в Англии породы я хотел попытаться развести на родине.

На прощанье король снабдил меня даже деньгами и подарил свой портрет.

Весь двор и огромная толпа блефусканцев собрались провожать меня на берег. Шлюпка отчалила, плавно скользя по гладкой поверхности моря, а я, стоя в ней, посылали последний привет и благодарность приютившему меня крохотному народцу. Плыть на лодке мне пришлось недолго. Через сутки (ночь я провел на небольшом острове, к которому причалил) я встретил уже английский торговый корабль, шедший из Японии. Меня взяли на этот корабль, причем здесь оказался один из моих добрых знакомых, который представил меня капитану. Я рассказал ему о своих необычайных приключениях; он поверил им с трудом, сочтя сначала меня за человека, потерявшего рассудок — так странны показались ему мои приключения.

Приблизительно через полгода я был уже в родной Англии, доехав без особых случайностей, если не считать единственного происшествия — одного из моих баранов утащили корабельные крысы.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

Часть вторая

В стране великанов

Глава I

В страну великанов Гулливер попадает, отправившись с корабля за водой на шлюпке. — Великаны находят его во ржи и приносят домой. — Приключения Гулливера за обедом у великанов.

Как ни соскучился доктор Гулливер в кукольной стране лиллипутов по родной Англии, дома ему не сиделось. Страсть к путешествиям проснулась в нем снова, и уже через два месяца он расстался с семьей и друзьями и пустился в новое плаванье из Ливерпуля на купеческом корабле «Путешественник».

Обогнув Африку и пройдя Мадагаскарский пролив, этот корабль перенес сильную бурю, которая отнесла его далеко на восток. Ни капитан корабля, Джон Николас, и ни один из старых, опытных матросов не знали, где они находились. Корабль не испытал повреждений; съестных припасов было достаточно, но не было воды. Именно поэтому, когда с корабля вдруг заметили землю — остров, или материк, они не знали, — капитан отдал распоряжение спустить шлюпку и ехать с бочонками за водой.

Доктор Гулливер, попросив разрешения у капитана, отправился на этой шлюпке. Вместе с несколькими матросами он пристал к неведомой земле.

Ни реки, ни ручья в этом месте не оказалось, и матросы поплыли дальше вдоль берега, а Гулливер отправился осмотреть окрестную местность. Она оказалась довольно пустынной и бесплодной. Не встретив ничего любопытного, доктор возвращался обратно к берегу, как вдруг увидел, что матросы в шлюпке работают веслами из всех сил, шлюпка несется как птица, по направлению к кораблю, а за ней на расстоянии шагает огромными шагами великан чудовищных размеров. Рост его был таков, что море ему было по колена. Так как шлюпка была значительно впереди его, а море в этом месте было усеяно подводными скалами, догнать шлюпку он не мог.

Но доктору Гулливеру приходилось позаботиться о себе. Надо было не попасться на глаза великану и подумать, что делать дальше — одному без товарищей, так как трудно было предположить, чтобы они вернулись назад.

Гулливер пустился бежать. Он забрался на вершину крутой скалы и осмотрел окрестность. На этот раз она показалась ему более плодородной. Особенно изумила его трава, высота которой была чуть не три сажени, так что Гулливера, когда он шел в ней, почти не было видно.

Гулливер вышел на дорогу, пересекавшую ржаное поле. Широкая дорога эта считалась у тамошних жителей тропинкой. По этой дороге он шел целый час и вышел к изгороди, высотою более пяти саженей. За изгородью был сад, в котором росли деревья такой вышины, что Гулливер не мог даже предположить, какова эта вышина. Он старался пробраться на другую сторону изгороди, как вдруг увидел великана такого же роста, как и тот, который гнался за шлюпкой — с добрую колокольню. Шаги его были в пять саженей. Гулливер убежал от изгороди и спрятался во ржи. Кстати, вышина ржи была около шести саженей, а солома имела обхват ствола крупного дерева. И Гулливер чувствовал себя во ржи, как в большом лесу.

Великан подошел к изгороди, посмотрел по обе ее стороны и сказал несколько слов таким зычным голосом, который можно было счесть за отдаленный гром. Сейчас же на его зов появились семь таких же великанов с огромными серпами в руках. Одеты они были беднее, чем первый великан: их можно было счесть за его слуг. Они принялись за жнитво. Быстро стали они подрезать стебли, в которых спрятался Гулливер. Тот старался, по возможности, отойти от них дальше, но подвигался с трудом, так как пробираться между частой соломой было не легко. В конце концов он должен был остановиться, потому что достиг места, где хлеб полег от бури. Между тем жнецы приближались, а один из них был от Гулливера не далее пяти саженей, так что сделай он еще один шаг — он наступил бы на Гулливера. И вот в ту минуту, когда он поднял ногу, перепуганный Гулливер закричал благим матом.

Великан огляделся и увидел Гулливера. Он наклонился и с видом человека, желающего поднять ежа, взял Гулливера двумя пальцами за спину и, подняв на страшную высоту, стал рассматривать. Так как великан довольно сильно сжимал Гулливера большим и указательным пальцем, Гулливер стал стонать, барахтаться руками и ногами, как будто плыл; словом, — показывал всячески, что ему больно. Великан, наконец, понял в чем дело: он положил Гулливера в полу своего кафтана, как женщины кладут в фартук цыплят, и понес показать тому великану, которого Гулливер видел у изгороди. Этот великан также внимательно рассматривал Гулливера. Он даже приподнимал соломинкой полы Гулливерова одеяния, считая, вероятно, их за крылья насекомого. Затем он осторожно опустил Гулливера на землю.

Почувствовав себя на свободе, Гулливер прошелся взад и вперед, сделал несколько поклонов и подойдя к коленам великана, сложил умоляюще руки и стал просить не делать ему зла, причем даже вынул кошелек с золотом и высыпал монеты, Золото не произвело на великана впечатления. Он послюнил палец, и приложив его к одной из более крупных монет, приподнял приставший кружок к глазам и положил обратно. Затем великан разостлал на ладони свой носовой платок, величиною с корабельный парус, осторожно положил и завернул в него Гулливера и принес домой.

Гулливер очутился в комнате, имевшей несколько десятков саженей в ширину и длину. В доме этом проживала вся семья великана, состоявшая из него, жены, трех детей и старой бабушки.

Было время обеда и огромный стол, высотою около 4—5 саженей был уже накрыть. Великан поставил Гулливера на стол и пригласил жену поглядеть на невиданную диковину — насекомое, напоминающее человека.

Увидев Гулливера, великанша вскрикнула от удивления и сначала даже испугалась. Затем убедившись, что Гулливер существо разумное и понимает знаки ее мужа, она скоро освоилась и даже взяла Гулливера под свое покровительство.

Начался обед — простой, как у земледельцев.

На трехсаженном блюде был подан кусок мяса с добрую гору. Надо добавить, что ножи, вилки, кружки, вообще столовая посуда была такого размера, что могла бы служить Гулливеру скорее мебелью, чем посудой, а по столу Гулливер расхаживал, как по полу просторного зала. Жена великана мелко нарезала мяса и хлеба Гулливеру. Последний поклонился ей в знак благодарности и стал есть, что очень занимало сидевших за столом.

Чтобы предложить ему пить, едва нашли посуду. Это была, на мерку великанов, самая маленькая рюмка. Но и ее Гулливер поднял с трудом. Держа ее в руке, он сказал приветственное слово хозяевам и, поклонившись, выпил напиток, который ему очень понравился. Напиток этот напоминал сладкий лимонный квас…

За обедом произошло несколько приключений, о которых следует упомянуть, чтобы еще нагляднее показать, насколько Гулливер был мал среди той обстановки, в какую он попал.

Во-первых, когда Гулливер, двигаясь по столу, случайно подошел близко к младшему из великановых детей, сидевших за столом, — десятилетнему мальчику, — пятисаженный ребенок схватили из любопытства Гулливера за ноги и высоко подняли над головой. Гулливер страшно перетрусил. У него пронеслось в голове воспоминание, как дурно иногда обращаются маленькие дети с насекомыми, или котятами. Испуги Гулливера был замечен великаном — отцом ребенка. Отец отнял Гулливера у сына и поставил гостя опять на стол. Сына он хотел наказать, удалив его из-за стола, но Гулливер знаками попросил простить ребенка, что и было исполнено.

Второе приключение было вызвано появлением домашней кошки, величиной с огромного тигра. Кошка вскочила на колени хозяйки и начала мурлыкать, выставив голову поверх стола. Мурлыканье ее было похоже на шум водопада, и Гулливер очень испугался ее появления. Зная, как любят кошки ловить маленьких зверьков, он боялся, что ей придет в голову схватить его. С другой стороны, он по опыту знал и то, что животные чаще преследуют тех, кто их боится, и поэтому бодрился и старался показать вид, что нисколько не опасается появления кошки.

В комнате появлялись и собаки огромнейших размеров. Одна, например, была ростом чуть не со слоненка. Но Гулливер боялся собак меньше, зная их открытый, добрый нрав.

Наконец, было и еще приключение, и, пожалуй, самое опасное для Гулливера.

В столовую явилась кормилица-великанша с годовалым великанчиком на руках. Заметив Гулливера, великанчик потянулся к нему, как к игрушке, и так закричал, желая скорее получить эту «игрушку» в руки, что крик, вероятно, был слышен на несколько верст кругом. Мать, желая ублаготворить ребенка, осторожно подала ему в руки Гулливера. Великанчик со счастливой улыбкой тотчас же отправил голову Гулливера себе в рот.

Можно представить себе, что почувствовал бедняга-Гулливер! Он так застонал от испуга, что великанчик испугался и сам и мигом выпустил Гулливера из рук, причем великанша подхватила падающего на лету в фартук.

Заметив, что Гулливер хочет спать, великанша снесла его в детскую и положила на кровать длиной до 8 саженей, причем покрыла его шейным платочком. Уставший от волнений Гулливер уснул немедленно. Он проспал часа два и был разбужен непонятной возней на его кровати. Оказалось, что две мыши забрались по занавескам на кровать и обнюхивали спящего. А каждая из этих мышей была с дворовую собаку!

Гулливер вскочил, но мыши нимало не испугались и не выражали никакого желания уйти с кровати. Наоборот, они как будто собирались напасть на Гулливера. Последний решил дать отпор. Выхватив шпагу, он с размаха вонзил ее в горло одной из мышей. Она протянула лапы и захрипела. Другая же бросилась бежать.

В эту минуту на шум и возню вошла великанша и очень испугалась, увидев мышь и окровавленного Гулливера. Гулливер знаками дал понять, что он невредим. Тогда великанша выбросила убитую мышь и спустила Гулливера на пол с кровати четырехсаженной высоты.

Глава II

Девятилетняя дочь великана принимает участие в Гулливере. — Отец ее начинает показывать Гулливера на ярмарках и базарах, как чудо. — Гулливер заболевает.

У великана, приютившего Гулливера, была девятилетняя дочь, очень развитая девочка и рукодельница. С разрешения ее Гулливеру устроили постель в кроватке одной из ее кукол. Кроватку эту поместили в ящике, который был поставлен на полочке, куда не могли залезть ни мыши, ни кошки. Рукодельница-девочка сшила Гулливеру шесть пар белья из самого тонкого полотна, какое только нашлось у великанов. Она же занялась и его обучением туземному языку. Гулливер указывал ей какую-нибудь вещь, а она называла ее. Вообще, она относилась к нему настолько хорошо, что он звал ее маленькой няней — «Глюмдальклич». Она же звала его «Грильдрик», что в переводе значило: человечек-крошка.

Весть о Гулливере скоро разнеслась по окрестности. Соседи скоро узнали, что отец Глюмдалькличи нашел в ржаном поле удивительное маленькое животное, очень похожее на человека и даже обладающее даром слова, очень понятливое и уже перенявшее некоторые местные слова и фразы. Как и люди, оно держится на двух ногах прямо, откликается на зов, делает поклоны и т. д.

Однажды к великану, хозяину Гулливера, пришел старик-сосед, человек очень скупой и суровый. Он попросил показать ему Гулливера, «о котором так много говорят кругом». Когда его желание было исполнено, он надел очки, так как был близорук, и внимательно стал разглядывать найденную в поле диковинку. Гулливер, поставленный на стол, отвесил ему низкий поклон и спросил о его здоровье на туземном языке, как его научила Глюмдальклич. Старик остался очень доволен этим вопросом.

Окончив осмотр, он посоветовал хозяину Гулливера показывать последнего за деньги. Совет этот очень понравился хозяину и скоро был приведен в исполнение к великому огорчению Глюмдалькличи, которая очень боялась, что Гулливера, показывая на какой-нибудь ярмарке, могут раздавить, помять, или изувечить.

Итак, дня через четыре, в базарный день хозяин Гулливера запряг лошадь, посадил Гулливера в закрытый со всех сторон ящик и захватив с собой Глюмдальклич поехал на ярмарку.

Надо сказать, что Глюмдальклич настойчиво просила взять ее, потому что она хотела непременно сама оберегать своего «человечка» от всяких бед. Она же позаботилась положить в ящик кукольный матрац, без которого Гулливеру было бы совсем плохо, потому что его качало и трясло так, как во время корабельной качки. Ведь дорога была избита, а лошадь делала шаги по семи саженей. Та же Глюмдальклич не забыла проделать в ящике несколько отверстий для воздуха, чтобы ее «Грильдрик» не задохся.

Приехав на ярмарку, великан остановился в гостинице и через особых людей оповестил, что будет показывать диковинное животное — человека небывало малого роста.

Так как слух о Гулливере и без того разнесся далеко, народа смотреть его собралось множество, и хозяин Гулливера должен был ограничить число зрителей и за один раз впускать не более 30 великанов.

Гулливер стоял на огромном столе, отделенном загородкой. Под присмотром Глюмдалькличи и по ее указаниям он маршировал по столу, отвечал на вопросы, пил из наперстка и, наконец, показывал фехтовальные приемы соломинкой.

В течение дня Гулливера показывали двенадцать раз. Двенадцать раз он проделывал одни и те же штуки и, понятно, очень уставал. Кроме того, ему страшно надоело повторять одно и то же напоказ толпе. В довершение его бед какой-то баловник пустил в него орехом, величиной с дыню, и чуть-чуть не причинил ему тяжелого увечья.

Наконец, хозяин собрался домой, объявив, что будет показывать Гулливера в следующий базарный день. Но и в доме великана Гулливеру не давали отдыха. И сюда приезжали ежедневно окрестные богатые и знатные великаны с семьями посмотреть диковинная малыша. Хозяину это приносило большую прибыль, но Гулливер стал худеть, становился озлобленным и мрачным.

Алчность хозяина росла, и он задумал показать Гулливера в столице великанов, которая называлась Лорбрульдруд.

Опять Гулливера посадили в ящик и снова великан вместе с Глюмдальклич, не покидавшей своего любимца, поехал в путь. По дороге в Лорбрульдруд Гулливера показывали во всех попутных селах, городах и замках.

Когда, наконец, хозяин прибыл в столицу, он снял здесь помещение для представлений и так же, как и раньше, сделал объявление о Гулливере. Снова начались опротивевшие Гулливеру выходы на показ толпе, снова — однообразные упражнения, вопросы и ответы. Гулливер изнемогал. Он терял и аппетит, и доброе расположение духа…

Глава III

Королева великанов покупает Гулливера и оставляет при дворе вместе с Глюмдальклич. — Гулливером интересуется король великанов и придворные ученые. — Обстановка Гулливера при дворе. — Проделки карлика королевы с Гулливером.

В этих тяжелых обстоятельствах Гулливера выручило следующее.

Неожиданно к хозяину его явился королевский посланный и передал о желании королевы видеть Гулливера. Таким образом, Гулливер был представлен ко двору.

Его умные ответы, уменье держать себя и находчивость произвели впечатление на королеву, и ей пришла в голову мысль купить Гулливера у хозяина, на что последний охотно согласился. Это скорое согласие объясняется тем, что хозяин Гулливера прекрасно видел, как Гулливер постепенно чахнет, и опасался, что он скоро умрет, а таким образом наступит конец всем доходам от его показывания публике. Цена же, которая была предложена королевой за Гулливера, была немалая — 1000 золотых. Конечно, королева осведомилась и о том, согласен ли сам Гулливер остаться при ее дворе. Гулливер очень осторожно ответил, что он находится во власти нашедшего его великана, но что, если бы все зависело только от него, то он счел бы за величайшую честь состоять на службе королевы.

Таким образом дело было покончено к обоюдному удовольствию, и Гулливер остался при дворе, избавившись от скучных и подорвавших его здоровье представлений на ярмарках и базарах. Он был очень доволен еще тем, что королева согласилась на его просьбу оставить при дворе и Глюмдальклич, в качестве гувернантки и няни Гулливера. Отец Глюмдалькличи и на это выразил согласие, потому что ему было лестно видеть дочь при королевском дворе.

Очень скоро королева нашла случай представить Гулливера и королю. Король, увидев поклоны и различные движения Гулливера, счел его прежде всего за механическую заводную игрушку. Тогда королева, чтобы разубедить в этом короля, поставила Гулливера на чернильницу перед королем и предложила мужу задавать Гулливеру различные вопросы. Разумные ответы очень изумили и заинтересовали короля. Ему пришлось отложить мысль о том, что Гулливер — механическая игрушка, и он стал расспрашивать обо всем Глюмдальклич. Девочка рассказала подробно о том, как Гулливер был найден в хлебных колосьях. Король выслушал внимательно весь ее рассказ и позвал ученых, которым и предложил исследовать Гулливера. Ученые пришли к тому заключению, что Гулливер уродец, так как он не обладает средствами самозащиты. Осмотрев зубы Гулливера, они решили, что он животное плотоядное. Причислить Гулливера к карликам они не решались, потому что самый малый из карликов королевы был ростом все-таки в четыре сажени. Горячо поспорив между собой, ученые согласились на том, что Гулливер — «игра природы».

После этого ученого приговора, очень мало выяснившего дело, Гулливер обратился к королю с возражением. Он рассказал, что в той стране, откуда он прибыл, все люди такого же роста, как и он, a все растения и животные соответственно меньше, чем в стране великанов, и поэтому он, Гулливер, вовсе не лишен средств самозащиты.

Король был очень рассудителен и принял ответ Гулливера во внимание, меж тем как ученые выслушали его с презрительною улыбкой. Во всяком случае, теперь Гулливер — по приказу короля — находился под его покровительством.

Искусные придворные столяры и драпировщики сделали Гулливеру ящик-комнату в две с половиной сажени длины, ширины и высоты; в ящике были сделаны окна и двери, a стены были обиты толстой мягкой материей, защищавшей Гулливера от толчков и ушибов при перемещении ящика. Придворный токарь выточил даже и мебель — два кресла, два стола и шкаф для платья. Все это было сделано из материала, похожего на слоновую кость. Придворному слесарю очень долго не удавалось сделать такой крохотный замок, какой был нужен для дверцы ящика, но в конце концов он преодолел эту трудность, и Гулливер мог теперь запираться от мышей и крыс.

Наконец, королева распорядилась и о том, чтобы Гулливеру было сшито платье, для чего розыскали самую тонкую материю, какая только могла быть в стране великанов.

Обедал Гулливер за столом королевы, которая в будни обыкновенно садилась за стол лишь с двумя дочерями. Одной из дочерей было 16 лет, а другой — 13. Маленький стол и стул Гулливера ставили прямо на стол королевы. У Гулливера был и свой крохотный прибор. Прислуживала ему за столом Глюмдальклич.

В воскресный день, который у великанов приходился в нашу среду, король обедал вместе со всей семьей. В этот день король вел обыкновенно беседы с Гулливером, расспрашивая его о том, как живут в европейских странах.

Надо сказать, что в первое время Гулливер очень поражался обедом великанов. Его прямо страшили огромные ножи и вилки великанов; его повергали в трепет исполинские куски пищи, которые великаны могли проглотить за один раз. По мнению Гулливера одного такого куска было достаточно на обед целой дюжине обыкновенных людей.

За этими обедами иногда случались происшествия, воспоминание о которых долго приводило Гулливера в трепет.

Дело в том, что у королевы был карлик, который питал к Гулливеру чувство неприязни. Может быть, он завидовали Гулливеру, видя все заботы, которыми был окружен при дворе человечек, такого крохотная роста — ведь сами карлик все же были четырех саженей. А может-быть, он нападал на Гулливера просто потому, что перед ними оказалось человеческое существо, с которым одним он мог делать, что хотел, так как все остальные окружающие были больше и сильнее карлика.

Так ли, сяк ли, но однажды за обедом карлик забрался на спинку, стула королевы, и, выбрав минуту, схватили Гулливера и бросили его в миску с молоком. Гулливер едва не захлебнулся. Королева растерялась, а пока Глюмдальклич, стоявшая в стороне, не подбежала к столу, и не вынула Гулливера из миски, последний отчаянно барахтался, стараясь подплыть к краю сосуда. Гулливера отнесли на постель, где он скоро пришел в себя. А карлика за его грубую и глупую шутку королева отдала одной придворной даме.

Еще ранее карлик проделал с Гулливером следующее. Заметив, что королева, вынув мозги из кости, поставила ее стоймя на блюде, он схватили в один миг Гулливера, сжали ему ноги и по самую шею засунув его в пустую кость. Гулливера, конечно, освободили, а карлика хотели строго наказать, но Гулливер выпросили ему прощенье.

Кроме того, неоднократно карлик ловил мух и сажал их на Гулливера. Эта скверная шутка причиняла Гулливеру огорчение, потому что мухи были с наших воробьев и кусали больно, а ползая по Гулливеру, они оставляли на нем следы того клейкого вещества, которое дает им возможность ползать по потолку.

В заключение можно рассказать и еще дикую проделку того же карлика.

Однажды, когда Глюмдальклич поставила ящик Гулливера на окно, а Гулливер, сидя в ящике, завтракал, карлик, поймав несколько ос, — величиной они были с куропатку — бросил их в гулливеров ящик. Осы стремительно напали на Гулливера и могли бы причинить ему серьезный вред, если бы он не нашелся быстро. Выхватив свою шпагу, он проткнул насквозь четырех из насекомых, а остальные три тотчас вылетели из ящика. Долго после этого у Гулливера в ушах раздавалось страшное жужжанье этих насекомых, напоминавшее звуки дюжины бандур.

Убитых насекомых Гулливер, засушив, привез потом в Европу. Жало их было около дюйма в длину.

Глава IV

Бедствия, которые Гулливер терпит вследствие своего маленького роста.

Но и помимо разных проказ и дурных, злых шуток карлика, маленький рост Гулливера доставлял ему в стране великанов немало огорчений и бед. И если о них приходится теперь рассказывать в таких подробностях, то, главным образом, потому, что происшествия эти рисуют обстановку жизни в стране великанов, где Гулливеру пришлось провести более двух лет.

Мы видели, например, что даже насекомые в стране великанов были таких размеров, что Гулливеру приходилось обороняться от них шпагой. От крупного жука-рогача нашему доктору пришлось однажды защищаться ножом. Зацепившись за улитку, Гулливер как-то раз упал в нору крота. Он провалился весь и чуть не сломал себе ключицу.

Птицы, даже небольшие, совершенно его не боялись. Дрозды хватали у него куски из рук. А если Гулливер хотел их поймать, они кружились над ним, грозя стукнуть его клювом. Как-то раз Гулливер сшиб палкой коноплянку. Подняв оглушенную птицу, он потащил ее домой. Дорогой коноплянка пришла в себя и, защищаясь, так сильно била крыльями своего обидчика, что тот принужден был выпустить ее из рук.

О громадных размерах собак в стране великанов упоминать уже приходилось. Но вот еще одно происшествие с Гулливером, показывающее, как велики и сильны были там собаки.

Глюмдальклич, отправившись однажды в сад, захватила с собой Гулливера без ящика. В саду она опустила его на дорожку, а сама заговорилась с подругами-сверстницами. В это время к Гулливеру тихо подкралась болонка одного из садовников. Она схватила Гулливера поперек тела и, держа его в пасти, побежала к своему хозяину. Отыскав последнего, она виляя хвостом положила Гулливера на землю у ног садовника и, ласково глядя ему в глаза, рассчитывала заслужить одобрение. Садовник перепугался за Гулливера. Он тотчас поднял его, внимательно оглядел и стал расспрашивать доктора, как он себя чувствует. К счастью Гулливера, добрая собака прихватила его очень осторожно и вреда ему не причинила. И все-таки несколько минут Гулливер не мог сказать ни слова, так как не мог отдышаться после сильного испуга и слишком быстрого бега болонки. Садовник тотчас отнес Гулливера к Глюмдалькличи, которая уже хватилась своего «Грильдрика» и искала его повсюду.

Подобное же, но гораздо более опасное приключение случилось с Гулливером и в другой раз в отсутствие Глюмдалькличи.

Девушке понадобилось пойти в гости, и она оставила нашего доктора в его ящике, причем ящик поставила в своей комнате, которую заперла. День был очень жаркий и окно в комнате Глюмдалькличи, а также окна и дверь ящика были открыты.

Сидя в ящике, Гулливер вдруг услыхали возню и шум в комнате Глюмдалькличи. Было очевидно, что кто-то влез в комнату через окно. Гулливер выглянули в дверь ящика и увидел огромную обезьяну, прыгавшую по комнате. Громадное животное скоро обратило внимание на ящик Гулливера и заметило самого Гулливера. Оно подскочило к ящику, просунуло в дверь его свою руку и, шаря ею по сторонам, старалось захватить Гулливера. Последний долго не давался, увертываясь в стороны, пока назойливое животное не поймало его за полу кафтана и не потащило из ящика. Такими образом Гулливер оказался в руках обезьяны. Она стала играть с ними, считая и его за маленькую обезьянку, но игра эта кроме огорчения и страха не вызывала у Гулливера ничего.

На беду кто-то стукнул в дверь комнаты Глюмдалькличи. Обезьяна насторожилась. Затем вдруг сорвалась с места и прыгая на трех лапах, а четвертой крепко сжимая Гулливера, подскочила к окну комнаты. Одним прыжком она очутилась за окном, a затем, прыгая и цепляясь за выступы здания, взобралась вместе с Гулливером на крышу, где и уселась. Каким-то образом у ней оказался кусок хлеба, который она стала крошить и совать в рот Гулливеру. Гулливер был ни жив, ни мертв.

Внизу собралась толпа. Одни забавлялись этим происшествием и ждали с любопытством, чем оно кончится. Другие ахали и соображали, как выручить Гулливера.

Скоро прибежала и Глюмдальклич, узнавшая о происшествии. По ее настоянию сейчас же принесли лестницы, и некоторые из великанов полезли на крышу.

Обезьяна, видя всю эту суматоху, в конце концов перепугалась и, заботясь о своем спасении, бросила Гулливера на крыше, а сама отчаянным прыжком перескочила на соседнее здание.

Один из влезших на крышу великанов, слуга Глюмдалькличи, поднял бесчувственного Гулливера, положил его осторожно в карман и тихо спустился с ним по лестнице. Глюмдальклич подхватила своего любимца и унесла от любопытной толпы домой.

Дорого обошлось Гулливеру это приключение.

Две недели он вылежал в постели, причем ему давали даже рвотные порошки, так как обезьяна напихала ему в рот всякого сора.

Обезьяну убили и впредь вблизи дворца запрещено было держать обезьян.

В соответствии с размерами насекомых, птиц и животных, самые явления природы в стране великанов были крупнее, величественнее и много опаснее для людей гулливерова роста. Дождь и град, например, были чрезвычайны по размерам и силе, и Гулливеру доставалось от этих стихийных явлений. Град застал его однажды на лугу. Градины с добрый кулак в несколько секунд так избили Гулливера, что он едва-едва мог доползти до ближайшей канавы, заросшей репейником, где и укрылся под огромными листьями этого растения. Еще хорошо, что град был очень непродолжителен! Целую неделю болели у Гулливера плечи и спина, а ушибы головы давали знать о себе даже дольше…

Глава V

Изобретательность и находчивость Гулливера удивляет королевский двор. — Гулливер показывает свое искусство играть на клавикордах и управлять парусом.

Праздности Гулливер не терпел. Он был находчив, изобретателен и не любил сидеть без работы. Однако у великанов ему трудно было найти себе дело. Все орудия, предметы, материалы и инструменты были таких размеров, что Гулливер не мог с ними обращаться. Приходилось довольствоваться случайными работами.

Впрочем, иногда нужда заставляла Гулливера приняться за работу и с теми незначительными средствами, какие у него были под рукой. Так, например, когда у него сломался гребень, и ему нечем было расчесывать волосы, он придумал вот что.

Находясь однажды в комнатах короля, когда брадобрей подстригал королю бороду, Гулливер попросил позволения взять, себе несколько десятков волос. Эти волосы он продел в деревянную гладкую пластинку, для чего наколол в ней дырочки иглой. Вышел довольно удачный гребень, который сослужил Гулливеру службу. Этим гребнем, кстати, немало восхищались почти все придворные.

Еще более Гулливер поразил всех, смастерив кресло. Помогал ему в этом придворный токарь, выточивший, по указанию Гулливера, спинку, ножки и раму сиденья. Главная же работа Гулливера состояла в том, что он очень искусно приготовил плетенье для этой рамы из волос королевы. Волосы эти он получил от горничной, которая, причесывая королеву, собирала падавшие волосы. Кресло с плетеньем собственной работы Гулливер поднес в подарок королеве, которая поблагодарила его и убрала кресло в шкаф на память.

Находчивость Гулливера поражала не раз. Но однажды она изумила короля до чрезвычайности.

Дело в том, что король был большой любитель музыки. Гулливер же умел играть на клавикордах. А в комнате Глюмдалькличи были и клавикорды. Но что это были за клавикорды! С целую избушку! Длина их была 8 саженей. Клавиши — каждая была в пол аршина. Сыграть на них что-нибудь Гулливеру было невозможно. Обеими руками, раскинув их в стороны, он едва-едва захватывал пять клавиш. Меж тем, король не раз выражал желание послушать игру Гулливера. В конце концов последний придумал способ удовлетворить желание короля. Он сделал две одинаковые по длине трости и каждую из них вместо набалдашника снабдил небольшой мягкой подушечкой, которую обтянул мягкой кожей. Взяв по палке в левую и правую руки, он мог доставать клавиши на расстоянии двух саженей, т.-е. захватывать около 12 клавиш. Подушечки же должны были смягчать удар тростью по клавише во время игры. Кроме этого Гулливер попросил плотников сделать скамью длиною во все клавикорды и такой высоты, чтобы, став на эту скамью, он мог свободно бить по клавишам.

Когда все было готово, Гулливер влез на скамью, взял обе трости в руки и объявил, что сыграет одну любимую песенку своей родины. Сильно ударил он тростью по клавише, еще сильней — другой; обеими вместе; вот он побежал по скамье влево, на бегу рассыпая удары обеими тростями; еще быстрее побежал он вправо, колотя по клавишам; опять влево. Вот он остановился и сильно бьет по двум клавишам. А звуки совсем не так громки. Плавная нежная музыка, какой никогда не слыхали великаны, раздается в комнате Глюмдалькличи, и король улыбается довольный и счастливый. Гулливер утешил всех слушателей, которых собралось немало, но за то как он устал! Пот выступил у него на лбу и отмахавшиеся руки повисли, как плети. После при дворе долго еще вспоминали любимую песенку Гулливера!

Не мало удовольствия доставил Гулливер королевскому двору и своим искусством в управлении парусом и рулем.

В разговорах королева не раз расспрашивала Гулливера о его путешествиях и однажды, услыхав, что он довольно опытный моряк, пожелала видеть его искусство. Однако, препятствие было в том, что самый крохотный ялик великанов для Гулливера был большим линейным кораблем, управлять которым Гулливеру одному было невозможно. Препятствие это было устранено таким образом. Тому же придворному столяру и токарю, который уже делал некоторые вещи для обихода Гулливера, королева заказала сделать крохотную лодочку. Токарь выполнили эту работу по указаниям Гулливера. Лодочка была сделана со всеми снастями и могла поднять около 8 человек такого роста, как Гулливер.

Кроме того, плотники сделали большую деревянную колоду длиной около 40 саженей, шириной — 7 саженей и глубиной около сажени. Колода эта имела внизу, закрывавшееся огромной пробкой, отверстие, через которое можно было спускать налитую воду. А наполнялась она двумя служителями, носившими воду огромными ведрами. Чтобы колода не давала течи, ее осмолили.

В этой колоде Гулливер и должен был показывать свое искусство управлять лодкой.

Глюмдальклич спускала лодку на воду и осторожно сажала в нее Гулливера. Вокруг собирались придворные дамы и дети. Дамы махали веерами и производили такой ветер, что Гулливер ставил парус и, управляя им, очень ловко лавировал и двигался в различных направлениях. Его ловкость и искусство доставляли зрителям большое удовольствие. Когда плаванье оканчивалось, Глюмдальклич брала лодку и вешала на гвоздь в своей комнате.

Но и это удовольствие не обходилось без опасных приключений. Так однажды за отсутствием Глюмдалькличи, Гулливера сажала в лодку ее помощница. Не привыкши обращаться с Гулливером, она взяла его так, что он вывалился у ней из руки и наверно расшибся бы на смерть, упав с высоты 6 саженей, если бы к счастью не зацепился за булавку в платье неосторожной помощницы.

В другой раз прислуга, наполнявшая водой колоду, не доглядев, вылила в нее из ведра вместе с водой лягушку. Лягушка стала плавать в колоде, стараясь вскочить в лодку Гулливера. А так как величиной она была с барана, то Гулливеру стоило немалого труда отбиться от нее веслом.

Глава VI

Последнее приключение Гулливера в стране великанов: орел уносит ящик Гулливера вместе с ним и бросает в море. — Гулливера берут на английский корабль. — Гулливер возвращается на родину.

Как ни хорошо обходились с Гулливером при дворе короля великанов, как ни заботилась о нем Глюмдальклич, его все-таки тянуло домой, в родную Англию. Всякий раз, когда Гулливер оставался один, его думы и мечты уносились на родину, где остались близкие дорогие люди, где он мог чувствовать себя равным со всеми, гулять, не боясь быть раздавленным, как насекомое, или очутиться во власти какого-нибудь резвого щенка, обезьяны, или другого животного.

Вернуться домой, одним словом, Гулливеру хотелось очень. Однако, как это могло бы произойти — Гулливер не представлял себе ясно и надеялся только на случай. И случай выручил его и даже скорее, чем мог ждать Гулливер.

Уже два года он прожил в стране великанов. В начале третьего король с королевой и свитой отправились на юг своих владений, где вблизи границы у королевской семьи был замок в окрестностях города Фланфласника, недалеко от морского берега.

Глюмдальклич и Гулливер находились в числе королевской свиты.

Гулливера везли в особом ящике, стенки которого были обиты изнутри мягкими матрацами. С одной стороны ящика были две кожаные петли, в которые продевался пояс слуги. Слуга этот, прикрепив ящик к поясу, вез Гулливера, причем сам совершал путешествие верхом. Чтобы ослабить неизбежные толчки и тряску верховой езды, по указанию Гулливера, внутри ящика была сделана подвесная койка. Она висела на четырех шелковых шнурах, прикрепленных к углам ящика, и Гулливер, лежа в ней, испытывал лишь легкое качание, как будто в колыбели, так что мог даже спать во время продолжительного путешествия. Чтобы освежать воздух, Гулливер распорядился сделать в верху ящика створку, величиной в квадратный фут. Ее по своему желанию он мог отворять и затворять. Наконец, в верху же ящика было прикреплено к нему кольцо, за которое можно было поднимать ящик и переносить с места на место.

Когда утомительное путешествие кончилось, Гулливер и Глюмдальклич чувствовали себя не совсем здоровыми, особенно — Глюмдальклич. Бедная девушка слегла даже в постель, Гулливер же лишь слегка простудился.

Ссылаясь на свое нездоровье, он попросил позволенья остаться в одиночестве и отдохнуть. Он сказал, что ему было бы очень полезно подышать морским воздухом и выпросил разрешения короля отправиться на берег моря. Слуга по королевскому распоряжению отнес его на скалистый берег, где и поставил ящик вблизи воды.

Чтобы избавиться от слуги, Гулливер сказал ему, что хочет соснуть на койке. Слуга захлопнул верхнюю створку ящика и ушел.

Трудно сказать, сколько прошло времени после его ухода, но Гулливер вдруг почувствовал резкий толчок, настолько сильный, что едва не вылетел из койки. С трудом удержавшись, он заметил, что его ящик быстро поднимается вверх, раскачиваясь в стороны. Гулливер попробовал закричать, но из этого ничего не вышло. Он взглянул в окно, но увидел одни облака. Над ящиком раздавался сильный шум, как — будто от взмаха огромных крыльев.

Тут только Гулливера осенила мысль, что его ящик мог подхватить за веревку, привязанную к кольцу, орел или какая-нибудь другая громадная птица. Гулливер тотчас же вспомнил и о том, как орлы хватают черепах, поднимают их на огромную высоту над скалами и бросают сверху, чтобы разбить их панцирь и полакомиться мясом.

Что если подхватившая его птица собирается также поступить с ним?! При одной этой мысли Гулливер мог бы прийти в полное отчаяние, но все, что он перенес, закалило его для борьбы с самыми тяжелыми бедствиями. И Гулливер стал ожидать подходящей минуты, чтобы начать действовать.

Через несколько времени Гулливер заметил, что его ящик качается сильнее, чем раньше, и что хлопанье крыльев вверху стало не так плавно. Стали слышны резкие удары и сердитый клёкот.

Гулливер уже не сомневался, что его ящик находится во власти орла. Он быстро сообразил, что могло произойти. Другой орел — и может быть даже не один, — заметив в клюве первого орла такую крупную добычу, как ящик, напал на счастливого добытчика и затеял с ним драку из-за ящика.

Еще несколько минут и Гулливер почувствовал стремительное паденье вниз, — настолько быстрое, что у него не хватило воздуха для дыханья. Последовал сильнейший толчок, хлюпанье и бурное клокотанье воды, и внезапно настала темнота. Темнота эта продолжалась две-три минуты. Ящик стал подниматься и в верхнем отверстии показался свет.

Не было сомнения, что ящик Гулливера упал в море, погрузился в волнах, потом выплыл на поверхность и теперь несся по воде, подгоняемый ветром.

Только работа великанов и могла оказаться настолько прочной, что ящик выдержал все, что с ним случилось.

Однако положение Гулливера было все-таки ужасно. Он заметил, что вода проникает в некоторые щели, и быстро стал их конопатить, чем мог. Поднять верхнюю створку у него не хватило силы. Вылезть из ящика было нельзя. Таким образом приходилось встречать смерть, будучи точно замурованным в ящике.

Прошло приблизительно три-четыре часа, когда Гулливер вдруг различил непонятный шум с той стороны ящика, где были приделаны кожаные петли.

Ящик вдруг стал вздрагивать и испытывать толчки, точно его время от времени сильными рывками тащили вперед, причем волна заливала весь ящик, погружая Гулливера в темноту.

У нашего пленника вдруг мелькнула надежда на спасение. Он стал изыскивать средства, чтобы дать знать о себе. Он влез на одно из кресел и, приставив лицо к щели у створки, закричал, что было мочи, о помощи. Кричал он долго, кричал на разных языках, какие знал, но не заметил, чтобы это обратило чье-либо внимание.

Тогда он привязал на палку свой носовой платок и этот самодельный белый флаг выставил в отверстие на верху ящика. Он продолжал кричать и махать платком, рассчитывая привлечь внимание какого-нибудь корабля, но все обстояло по-прежнему — ящик испытывал те же рывки и толчки и подвигался вперед, заливаемый волной. Так продолжалось около часа…

Вдруг последовал сильный удар, точно ящик столкнулся с чем-то твердым. У Гулливера мелькнула мысль, что ящик ударился о скалу. Спустя минуту Гулливер мог ясно различить шум на верху ящика. Не было сомнения, что там происходила работа. Было слышно трение движущаяся каната и громыханье кольца, стук вращающихся зубчатых колес. Ящик приподнялся над поверхностью моря.

Гулливер страшно волновался, предчувствуя, что его спасут, что он будет освобожден. Он уже охрип от криков, и голос его был почти не слышен. За то он, не переставая, махал своим белым флагом.

И вот сверху раздались голоса, спрашивающие по-английски:

— Есть ли тут живые люди?

Вопрос этот привел Гулливера в такой восторг, что от волнения он едва не задохся. Во всяком случае он был в состоянии ответить лишь спустя минуту, или две. Собрав все силы, Гулливер громко крикнул:

— Есть! Есть! Здесь томится бедный англичанин! Ради Бога помогите ему! Освободите из этой тюрьмы!…

— Успокойтесь, раздался голос сверху. — Скоро вы будете свободны: ваш плавучий дом привязан теперь к нашему кораблю и никакой опасности не грозит ему больше. В крыше вашего дома плотники сейчас проделают отверстие и вам можно будет выйти…

На это Гулливер ответил, что он очень благодарен за помощь, но работа плотников совершенно излишня, что достаточно взять рукой за кольцо ящика и втащить его на палубу корабля.

Ответ Гулливера вызвал на корабле полное недоумение. Слыша предложение Гулливера, его спасители подумали, что заключенный сошел с ума. Дело в том, что на корабле были самые обыкновенные люди, — такого же роста, как и сам Гулливер. Гулливер же полагал, что имеет дело с великанами. И если поднять ящик за кольцо одним пальцем было легко великану, то обыкновенному человеку об этом нечего было и думать. Вот почему многие из людей, находившихся на корабле, ответили на предложение Гулливера громким смехом, удивляясь, как может шутить Гулливер, находясь в его бедственном положены.

Почти тотчас явились плотники и наверху закипела работа. Через несколько времени в крыше ящика было сделано отверстие, в которое опустили лестницу, и Гулливер истомленный и похудевший показался на крыше, откуда его перенесли на корабль в полном изнеможении.

На корабле матросы окружили Гулливера и засыпали вопросами, Гулливер отвечал, но чувствовал себя странно. Ему казалось, что он находится среди карликов. За время двухлетнего пребывания у великанов он так привык к огромным размерам всего существующего, что теперь все обыкновенное казалось ему крохотным, и он присматривался ко всему с удивлением и чувствовал себя неловко и не знал, как себя держать.

Капитан корабля, Томас Вилькс, человек добрый и наблюдательный, скоро заметил, что Гулливеру не по себе. Он пригласил его в свою каюту, дал ему лекарства, уложил в постель и советовал отдохнуть. Гулливер решил последовать этому совету, но его беспокоила судьба ящика, с которым он так сжился.

Он стал рассказывать капитану, как хорошо и прочно устроен его ящик, какая удобная в нем мебель, как обита комната. Рассказывая об этом, Гулливер оживился и увлекся так, что просил капитана отдать приказание принести ящик в каюту. Конечно, это было невозможно и потому капитан снова с недоверием поглядел на Гулливера, предполагая, что бедный страдалец обезумел. Однако, чтобы не расстраивать Гулливера, капитан не возражали ему и сказал, что сейчас же сделает распоряжение. Выйдя на палубу, он приказали матросами осмотреть ящик.

Позднее Гулливер узнал, что матросы вытащили из ящика мебель и всю обстановку и даже сорвали обивку стен, а самый ящик пустили по волнам и он скоро затонул в море.

Гулливер спал несколько часов и проснувшись чувствовал себя гораздо бодрее. Капитан предложил ему поужинать в своей каюте, так как был уже вечер.

Когда Гулливер остался наедине с капитаном, последний попросил его рассказать о том, какими образом он очутился посреди океана в плавучем доме.

Со своей стороны, капитан сообщил Гулливеру, что плавучий дом был замечен с корабля в зрительную трубу на огромном расстоянии и что капитан сначала счел его за небольшое судно. Он послал даже несколько матросов в шлюпке узнать, что это за судно. Но матросы, вернувшись, заявили, что это — не судно, а какой-то странный плавающий дом. Тогда капитан решил отправиться для осмотра диковинная предмета сам.

Подъехав к Гулливеру на шлюпке, он три раза обогнул ящик кругом, осмотрел его и на одной из сторон заметил огромные кожаные петли. Он распорядился продеть канаты, в эти петли и в кольцо на верху ящика, намереваясь вести ящик за кораблем на буксире.

Гулливер спросил капитана, не видел ли он, или кто-либо из матросов громадных птиц, кружившихся над ящиком в то время, когда его только что заметили с корабля. Капитан ответил, что один из матросов видел трех орлов, пролетевших в это время к северу. Но это были обыкновенные орлы, не больше других им подобных.

В свою очередь Гулливер рассказал капитану всю историю своего путешествия со времени отъезда из Англии на корабле «Путешественник». Особенно подробно он рассказал о своих удивительных приключениях в стране великанов. Так как капитан слушал этот рассказ с некоторым недоверием, Гулливер попросил его распорядиться, чтобы принесли шкаф, где хранились вещи, захваченный Гулливером из страны великанов.

Гулливер показал капитану иголки и булавки великанов длиной в 1 ½ фута, кольцо, подаренное королевой, снявшей его с пальца и надевшей Гулливеру на шею; зуб, вырванный зубным врачом у королевского лакея. Зуб был около фута длиной и около 2 ½ вершков шириной. Наконец, Гулливер показал и самодельный гребень из волос королевской бороды.

Все эти вещи, по-видимому, достаточно убедили капитана в правдивости рассказа Гулливера, и он охотно согласился доставить своего случайного гостя домой в Англию, куда корабль и возвращался из Тонкина.

Девятимесячное плаванье на корабле было благополучно и 3 июня 1706 года Гулливер к величайшему удовольствию семьи и друзей вернулся в Англию, где его уже считали погибшим.

В первое время своего пребывания в Англии Гулливер никак не мог привыкнуть к обыкновенным размерам окружающих предметов: они казались ему маленькими, и он чувствовал себя на родине так же, как среди лиллипутов.

КОНЕЦ.