Гришина милостыня

Летний день был такой светлый, солнечный. Гриша проснулся в самом веселом расположении духа. Он подбежал к раскрытому окну и заглянул в сад. Все сияло и улыбалось под ясными голубыми небесами…

Гриша торопливо натянул свои длинные серые чулки, полусапожки, надел любимый матросский костюм и сбежал вниз в столовую. Отец его уже уехал в поле, и мама одна сидела за самоваром. Гриша поцеловал маму, наскоро выпил стакан густого деревенского молока. Не доев кусок булки, он выбежал на двор. В такой прелестный летний день Грише не сиделось на месте: ему не хотелось ни одной лишней минуты быть в доме.

Все утро Гриша был весел и играл на дворе: сначала возился с лохматым Медведкой, потом играл в «лошадки» с кучеровым сыном Сашкой, потом начал швырять камешками в воробьев. Хотя он не попал ни в одного воробья, но воробьи все-таки трусили и при каждом взмахе его руки с шумом перелетали с плетня на крышу сарая и с крыши – опять на плетень. Их перелеты очень забавляли Гришу, и он продолжал против воробьев свои безобидные военные действия. Щеки его разрумянились, темные глаза блестели… Гриша запыхался от беготни. Шнурок от ворота его матроски распустился, белые короткие штаны сбились, и одно колено было запачкано землей.

Вдруг, в самый разгар его беготни за воробьями, у ворот показалась какая-то девочка, в коротком рваном платье и в черной дырявой кофточке, покрытой разноцветными заплатками – коричневыми, серыми, желтыми… Густые пяди белокурых льняных волос свешивались ей на лоб, на щеки и падали на плечи. Ноги ее были босы и все в пыли… На одной ее руке болталась корзинка.

«Барин… миленький! Подай милостыньку Христа ради!» — робко проговорила девочка, увидев Гришу. Гриша в ту минуту собирался швырнуть камешком в воробьев, но остановился и подошел к девочке. «Ты – нищенка?» — спросил он ее, отирая рукой пот с лица. «Да… нищенка…Подай, барин, миленький!…» промолвила девочка. Гриша с любопытством посмотрел на нее.

Девочка была очень невзрачная, такая маленькая, худенькая, с загорелым лицом; в ее больших и впалых голубых глазах и во всем лице замечалось какое-то болезненное, жалобное выражение. Девочка, казалось, была чрезвычайно запугана, боязлива, и ее тоненький голос дрожал от волнения.

Гриша разыгрался и расшалился не в меру. «Тебе хлеба надо? Да? — спросил он, заживая камень в кулак. – Подставляй руку!». И девочка доверчиво протянула к нему свою крохотную худенькую ручонку. – «На, бери!» — крикнул шалун и положил ей в руку камень.

Девочка не бросила камня и ничего не сказала; она только посмотрела на серый камешек, потом сквозь слезы взглянула на Гришу и, понурив голову, тихо пошла далее по пыльной пустынной дороге. Девочка решительно ничем не обидела Гришу – ни словом, ни взглядом, ни движением, а между тем Грише вдруг стало невесело, и лицо его омрачилось, как будто на него пала тень. Что за чудо! Что случилось? Вокруг Гриши все так же хорошо и светло, как было до прихода нищей. И воробьи чирикают так же задорно, и с шумом летают взад и вперед, как бы приглашая Гришу поохотиться за ними, — но Гриша и не смотрит на них… Гриша был вовсе не злой, не жестокий мальчик. Он просто слишком расшалился, захотел пошутить с нищей, но шутка вышла злая.

Гриша бегом бросился в кухню, сам отрезал толстый ломоть хлеба и выбежал за ворота. Он взглянул направо, взглянул налево, — девочки нет, не видать, и след простыл, он пустился бежать по дороге в поле. По обеим сторонам дороги поднималась золотая рожь… Но девочки нет, не видать… Ушла… Не догнать… Гриша усталый воротился домой. Ему стало очень-очень грустно… Он все посматривал на дорогу: не покажется ли вдали девочка. Но ее нет. «Какая она маленькая, худенькая… – вспоминал Гриша. – Она просила у меня кусок хлеба. Она, может быть, голодная». Глаза его затуманились, по щекам потекли слезы. Когда Гриша вспомнил ее молящий, жалобный взгляд, ему стало так стыдно за свою глупую шутку, стало так тяжело, так мучительно больно, что он зарыдал еще громче. Отчего она не бросила камень? Зачем ничего не сказала ему? Теперь ему кажется, что было бы гораздо легче, если бы девочка швырнула в него камнем или выбранила его как-нибудь… Но она только сквозь слезы посмотрела на него и на камешек, и ушла молча… Отчего она так посмотрела на него? «Я дождусь ее! – сказал себе Гриша. – Не пропущу мимо… я подам ей милостыню; я ей всего-всего надаю… Я поцелую ее!..» И весь день Гриша бегал за ворота и смотрел в поле, на пыльную дорогу. Нет девочки, не видать!.. Ни один нищий не прошел мимо ворот.

Наконец мама крикнула ему из окна: «Гриша, пора домой! Уже сыро…». Гриша пошел, сел на крыльцо и все-таки не сводил глаз с дороги.

Пошли дни за днями. Иногда, случалось, проходили мимо ворот нищие – старики, старухи, бабы с малыми ребятами, но той девочки Гриша больше не видел…

И не раз, стоя за воротами, Гриша живо представлял себе маленькую нищую, вспоминал, как она доверчиво протягивала ему ручонку, и как потом жалобно посмотрела на него и пошла от ворот. Девочка исчезла бесследно, унеся с собой его серый камешек, — пропала, точно ее никогда и не было на свете.

Теперь Грише было очень жаль ту невзрачную, оборванную девочку, — и Грише хотелось бы хоть еще один разок увидеть ее и вымолить у нее прощение за свою злую, обидную шутку…

После этого Гриша никогда не подавал нищему камень вместо хлеба.