История России в рассказах для детей

Древнерусское государство *VI–XII века*

Славяне до 862 года

Вы любите, дети, слушать чудесные рассказы о храбрых героях и прекрасных царевнах. Вас веселят сказки о добрых и злых волшебниках. Но, наверное, для вас еще приятнее будет слышать не сказку, а быль, то есть сущую правду? Послушайте же, я расскажу вам о делах наших предков.

В старину в нашем Отечестве, России, не было таких прекрасных городов, как Петербург и Москва. На тех местах, где вы теперь любуетесь красивыми строениями, где вы так весело бегаете в тени прохладных садов, некогда были непроходимые леса, топкие болота и дымные избушки; местами были и города, но вовсе не такие большие, как в наше время: в них жили люди, красивые лицом и станом, гордые славными делами предков, честные, добрые и ласковые дома, но страшные и непримиримые на войне. Их называли Славянами.

Они были так честны, что в своих обещаниях вместо клятв говорили только: «Если я не сдержу моего слова, то да будет мне стыдно!» — и всегда исполняли обещанное. Они были так храбры, что и отдаленные народы боялись их; так ласковы и гостеприимны, что наказывали того хозяина, у которого гость был чем-нибудь оскорблен. Жаль только, что они не знали истинного Бога и молились не Ему, а разным идолам¹. Идол значит статуя, сделанная из дерева или какого-нибудь металла и представляющая человека или зверя.

Славяне разделялись на разные племена; у Северных, или Новгородских Славян не было и Государя, что бывает у многих необразованных народов: они почитали своим начальником того, кто больше всех отличался на войне. На поле, где они сражались и потом торжествовали победу или прославляли погибших товарищей, можно было лучше всего увидеть истинный характер Славян. Жаль, что до нас не дошли песни, которые обычно пелись в это время их певцами. Мы хорошо узнали бы тогда их самих, потому что в народных песнях выражается народ. Но я могу предложить вам несколько строк, из которых вы все-таки получите лучшее и более подробное представление о Славянах, чем может вам дать наш небольшой рассказ. Это отрывок из стихотворения «Песнь Барда² над гробом Славян-победителей» известного русского поэта Василия Жуковского:

Эта картина из жизни древних Славян представлена прекрасно и верно. Смотря на нее, кажется, видишь наших горделивых, воинственных предков.

Но эта самая воинственность, охраняя их землю, была и причиной большого зла для нее. Вы уже слышали, что, не имея государей, они считали своим начальником того, кто больше других отличался на войне; а так как все они были храбры, то иногда случалось, что таких начальников было много. Каждый из них хотел приказывать по-своему; народ не знал, кого слушать, и оттого у них были бесконечные споры и разногласия. А ведь, вы знаете, как ужасны ссоры? И вам в ваших маленьких делах, наверное, уже случалось испытать их неприятные последствия и разницу в чувствах и вашем положении, когда все окружающие довольны вами, а вы — ими.

И Славяне тоже видели, что во время разногласий все их дела шли плохо, и они даже переставали побеждать своих неприятелей. Долго не знали они, что делать. Наконец, придумали, как привести все в порядок. На берегах Балтийского моря, стало быть, не очень далеко от нашего Отечества, жил народ по имени Варяги-Русь⁷, происходивший от великих завоевателей в Европе — Норманнов⁸.

Эти Варяги-Русь считались у соседей народом умным: у них уже давно были добрые государи, были и законы, по которым эти государи управляли ими, и поэтому Варяги жили счастливо, и им даже удавалось иногда побеждать Славян — правда, это случалось только тогда, как они нападали на них во время их споров и разногласий.

Вот Славянские старики, видя счастье Варягов и желая такого же своей Родине, уговорили всех Славян отправить послов к этому храброму и предприимчивому народу просить его князей управлять ими. Послы сказали Варяжским князьям так: «Земля наша велика и богата, а порядка в ней нет: идите княжить и владеть нами».

Начало русского государства и первые государи русские от 862 до 945 года

Варяги-Русь были очень рады такой чести, и три брата из их князей: Рюрик, Синеус и Трувор тотчас поехали к Славянам. Рюрик стал государем в одном из первых городов, основанных Славянами, — в Новгороде, Трувор — в Изборске, Синеус — в земле, лежащей около Белого озера. От этих трех Варяго-Русских князей Славяне начали называться Русскими, а земля их — Русью, впоследствии — Россией. Синеус и Трувор скоро умерли, и Рюрик один остался великим Русским князем и основателем Русского государства. Он княжил счастливо два года с братьями и пятнадцать лет один.

Не хотите ли вы прочитать что-нибудь о нем? Я могу доставить вам это удовольствие. Есть стихи, написанные одним из лучших наших поэтов, Державиным⁹, посвященные победам, одержанным Русскими в Италии в позднейшие времена (в конце XVIII века при императоре Павле I), и в этих стихах есть изображение Рюрика. Так как всякое описание, взятое из поэзии, гораздо живее прозы действует на ум и надолго запоминается, то я уверена, что вы сохраните в памяти черты, в которых великий поэт представил первого государя России. Вообразите, как было бы занимательно читать наизусть прекрасные стихи о примечательных событиях из Отечественной истории! Я постараюсь собрать для вас все самое лучшее, что имеет наша поэзия, а вы постарайтесь прилежным изучением достойно оценить эти прекрасные произведения наших поэтов. Но возвратимся к портрету Рюрика:

После Рюрика остался маленький сын, Игорь, который еще не мог быть государем, и для этого Рюрик просил своего родственника и товарища, Олега, управлять государством, пока не вырастет Игорь.

Олег был храбр и умен, победил много соседних народов и так увеличил Россию, что при нем она стала простираться почти до Карпатских гор. Но этот Олег не всегда заслуживал похвалы. Вы увидите это сами.

Вместе с Рюриком приехали к Славянам многие Варяги, которые еще на родине служили ему и, любя доброго начальника, не хотели расставаться с ним. Рюрик за это усердие дарил некоторым из них Славянские деревни и селения: отсюда появились у нас помещики, то есть такие бояре, которые владели людьми и землями. Но не все эти помещики были довольны своими поместьями: иным казалось веселее искать счастья на войне, нежели сидеть дома. Надо сказать вам, дети, что тогда люди очень любили войну. Это потому, что, будучи язычниками, они считали непременным долгом мстить за обиды, а обижали они друг друга очень часто! К тому же они тогда мало учились и не понимали прелести мира, который дает нам возможность предаться тихим занятиям, сладостным для сердца и полезным для ума. Они думали только о том, чтобы сражаться и побеждать своих врагов.

Двое из таких смелых воинов, Аскольд и Дир, отправились с товарищами к югу от Новгорода и на прекрасных берегах реки Днепр увидели маленький город, который им очень понравился. Это был Киев. Они недолго думали: завладели им и стали Киевскими государями.

Олег, управляя Новгородом после смерти Рюрика, слышал, что все приезжавшие из Киева хвалили новое Русское княжество, и решил завоевать его. Но он знал, что Киевские князья и их народ храбры, что они будут сражаться с такой же смелостью, как и его воины, и оттого решил применить хитрость. Подойдя к Киеву, он оставил войско позади, приплыл к Киевскому берегу в небольшой лодке только с Игорем и несколькими воинами и послал сказать Киевским государям, что с ними желают увидеться Варяжские купцы из Новгорода, их друзья и земляки. Аскольд и Дир были очень рады таким гостям и тотчас отправились на их лодку. Но лишь только они вошли туда, как воины Олега окружили их, а сам Олег, взяв на руки маленького Игоря, сказал: «Вы не князья, но я князь, и вот сын Рюрика!» В эту самую минуту воины бросились на обоих Киевских князей и убили их! Вот одно дурное дело Олега, а впрочем, он был хороший опекун* своего маленького воспитанника, заботился о пользе Русского народа, соединил оба новых государства Варягов в одно, сделал столицей Киев и так прославился своей храбростью, что даже Греки в Константинополе боялись его и Русского имени. Олег вел с ними войну, подходил к самым стенам их славной столицы; в знак победы повесил свой щит на ее воротах; взял дань с Греков, и, когда возвратился в Киев, народ назвал его Вещим: это значит почти то же, что всеведущим. Его славные дела кратко и в то же время прекрасно описал русский поэт Языков* в своем стихотворении «Олег». Он представил, как наследовавший ему государь, молодой Игорь, вместе с народом отправлял торжественную тризну¹⁴, или поминки по нем, и на этой тризне был, по обычаю Славян, певец, который должен был воспеть дела умершего. Но прочтите стихи Языкова с того самого места, где певец, или, как звали его Славяне, Боян¹⁵ выходит к народу, торжествовавшему в память своего знаменитого князя.

Олег управлял государством тридцать три года: добрый Игорь не хотел напоминать ему, что уже может княжить, и стал Русским государем только тогда, когда умер Олег.

Игорь, как и все Русские князья, был храбр, но не так счастлив, как Олег: при нем в первый раз явились на Русскую землю Печенеги²⁰ — народ, ставший потом страшным врагом наших предков.

Печенеги поселились между реками Дон и Днепр, на лугах, где паслись их стада. Они не строили домов, а делали подвижные шатры или шалаши. Когда их стада больше не находили корма на лугах, они переносили свои шалаши на другое место и оставались там, пока была трава. Они сами и их лошади бегали очень быстро; по рекам же умели плавать почти как рыбы. Это очень помогало им нападать на своих соседей, уводить в плен бедных жителей и спасаться от погони. Злые Печенеги даже нанимались на службу к таким народам, которые вели с кем-нибудь войну, и тогда-то злодействовали, сколько им хотелось. Игорь, хоть и наложил на них дань²¹, то есть заставил платить деньги в свою казну, но не смог прогнать их подальше от границ своего государства. Важнейшим событием его княжения был поход на Греков, но не такой счастливый, как Олегов. Впрочем, ему все-таки удалось собрать с Греков дань и заключить мир. По случаю этого мира Греческие послы приезжали в Киев, и с обеих сторон были принесены клятвы в сохранении этого мира вечно. Христиане клялись в церкви святого Ильи, которая уже тогда была в Киеве.

Самым несчастливым был поход Игоря на Древлян, которые жили там, где у нас теперь Волынские земли. Древляне также были Славянского племени; их покорил Олег. Игорь ездил к ним для того, чтобы взять больше дани, чем они платили всегда. Древлянам показалось это так обидно, что они забыли все почтение, с каким нужно относиться к своему государю, и совершили ужасный грех: убили Игоря! Эти жалкие люди не знали Бога и не понимали, какое страшное злодеяние совершили.

Так погиб Игорь. Он княжил тридцать два года, но не отличился никакими особо примечательными делами.

Святая Ольга от 945 до 957 года

Гораздо больше Игоря прославилась его прекрасная супруга Ольга. Святослав, сын ее, был еще очень мал, когда умер его отец, и поэтому Ольга правила государством вместе с двумя знаменитыми воеводами: боярином Асмудом, дядькой маленького Святослава, и Свенельдом, начальником войска. История этой княгини очень любопытна. Каждый Русский мальчик и каждая Русская девочка должны знать ее. Послушайте же.

Ольга родилась простой девушкой в деревне около города Пскова. Молодой князь Игорь приехал туда на охоту и случайно увидел эту деревенскую красавицу, которая так понравилась ему своей скромностью и умом, что он не хотел слышать о других невестах и женился на милой Ольге. В высоком дворце государя она была так же умна и любезна, как и прежде в маленьком домике своих родителей; так же добра и ласкова с окружавшими ее знатными боярынями, как прежде со своими сельскими подружками.

Услышав о несчастной смерти Игоря, Ольга обещала жестоко отомстить злым Древлянам и тотчас послала свое войско в их землю.

Древляне отправили послов с оправданиями. Но Ольга приказала казнить их, не желая слушать этих оправданий. И когда ее войско покорило Древлян, она наложила большую дань на этот ненавистный для нее народ и присоединила его землю к своему государству.

Ольга вместе с маленьким Святославом объезжала свои области и везде приводила в порядок то, что было расстроено. С тех пор, как наши государи начали жить в Киеве, Новгород уже перестал быть столицей Русского государства. Киевские князья, воюя с Грецией и соседними народами, не имели времени заботиться о своих отдаленных подданных, Новгородцах, и позволили им самим выбирать своих судей и начальников, которые чинили бы суд и расправу, то есть награждали добрых, наказывали злых и собирали с народа дань для Киевского князя. Главного из таких начальников Новгородцы назвали посадником. Зная, что Киевский князь живет далеко от них, они начали меньше уважать его и думали, что могут обойтись и без государя.

Посадник — первоначально наместник князя в каких-либо землях Древней Руси. Впоследствии в Новгороде и Пскове на вече избирали посадников, которые возглавляли управление городом и пригородами.

Ольга поехала туда и умными распоряжениями заставила Новгородцев вспомнить, что они должны быть покорны своему государю, даже если бы он жил еще дальше от них.

Народ любил и благословлял добрую мать своего государя. Но из всех прекрасных дел Ольги самым лучшим и самым великим было то, что она приняла христианскую веру. Она первая из Русских государей поняла, как глупо молиться идолам, которые так же могли услышать молитвы бедных людей, как слышат детей куклы, когда те говорят с ними. Умная княгиня чувствовала своим сердцем, что есть Бог, без Которого не мог быть мир и все, что мы видим в этом мире. К тому же она много слышала о христианской вере с тех пор, как жила в Киеве, где была уже христианская церковь: воины князя Олега и ее супруга Игоря, бывшие вместе с ними в Греческой империи, рассказывали дома о счастье и добродетелях истинных христиан, о святости их веры, о терпении, с которым они переносили несчастья здешней жизни, надеясь на награду в будущем.

Надо сказать, что в это время Греки уже давно перестали быть идолопоклонниками и знали истинного Бога. В их столице, Константинополе, жил патриарх²², то есть начальник духовенства Греческих христиан. У него-то княгиня Ольга хотела учиться закону Божьему и для этого поехала в Константинополь (Царьград) в 955 году, когда ее сын уже вырос и она перестала управлять государством.

Патриарх и Греческий император Константин Багрянородный²³ дивились уму и кротости Русской государыни. Патриарх с радостью рассказал ей о жизни, страданиях, смерти и воскресении Иисуса Христа; научил ее всему, что должны знать все любящие Господа и верующие в Него, и потом окрестил ее. Император был крестным отцом Ольги; в крещении ее назвали Еленой. С восторгом возвратилась она в Киев, радуясь тому, что может просветить душу своего сына и сделать его также христианином. Но молодой, гордый Святослав не хотел слышать о новом законе. Княгиня печалилась, что не может разделить с милым сыном счастье знать истинного Бога, и умерла с этой печалью через четырнадцать лет после крещения. Наша церковь признала ее святой, а История — мудрой.

Великий князь Святослав I от 957 до 972 года

Не удивительно, что Святослав не слушал добрых советов матери, когда она говорила ему о Боге: он думал только о сражениях, желал только того, чтобы все говорили о его храбрости и чтобы все боялись его. Конечно, нельзя было не говорить о нем: мало было таких смелых людей, как он. Он всегда первый бросался навстречу опасности и никогда не нападал на врагов внезапно, а всегда предупреждал их: «Иду на вас!»

Как храбр был его дух, так крепко было и тело: он не боялся никакой погоды, ни слишком жаркой, ни слишком холодной; спал на земле, даже без палатки — войлок был его постелью, седло — подушкой, грубое мясо диких зверей — его пищей, простая вода — питьем! Таков был наш герой Святослав.

Молодой Святослав начал побеждать, как только принял командование войсками. Первые народы, покоренные им, были: Вятичи*, Хазары* Ясы* и Касоги*. Касогами называли тогда нынешних Черкесов. Когда уже все соседние народы были покорены, он пошел в Болгарию, завоевал и эту страну, которая так понравилась ему, что он хотел было навсегда остаться жить там в городе Переяславце, но вдруг получил известие, что к Киеву пришли страшные Печенеги. Вы помните этот злой народ, который еще при Игоре поселился со своими шатрами²⁴ недалеко от России? Они боялись храброго Святослава, но когда узнали, что он ушел далеко от своей земли, напали на Киев, а Русский воевода Претич и с ним небольшая часть войска стояли на другой стороне реки Днепр, так что бедные Киевские жители не могли даже сообщить своим защитникам, что они в опасности. В это время Русская столица и все семейство Святослава, наверное, погибли бы, если бы не нашелся один смелый пятнадцатилетний мальчик, который спас их.

Он надел такую же одежду, какую носили Печенеги, взял в руку уздечку и вышел из города в поле будто бы искать свою лошадь. Печенеги не заметили, что это Русский, и пропустили его через все свое войско. Когда же юноша дошел до берега, то сбросил с себя одежду и поплыл. Тут опомнились неприятели и пустили в него множество стрел; но смельчак был уже далеко, в кругу своих, которые встретили его в лодке. Претич, узнав от него, что Киев в опасности и уже хочет сдаться, тотчас велел своим воинам приготовиться к сражению и на рассвете поехал на лодках к городу с громкой военной музыкой. Печенеги, которые боялись одного имени Святослава, ужасно испугались, думая со страхом, что сам Святослав возвратился из Болгарии. Тут уж им было не до того, чтобы идти к Киеву: они думали, как бы самим спастись, и тотчас же удалились от города, а жители Киева с радостью вышли навстречу своим избавителям. Тогда в Киеве было очень весело — и вы, наверное, догадаетесь, что доброму молодому Киевлянину было всех веселее! Он сделал больше, чем Претич и все его воины: он мог сказать себе: «Я хотел умереть за мое Отечество и за детей моего государя! Я спас всех!..» Вы можете представить себе, как щедро наградил его Святослав, который вскоре после этого приехал в Киев! Печенеги же были наказаны за свою дерзость: Святослав прогнал их далеко от границ своего государства.

Но скоро ему наскучила тихая жизнь в Киеве: он хотел опять возвратиться в любимую Болгарию, где было много золота, серебра, вина, меду и всяких плодов. Чтобы скорее исполнить свое желание, он поручил государство трем своим сыновьям и, приказав им между собой жить дружно, сам отправился в Болгарию. Но Болгарские жители встретили его совсем не с такой любовью, с какой проводили Киевляне: он не был их природным государем, и потому неудивительно, что они не очень его любили. К тому же их сосед, Греческий император Иоанн Цимисхий (то есть Малорослый), совсем не желал видеть храброго Святослава в таком близком соседстве с Грецией и старался всеми силами вытеснить его из Болгарии. Он даже собрал войско и сам выступил против Святослава, который, потеряв свою Болгарскую столицу Переяславец, вынужден был укрыться в городе Доростол²⁵.

Иоанн со своим войском окружил этот город. Греков было так много, что Святославу и его воинам нечего было и думать о спасении. Но здесь-то и доказал Русский князь, что он был героем. Когда его воины, терпевшие больше двух месяцев голод и страдая от ран, стали советовать ему просить мира у неприятеля или убежать ночью в Отечество, Святослав сказал: «Нет, друзья мои! Могут ли жить весело те, которые спасутся бегством? Победим или умрем! Мертвым срама нет! Я пойду вперед, и когда положу свою голову, тогда делайте, что хотите!».

«Мертвым срама нет!» — это замечательное восклицание Святослава повторено у Жуковского в его «Певце во стане Российских воинов», когда он, согласно понятиям Скандинавов, считает, что тени наших древних героев носятся над полем битвы:

Такие слова храброго князя настолько ободрили воинов, что они громко воскликнули: «Где ляжет голова твоя, государь, там лягут и наши!» На другой же день они вышли из города навстречу неприятелям. Несмотря на то, что Греков было гораздо больше, долго нельзя было понять, кто победит: так храбро сражались русские! Но вдруг прямо им в лицо подул страшный ветер. Бедное войско Святослава не могло продолжать сражения из-за густой пыли, и Греки стали победителями.

Раненый Святослав, чувствуя, что несколько его храбрых воинов не могут победить сильного войска Греков, согласился, наконец, просить мира. Иоанн Цимисхий обрадовался этому, и два знаменитые врага помирились. Они оба желали видеть друг друга. Это свидание было на берегу Дуная. Император Иоанн приехал верхом, его платье сияло золотом и дорогими каменьями; со всех сторон его окружали воины в блестящих латах. Святослав приплыл к берегу в лодке, сам гребя веслами. Его простая белая одежда не имела никаких украшений, только в одном ухе светлела золотая серьга с двумя жемчужинами и рубином; но вид его был так важен, в его голубых глазах было так много величия и благородства, что Иоанн невольно почувствовал почтение к Русскому герою и сошел с лошади. Святослав пристально посмотрел на него, немного поговорил с ним и отъехал от берега.

Весело отправился в Грецию Иоанн; грустно было плыть к Киеву Святославу, в первый раз побежденному! Злые Печенеги, зная, что Русских осталось в живых немного, ждали их на берегах Днепра. Старый Свенельд, который был воеводой еще при Игоре, советовал своему государю проехать опасное место сухим путем; но храбрый князь часто был безрассудно смел и, несмотря на то, что его войско было очень мало, пустился навстречу опасности. Печенеги, которых много было на берегу, бросились на Русских, как только их увидели, и гордый, бесстрашный Святослав был убит в этом сражении! Только один Свенельд и несколько воинов спаслись и сказали Киевлянам о смерти их государя.

Куря, князь Печенегов, отрубил голову Святославу и из черепа велел сделать чашу, в которой подавали вино на праздниках.

Сыновья Святослава от 972 до 980 года

Святослав, уезжая последний раз в Болгарию, разделил все свое государство на три части: старшему сыну, Ярополку, отдал Киев; среднему, Олегу, — Древлянскую землю; младшему, Владимиру, — Новгород. Это разделение имело несчастные последствия: вместо одного государя было три одновременно. Там, где распоряжается не один, а несколько начальников, дела идут всегда плохо, и понятно, отчего это бывает. Несколько начальников не могут иметь одинаковый нрав, и часто что нравится одному, то сердит другого, а где ссорятся старшие, там и младшие не могут жить в дружбе. Хотя Святослав и приказал двум младшим сыновьям уважать и слушаться старшего брата Ярополка и назвал его великим князем Киевским, а тех — удельными князьями, они плохо исполняли приказание отца, и оттого все оказались очень несчастливы. Вы пожалеете их, когда услышите их историю.

Прежде всего поссорились Ярополк и Олег. В этом виноват был старый воевода Свенельд, который ненавидел Олега за то, что он однажды на охоте убил — может быть, и ненарочно — его сына Люта. С тех пор он беспрестанно наговаривал Ярополку на Олега и, наконец, убедил его пойти войной на Древлянскую землю.

Олег, услышав, что брат идет на него, также собрал своих воинов, но Ярополк победил их и заставил бежать назад: в суматохе они так тесно столпились на мосту у города Овруча, где жил Олег, что нечаянно столкнули своего князя в глубокий ров. За ним упало туда множество людей и лошадей. Несчастного раздавили до смерти.

Ярополк, который хоть и был легковерен и ветрен, но совсем не имел злого сердца, хотел видеть брата, и ему показали его тело, все в ранах и в крови.

Тогда бедный князь забыл, что он победитель: не чувствовал ничего, кроме ужасных мучений совести, плакал и рвал на себе волосы, но всей своей горестью и слезами не мог воскресить брата!

Владимир, князь Новгородский, узнав, что Ярополк завоевал Древлянскую область, испугался и убежал из своей столицы к Варягам, в ту землю, откуда приехал его прадед Рюрик. Ярополк скоро забыл убежавшего брата, а в Новгород послал своих посадников, или наместников²⁶, то есть таких людей, которые вместо него управляли бы этой областью.

Но Владимир недаром жил у Варягов. Через два года он набрал там сильное войско и пришел в свой Новгород, выгнал оттуда посадников Ярополка и послал их сказать брату, что он идет наказать его за смерть Олега. Между тем он знал, что у Ярополка была прекрасная невеста, дочь князя Полоцкого. Рогнеда — так звали ее — была так хороша, мила и умна, что Владимир никак не хотел уступить ее брату и стал свататься к ней. Но Рогнеда уже обещала выйти за Ярополка: как же ей можно было стать невестой Владимира? Она отказала. Владимир был так раздражен этим отказом, что, придя с войском в Полоцк, лишил жизни ее отца, двух братьев и женился на бедной Рогнеде. Каково же ей было выйти за такого человека, который был причиной смерти ее отца и братьев? Несчастная столько плакала и была всегда так печальна, что ее прозвали Гориславой.

Вскоре после свадьбы Владимир пошел к Киеву. Ярополк не смел выйти со своим войском навстречу брату и укрылся в городе. Здесь Ярополк опять потерпел неудачу оттого, что часто слушал чужие советы и, не рассуждая, верил своим любимцам. Так, один из них, прельщенный дарами Владимира, посоветовал ему уйти из Киева в маленький город Родню, лежавший недалеко от Киева.

Как только он сделал это, Владимир вошел в Киев и окружил войском Родню. Тогда тот же изменник начал уговаривать Ярополка помириться с братом и отправиться к нему в Киевский дворец.

Ярополк и здесь послушал злодея: поехал вместе с ним в Киев и потом во дворец брата. Только они вошли в сени, как два Варяга бросились на несчастного Ярополка и убили его! Ужасно, ужасно слышать, что брат погиб в доме своего брата! Но так часто случалось у народов, еще не знавших истинного Бога, у жалких идолопоклонников! Они считали долгом мстить за обиды, и Владимир, наказывая одного брата за смерть другого, наверное, думал, что исполняет дело, приятное его богам.

Крещение Руси от 980 до 988 года

Можно ли было ожидать, милые читатели, чтобы этот князь Владимир, бывший виновником гибели брата и несчастья бедной красавицы Рогнеды, станет потом добрейшим государем и первым благодетелем своего народа? Вот какие чудеса может Бог делать с теми людьми, которые искренне раскаиваются и сожалеют о своих плохих делах!

С самого начала своего княжения Владимир старался победами и славой заставить свой народ забыть его прежнюю жизнь. Он завоевал у Польского короля Галицию²⁷, или города Червенские; победил Болгар, народ, живший на берегах Волги; к северу увеличил Россию до самого Балтийского моря. Кроме этих завоеваний, он старался прославиться и хорошими качествами: сердце его сделалось добрее, нрав спокойнее. Он очень любил свой народ, заботился о его счастье, мог уже не наказывать того, кто обижал его, мог даже прощать самых жестоких своих врагов, в числе которых была его супруга, Рогнеда-Горислава. Эта несчастная государыня так много печалилась, что стала почти безумной от слез. Однажды она вздумала отомстить Владимиру за все горести, которые терпела от него, и уже вошла с ножом в руке в ту комнату, где он спал крепким сном. К счастью, Владимир вдруг проснулся и в первую минуту гнева хотел наказать смертью такое злодейство. Но увидел слезы своего маленького сына Изяслава и услышал трогательные слова: «Отец! Если хочешь один жить, возьми меч свой и убей прежде меня, чтобы не увидел я смерти моей матери». Этими словами малютка просил помиловать мать. Владимир простил ее и, по совету бояр, построил для нее на ее родине, в нынешних Минских землях, новый город. Он назвал его по имени сына Изяславлем и отправил туда их обоих.

Чтобы успокоить свою совесть, которая все еще напоминала ему об убитом брате, Владимир часто приносил жертвы своим богам и даже сделал одного нового идола с серебряной головой.

Но могли ли утешить его бесчувственные боги, как бы усердно он ни молился им? Нет, он начинал понимать, как и его бабушка Ольга, что такие боги не могут быть истинными богами, но не знал, какая вера лучше всех: в Киеве были и Магометане*, и Иудеи*, и Римские католики*, и Греки*. Каждый из них хвалил свою веру. Владимир, не зная, кого слушать, решил отправить десять человек в разные земли, чтоб узнать, какой народ лучше всех понимает истинного Бога. Его послы объездили много государств, и больше всего им понравилось благочестие Греков и святое служение в их церквах. С восхищением рассказывали они великому князю о Греческой вере. Владимир радовался, что, наконец, может молиться истинному Богу, и предпочел принять христианскую веру от Греков.

Но знаменитому Русскому князю, привыкшему всегда повелевать, казалось унизительным с покорностью просить крещения у Греков, прежних врагов его Отечества, и поэтому, отправляя послов в Константинополь к императорам Василию и Константину, он просил у них не одной веры христианской, но вместе с нею и руки их сестры, царевны Анны. Умный Владимир знал, что, став братом императоров, он мог уже, не стыдясь, называть их своими просветителями в истинной вере.

Греки еще со времен Олега начали бояться храбрых Русских князей; Владимир уже завоевал их богатый город Корсунь и угрожал идти с войском к Константинополю, если ему откажут в руке царевны. Итак, императоры должны были умолять свою сестру выйти за Русского государя. Царевна горько плакала, желая лучше умереть, чем расстаться с родными и Отечеством. Но Бог призывал ее просветить идолопоклонников. Могла ли она не повиноваться Ему? Добрая царевна со слезами простилась с братьями и отправилась на корабле в Корсунь, где ее ждал жених. Кроме придворных, с ней поехало много священников для крещения Владимира и Русской земли.

Народ в Корсуни с радостью спешил на берег встретить прекрасную невесту, называл ее своей спасительницей, дивился ее красоте и приветливости. Но великий князь, с нетерпением ожидавший ее, не был так же счастлив, как его народ: в то время у него болели глаза, так что он ничего не видел. Он мог только плакать о своем несчастье и благодарить царевну за жертву, которую она принесла.

Анна, как Ангел-хранитель, посланный Владимиру Богом, просила его тотчас креститься. Великий князь послушал совета своей благочестивой невесты и за это был щедро награжден Богом. Как только епископ* Корсунский и священник* Константинопольский в церкви приступили к совершению обряда крещения Владимира и епископ возложил руку на новокрещаемого, его больные глаза открылись, и он увидел Божий храм, где раздавалось святое пение, увидел свою прелестную невесту и вместе с ней упал на колени благодарить милосердного и всемогущего Бога! О! Как сильно он чувствовал тогда, что молится истинному Богу, а не своим прежним идолам! Бояре и его дружина, удивляясь такому чуду, также крестились в христианскую веру и потом весело праздновали свадьбу государя с царевной.

Прекрасная Анна уже не плакала, как в то время, когда уезжала из Константинополя: она, как усердная христианка, радовалась, что избавила своего супруга и его народ от ужасного несчастья быть идолопоклонниками, потому что с тех пор все Русские начали креститься в Христианскую веру.

Когда великий князь возвратился в Киев с молодой супругой и со всем своим двором, то прежде всего он велел жечь и рубить всех идолов, а главного из них, Перуна с серебряной головой, — бросить в реку. Потом приказал всем Киевлянам явиться на другой день на берег Днепра. Тогда-то открылось чудесное, несравненное зрелище. Священники освятили Днепр и начали крещение народа. Взрослые люди вошли в воду; маленькие дети были на руках отцов и матерей, между тем как на берегу стояли великий князь, его супруга, бояре и воины, крещенные еще в Корсуни. Они стояли в тихом благоговении и усердно молились за новых христиан. В эту торжественную минуту Владимир поднял руки к небу и сказал: «Творец неба и земли! Благослови сих новых детей Твоих! Дай им познать Тебя, Бога истинного, и утверди веру их».

Так крестились наши предки, и такое усердие к Богу было не только в Киеве, но и во всем Русском государстве: везде народ оставлял идолов и с радостью принимал христианскую веру.

Владимир христианин от 988 до 1015 года

Владимир после крещения еще больше прославился добрыми делами. Он уже не думал о завоевании чужих государств, а больше всего заботился о просвещении своих подданных: открывал для них училища, строил церкви, заботился, как отец, о всех бедных; на его княжеском дворе они могли в любое время получать пищу и деньги; больным же, которые не могли выходить из своих домов, великий князь приказывал развозить съестные припасы: хлеб, рыбу, мед и даже квас в бочках. Он стал, наконец, так милостив, что самых ужасных злодеев боялся наказывать смертью и позволял им откупаться от наказания деньгами. Такое денежное наказание называлось вира²⁸ и было тяжко для преступников, потому что деньги в то время были очень редки. Однако Владимир скоро отменил эту виру, потому что священники объяснили ему, что Бог не только позволяет, но даже велит наказывать дурных людей, чтобы они не обижали добрых.

Одним словом, все добродетели, которыми великий князь старался загладить свои прежние дурные поступки, были так велики и угодны Богу, что наша Церковь назвала его Святым и Равноапостольным. Он заслужил это название, потому что с таким же усердием, как и святые Апостолы²⁹, старался просвещать верой в Иисуса Христа своих подданных — идолопоклонников.

В старости добрый Владимир имел большое огорчение. Но прежде, нежели вы узнаете, какое это было огорчение, надо рассказать вам о семействе великого князя. Оно было очень велико, потому что до Греческой царевны Анны, его последней супруги, было у него еще четыре жены. Вы помните, что первой была несчастная Рогнеда. От нее он имел четырех сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава и Всеволода. От трех других — Вышеслава, Святослава, Мстислава, Бориса и Глеба. Кроме того, он еще усыновил Святополка, сына своего убитого брата Ярополка. Владимир называл этого племянника своим старшим сыном, потому что все его родные дети были моложе Святополка.

Все эти князья были еще маленькие, когда Владимир сделал их своими наместниками в разных областях государства и послал их туда с умными воспитателями, которых называли тогда пестунами³⁰. Владимир приказал им управлять областями, пока не вырастут его сыновья. Прошло много лет: все маленькие дети Владимира стали храбрыми князьями. Один из них, Ярослав, управлял Новгородом. Новгородцы еще во времена малолетства Святослава считались беспокойным народом, и только умная княгиня Ольга могла усмирить их гордость. При Владимире они опять забыли свой долг к государю и захотели быть вольными. Ярослав вместо того, чтобы удержать непослушных подданных своего отца и государя от такого дурного поступка, взял их сторону и послал сказать Владимиру, что Новгород не намерен больше платить ему обыкновенную дань и не хочет быть под его властью.

Вы можете представить себе, каково было Владимиру услышать известие, что один из его старших сыновей осмелился не повиноваться ему! Тогда-то он понял, что нельзя было делить Россию на многие уделы, тогда-то он почувствовал, какие ссоры и несогласия начнутся после его смерти! Эти размышления о несчастье любезного Отечества, без сомнения, были очень горестны для души Владимира: он занемог и вскоре скончался в своем загородном дворце Берестове. Народ безутешно плакал о добром государе, бедные — о благодетеле! Долго рассказывали и в России, и в чужих землях о славном княжении великого князя Владимира I; много говорили о его богатых пирах и славных богатырях его времени. Об их приключениях даже сочинили былины: и теперь мы с удовольствием читаем эти былины и дивимся силе Ильи Муромца, Добрыни Новгородского, Рогдая и других богатырей Владимира. Сказки, при всех своих несуразностях, очень помогают в изучении истории, потому что из них можно узнать о нравах и обычаях того времени; например, в былинах о богатырях Владимира мы видим, что он очень любил своих храбрых воинов, что он щедро награждал их за верную службу, что устраивал для них веселые праздники в своем дворце.

В Послании поэта Василия Жуковского к Воейкову есть описание, прекрасно изображающее время Владимира со многими особенностями, отличавшими это славное княжение. Здесь вы услышите и о его богатырях, и о многих чудах и чудесах, которым верили наши добродушные предки, услышите и песню, которую пела одна из Русских княгинь, проводившая своего супруга на войну и горько плакавшая о нем; услышите… Но зачем заранее говорить вам, вот, читайте. Поэт видит перед собой давно минувшие времена:

Не правда ли, мои милые читатели, много чудес было в княжение Красного Солнышка? — так народ называл Владимира. Эти чудеса, увеличиваясь в рассказах, переходивших от одного поколения к другому, разливают какой-то поэтический свет на все приключения того отдаленного времени. Не только важнейшие из них, которыми было так богато княжение Владимира I, но даже и обыкновенные. Например, пиры и праздники при его дворе содержали в себе что-то особенное. На этих праздниках великий князь и его семейство от души угощали своих гостей и не сердились даже тогда, когда эти гости от больших кружек вина и меда делались очень веселы и смело говорили все, что думали. Так, однажды они сказали, что стыдно славному Русскому государю подавать за своим столом деревянные ложки. Владимир, услышав это, приказал сделать для них серебряные и сказал при этом: «Серебром и золотом не достанешь верной дружины, а с нею я достану много серебра и золота».

Вы видите, что Русские государи всегда были добры к своим подданным и ласковы с ними. Друзья мои, любовь к народу всегда была врожденным чувством наших государей. Но зато и народ всегда любил их! Вы, наверное, заметили это в то время, когда читали, что воины Святослава хотели с радостью умереть вместе с ним при Доростоле. Вы заметили это и тогда, когда по одному повелению Владимира весь народ крестился в христианскую веру и из любви к государю решился оставить своих прежних богов. Вы увидите эту любовь и потом на протяжении всей нашей истории; вы найдете ее и в молоденьких ваших сердцах. Берегите же эту взаимную любовь: в ней заключается счастье вашей жизни и слава вашего Отечества!

Святополк окаянный от 1015 до 1019 года

То, что предчувствовал Владимир перед своей смертью, исполнилось: несчастья его детей и Русской земли начались прежде, чем его похоронили. Его племянник, Святополк, которого он называл старшим сыном, был во время его кончины в Киеве. Этот гордый, злой и хитрый князь не мог простить Владимиру убийство своего отца Ярополка, и несмотря на все благодеяния, которыми великий князь осыпал его и которыми старался загладить преступление своей молодости, Святополк всегда оставался непримиримым врагом дяди. Как только он узнал о его смерти, тотчас объявил народу, что он Киевский государь, и отправил четырех злодеев убить Бориса, любимого сына Владимира, которого отец незадолго перед кончиной послал с войском усмирять Печенегов.

Борис был молодой человек, прекрасный душой и телом, кроткий, благочестивый, умный и храбрый. Он уже усмирил Печенегов и стоял с войском в лагере при реке Альте, когда было получено известие о смерти Владимира и о новом Киевском государе, Святополке. Огорченный Борис плакал о нежно любимом отце, молился о его душе и не думал обижаться на то, что его двоюродный брат завладел престолом; напротив, он даже молился за него в ту самую минуту, когда убийцы уже были в лагере и подошли к его палатке.

Они услышали нежный голос Бориса, читавшего молитвы, и задрожали от страха так, что должны были остановиться. Но голос скоро смолк: Борис закончил молитву и лег в постель. Тогда злодеи опять стали смелыми: они вбежали в палатку, убили доброго князя и его верного отрока Георгия. Святополк наградил четырех убийц, которые так удачно исполнили его поручение, и, может быть, их же отправил к другому сыну Владимира, князю Муромскому — Глебу. И этот князь, во всем похожий на своего брата Бориса и его искреннейший друг, также был убит подкупленным злодеем, которого звали Торчин. Его тело было положено вместе с телом Бориса, и оба брата признаны нашей Церковью святыми.

Но жестокому Святополку казалось мало погубить двух братьев: он приказал убить и третьего — Святослава, князя Древлянского. Такие злодейства не могли долго оставаться без наказания. Ярослав, князь Новгородский, отомстил убийце трех своих братьев. Он нанял Варягов, вместе с ними и Новгородцами пришел к Киеву и на берегах Альты, на том самом месте, где погиб святой Борис, победил своего жестокосердного брата.

Святополк убежал далеко из Отечества, в густые леса Богемии, но и там совершенные им преступления постоянно представлялись ему; мысль о них так мучила его совесть, что он, наконец, лишился рассудка и умер на чужой стороне без родных и друзей. Никто не плакал и даже не сожалел об этом несчастном князе, и все называли его Окаянным.

Великий князь Ярослав I Владимирович от 1019 до 1054 года

Ярослав Новгородский, победив Святополка, вошел в Киев и один стал великим князем почти всей Руси. Только два княжества не принадлежали ему: Тмутараканское, лежавшее на берегу Азовского моря, и Полоцкое. В первом княжил последний оставшийся в живых его брат Мстислав, прозванный Удалым, а Полоцкой областью владели дети его старшего брата Изяслава, того самого, который, еще будучи ребенком, спас свою мать Рогнеду от государева гнева и смерти.

Мстислава недаром называли Удалым: он был очень храбр, силен и любил войну. Народы, жившие около его владений, скоро испытали это: он победил Хазар и Касогов. Прослыв знаменитым победителем, Мстислав думал, что уже стыдно быть государем только одной Тмутороканской области, и пошел с покоренными народами к Киеву. Ярослав опять прибегнул к своим храбрым помощникам, Варягам, и вместе с ними и со своей собственной дружиной встретил брата у города Листвена, в Черниговской губернии. Началось сражение. Бог как будто бы для того, чтоб показать, как гневит Его ссора двух братьев, покрыл все небо черными тучами; непрерывно сверкали яркие молнии, дождь с шумом лил на сражавшихся, но они ничего не видели и не слышали: все их мысли были заняты битвой. Это была отчаянная битва. Оба войска были храбры, ни одно не хотело уступить другому победы; наконец, Мстислав, никогда не знавший неудач, и на этот раз остался победителем. Но он не поступил так, как поступали в то время все храбрые и сильные люди: он не воспользовался своим счастьем, не присвоил себе всего владения брата, а предложил ему помириться и разделить Русь на две части: Ярославу как старшему он отдал Киев; себе взял Чернигов. Днепр был границей между их владениями; все земли, лежавшие по левую сторону этой реки, принадлежали Мстиславу; все другие, на правой стороне — Ярославу.

Настало спокойное время для Русской земли: примирившиеся братья уже никогда больше не ссорились, а заботились о счастье своих подданных. Через десять лет после их примирения Мстислав заболел и скоро скончался. После него не осталось наследников, и Ярослав, получив в свое владение всю часть брата, один стал государем Руси.

В его княжение наше Отечество очень прославилось: он был князь умный, храбрый, богобоязливый, справедливый и заботился не столько о завоеваниях и победах, сколько о счастье своего народа, и так как он знал, что нельзя быть счастливым без веры в Иисуса Христа и просвещения, то старался, чтобы его подданные были истинными христианами, велел переводить священные книги с греческого языка на славянский, даже переписывал сам многие из них для народного употребления; открывал училища в своих городах; уговаривал подданных отдавать туда детей; вызывал из иностранных государств художников для украшения Киевских церквей и дворцов; собрал все законы, по которым его предки управляли Русской землей, и приказал написать их: это была первая книга Русских законов. Она называется Русской Правдой. Одним словом, слава Ярослава была так велика, что и отдаленные государи уважали знаменитого Русского князя и считали за честь быть его союзниками и родственниками: Французский король Генрих I женился на одной из его дочерей, княжне Анне; другая была замужем за Венгерским королем, а третья — за Гаральдом Смелым, Норвежским принцем, ставшим впоследствии Норвежским королем.

Замужество этой последней княжны соединялось с обстоятельствами, особенно любопытными в историческом отношении и доказывающими, какое почетное место занимал Ярослав среди государей тогдашней Европы. В молодости Гаральд оставил Отечество и приехал служить ко двору Ярослава. В это время у великого Русского князя уже были три прелестные дочери: Елизавета, Анна и Анастасия. Молодой принц восхищен был первой, но, едва начав свою службу и не успев еще отличиться знаменитыми подвигами, он не смел думать о ее руке: государь, столь могущественный, как Ярослав, мог обещать свою дочь только такому принцу, который был бы известен своей славой. И вот Гаральд решил заслужить эту славу и для этого прежде всего отправился в Константинополь и там поступил на службу к Восточному императору, потом в Африке и Сицилии воевал с неверными; был в Иерусалиме, чтобы поклониться святым местам, и через несколько лет, покрытый славой, возвратился в Россию и получил награду, для которой подвергался всем опасностям, — получил руку великой княжны. Гаральд не только был героем, что доказывает его прозвище — Смелый, но и поэтом: во время своих походов он сочинил несколько песен, в которых трогательно выражал свою печаль из-за разлуки с прекрасной Русской княжной. Одну из этих песен поэт Батюшков перевел с норвежского языка на русский. Здесь Гаральд, еще не уверенный в благосклонности к нему Елизаветы, тоскует о том, что она презирает его, и в то же время описывает свои смелые подвиги. Очень любопытно послушать его.

Казалось, что Ярослав, видевший собственными глазами, что Русь только тогда может быть сильна и счастлива, когда управляется одним государем, никогда уже не разделит ее на несколько частей, но случилось иначе, и Ярослав, удивлявший всех своим благоразумием, отдал государство своим пятерым сыновьям! Он думал, что его родительские наставления удержат их от ссор и тогда, когда его не будет на свете, и потому перед смертью долго говорил с ними; напомнил им, сколько несчастий терпели их предки от разногласий; просил их не забывать, что все они как дети одного отца и одной матери должны искренно любить друг друга; приказал им слушаться во всем старшего брата, как отца и государя, и умер спокойно, думая, что они никогда не забудут родительского завещания.

Ему было более семидесяти лет. Народ искренно плакал о славном государе, который так много заботился о его пользе и счастье; но больше всех плакали Новгородцы: Ярослав их особенно любил за верную службу и привязанность к нему. Он дал им много преимуществ, каких не имели его другие подданные, и даже позволил им самим выбирать своих князей. Прошло много веков, а Новгородцы все еще помнили и любили своего незабвенного князя; все еще пользовались теми выгодами, которые он предоставил им; все еще называли Двором Ярослава то место, где собирались для обсуждения своих дел.

Кудесники от 1054 до 1078 года

Наверное, никто из вас, милые дети, не поверит теперь глупым сказкам о колдунах и волшебниках, если бы и вздумалось какой-нибудь простодушной нянюшке или шалуну-товарищу попугать вас ими? Наверное, все уже понимают, что чудесные шутки, которыми нас удивляют в театрах на Масленице и Святой неделе, получаются за счет проворства и ловкости, а не по волшебству. Но не так рассудительны были в этих случаях наши предки. Всякий хитрый человек, который знал больше их и умел пользоваться их незнанием, мог обмануть и напугать их. Однако же мы не должны осуждать их за это. Теперь нам немудрено не быть суеверными: с самых малых лет нас учат, что есть Бог, Который заботится, как отец, обо всех людях, что под защитой Его, и не делая ничего дурного, мы ничего не должны бояться, и никаких волшебников и колдунов на свете нет. Но наши добрые предки думали иначе: тогда еще не прошло и ста лет после того, как они начали креститься из своей прежней, языческой веры в христианскую; а эта их прежняя вера была наполнена такими вздорными сказками, что совсем не удивительно, если, привыкнув с малолетства верить им, они верили и колдунам. Конечно, Русские начали просвещаться с тех пор, как узнали веру в Иисуса Христа; но скоро ли это просвещение могло распространиться по всему нашему Отечеству? Оно всегда было очень велико, и долго еще в разных областях его были безрассудные люди, верившие рассказам о прежних, славных волшебниках, которые у язычников⁴⁰ были в величайшем почтении. Дурные люди пользовались этим легковерием и, называя себя кудесниками или колдунами, бессовестно обманывали бедный народ, который, чтобы избавиться от их колдовства, отдавал им с радостью все лучшее, что имел.

Но самыми злыми из таких обманщиков были два злодея, называвшие себя кудесниками⁴¹ и явившиеся около 1070 года в город Ростов во время случившегося там голода. Они уверяли людей, будто бы голод происходит оттого, что женщины скрывают в своих телах хлеб, рыбу и мед. Можно ли представить себе, что нашлось множество людей, которые поверили таким глупостям и, почитая многих несчастных женщин колдуньями, мучили и убивали их.

К счастью, в то самое время, когда эти два злодея творили такие ужасные дела в Ростовской области, туда приехал храбрый и умный воевода Ян, сын славного Вышаты, полководца Ярослава. Он услышал о злых кудесниках и велел представить их к себе; но они испугались его и убежали в Белозерск. Он поехал и туда за ними. Белозерские жители, видно, были умнее Ростовских: они не побоялись схватить колдунов и представили их Яну.

Ян долго разговаривал с ними, старался вразумить их, какой страшный грех они совершали, губя беззащитных женщин; но, видя упрямство, с которым они спорили с ним, и злость, с которой защищали своих прежних богов, Ян для общего спокойствия приказал повесить их. На другой день медведь влез на дерево, где они были повешены, и съел тела их.

Еще один кудесник явился в Новгород в то время, когда там был князем молодой и благочестивый Глеб, сын Святослава Ярославича. Этот новый кудесник отговаривал людей креститься в христианскую веру и успел так прельстить своими чудесами Новгородцев, что они собрались на главной городской площади и хотели убить епископа, то есть начальника всего духовенства в Новгороде. Епископ же не испугался, а взял в руки крест и вышел к народу, спрашивая: «Кто за него, и кто со мною?» Князь Глеб, видя, что никто из народа не идет прикладываться к кресту, подошел очень близко к колдуну и спросил у него: «Знаешь ли ты, что будет завтра?» — «Все знаю», — отвечал кудесник. — «Стало быть, ты знаешь и то, что случится с тобою сегодня?» — спросил опять князь. — «Я сделаю много чудес!» — воскликнул мнимый волшебник. В эту самую минуту Глеб рассек ему голову топором. Решительность смелого князя спасла от многих несчастий народ, который, увидев собственными глазами бессилие мнимого колдуна и славу князя, верившего истинному Богу, спокойно разошелся по домам. Этот примечательный случай рассказан поэтом Языковым:

Были и такие дурные люди, которые пугали народ разными глупыми предсказаниями, например говорили, будто бы земля перевернется, реки потекут вспять и все земли перейдут из одного места в другое, так, что где была Россия — там будет Греция, а где была Греция — там будет Россия. Иные люди смеялись над такими предсказаниями, другие верили им и тревожились, потому что в те времена думали, что всякое необыкновенное происшествие предвещало что-нибудь дурное. Эта несправедливая мысль утвердилась в народе еще больше в то несчастное время, когда после смерти Ярослава наше Отечество опять разделилось и страдало от бесконечных ссор своих князей. То в одной области люди гибли от войны за какую-нибудь небольшую обиду, нанесенную их государю его братом; то в другой — от набега соседних народов, которые умели пользоваться слабостью несогласных жителей; то в третьей — от голода; а этот голод очень часто случался оттого, что все взрослые люди уходили на войну и некому было обрабатывать поля.

Такие несчастья могли быть предсказаны нашим предкам не одними хитрыми обманщиками, а каждым человеком, видевшим, что их государством правило пять государей. Из пяти сыновей Ярослава, имена которых Изяслав, Святослав, Всеволод, Игорь и Вячеслав, старший Изяслав был великим князем, другие же четверо — удельными князьями. Кроме того, вы помните, было еще особенное княжество Полоцкое, принадлежавшее потомкам Рогнеды, или Гориславы. В это время государем там был молодой и храбрый Всеслав.

Все эти шесть Русских государей жили очень недружно. Всеслав ненавидел своих родственников и называл себя законным наследником великого княжества, потому что его дедушка был старшим сыном святого Владимира. Ярославичи также ссорились друг с другом за наследственные области: каждому хотелось иметь больше других. Великий князь Изяслав вынужден был даже два раза бежать из России и просить помощи у чужих государей. Он возвратился в Отечество только тогда, когда из его четырех братьев в живых остался только один Всеволод. Этот добрый брат, узнав о возвращении Изяслава, встретил его с войском, как государя, далеко от столицы и торжественно привез в Киев, уступил ему великое княжение, а сам довольствовался только Черниговской областью.

Но несчастный Изяслав ненадолго успокоился: через год после своего возвращения в Отечество он был убит в сражении с племянниками Олегом Святославичем и Борисом Вячеславичем.

Ссоры князей от 1078 до 1097 года

Вы, конечно, удивляетесь, читатели мои, что великий князь Изяслав Ярославич погиб в сражении с племянниками? Но, к несчастью, это была правда: примеру отцов следовали и дети, и как недружно жили между собой сыновья Ярослава, точно так же жили и его внуки. Самые примечательные из них были: Святополк — сын Изяслава; Олег и Давид — сыновья Святослава; Владимир — сын Всеволода; Давид — сын Игоря; Борис — сын Вячеслава и еще внуки шестого сына Ярослава, умершего в молодые годы, — Володарь и Василько Ростиславичи.

Знаменитейшими из этих князей были Олег и Владимир. Бог одарил их самыми большими способностями: они были очень умны, храбры, великодушны. Владимир получил даже за военные заслуги название Мономаха⁴⁴, что по-гречески значит «единоборец». Впоследствии вы еще услышите об этом славном князе. Но все достоинства его и Олега много теряли оттого, что они не любили друг друга и жили совсем не так, как должны жить братья. Это же можно сказать и о всех других Русских князьях того времени. Главной причиной их разногласий были споры за уделы⁴⁵ и то, что младшим поколениям князей вовсе не давалось уделов. Оттого и зачинщиками споров были чаще всего младшие; но нельзя слишком сильно обвинять их, потому что нередко их отцы и дяди поступали несправедливо. Так, Изяслав и Всеволод лишили некоторых своих молодых племянников наследных владений их отцов. Обиженные князья удалились в отдаленную Тмутороканскую область и думали, как бы отомстить дядям за обиду. Скоро они нашли для этого средство.

Вы помните страшных Печенегов, которые сделали много зла нашим предкам при Игоре и Святославе? Со времен святого Владимира, прогнавшего их далеко от своего государства, не слышно было об этих непримиримых врагах России; но при Изяславе Ярославиче появился в тех местах, где они жили, другой народ одного с ними племени и нрава. Этим народом были Половцы⁴⁶. Они были так же злы, так же дики и необразованны, как Печенеги. Всякий, кому нужны были безжалостные воины, мог нанимать их, и за деньги они готовы были драться даже с родными братьями.

Вот с ними-то молодые, обиженные князья надеялись отомстить дядям, и двое из них, Олег Святославич и Борис Вячеславич, наняв целые толпы злых Половцев, вступили в Черниговское княжество, где был тогда князем Всеволод.

Защитниками его были: храбрый сын его, Владимир Мономах, и брат, великий князь Изяслав. Здесь-то была первая ссора Олега и Владимира: здесь-то как вы уже слышали, был убит Изяслав.

В старину после смерти Русского Государя, наследником становился не его сын, а его брат. И так, хотя Изяслав I имел сыновей, но великим Киевским князем стал его брат Всеволод I Ярославич. Княжение этого государя было очень несчастливо. Он был уже так стар и слаб, что не мог усмирять беспокойных племянников, которые продолжали ссориться, несмотря на то, что Всеволод многим из них дал уделы. Опорой и помощником ему был сын Мономах, которого он сделал Черниговским князем. Это несчастное для России время с удивительной точностью описано Жуковским в нескольких строках стихотворения «Русская слава»:

Это было совершенно справедливо; Мономах служил отцу и храбростью, и умом своим. Он должен был постоянно то наказывать непослушание одних двоюродных братьев, то мирить других, то бояться третьих. Может быть, ему не удалось бы так удачно управлять ими, если бы самый опасный и самый умный из них — Олег также бы вмешивался в эти ссоры; но он, напротив, жил все это время очень уединенно в Тмутороканской области, которая находилась на берегах Азовского моря, далеко от всех других Русских княжеств и считалась как бы местом ссылки. Мы увидим потом, что Олег недаром жил там, он готовился к войне за свое наследство.

Между тем престарелый Всеволод, замечательный своим справедливым и кротким нравом, умер после пятнадцати лет княжения. Это был последний из детей Ярослава I: наследником его, по завещанию Ярослава, был Святополк, сын их старшего брата. Наше бедное Отечество ни при одном из своих прежних государей не было так несчастливо, как при этом князе, не имевшем никаких достоинств. При нем Половцы постоянно нападали на Русские деревни и города и немилосердно грабили и жгли их. При нем Олег, собрав в шестнадцать лет свои силы и наняв целое войско Половцев, ворвался во владения Мономаха и принудил этого храброго князя отдать ему Черниговскую область. При нем и даже с его согласия один из Русских князей сделал такое злодейство, что вы ужаснетесь, любезные дети. Послушайте и подивитесь, до чего может дойти злой человек!

Съезды князей От 1097 ДО 1113 года

Князья для прекращения постоянных ссор за свои владения съехались на совет в город Любеч, лежавший на берегах Днепра. Кроме великого князя Киевского, Святополка II Изяславича, туда приехали Мономах, Олег, Володарь и Василько Ростиславичи, а также Давид Игоревич. Они с общего согласия снова поделили Русские земли. Мономаху достались Переяславль, Смоленск, Ростов, Суздаль и Бело-озеро; сыну его Мстиславу — Новгород; Олегу — Чернигов; двум братьям Олега — Рязань и Муром; Давиду Игоревичу — Владимир Волынский; за Володарем и Василькою Ростиславичами утвердили два города Перемышль и Теребовль, отделенные еще прежде и отданные сыновьям Ростислава оттого, что их прадед Ярослав не назначил им никакого удела.

Это отделение двух городов от Волыни, принадлежавшей отцу Давида Игоревича, было первою причиною ненависти Давида к его молодым племянникам и особенно к младшему, Васильку, которого все прославляли за ум, храбрость и доброе сердце. Видя на съезде уважение всех своих родственников к Васильку, прекрасному и телом, и душой, слушая рассказы о его неустрашимости, о его намерении победить без помощи других князей всех неприятелей Отечества — и Болгар, и Поляков, и Половцев, — завистливый Давид решил погубить его, чтобы возвратить к своей области отданный Васильку Теребовль.

Вот князья, окончив все свои дела на съезде и дав клятву жить дружно и довольствоваться своими уделами, поехали в свои области. Один Давид Игоревич отправился не домой, а в Киев и там напугал великого князя, сказав, что Василько хочет погубить их обоих. «Не думай, — говорил этот злой князь Святополку, — что Василько собрал войско для войны с Поляками, как он объявил об этом на съезде. Нет, он хочет напасть на тебя и на меня! Не будет нам обоим покою, пока он свободен; схвати его, когда он поедет мимо Киева, и отдай мне. Я уж справлюсь с ним!» Этого довольно было, чтобы встревожить слабого, трусливого Святополка: он поверил всему и условился с Давидом, как заманить во дворец бедного Василька. Они позвали его к себе в гости в то время, когда он заехал в Киевский монастырь святого Михаила помолиться Богу.

Не подозревая обмана и полагаясь на клятву, так недавно еще данную в Любече, молодой князь спокойно поехал во дворец дяди. Святополк с притворной лаской встретил его, привел в комнату, где сидел Давид, и вышел будто бы за тем, чтобы велеть подать угощение. Василько остался один со злодеем, начал дружески говорить с ним, но совесть так мучила Давида, что он ничего не слышал и ничего не отвечал, но только беспрестанно краснел и бледнел и, наконец, вышел из комнаты, чтобы послать убийц. Они тотчас вошли, сковали удивленного Василька и отвели в темницу.

На другой день духовенство, бояре и народ просили Святополка не судить слишком скоро Василька и прежде узнать, справедливо ли обвиняет его Давид; но великий князь, опять напуганный обманщиком, отдал ему в руки несчастного племянника. Давид поручил двум конюхам — своему и Святополка — везти Василька в Белгород. Злодеи ночью приехали в этот город, ввели бедного князя в темную комнату, начали при нем точить нож и расстелили на полу ковер. Василько догадался, что хотят сделать с ним убийцы, и начал сопротивляться им. Тогда они призвали еще двух помощников, связали князя, положили его на пол, бросили доску на грудь его и сели по концам доски, так что кости несчастного затрещали… Этого еще мало. Пастух Святополка, бывший тут же, вырезал ему глаза! В это время бедный князь уже ничего не помнил. Бесчувственного бросили в телегу и повезли во Владимир.

Ужасно было положение страдальца, когда дорогой он пришел в сознание и не мог видеть ни светлого солнца, ни голубых небес, ни ярких звезд на небе! Грустно, грустно было бедному Васильку, милые дети! Темно, очень темно перед больными глазами, но светло в его доброй душе! Он не проклинал своих врагов, даже не роптал⁴⁹ на свою жестокую судьбу, а терпеливо переносил свое несчастье и думал, что Богу угодно было таким образом наказать его гордое намерение: победить всех врагов России без помощи братьев. Такие смиренные мысли были у кроткого несчастливца и во время его печального путешествия, и при въезде во Владимир, где жил его жестокий враг, и в самой Владимирской темнице, где его заперли тотчас по приезде.

Между тем слух об этом ужасном злодеянии скоро разнесся по всем Русским княжествам и заставил плакать всех добрых князей. Особенно огорчены были Мономах и Олег. Они условились наказать злодеев и пошли с войском к Киеву требовать ответа от Святополка. Этот недостойный и малодушный князь, как обычно, испугался, свалил всю вину на Давида и раскаялся только в том, что быстро поверил ему. Сжалясь над его слезами и страхом, митрополит⁵⁰ и старая княгиня — вдова Всеволода — поехали в стан⁵¹ соединенных князей просить о том, чтобы они не раздирали Русской земли междоусобицами и помиловали Святополка. Добрый Мономах, привыкший уважать и Божьих служителей, и свою почтенную мачеху, согласился простить великого князя, который обещал наказать Давида.

Но долго бы бедному Васильку еще томиться в заключении, если бы его храбрый брат, Володарь, тотчас не пошел бы во Владимирское княжество и силой не заставил бы Давида освободить его. Обнимая друг друга, эти благородные, великодушные братья-христиане простили своих врагов и возвратились в свои области. Для наказания же Давида князья назначили новый съезд и наказали его тем, что его Владимирскую область: прибавили к владениям Святополка, а ему дали другую.

Владимир Мономах от 1113 до 1125 года

Владимир Мономах в любом возрасте умел заслужить любовь всех его окружавших. В детстве он был послушным сыном; в молодости — смелым на поле битвы, приветливым — дома, почтительным к родителям, которые в знак особой любви к нему и за храбрость, назвали его Мономахом; в зрелые годы он был добрым государем в своем наследственном владении, умным советником великого князя, сострадательным благодетелем бедных, знаменитым победителем врагов Отечества.

Слава его еще больше увеличилась в последние годы княжения Святополка: он уговорил в это время всех князей идти на жестоких Половцев, разорявших Русскую землю. Владимир говорил так увлекательно о счастье избавить от опасности жизнь своих соотечественников, о славе умереть за родину, что все князья забыли на время свои ссоры и с благородным усердием собрали воинов во всех княжествах. Согласие их давало им надежду победить, и эта надежда исполнилась: они победили Половцев и заключили с ними самый выгодный мир. Всей славой этой победы, всеми выгодами этого мира Россия была обязана Мономаху. Народ знал это и при всяком удобном случае старался проявить благодарность и особенную любовь к Владимиру. Эта любовь была так велика, что, когда великий князь Святополк умер, жители Киева объявили, что не хотят слышать ни о каком другом государе, кроме общего любимца всех Русских — знаменитого Мономаха. Сначала он отказывался, потому что были другие наследники престола ближе его: Олег Черниговский и его братья — дети старшего Владимирова дяди Святослава; но потом, видя, что в Киеве происходят ужасные беспорядки от безначалия, согласился с желанием Киевлян, тем более, что и сам Олег, его старинный неприятель и главный наследник великого княжения, не спорил с народом и своим молчанием подтверждал его выбор. Такой поступок Олега показывает, как велики были и его достоинства: надо иметь очень доброе сердце, чтоб не спорить, когда нашу собственность отдают другому, да еще нашему врагу! Может быть, причиной этого были слабость и старость; но как бы то ни было, мы обязаны благодарить его за то, что он не начал новой войны за свое наследство, и согласился видеть на великокняжеском престоле Владимира.

Мономах во все время своего княжения отличался храбростью. Несмотря на свою старость, он еще раз усмирил Половцев и два новых народа, появившихся на Руси, — Торков и Берендеев. С того времени эти грубые народы уже не были так страшны для Русских. Многие из них покорились Владимиру и поселились на берегах Днепра. Их наши предки называли Каракалпаками, или Черными-Клобуками. Это название произошло от того, что они носили черные шапки.

Кроме побед над чужими народами и над непокорными удельными князьями, Мономах славился и другими делами. Он старался усовершенствовать законы, строил церкви и общественные дома, обводил каменными стенами старые города, закладывал новые. В числе последних был основан на реке Клязьме в Суздальской области город Владимир, названный Залесским, для отличия его от другого Владимира, на Волыни. Не забудьте названия этого нового города, дети: он со временем будет очень примечателен.

Но чтобы вы окончательно поняли, каков был Владимир Мономах, прочитайте его духовное завещание своим детям. Я выписала для вас некоторые из этих наставлений. Счастливы бы были потомки Владимира, если бы последовали им! Не худо и вам хорошенько запомнить их: Русские дети найдут много полезного в умных советах старинного государя. Читайте же:

«О дети мои! Хвалите Бога! Любите также людей. Не пост, не монашество спасет вас, но благодеяния. Не забывайте бедных, кормите их и помните, что все, что вы имеете, принадлежит Богу, и поручено вам только на время. Будьте отцами сирот; судите вдовиц сами; не давайте сильным обижать слабых. Не убивайте ни правого, ни виноватого: жизнь и душа христианина священны. Не призывайте напрасно имени Бога; дав же клятву, не преступайте ее. Не оставляйте больных; не страшитесь видеть мертвых: все умрем. Принимайте с любовью благословение священников и не удаляйтесь от них; делайте им добро, чтоб они молились за вас Богу. — Не имейте гордости ни в уме, ни в сердце и думайте: мы не вечны, сегодня живы, а завтра в гроб! Бойтесь всякой лжи. — Почитайте старых людей, как отцов, любите младших, как братьев. — В хозяйстве сами за всем смотрите, чтобы гости не осудили ни вашего дома, ни обеда. — На войне будьте деятельны. Тогда не время думать о праздниках. Путешествуя в своих областях, не давайте жителей в обиду княжеским отрокам. Больше всего почитайте гостя и знаменитого, и простого, и купца, и посла: гости распускают в чужих землях и добрую, и худую славу о нас. Кланяйтесь каждому человеку, когда идете мимо. — Все хорошее узнав, вы должны помнить; чего не узнаете, тому учитесь. — Леность — мать пороков; берегитесь ее. — Старайтесь, чтоб солнце никогда не заставало вас в постели! Идите рано в церковь принести Богу утреннюю молитву: так делал мой отец, так делали все добрые люди. Когда озаряло их солнце, они хвалили Бога с радостью. Потом садились думать с дружиной, или судить народ, или ездили на охоту. Так жил и ваш отец. Я сам делал все, что мог бы велеть отроку: на охоте и на войне, днем и ночью, в жар летний и в холод зимний не знал покоя, не надеялся на посадников, не давал бедных и вдов в обиду сильным; сам смотрел за церковью и за божественным служением, за домашним порядком, конюшнею, охотою, ястребами и соколами. Всех моих походов было восемьдесят три; а других маловажных не упомню. Я заключил с Половцами девятнадцать мирных договоров, взял в плен и выпустил из неволи более ста лучших князей их, а более двухсот казнил и топил в реках… Господь хранил меня. И вы, дети мои, не бойтесь смерти, ни битвы, ни зверей свирепых, но будьте мужественны во всяком случае, посланном от Бога. Если Господь определит, кому умереть, то не спасут его ни отец, ни мать, ни братья. Бог лучше сохранит, нежели люди».

Русь удельно-вечевая *XII–XIII века*

Олеговичи и Мономаховичи от 1125 до 1147 года

Олеговичами называют в нашей истории потомков Олега, Мономаховичами — потомков Мономаха, двух знаменитых князей, ссоры которых причинили столько несчастий Русской земле. Несчастия еще более увеличились, когда начались ссоры между этими Олеговичами и Мономаховичами.

Вы, конечно, не забыли, что Владимир Мономах стал великим князем не потому, что имел право на престол, а потому, что народ любил его и желал иметь своим государем; настоящим же наследником Всеволода I был Олег, сын его старшего брата Святослава. Любовь и уважение к Мономаху были так велики, что даже после его смерти никто и не думал спорить, когда великими князьями стали его дети, а не Олеговы.

Однако же эта тишина была ненадолго: только на время княжения первого сына его Мстислава, который, будучи во всех отношениях достойным наследником своего отца, управлял с такою славою государством, что заслужил название Великого; при наследнике же и его брате Ярополке Владимировиче дети Олега заговорили о том, что они законные наследники Киевского престола, и с этого-то времени начались их беспрестанные ссоры и разногласия с Мономаховичами. Эти ссоры раздирали наше бедное Отечество более ста лет и были причиною всех бедствий, которые потом, наверное, опечалят вас, мои милые читатели.

Сначала намерение Олеговичей возвратить наследственный престол исполнилось довольно удачно, потому что Ярополк Владимирович был слабым князем, и в его княжение было много беспорядков в России. Новгородцы беспрестанно бунтовали, сменяли сами своих посадников, изгоняли своих князей и уже считали себя не подданными Киевских государей, а вольными людьми. Сыновья Мономаха, которых кроме великого князя было еще трое: Вячеслав, Георгий и Андрей, часто ссорились со своими племянниками, детьми умершего Мстислава Владимировича. Эти молодые князья, по примеру своего дедушки, почитали себя, а не своих дядей, законными наследниками. Великий князь должен был беспрестанно усмирять то Новгородцев, то братьев, то своих племянников. Это уменьшало его силы и было так выгодно для его главных врагов, Олеговичей, что после смерти великого князя Ярополка Владимировича Всеволод Олегович без всякого труда отнял у Мономаховичей Киевский престол. Семь лет он владел им, старался быть в мире со всеми князьями и особенно с молодыми Мстиславичами. Его сильнейшими врагами были: беспокойные Новгородцы, Георгий Владимирович, князь Суздальский, или Владимирский, желавший непременно быть великим князем, и князь Галицкий.

До сих пор вы еще не слышали о Галицком княжестве. Это потому, что оно было еще новое и основано незадолго до этого времени Владимирком — сыном Володаря, князя Перемышльского, племянником бедного слепца Василька. Владимирко был смелый, храбрый, но также и жадный князь: он несправедливо завладел уделом своего племянника, Иоанна Берладника, перенес свою столицу в Галич, лежавший на берегах Днестра, и это новое княжество было потом очень знаменито. Берладник вынужден был бежать от дяди в Киев и просить защиты у великого князя, который принял его ласково. Владимирко так рассердился за это, что объявил войну великому князю, и во время этой войны Всеволод II скончался. Перед смертью он объявил наследником своего родного брата Игоря Олеговича и заставил многих князей присягнуть ему еще при своей жизни.

Несчастный Игорь, несмотря на присягу, был государем только 12 дней. Никто не любил его, и почти все князья, давшие клятву быть ему верными, изменили. Киевские жители также тайно звали к себе Изяслава Мстиславича, который тотчас собрал войско и пришел к Киеву. У Игоря был только один защитник — его брат Святослав Олегович, но и тот вынужден был бежать, когда показалось войско Изяслава, встреченное с радостью Киевским народом. Игоря нашли завязшим в болоте с несколькими воинами и отправили в Переяславский монастырь. С тех пор Олеговы потомки уже не были больше великими князьями, и Мономаховичи остались победителями, но ссоры их еще не скоро окончатся.

Начало Москвы от 1146 до 1155 года

В то время, когда Киевский народ с радостью встречал своего нового великого князя Изяслава II Мстиславича, в отдаленной Суздальской области собирались его враги рассуждать о том, как бы скорее выгнать его из Киева. Главным из этих врагов, кроме его дяди, Суздальского князя Георгия, или Юрия Владимировича Долгорукого, почитавшего себя законным наследником киевского престола, был Святослав Олегович, брат несчастного Игоря, заключенного в Переяславский монастырь.

Этот нежный брат был готов пожертвовать всем своим счастьем и даже жизнью, чтобы только освободить бедного Игоря из рук Изяславовых. Он думал, что Юрий — отец семи храбрых князей — раньше всех сможет помочь ему в войне с Киевом, поскольку ненавидит великого князя. Святослав Олегович приехал к Юрию вместе со своим сыном, Олегом.

Юрий ласково принял их и угощал в своем новом городе Москве. Эта маленькая, бедная Москва вовсе не походила тогда на нашу нынешнюю белокаменную Москву. Еще не прошло и года с начала ее построения. Многие называли ее тогда не Москвою, а Кучковым. Это название произошло оттого, что прежде на месте, где она построена, было несколько сел и деревень богатого боярина Степана Ивановича Кучки. Юрий был раздосадован каким-то дерзким поступком этого боярина и приказал казнить его, а село взять в казну.

Через некоторое время он приехал вместе со своим любимым сыном, храбрым Андреем, посмотреть имение убитого боярина. В одной из деревень жили сироты Кучки: два сына и дочь. Необыкновенная красота этой молодой девушки удивила обоих князей: отец упрекал себя, что причинил несчастье такому милому созданию; сын говорил с восхищением, что на всем свете нет девушки лучше прелестной сироты Кучковой, и умолял отца позволить ему жениться на ней. «Родитель! — говорил Андрей. — Ты облегчишь этим горестную судьбу бедных детей, у которых отнял отца». Юрий, нежно любивший сына, не мог отказать его неотступным просьбам: он велел готовиться к свадьбе и позволил сыну взять к себе на службу братьев невесты. Между тем красивые места по берегам реки Москвы так понравились ему, что он вздумал основать тут городок и назвал его по названию реки — Москвой. Андрей был очень доволен этим: ему казалось, что не было места лучше того, где он узнал свою милую невесту. Здесь праздновали свадьбу, и здесь-то через некоторое время Юрий Владимирович угощал Святослава Олеговича и его бояр, собираясь вместе с ними идти к Киеву.

Но прежде, нежели успели собраться защитники Игоря, этот несчастный князь уже был взят силою из монастыря и убит народом.

Такое злодейство еще больше ожесточило Святослава Олеговича: он мог подозревать, что великий князь сам позволил народу совершить это убийство, и еще сильнее начал просить Юрия поспешить с походом.

Но Юрий, соглашаясь ему помогать, думал больше о собственных выгодах, нежели о нем: хотел мстить Изяславу II не за Игоря, а за Киевский престол, и потому не удивительно, что он обращал мало внимания на просьбы Святослава и, наверное, еще долго медлил бы, если бы великий князь не нанес ему новой жестокой обиды: он напал с Новгородцами на его Суздальские города, жег и разорял их и, наконец, выгнал из Киева сына Юрия, Ростислава, своего прежнего друга. Все это заставило Юрия решиться. Он выступил со Святославом и наемными Половцами. Пять лет продолжалась эта война почти беспрестанно. В небольшие промежутки мира Киевляне имели своими государями то Юрия Владимировича, то Изяслава Мстиславича, то третьего князя — Вячеслава, старшего сына Владимира Мономаха. Этот последний князь имел больше всех прав быть Киевским государем, но он был тихого, нечестолюбивого нрава, никогда сам не искал престола, но принимал его всякий раз, когда Изяслав II предлагал ему. Изяслав же делал это для того, чтобы от его имени управлять государством.

Вячеслав был уже так стар, что не мог заниматься делами и отдал все во власть Изяслава Мстиславича, которому был обязан именем великого князя. Однако несмотря на свою старость, Вячеслав пережил этого своего племянника. Война с Юрием еще не была окончена, как умер Изяслав II. Вскоре после него скончался и старый Вячеслав Владимирович, и тогда-то честолюбивый князь Суздальский достиг своего желания. Никто уже не спорил с ним: как старший из всех князей, он был законным наследником великого княжества, и Киевляне должны были покориться ему, хотя и не любили его.

Своевольство новгородцев от 1155 до 1167 года

Прежде, чем мы будем говорить о том, какими были Новгородцы при великом князе Юрии Владимировиче Долгоруком, надо рассказать читателям их историю.

Вы помните, что Новгородцы почти еще в самом начале Русского государства были уже непокорны своим князьям, жившим в Киеве. В то время мудрая княгиня Ольга усмирила их. Они потом боялись храбрых князей: Святослава I, Ярослава I, их благодетеля, и Владимира Мономаха; но несогласные дети Ярослава и Мономаха, беспрестанно ссорясь между собой и стараясь вредить друг другу всеми возможными средствами, часто были так слабы, что и смирные подданные осмеливались не слушаться их! А о Новгородцах и говорить нечего! Они выгоднее всех других Русских вели свои торговые дела не только с соседними народами, но даже с Данией и с Немецкими городами. Торговля доставляла им богатство, а богатство делало их гордыми.

Они сочинили себе девиз: «Кто против Бога и Великого Новгорода?» — и делали в этом Великом Новгороде все, что хотели. Чтобы поднять тревогу в городе и собрать Новгородских граждан на совет, стоило только ударить в большой колокол, висевший на Дворе Ярослава, и граждане тотчас сходились обсуждать свои дела. Такое собрание Новгородцев называлось Вече, а большой колокол — Вечевым колоколом.

После смерти Мономаха этот колокол звонил часто, потому что Новгородцы начали с тех пор очень своевольничать. Так, при великом князе Ярополке Владимировиче они, досадуя на своего князя Всеволода Мстиславича, внука Мономаха, несколько раз сменяли посадников; бросили с моста и утопили в реке одного из главных чиновников; наконец, посадили под стражу самого князя со всем его семейством и только тогда выпустили, когда приехал в Новгород новый князь, выбранный народом. Этим князем был Святослав Олегович. С этого времени Новгородцы уже не считали себя подвластными Киевскому государю, а называли себя вольными людьми.

Через два года они изгнали и Святослава и призвали к себе княжить Ростислава Юрьевича, сына Суздальского князя. И он пробыл не более двух лет.

При великом князе Изяславе II Новгородцы выпросили себе князем его сына Ярослава Изяславича. Этот князь был дольше других их государем, потому что они любили его отца, который приезжал к ним из Киева. Народ, давно не видавший у себя великих князей, был в восхищении от приезда Изяслава, особенно когда он на другой день дал пир всем гражданам и сам обедал вместе с ними. Городище — то место, где был этот праздник, — и теперь еще известно в Новгороде.

Не прошло и пяти лет, а ветреные Новгородцы уже забыли и Изяслава Мстиславича, и его сына. Третий внук Мономаха, Ростислав Мстиславич, приехал по их желанию княжить в Новгород. Но этот князь после смерти Изяслава II был призван Киевлянами заступить на его место при старом Вячеславе.

Радуясь великому княжеству, Ростислав спешил в Киев и оставил Новгородским князем своего сына Давида.

Гордые Новгородцы не любили князей, которые оставляли их, хотя бы и ради великокняжеского престола: они тотчас же изгнали Давида и выбрали князем Мстислава, другого сына Юрия.

В это самое время исполнилось самое приятное желание Юрия Владимировича. Мы говорили уже об этом: он вступил с победой в Киев после смерти Вячеслава. Ростислав же Мстиславич, едва успев приехать в Киев, должен был уже выехать и уступить силе Юрия. С досадой поехал он назад в Новгород, но там ему стоило больших трудов примириться с народом, который разделился на две стороны: одна, Торговая, защищала своего нового князя — Мстислава Георгиевича; другая, Софийская, хотела прежнего — Ростислава. Добрый Мстислав Юрьевич, не желая, чтобы за него проливали кровь невинных, уступил свой престол Ростиславу и уехал ночью из Новгорода.

Вот какие беспорядки творились у дерзких Новгородцев, а они были так безрассудны, что не винили себя в этом, а еще хвалились своим гибельным своеволием! Дерзость их была так велика, что они сами выбирали себе епископа.

Ростислав Мстиславич был Новгородским князем до тех пор, пока Киевляне после смерти Юрия Владимировича во второй раз не призвали его на свой престол. Уезжая, он оставил у них сына, Святослава. Беспокойные Новгородцы изгнали бы и этого молодого князя, но через некоторое время помирились с ним.

Ростислав Мстиславич, беспокоясь об участи этого сына, незадолго до своей кончины поехал в Новгород и взял клятву с его подданных в том, что они никогда не будут искать другого князя и разлучатся со Святославом только в результате его смерти. После этой клятвы Новгородцы, казалось, успокоились. Увидим, надолго ли?

Андрей Боголюбский от 1157 ДО 1174 года

Когда почти все князья южной России ссорились за Киевский престол, в северо-восточной ее части жил князь, еще в молодые годы удивлявший всех своей храбростью и умом. Этим князем был мужественный Андрей, сын Юрия Владимировича Долгорукого. Вы уже слышали о нем, милые читатели, — вспомните рассказ о начале Москвы.

Князь Андрей, родившийся и выросший в Суздальской области, не любил Киев, поскольку он вечно был причиной княжеских споров, и редко ездил туда, даже тогда, когда великим Киевским князем был его отец Юрий. Он отказался и от новых уделов, которые отец давал ему на юге, и, уезжая в последний раз из Киева, взял с собой только образ⁵² Божьей Матери, привезенный из Греции одним греческим купцом по имени Пирогощи. Говорят, образ этот был писан евангелистом Лукой. Андрей ехал из Киева на свою родину в город Владимир-Залесский, основанный его знаменитым дедом, Мономахом. Огорчаясь из-за ссор князей и видя, что все несчастья Русской земли происходят от разделения ее на многие уделы, умный Андрей ехал во Владимир с тем намерением, чтобы поселиться там и всеми силами стараться изменить обычай князей делить свои владения между братьями и сыновьями и по крайней мере для своих детей оставить сильное и счастливое княжество под властью одного государя.

С такими благодетельными для нашего Отечества мыслями князь Андрей подъезжал к Владимиру с драгоценным образом Божьей Матери. За одиннадцать верст⁵³ от этого города лошадь, на которой везли образ, вдруг остановилась и никак не хотела идти далее. Князь, который, как и все наши предки, был очень набожен и богобоязнен, посчитал это происшествие не простым случаем, а определением Божьим: он велел построить на том месте, где остановилась лошадь, церковь во имя Рождества Богоматери и поставил в ней образ Ее. Потом построил тут для себя дворец и монастырь для монахов. Бояре и Владимирские жители также строили дома на любимом государевом месте, так что скоро целый город появился около церкви. Андрей назвал его Боголюбовым. Он очень любил этот город.

Андрей, желая видеть всю Россию под властью одного государя и, может быть, желая сам быть этим самовластным государем, не давал уделов ни сыновьям, ни своим младшим братьям, Михаилу и Всеволоду. Оттого Владимирское княжество не ослабевало, а, напротив, укреплялось, и было уже очень сильно, когда умер наследник Юрия Долгорукого на Киевском престоле Ростислав Мстиславич. Он назначил великим князем своего племянника Мстислава II Изяславича, князя, уже прославившегося военными делами.

В то же время ветреные и бессовестные Новгородцы, узнав о смерти Ростислава, забыли клятву, которую они дали, изгнали его сына Святослава и просили великого князя прислать к ним государем его сына Романа. Мстислав II знал, что несправедливо было бы исполнить требование своевольного народа; знал, что Андрей, сильный, всеми уважаемый князь Суздальский, принял под свое покровительство изгнанного Новгородского князя, и поэтому сначала не хотел отпустить Романа в Новгород, чтобы тем не рассердить Андрея, но потом решил сделать это. Еще хуже отца поступил молодой Роман. Как только он приехал в Новгород, тотчас объявил своим новым подданным, что будет мстить за них всем князьям, защищавшим их прежнего государя, и пошел разорять Полоцкие, Смоленские и Суздальские города.

Князь Андрей вступился за обиженных и хотел наказать не молодого, безрассудного Романа, а того, кто несправедливо послал его к Новгородцам: великого князя Мстислава. Многие из князей уже были недовольны им. Андрей видел, что ему представился случай навсегда унизить важность великого Киевского князя и стать старшим над всеми Русскими князьями. Он спешил воспользоваться этим случаем и уговорить недовольных князей идти на Киев. Их было одиннадцать. Каждый привел с собою свое войско; главным начальником над всеми был Андрей. Они окружили Киев. Бедный Мстислав с нанятыми Черными Клобуками защищался храбро два дня; на третий древняя столица Олега, мать городов Русских, была взята приступом! Воины союзных князей силой ворвались в Золотые Ворота и, к своему стыду, забыли, что побежденные жители Киева были такими же, как и они, Русскими. Великому князю Мстиславу пришлось уйти со своим братом на Волынь.

С тех пор великим князем Руси был Андрей Боголюбский. Столицей был уже не Киев, ставший простым удельным городом, а Владимир-Залесский, город новый, бедный, но счастливый, потому что государь любил его.

Убиение Андрея Боголюбского 1174 год

Понимая, что все несчастья России происходили от ее разделения на многие удельные княжества, и желая видеть ее под властью одного государя, Андрей Боголюбский доказал нам, что был умным князем. Храбрость его была также известна с самых молодых лет, когда еще происходили частые войны за Киевский престол между его отцом Юрием и Изяславом II.

Но эти способности Андрея Боголюбского к старости очень ослабели. Совесть упрекала его за разграбление Киева: всякое несчастье, случавшееся в его государстве, он считал Божьим наказанием за свои грехи, и потому проводил большую часть времени в молитве, а государственные дела поручал боярам, которые грабили и притесняли народ. Бедный князь Андрей не подумал, что таким поведением он еще больше увеличивает свою вину перед Богом: теряет любовь народа и предоставляет дурным людям повод не бояться справедливости законов. Дерзость таких людей дошла, наконец, до того, что они устроили заговор против великого князя.

Вы знаете, что Андрей Боголюбский был женат на дочери боярина Кучки. Нежно любя свою прекрасную супругу, великий князь любил всей душой и ее братьев. Оба они занимали важные места при дворе и жили очень счастливо. Но однажды один из них совершил какое-то тяжкое преступление, за которое по законам следовало наказать его смертью. Он думал, что, поскольку он брат великой княгини, то будет избавлен от этого наказания, или лучше сказать, он надеялся на слабость великого князя; но на этот раз Андрей Боголюбский поступил иначе, и через несколько дней голова Кучковича была отрублена. Его брат Яким возненавидел за это Андрея и подговорил двадцать своих друзей и товарищей отомстить великому князю смертью за смерть убитого преступника. Злодеи, в числе которых были Петр, зять Якима, и Анбал Ясин, казначей князя, договорились собраться в Боголюбове 29 июня, в день Петра и Павла.

Когда князь уже помолился Богу и лег в постель в своей ложнице⁵⁴, заговорщики тихонько вошли во дворец и прежде всего в княжеский погреб к Анбалу, который напоил их допьяна.

В таком состоянии злодеи потеряли последний страх, а потому с неслыханной дерзостью и злобой перерезали всю стражу и подошли к дверям ложницы. Князь проснулся от шума и спросил: «Кто там?» — «Прокопий!» — отвечал один из злодеев, называя по имени княжеского любимца, Прокопия. — «Отвори, государь!» Но Андрей узнал, что это голос не Прокопия, и не велел отроку⁵⁵, бывшему при нем, отворять двери. Тогда убийцы одним ударом вышибли их и ворвались в ложницу. Несчастный князь вскочил с постели и долго защищался.

Но он был без всякого оружия, один с молодым отроком; злодеи же имели все, что только можно было иметь в то время: сабли, мечи и копья, и их было двадцать человек. Они рубили и кололи его до тех пор, пока он, сказав: «Господи! В руце Твои предаю дух мой!», скончался. Убийцы вышли из ложницы и отправились заканчивать грабежом свое ужасное преступление.

Бог, приняв на небо душу набожного князя, так прогневался на Русскую землю за это злодеяние, что, казалось, совсем оставил ее. Это говорили все благочестивые люди того времени. Они видели Божий гнев в тех ужасах, которые происходили после кончины государя. Его убийцы разграбили погреба и княжескую казну, разбежались по городку Боголюбову, созывали к себе всех жителей, чтобы вместе идти грабить дворец и боярские дома. Не нужно говорить вам, что все дурные люди тотчас послушались их. Ворвавшись во дворец, они вытащили тело князя и бросили его в огород без всякой одежды. Верный его слуга, Козьма Киевлянин, едва мог выпросить у злого Анбала ковер, чтобы накрыть его и отнести в церковь. И даже туда безумный народ не пустил своего князя. Все причетники⁵⁶ были пьяны, и сторож велел положить тело на паперть⁵⁷. Жалко было смотреть и слушать, как добрый и чувствительный Козьма, горько рыдая над телом и целуя покрытые кровью руки государя, говорил о своем горе: «О добрый князь мой! Никто из твоих слуг не узнает тебя, который так ласково принимал и угощал в своем дворце всякого, и Грека, и Латина, и Болгара, и Еврея! А тебя и в храм Божий не пускают!»

Никто не пришел утешать его: он плакал один. Да и некому было разделить его горе: весь народ был в ужасе и смятении. Одни убивали и грабили, другие прятались от убийц и грабителей, третьи плакали об убитых. Одним словом, нельзя пересказать вам всего, что происходило в это время в великом Владимирском княжестве и особенно в Боголюбове! Наконец, священники решились молить Бога о прощении великого злодеяния, сделанного в Русской земле. Помолясь усердно в церквах, они пошли в ризах⁵⁸, с образами, молитвами и пением по улицам. Бунтовщики испугались, вспомнили о Боге, Которого они так прогневали, и усмирились. Тогда граждане и Владимирские священники пришли за телом несчастного государя и повезли его во Владимир. Толпы Владимирцев вышли из города и как только увидели вдали княжеские знамена и услышали печальное пение, все заплакали и упали на колени. Грустно было им видеть в гробу того, кого они раньше встречали с радостью в своих Золотых воротах: Андрей Боголюбский почти всегда возвращался из своих походов с победой над неприятелями. Он построил у въезда такие же Золотые ворота, какие были в Киеве. Сюда въезжал он живой с весельем и славой; сюда везли его и мертвого и похоронили в прекрасной золотоверхней церкви святой Богоматери, им же построенной.

Великий князь Михаил I от 1174 до 1176 года

После несчастной смерти Андрея Боголюбского четыре князя имели право быть его наследниками: два его брата — Михаил и Всеволод и еще два сына его старшего брата — Ярополк и Мстислав Ростиславичи.

Подданные покойного государя разделились в своих желаниях: одним хотелось иметь своими государями Ярополка и Мстислава, другим — Михаила и Всеволода. Глеб Святославич, князь Рязанский, один из Олеговичей, женатый на сестре Ярополка и Мстислава, старался всеми силами, чтобы были выбраны молодые князья, братья его жены; они всегда жили в его доме, и потому он надеялся, что по их молодости будет иметь много власти в великом княжестве. Старания его, хотя и ненадолго, имели успех: Ярополк и Мстислав были выбраны, но в этом случае княжество разделилось на два: Владимирское и Ростовское. В первом государем был Ярополк, во втором — Мстислав.

Их княжение было непродолжительно. Владимирцы скоро увидели, что не новый государь, а Глеб Рязанский управляет ими, и по согласию с Ростовцами отправили послов к Михаилу, жившему тогда в Чернигове, и велели послам сказать ему так:

«Ты внук Мономаха и старший из князей его рода. Иди на престол Боголюбского».

Михаил был в это время болен, однако согласился на просьбы Владимирских бояр и велел нести себя на носилках в город Владимир. Вместе с ним был и его младший брат, Всеволод. Ярополк, услышав о такой неожиданной новости, пошел навстречу своим врагам; но ни он, ни пришедший на помощь ему его брат Мстислав Суздальский не могли остановить Михаила. Хотя он и был болен, но зато его брат Всеволод храбро сражался и прогнал обоих племянников.

Михаила внесли в город как победителя; народ встретил его с радостью и веселился несколько дней с новым великим князем, который старался исправить все ошибки Ярополка: отдал назад все деньги, взятые из церквей, и выгнал из Владимира чужих бояр, обижавших бедных жителей.

Ростовцы и Суздальцы просили его также быть и их государем. Михаил ездил к ним, принял присягу и приказал войску приготовиться к войне, чтобы наказать Глеба Рязанского за временное овладение Владимиром до приезда великого князя. Но Глеб прислал просить у него прощения и отдал назад все, что вывез из Владимира. В числе прочих вещей был и образ Богоматери Пирогощей. Михаил, видя радость, с которой народ встречал свою святую Заступницу, согласился простить Рязанского князя.

Кончив дело с этим хитрым врагом, Михаил посчитал своим первым долгом наказать убийц брата, Андрея Боголюбского: он приказал всех их утопить в озере, которое с тех пор называлось поганым.

Великий князь Михаил, наверное, отличился бы многими славными делами, но, к несчастью, его болезнь продолжалась, и через год Русский народ лишился доброго государя.

Вступление на престол великого князя Всеволода III от 1176 до 1178 года

Владимирцы тотчас после смерти Михаила Юрьевича собрались перед своими Золотыми Воротами и присягнули брату Михаила, Всеволоду III. Но не так было в Ростове. Там Рязанский князь Глеб Святославич принялся опять за свое прежнее, любимое ремесло: ссорить князей и народ, чтобы пользоваться их ссорами; и Ростовцы, по его совету, объявили, что желают иметь государем не Всеволода, а Мстислава Ростиславича.

Опять началась война, опять полилась кровь Русских! Глеб, защитник Мстислава, доказал во время этой войны, что не имел никакой привязанности к Отечеству, никакой жалости к народу; он нанял злых Половцев и первый привел их в наши северные области, где они до тех пор никогда не были. Под начальством этого жестокого князя они ворвались туда, как голодные волки в овчарню, взяли Боголюбов, грабили церкви, жгли боярские деревни, уводили жен и детей в плен. Но Бог наказал за это Глеба Святославича: он, его сын Роман и Мстислав Ростиславич были побеждены великим князем и посажены в темницу.

В этой темнице объявили беспокойному князю Глебу, что он будет освобожден только в том случае, если навсегда откажется от своего княжества и уедет жить в южную Россию. Он гордо отвечал, что лучше умереть в неволе, нежели согласиться на такое условие, и в самом деле вскоре скончался.

Рязанцы, услышав о несчастье своего князя, испугались сильного Всеволода и сами привезли к нему брата Мстислава, Ярополка Ростиславича. Владимирский народ, увидев опять этого князя, причинившего вместе со своим братом столько бед великому княжеству, пришел в ужасную ярость, ворвался в темницу и ослепил обоих братьев. Не хотел или не мог великий князь сдержать дерзость народа, совершившего это преступление, нам точно не известно; мы знаем только то, что он не наказал злодеев, и оттого нельзя считать его совершенно невиновным в этом деле.

Но Ярополк и Мстислав были меньше всех виноваты в тех беспорядках, за которые их наказали: они были молоды, никогда сами не начинали ссор, а только исполняли приказания Глеба, которого привыкли слушаться, потому что выросли в его доме. Богу было угодно доказать всем их невиновность, и вы очень удивитесь, милые читатели, услышав, что случилось с ними.

Когда их выпустили из темницы, уже слепых, они отправились в южную Россию и, проезжая мимо Смоленска, зашли помолиться в Смядынскую⁵⁹ церковь святых Бориса и Глеба. Оба князя всегда были очень набожны, но в этот раз они с особенным усердием молились и, помня слова Иисуса Христа, не только не проклинали своих врагов, но даже простили их. Бог не оставляет никогда без награды такие добрые сердца, и вообразите же радость и счастье обоих князей, как вдруг в то время, когда они уже заканчивали свою молитву, темнота, покрывавшая их глаза, начала исчезать и вместо нее показалось что-то похожее на прежний, прекрасный свет дня. Бедные князья думали сначала, что они видят это во сне. Но вот они уже различают образа, горящие перед ними свечи, видят всю церковь, наконец, узнают друг друга! Со слезами восхищения и благодарности, громко прославляя святое имя Господа, они упали на колени и обещали всегда быть добрыми и не слушать советов злых людей.

Это чудо разнеслось по всей Руси: все полюбили князей, любимых Богом, и Новгородцы призвали их быть государями в их областях; Мстислав начал княжить в самом Новгороде, Ярополк — в Торжке.

Таким образом, все успокоились, и Всеволод III уже без всякого спора, как старший из Мономаховичей, стал великим Владимирским князем. Старший же из Олеговичей, Святослав Всеволодович, сын Всеволода II, был в это время Черниговским и Киевским князем.

Слово о полку Игореве от 1178 ДО 1185 года

Наверное, многие из вас, дети, с восхищением слушают, когда ваши старшие братья или сестры читают прелестные сказки в стихах Жуковского⁶⁰ и Пушкина. Может быть, вы даже знаете наизусть некоторые из них? Припомнив несколько приятных строчек, прочитайте потом следующие:

Как вам это понравилось, друзья мои? Это небольшой отрывок из поэтического произведения, сочиненного при великом князе Всеволоде Георгиевиче в XII веке, которое называется «Слово о полку Игореве». Мы называем его первым поэтическим произведением, потому что оно самое раннее из дошедших до нас; но надо думать, что и до того времени на Руси были поэты: сочинитель «Слова о полку Игореве» говорит о Соловье старого времени, стихотворце Бояне, который сладко пел о славе наших князей. Сочинения их, вероятно, исчезли во время постоянных войн, пожаров и грабежей, разорявших в старину наше Отечество.

«Слово о полку Игореве» — это повесть или рассказ о походе Игоря. Игорь был внуком знаменитого Олега Черниговского и князем Новгорода-Северского. Этот город находился в земле Северской, там, где теперь Черниговская и Полтавская области. Игорь в молодости был чрезвычайно храбр, любил войну и ради славы был готов с радостью умереть. В 1184 году князья южной России, главным из которых был Святослав Всеволодович Киевский, не сказав ни слова Игорю Северскому, пошли против злых врагов Отечества — Половцев и 30 июля одержали над ними славную победу, взяли в плен 7000 человек, 417 князьков, в том числе знаменитого Кобяка, множество прекрасных Азиатских лошадей и разного оружия. Даже самый храбрый из их ханов, Кончак, был разбит ими несмотря на то, что у него было огнестрельное оружие, которое наши предки называли живым огнем.

Слава о такой победе разнеслась по всей Русской земле. И большие, и малые говорили о храбрых князьях; певцы пели песни об их делах; сказочники рассказывали сказки. Многие завидовали такой славе, и больше всех князь Игорь Северский. Он совершенно потерял прежнее спокойствие и свою веселость, сердился на князей за то, что они не пригласили его идти вместе с ними; думал только о том, как бы прославиться больше их, и для этого начал вместе со своим младшим братом Всеволодом Курским тайно готовиться к походу. Не прошло и года, как уже оба смелых князя со своими боярами, дружиной и нанятыми Черными Клобуками⁶¹ пошли к Дону. Около этой реки были раскинуты Половецкие шатры. Кончак, совсем еще недавно разбитый Русскими, и пять других ханов удивились, увидев их опять перед собою. С ужасной злобой, с сильным желанием отомстить бросились они на наших, однако храбрые князья победили и принудили Половцев бежать и оставить им в добычу весь стан и даже свои семейства.

Весело пировали Русские князья в завоеванной земле и в неприятельских шатрах; гордо говорили: «Что скажут теперь князья и наши братья? Они победили Половцев у себя, дома, и не смели идти в их землю; а мы уже в ней, скоро будем и за Доном, где никогда еще не были наши отцы; истребим всех поганых⁶² и достанем себе вечную славу».

Такая гордость, такое ненасытное желание прославиться истреблением невинных людей никогда не остаются без наказания. Это случилось и с Игорем. Он хотел истребить всех Половцев, а между тем они собрали свои силы и на берегах реки Каялы истребили почти все Русское войско! Некому было даже принести в Отечество известие об их несчастье: все оставшиеся в живых были уведены в плен, в том числе князь Игорь и его брат Всеволод.

К счастью, случилось в это время проезжать по Каяле каким-то купцам: им Половцы поручили сказать в Киеве, что теперь они могут обменяться со Святославом пленниками.

Получив это известие, все князья опечалились; Святослав Киевский даже плакал; но никто не пошел выручать князей из плена, боясь такой же участи. Однако Игорь вскоре возвратился сам. Один крещеный Половчанин помог ему убежать от хана Кончака, который, несмотря на свое жестокое сердце, уважал храброго Игоря и не обижал его во время плена, а позволил ему жить, как князю, иметь у себя слуг, священника и забавляться ястребиной охотой. Поэтому Игорь не сразу согласился бежать от своего благородного неприятеля: только сильное желание увидеть печальную супругу, детей и свой народ заставило его решиться на такой поступок, который он всегда называл постыдным.

Кончак не рассердился за это на Игоря, но, как сказано в «Слове о полку Игореве», упустив сокола, хотел опутать соколенка. Дело в том, что у Игоря был молоденький сын, Владимир, такой же храбрый, как и отец. Он был с ним в этом походе и не отставал от отца ни в каких опасностях. Вместе с ним попался и он в плен. Это и был тот соколенок, которого хотел опутать хан Кончак. Такими словами сочинитель нашей первой поэмы хотел сказать, что благородный Кончак желал привязать к себе молодого Владимира любовью и благодарностью и сделал это, выдав за него свою прекрасную дочь. Два года прожил молодой князь в своем новом семействе; на третий стал просить тестя отпустить его на родину, и добрый Кончак согласился: Владимир уехал из земли Половецкой вместе со своей женой.

Вот этот несчастный поход и плен Игоря описаны в «Слове о полку Игореве». Чтобы оценить все его достоинства, надо хорошо понимать старинный язык наших предков, а вы видели из нескольких строк в начале этой главы, что это еще для вас невозможно, мои читатели. Итак, подождите, пока будете постарше: тогда вы верно поймете, в чем состоит его поэтическое достоинство. А до тех пор будьте довольны теми немногими строками, которые прочли здесь. Я постараюсь сделать их более понятными для вас. В них описывается горесть супруги Игоря, которая узнала, что он в плену у Половцев.

Ливония и немецкие рыцари от 1185 до 1202 года

На берегах Балтийского моря, на северо-западе России, жили в XII веке Латыши и Чудские народы, или просто Чудь. Хотите ли вы знать, как попали к нам Немецкие рыцари? Послушайте.

В то время все Европейские народы, принявшие христианскую веру, очень заботились о том, чтобы не было нигде идолопоклонников. Почти в каждом государстве были люди, которые, чувствуя истину христианской веры, так усердно желали обратить всех в веру христианскую, что собирались по несколько человек вместе и старались всеми силами крестить всех неверных, где бы они ни жили, и защищать церковь Божью от всех ее врагов. Такие люди разъезжали по всем странам, где думали найти идолопоклонников, и часто даже силой заставляли их быть христианами.

Чудские народы и Латыши еще не имели никакого понятия об истинном Боге, и вот христиане разных государств задумали просвещать их. Чаще всего приходили к ним Шведы, Датчане и Немцы. Бедные народы много терпели от своих просветителей: учили их не с той кротостью, пример которой показал нам наш Спаситель, но с жестокостью, можно сказать, даже со злодейством. Просветители даже убивали тех, кто не слушал их, и, завладев землями убитых, селились сами в их жилищах. В 1186 году один из просветителей по имени Мейнгард построил первую Латинскую церковь в городе Икскуле на реке Двине. Римский папа⁶³ был так доволен усердием этого Мейнгарда, что сделал его епископом Ливонским, и с тех пор Немцы получили большую власть в Ливонской земле. Эта власть еще больше увеличилась в 1197 году, когда после смерти Мейнгарда приехал из Германии епископом Ливонским Алберт фон Буксгевден. Он привез с собой множество своих родственников, Немецких купцов и воинов, чтобы поселить их в своем епископстве, и для этого заложил в 1200 году город Ригу. Алберт был очень умен и хитер: чтобы еще больше утвердиться в Ливонии⁶⁴, он выпросил у Папы позволение учредить военный и духовный орден рыцарей, которые бы защищали Ливонскую церковь, покоряли земли неверных и крестили их. Этих рыцарей называли Меченосцами⁶⁵, или Рыцарями святой Марии (1202 г.). Последнее название они получили оттого, что церковь, которую им нужно было защищать, была во имя Пресвятой Богородицы. Они так усердно помогали своему епископу, что бедные Латыши и Чудь боялись их как огня! Из страха к проповедникам они тотчас соглашались креститься и быть подданными епископа. Чтобы заставить их отдать все, что было у них самого лучшего, стоило только надеть белый плащ с красным крестом рыцаря! Завидев издали эту страшную одежду, идолопоклонники прятались, куда только могли; многие убегали в дремучие леса и оставались там жить. Если кто-нибудь из них умирал, они плакали над ним, клали в гроб его пищу, питье, топор, немного денег и говорили: «Ступай, бедняк, в лучший мир, где не тебе Немцы, но ты Немцам будешь приказывать». По этому можно судить, как во зло употребляли имя Божие эти жестокие рыцари-меченосцы и даже сам епископ!

При такой силе и при таких злодеяниях не удивительно, что владения Рижского епископа беспрестанно увеличивались, и скоро нападения рыцарей с Ливонцами на соседние с ними Полоцкие, Псковские и Новгородские земли стали страшными для нашего бедного Отечества, и без того разоряемого ссорами собственных удельных князей и нерешительностью, даже можно сказать, слабостью великого князя Всеволода Юрьевича, который, продолжая спокойно княжить в северных Русских областях, казалось, мало заботился о южных и совсем не думал, что Россия счастлива только тогда, когда зависит от одного государя. Вместо того, чтобы держать в страхе южных удельных князей, он позволял им настолько своевольничать, что, наконец, они полностью по своей воле распоряжались своими владениями и беспрестанно отнимали их друг у друга. Самым смелым, сильным, хитрым и жестоким из них был Роман Мстиславич Волынский, правнук Мстислава Великого. История о его делах так велика, что надо рассказать ее в особой главе.

Роман Волынский и княжество Галицкое от 1198 до 1212 года

Ярослав Владимиркович, сын первого Галицкого князя Владимирка Володаревича, был достоин своего знаменитого отца, которого мои читатели, конечно, помнят, потому что он был племянником ослепленного Василька и основателем Галича в княжение Всеволода II. Ярослав Владимиркович увеличил еще больше это новое княжество и сделал его страшным для своих соседей, Венгерцев и Поляков. Но зато его единственный сын Владимир вовсе не походил ни на своего отца, ни на деда. Причиной этого было баловство матери, которая сначала позволяла ему всевозможные шалости, а потом уже не могла унять избалованного сына!

Нельзя описать всех беспорядков, которые были при Владимире, когда после смерти отца он стал Галицким государем. Вместо того, чтобы заниматься делами, он предавался невоздержанию, веселился, как безумный. После этого вы можете представить себе, что при таком государе бояре могли делать все, что хотели. Бедный народ терпел ужасные притеснения, начал роптать и, наконец, взбунтовался. Но надо сказать к чести нашего простого народа, что сам он никогда не забывает почтения к своему государю, а всегда какие-нибудь дурные люди могут его этому научить. Так случилось и в Галиче. Самым близким соседом Галичан был Роман Мстиславич Волынский, князь гордый, хитрый, властолюбивый. Беспрестанно слыша о беспорядках Владимира, он знал, что будет нетрудно взбунтовать недовольный народ и заставить его изгнать слабого государя. Он надеялся также, что Галичане, сделав это, непременно изберут его своим князем.

Надежда его исполнилась. Владимир вынужден был бежать в Венгрию, а Роман Мстиславич тотчас был призван Галичанами на его престол. Но это было ненадолго.

Венгерский король Бела так же, как и Роман, хотел завладеть Галичем и послал туда с войском своего сына Андрея, который, выгнав Волынского князя, сделался сам Галицким королем. Несчастный же Владимир был посажен в темницу в Венгрии.

Но и царствование Андрея было непродолжительно. Все князья южной России с досадой видели, что прекраснейшая область в их Отечестве была в руках чужеземцев; все они бросились отнимать ее у Венгров, но никто не преуспел в этом, потому что все они, по своему обыкновению, перессорились. Андрей радовался этим ссорам и уже думал спокойно владеть чужой областью, как вдруг совсем неожиданно лишился ее.

Владимир Ярославич Галицкий был посажен по приказанию Венгерского короля в высокую башню. Ему удалось однако уйти оттуда в окно по веревкам, свитым из простыней и занавесов кровати. Немецкий император Фридрих Барбаросса и Польский король Казимир Справедливый были его покровителями. Последний даже дал ему войско, чтобы выгнать Венгров из Галича. Галичане радовались этому, потому что их новый государь, Андрей, принес им еще больше зла, чем Владимир. Он и приехавшие с ним Венгры так презирали Русских, что даже в наших церквах устраивали лошадиные стойла! После этого, подумайте, могли ли они не радоваться возвращению Владимира? По крайней мере, он был с ними одной веры.

Владимир, выгнав Венгров, боялся других искателей Галича и для этого просил о покровительстве великого князя Всеволода Юрьевича. Он писал ему так: «Будь моим отцом и государем, я Божий и твой и со всем Галичем, но только твой; тебе одному хочу повиноваться». Такие слова государя знаменитого княжества были лестны для гордого Всеволода, и он объявил себя его защитником.

Через несколько лет Владимир умер, не оставив детей. Тогда-то ужасна была судьба несчастного Галича! Роман Волынский тотчас явился туда с Поляками, которых выпросил на помощь себе у Польского короля. Галичане, зная жестокий нрав этого князя, умоляли сына Казимира, чтобы он сам управлял ими или прислал наместника. Однако он не согласился и силой сделал Романа их государем.

Если бы бедные Галичане знали это, то, наверное, не показали бы Роману, что так сильно ненавидели его: дорого заплатили они за эту ненависть! С самого начала его княжения не проходило дня, чтобы кто-нибудь из бояр не был казнен. Лучших из них он умерщвлял, живых зарывал в землю, расстреливал и потом присваивал себе их имения. Любимая пословица его была: «Если хочешь есть мед, то надобно задавить пчел». После этого я уже не буду рассказывать вам, читатели мои, каково было княжение Романа. Вы сами поймете.

Страшный Галицкий князь был жесток не только к своим подданным. Узнав, что его тесть и наследник умершего Святослава Киевского, князь Рюрик Ростиславич, замышляет с Олеговичами отнять у него Галич, Роман собрал свое войско раньше их, явился в Киев, покорил всех, и его тесть с женой и их дочерью, супругой Романа, очень не любимой им, были насильно пострижены и заключены в один из Киевских монастырей.

Роман Мстиславич, поступив так жестоко со своей бедной супругой, женился на другой. Воюя беспрестанно с соседними народами и беспрестанно побеждая их, он так прославился своими завоеваниями, что Волынские историки называют его великим и даже самодержцем всей Руси. Может быть, стараясь загладить преступления своей молодости раскаянием и добрыми делами, он так же, как и святой Владимир, заслужил бы подлинно это название великого, но его жизнь и счастье не были так продолжительны, и в 1205 году он был убит в сражении с Поляками. Его молодая супруга, оставшись вдовой с двумя маленькими сыновьями, терпела много горя. Старшему из них, Даниилу, наследнику Романа, было только четыре, младшему — Васильку два года.

Князья южной России и особенно постриженный князь Киевский, Рюрик, спешили воспользоваться смертью Романа Мстиславича и явились в Галич. С другой стороны туда шли Поляки. Испуганная княгиня с обоими сыновьями бежала в наследную область своего супруга, Владимир-Волынский, но и там пробыла недолго.

Князья Северские, сыновья Игоря, известного неудачным походом на Половцев, ставшие, с общего согласия Олеговичей, государями Галицкими, требовали от Владимирцев, чтобы они выдали им маленьких сыновей Романа — или столица их будет разрушена. Народ хотел умертвить посла, привезшего это известие, и просил княгиню надеяться на его защиту; но нежная мать, страшась одной мысли потерять своих милых детей, не решилась остаться вблизи врагов и ночью бежала из дворца вместе с обоими сыновьями, а также с дядькой старшего, боярином Мирославом, и кормилицей⁶⁶ младшего. С ними был также и священник, вероятно, духовник княгини, отец Юрий. Подойдя к городским воротам, несчастные беглецы нашли их уже запертыми и вынуждены были пролезть сквозь небольшое отверстие развалившейся стены.

Долго шли они пешком до границ Польши. Там король Лешко Белый ласково и дружески принял княгиню. Судьба несчастного семейства так тронула его, что он обещал ему всю возможную помощь и послал маленького Даниила с письмом к Венгерскому королю Андрею. В этом письме он напомнил Андрею о его дружбе с Романом, отцом Даниила, и призвал его вступиться за изгнанников и возвратить им их наследственные владения. Андрей также очень ласково принял маленького князя, но ни тот, ни другой ничего для него не сделали, потому что богатые подарки Северских князей, завладевших Галичем, вскоре изменили расположение Венгрии и Польши к семейству: Романа Мстиславича. Однако вдова и его сироты жили при этих двух дворах, где мы ненадолго оставим их, чтобы взглянуть на то, что делается на севере России.

Мстислав Мстиславич Удалой, князь новгородский от 1210 ДО 1218 года

Великий князь Всеволод III имел много детей (10 сыновей и 4 дочери), и по этой причине наши предки называли его Великим Гнездом. Сыновья его были: Константин, Георгий, Ярослав, Владимир, Святослав, Иоанн, Борис и Глеб. Всех их он любил с одинаковой нежностью. Весело и богато праздновал он рождение каждого из них, но еще веселее и торжественнее постриги их.

Это слово, наверное, непонятно для наших читателей, и поэтому поспешим объяснить его.

Слово «постриги» значило в старину праздник первого обрезания волос у мальчика, когда ему исполнится четыре года. Наши предки считали это обрезание важным обрядом: оно означало, что мальчик, которому при епископе, боярах и гражданах стригли волосы и которого сажали на лошадь, вступал в звание гражданина и воина. Чем знатнее были родители, чем нежнее они любили сына, тем богаче были постриги малютки. Но никто не давал при этом таких пышных пиров, как Всеволод III. Он угощал тогда всех союзных князей, одаривал их золотом, прекрасными лошадьми, дорогими одеждами, одаривал и своих бояр мехами, позволял народу пировать и веселиться на княжеском дворе.

Когда же все сыновья великого князя выросли, его любовь стала особенно заметна ко второму сыну, Георгию. Он даже назначил своим наследником его, а не старшего сына, Константина. Это стало причиной для ссоры между братьями, которая и началась после смерти отца. Примирителем их был Мстислав Мстиславич Удалой, князь знаменитый, добрый, великодушный. Его дела заслуживают особого внимания, и поэтому надо рассказать его историю еще до того времени, когда он помирил двух братьев.

Вы видели, сколько беспорядков происходило в продолжение тридцатисемилетнего княжения Всеволода III; вы видели, что его нерешительность не могла удержать в повиновении князей южной России, которые вовсе не считали его своим государем. В северных областях его власть была гораздо действеннее, так что он мог держать в страхе беспокойных Новгородцев и по своей воле менять их князей. Гордые Новгородцы славились богатой торговлей. Всеволод Юрьевич знал, что, препятствуя этой торговле, можно скорее покорить сильный Новгород, и не ошибся! Как только он начал мешать Новгородским купцам торговать по России заморскими товарами, а чиновникам разъезжать по Двинской земле за податями, вольные люди, чтобы умилостивить хитрого князя, вынуждены были выбрать своим государем одного из его сыновей по имени Святослав. Всеволод только того и ждал, и с тех пор начались несчастья Новгорода! Вместе с четырехлетним Святославом Всеволодовичем приехали в Новгород опытные Владимирские бояре, управлявшие Новгородом от имени маленького князя. Много несправедливостей и обид терпели Новгородские граждане от этих приезжих бояр, но не смели жаловаться, потому что боялись, что придется терпеть еще больше. Надеясь на Бога, они ожидали помощи от него одного.

Эта надежда не обманула их: к ним явился защитник, сын их прежнего любимого князя, знаменитого Мстислава Храброго, также Мстислав, названный потом Удалым. Этот молодой князь, горячо любивший свое Отечество, с печалью смотрел на беспорядки, происходившие во всех его областях, и решил употребить все свои силы, чтобы поправить дела и примирить, насколько это возможно, князей. Дела было довольно для великодушного Мстислава Мстиславича: беспорядки были и в Киеве, и в Галиче, и в Новгороде. Прежде всего он отправился в этот последний город, объявил себя защитником Новгородцев, которые, с восторгом принимая нового государя, называли его своим спасителем, отцом, своим воскресшим Ярославом! Он усмирил Владимирских бояр и отправил их вместе с маленьким Святославом к великому князю. Потом он защитил Новгородские земли от нападений Немецких рыцарей и Литовцев, принудил Чудь заплатить ее обычную дань Новгороду и наконец, приведя все в порядок, объявил на вече, что должен идти в южную Россию, где жадные Венгры, Поляки и Олеговичи безжалостно мучили бедных жителей.

Новгородцы со слезами расстались с незабвенным князем, благодетелем их Отечества, и призвали на свой престол его зятя, Ярослава Всеволодовича. Но как он был не похож на своего доброго и благородного тестя! Ярослав думал, что одна строгость может удержать в повиновении беспокойных Новгородцев, и довел эту строгость до такой жестокости, что во время случившегося голода выехал со всем своим семейством в Торжок и не послал в Новгородскую столицу ни одного воза с хлебом. Добрый Мстислав Мстиславич, услышав о делах зятя, приехал утешить Новгородцев. Он надеялся, что успеет помирить их с Ярославом, но этот строгий князь не хотел и слышать о мире. В это время его отца, великого князя Всеволода III, уже не было на свете, а у двух старших братьев, Константина и Георгия, началась ссора за великокняжеский престол. Войско Георгия было многочисленнее, и всем казалось, что победа будет на его стороне. Он обещал помогать и своему младшему брату Ярославу в его войне с Мстиславом и Новгородцами, но в то же время и Мстислав обещал возвести Константина на великокняжеский престол, если он поможет ему усмирить зятя. Константин Всеволодович явился со своими полками. Сначала благоразумный Мстислав старался всеми силами уговорить князей не начинать междоусобной войны, которая всегда бывает величайшим злом для государства; он ласково просил их признать великим князем старшего брата и возвратить Новгородцам взятые у них Ярославом города. Но гордые князья с насмешкой отвечали, что они со своими храбрыми Суздальцами могут противиться всем Русским вместе, а Новгородцев закидают и одними седлами. Ответив столь дерзким образом, они созвали к себе в шатры своих воевод, приказали им не щадить в битве никого, а убивать всех без разбора и, думая непременно завоевать всю Русь, уже делили ее между собой. Георгий определил письменным договором, какие области останутся его братьям, какие останутся за ним, и, окончив эти распоряжения, послал сказать Мстиславу и Константину, что он и его брат, Ярослав, хотят сражаться с ними на Липецком поле.

Заметьте, милые читатели, как Бог всегда наказывает людей гордых и слишком надеющихся на себя! Георгий и Ярослав пришли на Липецкое поле, думая непременно победить своих неприятелей, и вместо этого были побеждены сами! Новгородцы и полки Константина под начальством героя Мстислава показали редкую храбрость. Неприятели вскоре побежали от них и на каждом шагу оставляли мертвых: победители гнались за ними, не щадя никого. Ярослав ушел в свой Переяславский удел и в гневе умертвил там многих Новгородских купцов, а Георгий прискакал во Владимир. Напрасно умолял он Владимирцев защитить его: спустя два дня пришел к ним Мстислав, и все покорились ему и Константину. Георгий, выезжая из столицы, с горестью жаловался на Ярослава и винил его во всех своих несчастьях.

Но доброму Константину горестно было видеть в изгнании брата: через несколько месяцев он призвал его к себе и, чувствуя, что стал слаб здоровьем, объявил его своим наследником.

Между тем, храбрый Мстислав во второй раз простился с Новгородцами. Хотите ли послушать, как говорили тогда Новгородские князья со своими подданными на их вече? Вот некоторые слова Мстислава: «Клянусь святой Софии, гробу отца моего и вам, добрые Новгородцы! Чужие народы владеют знаменитым Галицким княжеством: я хочу изгнать их. Но вас не забуду и желаю, чтобы мои кости лежали у святой Софии, там, где покоится мой родитель!».

Он точно исполнил свое намерение и вскоре по приезде в Галич развеял, как пыль, многочисленных врагов этой несчастной земли. Главными из них были Венгры и Поляки, которые, убив самым жестоким образом Игоревичей, посадили на престол их двух соединенных браком детей: Коломана, сына короля Венгерского, и Соломею, дочь короля Польского.

Таким образом, Венгры и Поляки уже полностью завладели наследством детей Романа Мстиславича, короновали Коломана и Соломею как короля и королеву Галицких, и их бояре управляли, как хотели, государственными делами. Своевольство их дошло, наконец, до того, что они хотели изменить и Греческую веру Галичан на Латинскую, уже выгнали наших священников и принуждали всех Русских стать католиками. Вот это притеснение нашей православной веры заставило Мстислава Храброго поспешить на помощь к бедному Галицкому народу.

Для героя, прославившегося необыкновенными делами, нетрудно было победить расстроенное войско Венгров, не имевших опытного начальника, унять своевольных бояр и взять в плен их государей. Галичане, благословляя своего избавителя, называли его своим красным солнышком, а Русские епископы, возвращенные им на родину, возвели его на Галицкий престол.

Вы, наверное, ожидали, что добрый и справедливый Мстислав отдаст это княжество Даниилу, законному наследнику Романа, и это было бы желательно, потому что Даниил, будучи еще ребенком, подавал своими отличными качествами прекрасную надежду быть со временем знаменитым князем. Но Мстислав имел недостаток, который имеют почти все добрые и откровенные люди: он был легковерен и, не умея лгать, думал, что и все люди говорят правду. Хитрые Галицкие бояре, подкупленные Венграми, старались воспользоваться этою слабостью и уверили его, что народ не любит Даниила, и что мир с Венгерским королем гораздо выгоднее для Галича, нежели война с ним. Мстислав сожалел об этом, потому что любил Даниила и даже отдал за него свою дочь; но, чтобы не ссориться с Венграми, не только отпустил в Венгрию Коломана и Соломею, но и уговорил свою другую дочь выйти замуж за младшего сына Венгерского короля и обещал дать за нею в приданое Галич. Это была большая ошибка Мстислава, ошибка, которая причинила вскоре новые беды Галичанам. Даниил Романович, уважая тестя, не роптал на него и остался князем только в Волыни.

Русь покоренная *XIII–XIV века*

Нашествие татар от 1219 до 1238 года

Если, читая эту историю, вы, милые дети, часто жалели о несчастьях нашего бедного Отечества, если вас огорчало то, что приходилось терпеть нашим добрым предкам, то вы вдвое больше будете огорчены теперь: ни злые кудесники, ни дикие Печенеги и Половцы, ни появившиеся вновь Литовцы и Немецкие рыцари, ни ссоры князей и их ненависть друг к другу не причинили столько бед Русской земле, как ужасное, неслыханное несчастье, которое в нашей истории называется нашествием Татар!

Одна мысль, что Бог наказывает в здешней жизни только тех людей, которых по своему человеколюбию хочет сделать лучшими, могла поддержать наших предков в страданиях и спасти от совершенной погибели в течение этого ужасного, более двухсот лет продолжавшегося бедствия! Пусть же эта мысль о Божьей любви будет утешать нас при чтении о прошедших бедствиях нашей милой Родины.

В то время Татары вовсе не походили на их смирных и честных потомков, спокойно живущих в некоторых землях, например Тобольской, Казанской, Таврической. То были грубые, полудикие, бесчеловечные воины, жившие в Азии, к югу от Иркутска, добывающие пищу за счет звериной ловли, скотоводства и грабежа. Об их природной жестокости вы можете судить по рассказу о детстве их самого знаменитого хана, или царя, Темучина.

Он стал ханом в тринадцать лет после смерти своего отца, Езукая Багадура. Подданные его вдруг взбунтовались против хана-ребенка. Что же сделал этот ребенок, этот тринадцатилетний Темучин? Он собрал войско, усмирил бунтовщиков и приказал сварить их живьем в семидесяти котлах кипящей воды! Один такой поступок показывает вам ужасные нравы народа, у которого даже дети были так злы и безжалостны!

Этот молодой Темучин больше всех других ханов прославился завоеваниями и победами. Он покорил не только многие соседние орды⁶⁷: Татарские, Монгольские и Киргизские, но даже был в Китае и сжег главный город Китайцев — Пекин. Подданные Темучина считали его человеком необыкновенным, посланным к ним от Бога для прославления их царства. Эта мысль еще больше утвердилась в них с тех пор, как к ним явился какой-то мнимый пророк⁶⁸, или колдун, вероятно, подкупленный ханом, и объявил всему народу и Татарскому войску, что Бог отдает Темучину всю землю и повелевает ему называться впредь Чингисханом, или Великим ханом. После такого объявления Темучин, или Чингисхан, больше уже не встречал неприятелей среди Татарских народов: все они почитали за грех противиться повелению Божию. Не находя больше противников в Азии и все еще желая увеличить свою славу, Чингисхан пошел в 1223 году к западным странам и там решил судьбу России!

Недалеко от берегов Каспийского моря полководцы Чингисхана встретили Половцев, разбили их и гнались за ними до самых наших границ. Побежденные Половцы убежали в Киевскую область, и в их числе был хан Котян, тесть⁶⁹ Мстислава Удалого. Этот хан встревожил всю Россию своими рассказами о страшных Татарах, умолял князей идти против них, уверяя, что если они не сделают этого, то Татары придут и в Русскую землю, так же, как пришли в Половецкую.

Наши князья, всегда любившие войну и славу, не со страхом, а с жадностью слушали рассказы старого Котяна; им хотелось лететь навстречу новым, еще невиданным врагам, и вот самые храбрые из них: Мстислав Галицкий, Мстислав Черниговский и Мстислав Киевский со многими молодыми князьями, не согласившись со старшими, безрассудно пошли искать Татар! В то время великого князя Константина Всеволодовича уже не было на свете, и Владимирский престол принадлежал его брату, Георгию II. Георгий, воюя с Камскими Болгарами, побеждая их и основывая новые города в завоеванных местах (в это время князь Георгий основал Нижний Новгород в месте слияния Волги и Оки), не мог участвовать в походе южных князей.

На Днепре смельчаки встретили Татарских послов. Они еще не начинали ссоры и, напротив, приглашали наших князей бить вместе с ними Половцев, которых Татары называли своими рабами и конюхами. Но князья как будто сами желали своей погибели: они думали, что мирные предложения Татар происходят из-за трусости, и с гордостью отвергли их. Молодой князь Волынский, Даниил, вместе со своим тестем, Мстиславом Храбрым, первые бросились на показавшийся неприятельский отряд и совершенно разбили его. Эта первая удача заманила дальше минутных победителей: они переправились со всем войском за Днепр и девять дней шли до реки Калки*. Здесь-то на берегах этой несчастной для Русских реки, начались бедствия для нашего Отечества; здесь-то 31 мая 1223 года наши предки потерпели ужасное поражение, от которого не спасли их ни храбрость всего войска, ни отчаянное мужество неустрашимого Даниила Волынского! Этот герой в пылу сражения не почувствовал раны, полученной в грудь, и продолжал бить Татар. Все наше прекрасное войско исчезло: шесть князей и семьдесят славных богатырей были убиты! Едва ли десятая часть их спаслась бегством вместе с Мстиславом Галицким и Даниилом Волынским.

Победители преследовали побежденных до самого Днепра. Жители городов и селений, чтобы смягчить своих врагов покорностью, выходили к ним навстречу с образами и крестами; но у Татар было правило, что побежденные не могут быть друзьями победителей. Следуя этому правилу, жестокие Татары убивали всех, кого встречали, не щадя ни стариков, ни женщин, ни даже детей! Народ во всей южной России был в ужасе: ожидая неминуемой смерти, все молились Богу в церквах и домах, — и Милосердный сжалился над слезами христиан и еще на несколько лет отсрочил их погибель: Татарские полководцы вдруг получили повеление от Чингисхана возвратиться к нему в Азию.

Нельзя описать той радости, которую почувствовали Русские, услышав, что страшные враги удалились из их Отечества! Не зная, откуда они приходили и куда ушли, все считали их наказанием небесным, но народ, к несчастью, скоро забыл про это наказание! Двенадцать лет не было слуху о Татарах, и Русские князья вместо того, чтобы воспользоваться этим временем и соединенными силами укрепить свое расстроенное государство, продолжали свои разногласия. Двое из них, Михаил Черниговский и Ярослав Всеволодович, уже известный нашим читателям брат великого князя, ссорились за Новгород: непостоянные Новгородцы избирали то одного из них, то другого. Наконец, там утвердился Ярослав, имевший гораздо больше прав на эту беспокойную область и по той храбрости, с которой он защищал ее от нападений Литовцев и Немецких рыцарей, и по тому усердию, с которым старался загладить свою прежнюю жестокость к Новгородцам. Однако княжение его у них было непродолжительно: в 1236 году он был призван на Киевский престол. Князем же Новгородским остался его сын, молодой Александр Ярославич, который потом прославился знаменитыми делами, заслужил имя Невского и даже еще больше — заслужил небесный венец Святого!

Великий князь Георгий II, усмирив Болгар, спокойно жил во Владимире и, следуя примеру своего отца, не вмешивался в ссоры князей, не старался ни усмирять непокорных, ни мирить несогласных. Время от времени он ходил воевать с Мордвою. Это был народ, живший недалеко от Камских Болгар, по берегам Волги.

Мстислав Галицкий после неудачного сражения при Калке уже не мог называться Удалым. Уныние совершенно изменило его нрав: он стал слабым, недоверчивым, позволил Галицким вельможам управлять собой, позволил им даже оклеветать своего доброго, благородного зятя, Даниила Волынского и, поверив их клевете, поссорился с ним. Во время этой ссоры он исполнил обещание, давно данное Венгерскому королю: отдал свою дочь и Галицкий престол его сыну, а себе оставил только небольшую Подольскую область. Великодушный, верный своему слову Мстислав скоро раскаялся в своем поступке: Венгерский королевич отплатил ему неблагодарностью, а добрый Даниил оставался ему верным и во время их ссоры, и тогда, когда уже открылась клевета бояр. Обманутый, унылый Мстислав не смог долго переносить бесславную жизнь и скончался в 1228 году.

Его смерть стала новым поводом для ссор. Даниил и Михаил Черниговский спорили с Венгерским королевичем за Галич, который, наконец, после смерти королевича достался Михаилу. Даниил просил великого князя и его брата Ярослава Всеволодовича Киевского помочь ему возвратить наследственную область и, получив их ласковое обещание, надеялся, наконец, быть счастливым государем в своей милой родине, как вдруг все княжества снова встревожились, все люди снова с ужасом услышали страшную весть о врагах, которых почти забыли: наступил 1237 год и с ним бедствие нашего Отечества!

Чингисхан умер в 1227 году. Он завещал своему сыну и наследнику Октаю закончить после него завоевание всего света и мириться только с побежденными народами! Октай, такой же злой, как и его отец, спешил исполнить это приказание: он сам покорил все страны, находившиеся недалеко от его государства, а своего племянника, Батыя, и с ним 300 000 воинов послал завоевывать северные берега Каспийского моря и другие, соседние с ним, земли. Эти другие земли были Русские.

Батый в 1237 году уже был в Камской Болгарии и разорил столицу Болгар Великий-город. Едва эта весть успела дойти до Русских, как Татары были уже в Рязанской области и послали нашим князьям двух послов и какую-то колдунью, которые объявили, что если Русские хотят остаться живы, то должны стать данниками и рабами Татар и тотчас же прислать к ним десятую часть всего их имущества. Князья удивились такой дерзости и гордо отвечали: «Пока мы живы, ничего не дадим; когда же не будет нас, тогда все возьмите».

После такого благородного ответа князьям следовало бы забыть свои разногласия, думать только о спасении Отечества и всеми соединенными силами ударить на врагов, но они не сделали этого, они бесчеловечно отказывали друг другу в помощи и за это пострадали, пострадали ужасно!

Рязань, напрасно ожидавшая защиты от великого князя Георгия, погибла первая. Несчастные жители защищались пять дней, не сходя с городской стены; на шестой день Татары ворвались в город, убивая без всякого милосердия всех встречавшихся им людей: они не пощадили ни князя, ни супруги, ни его матери! Варвары распинали пленников, связывали им руки, стреляли в них, как в цель для забавы, жгли священников, обращали в пепел дома и монастыри! Одним словом, невозможно описать всех ужасов, происходивших тогда! Небольшое повествование о них есть в стихотворениях Языкова: это рассказ о славной смерти одного из Рязанских бояр, Евпатия Коловрата. Во время бедствия Рязани он был с одним из Рязанских князей в Чернигове. Там он услышал о нашествии Татар и гибели Рязани. Исполненный пламенного желания отомстить бесчеловечным неприятелям, Евпатий с избранной дружиной бросился вслед за Татарами, догнал и разбил их задние полки, так что испуганные Татары думали, не ожили ли Рязанские мертвецы и не они ли гнались за ними. Но эта отчаянная храбрость не принесла никакой пользы русским: Евпатий и горсть его неустрашимых товарищей пали под ударами бесчисленного множества Татар.

Вот стихи Языкова, в которых вы увидите подробный рассказ о знаменитом подвиге Евпатия.

Татары, разорив Рязань, шли далее к Владимиру. Дорогой Батый сжег Москву, взял в плен сына великого князя, Владимира, умертвил Московского воеводу и почти всех жителей. Тогда-то гордый великий князь, слишком полагавшийся на свои силы, ужаснулся и, поручив столицу двум своим сыновьям, Всеволоду и Мстиславу, удалился в Ярославскую область, на берега реки Сити собирать ополчение против врагов.

2 февраля 1238 года Татары пришли к Владимиру и скоро приготовили все нужные для приступа орудия и лестницы. Князья и бояре увидели свою погибель, но не хотели просить постыдного мира у варваров: они решили умереть со славой. Их супруги были достойны таких героев и думали точно так же. В то время, когда князья отдавали свои последние приказания на городской стене и ободряли бедных жителей, их княгини со своими детьми и всем двором собрались в церкви Богоматери и просили епископа посхимить* их.

Посхимление — это такой обряд, который совершается над принявшими монашество тогда, когда они хотят совсем отказаться от света и даже не говорить ни с кем из людей: это все равно, что заживо умереть. Семейство великого князя и его знаменитые вельможи⁷⁸ желали такой смерти: они простились с жизнью, со всеми друзьями, отказались даже от утешения видеть друг друга — потому что лица схимников* бывают завешены покрывалами — и молили Бога только о прощении своих грехов и о спасении Отечества.

7 февраля, после заутрени, Татары начали приступ и скоро ворвались в город. Все падало перед ними, и бедные затворившиеся в церкви схимники не могли спокойно умереть: злые Татары вломились и к ним, ограбили все драгоценности с образов, все богатые княжеские одежды, которые хранились в ризнице⁷⁹. Обычно большую часть людей они убивали, немногих брали в плен, и эти немногие, не покрытые одеждой, умирали по дороге от жестокого мороза.

Георгий, услышав о гибели столицы и всего своего семейства, горько заплакал и молил Бога послать ему твердость перенести такое несчастье. В то же время он услышал, что Татары продолжали свой ужасный поход и уже разорили Костромской Галич, Ростов, Ярославль, Переяславль, Юрьев и Дмитров. В марте они дошли до Сити, где стоял с войском великий князь. Он пал в первой битве, и Татары взяли в плен его племянника, Василька Константиновича. Бог знает отчего, только этот молодой князь понравился бесчеловечным Татарам. Они не только не стали его убивать, но даже предлагали ему быть их другом и воевать под начальством Батыя. Вы, наверное, догадаетесь, друзья мои, что Василько не согласился на это предложение? «Нет! — отвечал этот бесстрашный князь. — Враги моего Отечества и Христа не могут быть мне друзьями! Злодеи! Есть Бог, и когда-нибудь вы погибнете!» Эти смелые слова привели в такую ярость Татар, что они тотчас же закололи Василька и бросили в лес. Тело несчастного князя было потом найдено Русскими и положено в одной могиле с телом князя Георгия.

Между тем Батый шел все дальше по России, к Новгороду, покоряя все города, лежавшие по дороге. Новгородцы уже ожидали своей погибели, потому что не на кого было надеяться, но судьба спасла их: за сто верст до столицы, окруженной болотами и лесами, Батый вдруг поворотил назад в сторону Калуги. Тут пришел он к небольшому городку Козельску, в котором был тогда государем какой-то еще малолетний князь Василий. Казалось, что Татарам легко будет захватить такой ничтожный городок; но вот что значит верность и мужество подданных: послушайте и подивитесь жителям Козельска! Они посоветовались между собой и решили, как настоящие Русские, умереть за своего князя, хотя этот князь был еще младенцем! «Мы оставим после себя добрую славу, — говорили эти достойные люди, — и за гробом будем бессмертны!» Так они и сделали. Целые пятьдесят дней Татары осаждали их крепость и взошли на вал, только разбив стены специальными орудиями. Но и на валу жители дрались с ними до последней крайности, положили на месте 4000 Татар и легли на убитых врагах.

Татары удивились такой храбрости и с досады на нее назвали Козельск злым городом, а из его жителей не оставили в живых ни одного человека! Но они живы в истории, живы в сердцах всех Русских и без всякого сомнения живы на небесах, в лучах того бессмертия, которого желали.

После злодейств в Козельске Батый оставил, наконец, Русь и пошел в Половецкую землю.

Россия покоренная от 1238 до 1243 года

Уныло стояли развалины городов и селений, через которые прошел ужасный Батый! Печально дымились их обгорелые стены, по пустым улицам лежали непогребенные мертвецы, боязливо прятались живые, лишенные всего, что было дорого для их сердец! Это печальное состояние нашего Отечества описано в «Песне Барда во время владычества Татар в России» поэта Языкова.

Таково было состояние Отечества и наших предков, когда брат последнего великого князя Георгия, Ярослав Всеволодович, как его законный наследник, приехал в прежний счастливый, но теперь уже не походивший на столицу Владимир! Об этом времени русский историк Н.М. Карамзин писал: «Состояние России было самое плачевное: казалось, что огненная река промчалась от ее восточных пределов до западных; что язва, землетрясение и все ужасы естественные вместе опустошили их. Отечество наше походило больше на темный лес, нежели на государство».

Больно было смотреть новому государю на несчастье любимого народа, но он знал, что не слезы освобождают нас от бед: нужнее всего мужество и терпение, и Ярослав спешил показать в них пример своим подданным! Он приказал скорее погребать мертвые тела, чтобы предотвратить заражение воздуха от их гниения, созывал людей, убежавших в леса и отдаленные места, занимался государственными делами. Одним словом, он старался всеми средствами ободрить народ и показать ему, что он еще не потерял надежды на славу и счастье.

Батый не надолго оставил Россию: он только хотел завладеть землей Половцев. Через год он уже навсегда прогнал оттуда в Венгрию их знаменитого хана Котяна с 40 000 воинов и пришел в наши южные области с той же злобой, с тем же зверством, с какими был за год до того в северных областях. Города Муром, Гороховец, Переяславль, Чернигов погибли точно так же, как Суздаль, Владимир, Рязань, Ростов, Ярославль!

Драгоценный, святой для Русского сердца Киев, эта старинная столица и мать наших городов, еще оставался целым; но слух о сокровищах его церквей и дворцов, о богатстве жителей и их многочисленности уже давно дошел до Батыя, и в 1240 году он окружил его со всех сторон своим войском. Еще издали любовались варвары прекрасным положением города на крутом берегу гордого Днепра, его зелеными садами, белой стеной с высокими башнями и воротами; но они не только любовались, они и радовались богатой добыче!

Во время этой радости Татар какой страх, какой ужас был в Киеве! Его князь Михаил бежал вместе с сыном в Венгрию, как только услышал о приближении Батыя! Даниил Галицкий, заступивший на его место, зная, что с небольшим войском нельзя одолеть великую силу Татар, также решил уехать к Венгерскому королю и просить его помощи. Защиту Киева он поручил искусному и храброму боярину Дмитрию.

Но ни искусство, ни храбрость его, ни отчаянное мужество жителей, решивших умереть за Веру и Отечество, не спасли Киева, и 9 мая после двухдневной осады он был взят. Киевляне не сдавались до последнего: даже внутри города наскоро сделали забор около Десятинной церкви; бились еще там и почти все легли на месте! Я не буду рассказывать вам все, что делали Татары после своей победы. Вы уже имеете понятие об их жестокости из описания взятия городов в северной России. Эта жестокость была всегда одинакова, и их зверские сердца не могли ни устать от вечного кровопролития, ни наскучить им! Скажу вам только то, что красота и великолепие старинного Киева с тех пор навеки исчезли. Печерский монастырь, или Лавра*, собор, знаменитая Десятинная церковь были совсем разрушены, и хоть через двести лет потом они опять были восстановлены, но уже совсем не в том величии, как прежде. Татары похитили все их сокровища, искали драгоценности не только во дворцах, но даже в княжеских могилах! Посреди этого всеобщего разрушения сохранилась только наша православная вера, и замечательно, что дикие Татары и впоследствии показывали уважение к Русскому духовенству.

Боярин Дмитрий, начальник неустрашимых Киевлян, попал в плен. Батый, несмотря на свою жестокость, уважал истинное мужество и потому полюбил Дмитрия, брал его с собой во все свои новые походы и даже иногда охотно принимал его советы. Бедный Дмитрий был при своем жестоком победителе и тогда, когда из Киева он отправился разорять Галицкое княжество. Здесь-то добрый и храбрый Русский воевода с ужасом смотрел на погибель своего Отечества и успел оказать ему последнюю услугу: он посоветовал Батыю идти скорее в богатую Венгрию, чтобы ее король не успел собрать сильного войска и напасть на самих татар. Батый послушался его, и несчастная Россия отдохнула! Ее бедствия вместе с Татарами перешли в Венгрию, Кроацию⁸³, Сербию, Дунайскую Болгарию, Молдавию, Валахию. Вся Европа затрепетала, но судьба спасла ее: Батый получил известие, что великий хан Октай умер. Наследником престола был его сын Гаюк, живший всегда в разногласиях с Батыем. Это заставило страшного завоевателя подумать о своих собственных владениях. Привыкнув видеть, что все ему покоряются, он не хотел зависеть от великого хана, и потому решил основать свое собственное владение, которое бы признавало над собой одно его имя, а не власть Гаюка. Для этого он выбрал место около нынешней Астрахани и на берегу реки Ахтубы, в 60 верстах от устья Волги, велел строить город Сарай. Все владение Батыя называлось Золотой, или Капчакской Ордой. Орда же его младших братьев, находившаяся около Аральского моря, называлась Малой.

Бродя по Астраханским и Донским степям, наблюдая за постройкой своей новой столицы, Сарая, имея под начальством полмиллиона воинов, Батый не заботился о новом великом хане и объявил себя повелителем всех Русских областей, Половецкой земли, Тавриды⁸⁴, Кавказских стран и всех земель от устья Дона до реки Дунай. Никто не смел с ним спорить, все государи согласились, все покорились его ужасной воле.

Батый, хвалясь своей славой, гордо звал к себе, как своих подданных, всех князей, им побежденных, и в том числе великого Суздальского князя.

Ярослав II почитал неблагоразумием не повиноваться ужасному врагу и для спокойствия своего народа, для избавления его от новых бед поехал со многими боярами в Золотую Орду. С той минуты, когда Русский государь решился признать над собой власть Батыя, кончилась независимость нашего Отечества, и Русская земля стала покоренной землей, данницей Татар. Это было в 1243 году.

Жестокое унижение ожидало бедного Ярослава в шатре Батыя, который хоть и был ласков к своим подвластным, но принимал их с обрядами, невыносимыми для человека с высокой и благородной душой! Грубый, полудикий Татарский хан сидел на возвышенном месте с одной из жен, которых у него было очень много. На скамейках, ниже Батыя, сидели его другие жены, дети, родня и знатные особы. На столе посреди шатра стоял любимый напиток Татар — кумыс⁸⁵ в золотых и серебряных чашах, очень нечистых: у Татар считалось за грех мыть посуду и стирать платья, и они обычно были чрезвычайно неопрятны. Подходя к шатру, надо было пройти мимо двух костров: Татары думали, что огонь очищает злые намерения и даже лишает силы яд, если кто несет его к хану. Прежде чем войти, надо было поклониться на юг тени Чингисхана, потом, войдя в шатер, надо было стать на колени и кланяться до земли. Это должны были делать без различия все цари, князья, вельможи, покоренные Батыем и приходившие к нему. После этого унизительного обряда они становились его совершенными рабами. Князь не мог владеть своими землями без грамоты Батыя, должен был платить ему большую дань, исполнять все его приказания, являться по его первому слову в Орду. Ярослав Всеволодович, думая только о спасении жизни своих немногих оставшихся подданных, решился перенести такое унижение, и мы должны помнить об этой его решимости как о величайшей жертве, какую государь может принести своему народу! Унижение с такой целью выше отчаянной храбрости: умереть можно в одну минуту, но: знаменитому государю отказаться от славы и свободы, жить в рабстве у дикого варвара⁸⁶, — это гораздо хуже одной смерти: это: беспрестанная смерть. Если бы великий князь и почти все удельные князья, последовавшие его примеру, не решились тогда на эту великую жертву, злые Татары, наверное, закончили бы истребление всех наших предков и Русское имя давным-давно было бы забыто на земле! Сохраним же в нашей душе уважение к памяти тех князей, которые для спасения жизни своих подданных и для будущего счастья их потомков вынуждены были покориться Батыю! Добрые князья страдали для нас! Чувствуя это, мы должны доказать свою благодарность к ним пламенной любовью к тому Отечеству, которое для них было дороже всего на свете. Они увидят наше усердие к нему и благословят нас на небе так, как мы благословляем их драгоценную память на земле.

Святой Александр Невский от 1240 до 1263 года

Когда почти все Русские княжества исчезли под жестокими ударами Татар, когда все их князья, не исключая и неустрашимого Даниила Галицкого, зятя Мстислава Храброго, клялись перед троном Батыя быть его верными подданными, когда счастье, слава и радость, казалось, совсем оставили города и селения наших предков, была еще область, где раздавались песни победы, был еще князь, никогда не преклонявший колен в шатре Татарского хана! Это была Новгородская область, этот князь — Александр Ярославич Невский. Все мои читатели знают и очень любят его. Это тот князь, который почитается Ангелом-Хранителем Петербурга; наконец, это тот князь, святое тело которого почивает в Александро-Невской Лавре.

Александр был сыном великого князя Ярослава II. Необыкновенно умный, храбрый, прекрасный душой и лицом Александр еще в молодые годы стал наследником своего отца в Новгороде, и с того времени его беспрестанные победы над Чудью, Финнами, Литовцами и Ливонскими рыцарями разносили его славу по всем странам. Ливонские рыцари в это время стали еще опаснее для Русских: их орден присоединился к другому, сильному Немецкому ордену рыцарей святой Марии Иерусалимской, которые завоевали почти всю Пруссию и с такой же жестокостью, как Ливонские рыцари, учили христианской вере тамошних жителей — Чудь и Ливонцев. Я уже говорила вам, что эти бедные люди убегали в леса от своих учителей, которые в это время вместо прежних красных крестов нашили на свои белые плащи черные кресты, так, как это было у Немецких рыцарей святой Марии.

Но не так думал молодой князь Александр Ярославич и его храбрые Новгородцы. Не одним Ливонским рыцарям, Чуди и Ливонцам было худо от него; один раз он победил даже Шведов и Норвежцев. За эту победу его назвали Невским, и вам надо узнать о ней получше. К тому же ведь это случилось на берегах нашей родной, прекрасной Невы!

В 1240 году Шведскому королю вздумалось завоевать Ладогу и даже Новгород. Для этого он отправил на реку Неву множество судов со Шведами и Норвежцами под начальством своего зятя, Биргера. Биргер, привыкший к победам, велел гордо сказать князю Новгородскому: «Иди сражаться со мной, если смеешь; я уже в земле твоей!» Александр не испугался, не показал Шведским послам досады, а спокойно отвечал им, что он готов к сражению. Тотчас велел он своему небольшому войску собраться; сам же пошел в Софийскую церковь и там усердно молился Богу, прося Его святой помощи. Усердная молитва имеет чудесную силу над душой христианина: Александр, который не мог в такое короткое время ожидать помощи от своего отца, не мог даже собрать все свое войско, вышел к своей верной дружине и весело сказал ей: «Нас немного, и враг силен, но Бог не в силе, а в правде: идите с вашим князем!» Надежда Александра на небесную помощь перешла и в сердца его воинов. Весело приблизились они к берегам Невы, где стояли Шведы, дружно бросились на многочисленных врагов под личным начальством неустрашимого князя и одержали полную победу. В это время один из Новгородцев, по имени Миша, утопил почти все суда Шведов. У них осталось всего два судна, которые нагрузили телами главных начальников и в темную ночь 15 июля отправили по Неве назад в Швецию. Всех же других зарыли в яму. Эта славная победа, одержанная в то самое время, когда наши бедные предки терпели столько горя и унижения от злых Татар, обрадовала их унылые сердца и дала храброму Александру название Невского.

Но слава не спасла его от несчастья: в 1247 году он лишился отца, который не имел даже радости умереть в своем Отечестве! Батый приказал ему ехать в Китайскую Татарию, поклониться великому хану. Ярослав Всеволодович не мог не повиноваться, но был так слаб здоровьем, так печален духом, что не перенес трудного путешествия по степям и необитаемым пустыням, диким, бесплодным и безводным до такой степени, что люди иногда умирали в них от жажды. Великий князь кое-как доехал туда и, возвращаясь, скончался по дороге. Бывшие с ним бояре привезли его тело во Владимир. Наследником престола был его младший брат Святослав III Всеволодович.

В то самое время, когда великий русский князь испытывал всю тоску кончины на голой земле Киргизских степей, далеко от милого семейства и Родины, другой князь, столь же знаменитый, заканчивал свою жизнь в ужасных мучениях перед шатром Батыя! Это был Михаил, Черниговский князь, приехавший в Золотую Орду по приказанию хана и не пожелавший поклониться ни тени Чингисхана, ни Татарским идолам! «Нет! — говорил он варварам, принуждавшим его сделать это. — Я могу поклониться вашему царю, потому что Бог отдал ему судьбу земных государств, но христианин никогда не служит идолам!» Батый удивился, что еще есть люди, которые противятся ему, и объявил, что Михаил умрет, если не будет повиноваться. Русский князь не боялся смерти. С ангельской кротостью он читал молитвы в то время, когда Татары мучили его самым жестоким образом, и тихо скончался, сказав: «Я христианин!» Наша церковь признала его святым и мучеником.

После этого рассказа о смерти Ярослава и Михаила можно судить, какова была участь наших бедных предков под властью Татар! Прибавьте еще к этому все беспорядки, которые происходили в то время, когда надо было собирать дань; все притеснения, какие терпел народ от Татарских чиновников-сборщиков, которые часто платили хану всю сумму сразу и получали за это право взыскивать ее с Русских по мелочам, почти вдвое больше! (Таких сборщиков на Руси называли басурманскими откупщиками⁸⁷, или мытарями⁸⁸.) Прибавьте к этому ссоры князей, не примиренных и общим несчастьем всей Руси, их жалобы и клевету друг на друга в Орде и беды, происходившие от этого в их княжествах. Одним словом, все в нашем древнем Отечестве было печально и уныло, только слава Новгородского князя Александра Ярославича сияла, как светлая звезда на Русском небе, покрытом черными тучами. Эта слава, пронесясь по всем княжествам, долетела до слуха страшного Батыя, и вот уже Татарский посол несет к Невскому герою повеление явиться к царю, чтобы присягнуть ему в верности и узнать славу и величие Татар.

Александр, любивший свое Отечество гораздо больше своей славы, не хотел, чтобы из-за него оно опять испытало новые бедствия, и потому с покорностью христианина последовал примеру отца и поехал вместе с братом Андреем к Батыю, а от него в Татарию к великому хану. Грустно было сыновьям Ярослава ехать по той самой пустыне, где скончался их отец! Они думали, что так же, как и он, не увидят своего Отечества, но Бог подкрепил их, и через два года они возвратились, осыпанные милостями великого хана, который поручил Александру всю южную Россию и Киев, а Андрею — престол Владимирский, несмотря на то, что их дядя, великий князь Святослав, был еще жив. Так своевольно распоряжались Татары судьбой и князей, и Русских княжеств!

Святослав Всеволодович напрасно ездил в Орду жаловаться на несправедливость и через два года скончался. Но и Андрей недолго был Владимирским государем. Он не имел столько христианской терпеливости, столько любви к своим подданным, чтобы для их спокойствия и безопасности покориться неизбежной власти победителей Руси: пылкому, гордому сердцу его казалось лучше отказаться от престола, чем быть государем — подданным Батыя! Вы можете представить себе, друзья мои, что с таким нравом он часто показывал свое презрение к Татарам, часто не слушал их приказаний! Толпы их уже шли наказать дерзкого данника. Андрей, услышав это, убежал в Швецию со всем своим семейством и оставил великое княжество в добычу варварам. После нового разорения оно отдано было общему любимцу не только Русских, но даже и Татар, князю Александру Невскому. Видя из примера брата, как были вредны для Отечества его гордые и непокорные намерения, Александр Ярославич стал проявлять еще больше осторожности и благоразумия в своих отношениях с Татарами, не противился им и тогда, когда они прислали своих чиновников сосчитать всех жителей в России и определили над ними десятников⁸⁹, сотников⁹⁰ и темников⁹¹ для сбора податей; уговорил даже гордых, все еще считавших себя независимыми Новгородцев, заплатить дань, которую требовал от них наследник умершего в 1256 году Батыя его брат хан Беркий, и тем избавил от разорения первую Русскую столицу, богатый и великий Новгород.

Так двенадцать лет продолжалось княжение Александра; так оберегал он свое бедное Отечество от новых несчастий, ему грозивших, так примирял своих оскорбленных соотечественников с самовластными ханами! Он принес всю свою жизнь в жертву для спокойствия своих подданных: вы можете представить себе, как нелегко было благородному князю Русской земли ездить кланяться полудиким Татарским ханам! Последнее его путешествие в город Сарай было в 1262 году, когда хан Беркий, собираясь идти на новое разорение чужих земель, вздумал требовать от него вспомогательного войска.

Александр Ярославич, несмотря на всю свою кротость, не мог перенести мысли, чтобы его бедные подданные, кроме всех несчастий, какие терпели от неверных, еще проливали бы за них свою кровь! Он поехал умолять Беркия отменить такое жестокое повеление. Хан, чувствуя невольное почтение к великому князю, не мог отказать ему, но с досады продержал его в Орде всю зиму и лето. Тоскуя по Родине, насмотревшись во время своего продолжительного пребывания в Сарае на силу и могущество Татар и потеряв надежду видеть освобождение Отечества от их жестокой власти, Александр заметно ослабевал духом и телом и осенью, возвращаясь на Родину, приехал уже больной в Нижний Новгород, а оттуда в Городец на Волге. Здесь он опасно занемог и скончался 14 ноября 1263 года.

Невыразима была горесть всех Русских, когда они узнали о кончине своего ангела-хранителя, им казалось, что наступила окончательная погибель их Отечества, что уже некому будет защитить их от нападений Немцев и Литовцев, умилостивить жестокость ханов, спасти их от притеснений Татарских откупщиков! Митрополит, встречая гроб Александра у Боголюбова, воскликнул, проливая горькие слезы: «Закатилось солнце земли Русской!», и все бояре, весь народ с отчаянием в голосе отвечали ему одним словом: «Погибаем!».

Видя чудеса, происходившие при погребении Александра, духовенство и вся Россия причислили его к лику святых, и с тех пор мы молимся ему как нашему заступнику перед Богом. Его тело было погребено в монастыре Рождества Богоматери во Владимире. Оно находилось там до времен Петра Великого, который перевез его в свою новую столицу, как бы поручая ее особому покровительству того, кто некогда прославил это место подвигами мужества и храбрости.

Великий князь Ярослав III и князья литовские от 1263 до 1272 года

Наследником Александра Невского был его младший брат, Ярослав Ярославич Тверской; старший же, Андрей, хоть и возвратился из Швеции, но умер через несколько месяцев после Александра. Новгородцы, думая, что Ярослав Ярославич может лучше защитить их от нападений Татар, чем их маленький князь, Дмитрий Александрович, изгнали из Новгорода этого сына своего прежнего благодетеля — Невского и назвали Новгородским князем Ярослава III.

Но они жестоко ошиблись. Ярослав не принадлежал к таким государям, которые любят свой народ. С самого начала своего княжения он лишил Новгородцев многих прав, и когда они, по обыкновению, взбунтовались, Ярослав уверил хана, будто бы они враги его и не хотят платить ему положенной дани. Хан уже снарядил войско наказать непокорный Новгород, но брат великого князя, молодой Василий Ярославич, спас невинных. Он специально поехал в Орду и обнаружил несправедливость Ярослава. Хан остановил войско, но Ярослав объявил войну Новгороду и без его помощи. Едва митрополит Кирилл уговорил князя и народ не ссориться, Новгородцы согласились признать Ярослава своим князем, но только тогда, когда он поклялся соблюдать законы Ярослава Великого и не обижать своих подданных.

Княжение и жизнь его были непродолжительны. Вскоре после мира с Новгородцами он ездил в Орду и, возвращаясь оттуда, скончался в дороге, как и его отец.

Ничего хорошего нельзя сказать про этого князя: он не отличайся даже храбростью, которая была всегда обычным качеством Русских. Во время войны Новгородцев с Датчанами и Ливонскими рыцарями он сам не водил свое войско в сражение, а всегда посылал или своих сыновей, или других молодых князей. В его княжение Русские в первый раз услышали о Литовских князьях; до этого Литовцы были известны им как дикие разбойники, набегавшие беспорядочными толпами на Русские и Польские области, на Ливонских и Немецких рыцарей. Вдруг среди них стал из вестей князь Миндовг. Погубив многих других Литовских князей, присвоив себе земли и имения убитых, разбогатев грабежами, он начал думать о соединении отдельных частей своего государства в одно целое владение, которое с того времени стало еще опаснее для соседей. Однако Миндовг не успел выполнить все свои намерения, потому что вскоре был убит одним из своих обиженных родственников.

За его смерть ужасно мстил всей Литве его сын Воишелг, который с самых молодых лет славился своим бесстрашием и такой свирепостью, что бывал печален в тот день, когда некого было казнить. Однако еще при жизни Миндовга он вдруг почувствовал раскаяние в своих злодействах, уехал в Галич, к тамошнему князю Даниилу, который был дружен с Литовскими князьями, и там постригся в монахи. Никакие просьбы отца не могли убедить его оставить монашество; но смерть Миндовга возвратила Воишелгу всю прежнюю жестокость: он сбросил с себя рясу и поклялся не надевать ее до тех пор, пока не отомстит за убийство отца. С этой минуты Воишелг проливал без всякой пощады кровь своих родственников-врагов и, победив всех, стал главным повелителем Литовцев. Он исполнил свою клятву и, наказав убийц отца, носил поверх богатого княжеского платья черную мантию монаха: из-за этого его часто называли волком в овечьей шкуре.

В это самое время умер Даниил Галицкий. У него осталось три сына: Лев, Мстислав и Шварн. По желанию Воишелга, Шварн был признан князем Литовским, а сам Воишелг опять вступил в монастырь, однако недолго прожил там: Лев из зависти к брату лишил жизни его благодетеля. Но Шварн остался государем Литвы, а злой брат его был у всех в презрении. Итак, Воишелг и Миндовг были первыми известными нам государями Литвы, Литвы, которая принесла потом много горя и бед нашему Отечеству!

Дети Александра Невского от 1272 до 1304 года

У добрых родителей бывают часто дурные, вовсе не похожие на них дети. Это удивительно, однако, к стыду таких детей, случается довольно часто и случилось даже в семействе добродетельного, святого князя Александра Ярославича!

У него были сыновья: Дмитрий, изгнанный из Новгорода по желанию Ярослава III; Андрей, князь Городца Волжского, Даниил, князь Московский, и Василий. Никто из них не имел великих достоинств своего отца: двое — Дмитрий и Даниил — остались почти незамеченными в истории, но зато Андрей своей жестокостью, своим непременным желанием быть великим князем надолго оставил память о себе в Русских сердцах. Он достиг своего желания — быть великим князем, но когда читатели узнают каким образом, то, наверное, пожалеют его бедных подданных.

После Ярослава III великим князем четыре года был его младший брат, Василий I Ярославич. В его непродолжительное княжение не случилось ничего примечательного, кроме того, что Татарские баскаки, или чиновники переписывали во второй раз людей во всех Русских областях для того, чтобы вернее получать с них дань.

После смерти Василия Ярославича законным наследником престола был Дмитрий Александрович. Все были согласны на это, все — даже беспокойные Новгородцы. Один его брат, Андрей, думал иначе и, надеясь на помощь Татар, спешил отправиться в Орду, чтобы там выпросить себе великое княжество, тем более что ссоры, происходившие между разными Татарскими ханами, давали ему надежду очень скоро склонить на свою сторону кого-нибудь из них. Эти ссоры в Волжской, или Кипчакской Орде начались еще в княжение Александра Невского. Ногай, один из главных Татарских воевод, командуя многими Ордами на Черном море, не захотел быть под властью хана Беркия, наследника Менгу-Темира, стал независимым и даже опасным для прежней сильной и богатой Кипчакской Орды. Примеру Ногая следовали и многие другие ханы и воеводы, так что Татарское царство делилось на части, между собой несогласные, ослабевало от этого деления и мало-помалу готовилось к тому падению, от которого зависело освобождение нашего Отечества. Но это счастливое время еще далеко. Много еще прольется Русской крови, прежде чем оно настанет.

Итак, возвратимся к Андрею Александровичу: он радовался разногласиям татар не для будущего счастья своих соотечественников, а для того, чтобы в случае отказа от одного хана ему можно было надеяться выпросить себе помощь у другого. По совету одного из недостойных бояр и своих друзей, какого-то Семена Тонглиевича, он отправился в Золотую Орду к хану Менгу-Темиру. Богатыми подарками и лестью хитрый Андрей так расположил к себе этого хана, что тот дал ему и грамоту на великое княжение и войско для покорения тех областей и городов, которые вздумали бы противиться ему. Вот с этими дикими толпами варваров, злодеяния которых еще так живы в памяти Русского народа, Русский князь возвратился в Отечество требовать себе венца великокняжеского! Никто из удельных князей не смел ослушаться: все покорились повелению Мангу-Тимура. Великий князь удалился из столицы в Новгород, а татары, пользуясь случаем, предались своей природной жестокости и разорили Муром, окрестности Владимира, Суздаля, Ростова, Твери и Торжка: они без разбору грабили и жгли и те города, которые им противились, и те, которые безусловно покорились их власти. Все опять погрузилось в печаль и уныние в бедном нашем Отечестве: каждый оплакивал или отца, или сына, или брата, или друга. Один злой Андрей радовался и пировал с Татарами.

Между тем несчастный Дмитрий, не принятый Новгородцами, для которых выгоднее было перейти на сторону великого князя, жил в Пскове, где княжил тогда его зять, славный в истории Довмонт, один из князей Литовских, изгнанный из Отечества Миндовгом. Довмонт, претерпев много несправедливостей от Литовцев, не любил их, и, приняв в Пскове христианскую веру, стал Русским душой и языком и за отличные достоинства и храбрость был выбран Псковитянами князем над всей их областью. Доброго Довмонта уважали все Русские князья, а Дмитрий Александрович даже выдал за него свою дочь и во время своего несчастного изгнания к нему же пришел искать утешения. Вскоре он услышал, что ханское войско уже ушло в Орду. Это известие дало ему смелость возвратиться в свою разоренную область. Обрадованные жители начали собираться к нему, а испуганный Андрей опять бросился в Орду и привел с собой новых грабителей, которые со всех сторон нападали на области великого княжества. Дмитрий в отчаянии бежал к Ногаю просить его помощи. Ногай, владевший тогда всеми землями, от степей нынешней Харьковской области до берегов Черного моря и Дуная, принял его очень милостиво и был так силен, что одним повелением своим возвратил ему престол: не только что Андрей, но даже сам новый хан, Туган-Мангу, не смели противиться этому повелению, и оба брата помирились.

Однако это было ненадолго: Андрей своим пронырством склонил на свою сторону многих удельных князей и в том числе князя Федора Ярославского, женатого на дочери Ногая. Через зятя нетрудно было Андрею оклеветать бедного Дмитрия и перед самим Ногаем. Несчастный великий князь лишился и последнего защитника: Ногай дал Андрею грамоту на Владимирский престол и войско для нового разорения России. Начальником этого войска был Дюдень, брат хана Тохты. Со своей обыкновенной свирепостью Татары устремились опять на области великого княжества.

Дмитрий, может быть, предчувствуя свою близкую кончину, не захотел больше быть причиной бедствий своего Отечества и решил отказаться от великокняжеского престола. За это нужно благодарить, кажется, сына Ярослава II, молодого Тверского князя Михаила, у которого жил Дмитрий во время своего последнего изгнания и который всеми силами старался помирить братьев. Предчувствие не обмануло Дмитрия: он скончался в 1292 году.

Наконец, Андрей Александрович уже мог надеяться, что никто не будет оспаривать у него великого княжества. Не любя нового государя за жестокий, властолюбивый нрав, удельные князья жили очень недружно между собой, и каждый из них хотел быть независимым: Михаилу Тверскому и Федору Ярославскому удалось это сделать во время несчастного княжения Дмитрия. Даниил же Московский и сын Дмитрия Александровича, Иоанн Переяславский, заботились об этом же при Андрее.

Московское княжество вскоре еще увеличилось: Иоанн, умирая бездетным, отдал город свой, Переяславль, Московскому князю. Это случилось в 1295 году за несколько месяцев до кончины Даниила, первого из Московских князей, начавшего думать о том, чтобы со временем сделать Москву столицей России.

Княжение Андрея продолжалось десять лет, и каждый год наши предки записывали в свои летописи какие-нибудь естественные ужасы и несчастья, тогда случившиеся. В числе явлений, пугавших необразованный и суеверный народ, была комета, явившаяся в 1301 году. Но были и действительные бедствия: страшные вихри, засухи, голод, мор и сильные пожары. К этому жестокий Андрей Александрович прибавлял все те страдания и горести, какие терпят люди от злобы подобных себе. Единственным хорошим делом Андрея было то, что он в 1301 году победил наших беспокойных соседей, Шведов, часто нападавших на Новгородские области и, наконец, построивших в семи верстах от нашего нынешнего Петербурга, на том самом месте, где теперь Охта, город и крепость, откуда им было еще удобнее приходить в наши владения. Этот новый город назывался Ландскрона, то есть Венец Земли. Андрей завоевал его и срыл все укрепления, так что почти не осталось и следов. Здесь только один раз в жизни Андрей позаботился о пользе Отечества и сражался за него. Впрочем, никто из потомков Мономаха не сделал столько зла Отечеству, как этот гордый, властолюбивый, жестокий сын кроткого, великодушного, святого отца!

Он умер 27 июля 1304 года и погребен в Городце Волжском.

Михаил Ярославич Тверской от 1304 до 1318 года

Со смертью Андрея Александровича не кончились те новые несчастья, какие навлек он на Россию: его примеру последовали многие другие князья, и с тех пор их клевета друг на друга в Орде постоянно причиняла новые беды в их областях. Но самым усердным подражателем Андрея был его племянник, Георгий Даниилович, Московский князь. Как Андрей спорил о великокняжеском престоле со своим старшим братом Дмитрием, так же и Георгий не хотел уступить этого престола законному наследнику Андрея, своему дяде, Михаилу Ярославичу, Тверскому князю и сыну Ярослава III. Они должны были для решения своего спора ехать в Золотую Орду, где уже царствовал хан Тохта, победитель сильного Ногая, найденного убитым на поле сражения. Тохта, к досаде Георгия, приказал быть великим князем Михаилу.

Несколько лет он княжил спокойно и жил по большей части в Твери, которая с того времени стала одним из главных Русских городов.

Между тем Георгий не терял надежды быть со временем великим князем и для того часто ездил в Орду и дружил с Татарами. Привыкнув видеть, с каким удовольствием он всегда приезжал к ним, привыкнув слышать, как он хвалил их нравы, обычаи, даже кушанье и кумыс, Татары полюбили Георгия. Молодые Татарки скучали на тех пирах, где не было миловидного русского князя, приветливое обращение и веселые разговоры которого так не походили на угрюмые лица и повелительные речи их отцов и братьев. Но больше всех им любовалась прекрасная Кончака, дочь хана Тохты и любимая сестра молодого Узбека, наследника Татарского престола. Георгий заметил это и еще больше начал стараться заслужить ее благосклонность, не потому, что он любил ее, а потому, что надеялся через нее достичь великокняжеского престола, тем более что в это самое время Тохта умер и ханом Золотой Орды стал его сын, Узбек, брат Кончаки. Счастье милой сестры было для молодого Татарского царя дороже всего на свете: видя, что ей нравится Георгий, и думая, что и он любит ее, Узбек согласился, чтобы его сестра приняла христианскую веру и вышла за Русского князя. Кончаку назвали в крещении Агафьей.

Став зятем хана и получив от него войско под начальством воеводы Кавгадыя, Георгий Даниилович отправился в Отечество и прямо в Тверь, чтобы выгнать оттуда великого князя. Михаил, видя страшную силу Татар и боясь подвергнуть свой народ новым несчастьям, послал сказать князю Московскому, что он уступает ему великокняжеский престол и просит оставить ему только его наследственную Тверскую область. Георгий вместо ответа начал разорять все города и селения этой области. Тогда Михаил вынужден был послушать совета епископа и бояр и идти с полками навстречу Георгию. Бог помог ему победить врагов и тем спасти от полного разорения свое Тверское княжество. Молодая супруга Георгия, его брат, Борис Даниилович, Татарский воевода Кавгадый попали в плен к Михаилу, но он им всем возвратил свободу, и, когда Георгий не проникся этим великодушием и стал опять готовиться к сражению, Михаил, желая спасти своих подданных от нового кровопролития, предложил ему ехать с ним в Орду на суд хана. К несчастью, Кончака — Агафья, не успев возвратиться к супругу, скоропостижно умерла в Твери, и Георгий выдумал, что она была отравлена. Такой выдумки довольно было, чтобы обвинить Михаила в глазах Узбека, нежно любившего свою сестру. Несчастный князь с чистой совестью отправился в Орду вслед за уехавшими туда Георгием и Кавгадыем. Может быть, имея темное предчувствие о том, что его ожидало там, он написал завещание, назначил сыновьям уделы, с чрезвычайной горестью простился с ними и с супругой и в продолжение всей дороги причащался святой тайне каждую неделю.

Узбек, от природы добрый и справедливый, принял Михаила довольно милостиво и, наверное, не решился бы его казнить, боясь осудить невинного, если бы не злой Георгий и его друг Кавгадый, которые каждый день так много наговаривали на Михаила, что, наконец, Узбек приказал своим вельможам судить его с Георгием. Главным судьей был назначен Кавгадый. Разумеется, несчастный Михаил был обвинен: приставы в ту же минуту наложили ему на шею тяжелую колодку, сняли с него драгоценную одежду и разделили ее между собой.

Нельзя описать вам, дети, сколько унижения, обид и мучений вытерпел кроткий Михаил с той минуты, как осудили его, до той, когда Узбек решился, наконец, утвердить этот суд! Это продолжалось больше месяца и случилось в то самое время, когда вся Орда отправлялась на охоту к берегам Терека. Несколько сот тысяч людей собиралось тогда для удовольствия хана. Каждый надевал лучший наряд и садился на лучшую лошадь. Купцы везли за подвигавшейся Ордой множество Индийских и Греческих товаров: одним словом, месяц или два охоты у Татар можно было назвать продолжительным, великолепным праздником, где все были веселы и счастливы. И вслед за этими счастливцами, радостные песни которых шумно раздавались по диким степям, вели несчастного Русского князя! Не думайте, однако, что он шел с печальным лицом. Нет, гораздо печальнее были добрые бояре, окружавшие его, и не они его, а он их часто утешал такими словами: «Друзья мои! Вы долго видели меня в чести и славе; не ужели будем роптать на Бога за непродолжительное унижение? Шея моя скоро освободится от этих оков!»

Ожидание его в самом деле скоро исполнилось: бессовестные судьи, друзья Георгия, упросили молодого Узбека утвердить приговор, и день казни был назначен. Михаил не испугался: он давно уже был готов явиться к Богу. Утром того дня он отслушал заутреню, благословил своего двенадцатилетнего сына Константина, бывшего с ним в Орде: поручил его и своих бояр покровительству доброй супруги Узбека, царицы Баялыни, и когда Георгий и Кавгадый подъехали к шатру князя и послали палачей умертвить его, он спокойно вышел к ним навстречу, без малейшего ропота перенес все, что заставили его вытерпеть мучители, и с молитвой в сердце и на языке закрыл навеки глаза, заслужив по справедливости название мученика и святого. Его тело было отослано в Москву и погребено в Спасском монастыре в Кремле.

Соперничество Москвы с Тверью от 1319 до 1328 года

С неописуемой горестью узнали в Твери о смерти Михаила его супруга Анна, дети и народ. Не смея требовать отчетов в этой смерти у Георгия Данииловича, уже приехавшего во Владимир с грамотой Узбека на великокняжеский престол, печальное семейство думало только о том, как бы выручить из рук убийцы священный гроб умершего страдальца и освободить маленького Константина Михайловича, которого он привез с собой из Орды как пленника.

Для этого был отправлен к Георгию III второй сын Михаила, Александр.

Георгий, довольный своим успехом, не спорил о том, где будет лежать его жертва; приказал вынуть из земли гроб Михаила, пять месяцев назад похороненный в Спасском монастыре, и отдать его сыну.

Княгиня Анна, вдова Михаила, и ее старший сын, Дмитрий, плыли в лодках далеко по Волге для встречи драгоценных останков супруга и отца и уже вместе с ними подъехали к Тверскому берегу, где их приняли духовенство и народ. Все громко рыдали, все теснились целовать гроб доброго государя. Сколь же велика была радость всех, когда, открыв его, увидели, что тело нигде не было повреждено ни от продолжительного путешествия с берегов Каспийского моря, ни от пятимесячного лежания в могиле! Семейство святого мученика и народ упали на колени, благодаря Бога за это чудо, и с этой минуты перестали плакать о Михаиле: они видели доказательство счастья, которым он уже наслаждался на небесах! Добрая, благочестивая княгиня Анна с этого дня простилась с миром и постриглась в монахини. Наши предки во все времена отличались своим усердием к вере, и их государи почти всегда заканчивали жизнь в монастырях. Тело святого Михаила успокоилось в Тверском Преображенском соборе.

Между тем Константин Михайлович и Тверские бояре, приехавшие с ним из Орды, все еще оставались в плену у Георгия, и он отпустил их не раньше, как в 1321 году, когда Дмитрий Михайлович дал ему две тысячи рублей и слово — не искать великого княжества.

Здесь надо заметить, милые мои читатели, что при этом выкупе князя Константина Михайловича в первый раз говорится в истории нашей о рублях, которые вовсе не походили на современные рубли. То были простые отрубки серебра без всякого клейма и весили каждый от 22 до 24 золотников⁹².

Деньги наших предков были некрасивы по сравнению с нынешними монетами. Но это все-таки лучше, нежели их прежние деньги, которые были просто лоскутками кожи с клеймом и назывались кунами* оттого, что делались из кожи куниц.

Итак, заплатив 2000 таких рублей, Дмитрий выручил из плена своего брата; что же касается обещания не искать великого княжества, то он дал его не искренно, дал в ту самую минуту, когда в душе клялся отомстить убийце своего отца; и тотчас по приезде брата Константина в Тверь отправился в Орду и выпросил себе у Узбека Владимирский престол. Георгий Даниилович ходил в это время с Новгородцами к берегам Невы и там, где она вытекает из Ладожского озера, на острове Ореховом, построил крепость Орешек (Шлиссельбург) для того, чтобы Шведы не могли входить в это озеро. Получив известие, что Дмитрий не исполнил своего обещания и уже везде объявлен великим князем, Георгий огорчился и боялся выехать из Новгорода, чтобы не потерять и этой области, но через некоторое время, одержав победы над Шведами, Литовцами и Устюжскими князьями, заслужил благодарность Новгородцев, принял их клятву в верности и отправился к Узбеку опять просить у него великого княжества.

Вслед за ним приехал в Орду и Дмитрий. Этот князь, молодой, пылкий, названный Грозные Очи, был представлен Узбеку одновременно со своим смертельным врагом. Отомстить этому врагу было первым желанием, постоянной мыслью Дмитрия в течение шести лет. Он никогда не знал Георгия лично и вдруг видит его возле себя! Кровь молодого князя закипела; его большие голубые глаза стали подлинно грозными очами; ему казалось, что он видит перед собой бледную тень отца, ему казалось, что он слышит жалобные стоны, которые вырывались у него перед смертью, и горестный, несчастный сын не смог владеть собой, бросился на Георгия и заколол его в одну минуту! Тело убитого князя привезли в Москву, где княжил его брат, Иоанн Даниилович, и митрополит Петр похоронил его в церкви Архангела⁹³ Михаила.

Между тем в Твери все со страхом ожидали, чем накажет Узбек Дмитрия, осмелившегося на его глазах совершить убийство. Прошло несколько месяцев, и хан все еще молчал. Друзья великого князя уже начали надеяться, что Узбек не будет мстить за Георгия. Но вдруг, 15 сентября 1326 года, было дано повеление казнить несчастного Дмитрия, и в тот же день его убили в Орде. Ему было только 27 лет.

Вместе с известием о казни брата Александр Михайлович получил от хана и грамоту на великокняжеский престол. Но недолго он владел им. Не прошло и года, как приехал в Тверь двоюродный брат Узбека, Шевкал, со множеством Татар. В народе разнесся слух, будто бы он приехал для того, чтобы обратить всех Русских в магометанскую веру, убить князя Александра и других его братьев, и раздать все города Татарским вельможам. Вероятно, этот слух был несправедлив, но великий князь, боясь умереть так же, как умер его отец, и не имея великодушия Михаила, жертвовавшего собой для спокойствия подданных, встревожил этими слухами народ, который поверил ему, и для спасения веры и своих государей решился на дело, чрезвычайно опасное и вовсе бесполезное в то время: решил истребить всех Татар, бывших в Твери. Он исполнил это под начальством своего князя 15 августа 1327 года, в самый день Успения Богородицы: ни одного живого Татарина не осталось в городе.

Непростительно было для Александра Михайловича так безрассудно вовлечь своих подданных в неминуемую погибель! Гнев Узбека был ужасен: он поклялся истребить все Тверское княжество и поручил исполнить это Иоанну Данииловичу, князю Московскому, обещая в награду сделать его великим князем, и прислал к нему на помощь 50 000 воинов. Как сказано, так и сделано. Тверь, Кашин, Торжок были опустошены со всеми селениями и жители истреблены или уведены в неволю; Иоанн Даниилович стал великим князем; Александр Михайлович убежал в Псков, его младшие братья — в Ладогу.

Это ужасное состояние северной части нашего государства было еще счастьем по сравнению с бедствиями южной, которая в это время подпала под власть одного из наследников Миндовга, Литовского князя Гедимина. Гедимин был необыкновенно умен и храбр; однако он совершил великое злодейство, умертвив своего государя Буйдива и присвоив себе его престол. Вскоре Немцы, Русские и Поляки узнали его силу. Он завоевал Брест, Овруч, Житомир, наконец, сам Киев и всю старинную Кривскую область и нынешнюю Белоруссию. Хитрый Гедимин, понимая трудное искусство удерживать у себя свои завоевания, не изгонял природных князей покоренных им земель, уважал их обычаи, покровительствовал православию и позволял своим новым подданным зависеть в церковных делах от Московского митрополита. Сам же он пользовался верховной властью и титулом великого князя Литовского и Русского. Его столицей была Вильна, им же основанная.

Иоанн Калита и Москва, столица великокняжеская от 1328 до 1340 года

Ссоры Московских князей, потомков Александра Невского, с Тверскими князьями, детьми его брата Ярослава Ярославича, напоминают нам старинные, более ста лет продолжавшиеся разногласия Олеговичей и Мономаховичей. Разница была в том, что прежде князья-враги явно ненавидели и часто истребляли друг друга в жестоких сражениях; теперь же они тайно клеветали в Орде и губили друг друга через Татарских царей! Так погибли Михаил и Дмитрий, то же угрожало и Александру Михайловичу! Ужасна была его судьба, когда после разорения его Тверского княжества он должен был бежать и напрасно просить пристанища и помощи у Русских князей! Никто не хотел принять его: все боялись гнева Узбека и его любимца, великого князя Иоанна Данииловича, которому было приказано от хана представить беглеца в Орду.

В то время, когда всем Русским злые Татары казались такими ужасными, жители Псковской области показали редкий пример неустрашимости и великодушия: они осмелились стать защитниками бедного Александра Михайловича и не только приняли его к себе со всем семейством, но даже выбрали его своим князем и отделились от Новгорода. Никакие угрозы Узбека, великого князя и Новгородцев не могли заставить их выдать несчастного князя, тем более что ему покровительствовал и сильный Литовский князь Гедимин.

Александр прожил во Пскове около десяти лет, между тем как Тверью управлял его брат Константин Михайлович. Но чужая сторона, несмотря на все свои выгоды, никогда не может быть для нас так же приятна, как родная, где мы в первый раз увидели свет, где выросли, где все места нам знакомы, где живут люди, которых мы привыкли любить с младенчества! Поэтому вы не удивитесь, милые мои читатели, когда я скажу вам, что Александр Михайлович все время, пока жил во Пскове, грустил по своей Родине — Твери и старался всеми силами возвратить себе эту наследственную область. Через десять лет он мог надеяться, что гнев Узбека уже утих, и решил ехать в Орду, чтобы полностью заслужить его милость. Он не обманулся: хану понравилась покорность и в то же время смелость, с которой князь сказал ему: «Царь верховный! Я заслужил твой гнев и отдаю тебе мою судьбу. Милуй или казни: если помилуешь, я прославлю Бога и тебя. Хочешь ли головы моей? Она перед тобой!» Узбек милостиво выслушал его и с улыбкой сказал своим вельможам: «Князь Александр кротостью и своим умом избавляет себя от казни!» И тогда же возвратил ему Тверское княжество.

Но недолго радовался бедный Александр Михайлович! Не прошло и года, как он со своим семейством приехал в Тверь, и уже Иоанн Даниилович, боясь, чтобы Тверские князья опять не усилились и не заспорили с ним о великокняжеском престоле, поехал в Орду клеветать на Александра. Узбека нетрудно было обмануть: он верил всему, что наговаривали Русские князья друг на друга, особенно если они прибавляли к своим словам богатые подарки. Иоанн Даниилович не забыл сделать это — и судьба Тверского князя решилась: он получил повеление хана приехать в Орду, не смел ослушаться и был убит там вместе со своим молодым сыном Федором 28 октября 1339 года.

Узбек, умерщвляя князей, думал, что этим еще больше утвердит власть Татар над Русскими; но он сильно ошибся; его жестокость только помогла им скорее освободиться от этой власти, утвердить на Русском престоле Ин. 1. Имя великого князя было запятнано тем, что он погубил Александра Михайловича, но, ослепленный честолюбием, он думал, что обстоятельства оправдывают его. Зная, что все несчастья России происходили от разногласий и слабости князей, он старался с самого вступления на престол иметь под своей властью все другие княжества. Самое сильное из них было Тверское. Предвидя, сколько новых бед могло случиться в России, если бы Тверские князья вздумали отнимать у его потомков великокняжеский престол, Иоанн не посчитал за грех погубить одного князя для спасения нескольких тысяч людей. Конечно, он очень ошибался, потому что никто, кроме одного милосердного Бога, не может распоряжаться жизнью людей, и все мы должны отвечать перед Ним не только за несчастья, но даже за те небольшие огорчения, которые причиняем нашим ближним. Если бы не это бедственное заблуждение, то нам осталось бы только прославлять память Иоанна Данииловича, потому что он первый положил начало освобождению наших предков от Татарской власти. Он первый вернулся к мысли Андрея Боголюбского, что для счастья и славы нашего Отечества нужно, чтобы все его обширные части повиновались воле одного государя, а не прихотям нескольких ничтожных князей маленьких уделов. Он первый после нашествия Татар начал соединять эти разрозненные части в одно целое. Он первый назвал столицей государства нашу Москву, родную, славную, незабываемую по тем событиям, которые потом случились в ней! Казалось, что сам Бог предназначил ей быть столицей: Москва лежала в самой середине тогдашней России. Все главные области окружали ее почти на равном расстоянии; следовательно, нельзя было выбрать города лучше для пребывания государя. Кроме того, привязанность к Москве благочестивого митрополита Петра, названного потом нашей церковью святым, как будто предвещала новой столице благословение и особенное Божье покровительство. Все Русские митрополиты прежде жили в Киеве, потом во Владимире как в столичных городах государства. Святой Петр, полюбив Москву, переселился в нее прежде, чем ее сделали столицей, и просил Иоанна построить в ней церковь Богоматери. Иоанн исполнил его желание и в 1326 году, 4 августа, заложил в Москве на площади первую каменную церковь во имя Успения Богородицы. Святой митрополит собственными руками построил себе каменный гроб в ее стене и вскоре скончался. Церковь была достроена и освящена уже без него новым митрополитом Феогностом.

Княжение Иоанна Данииловича продолжалось двенадцать лет. Несмотря на несчастную смерть его родственника, Александра Михайловича, Москвитяне очень любили Иоанна за его набожность, усердие к строению церквей и милосердие к нищим. Они называли его Собирателем земли Русской и Государем-отцом. Еще было у него одно прозвание: Калита*. Оно произошло оттого, что он всегда носил с собой мешок, наполненный деньгами для бедных, а такой мешок называли в старину калитой. Кроме Успенского собора, он построил еще каменный Архангельский, где и был погребен, и где с того времени погребали всех Московских князей. В 1339 году он окружил новую столицу дубовыми стенами и возобновил Кремник, или Кремль, который при нем сгорел. Кремль был тогда внутренней крепостью, или, по старинному названию, Детинцем*.

Если вы слыхали, дети, пословицу «Близ царя, близ смерти», то надо сказать вам, что она появилась в то время, когда не только Русский народ, но даже и его князья так боялись Татарских царей, что поехать в Орду было для них то же, что приготовиться к смерти. Они прощались навек с семейством и своими друзьями, писали духовные завещания, оставляли даже деньги на поминовение своей души. Вы можете видеть это в завещании великого князя Иоанна Калиты, который написал его, отправляясь еще в начале своего княжения к Узбеку. Оно очень любопытно тем, что дает нам понятие о владениях и состоянии великого князя. Я не буду описывать подробно этого завещания, но выпишу из него только то, что, кажется, будет любопытно для вас.

Эта духовная начинается так: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Не знал, что Всевышний готовит мне в Орде, куда еду, оставляю эту душевную грамоту, написанную мной добровольно в полном уме и совершенном здоровье. Приказываю, в случае смерти, сыновьям моим город Москву: отдаю Симеону Можайск, Коломну с волостями*; Ивану — Звенигород и Рузу; Андрею — Лопасню, Серпухов, Перемышль; моей княгине с младшими детьми — села, бывшие в ее владении. Еще при жизни я дал сыну Симеону четыре цепи, три пояса, две чаши, блюдо с жемчугом и два ковша золотые, да три блюда серебряные; Ивану — четыре цепи, два пояса с жемчугом и с каменьями, третий сердоликовый, два ковша, две круглые золотые чаши, да три серебряные блюда. Андрею — четыре цепи, пояс жемчужный, другой с крюком, на красном шелке, третий ханский, два ковша, две чарки золотые, да три блюда серебряные. Золото княгини отдал я дочери Фетинье: 14 колец, новый складень⁹⁴, ожерелье матери ее, чело⁹⁵ и гривну⁹⁶; а мое собственное золото и золотую коробочку отказываю моей княгине с младшими детьми. Из платьев моих назначаю Симеону — красную шубу с жемчугом и золотую шапку; Ивану — желтую объяринную шубу⁹⁷ с жемчугом и мантию⁹⁸ с бармами⁹⁹; Андрею — шубу соболью с наплечниками, низанными жемчугом; а две новые шубы с жемчугом — меньшим детям Марье и Федосье.

Серебряные пояса и другие одежды мои раздать священникам, а сто рублей, оставленных мной у казначея¹⁰⁰, по церквам. Тебе, Симеон, как старшему сыну, приказываю (поручаю) меньших братьев и княгиню с дочерьми: будь им по Бог главным защитником. — Грамоту писал дьяк великокняжеский Кострома при духовных отцах моих, священниках Ефреме, Феодосие и Давиде. Кто нарушит ее, тому Бог судья».

Вы видите, милые дети, как невелико было богатство наших прежних государей; однако, довольствуясь малым, они высоко ценили его; вы можете заметить это по той точности, с которой сказано в духовной даже о кольцах. А как часто мы считаем безделицей не только кольцо, но и вещи, гораздо более драгоценные, которые дарят нам наши нежные родители. Как часто вы готовы безрассудно отдать их за какую-нибудь безделушку, более блестящую! Поучимся же у наших старинных князей быть бережливыми и сохраним надолго все, что получили от людей, которых так сильно любим и уважаем! Ведь и Иоанн Калита получил от отца и деда почти все те вещи, которые отказал в духовной своим детям.

Святой митрополит Алексий от 1340 до 1359 года

Бог, посылая несчастья на наших предков, посылал им также и утешителей, которые облегчали их страдания и иногда даже спасали их от новых бедствий. Этими утешителями были по большой части Его святые служители, то есть митрополиты, епископы, священники и монахи. Так, первый митрополит всей России, святой Петр, старался всегда мирить князей, особенно Московского с Тверским, и, не имея возможности освободить весь народ от тягостной Татарской дани, специально ездил в Орду, чтобы, по крайней мере, избавить от нее Божьи церкви и дома ее служителей.

Так, потом святой митрополит Алексий во время нового ужасного бедствия, случившегося на Русской земле в 1352 году, при великом князе Симеоне, сыне Иоанна Калиты, заботился, как отец, о всех страдавших несчастливцах. Этим бедствием была смертельная болезнь, известная под названием черной смерти. Человек умирал от нее в ужасных мучениях, которые продолжались два или три дня. Не только наше Отечество испытало все ужасы этой болезни: черная смерть началась в Китае, где истребила около 13 миллионов человек, потом перешла в Грецию, Сирию, Египет, перевезена была на кораблях в Италию, Францию, Англию, Германию, наконец, в наши Псков и Новгород. Все историки говорят, что нельзя вообразить зрелища более страшного: в один день исчезали целые семейства! Сначала люди усердно ходили за своими больными, но потом, когда заметили, что не только они, но даже их вещи были заразны, все начали оставлять несчастных, даже сын бежал от отца, дочь от матери, брат от брата! Во время этого общего уныния людей митрополит Алексий так же, как и многие другие духовные особы, был для них настоящим ангелом-хранителем. Они погребали несчастных, всеми оставленных мертвецов, утешали живых, огорченных потерей родных или друзей, и помогали бедным, осиротевшим, бесприютным малюткам.

В 1353 году ужасная болезнь дошла до Москвы, и там в короткое время скончались от нее великий князь, два его сына и брат, Андрей Иоаннович. Симеон во время тридцатилетнего княжения следовал правилам своего отца и так же, как он, заботился о том, чтобы вся Россия повиновалась одному государю. Он был не только строг с удельными князьями и важен в обхождении с ними, отчего и назван Гордым, но умел заслуживать почтение и сильных в то время Литовских князей, сыновей славного Гедимина. Знаменитейший из них, Ольгерд, ставший впоследствии повелителем и своих братьев, и всей Литвы, был даже в родстве с великим князем Симеоном, так как был женат на его свояченице, княжне Иулиании (дочери князя Александра Михайловича Тверского), а потом женил и своего брата Любарта на его племяннице, княжне Ростовской.

Когда Симеон Гордый скончался, все Русские князья поехали в Орду, где уже не было Узбека, умершего еще в 1341 году. Его сын и наследник Джанибек отдал великокняжеский престол Симеона Иоанну Иоанновичу Московскому, кроткому и даже слабому князю.

Правление таких государей редко бывает счастливо: их доброе сердце и слабость делают дерзкими и их собственных подданных, и чужеземных врагов. Так, Новгородцы не хотели повиноваться наместникам Ин. 2 и делали в своей области все, что хотели. Так, даже в Москве, которая во все времена славилась покорностью и любовью к своим государям, происходили при Иоанне II беспорядки разного рода, и даже один из любимцев Иоанна был найден убитым на площади. Так, Ольгерд, князь Литовский, уже не хотел, как прежде, уважать великого князя, но, напротив, отнимал Русские города и едва не завладел всей Тверью.

В это смутное время святому митрополиту Алексию снова представился случай показать свое усердие к Отечеству. Слух о его добродетелях, о его святости, о Божьей милости к нему дошел даже до Татарской столицы. Супруга хана Джанибека, Тайдула, вдруг опасно занемогла. В болезненной тоске ей казалось, что, кроме молитв Русского митрополита Алексия, ничто не спасет ее от смерти. Она умоляла своего супруга послать за ним, и Джанибек исполнил ее желание. Святой Алексий поехал в Орду с надеждой на Бога и теплой молитвой к Нему. Эта молитва была услышана: ханша Тайдула выздоровела и не знала, чем бы отблагодарить своего доброго избавителя. Скоро случай для этого представился: Джанибек, которого наши историки называют добрым, вскоре после этого был убит своим родным сыном Бердибеком. Этот ужасный злодей не пощадил и своих братьев. Можете представить себе, милые читатели, какая участь ожидала наше бедное Отечество под властью такого чудовища! Все Русские князья испугались, когда услышали о новом хане. Их страх еще больше усилился, когда вскоре они увидели перед собой баскака, или его посла, которому было приказано собрать новую, дотоле неслыханную дань и жестоко наказывать всякого, кто ее не заплатит. Все были в отчаянии, думая, что настала окончательная погибель Отечества. Один святой Алексий не пришел в уныние и, напротив, решился на чрезвычайно смелое дело: ехать в Орду умолять злодея, которого в истории называют Тигром. Он надеялся на милость доброй Тайдулы, матери Бердибека. Уже несколько раз она оказывала ему разные небольшие услуги и всегда ждала удобного случая сделать еще что-нибудь. Ее старания и просьбы имели полный успех: жестокий хан смилостивился над Россией, отменил новую дань и приказал своему баскаку приехать назад.

О! Какая была радость, какой праздник в Москве, когда добрый митрополит возвратился из Орды! Все спешили к нему навстречу: великий князь, его семейство, бояре и народ. Все называли его своим ангелом-избавителем, все желали поцеловать если не руку, то по крайней мере его одежду! В эту сладостную минуту все были еще больше тронуты, когда вдруг увидели, что восьмилетний сын великого князя, Дмитрий, о котором вы услышите потом много хорошего, подошел также к митрополиту и нежным, младенческим голосом сказал ему: «О, отец наш! Ты избавил нас от войны и смерти: как нам благодарить тебя?» Крупные слезы катились по лицу малютки и показывали, сколько чувств, сколько любви к народу уже было в его детском сердце. Митрополит с восхищением обратил свои взоры на небо, к престолу Божиему: святая душа его предвидела будущую славу прекрасного младенца и благословляла минуту его рождения.

Говоря о святых утешителях и покровителях России, нельзя не сказать и о святом Сергии, основателе знаменитой Троицкой Лавры, или монастыря, в окрестностях Москвы. Этот добрый, благочестивый инок был сыном Ростовского боярина Кирилла. С самой молодости он любил молиться Богу, любил размышлять о Нем и удалялся от общества своих веселых товарищей. Уединение было для него так приятно, что он, наконец, поселился в дремучих лесах города Радонежа, в 60 верстах от Москвы, и жил пустынником несколько лет; потом он построил там деревянную церковь святой Троицы и около нее нынешнюю Лавру, или монастырь, для тех монахов, которые, слыша о его добродетелях, часто приходили к нему из отдаленных стран и желали остаться с ним навсегда. Слава святого Сергия, одного из первых наших чудотворцев, была так велика и при жизни его, что все князья, митрополит, бояре и народ проявляли к нему особое уважение, как будто предвидя его будущую святость, и во всех важных государственных делах спрашивали его совета. Вы увидите потом его усердие к Отечеству и, если будете в Москве, не забудьте съездить в Троице-Сергиеву Лавру и поклониться его святому гробу.

От Куликова поля до реки Угры *XIV–XV века*

Малолетство Дмитрия Иоанновича, великого князя московского от 1359 до 1362 года

Мне не нужно говорить вам, мои читатели, что храбрость — врожденное качество Русского народа: нельзя перечислить, сколько раз доказали это наши воины во все века и при всех государях; но, кроме того, бывали примеры в России, когда и дети ходили в настоящие сражения и побеждали своих неприятелей с такой же славой, как и взрослые люди! Вы удивляетесь и вам очень хочется узнать об этих детях? Хорошо, я не заставлю вас долго ждать и скорее приступлю к делу.

В 1359 году скончался великий князь Иоанн II Иоаннович, названный Кротким. У него остались два сына: старший Дмитрий, о котором вы уже слышали, девяти лет, младший Иоанн, семи лет, и еще племянник, сын брата Андрея Иоанновича, Владимир, шести лет. Этим трем малюткам Иоанн II отказал в такой же духовной, какую писал и их дед, Иоанн Калита, свое наследственное Московское княжество со всеми принадлежавшими ему городами и деревнями, но ни одного из них не назначил великим князем, потому что это назначение зависело от Татарского царя.

В это время в Орде происходили ужасные беспорядки, ссоры, убийства. Ханы постоянно сменялись, истребляя друг друга. Один из них, Темирхожа, был ханом только шесть дней: на седьмой Татары взбунтовались; простой темник Мамай был начальником этого бунта, убил Темирхожу и отдал ханство какому-то Авдулу, который во всем ему повиновался.

Но не все хотели иметь своим ханом Авдулу: многие Татарские вельможи остались в Сарае с ханом Марутом, другие овладели Болгарской землей, третьи — Мордовской. Так, Кипчакское царство разделялось, ослабевало и готовилось к своему падению. Но это падение еще не так скоро случится. Имейте терпение, друзья мои.

Можете себе представить, что во время таких беспорядков было трудно Русским князьям узнать от ханов, кто будет великим князем после Иоанна И. Они почти все поехали в Орду, даже маленький Дмитрий. Урус, бывший в то время ханом, вздумал без особой причины сделать великим князем Дмитрия Константиновича Суздальского, сына князя Ростовского, никакими особенными достоинствами и делами не заслужившего столь важное отличие. Все Русские удивились этому: все знали, что ни дед, ни отец Дмитрия Константиновича никогда не были великими князьями, что это достоинство принадлежало Московским князьям.

Маленький Дмитрий Иоаннович обиделся таким распоряжением и выехал из Орды с непременным намерением отнять у Дмитрия Константиновича не принадлежавшее ему достоинство и заслужить его славными делами и победами. Эта мысль очень твердо поселилась в детском уме смелого мальчика. Его мать, великая княгиня Александра, митрополит Алексий и все верные бояре, любившие Отечество и предвидевшие его славу от величия Московских князей, старались поддержать эту внушенную Богом мысль маленького героя, и через два года он стал так неустрашим, что объявил себя великим князем и звал Дмитрия Константиновича, жившего во время своего княжения в прежней столице России, Владимире, на суд к хану. Это было в то самое время, когда несколько ханов царствовали в Кипчакской Орде, но Русские считали законным того из них, который жил в Сарае. Итак, Московские бояре отправились к Муруту. Напуганный, притесненный мятежником Мамаем, Мурут обрадовался чести, которую оказали ему Москвитяне, и согласился признать двенадцатилетнего Дмитрия великим князем Русских.

Но слабый хан Мурут не мог дать дополнительного войска новому великому князю, и потому Дмитрий Константинович не уважал его суда и не выезжал ни из Владимира, ни из Переяславля-Залесского. Тогда-то Русские дети показали свою храбрость! Не только Дмитрий, но и его младший брат Иоанн и даже восьмилетний Владимир пошли вместе с Московскими полками усмирять непокорного Суздальского князя. Конечно, их не только благословил на этот поход, но даже и поехал вместе с ними святой митрополит Алексий; их окружали умные и храбрые воеводы, все воины своей грудью защищали их от опасностей, но все-таки нельзя не удивляться их смелости, нельзя не восхищаться их неустрашимостью. Дмитрий Константинович, зная, что Московским князем был почти младенец, никак не ожидал, что Москвитяне осмелятся идти против него, и, не приготовясь к сражению, вынужден был бежать из Переяславля и уступить великокняжеский престол своему маленькому сопернику. Русские государи короновались тогда еще не в Москве, а в прежней столице — Владимире. Дмитрий Иоаннович поехал также туда, прожил там несколько дней после коронования и возвратился в Москву, не желая преследовать неприятеля, который остался княжить в своем наследственном уделе.

Так, благодетельная для нас мысль Андрея Боголюбского, Иоанна Калиты и Симеона Гордого, мысль о том, чтобы всех удельных князей привести под власть одного государя, по Божьему промыслу стала также и мыслью Дмитрия. Мы скоро увидим, что Дмитрий имел еще другую славную цель всей своей жизни: он хотел освободить свое Отечество от власти Татар. Как же велика должна быть наша благодарность к этому храброму князю!

Донское сражение, или Куликовская битва от 1362 до 1380 года

Много забот, трудов, беспокойств и огорчений ожидало Дмитрия Иоанновича на великокняжеском престоле! Сначала ему надо было несколько раз усмирять Дмитрия Константиновича, который все еще стремился стать великим князем. Наконец, видя, что все старания его напрасны, Дмитрий Константинович отказался от своего желания и не только помирился с Дмитрием Иоанновичем, но даже через пять лет после этого отдал за него свою дочь, Евдокию.

После мира со своим главным врагом Дмитрий должен был утешать бедных Московских жителей в случившихся несчастьях: сначала от большого Всехсвятского пожара, который начался в церкви Всех Святых и истребил почти всю Москву, потом — от возвратившейся в нее ужасной черной смерти.

Но эти несчастья Москвы не были так важны, как те, которые навлек на нее гордый и честолюбивый Тверской князь Михаил, сын Александра Михайловича. Он видел намерение Дмитрия подчинить удельных князей своей власти и, больше заботясь о собственной выгоде, чем о пользе Отечества, решил всеми силами противиться трудному, великому делу Дмитрия. К несчастью, Михаил имел большие возможности, чтобы творить зло: знаменитый Ольгерд, Литовский князь, в то время со своим братом Кестутием наводивший страх на всех своих соседей, был женат на сестре Михаила, Тверской княжне Иулиании Александровне. При всякой небольшой неудаче в России Михаил уезжал к зятю в Литву и возвращался оттуда с Литовским войском, которое не меньше Татарского разоряло наше Отечество! Так, в 1368 году он пришел вместе с самим Ольгердом, который три дня грабил, жег, опустошал Москву.

Великий князь, его брат Владимир Андреевич, митрополит Алексий и все самые знатные бояре едва спаслись в Кремле. (После Всехсвятского пожара Дмитрий, видя, что деревянные укрепления ненадежны, построил каменный Кремль и в нем-то спасся от Ольгерда.) Злой Ольгерд, выходя из Москвы, еще хвастал тем, что Русские долго не забудут его. Впрочем, это нашествие Литовцев не принесло никакой пользы Михаилу: Дмитрий остался на великокняжеском престоле. Тогда недостойный Тверской князь решил просить помощи у Мамая, который в это время был уже так силен, что силой соединил Волжскую Орду вместе с Золотой, или Сарайской и, сделав ханом Мамант-Салтана, повелевал им, как хотел. Михаил Александрович умел угодить гордому Татарину, и Мамай дал ему грамоту на великое княжество и ханского посла, чтобы возвести его на престол.

Но прошло то время, когда Русские князья, не рассуждая, повиновались Татарам: Михаил с ханской грамотой едва смог убежать от Московских полков в Вильну. Вы помните, что это была столица Литовского князя. Старый Ольгерд ласково принял зятя и опять согласился идти с ним на Русских.

Кремль во второй раз спас великого князя и все его семейство. Пока Литовцы стояли перед этой славной крепостью, рассуждая о том, начинать ли приступ, брат Дмитрия, Владимир Андреевич, и князь Пронский пришли с сильными полками из Перемышля и Рязани. Ольгерд, увидев, что со всех сторон его окружали Русские, испугался и начал просить мира, уверяя, что он вечно будет другом Русских. Чтобы доказать свою искренность, он предложил даже выдать свою дочь Елену за умного и храброго князя Владимира Андреевича. Наши добрые предки поверили ему: Литовская княжна стала Русской княгиней, но ссоры с Ольгердом от этого не уменьшились, и до самой своей смерти он разорял наше Отечество в угоду своему зятю, который только в 1375 году был полностью усмирен великим князем. В договорной грамоте Михаил поклялся при митрополите Алексии почитать Московского князя старшим и никогда не искать великокняжеского престола. Молодой Дмитрий Иоаннович был так добр, что не только не отнял наследственного княжества у своего смертельного врага (что он по справедливости заслуживал), но даже позволил ему называться великим Тверским князем. Впрочем, одно это название не было важно: так часто называли сами себя и другие князья, например Рязанские и Смоленские.

Русское войско почти не отдыхало в славное княжение Дмитрия: едва окончилась продолжительная война с Тверским князем, как Московские полки уже шли в Камскую Болгарию. Великий князь, постоянно думая о том, как освободить свое милое Отечество от власти Татар, искал любую возможность навредить им. Камская Болгария тогда принадлежала Татарам: этого было довольно, чтобы заставить Дмитрия овладеть ей. Эта страна уже называлась в то время не Камской, а Казанской Болгарией, потому что в ней уже был известный в нашей истории город Казань. Его основал один из Татарских ханов по имени Саин, который, решил завоевывать Россию, но был тут встречен многими Русскими князьями. Боясь Татар, как огня, они пришли к ним с покорностью и принесли богатые дары. Саин сжалился над ними и не пошел в тот раз дальше. Место ему понравилось по его красивому положению, по изобилию всего, особенно пчел и зеленых лугов, и Саин вздумал основать тут городок для того, чтобы Татарские баскаки, посылаемые для сбора дани с русских, могли в нем отдыхать. Он населил городок Болгарами, Черемисами, Вотяками, Мордвою и назвал Казанью. Казань значит по-татарски «котел», или «золотое дно».

При Дмитрии Иоанновиче Казань была уже не городком, а богатым городом. Жители, думая испугать Русское войско, посланное Дмитрием, выехали ему навстречу на верблюдах! Русские бросились на них так быстро и неустрашимо, что верблюды едва успели повернуться и побежать назад к городу. Два владетеля Болгарские Осан и Махмат-Солтан покорились великому князю и дали ему 2000 рублей, а на его воинов 3000 рублей и обязались и впредь быть данниками Московского князя.

Дмитрий очень досадил Татарам покорением области, им принадлежавшей, но потом через два года, в 1378 году, он досадил им еще больше: он победил в Рязанской области, на берегах реки Вожи, их сильное войско, посланное Мамаем наказать дерзкого Русского князя. Эта первая с 1223 года одержанная над Татарами победа привела в ужасный гнев Мамая и показала ему, что Русские уже не те покорные рабы, какими были прежде. С нетерпением желал он отомстить храброму Дмитрию и, чтобы вернее сделать это, набрал страшное войско из Татар, Половцев, Турок, Черкесов, Яссов, Жидов Кавказских и Армян. Но всего этого войска казалось Мамаю недостаточно для усмирения Русских: он пригласил на помощь еще Литовского князя. Тогда Ольгерда уже не было на свете. Его наследником был его любимый сын, Ягайло, который начал свое правление тем, что убил дядю Кестутия и вынудил его сына, молодого Витовта, убежать в Пруссию.

Мамай, слыша о таких злых делах Ягайлы, подумал: «Это будет мне славный помощник!» И не ошибся. Литовский князь обрадовался его предложению и условился с ним полностью разорить Русскую землю, сжечь все города, селения и христианские церкви. К этим двум безбожным врагам нашего Отечества присоединился еще и третий. Кажется, он был еще хуже их; верно, вы согласитесь с этим, милые читатели, когда узнаете, что он был Русский! Да, грустно говорить, но это был Рязанский князь Олег! Будучи жесток, хитер, лукав, он умел скрывать свои пороки и всегда показывал столько почтения и любви к великому князю, что добрый Дмитрий считал его своим истинным другом. И после этого он не постыдился изменить ему: сам предложил Мамаю и Ягайле свою помощь и тайно согласился их ждать на берегах Оки. Мамай обещал за это разделить между обоими своими союзниками завоеванное великое княжество. Эта награда была с самого начала причиной измены Олега; он думал, что соединенные Татарские и Литовские войска совсем разорят Русские княжества, и надеялся в это время не только сохранить свое, но даже увеличить его.

В то время как бессовестный Олег рассуждал таким образом, в то время как Мамай и Ягайло уже мысленно считали звонкое Русское золото, которым хотели обогатиться, в Москве все было в тревоге. Но эта тревога происходила не от страха; напротив, начиная с самых храбрых и неустрашимых воинов до женщин и детей, все были оживлены какой-то смелостью, все как будто думали, что уже настало время освобождения от власти Татар, как будто предчувствовали, что Бог, сжалясь над страданиями Русских, наконец, поможет им победить своих притеснителей.

Так смело и храбро думали во время княжения Дмитрия Иоанновича, и пример этой смелости и надежды на Бога подавал всем Московским жителям сам государь.

Как только Дмитрий узнал о намерении Мамая и Ягайлы, первой его мыслью было идти в церковь и молить Бога о помощи. Усердная молитва укрепила еще больше и без того храбрый его дух. Почти в тот же час он разослал гонцов во все области великого княжества, чтобы собирать войско и вести его прямо в Москву. Все усердно спешили исполнить повеление государя, и через несколько дней почти целые города были готовы идти против неприятелей Отечества. Каждый день приходили в Москву новые полки под начальством своих князей и бояр. Это были князья Ростовские, Белозерские, Ярославские со своими дружинами; бояре Владимирские, Суздальские, Переяславские, Костромские, Муромские, Дмитровские, Можайские, Звенигородские, Углицкие, Серпуховские с боярскими дружинами. Все эти дружины составили многочисленное войско, которое нетерпеливо желало выступить в поход. Но Дмитрий до этого выступления хотел со своим неразлучным другом и — после ранней кончины родного брата Иоанна — единственным братом и товарищем, князем Владимиром Андреевичем, и со всеми главными воеводами съездить в уединенный Троицкий монастырь и там принять благословение игумена Сергия, о благочестии которого читатели уже слышали. Этот святой старец уже давно отказался от мира, но пламенно любил свое Отечество. Он обрадовался, неожиданно увидев его храбрых защитников в своем тихом монастыре; обрадовался смирению, с которым они желали получить через него Божье благословение, потому что это смирение предвещало им небесную помощь и победу. Он упросил великого князя отобедать в монастыре, окропил святой водой его и всех бывших с ним военачальников и отпустил разделить с ними опасности войны двух монахов — Александра Пересвета и Ослябя. Дмитрий, выезжая из Троицкого монастыря, еще больше надеялся одержать победу.

В церкви Михаила Архангела над гробницей своих предков, Московских государей, великий князь еще раз помолился Богу и простился с печальной супругой. Горько плакала она, отпуская своего друга на сражение с бесчеловечными Татарами. Невольно приходила ей в голову мысль о всех князьях, уже убитых ими. И сам ее мужественный супруг едва удержал слезы, когда в последний раз обнял ее и сказал: «Бог наш заступник!» Далеко за городские ворота провожали Московские жители доброго государя и его войско и только к вечеру возвратились в тихую столицу, где остались почти одни старики, женщины и дети.

В 94 верстах от Москвы, в городе Коломне, соединились с Дмитрием два его союзника, сыновья Ольгерда, князья Полоцкий и Брянский, обиженные своим братом Ягайлом и поклявшиеся отомстить ему.

Здесь великий князь осмотрел все свое войско. Никогда еще оно не было так многочисленно: более ста пятидесяти тысяч конных и пеших воинов стояло в рядах! Любуясь этими прекрасными, так много обещавшими рядами, Дмитрий был спокоен и тверд: его огорчала только измена Олега и огорчала не потому, что он боялся ее, а потому, что ему горестно было обнаружить изменника в прежнем друге. Между тем Олег страдал от своей измены гораздо больше. Узнав, что великий князь не побоялся войны и уже перешел за Оку в его собственную Рязанскую землю, он не знал, что делать и к кому пристать: боялся и Мамая, и Дмитрия, раскаивался в измене и дрожал при одной мысли о том, что будет с ним впоследствии.

Мамай уже со всей Ордой стоял за Доном и ждал Ягайла. Наше войско подошло к этой реке, и долго рассуждали князья и бояре: переходить ли ее или ожидать Татар здесь? На общем совете было решено перейти, чтобы не дать Мамаю соединиться с Литовским князем, и на другой день рано поутру все Русское войско уже стояло на другой стороне Дона, на берегах реки Непрядвы. Здесь Дмитрий Иоаннович еще раз взглянул с высокого холма на свои многолюдные полки. Мысль, что, может быть, через несколько часов все эти храбрые воины погибнут под ударами жестоких Татар, так тронула его доброе сердце, что он упал на колени и, смотря на золотой образ Спасителя на черном великокняжеском знамени, молился за свой народ. Потом он объехал все полки, говорил с каждым из них, называл воинов милыми братьями, обещал им славу в здешнем мире и в будущем.

Это было 8 сентября 1380 года. В шестом часу дня наше войско дошло до поля Куликова, которое простиралось больше чем на десять верст. Здесь русские увидели неприятелей. Татар было больше, чем наших. Дмитрий, несмотря на просьбы князей и бояр, которые умоляли его не подвергать опасности свою жизнь, сражался в передовом полку. Он первый ударил по врагу; его место было в рядах простых воинов. Три часа продолжалась страшная битва, кровь лилась на всем обширном поле, но все еще нельзя было понять, кто станет победителем. В одном месте Русские теснили Татар, в другом Татары — Русских. Однако уже большие, или княжеские знамена едва были спасены из рук Мамая; уже некоторые из Московских полков хотели было бежать, как вдруг князь Владимир Андреевич, начальник засадного полка, выступил из рощи, которая скрывала его ото всех, и быстро, неустрашимо бросился на Татар. Это смелое движение храброго князя решило судьбу сражения: удивленные и изнуренные неприятели не могли уже противиться свежему войску, и все побежали! Мамай, увидев это бегство, вскричал с тоской отчаяния: «Велик Бог христианский!» — и также побежал за своими воинами. Русские гнали их до реки Мечи, убивали и топили без счета и взяли в добычу множество лошадей и верблюдов, навьюченных разными драгоценностями.

Радость и счастье победителей были неописуемы! Первого героя этого знаменитого в нашей истории дня, великого князя Дмитрия Иоанновича, назвали Донским; второго, князя Владимира Андреевича, — Храбрым. Они вместе со всеми оставшимися в живых князьями и боярами объезжали поле Куликово: много было убито Русских, но вчетверо больше Татар; всего же, по уверению некоторых историков, было до 200 000 тел. В числе убитых были также два инока Троицкого монастыря — Александр Пересвет и Ослябя. Великий князь плакал над всеми ними и в знак благодарности к храбрым защитникам Отечества приказал вечно праздновать их память в Дмитриевскую субботу, которая бывает между 18 и 26 октября.

Ягайло в день Донского сражения был уже в 30 верстах от Мамая и, узнав, чем оно окончилось, испугался и побежал назад в Литву так быстро, что Русские не могли его догнать. Так счастливо Дмитрию удалось в один день избавить Русь от двух сильных неприятелей! Известие о его победе восхитило не только жителей Москвы и областей великого княжества, но и всех других княжеств. Народ везде смотрел на Донского, как на ангела-хранителя, везде встречали его с неизъяснимым восторгом, как освободителя Отечества от жестокой власти варваров; все думали, что это освобождение уже произошло, что слава и счастье нашего Отечества уже навсегда вернулись, что Татары после Куликовской битвы никогда уже не осмелятся идти на Русских!

Новое бедствие Москвы и разбои новгородцев от 1380 до 1388 года

Наши бедные предки обманулись в своих ожиданиях: не прошло и двух лет после славного Донского сражения, а Москва была опять в руках Татар, и опять она терпела все те ужасы, которые происходили в ней во времена Батыя! Терпела от нового мучителя, то есть нового Татарского хана, не Мамая, которого уже не было на свете, а от его смертельного неприятеля — хана Тохтамыша, одного из потомков Чингисхана. Во время беспорядков, происходивших в Кипчакской Орде около 1360 года, Тохтамыш был изгнан оттуда ханом Урусом и убежал в Бухару к Монголам Чагатайским. Там он умел войти в милость к главному эмиру¹⁰¹, или князю, Тамерлану. Тамерлан очень походил на страшного Чингисхана и так же, как он, хотел завоевать весь мир. Читатели мои, верно, очень хорошо помнят этого злодея, который бросал людей в котлы. Вот второй Чингисхан, Тамерлан, жалея об участи Тохтамыша, изгнанного из Отечества, дал ему войско, чтобы отнять свой наследственный престол у Мамая, который в это время печально возвращался с остатками своих полков с поля Куликова. Мамая разбили окончательно. Тохтамыш стал царем в Орде и послал к великому князю требовать, чтобы все наши князья как подданные Татар немедленно явились к нему. Русские удивились, но не встревожились; напротив, они даже проявили так много ненависти к Татарам, что ханский посол не посмел ехать дальше Нижнего Новгорода и возвратился в Сарай. Дмитрий, слишком надеясь на слабость Орды, вовсе не думал ни о новом хане, ни о том, чтобы приготовиться к защите.

Тохтамыш молчал около года, и вдруг в Москве услышали страшную весть о том, что он идет на Россию и что бесчестный Олег, несмотря на благодеяния великого князя, простившего его прежнюю измену, опять отдал Отечество в жертву варварам и дружески встретил их на границах своего Рязанского княжества. Эта весть была ужасна для всех Русских, совсем не готовых к ней; но если бы все князья одинаково любили свое Отечество и объединили свои войска, можно было бы ручаться, что еще одно такое сражение, как Донское, и Россия навсегда освободилась бы от своих притеснителей. Но вместо этого спасительного согласия все князья бросили Дмитрия в жертву Тохтамышу, шедшему прямо на Москву. Даже его тесть, Нижегородский князь, не хотел ему помочь, а, напротив, послал к хану двух своих сыновей с дарами. Великий князь в унынии потерял твердость духа и, не имея надежды победить Тохтамыша с одним только своим верным помощником, братом Владимиром Андреевичем, подумал, что лучше защищаться в крепости, чем выйти навстречу неприятелю, и удалился в Кострому со всем своим семейством. Тогдашний митрополит Киприан, родом Грек, также выехал в Тверь, и народ Московский, оставленный государем и митрополитом, шумел и спорил с боярами: то приходил в отчаяние, то храбро защищался и, наконец, 16 августа 1382 года сдал столицу Тохтамышу. Жестокий хан принудил его к тому хитростью: он обещал жителям не разорять Москву и тотчас уйти из нее, если они сдадутся добровольно. Москвитяне поверили и дорого заплатили за легковерие: Татары злодействовали в Москве со своим обычным зверством, убивали всех, кого встречали; грабили все, что находили в церквах, дворцах, домах и погребах; наконец, выходя, зажгли весь город.

Такая же участь выпала и другим городам великого княжества: Владимиру, Звенигороду, Юрьеву, Можайску, Дмитрову. Не спаслась и Рязанская область, несмотря на измену ее князя: Татары и там поступили, как в неприятельской земле, и доказали Олегу, как ненадежна милость, купленная бесчестьем.

С горечью возвратился в Москву великий князь и увидел все несчастья своей столицы: на одних улицах нашли 24 000 мертвых тел, не считая сгоревших и утонувших. Дмитрий, понимая, что бесполезно для людей унывать в беде, собрал все силы своей огорченной души и принялся вместе с братом Владимиром Андреевичем восстанавливать красоту Москвы, о которой с восхищением говорили историки того времени. На следующий год для спокойствия своих подданных он уже с честью принял ханского посла, отпустил с ним в Орду своего старшего сына Василия и заплатил большую дань Тохтамышу, который хоть и был страшен в гневе, но любил миловать показывающих раскаяние и покорность, и поэтому великий князь не боялся за жизнь сына: хан принял его очень ласково.

Но Дмитрию Иоанновичу, видно, не суждено было жить спокойно: едва начал он забывать ужасное нашествие Тохтамыша, как уже новые огорчения, новые беспокойства готовились для его доброй души. Эти огорчения, эти беспокойства причиняли ему его своевольные подданные, Новгородцы. Они не только отдали без его согласия два своих города — Ладогу и Русу — и Нарвский берег одному из Литовских князей, Патрикию Наримантовичу, но в последние годы, когда великий князь был занят подготовкой к Донскому сражению и восстановлением Москвы после нашествия Тохтамыша, Новгородцы, заскучав в тиши своей области, вздумали заниматься разбоями и называли это ужасное ремесло удальством, или молодечеством. Они собирались большими толпами, выбирали себе начальника, которого называли атаманом, и отправлялись грабить деревни и города по рекам Волге, Каме, Вятке. В 1371 году они завладели таким образом Ярославлем; в 1375 году — Костромой и целую неделю злодействовали в ней: брали в неволю людей, грабили дома, лавки, бросали в реку то, чего не могли взять с собой. Оттуда они отправились дальше вниз по Волге и, не боясь никого, разорили все береговые селения до самого Хазитораканя, или нынешней Астрахани. Правда, эти разбойники были там все убиты Татарским князем Сальчеем, но у Новгородцев была не одна такая шайка. С каждым годом их число увеличивалось, и, наконец, дерзость Новгородцев дошла до того, что их правительство начало захватывать даже великокняжеские доходы, а духовенство не захотело повиноваться Московскому митрополиту.

Великий князь сначала старался и кротостью, и угрозами напомнить им об их обязанностях к государю, но когда увидел, что все это напрасно и что Новгородцы хотят непременно быть не зависимыми от великого княжества, решился усмирить их оружием. Он собрал войско со своих двадцати шести областей; кроме того, присоединились к нему даже некоторые подданные Новгорода: жители Вологды, Бежецка, Торжка, недовольные беспорядками своевольного правительства. С этими страшными силами великий князь расположился лагерем в 30 верстах от Новгорода. Тут его встретил архиепископ Новгородский, умоляя простить вину Новгорода, который готов был заплатить ему 8000 рублей за дерзости своих разбойников. Добрый Дмитрий, милостивый и для непокорных подданных, согласился на мир с условием, чтобы Новгород всегда повиновался ему как своему государю, платил каждый год черный бор, или дань, собираемую с черного народа¹⁰², и внес бы 8000 рублей за разбойников. Кроме того, они должны были взять у Литовского князя Русу и Ладогу.

Так Новгородская гордость смирилась перед Донским героем! Мне остается только рассказать вам, милые дети, еще об одном знаменитом деле; оно во многом облегчило судьбу нашего Отечества и поэтому заслуживает особого внимания.

Великодушие князя Владимира Храброго 1389 год

Это славное государственное дело заключалось в новом порядке наследования престола. Вы помните, что до этого времени наследником Русского государя всегда был не сын его, а брат, как старший в роду. Вы помните также, сколько споров и разногласий было по этому поводу в княжеских семействах. Как часто сын, воспитанный на глазах своего отца, великого князя, обученный на его примере трудной науке управлять государством, должен был уступить свои законные права дяде, может быть, никогда не выезжавшему из своего маленького удельного городка, не знакомому с теми знаниями, какие были у его племянника. Как часто народ терял в этом случае свое счастье или проливал кровь в междоусобной войне неуступчивых наследников. Наши бедные предки чувствовали всю несправедливость такого порядка, установленного их первыми государями, но, уважая их память, не смели явно противиться ему. Владимир Мономах, Юрий (Георгий) Долгорукий, Андрей Боголюбский были первыми из князей, кто громко заговорил о невыгодах такого порядка в наследстве, но они не имели еще столько силы и смелости, чтобы отменить древний закон своих отцов и ввести новый. Исполнением этого трудного дела мы обязаны Дмитрию Иоанновичу Донскому и доброму, великодушному Владимиру Андреевичу. Будучи старшим в роду, как двоюродный брат великого князя, он был законным наследником Московского престола после смерти Дмитрия. Но любя свое Отечество больше всех выгод, которые только могло дать ему великое княжество, Владимир добровольно отказался от своих прав и согласился на предложение Дмитрия установить новый закон о наследстве. В договорной грамоте, которая была написана у них по этому случаю, сказано, что Владимир Андреевич признает Дмитрия отцом, сына его Василия — старшим братом, Георгия — равным, а меньших сыновей великого князя младшими братьями; всех же вообще — наследниками великого княжества после смерти Дмитрия.

Не правда ли, любезные мои читатели, как благородно, как великодушно поступил добрый Владимир Андреевич! Подписывая эту договорную грамоту, он сравнялся заслугами перед Отечеством с нашими самыми знаменитыми государями: с этого времени кончились кровопролитные ссоры дядей и племянников, и навсегда утвердился лучший порядок в наследовании престола.

1389 год был несчастливым для России: она лишилась своего любимого государя, Дмитрия Иоанновича, в то время как ему исполнилось только сорок лет! Его болезнь началась внезапно и продолжалась несколько дней. Перед смертью он представил боярам своего семнадцатилетнего сына Василия как их будущего государя и выбрал ему девять советников из опытных вельмож. С удивительной твердостью говорил он с ними еще за несколько минут до кончины; просил их служить верно его семейству и Отечеству; обнял свою нежную супругу; благословил каждого из сыновей. Последние слова его были: «Бог мира да будет с нами!»

Трудно описать горе, которое чувствовал народ по поводу кончины Дмитрия. Никого из своих государей, исключая Мономаха и Александра Невского, не любил он так, как Донского! Дмитрий в полной мере заслуживал эту любовь.

Кроме храбрости, которая дала ему имя первого победителя Татар, у него были все достоинства превосходного государя, и только по своему добродушию он не присоединил Рязань и Тверь к Москве в то время, когда мог это сделать. Вы помните, читатели мои, Олега Рязанского и Михаила Тверского? Они принесли столько зла своему Отечеству, что можно было бы порадоваться, если бы Дмитрий Донской был не настолько совестлив и отнял бы у них их княжества.

Они, право, стоили того.

В двадцатишестилетнее княжение Дмитрия случилось еще много примечательных происшествий помимо тех, о которых мы уже говорили. В числе самых важных было крещение в христианскую веру Пермян и Литовцев. Пермью называлась обширная страна северной России от реки Двины до Уральских гор. Жители ее, Пермяне и Зыряне, давно уже платили дань Русским, которые, получая от них много серебра и мехов, не принуждали их креститься. В это время один молодой монах, Стефан, сын церковника в городе Устюге, пошел на подвиг — просветить этих идолопоклонников. Он выучил Пермский язык, выдумал для него особенные буквы, перевел главные церковные книги со Славянского языка и отправился к дикарям проповедовать Евангелие. Бог благословил его усердие. Пермяне поняли истину его учения, начали сами истреблять своих золотых или каменных идолов, изображающих старуху с двумя детьми, и шли целыми толпами к Стефану, чтобы креститься. Московский митрополит сделал его первым епископом Пермским. В течение всей своей жизни Стефан был покровителем народа, им просвещенного. Его нетленное тело, прославленное святостью, погребено в Кремле, в Преображенской церкви.

Но крещение Литовцев проходило совсем иначе. Их не просвещал кроткий служитель Божий, а крестил волей и неволей их князь, сердитый Ягайло. Может быть, читатели мои удивятся, как этот Ягайло — сам идолопоклонник — вздумал крестить свой народ? Вот как. В 1382 году умер Польский король Людовик. У него не осталось сына, но осталась одна пятнадцатилетняя дочь, прекрасная, добрая, благочестивая Гедвига. Польские вельможи, управлявшие государством, искали для своей молодой королевы такого супруга, который мог бы защитить ее владения от нападений чужеземных врагов. Из всех князей, соседних с Польшей, не было сильнее Ягайла. Итак, его избрали супругом прекрасной Польской королевны, с тем условием, однако, чтобы он принял христианскую веру. Вот для того, чтобы жениться на Гедвиге и стать через это Польским королем, Ягайло согласился сам креститься и потом крестить весь свой народ. И как же он крестил его? Он учил не так, как учил святой Стефан и другие проповедники веры Христовой, а только ставил Литовцев в ряды целыми полками и заставлял их читать Символ веры. В это время священники кропили их святой водой и давали им христианские имена, но, чтобы не терять времени, выдумывая разные имена, в одном полку называли всех людей Петрами, в другом Павлами, в третьем Иванами и так далее. Надо сказать, что вера Поляков, принятая и Ягайло, была не наша, Греческая, а Латинская, или католическая. От этого и пошли новые беды для тех Русских областей (Галицкого и Волынского княжеств), которые были под властью Литвы и Польши, объединенных теперь в одно государство. Ягайло, усердный католик, не любил Греческих христиан и всячески старался их притеснять.

В княжение Дмитрия Донского наши предки перестали употреблять куны, или кожаные деньги, и начали делать кроме рублей мелкую серебряную монету по образцу татарской. Татары называли свою серебряную монету таньгою*, а медную — пулой*. И русские назвали так же свою. Это название несколько изменилось потом из-за произношения: из таньги сделали деньги*, а из пулы — полушки*. И теперь еще у любителей древностей можно найти эти серебряные монеты. Каждая из них весит золотника. На них изображена фигура человека, сидящего на лошади.

В последний же год княжения Дмитрия появилось у нас огнестрельное оружие, выписанное нашими предками из Немецкой земли. Здесь кстати сказать вам, что порох изобрел в XIV столетии Францисканский монах Бертольд Шварц.

Великий князь Василий Дмитриевич от 1389 до 1425 года

Счастлив тот человек, который горячо любит Бога, искренне боится прогневить Его и в горести твердо надеется на Его помощь. Никакие опасности для него не страшны: он всегда может быть уверен, что, усердно помолясь Богу, будет услышан Им и избавлен от беды! Это испытали наши предки. Послушайте, как чудесно Он показал им однажды, что молитвы людей доступны светлому престолу Его.

Уже прошло больше пяти лет с тех пор, как молодой сын и наследник Донского, великий князь Василий I Дмитриевич, вступил без всякого спора на великокняжеский престол; уже успел он показать своим подданным, что во многом походил на своего знаменитого отца: твердость духа, ум, намерения, желания — все было у них одинаково. Василий так же, как и Дмитрий, понимал, что счастье России требует усиления великого княжества, и уже в первые годы своего княжения сумел сделать то, о чем не смел еще думать его отец: он присоединил к Москве, с согласия хана, сильные княжества Суздальское и Нижегородское и, кроме того, получил от него города: Мещеру, Городец, Тарусу и Муром.

Увеличив таким образом великое княжество, усмирив новый бунт своих беспокойных подданных, Новгородцев, Василий весело праздновал свою свадьбу с Софией, дочерью Литовского князя Витовта, как вдруг разнеслась страшная весть, что новый Батый, Чагатайский хан Тамерлан идет на Россию! Читатели мои уже немного слышали об этом бесстрашном Татарском государе, хотевшем завоевать целый свет. Вы помните, что он помог Тохтамышу победить Мамая и завладеть Золотой Ордой.

Но благодарности не знают полудикие народы. Тохтамыш забыл все, чем обязан был Тамерлану, и осмелился идти войной на этого государя, уже повелителя двадцати шести царств в трех частях мира! Он послал свое войско разорять северную Персию. Тамерлан, узнав о такой дерзости, пошел сам наказать его, и между реками Тереком и Курой, в Черкесской земле, встретились жестокие враги. Тохтамыш был совершенно разбит и бежал за Волгу. Ужасный завоеватель Востока пошел к северу вслед за бегущим Тохтамышем, перешел Волгу, Саратовские степи и взял один Русский город, Елец. Все встревожились и тотчас вообразили, что настало опять то время, какое было 160 лет назад. Один великий князь не пришел в уныние и доказал, что был достоин своего отца: не теряя времени, собрал он многочисленное войско, в котором еще можно было видеть стариков, сражавшихся на Куликовом поле, и, поручив Москву своему храброму дяде, Владимиру Андреевичу, сам выступил с полками на берега Оки.

Отпуская своего молодого государя на опасную войну с Татарами, Московские жители показали столько уныния, что Василий, желая утешить и ободрить свой добрый народ, писал из Коломны Московскому митрополиту, чтобы он послал во Владимир за образом Божьей Матери Пирогощей, привезенным Андреем Боголюбским из Киева. Вы помните, милые читатели, то странное происшествие, которое случилось с Андреем в то время, когда он подъезжал с этим образом к Владимиру. Многие другие случаи, и особенно победа Андрея над Болгарами, приписанная также помощи этого образа, внушили нашим предкам глубокое уважение к нему. Молитва перед Святой Девой, на нем изображенной, успокаивала их надеждой верной помощи в бедствии. Поэтому вы можете судить, как обрадовались Москвитяне, когда услышали, что к ним принесут чудотворный Владимирский образ! Но зато Владимирцы горько плакали о нем! Далеко по дороге провожали они свою святую Защитницу. Между тем в Москве все с восхищением готовились к Ее принятию, и митрополит, все духовенство, князь Владимир Андреевич, семейство великого князя, бояре и народ встретили образ за городом, на Кучковом поле, где теперь Сретенский монастырь. Увидев образ издали, все упали на колени и со слезами говорили: «Матерь Божья! Спаси Русскую землю!» Но все, говоря это, проливая слезы, были спокойны: у всех уже было сладостное предчувствие, что Господь не оставит надеющихся на Него.

И это предчувствие было так справедливо, что все удивились и не знали, как благодарить Бога за свое чудесное спасение! Представьте себе, что Тамерлан уже шел по берегам Дона, разоряя все селения и города. По всему было заметно, что он хотел идти к Москве, но вдруг остановился, целые две недели пробыл в одном месте и потом 26 августа 1395 года, в тот самый день и час, когда жители Москвы с такой истинной верой встретили образ Божьей Матери на Кучковом поле, поворотил к югу и вышел из Русской земли! Это было удивительно, непонятно для человеческого ума, но легко и возможно для всемогущего Бога! Великий князь и все войско, радуясь избавлению Отечества от самого ужасного завоевателя, спешили возвратиться в Москву и усердными молитвами перед спасительным образом благодарили за чудесную помощь Божью! Великий князь построил каменную церковь Пресвятой Богородицы и монастырь на Кучковом поле и постановил с того времени праздновать Сретение Богоматери 26 августа.

Между тем Тамерлан заставил несчастный город Азов, землю Черкесскую и Ясскую, Астрахань и Сарай вытерпеть все то, что готовил для Москвы: все эти области были разорены и выжжены. Кипчакская Орда после его нашествия осталась в самом жалком положении: три хана присваивали ее себе — Тохтамыш, Кайричак и Тимур-Кутлук.

Враги великого князя

Бог любит наше Отечество, милые дети! Вы, верно, и сами видите это, читая нашу историю. Сколько бед и несчастий оно вынесло! И страшные чужеземные завоеватели, и собственные русские князья разоряли, жгли, опустошали его! Его благородные, великодушные государи должны были преклонять колена перед дикими варварами, должны были больше двухсот лет постоянно дрожать за жизнь не только своих подданных, но и за свою собственную!

Кроме Татар, этих ужасных, бесчеловечных мучителей России, сколько еще других врагов желали погубить ее! Сначала Печенеги и Половцы, потом Шведы, Датчане, Немцы, Литовцы, Поляки, Венгры — все в свою очередь нападали на Русских и истребляли их. Среди таких опасностей что другое, кроме любви и Божьей помощи, могло спасти их? И как мудро посылалась им эта небесная помощь! Когда в Орде царствовал хан, больше других любивший войну и кровопролитие, тогда и России Бог посылал храброго князя, который умел противиться злому Татарину; когда, наоборот, Татарский царь больше любил спокойную и веселую жизнь в Сарае и деньги, на которые можно было покупать все, что веселило его, тогда на Русском престоле был щедрый и миролюбивый князь, который радовался, что деньгами, а не кровью он мог покупать спокойствие своих подданных. Когда соседней Литвой управлял злой, жестокий, жадный Ольгерд, тогда у нас был умный, неустрашимый Дмитрий Донской. Когда Литовским князем стал храбрый и хитрый Витовт, племянник Ольгерда, тогда великим князем Московским был не меньше его хитрый сын Донского Василий I. Больше двадцати лет продолжались ссоры этих двух князей, несмотря на то, что дочь Витовта, София, была замужем за Василием Дмитриевичем. Они оба были примечательными людьми своего времени, и поэтому читатели мои, верно, захотят узнать несколько подробнее их историю.

Витовт был одним из самых жестоких и сильных завоевателей. Король Ягайло, став супругом наследницы Польского престола, Гедвиги, уже не думал о войне и, не заботясь о Литовском княжестве, не выезжал из своей Польской столицы, Кракова. Витовт, пользуясь этим, овладел Литвой, а через некоторое время и Волынью.

Но все это казалось мало ненасытному: в 1395 году он завладел Смоленском, так что уже кроме Литовских земель ему принадлежала вся старинная земля Вятичей, то есть нынешние Орловские земли с частью Калужских и Тульских, множество удельных городов Черниговских князей; одним словом, Витовт был государем всей южной России и замышлял отнять у Василия Дмитриевича и последние, оставшиеся у него области, где сохранялась жизнь и будущее величие Русских. Сколько надо было Василию иметь мужества, благоразумия, осторожности и даже хитрости, чтобы не допустить исполнения намерения злого Витовта! Ему это полностью удалось, и Витовт, видя твердость Русского князя, отказался от своих замыслов и в последние годы княжения Василия жил уже в мире с ним. Его гордость была во многом усмирена Татарами. Чрезвычайная страсть повелевать другими и отнимать чужие владения внушила ему однажды мысль победить сначала Сарайского хана, Тимура-Кутлука, а потом и его покровителя, самого Тамерлана. Чтобы затеять ссору с Кутлуком, он призвал к себе изгнанного из Орды хана Тохтамыша и обещал возвратить ему опять Татарский престол. Тохтамыш обрадовался такому счастью: Литовский князь уже давно славился своей силой и храбростью, и на его помощь можно было надеяться.

Вот они и отправились на Татар. Витовт приглашал в этот поход и своего зятя, Василия Дмитриевича; но умный великий князь, видя на примере южной России, что для Русских Литовская власть еще хуже Татарской, и зная, что после победы над Татарами уже все должны будут покориться Витовту, сумел отговориться от приглашения тестя и не дал ему вспомогательного войска.

Гордый Витовт оставил без внимания отказ Василия: он надеялся, что и без помощи Русских справится с Татарами, но ошибся. У Тимура-Кутлука был хоть и старый, но умный и храбрый воевода Едигей. Ему суждено было наказать дерзкого Литовского князя, который в первом же сражении был так разбит Татарами, что едва мог спасти третью часть своего войска. Хан Тимур-Кутлук гнал его до самого Днепра, взял с Киева 3000 рублей Литовского серебра, оставил в этом городе своих баскаков и разорил области Витовта до самого Луцка. Так всегда бывают наказаны гордые!

Старика Едигея помнили и в северной России: в 1408 году он приходил разорять ее за то, что великим князем было дано позволение сыновьям Тохтамыша жить в России. Это нашествие Татар было так же ужасно, как и прежние. Все места от реки Дон до Белого Озера и Костромского Галича были разорены. Только Москва благодаря храбрости князя Владимира Андреевича спаслась. Впрочем, этот поход Едигея не принес большой пользы Татарам; новые беспорядки в Орде заставили его быстрее возвратиться туда, а Русским дали возможность не слушать приказаний ханов. Хотите ли, дети, прочитать письмо, которое старый Едигей написал с дороги великому князю? Оно очень любопытно, потому что покажет вам, как думали и писали тогда наши гордые повелители и как уже мало повиновался им великий Русский князь!

Вот это замечательное письмо:

«От Едигея поклон к Василию, после думы с царевичами и нашими князьями. Великий хан послал меня на тебя с войском, потому что слышали мы, что у тебя укрываются дети Тохтамыша. Да еще слышали мы, что у тебя в Московском княжестве не право делается: вы осмеиваете и всячески притесняете не только купцов наших, но даже и послов царских. Так ли бывало прежде? Спроси у стариков: земля Русская была нашим верным улусом¹⁰³, держала страх, платила дань, почитала послов и гостей Ордынских. Ты не хочешь знать того и что же делаешь? Когда Тимур сел на царство, ты не видал его в глаза, не присылал к нему ни князя, ни боярина. Прошло царство Тимура; Шадибек восемь лет был ханом, ты не был у него! Теперь царствует Булат уже третий год, ты, самый старший князь в улусе Русском, не являешься в Орде! Все дела твои недобры. Были у вас нравы и дела добрые, когда жил боярин Федор Кошка и напоминал тебе о ханских благодеяниях. Ныне ты думы старцев не слушаешь. Что же вышло? Разорение твоему улусу! Хочешь ли княжить мирно? Призови на совет бояр старейших: Илью Иоанновича, Петра Константиновича и других, согласных с ними в доброй думе; пришли к нам одного из них со старинными оброками, какие вы платили царю Джанибеку, чтобы не погибло совсем твое царство. Все, что ты писал к хану о бедности народа Русского, несправедливо: мы теперь сами видели твой улус и узнали, что ты собираешь в нем по рублю с двух сох¹⁰⁴. Куда же идет серебро? Земля христианская осталась бы цела, когда бы ты исправно платил дань; а теперь бегаешь, как раб!.. Размысли и научися!..»

Но Василий Дмитриевич не испугался этого грозного письма, не исполнил ни приказаний, ни советов Едигея и вообще в течение своего тридцатишестилетнего княжения меньше всех прежних великих князей платил дань татарам и меньше всех признавал их власть над собой. Это видно и из его духовного завещания, в котором он уже явно, не ожидая согласия Орды, объявляет наследником великого княжества своего малолетнего сына, Василия.

Боясь, чтобы его честолюбивые братья по прежнему праву дядей не лишили малютку престола, Василий Дмитриевич поручил его покровительству своего тестя, прежнего врага, но потом помирившегося с ним Литовского государя. И здесь виден хитрый ум Василия: такое лестное доверие не могло не внушить гордому Витовту желания оправдать его перед глазами света.

Если же в голове Литовского князя еще оставалась какая-нибудь мысль о завоевании Московского государства, то и на этот случай Василий Дмитриевич умел распорядиться: он дал великокняжескому совету, который состоял из бояр-пестунов маленького государя, письменные наставления о том, в какой мере нужно принимать покровительство Витовта и до чего не допускать его.

В княжение Василия Дмитриевича начали показываться в России разные искусства: Москва славилась хорошими живописцами, которые прекрасно расписывали церкви; были также в ней и литейные мастера, а в 1404 году один монах, Лазарь, родом из Сербии, устроил первые боевые часы, которые были поставлены на великокняжеском дворе за церковью Благовещения и стоили 150 рублей серебром. Народ удивлялся этим часам, как чуду, и при каждом бое толпами сходился смотреть и слушать их.

У наших предков при Василии Дмитриевиче были также и рыцарские игры, или карусели и турниры. Они называли это: игрушками. Однако на этих игрушках молодые люди иногда I наносили друг другу смертельные раны.

Ссора на свадьбе великого князя Василия II от 1425 до 1433 года

27 февраля 1425 года скончался Василий Дмитриевич. Все его братья, бывшие в Москве, обещали ему почитать своим государем его десятилетнего сына Василия. Один только Юрий Дмитриевич, князь Звенигородский, не давал этого обещания и, как только узнал о смерти брата, отправил посла с угрозами в Москву. Но маленький князь не испугался дяди: у него была умная мать, был сильный опекун, его дед, Витовт Литовский, были усердные советники и пестуны, среди которых самым искусным, самым красноречивым и самым хитрым был боярин Иван Дмитриевич. Все эти защитники малолетнего государя, посоветовавшись между собой, отправили от его имени к Юрию Дмитриевичу митрополита Фотия.

Убеждения служителя Божьего подействовали на Юрия: он согласился, хоть и не совсем, отказаться от великого княжества, но по крайней мере не искать его до тех пор, пока царь Татарский решит, кому оно принадлежит.

В то время, когда шли переговоры об этом с Ордой, Новгородские области терпели много горя от жадности Витовта к завоеваниям, которая не уменьшилась в нем и в глубокой старости. Ему давно хотелось завладеть сильным Новгородом, все области которого были богаты и велики. Первое место среди них занимал Псков — знаменитая родина святой Ольги. Новгородцы были так довольны услугами Псковитян, всегда защищавших их от Ливонцев и Литовцев, что в 1348 году сняли с Пскова верховную власть свою и назвали его братом Новгорода. С тех пор Псковитяне имели во всем одинаковые с Новгородцами права, имели такое же вече, какое было на дворе Ярослава; но со времен Калиты это вече уже немного значило и в Новгороде, и во Пскове: великие князья Московские не позволяли им иметь особенных князей и посылали к ним только своих наместников. Новгородцы, привыкшие всегда сами выбирать и по своей дерзкой воле сменять князей своих, не любили Москвы и при каждом случае показывали эту нелюбовь. Витовт умел пользоваться этим расположением и старался еще больше разжигать ссоры Новгорода с Москвой, надеясь, что эти ссоры, отнимая мало-помалу силы у обоих врагов, помогут ему овладеть первым. Такие намерения, вредные для нашего Отечества, верно, исполнились бы, если бы Витовт был моложе или наследники его имели столько же ума и страсти к завоеваниям, как он. Но, к счастью для России, слава Литовского народа началась и кончилась с Витовтом. Он умер в 1430 году и умер от досады! Вы удивляетесь этому, читатели мои? Точно, от досады. Послушайте.

Витовту очень хотелось называться королем Литовским. Ягайло, король Польский и настоящий владетель Литвы, был согласен на это, Папа Римский также. Но паны, или вельможи Польские, не желая видеть отделения Литвы от Польши, тайно старались переделать все это, а между тем не мешали Витовту звать гостей на свое коронование и готовить для них пышные праздники. Гости съехались. Это были Русские и Польские князья, Татарские ханы, господа Валахии¹⁰⁵, послы Греческого императора, ландмаршал Ливонский, король Ягайло, великий князь Василий Васильевич, внук Витовта. Молодого Русского государя провожал митрополит Фотий.

Историки того времени говорят, что этот торжественный съезд такого множества знаменитых князей представлял собой необыкновенную, прекрасную картину! Седой, восьмидесятилетний хозяин, окруженный первыми Литовскими вельможами, угощал своих посетителей так пышно, что во всей Европе с удивлением рассказывали о его праздниках. Вообразите себе, дети, что из княжеских погребов отпускалось каждый день 700 бочек меду, кроме вина и пива, а на кухню привозили 700 быков, 1400 баранов, 100 зубров, столько же лосей и кабанов! Около семи недель продолжались эти пиры в Вильне и Троках. Витовт с каждым днем ожидал, что посол Римский приедет короновать его; но вместо короны он привез от папы отказ на просьбы князя Литовского! Гордый старик так огорчился этим, что заболел, распрощался с гостями, которые спешили разъехаться, и через несколько дней скончался. После его смерти Литвой владел сначала его двоюродный брат Свидригайло, потом родной брат Сигизмунд, наконец, сын Ягайла Польского, Казимир. Все эти государи уже совсем не походили на храброго, неустрашимого, хитрого Витовта.

Верно, князь Юрий Дмитриевич боялся этого страшного опекуна молодого великого князя: при жизни его он не напоминал Василию Васильевичу об их условии просить суда ханского, но тотчас после смерти Витовта объявил опять о своих притязаниях на великокняжеский престол, и вот дядя и племянник поехали в Орду к царю Махмету. При отъезде великого князя из Москвы народ впервые столкнулся с его слабым нравом: он боялся одной мысли ехать к Татарам и плакал не от печали по матери и Отечеству, а от страха погибнуть в Орде так же, как погибли там многие Русские князья. Его ободрял и утешал на протяжении всего пути боярин Иван Дмитриевич. Редко кто умел так красноречиво говорить, как этот хитрый советник великого князя. К тому же у него была хорошенькая дочка, которую ему очень хотелось видеть великой княгиней. Он уже несколько раз намекал об этом своему воспитаннику, и молодой Василий Васильевич не отговаривался: гордому Ивану Дмитриевичу казалось даже, что великий князь с удовольствием слушает его предложение, что он уже согласен назвать его дочь своей невестой; мы обычно охотно верим тому, что желаем!

Вот Иван Дмитриевич с новым жаром принимается за дело своего будущего зятя; ласковыми словами и богатыми подарками склоняет всех ханских вельмож в пользу молодого князя и, наконец, с полной надеждой на успех является с ним в назначенный день суда к хану Махмету. Хан уже знал, что Василий доказывал свое право на престол новым законом Московских государей, по которому сын после отца, а не брат после брата был наследником. Дядя же его считал этот закон несправедливым и хотел быть великим князем по прежнему установлению. Когда князь Юрий кончил свою жаркую речь, боярин Иван Дмитриевич, сделав низкий поклон, стал перед Махметом и сказал: «Царь верховный! Позволь мне, смиренному холопу¹⁰⁷, говорить за моего молодого князя. Юрий ищет великого княжества по старинным грамотам Русским, а государь наш, по твоей милости зная, что оно в твоей воле: отдашь его, кому хочешь. Один требует, другой просит. Что значат все грамоты против твоей воли? Шесть лет уже Василий Васильевич на престоле: ты не свергнул его, стало быть, сам признавал государем законным». Эта льстивая, хитрая речь так понравилась хану, что он тут же обнял молодого Василия, признал его великим князем и приказал Юрию вести под ним коня; этот азиатский обычай означал власть верховного государя над князем, зависящим от него. Но Василий Васильевич не допустил дядю до такого унижения, и, возвратясь в Отечество, они, казалось, уже забыли свои разногласия и жили спокойно, каждый в своем владении, как вдруг совсем неожиданно вспыхнула между ними новая, кровопролитная ссора и вот по какой причине.

Боярин Иван Дмитриевич, приехав из Орды, с нетерпением ожидал, когда великий князь, многим ему обязанный, назначит день своей свадьбы с его дочерью. Но, к удивлению, через несколько месяцев заговорили о свадьбе государя и невестой объявили не дочь Ивана Дмитриевича, а княжну Марию Ярославну, внучку знаменитого и очень любимого народом князя Владимира Андреевича Храброго! Трудно представить себе, как рассердился на это гордый Иван Дмитриевич! Он поклялся отомстить за эту обиду великому князю и тотчас же, не дожидаясь окончания свадьбы, уехал в Костромской Галич к своему дяде, Юрию Дмитриевичу, и предложил ему свои услуги — погубить Василия.

В то время как эти два жестокие врага князя выдумывали способ отомстить за себя, новая ссора в Москве предоставила им еще двух усердных помощников.

Два сына Юрия Дмитриевича, Василий Косой и Дмитрий Шемяка, остались в Москве пировать на свадьбе молодого государя и своего двоюродного брата. Косой был в это время сговорен на внучке боярина Ивана Дмитриевича. Дедушка невесты в день сговора подарил жениху золотой пояс с цепями, осыпанный драгоценными каменьями. Зная богатство Ивана Дмитриевича, Косой не спрашивал, откуда достался ему этот прекрасный пояс, а только любовался его чудесной отделкой, блеском изумрудов и рубинов, красотой искусно сделанных цепочек. С нетерпением ждал он случая обновить дорогой подарок на каком-нибудь празднике, и скоро такой случай представился. 8 февраля 1433 года назначена была свадьба великого князя. Весело отправился во дворец Василий Юрьевич в своем золотом поясе и уже заранее восхищался тем, как он удивит всех гостей своим богатым нарядом. Он, конечно, удивил, но зато и сам был удивлен. Когда молодые уже приехали из церкви и все гости сидели с ними за пышным столом, один из бояр Ростовских начал всматриваться в драгоценный пояс Косого и как будто припоминать что-то знакомое. Наконец, оборотясь к матери великого князя, княгине Софии, боярин тихо сказал ей: «Государыня! Видишь ты пояс на князе Василии Юрьевиче; он не простой, он из кладовых великокняжеских. Этот пояс подарен князем Дмитрием Константиновичем Суздальским его зятю, нашему незабвенному государю Дмитрию Донскому. В день его свадьбы он затерялся: говорили, будто бы один из самых близких к великому князю бояр подменил его, но до сих пор было неизвестно, кто именно. Я удивляюсь, как мог этот драгоценный для всех нас пояс попасть к молодому Василию Юрьевичу!»

Пылкая, гордая София, у которой была причина не любить семейство Юрия Дмитриевича, обрадовалась и дорогой находке, и случаю доставить неприятность сыну своего врага. Поспешно подошла она к Василию Юрьевичу, надменно спросила, где он взял свой богатый пояс, и, не дождавшись ответа, собственными руками сорвала его! Удивление и гнев молодого князя были неописуемы! Не имея понятия о том, что пояс достался боярину Ивану Дмитриевичу потому, что был подменен одним из его предков, Василий Юрьевич видел в нем только подарок деда своей невесты и не хотел его лишиться. Его брат, Дмитрий Шемяка, держал его сторону, но спорить было нельзя: пояс был уже в руках Софии Витовтовны, которая приказывала молчать сыновьям Юрия!

Кровь кипела в молодых князьях от такой жестокой обиды: в бешенстве выбежали они оба из дворца и в тот же час отправились в Галич, к отцу. Там их давно ожидали два старика, ненавидевшие великого князя. Рассказ о новой обиде еще больше усилил их злобу, и вы представьте, милые дети, сколько новых несчастий вытерпели предки наши за свадьбу государя своего с княжной Марией Ярославной и за пояс Василия Косого!

Дмитрий Шемяка от 1433 до 1446 года

Из всех врагов, восставших против великого князя в день его свадьбы, самым жестоким был Дмитрий Шемяка. Ни дядя Юрий, ни сын его Василий Косой, ни даже мстительный боярин Иван Дмитриевич не причинили столько зла великому князю, как этот двоюродный брат его. Правду сказать, и он сам не всегда был справедлив и очень часто заслуживал те несчастья, какие терпел. Именно Шемяка был, кажется, назначен Богом, чтобы показать великому князю, что еще и в здешнем мире зло бывает наказано.

Свадебные праздники Василия Васильевича были, кажется, последними приятными днями для этого несчастного государя: не прошло и месяца после них, как Юрий Дмитриевич со своими сыновьями уже изгнал его из Москвы и, из милости дав ему в удел город Коломну, объявил себя великим князем. Правда, княжение его продолжалось только несколько месяцев, и Василий опять возвратился в Москву, но Юрий мог бы стать для него опасным, если бы вскоре потом не умер. Однако с ним не умерли все враги Василия, и сыновья его Косой и Шемяка имели точно такие же честолюбивые намерения, как и отец их. Косой как старший первым объявил свое право на великокняжеский престол и, наняв Вятчан, уже пошел с ними к Москве; но великий князь с верными Москвитянами, чрезвычайно любившими его, победил своего гордого брата и тогда же обесславил себя ужасным злодейством, напоминавшим России XII век и несчастного Василька Ростиславича: приказал ослепить Василия Косого!

Такой жестокий поступок уменьшил любовь Русских к великому князю и извинил несколько все зло, каким впоследствии отомстил ему Шемяка за несчастье брата. Сначала этот хитрый князь не показывал Василию своей ненависти и даже вместе с ним называл врагом Отечества бедного слепца; но все это было только для того, чтобы получить в свое владение те богатые уделы, которыми великий князь хотел вознаградить его за несчастье Косого. Как только новые области были ему отданы, он начал думать о мщении и недолго искал подходящего случая: в России, окруженной со всех сторон врагами, такие случаи были нередки.

В 1437 году Татарский хан Махмет был изгнан из Орды своим братом Кичимом. Сделав в царствование свое много добра для Василия Васильевича, он надеялся спокойно жить в нашем Отечестве и приехал в один из Русских городов. Но Василий не помнил благодеяний и, узнав о приезде Махмета, тотчас приказал ему удалиться за пределы России. Хан, обиженный такой неблагодарностью и привыкший видеть в великом князе своего данника, не хотел его слушаться, имея у себя 3000 воинов. Василий послал на него войско под начальством Шемяки. Заранее радовался Шемяка приятному случаю досадить брату: все селения, мимо которых проходил он, были разграблены, а у стен того маленького городка, где жил Махмет, Русское войско вместе со своим начальником пришло в такой страх, что, почти не начиная сражения, пустилось бежать назад. Татары удивились и, поскакав за беглецами, почти всех изрубили.

Злой умысел Шемяки в этом деле был явный, но совесть все еще мучила великого князя за ослепление Косого, и, не смея наказывать брата его, он оставил его спокойно княжить в данных ему уделах.

Между тем хан Махмет, зная, что ему нельзя долго жить в России и спорить с Василием, пошел через Мордовскую землю в Болгарию к тому месту, где была Казань, разоренная Русскими в 1399 году. Это прекрасное, изобильное место, любимое Татарами Батыя, понравилось и потомкам их, и изгнанный Кипчакский хан стал возобновителем знаменитого Казанского царства, которое потом около ста лет было страшно для Русских. Слух о ласковости и добродушии Махмета, о выгодах, какие доставлял он всем желавшим поселиться в Казани, привлекал к нему новых жителей со всех сторон. Кроме Болгар, Черемисов, Татар, к нему приезжали целые семейства из Золотой Орды, из Астрахани, Азова, так что Казань через несколько месяцев наполнилась людьми. Через год Махмет уже ходил грабить Московское княжество, и в 1445 году наши историки говорят о настоящем нашествии на Россию того же царя Казанского. Он взял Нижний Новгород, а двух сыновей своих послал к Суздалю. Это нападение было так неожиданно, что великий князь не успел собрать всех своих защитников, а Шемяка опять обманул его: сам не поехал к нему на помощь и не прислал обещанного войска.

Этот обман дорого стоил великому князю: имея только 1500 воинов, он не только был разбит Татарами при Суздале, но даже и взят в плен с простреленной рукой, с тринадцатью ранами на голове и без нескольких отсеченных пальцев.

Как радовался Шемяка несчастью Василия, особенно когда Махмет прислал к нему с дружескими предложениями своего мурзу¹⁰⁸, или вельможу! Он уже не сомневался, что добьется для себя у Махмета великокняжеского престола, а для Василия — вечной неволи, как вдруг все переменилось: в то время, как Казанский царь праздновал в Нижнем Новгороде свои победы, какой-то Татарский князь овладел Казанью. Махмет, желая скорее возвратиться в свою столицу, не стал дожидаться возвращения посла своего к Шемяке и ласково отпустил великого князя в Москву, взяв с него только выкуп.

Неожиданное возвращение обрадовало печальное семейство Василия Васильевича и весь его народ, но в то же время встревожило новой досадой сердце Дмитрия. С этой минуты он опять поклялся погубить своего врага и уже решился не ждать подходящего случая, а изменой и заговором скорее кончить дело.

Для этого ему нужны были помощники, а так как дурных людей везде много, то он скоро нашел их. Главным из них, кроме многих бояр, купцов, дворян и даже монахов, был двоюродный брат Василия и Дмитрия Шемяки — князь Иоанн Андреевич Можайский. Заговорщики условились овладеть столицей и схватить великого князя.

Они выбрали то время, когда Василий поехал в Троицкий монастырь благодарить Бога и святого Сергия за свое избавление из плена. Это было в 1446 году. 12 февраля ночью злодеи вошли в Кремль и без труда овладели этой крепостью, где все спали, а потом и всей Москвой. В ту же ночь Шемяка отправил в Троицкий монастырь своего верного друга Иоанна Можайского, чтобы схватить там великого князя. Несчастный государь, вовсе не ожидая такой жестокой судьбы, усердно молился в церкви в ту самую минуту, когда злодеи вошли и взяли его перед самой гробницей святого Сергия! Без всякой жалости они бросили бедного князя в голые сани и привезли в Москву прямо на двор к Шемяке. Напрасно умолял он отпустить его, обещая постричься в монахи, напрасно плакал перед своим врагом: Шемяка был неумолим и, чтобы заставить Василия испытать все те страдания, какие терпел от него Василий Косой, приказал ослепить его и потом сослал в Углич.

Тогда же он объявил себя великим князем и во время своего непродолжительного правления показал столько бессмысленности, столько несправедливости, столько неуважения к прежним законам, что с тех пор появилась в народе пословица о Шемякином суде. И теперь еще всякое несправедливое и бестолковое разбирательство какой-нибудь ссоры или дела называют иногда «Шемякин суд».

Последние годы княжения Василия Темного от 1446 до 1462 года

Василия II со времени ослепления называли Темным, или Слепым. Это несчастье — одно из самых горестных для человека — было полезно для него. Оно заставило его раскаяться в прежних несправедливых поступках, примирило его совесть с Богом, сделало его опять таким же любимым всеми, каким он был до ослепления Василия Косого. Не прошло года, и эта общая любовь народа возвратила ему великокняжеский престол. С христианской кротостью он простил Шемяку, взяв с него торжественную клятву при епископах никогда не думать о великом княжестве.

Но для злого человека, который не боится Бога, клятва немного значит: в 1450 году Шемяка уже опять пришел с войском на великого князя, и 27 января между ними произошло жестокое сражение у Галича, особенно примечательное тем, что это было последнее сражение в междоусобных ссорах князей: величие России было уже близко, и отдельные несогласия удельных князей скоро стали утихать под хранительным могуществом одного государя. Шемяка был совершенно разбит Москвитянами и, потеряв свой наследственный удел, Галич, убежал в Устюг — город и теперь существующий в Вологодской земле.

Более двух лет Василий Темный не тревожил этого мятежника в Устюге; наконец, в 1453 году, собрав войско, он пошел наказать его. Еще раз побежденный Шемяка убежал в Новгород и там умер от яда. Неизвестно, кто отравил его, но эта смерть обрадовала многих, в том числе и великого князя.

Избавясь от врага, жестокость которого двадцать лет тревожила наше Отечество, Василий Темный спокойнее принялся за государственные дела. В 1456 году он так усмирил Новгородцев, как еще ни один из князей не усмирял их, а в 1459 году покорил Вятку, которая, хотя и принадлежала к области Костромского Галича, присоединенного к Московскому княжеству еще при жизни Шемяки, но долго не хотела повиноваться Василию.

В последние годы своей жизни великий князь почти не платил никакой дани Татарам и счастливо побеждал их, когда они иногда приходили разорять наши области. При нем стала известна еще новая Орда, составленная старым Едигеем из Черноморских Татар. Она называлась Крымской и находилась на Крымском полуострове. Едигей, незадолго до смерти оставляя эту Орду своим сыновьям, просил их не делиться и жить в дружбе между собой, но они не послушали его, разделились и погибли! Тогда Крымские Татары выбрали себе в ханы молодого Азы, потомка Чингисхана, спасенного от смерти и воспитанного каким-то земледельцем Гиреем. Из благодарности к своему благодетелю молодой Азы принял его имя и назвался Азы-Гиреем. С того времени все Крымские ханы всегда назывались Гиреями. Эта новая Орда притеснителей нашего Отечества долго тревожила его.

За несколько лет до смерти Василия Темного Греческая империя была завоевана Османскими Турками. Это несчастье знаменитого государства помнят и наши историки, потому что русские со времени принятия Христианской веры привыкли почитать Грецию, как будто свое второе Отечество; привыкли любить греков и принимать участие во всем, что их касалось. В то время у нас говорили о Константинополе точно так же, как теперь говорят о Париже или Лондоне. Строение церквей, домов, даже обычаи и нравы — все мы перенимали у Греков. Это пристрастие к ним спасло нас от несчастья слишком сблизиться с нашими жестокими врагами — Татарами. Были примеры в истории разных государств, когда побежденные народы, перенимая обычаи своих победителей, смешивались с ними так, что впоследствии составляли один народ; но мы избавились от такого унижения и должны благодарить за это Греков. Обычаи Татар, которые были прежде идолопоклонниками, потом Магометанами, были так неприятны для наших предков, что они называли их погаными и оттого еще больше любили все то, что было Греческое. С другими государствами Европы мы еще не имели никакого сообщения, кроме торговли Новгородцев с Немецкими городами.

Великий князь ИОАНН III И греческая царевна София от 1462 до 1472 года

Наконец, мы дошли до самого знаменитого из наших старинных государей, до великого князя Ин. 3. Он освободил нас от жестокой власти Татар, он возвратил нашему Отечеству его прежнюю славу; наконец, он осуществил на деле великую идею единовластия, то есть объединение всех удельных областей под властью одного государя. У некоторых из князей также была эта мысль, но у них не было возможности исполнить ее; Иоанну III удалось это, и наша благодарность к нему должна быть очень, очень велика. Он так много сделал хорошего, умного, славного во время своего сорокатрехлетнего княжения, что вы, наверняка, с удовольствием будете читать рассказы о его великих делах.

Став на двадцать втором году своей жизни великим князем, наследником своего отца Василия Темного, Иоанн уже при вступлении на престол показал необыкновенную твердость, ум, осторожность в государственных делах. В 1464 году было его первое знаменитое дело: он усмирил гордого царя Казанского Ибрагима и, окружив войском Казань, принудил его заключить мир на условиях государя Московского.

В 1470 году началась и продолжалась два года война с Новгородом, беспокойные жители которого все еще искали случая освободиться от власти великих князей. Здесь вы, милые читатели, столкнетесь с явлением, прежде неслыханным у нас на Руси. Женщина вздумала возмутиться, вздумала быть защитницей своей родины, Новгорода, и устроить его судьбу! Этой безрассудной женщиной была пылкая, гордая, честолюбивая Марфа — жена бывшего посадника Исаака Борецкого и мать двух взрослых сыновей. Ее дом был самый богатый и великолепный в Новгороде, все уважали ее как вдову знаменитого посадника. Даже сам великий князь в знак особой милости пожаловал ее старшему сыну важный чин Московского боярина, но всего этого было недостаточно ее надменной душе: ей хотелось управлять всем Новгородом, а так как это было невозможно при власти Московского государя, то она начала уверять всех Новгородцев, что они напрасно считают себя подданными Московских князей, что Новгород сам себе господин, что жители его — вольные люди, что им нужен только покровитель и что этим покровителем надо выбрать не Иоанна, а Казимира, короля Польского и князя Литовского.

Хитрая Марфа хотела в это время выйти замуж за какого-то Литовского вельможу и вместе с ним от имени Казимира управлять своим Отечеством.

Однако вредные для России намерения этой честолюбивой женщины не исполнились, и хотя послы ее уже отправились к Казимиру, но великий князь вовремя пришел с войском к Новгороду, и один из его лучших полководцев, князь Холмский, одержал на берегах реки Шелони победу над мятежниками: около 12 000 их было убито на месте, а остальные разбежались в разные стороны.

Вступив в Новгород, Иоанн поступил с преступниками по всей строгости законов. Главные изменники, в том числе и старший сын Марфы, были казнены. С ней же Иоанн поступил со всей снисходительностью великодушного государя: оставил ее как слабую женщину без наказания. Прочие Новгородцы внесли за свою вину 15 500 рублей, или около 80 пудов серебра, и благодаря милости Иоанна, еще остались со своими прежними законами, со своими правами, с некоторой свободой; великий князь оставил за собой только верховный суд в тех случаях, когда его наместники будут в чем-либо не согласны с Новгородскими судьями. Защищая свои владения то от хана Ахмата, то от Польского и Литовского короля Казимира, он еще не мог иметь столько сил и войска, чтобы полностью уничтожить Новгородскую вольность, и благоразумно отложил это трудное дело еще на некоторое время.

В 1472 году с Иоанном произошло событие, которое заставило все Европейские государства с любопытством посмотреть на неизвестную им и отдаленную Россию. Этим событием была свадьба великого князя. И по правде сказать, не столько жених, сколько невеста сделала эту свадьбу примечательной для Европы. Это и неудивительно. Тогда Россия была не та, что теперь. Сегодня Русскую царицу называют царицей полсвета, а тогда ее супруг был еще подданным Татар! Это отдаляло чужеземных принцев от родства с Русскими князьями и заставляло наших государей жениться на княжнах удельных княжеств, а потом на своих подданных (такая традиция сохранялась до времен Петра Великого). Но для Ин. 3, в судьбе которого с самых ранних лет было заметно какое-то необыкновенное величие, было предназначено и в этом случае нечто особенное. Вскоре после кончины его первой супруги, Тверской княжны Марии Борисовны, папа Павел II предложил Иоанну через своего посла, какого-то Грека, руку Греческой царевны Софии, дочери Фомы Палеолога, брата последнего императора, при котором Греция была завоевана Турецким султаном Магометом II. После разорения Отечества несчастное семейство Греческих царей жило в Риме, где пользовалось всеобщим уважением и покровительством папы. Папа имел особую причину благодетельствовать этому знаменитому семейству: боясь, что жестокость и ужасная сила Магомета II разорит и его владения, он полагал, что будущий супруг царевны Софии, получив вместе с ее рукой право на Константинопольский престол, захочет освободить Грецию от власти Турок и тем избавит Италию от страшных соседей.

Эта причина заставила папу искать жениха для царевны среди знаменитых Европейских государей, и он выбрал Иоанна — самого близкого к Грекам по закону. Вероятно, Польские и Литовские послы и Греческое духовенство, жившее после разорения империи в Риме, рассказывали папе о том, какая слава ожидает Россию благодаря великим достоинствам ее молодого государя.

Иоанн обрадовался оказанной ему чести и вместе со своей матерью, духовенством, боярами и всем народом думал, что знаменитая невеста, последняя ветвь Греческих императоров, имевших одну и ту же веру с Русскими, послана ему самим Богом. Прекрасный портрет, где было изображено умное и привлекательное лицо молодой царевны, еще больше увеличил радость и благодарность Иоанна к папе.

17 января 1472 года послы были отправлены за невестой. С большими почестями их приняли в Риме, и 1 июня в церкви святого Петра царевна была обручена с государем Белой России¹⁰⁹, которого представлял его главный посол.

Папа дал за царевной богатое приданое и отправил с ней в Россию легата¹¹⁰, то есть своего посла, которому было поручено охранять ее в дороге. 24 июня она выехала со всем своим двором из Рима и 1 сентября приехала в Любек, а потом на корабле в Ревель. Здесь ее богато угощали Ливонские рыцари; в Дерпте же ее встретил Московский посол с поздравлениями от имени государя и всей России.

Первая Русская область, в которую надо было въехать царевне, была Псковская область. О! Если б вы знали, дети, какая суматоха происходила тогда в этой области! Каждый только и думал о том, как бы показать будущей государыне свое усердие. Правители городов готовили для нее подарки, столовые запасы, мед и вина. Вы знаете, что наши предки были очень гостеприимны и любили угощать, и потому не удивляйтесь, что они прежде всего позаботились о вкусных кушаньях и напитках для царевны. Потом они украсили разноцветными флагами и лентами все свои суда и лодки: ведь им надо было встретить Софию и потом везти ее на судах по Чудскому озеру, потому что тут начинались границы Русских владений. С восхищением дождались они, наконец, этой встречи и показали столько усердия и любви, что царевна была тронута до слез. С удовольствием провела она пять дней в Пскове и, уезжая, ласково сказала жителям: «Спешу к моему и вашему государю, благодарю бояр и весь Великий Псков за угощение и рада при всяком случае просить за вас в Москве». Псковитяне, прощаясь с Софией, поднесли ей в подарок пятьдесят, а послу Иоаннову — десять рублей деньгами.

С такой же радостью встречали царевну и во всех других областях. Наконец, 12 ноября рано утром она въехала в Москву. Митрополит ожидал ее в церкви. Получив его благословение, она пошла к матери Иоанна и там в первый раз увиделась с женихом. В тот же день и была отпразднована свадьба.

Так образовался во второй раз союз наших государей с Греческими императорами (верно, читатели помнят греческую царевну Анну — супругу Владимира Святого).

С того времени Иоанн принял и их герб — двуглавого орла — и соединил его на своей печати с Московским гербом.

Совершенное покорение Новгорода от 1472 до 1478 года

Иоанн, назначенный Богом воскресить наше Отечество к славе и счастью, никогда не поступал необдуманно и неосторожно. Прежде всего он долго обдумывал свое намерение, рассуждал о том, как лучше его исполнить, готовил все нужное для этого исполнения и потом уже приступал к делу. Так было и с покорением Новгорода. Чтобы собрать все силы для усмирения этой беспокойной области, Иоанну надо было не бояться нападений окружавших его врагов: Поляков, Литовцев и Татар. Судьба и проницательный ум предоставили ему средство если не совсем избавиться от этих врагов, то, по крайней мере, останавливать их дерзость.

Вы помните, читатели мои, что со времен Василия Темного у Татар образовалась новая Орда — Крымская, или Таврическая. Знаменитый основатель ее, Азы-Гирей, умер, оставив шесть сыновей. Братья долго спорили о наследстве, и престол Крымский принадлежал то одному из них, то другому. Самый примечательный из них и владевший дольше других Крымом, был Менгли-Гирей, отнявший престол у своего старшего брата, Нордаулата. Часто ссорясь и с царем Золотой Орды, Ахматом, и с Литовским князем Казимиром, который покровительствовал обиженному Нордаулату, убежавшему в Литву, Менгли-Гирей находился в затруднительном положении между двумя сильными врагами. Иоанн III, рассчитав, что Русские могут выиграть от дружбы с неприятелем двух своих главных врагов, предложил Крымскому хану свою помощь. Он не ошибся в расчете: Менгли-Гирей и прежде уважал Иоанна, а теперь к этому искреннему уважению присоединилась пламенная благодарность за великодушную помощь, и он на всю свою жизнь остался усердным другом и защитником Иоанна от общих врагов.

Эта дружба была чрезвычайно полезна для Русских: она увеличивала их силы и удерживала Казимира и Ахмата от нападений на наши владения. Имея такую надежную защиту от Татар и Поляков, осторожный Иоанн увидел, наконец, возможность навсегда усмирить непокорных Новгородцев. Неблагодарные к великодушию государя, оставившего им часть прежней свободы, они показали своими беспрестанными ссорами и разного рода беспорядками, как вредна эта свобода и как необходимо подчинить эту беспокойную область законам, одинаковым с законами всех других областей Руси.

Но Иоанн никогда не желал делать это силой; напротив, ему хотелось, чтобы хоть часть Новгородцев сама поняла необходимость такой перемены. За семь лет, прошедших со времени их последнего усмирения в 1471 году, ему удалось достичь своей цели: верховный суд, через который в течение всего этого времени часто проходили дела Новгородцев, показал в нем такой ум, такое беспристрастие, такую заботу о пользе народа, что благоразумные Новгородцы, с огорчением смотря на несовершенство правления и беспорядки, чинимые своими чиновниками, искренно желали, чтобы государь принял их всех под свою власть и всему дал новое устройство. Того же хотели и все бедные граждане, и большая часть народа. Но не так думали важные и богатые Новгородцы. При власти государя они лишались многих выгод, которыми своевольно пользовались, и потому они прилагали все усилия к тому, чтобы началось возмущение народа против Иоанна, и эти споры дошли до такой степени, что Новгород разделился на две стороны: одна хотела видеть Иоанна своим полным властителем и государем, соглашалась не иметь у себя других судей, кроме княжеских, отдать ему двор Ярослава и не иметь веча, собрания которого часто оканчивались кровопролитием; другая же сторона не хотела слышать об этом, даже не называла великого князя своим государем, а по прежнему обычаю только господином, и явно возмущала всех против него.

Бог знает, чем бы кончился этот спор, если бы Новгородцы не узнали, что Иоанн идет к их столице с многочисленным, отборным войском. С ним были все храбрые князья и полководцы того времени и все его братья. Устрашенные мятежники испугались и отправили в стан Иоанна своего архиепископа¹¹¹Феофила и знатнейших граждан для переговоров. Эти переговоры продолжались с 23 ноября 1477 года до 7 января 1478 года и окончились следующим объявлением всех Новгородцев: «Соглашаемся не иметь ни веча, ни посадника; молим только, чтобы государь утолил навеки гнев свой и простил нас искренно». Трудно было довести Новгородцев до такого смирения, но благоразумие и твердость Иоанна сумели это сделать.

15 января все знатные граждане, бояре, житые люди¹¹²,купцы и весь народ присягали великому князю, и Московские бояре объявили им всем, что государь навеки забывает их вину с условием, чтобы Новгород не изменял ему ни делом, ни мыслью.

Так Новгородцы, шестьсот лет называвшиеся людьми вольными, покорились Иоанну III! При этом важном событии не произошло никакого кровопролития; неприятельские действия даже не начинались, и великий князь приказал взять под стражу только несколько человек из главных мятежников, в том числе и непокорную Марфу Борецкую.

Отправляясь в Москву, Иоанн ласково простился с Новгородцами, несколько раз угощал обедами архиепископа и их знатнейших бояр, принимал подарки от всего народа, потому что не было человека, который бы не желал показать государю своего усердия, государь и сам одаривал каждого. 5 марта возвратился он в Москву, и вслед за ним привезли туда вечевой колокол, на звон которого сходились теперь не гордые Новгородские граждане для своих шумных совещаний, а мирные жители Москвы для благочестивой молитвы: он повешен был на колокольне Успенского собора.

Освобождение Руси от 1478 до 1480 года

У великой княгини Софии уже было три дочери. Она и ее супруг желали иметь сына, и Бог исполнил их желание: в 1478 году у них родился сын Василий, который стал потом наследником престола. Но ни эти семейные радости, ни слава, ни беспрестанные победы Русских не могли доставить совершенного счастья ни великому князю, ни его супруге. Обоих занимала только одна мысль: видеть Русскую землю освобожденной от власти Татар. Умная, гордая София искусно умела усиливать в сердце супруга его ненависть к ханам! Как часто даже на веселых княжеских праздниках, когда Иоанн восхищался ее величественным видом, богатством царского наряда, красотой своих детей, София с хитростью спрашивала у него: «Долго ли быть мне и детям моим подданными Татарского хана?» Иоанн, который почти беспрестанно и сам задавал себе этот вопрос, радовался, видя то же самое желание и в сердце супруги своей, и еще усерднее старался его исполнить. Подходящий случай скоро представился.

Русские князья всегда должны были с особенными обрядами встречать Татарских послов, которые привозили с собой басму¹¹³, то есть изображение, или болван хана. Князья пешком выходили за город на эту встречу, кланялись послам и для слушания ханских грамот подстилали соболиный мех под ноги чтецу, а сами становились на колени. На том месте, где происходила эта встреча, потом построили церковь, которая и теперь называется Спасом на Болвановке. София, чувствуя достоинство своего супруга, не могла перенести мысли о том, чтобы он преклонил колена перед болваном хана, и уговорила его не ходить на встречу послов. Некоторые историки говорят, что Иоанн не только исполнил ее желание, но даже изломал басму, бросил ее на землю, растоптал ногами и сказал послу: «Объяви это хану: что сделалось с его басмой, то будет и с ним, если он не оставит меня в покое». Отпустив с такими словами посла, он не дал ему дани, за которой тот приезжал из Орды. Такая смелость Русского государя ужасно рассердила хана Ахмата. Хитрый Польский король Казимир, всегда желавший навредить России, постарался воспользоваться этой ссорой и наговорил столько на Иоанна, что Татарский царь приказал своему войску готовиться к нападению на Русские земли. Казимир обещал быть его союзником.

В это трудное для России время Крымский хан Менгли-Гирей доказал Иоанну свою верность и дружбу: он напал на Польские и Литовские владения и тем помешал Казимиру исполнить обещание, данное Ахмату. Иоанн отправил других Крымских царевичей, братьев Менгли-Гирея, живших в России, и с ними Звенигородского воеводу Ноздреватого с отдельным отрядом к Сараю, чтобы во время отсутствия хана разорить его столицу и по дороге к ней еще и Татарские селения, или улусы.

Между тем великий князь собирал войско, непременно хотел сам предводительствовать им и приготовился дать решительное сражение, которого с нетерпением ожидал весь народ, потому что был уверен в искусстве и счастье своего государя. Но Иоанн по своей обычной осторожности не спешил начинать войну, не хотел проливать без нужды кровь своих подданных и дошел с войском только до берегов Угры, что течет по Смоленским и Калужским землям, впадая в Оку. Здесь он мог удержать Ахмата от вторжения на территорию своего государства и ожидал известия о том, что сделал воевода Ноздреватый. Через некоторое время подошел к Угре и Ахмат со своим войском и расположился на ее правом берегу напротив Русских, стоявших на левом берегу. В числе главных воевод был также и молодой сын великого князя от первой супруги, Иоанн. Две недели оба войска смотрели друг на друга, ничего не делая: Ахмат поджидал Литовцев, о которых не было ни слуху, Иоанн высматривал местоположение, где удобнее было бы сражаться, и, наконец, выбрал для этого Боровские поля и приказал своему войску туда отступить. Князья, бояре и воины удивились и с досадой думали, что их государь боится сражения: они не поняли осторожного Иоанна. Татары же поняли его еще меньше, вообразив, что Русские обманывают их и, нарочно отступая, заманивают в приготовленные засады. Непостижимый ужас овладел Ахматом: он поспешил уйти из Русской земли и дорогой разорил двенадцать городов, бывших во владении Литовцев за то, что Казимир не пришел к нему на помощь. Никто не понимал, отчего Татарский хан так неожиданно оставил Русские области, но вскоре узнали причину: он получил известие, что в Сарае и во всех его окрестностях производят страшное опустошение посланные Иоанном Крымские царевичи и воевода Ноздреватый. Итак, Ахмату надо было оставить наше Отечество, чтобы защищать собственную землю. Но он не дошел до нее. Ногайские Татары под начальством Шайбанского князя Ивана, прослышав о богатой добыче Ахмата, отнятой в Литовских городах, напали на него, загнали к берегам Азовского моря и там убили. Потом Иван окончательно разорил Сарай, развалины которого еще и теперь видны на берегах Ахтубы, и прислал послов сказать великому князю, что врага его уже нет на свете, а он, как потомок Чингисхана, только просит дружбы Русского государя. Дети Ахмата еще долго бродили с остатками своей Орды по степям, окружавшим их прежние владения; воевали с Крымскими Татарами, ненавидя Менгли-Гирея за его преданность Русскому государю; уговаривали Казанских Татар идти с ними на Русских и, может быть, это и удалось бы им сделать, если бы в Казани все было в это время в прежнем порядке; но, напротив, после царя Ибрагима там происходили страшные ссоры за наследование престола, и народ разделился на разные партии, которые старались уничтожить друг друга. Иоанн воспользовался таким неустройством и послал в Казань своего храброго воеводу, князя Холмского, который усмирил всех и возвел на престол одного из царевичей, Махмет-Аминя, чтобы он был данником Иоанна. После этого Казанскому царю уже нельзя было согласиться с приглашением детей Ахмата идти на Русских, а наоборот, надо было по присяге, данной Русскому государю, считать их своими врагами. Таким образом, не получая ни от кого помощи, Кипчакская Орда была совершенно истреблена своим неутомимым врагом Менгли-Гиреем за три года до кончины Иоанна, и последний хан ее, Шиг-Ахмат, просивший помощи в Литве, умер там в темнице.

Так, наконец, наше бедное Отечество освободилось от жестокой власти своих завоевателей. О! Как мы должны благодарить Бога за то, что Он помог нашим добрым предкам перенести столько бед и горя! Вспомните все, что они терпели со времен Ярослава Всеволодовича, первого из наших князей, принужденного покориться Татарским царям. Можно ли было перенести все эти страдания без особенного покровительства и Божьей помощи? Можно ли было Руси, растерзанной и жестокими Татарами, и собственными князьями, и чужеземными государями, дойти одной, без этой небесной помощи, до той степени славы, которую она уже имела при Иоанне III? Конечно, нет! А чем же, думаете вы, милые читатели мои, наши предки заслужили эту помощь, эту любовь, эту милость к ним Бога?.. Тем, что они были самыми усердными христианами; тем, что они любили Бога выше всего на свете, что они надеялись на Него одного, а не на свои силы и ум, и не начинали никакого дела, не помолясь прежде Ему и не попросив Его благословения. Так жили у них и князья, и бояре, и купцы, и простые люди, и усердие их так приятно было Богу, что Он спасал их во всех опасностях и, наконец, возвратил им счастье.

Точно, друзья мои, вера и набожность их были примерные. За то Бог и наградил их примерно. Славное княжение Ин. 3 есть еще только начало этой награды. Вы увидите в следующих рассказах, как их слава будет увеличиваться и как, наконец, наше Отечество достигнет своего настоящего могущества. Мы можем по справедливости сказать, что благословение Божье часто самым очевидным образом сопровождало дела наших предков. Постараемся же и мы, потомки их, заслужить это драгоценное благословение: постараемся иметь такую же твердую веру в Бога, такое же искреннее усердие, такую же пламенную любовь, какую имели они, и счастье нашего Отечества всегда будет неизменно!

Московская Русь *XV–XVI века*

Новое состояние России от 1480 до 1498 года

С того времени, как Россия избавилась от власти жестоких татар, как она опять стала независимым государством, все в ней как будто переродилось, все получило другой вид! Имя Иоанна начало греметь еще больше, и беспрестанные победы прославили его воинство. Это чувствовали и Ливонские рыцари, и Литовцы, и Казанцы, и Вятчане, и те из удельных князей, которые оставались до сих пор независимыми и теперь должны были покориться самодержавной власти Иоанна.

И чужеземные государи смотрели уже совсем другими глазами на Россию и желали не только дружбы, но и родства с ее владетелем. Первым, кто показал это желание, был государь Молдавский, Стефан IV. Он выдал свою дочь Елену в 1488 году за старшего сына Русского государя, Иоанна. Этот новый союз был почти так же полезен для великого князя, как и для государя его дружба с Крымским ханом, Менгли-Гиреем, всегда верным его защитником от Литвы.

Вскоре после этой свадьбы в первый раз приехал в Москву послом от императора Римского Фридриха III знатный рыцарь Николай Поппель. Ему было поручено уверить Иоанна в дружбе императора, просить его помощи, если Польский король вздумает завоевать Венгрию, принадлежавшую императору, и обещал помощь Иоанну, если Поляки нападут на Русские владения. Кроме того, послу было велено предложить великому князю выдать его дочь, княжну Елену, или Феодосию, за маркграфа Баденского, императорского племянника.

Иоанн принял этого посла со всем достоинством государя, равного императору, и когда Поппель в конце своей аудиенции передал ему предложение Фридриха пожаловать его в короли, Иоанн с благородной гордостью приказал своим боярам дать следующий ответ на такое предложение: «Государь наш, великий князь, наследовал державу Русскую от Бога и предков своих и ни от кого другого никогда не захочет быть жалованным». На сватовство за дочь Иоанн отвечал, что союз с маркграфом не достаточно знаменит для Русского государя, брата древних Греческих царей. Однако этот отказ был дан очень учтиво, так что Поппель, выполнив все свои поручения, выехал из Москвы без всякого неудовольствия, и вслед за ним Иоанн отправил послом к императору Грека Трахониота — также с изъявлениями дружеских чувств и богатыми подарками.

Так, Иоанн, благодаря слуху о его достоинствах и славе, нашел в Римском императоре своего третьего защитника в борьбе против Польши и Литвы. Но скоро и сама Литва начала искать союза с ним.

В 1492 году умер Казимир. Старший сын его, Альберт, стал Польским королем, а младший, Александр, великим князем Литовским.

Литва, отделясь от Польши, уже не имела столько сил, как прежде, и ее молодой государь, слыша, что со всех сторон собираются на него союзники Иоанна, очень желал помириться с Россией. Ему казалось, что самым лучшим средством для этого было стать зятем великого князя. Его послы и Иоанна долго переезжали из Вильны в Москву и из Москвы в Вильну, прежде чем Русский государь решился отдать свою любимую дочь Елену за князя Латинской веры. Наконец, после многих переговоров он согласился, но с условием, чтобы Александр никогда не принуждал свою супругу к перемене Греческого закона.

6 января 1495 года в Москву за невестой приехало великое Литовское посольство. Оно состояло из знатнейших князей и панов Александра. Все они отличались великолепным нарядом, множеством слуг, богатыми уборами лошадей. Иоанн еще раз подтвердил главным послам условие напомнить Александру о том, чтобы дочь его ни в коем случае не меняла закона и чтобы у нее была своя придворная Греческая церковь. Обнимая в последний раз Елену перед самым ее отъездом, он вложил ей в руку следующую записку: «Память великой княжне Елене. В церковь Латинскую не ходить, а ходить в Греческую; из любопытства можешь видеть первую или монастырь Латинский, но только один или два раза. Если свекровь твоя будет в Вильне и прикажет тебе идти с собой в церковь, то проводи ее до дверей и скажи ей учтиво, что идешь в свою церковь». Так набожный Иоанн заботился о том, чтобы его милая дочь не оставила своей Православной, Отечественной веры!

Литовский народ радостно встречал молодую невесту. Ведь вы помните, милые читатели, что большая часть Литовского государства состояла из Русских областей, отнятых у наших предков Гедимином и Витовтом. В них жили Русские, терпевшие много притеснений от Литовцев. Вот эти-то бедные наши соотечественники больше всех радовались, встречая Русскую княжну: теперь они могли надеяться, что будет кому попросить за них государя, будет кому защитить их от злых Литовцев.

Александр встретил Елену со всем своим двором за три версты от Вильны. Невеста и жених вместе въехали в столицу: он верхом, а она в богато украшенных санях. Великая княжна приехала прямо в Греческую церковь и отслужила молебен. Здесь Московские боярыни, по старинному обычаю, расплели ей косу, надели на голову кику¹¹⁴, или кокошник¹¹⁵, с покрывалом, осыпали ее хмелем и повели в церковь святого Станислава, где было венчание. И Русские, и Литовцы долго веселились вместе на богатых пирах этой свадьбы, но не получили от нее тех выгод, каких ожидали. Несогласия между Иоанном и его зятем почти не уменьшились, а через четыре года стали еще сильнее: Александр вздумал принуждать всех своих Русских подданных Греческого закона принимать Латинскую веру. Знатнейшие из них князья и вельможи, владевшие большими областями, не желая оставить своей веры, перешли в подданство к Иоанну со всеми принадлежавшими им городами. Иоанн считал долгом вступиться за своих единоверцев, и посланное им войско без труда овладело всей Литовской и западной Русью, от нынешних Калужских и Тульских земель до Киевской.

Так счастье везде было с Иоанном, так осуществлял он все свои желания, главнейшим из которых было дать новую жизнь России. Вы видите, как счастливо это удалось ему! Никто не узнал бы во время правления Иоанна той России, которая так униженно кланялась Батыю и Узбеку.

Два наследника престола от 1498 до 1505 года

Иоанн, счастливый почти во всем, был несчастлив только в семействе своем. От первой супруги был у него сын Иоанн, которого для отличия от отца называли Иоанном Младым. Вы помните, что он женился на Молдавской княжне Елене. Этот молодой князь, кроткий и ласковый ко всем, через два года после своей свадьбы скончался. У него остался маленький сын Дмитрий. Иоанн был сильно огорчен этой жестокой потерей, и никто не мог утешить его горести, кроме милого внука, малютки Дмитрия. Его любовь к этому ребенку стала так велика, что великая княгиня София начала досадовать: у ней были свои дети, и нежной, огорченной матери казалось, что ее супруг меньше любит их с тех пор, как родился Дмитрий. Она имела еще и другую причину досадовать на этого мальчика: гордая Греческая царевна думала, что ее старший сын, Василий, имеет больше прав быть наследником отцовского престола, нежели внук.

Так думала не одна она, но и многие из бояр, приближенных к ней. Между тем другие считали, что по справедливости престол должен принадлежать Дмитрию, сыну прежнего наследника. Мать его, княгиня Елена, такая же гордая и честолюбивая, как и София, старалась всеми силами поддерживать это мнение.

Таким образом, двор разделился на две стороны, и каждый боярин был или друг, или враг той или другой княгини.

Маленькие князья, окруженные каждый своими сторонниками, росли, не любя друг друга. Иоанн, всегда занятый государственными делами, не мог обращать много внимания на это семейное несогласие и никогда не думал, что оно может стать важным до тех пор, пока Василию не исполнилось двадцать лет. В это время ему вдруг доносят, что несколько молодых людей, друзей Василия, согласились отравить ядом Дмитрия, разграбить княжескую казну и объявить своим государем Василия. Гнев Иоанна был ужасен: всех заговорщиков примерно наказали и приставили стражу даже к Василию, который, вероятно, не знал о намерениях своих безрассудных друзей, потому что всегда был почтителен к отцу. Софию же с этого времени государь не хотел видеть, подозревая, что она больше всех желала отравить Дмитрия, и, чтобы наказать ее самым чувствительным для нее образом, объявил всему народу наследником престола своего внука и назначил день его коронования. Это было первое царское венчание, подробно описанное в нашей истории. Оно происходило 4 февраля 1498 года в Успенском соборе, куда государь сам привел молодого Дмитрия. Митрополит, пять епископов и все духовенство встретили их и отслужили молебен¹¹⁶. Посреди церкви было сделано возвышение, на котором стояли три кресла. После молебна Иоанн и митрополит сели, а Дмитрий остался стоять на возвышении. Тогда великий князь сказал: «Отец митрополит! Предки наши, государи Русские, давали великое княжество первым сынам своим: я также благословил им моего старшего, Иоанна. Но по воле Божьей его не стало: благословляю теперь внука Дмитрия, его сына, при себе и после себя, великим княжеством Владимирским, Московским, Новгородским, — и ты, отец мой, дай ему благословение!» Митрополит встал, благословил Дмитрия крестом, положил руку на его голову и громко молился, чтобы Бог принял нового государя под Свое святое покровительство. После этой молитвы два архимандрита¹¹⁷ подали венец, и бармы Мономаха¹¹⁸. Митрополит, читая полагающиеся для этого случая молитвы, передал царские утвари в руки Иоанна, который надел то и другое на внука. После этого пели многолетие обоим государям, и митрополит с епископами и всем двором поздравили деда и внука. После обедни повели Дмитрия в венце и бармах в Архангельский собор. Там по старинному обычаю его осыпали в дверях в знак богатства и изобилия золотыми и серебряными деньгами. В тот день был великолепный пир у государя.

Вы, верно, догадываетесь, мои читатели, что на этом празднике довольней и счастливей всех была великая княгиня Елена. Она достигла в полной мере своего желания: ее пятнадцатилетний сын — уже государь России, и гордая София вместе с блестящей надеждой своей — Василием — окружена стражей и даже лишена радости видеть своего супруга! Но непродолжительно было счастье Елены. Уже в самый день коронования государь был не совсем весел: заметно было, что он грустил о супруге, с которой был двадцать пять лет счастлив, о сыне, рождение которого всегда казалось ему особой милостью Бога, ниспосланной на его молитвы. Приверженцы Дмитрия догадывались о таком расположении Иоанна и, боясь перемены, не смели слишком радоваться своему счастью. Прошел год — и эта страшная для них перемена произошла: Иоанн узнал, что доносы на Софию и Василия были несправедливы, и со всей строгостью осудил и казнил за это знатнейших вельмож, друзей великой княгини Елены.

Через шесть недель после этого суда Иоанн объявил Василия великим князем Новгорода и Пскова, а через три года — государем-наследником Всероссийского престола. В тот же день было отдано приказание приставить к Дмитрию и его матери стражу. Итак, этот несчастный молодой князь, кроткий и добрый, как отец его, не виновный в честолюбивых намерениях матери, только для того с такой пышностью венчался на престол, чтобы еще живее чувствовать свое бедствие! Елена скончалась от горести и тоски через два года после своего заключения, но ее сын жил еще несколько лет и умер уже в княжение своего соперника — Василия.

Это семейное горе оказало влияние на здоровье Иоанна, особенно с того времени, как скончалась его супруга, княгиня София. Он заметно слабел, но все-таки не переставал неутомимо заниматься великими обязанностями государя. Напрасно его зять, Литовский князь Александр, ставший после смерти брата Альберта Польским королем и все еще не помирившийся с тестем, думал воспользоваться его болезнью и прислал в Москву послов требовать возвращения завоеванных Иоанном Литовских городов. Иоанн, для которого слава России была даже дороже спокойствия милой дочери, страдавшей от несогласия отца с супругом, не хотел слышать о требованиях и предложениях Александра и гордо сказал его послам: «Великий князь Русский никому не отдает своего. Для истинного, прочного мира Александр должен уступить мне и Смоленск, и Киев, также принадлежавшие некогда России». После этого Польский король удостоверился в невозможности помириться с Иоанном так, как ему хотелось, и должен был исполнить желание великого князя.

Таким образом Иоанн до конца своей жизни заботился о счастье нашего Отечества, и даже в день своей смерти отдавал приказания и говорил о государственных делах. Этим горестным для России днем было 27 октября 1505 года.

История назвала Иоанна Великим. Обдумав все сделанное этим государем, мы должны согласиться, что такое название очень справедливо. Не одними победами он заслужил его: зная, что счастье народа заключается не в одной его славе, Иоанн гораздо больше думал о хорошем управлении своими подданными, чем о распространении своих владений. Он приказал собрать все законы и грамоты прежних князей, рассмотрел, исправил и издал их под названием Уложения; лучше устроил войско, завел городскую исправь, или полицию, почту, почтовые дворы, где всем проезжим давали не только лошадей, но даже пищу, если на то был государев приказ; велел исправлять дороги; не терпел нетрезвости. Одним словом, Иоанн заботился о всех своих подданных, и за это самые отдаленные их потомки должны чувствовать вечную благодарность к этому великому государю, к этому незабвенному освободителю России от власти варваров, угнетавших ее двести сорок лет.

Покорение Пскова и совершенное уничтожение уделов от 1505 до 1523 года

Василий Иоаннович, став наследником своего знаменитого отца, старался во всем подражать ему, и хотя не имел от природы великих способностей, но усердные старания никогда не остаются напрасны: история называет Василия III достойным сыном Ин. 3.

Его первым важным делом, о котором надо рассказать читателям, было покорение Пскова. Вы знаете, что в Пскове было такое же народное правление, как и в Новгороде. Псков назывался даже его братом, прежде младшим, а потом — за оказанные услуги Новгороду — равным. Законы, вече, посадники, одним словом, все учреждения Псковитян были такие же, как у Новгородцев. Псковитяне только тем отличались от своих братьев, что не были так горды, дерзки, своевольны и за это дольше их наслаждались свободой. Иоанн III, хоть и посылал к ним своих наместников, но приказал управлять ими не иначе, как по их собственным законам. Итак, к досаде Новгородцев, во Пскове все еще раздавался звон вечевого колокола и жители все еще сходились на свои шумные собрания. Но это было недолго: на одном из таких собраний земледельцы объявили, что не хотят платить гражданам дань. Их хотели принудить к тому силой, и при этом все перессорились так, что наместник должен был обратиться к великому князю.

Василий, видя явное доказательство того, какие несчастья терпит народ от излишней свободы, которой никогда не умел пользоваться, решился навсегда уничтожить ее во Пскове, как его отец уничтожил ее в Новгороде.

Это было в январе 1510 года. Молодой государь, недовольный Псковитянами, поехал разбирать их ссоры не во Псков, а в Новгород, куда к нему приехало многочисленное Псковское посольство, состоявшее из семидесяти знатнейших бояр. Разбирательство закончилось тем, что всех их посадили под стражу и объявили, что великий князь, недовольный их дерзостью в отношении его наместника и несправедливостью против народа, требует, чтобы они уничтожили свое вече и приняли государевых наместников не только во Пскове, но и во всех своих городах. В таком случае он простит их и приедет к ним помолиться во Псков в собор святой Троицы.

Псковские бояре, чувствуя свою вину и не имея достаточно сил, чтобы противиться великому князю, с горестью согласились исполнить его волю и писали во Псков, прося весь народ сделать то же самое.

Такая просьба привела Псков в ужасное уныние: вольные люди (как называли себя Псковитяне), узнав о согласии своих первых бояр, лишились всякой надежды сохранить свою свободу и на другой день с неописанной печалью, с горькими слезами сошлись в последний раз на звук своего колокола и объявили великокняжескому послу, что покоряются воле государя.

Посол в тот же день отправился к великому князю, который вскоре потом приехал во Псков, учредил в нем совсем новый порядок, определил новых чиновников, принял присягу на верность всех жителей, заложил новую церковь во имя святой Ксении, так как именно в день празднования памяти святой Ксении была уничтожена вольность Пскова. Он отправил триста семейств знатных Псковитян в Москву, а на их место велел перевести туда столько же из других городов и, устроив все, уехал через месяц в столицу. Вскоре после его отъезда туда же повезли и вечевой колокол Псковитян, которые, чувствуя пользу нового правления, уже меньше жалели о нем, нежели в ту минуту, когда спускали его с колокольни.

В то самое время, когда Василий занимался делами Пскова, против него собирались враги с двух сторон. Первые из них были Литовцы — эти всегдашние неприятели нашего Отечества; вторые — Крымцы. Помня доброго Менгли-Гирея, верного союзника Ин. 3, конечно, читатели удивятся, что подданные его вдруг вздумали ссориться с Русскими? Но в этом виноваты также Литовцы. Князя их, Александра, уже давно не было на свете: наследником Литвы и Польши был его брат Сигизмунд, который еще больше, чем Александр, вредил России. Он-то и поссорил нас с Менгли-Гиреем, или, лучше сказать, с его молодыми и смелыми сыновьями Ахматом и Бурнаш-Гиреями, которые по своей воле управляли своим старым отцом: он был уже так слаб и дряхл, что никто не узнавал в нем прежнего храброго, умного и благородного Менгли-Гирея. Сигизмунд обещал им платить каждый год по 15 000 червонцев, если они нападут вместе с ним на наши области. Молодые царевичи именем отца согласились на это предложение и исполнили желание Сигизмунда, который, ненавидя русских, как и Литовцев, имел еще другую причину сердиться на великого князя.

Василий милостиво принял к себе одного из знаменитейших вельмож Литовских, изменившего своему королю, князя Михаила Глинского с братьями и не только отказался выдать их Сигизмунду, но даже дал им у себя целые города в поместья. Вот эти Глинские, и особенно Михаил, много помогали великому князю в войне с Сигизмундом: кроме того, что с ними выехало в Россию много панов и Литовских дворян, они нанимали искусных воинов для Василия даже в Богемии и Германии, и с этой помощью война шла так счастливо для великого князя, что ему удалось даже возвратить в свое владение Смоленск, бывший сто десять лет под властью Литвы.

Вы не можете представить себе, как обрадовались жители Смоленска тому, что присоединились опять к своему старинному Отечеству! Хотя в течение ста лет они поневоле уже многое переняли у своих завоевателей, но все еще твердо помнили, что они Русские, и любили Россию, как милую мать, с которой Литовцы их разлучили. Эта любовь не менее Михаила Глинского помогла Василию овладеть Смоленском; Михаил же показывал такое усердие не даром: он думал, что великий князь из благодарности к его заслугам сделает его владетельным князем Смоленска, но ошибся. Великий князь не любил Михаила и не согласился отдать ему этот город. Да и как можно было отдать? Если уж он изменил Отечеству, то России мог бы изменить еще скорее. Так и случилось: обманувшись в своих ожиданиях, он тотчас опять перешел на сторону Сигизмунда и наделал бы много хлопот, если бы наши воеводы не поймали его. По приказанию Василия его сковали и отвезли в Москву.

Между тем в 1515 году умер Менгли-Гирей. Сын и наследник его, Махмет-Гирей, не имевший никаких достоинств отца, попеременно был союзником то Русского, то Литовского государя, смотря по тому, кто из них давал ему больше денег. Однажды Махмет, получив от Сигизмунда огромную сумму, ворвался со своими Крымцами в Россию и едва было не напомнил ей времена Батыя и Тохтамыша!

Наконец, вот что несколько усмирило Крымского хана: услышав, что в Москву приехал посол из Константинополя и привез великому князю ласковое письмо от знаменитого и страшного для всей Европы Турецкого султана Солимана, Махмет-Гирей испугался, что он вступится за Русских, и на некоторое время отложил свои нападения на наши области.

Сигизмунд также боялся своего соседа, опасного Солимана, и уже не споря о Смоленске, заключил с великим князем мир на пять лет.

Пользуясь этим спокойствием, Василий Иоаннович спешил исполнить намерение своего великого отца и свое собственное: совершенно уничтожить уделы. Правда, их оставалось уже очень немного: главным было Рязанское княжество и другое — Северское. Молодой Рязанский князь Иоанн первый подал повод Василию исполнить это намерение: он так подружился с дерзким Крымским ханом Махметом, что хотел жениться на его дочери и объявить себя полностью независимым от великого князя. Государь узнал об этом и посчитал своим долгом наказать замыслы, вредные для Отечества: Рязань была взята в полное владение великого князя, а Иоанн посажен в темницу, откуда убежал в Литву и там скончался.

Окончив без всякого кровопролития покорение Рязанского княжества, больше 400 лет бывшего отдельным и независимым, Василию еще легче было присоединить к своей короне Северское княжество. Его князем был Василий Шемякин, внук того Дмитрия Шемяки, которого вы, верно, помните. Будучи смел, горд, непримирим, он напоминал собой деда и сильно беспокоил великого князя: несколько раз Василий подозревал его в дружбе с Литвой и, наконец, в 1523 году открыл его переписку с Сигизмундом. Князь Шемякин был заключен в темницу, где и умер.

Так навсегда кончились уделы в России! Так соединились все части ее в одно целое; так это целое стало зависеть уже не от мелочных требований нескольких владетелей, а от высокой, самодержавной и неизменной воли одного государя!

Нравы и обычаи русских при Василии III от 1523 до 1533 года

Приятно знать не только о важных делах тех людей, которых мы любим как предков своих, например, об их походах, победах, завоеваниях, но даже и о самых обыкновенных делах: о том, что они делали в своем домашнем кругу, как они веселились, как показывали свою печаль, как угощали своих друзей; даже мне бы хотелось знать, какое платье они носили, какие кушанья подавали на их обедах, о чем они разговаривали во время этих обедов.

Я уверена, что мои читатели так же любопытны, как и я, и им так же хочется узнать все это. Очень рада, друзья мои, и постараюсь выбрать из истории самые занимательные для вас описания нравов и обычаев наших добрых предков. И как кстати мы остановились теперь на том самом времени, когда Василий III, уже самодержавный государь России, усмирив внешних и внутренних врагов нашего Отечества, праздновал в 1526 году свою вторую свадьбу. Для охотников до веселостей и происшествий, не совсем обыкновенных, верно, всего приятнее будет, если я начну свой рассказ несколькими словами о том великом веселье, какое было тогда на Руси.

Но если вы думаете, что тогдашние свадебные праздники и угощение походили на нынешние, то сильно ошибаетесь. Например, сказать ли вам, что разносили гостям на свадьбе Василия Иоанновича вместо наших нынешних затейливых, можно сказать, даже великолепных конфет? Калачи*, перепечу* и сыры! А вместо шампанского в прекрасных бокалах из граненого хрусталя подавали романею*, рейнское, но еще больше — мед и пиво в больших золотых и серебряных кубках или ковшах.

Хотите ли знать, как одет был государь-жених? О! Совсем не так, как одеваются теперь. На нем был бархатный, золотой кожух, или тулуп, на собольем меху, да шуба Русская соболья, крытая золотым бархатом. Полы этой шубы закинуты были назад за плечи. Пояс был кованый золотой, шапка — горлатная* из черных лисиц.

Наряд невесты также вовсе не походил на то платье, какое она надевает у нас теперь. Русские девицы в старину не носили на голове никакого другого убора, кроме широкой повязки.

В такой повязке верх головы оставался открытым, а волосы заплетались в косу, которая спускалась по спине. К концу косы старинной княжны, боярышни или простой Русской девушки привязывался косник*, или треугольник, из картузной бумаги, который обвивался шелковой материей, а у богатых украшался жемчугом и дорогими каменьями. Косу старались плести так широко, чтобы она закрывала всю шею от самых ушей и постепенно суживалась до косника. У невест косы были распущены, и в церкви после венчания им заплетали две косы, надевали кокошник и покрывали фатой. Платье, которое называлось ферязью*, или сарафаном, спереди до подола, а также рукава аршина в три и стоячий воротник пальца в три унизывались крупным жемчугом.

Даже иноземные послы обязаны были выходить из своих : экипажей на расстоянии 30–40 шагов от крыльца и дальше идти пешком. Того, кто осмеливался подъехать к крыльцу, могли заключить в тюрьму и лишить сана. Иностранцы: это воспринимали как признак излишней гордости и высокомерия, но на Руси считалось необходимым так выражать свое почтение к государю.

Вот как богато одета была невеста Василия III, Елена, молодая княжна Глинская, племянница того Михаила Глинского, который прослыл в истории изменником сперва своему природному государю, потом — Русскому. Вы помните, читатели мои, что за эту последнюю измену он был посажен в темницу, и получил полное прощение только тогда, когда великий князь стал супругом его племянницы.

Теперь имея некоторое понятие о праздниках и одежде наших предков, мы поговорим о других обычаях. Все они — и знатные бояре, и бедные дворяне — казалось, были спесивы. К боярам никто не смел въезжать на двор: надо было оставлять лошадей у ворот. Дворяне стыдились ходить пешком и мало знакомились с мещанами.

Гость, входя в комнату, прежде всего молился образам, и потом уже подходил к хозяину, целовался с ним и говорил: «Дай Бог тебе здоровья!» Тут начинались взаимные поклоны, после которых гость и хозяин садились и разговаривали. Когда гость уходил, хозяин провожал его до крыльца, а иногда и до самых ворот.

Молодые женщины почти всегда сидели дома, даже в церковь редко ходили. Главное рукоделье их было — прясть и шить; главная забава — качаться на качелях.

По отношению к чужеземцам наши предки были гораздо горделивее нас; даже послы их жаловались на ту важность, с которой их принимали в России. Когда иностранный посол объявлял о себе в первом Русском городе государеву наместнику, то ему задавали множество вопросов: «Из какой земли? От кого он едет? Знатный ли человек? Бывал ли прежде в России? Говорил ли нашим языком?» Заметьте этот последний вопрос, дети; он доказывает, что наши предки только по необходимости говорили на чужом языке и всегда предпочитали свой собственный язык другому языку.

Не подумайте, однако, что предки наши, любя все Отечественное, обходились дурно с иностранцами. Нет! Они всегда уважали добрых и умных из них, старались перенимать у них все полезные знания, и государи наши, особенно Иоанн III и Василий III, даже приглашали многих чужеземных художников и ремесленников переселяться к нам в Москву. Таким образом, у нас и тогда уже были иностранные зодчие, или архитекторы, денежники¹¹⁹, слесари и даже живописцы, которые списывали портреты. Все они жили весело и богато в нашей гостеприимной Москве и обучали Русских тому, что знали сами. Однако надо признаться, что не все иностранцы приносили пользу нашему Отечеству: иные из них вредили ему и не всегда были благодарны России, в которой почти всегда обогащались.

Возвращаясь к описанию нравов наших предков, скажем, что главной чертой их характера была набожность, усердие к вере и привязанность к монашеству. Почти все они желали умереть в ангельском образе. Так называли они пострижение и принятие схимы¹²⁰, и те, которые не успели постричься за несколько лет до смерти, старались сделать это по крайней мере за несколько часов. Это случилось и при кончине великого князя Василия III, жизнь которого неожиданно прекратилась на 54 году. Он почти никогда не чувствовал никаких болезней, любил деятельность и движение, был всегда весел и счастлив, особенно со времени рождения своего сына, будущего грозного государя России Иoанна IV, тогда еще трехлетнего мальчика.

В 1533 году великий князь праздновал день святого Сергия 25 сентября (8 октября) в Троицкой лавре вместе с супругой и детьми. В то же время он благодарил Бога за избавление от неприятелей, Крымских Татар, опять совершивших набег на наши владения. В тот же день великий князь ездил на охоту и занемог такой болезнью, которая сначала совсем не казалась опасной: у него случился веред* на левой ноге; но этот веред так разболелся, что через два месяца стал причиной его смерти. 21 ноября въехал он в Москву шагом, в санях, на постели и скрытно, чтобы не встревожить народ, горячо любивший его. Как только внесли его в Кремлевский дворец, он тотчас созвал бояр и приказал им писать духовную, в которой объявил своего трехлетнего сына Иоанна наследником государства под опекой матери и бояр до пятнадцатилетнего возраста; назначил удел меньшему сыну Юрию; просил своих братьев Юрия и Андрея не забыть обещания верно служить племяннику; устроил многие государственные и церковные дела; одним словом, не забыл ничего, что касалось спокойствия его подданных и Отечества. Исполнив эту обязанность государя, он послал за супругой и детьми. Малютку Иоанна принес на руках брат его матери, князь Иван Глинский. Умирающий отец благословил его крестом святого Петра митрополита. Дитя не плакало: оно не понимало еще, кого лишалось! Но зато нельзя было видеть без слез отчаяния великой княгини: ее вынесли на руках из спальни государя.

Расставшись с супругой, Василий Иоаннович уже ни о чем больше не думал, как о Боге и своей душе. Он тотчас сказал духовнику своему, протоиерею¹²¹ Алексию: «Не похороните меня в белой одежде: я не останусь в мире, если и выздоровею». Это значило: «Постригите меня в монахи». Алексий, митрополит Даниил и все бывшее тут духовенство радовались такому желанию государя, но князья, братья Василия и некоторые из вельмож противились этому: они говорили, что ни святой Владимир, ни Дмитрий Донской не были монахи, но верно заслужили вечное блаженство. Долго они спорили и шумели; между тем взоры великого князя темнели, язык едва произносил шепотом молитвы; рука не могла сделать креста. Заметив это, огорченные князья забыли свой спор, и митрополит, пользуясь их безмолвной печалью, сам постриг государя, названного в монашестве Варлаамом. Едва успел он кончить этот обряд и положить Евангелие на грудь умирающего, Василий скончался. Все зарыдали, и этот плач семейства и первых государевых вельмож в ту же минуту перешел на дворцовые улицы, где толпился огорченный народ, и тотчас распространился до Красной площади. Василия называли добрым, ласковым государем, и потому не удивительно, что смерть его была так горестна для всех.

Во все свое двадцатисемилетнее княжение он судил и рядил землю, то есть занимался государственными делами каждое утро до самого обеда; любил сельскую жизнь и почти всегда проводил лето не в Москве, а в ее окрестностях; часто ездил на охоту в Можайск и Волоколамск; но даже там, не любя терять напрасно время или тратить его на одно веселье, занимался делами и иногда принимал чужеземных послов. Он первый начал ездить на охоту с собаками: прежде Русские считали этих животных нечистыми и не любили их.

Василий III прибавил к своему двору новых чиновников: оружничаго¹²², у которого хранилось оружие; ловчих, заведовавших охотой; крайчаго¹²³, подававшего при столе питье государю, и рынд¹²⁴. Крайчий значил то же, что и обершенк¹²⁵, а рынды были оруженосцы или род пажей¹²⁶. В эту должность выбирали молодых людей, красивых лицом и стройных станом, из знатных фамилий. Они носили белое атласное платье, держали в руках маленькие серебряные топорики и всегда шли впереди великого князя, когда он выходил к народу.

Василий любил пышность, когда она была нужна, и особенно показывал ее во время приема чужестранных послов, чтобы они видели и богатство, и славу его государства. В тот день, когда они представлялись, приказано было запирать все лавки и останавливать все дела и работы. Чиновники выходили навстречу послам; купцы и мещане, ничем не занятые, спешили толпами к Кремлевскому дворцу. Войско, которое уже со времен Иoанна III не распускалось по домам, как прежде, стояло в ружье. В приемной комнате все было тихо. Государь сидел на троне; возле него, на стене, висел образ; бояре сидели на скамьях, в платье, вышитом жемчугом, и в высоких шапках из дорогих мехов.

Одним словом, все было важно, величественно, пышно, все показывало знаменитость государя, самодержавную власть его над народом, богатство этого народа и беспредельную преданность его своему повелителю. Больше всего удивляла послов эта преданность. Пламенное усердие Русских к доброму государю их, отцу их, казалось так непонятно хладнокровным сердцам чужеземных гостей, что один из посланников, барон Герберштейн, рассказывал об этой преданности, как о чуде, своим соотечественникам. Послушайте, как он говорит: «Русские уверены, что великий князь есть исполнитель воли небесной. Обыкновенные слова их: „Так угодно Богу и государю; это знает Бог и государь!“ Усердие этих людей невероятно. Я видел одного из знатных великокняжеских чиновников, бывшего послом в Испании, седого старика, который, встретив нас при въезде в Москву, скакал верхом, суетился, бегал как молодой человек, пот градом лил с его лица. Когда я изъявил ему свое удивление, он громко сказал: „Ах, господин барон! Мы служим государю не по-вашему!“»

Не правда ли, милые читатели, вам очень понравился этот прекрасный ответ?

Регентство Великой княгини Елены от 1533 до 1538 года

Никогда Россия не была в таком ненадежном состоянии, как после смерти Василия III: государем ее был трехлетний ребенок, его опекуншей и правительницей государства — молодая княгиня из Литовского народа, всегда ненавидевшего Россию, из семейства Глинских, памятных изменами и непостоянством. Правда, что в духовной покойного великого князя ей приказано было управлять государством не одной, а с Боярской Думой, то есть государственным советом, состоявшим из братьев Василия Иоанновича и двадцати знаменитых бояр. Но так приказано было, однако так не исполнялось. Главным боярином в Государственной Думе несмотря на многих старых и почтенных князей был молодой князь Иван Федорович Телепнев-Оболенский, имевший знатный чин конюшего боярина. Его одного слушалась правительница; ему одному позволяла делать все, что он находил нужным для государства. Власть его была так велика, что даже родной дядя Елены, князь Михаил Глинский, был посажен в темницу и вскоре потом умерщвлен в ней только за то, что осмелился сказать племяннице, как она дурно исполняла обязанности правительницы и матери государя!

После такой жестокости Елены к своим ближайшим родственникам вы можете судить, милые дети, что было с другими советниками Думы! Они сами не смели рассуждать ни о чем, а должны были исполнять только то, чего желал князь Телепнев. Так, с самого начала его правления, ему показался опасным дядя маленького государя, князь Юрий Иоаннович, и по приказанию Елены бедный князь был посажен в темницу и через некоторое время умер в ней от голода! Так, избалованный любимец потом начал бояться замыслов меньшего его брата, князя Андрея Иоанновича, и успел погубить и последнего дядю государя! К супруге и сыну этого несчастного князя приставили стражу, а бояр и всех его верных слуг мучили и умерщвляли без всякой пощады; детей же боярских количеством около тридцати человек, которые вздумали было защищать Андрея, повесили, как изменников, на дороге. Бог знает, к чему привело бы ужасное правление Елены, если бы оно было продолжительнее; но через четыре года она вдруг неожиданно скончалась в расцвете молодости. Многие подозревали, что она умерла не своей смертью. Такое подозрение было неудивительно, судя по жестокостям, обыкновенным в то время. Но не чувствуя никакой любви к Елене, ни бояре, ни народ не отыскали злодеев, совершивших это преступление, и даже не проявили никакой печали при погребении этой слабой и несчастной государыни. Только маленький великий князь и Телепнев неутешно плакали: первый — лишился матери, последний — предчувствовал, что владычество его кончилось.

Детство и первая молодость Ин. 4 от 1538 до 1546 года

Из всех людей, которых вы знаете, дети, никто не любил вас так нежно, как ваши родители. С какой заботой стараются они сделать вас добрыми, умными, любезными! Как веселят их малейшие ваши успехи! Как огорчают недостатки! Ничем нельзя обрадовать их более таких слов: «Какие добрые дети у вас! Как они хорошо занимаются ученьем своим! Как хорошо ведут себя во всем! Вы очень, очень счастливы!» Слушая это, все родители чувствуют себя счастливыми и вознагражденными за все те бесчисленные хлопоты и заботы, из которых и состоит для них воспитание детей. Эти хлопоты и заботы в самом деле бесчисленны. Вспомните все то, что они делают для вас каждый день — и вы сами поймете, что чужой человек никогда не подумает, никогда не догадается и даже никогда не захочет сделать так много. Стало быть, потеря родителей — это есть такое несчастье для ребенка, которое не может сравниться ни с каким другим. Очень редко может он встретить людей, которые могли бы в полной степени заменить его родителей. Иоанн IV даже на троне не нашел таких! О! Как вы пожалеете этого маленького государя, когда узнаете, что было с ним после смерти матери!

Управление государством осталось тогда в руках Боярской Думы, или, лучше сказать, в руках тех бояр, которые, будучи смелее других, присвоили себе власть над всеми. То были князья Шуйские, потомки князей Суздальских, всегда ненавидевшие великих князей за уничтожение уделов. Главным из них был князь Василий Васильевич. Подчинив себе разными способами и средствами многих бояр и сановников, он объявил себя как раз в день кончины Елены главным в правлении и через неделю велел схватить князя Телепнева и его сестру, боярыню Агриппину, бывшую любимой воспитательницей при маленьком Иоанне. Ни просьбы, ни слезы бедного малютки-государя не спасли его любимцев — и первого Шуйский уморил голодом в темнице, вторую сослал в небольшой город Каргополь и велел постричь в монахини. Чтобы еще надежнее утвердить власть свою, он постарался стать родственником государя и жениться на его двоюродной сестре.

Но несмотря на все это, Бог не позволил ему долго управлять Россией, и через несколько месяцев он занемог и умер, оставив всю власть в руках своего родного брата, князя Ивана Васильевича Шуйского. Бедное наше Отечество еще более терпело при этом новом правителе: он не имел никаких хороших качеств и был зол, горд и дерзок не только против бояр, но даже против самого государя, который и в детском возрасте должен быть для подданных предметом глубокого уважения. Обращение Шуйского совсем не проявляло этих качеств: во всех его поступках было заметно, что он считал себя гораздо важнее маленького Иоанна. Кроме того, он был так жаден, что брал из великокняжеской казны много золота, приказывал делать из него разную посуду для себя и вырезать на ней имена своих предков. Все важные должности и выгодные места он раздавал родственникам и своим друзьям, которые без милосердия разоряли вверенные им области.

При таком нраве и при таких распоряжениях главного вельможи и правителя государства читатели могут представить себе, каково было воспитание Иоанна! Ни он, ни помощники его — три другие князя Шуйские: Иван, Андрей Михайловичи и Федор Иоаннович Скопин-Шуйский — совсем не думали, что счастье всего народа зависит от доброты сердечной и ума его государя.

Напротив, они рассуждали, что выгоднее для них самих было бы, если б Иоанн и в совершенном возрасте не входил ни в какие дела и предоставил бы им право управлять государством; и для того решились воспитать его так, чтобы он не любил никаких занятий и думал об одних забавах и удовольствиях. Кроме того, исполняя все детские желания великого князя, они надеялись, что он ни к кому не будет так привязан, как к Шуйским.

Итак, эти гордые, самолюбивые, жестокие бояре, думавшие только о себе, а не о своем бедном Отечестве, каждый день забавляли маленького государя то новыми играми во дворце, то разного рода охотой в поле. Охота, во время которой люди с таким весельем убивают невинных животных, ожесточает сердце, и дети, такие впечатлительные и имеющие детский, а не взрослый рассудок, в целях предохранения от дурных влияний, никогда не должны видеть охоту, и тем более участвовать в ней. Бедный малютка Иоанн, наблюдая почти каждый день травлю диких животных, невольно привык к жестокости настолько, что для него уже стало удовольствием мучить и домашних животных.

Часто, сидя на высоком крыльце Кремлевского дворца, бросал он оттуда на землю комнатных собачек, кошек, кроликов, белок, и когда одни несчастные визжали самым жалобным голосом от ушибов, а другие и вовсе умирали, жестокий ребенок весело смеялся и радовался их мучениям, а безрассудные бояре говорили: «Пусть державный веселится!»

Для этой забавы Иоанн держал медведей, и часто, когда добрый народ сходился на дворцовую площадь поглядеть на свое красное солнышко, надежу-государя, этот государь приказывал выпускать двух или трех медведей, которые бросались на всех, кто не успевал убежать от них. Так царственное дитя, одаренное от природы редким умом и великими способностями, проводило свое драгоценное время в период правления Шуйских, которые старались отдалить от него всех умных, добродетельных и усердных бояр. Они использовали для этого все возможные средства и многие были сосланы, заключены в: темницы, даже лишены жизни.

Среди жертв властолюбия Шуйских самым знаменитым, добрым и несчастным был князь Иван Федорович Вельский — родственник государя. По уму и добродетелям он один мог быть достойным воспитателем Иоанна и правителем государства. Шуйские заметили это, и несчастный князь, несмотря на высокое место, занимаемое им в Боярской Думе, несмотря на пользу, которую принесли России его советы во время нашествия хана Крымского и царя Казанского на наши области в 1541 году, несмотря на его близкое родство с великим князем, был посажен в темницу и вскоре умерщвлен в ней без ведома Иоанна по одному приказанию Шуйских.

Такое ужасное положение царского двора и всего народа продолжалось до тринадцатилетнего возраста государя. В это время два его дяди — князья Глинские, Юрий и Михаил Васильевич, ненавидевшие Шуйских, — начали говорить племяннику, что ему пора отнять власть у жестоких бояр, управлявших от его имени, что пора объявить себя настоящим государем и, избавив народ от неслыханных притеснений, наказать главных тиранов. Иоанн, никогда не любивший Шуйских за их дерзкое обращение с ним и за то, что они всегда нападали на его любимцев, охотно выслушал совет дядей и, ничего никому не говоря, вдруг 29 декабря 1543 года созвал к себе бояр и объявил им, что видя, как бессовестно многие из них, пользуясь молодостью государя, грабят и убивают его подданных, он решился наказать виновных, и, прежде всех, князей Шуйских. Бояре были чрезвычайно удивлены смелостью маленького князя, до сих пор думавшего об одних только забавах, и прежде чем они успели опомниться, главный из Шуйских уже был выведен на улицу и отдан на волю псарей, которые, в свою очередь, отдали его зверям на растерзание. Все молчали, никто из родственников и друзей несчастного не смел показать ни малейшего неудовольствия: так грозен был вид тринадцатилетнего государя и так искусно новые правители — князья Глинские — осуществили свой план.

В тот же день всех Шуйских и их приверженцев заключили в темницы или сослали в отдаленные места. Народ радовался падению своих притеснителей, воображая, что теперь все будут спокойны и счастливы. Но как жестоко обманулся он!

Враги его не исчезли, а только переменили имя, и на место Шуйских встали Глинские; а государь, взрослея, не любил ни в чем противоречий и, с малолетства приученный к жестокости, не имел никакого понятия о сострадании и не жалел никого. Беспрестанно говорили то о гневе великого князя на одного из бояр, то о новом наказании другого боярина, то о ссылке третьего. Так, одному придворному чиновнику за несколько дерзких слов отрезали язык; так, пятидесяти Новгородцам отрубили головы только за то, что они осмелились пожаловаться Иоанну на притеснения, какие они терпели от бояр — его любимцев. Одним словом, первые годы молодости Ин. 4 предвещали столько жестокостей и столько бедствий его подданным, что только одна беспредельная привязанность Русских к своему государю помогла им перенести их страдания. Не смея роптать на того, кто назначен был Богом управлять ими, они усердно просили Господа умилостивить его сердце и послать ему умных и добрых советников, которые бы говорили ему о нуждах народа, а не о забавах и веселостях. Уже четыре года Русские молились об этом, и Иоанну исполнилось семнадцать лет.

Царство Грозного царя и последние Рюриковичи *1547-1584-1597 года*

Чудесная перемена 1547 год

Было утро 16 января 1547 года. Яркие лучи солнца осыпали алмазными искрами белый снег, покрывший улицы Москвы. По этим улицам — не широким и великолепным, как те, которые окружают теперь Кремль, но узким, застроенным бревенчатыми домами, — толпился народ в праздничном наряде, ехали бояре в разукрашенных санях, шло войско, хотя и не похожее внешним видом и своей одеждой на наше нынешнее войско, но столь же храброе, столь же усердное в служении Отечеству, столько же верное государю.

Все эти люди были веселы, на всех лицах написано было какое-то приятное ожидание. Это был большой, торжественный, драгоценный для Русского народа праздник — коронование или венчание на царство государя.

Иоанн вскоре после того, как ему исполнилось семнадцать лет, объявил митрополиту и вельможам, что он намерен короноваться. Известие об этом намерении обрадовало весь народ: все надеялись, что священная минута, в которую Иоанн в церкви и перед престолом Божьим примет на себя вместе с царским венцом святые обязанности государя, окажет счастливое воздействие на его сердце; что он почувствует все ужасы дурного правления и станет другим человеком. Так думали наши добрые предки, и их усердные молитвы, несколько лет возносимые к Богу об исправлении Иоанна, давали им право надеяться на такое чудо от милосердия Того, для Которого все возможно.

Вот отчего они так весело спешили в Кремль к Успенскому собору, где все было уже готово, так же, как и при короновании несчастного Дмитрия Иоанновича, которого мои читатели, верно, не забыли. Иоанн так же, как и тот молодой князь, торжественно шел из дворца в собор в сопровождении брата, дядей и всего двора, так же сидел с митрополитом на возвышении, покрытом золотой парчой¹²⁷, так же венчался той царской короной, присланной из Греции, которую, как говорится в летописях, Владимир Мономах отдал сыну своему Георгию. Судьба, украсив ею на одну минуту Дмитрия, не дала ему счастья носить ее. Итак, первый Русский государь, удостоившийся венчания ею, был Иоанн IV. С той минуты, как этот драгоценный знак достоинства царей возложен был на молодого государя, он уже стал не только великим князем, как все его предки, но и царем России. Мысль об этом высоком призвании, о важности обязанностей его, о присутствии Бога, принимающего обещание царей любить подданных, как детей своих, — все это вместе подействовало так сильно на пылкую душу Иоанна, что, выходя из церкви, он искренно желал сделать счастливыми всех своих подданных. Народ, восхищенный величественным видом своего первого царя, его ласковыми взорами, надеждой на будущее счастье, с восторгом бросился к царскому месту и оборвал с него всю золотую парчу: каждому хотелось иметь хоть маленький лоскуток в память об этом незабвенном дне.

Между тем еще за несколько недель до коронования знатные придворные чиновники посланы были во все Русские области с указами государя о том, чтобы бояре и дворяне, имевшие дочерей девиц, везли ко двору всех самых прекрасных из них. Вы, верно, удивляетесь, друзья мои, зачем нужно было при дворе такое собрание красавиц? А вот зачем: многие из наших старинных государей не хотели жениться на иностранных принцессах и, надеясь прожить счастливее со своей соотечественницей, выбирали невест из своих подданных. Для этого привозили со всех мест России молодых девиц, прекрасных собой, дочерей бояр и дворян, знатных и незнатных, богатых и бедных, и государь выбирал из них ту, которая более всех ему нравилась.

Но никогда еще не собиралось в Москве столько прекрасных, милых, добрых девиц, как в январе 1547 года, когда Иоанн вскоре после коронования хотел праздновать и свою свадьбу. С каждой из девиц приезжали родители, а часто и родственники, и поэтому вы, верно, представляете, что в Москве было в это время очень шумно и весело. О, как же вы ошибаетесь! Все эти девицы, или как тогда их называли — боярышни, не получали почти ни одного из тех невинных удовольствий, какие получают теперь наши Русские барышни.

Все они проводили жизнь в родительских теремах¹²⁸, совсем отдельных от той части дома, где отец или братья принимали своих гостей. Почти никогда не выходили они за порог своих комнат, и к тому же их не учили никаким приятным искусствам, которыми они могли бы развлечь скуку своего уединения.

Красавицам, привезенным ко двору молодого царя Иоанна Васильевича, и в Москве было не веселее, тем более что слухи о строгом, сердитом и даже жестоком нраве жениха так пугали бедняжек, что и самые честолюбивые не очень желали быть избранными. Другие же, более скромные, даже боялись этого выбора и едва поднимали прекрасные глаза свои, когда молодой государь смотрел на них. Но, как обычно, скромность нравится более всего в девице, и Иоанн выбрал из всех красавиц самую скромную, и от того самую прелестную, Анастасию, дочь небогатой вдовы Захарьиной. Покойный отец невесты, Роман Юрьевич, был окольничим¹²⁹, а дедушка боярином при Иоанне III. Предки их происходили от одного Прусского князя, выехавшего в Россию с двумя сыновьями и крестившегося в Греческую веру в 1278 году. Не забудьте этого Романа Юрьевича, дети: от него произойдет впоследствии драгоценное для нас поколение Романовых — Романовых, уже более двухсот лет составляющих счастье России.

Итак, Анастасия была дочерью знаменитого родоначальника наших царей. Все историки того времени с восторгом говорят о прекрасных качествах души и сердца этой первой царицы Русской! Благочестие, ум, чувствительность, неизъяснимая кротость — все соединялось в прелестной супруге Иоанна Васильевича. Смотря на ее милое, привлекательное лицо, на ее небесные взоры, можно было подумать, что молитвы доброго народа услышаны и прекрасный ангел рая послан на землю превратить грубое, суровое сердце Иоанна в нежное и сострадательное. Жестокости Иоанна в самом деле уменьшились после его женитьбы, а через несколько месяцев и совсем кончились. Эта счастливая перемена была так удивительна, что читатели мои, верно, будут довольны, если я расскажу им, как она произошла.

Иоанн и после своего коронования мало думал о царских обязанностях и, не любя заниматься делами, отдавал все на откуп Глинским, родственникам и любимцам своим, которые, не заботясь о благополучии народа, думали только о своей собственной выгоде и бессовестно притесняли всех, кто в чем-либо противоречил им, так что народ возненавидел не только их, но даже всех их друзей и знакомых.

Случай показать эту ненависть вскоре представился. В Москве, состоявшей почти из одних деревянных домов, построенных без всякого порядка и очень близко один к другому, часто бывали пожары. Они были ужасны в то время, когда еще не знали никаких пожарных снарядов. 1547 год был особенно богат такими случаями. За два месяца произошло тогда три страшных пожара. Все горело — и царские дворцы, и боярские палаты, и монастыри, и церкви. Люди, теряя не только имения, но даже и родных, раздавленных или сгоревших, выли, как дикие звери, — так сказано в истории. И в этом горестном положении никто не утешал их: Иоанн и все первые вельможи уехали в село Воробьево, недалеко от Москвы, и будучи сами в безопасности, не думали о бедных жителях столицы. Недовольные решились воспользоваться этим случаем. Главные неприятели были Глинские, и на них-то и обратилась вся ненависть народа. Хитрецы, подстрекавшие простолюдинов, выдумали глупую сказку, будто бы мать Глинских, княгиня Анна, вынимала сердца из мертвых и клала в воду, кропила ей все улицы, и от того сделался пожар. Бояре и другие умные люди не верили такому вздору, но нарочно молчали, потому что и сами не любили Глинских и ожидали, что легкомысленный народ поверит и избавит всех от общих притеснителей. Так и случилось. Как только сказка разнеслась по городу, все встревожились и с шумом собрались на Кремлевской площади, требуя от бояр, чтобы им выдали всех Глинских. Один из них, князь Юрий, стоя тут же с боярами, услышал этот крик и хотел спрятаться в Успенской церкви, но не успел: народ ворвался в церковь вслед за ним и в безумной ярости совершил неслыханное злодейство: убил в храме Божьем дядю Государя! Вы можете представить себе, друзья мои, какой страшный бунт, грабительство и убийство распространились после этого по всему городу.

В эти ужасные минуты, когда и сам грозный, бесстрашный Иоанн встревожился в Воробьевом дворце своем и не знал, что делать, в его царскую комнату вошел какой-то простой священник. Лицо его было сурово, взоры строги. Держа в руках Святое Писание, он подошел без всякого страха к Иоанну и пророческим голосом сказал, что Бог наказывает Москву за вины государя, не исполняющего своих обязанностей. Святая книга была раскрыта на том самом месте, где описывались эти обязанности. Он дал прочесть молодому царю — и все переменилось в Иоанне.

В эту священную минуту своего исправления он в полной мере почувствовал все свои проступки, всю свою несправедливость, все свое беспечное отношение к народу, счастье которого зависело от одного него. Горькие слезы покатились из его глаз. С жаром благодарил он добродетельного священника и не хотел расставаться с ним, для того чтобы иметь всегда рядом с собой советника и наставника в трудном деле правления государством. С того же дня священник, родина которого был Новгород, а имя Сильвестр, остался во дворце, и все пошло иначе. У Иоанна был еще один любимец, прекрасный молодой человек, Алексей Федорович Адашев, которого современники называли земным ангелом: так он был добр, умен, благороден. Вот эти два человека со дня исправления молодого государя стали его почти единственными советниками. Прежде всего, он усмирил бунтовщиков и помог всем бедным, пострадавшим от пожара. Потом, чтобы еще более утвердиться в своих добрых намерениях, он некоторое время постился*, каялся в своих грехах и, наконец, причастился* Святой Тайне. Примирясь таким образом с Богом и совестью, этот великий государь хотел показать свое исправление не только перед Москвой, но и перед всей Россией, и для этого велел созвать со всех городов избранных людей всех состояний. Они съехались, не зная, за каким делом призывал их государь в столицу. И вот, в одно воскресенье, после обедни, Иоанн вышел из Кремля со всем духовенством, боярами и войском на большую площадь, где находилось возвышение, называемое Лобным местом*. Вся площадь была занята народом, но было тихо. Отслужили молебен. Тогда Иоанн обратился к митрополиту и сказал: «Святой владыко! Знаю твою любовь к Отечеству: помоги мне в моих добрых намерениях. Рано Бог лишил меня отца и матери, а вельможи не старались обо мне: своевольствовали, отнимали моим именем у людей чины и богатство, притесняли народ — и никто не останавливал их. В жалком детстве своем я был как будто глух и нем: не слушал бедных и не защищал их. Судьи несправедливые! Вы делали, что хотели. Сколько слез, сколько крови из-за вас пролилось! Я не виноват в этой крови и слезах!» Здесь молодой царь поклонился на все стороны и продолжал так: «Люди Божьи и Богом нам данные! Умоляю вашу веру к Нему и любовь к нам: будьте великодушны! Нельзя исправить прошедшего зла! Я могу только вперед спасать вас от притеснений. Забудьте, чего уж нет и не будет! Соединимся все любовью христианской. С этого дня я ваш судья и защитник!»

Чего нельзя было ожидать от такого государя, который в семнадцать лет и при всем дурном воспитании своем имел столько величия и благородства? О! Как сильно его кроткие слова восхитили всех Русских! Они увидели счастливую перемену в сердце царя, увидели исполнение молитв своих, и с радостными слезами обнимали и поздравляли друг друга с новым правлением. Оно с этого счастливого дня в самом деле сделалось новое: власть бояр кончилась, и государь начал управлять не по их воле, а по своей собственной, всегда более благодетельной для народа.

Казаки от 1547 до 1552 года

Вместе с нравом Иоанна переменилось и все его окружавшее. На Кремлевской площади уже не слышны были крики людей, бежавших от злых медведей; в комнатах дворца уже не раздавался хохот шутов и скоморохов¹³⁰, которых там было множество в то время, когда Иоанн занимался только забавами. Нет! Теперь занятия его были совсем другого рода: каждый час употреблял он на что-нибудь полезное, каждую минуту думал о том, чтобы восполнить недостаток своего воспитания. Во время же отдыха от трудов наслаждением его были не прежние жестокие забавы, а приятное общество его добродетельной и прелестной супруги и умного друга — Адашева. Благочестивая, кроткая, прекрасная душа первой утверждала молодого царя во всех его добрых намерениях и молилась об их продолжении; а проницательный, твердый, деятельный ум второго помогал ему отыскивать несправедливость и защищать слабых от притеснения сильных. Великие способности Иоанна Васильевича с каждым днем более и более удивляли его счастливых подданных. Как быстро образ жизни его переменился, несмотря на множество различных и трудных занятий, несмотря на чрезвычайную его молодость! Он принялся за дело, самое важное для государства, — законодательство. Вместе с умнейшими боярами он рассмотрел все прежние законы великих князей и последнее уложение Ин. 3 и, дополнив его новыми постановлениями, издал в 1550 году книгу законов: Судебник, или вторую Русскую правду.

Для лучшего образования юношества, готовившегося к духовному званию, молодой, попечительный государь приказал открыть училища в Москве и в других городах.

Он хотел просветить не только духовенство, но и весь свой народ и для этого поручил Саксонцу Шлитту, который жил в Москве, вывезти из Немецкой земли разных ремесленников, художников, лекарей, аптекарей, типографщиков и других искусных людей. Это благодетельное намерение молодого государя не исполнилось: Шлитт, хотя и отправился в Германию и уже набрал там 120 человек, но Литовские рыцари, боясь, что вместе с просвещением России могущество и слава ее еще больше увеличатся, не допустили в Москву умных Немцев и самого Шлитта посадили в темницу. Однако некоторые из них пробрались потом в Россию и были полезны для наших предков своими знаниями.

Ливонцы потому боялись России, что в это время их рыцари уже не были теми храбрыми, неустрашимыми воинами, которым не раз удавалось побеждать наших, предков. Лишась помощи Немецкого ордена в Пруссии, уничтоженного Польским королем Сигизмундом в 1522 году, они стали гораздо слабее и, уже не смея нападать на наши владения, заключили в 1509 году перемирие с Россией сроком на четырнадцать лет.

Во время такого продолжительного спокойствия Ливонцы больше занимались торговлей, от которой так разбогатели, и так привыкли к приятностям жизни, к неге, к роскоши, что их рыцари и дворяне ничего более не делали, как только строили себе великолепные замки и думали уже не о войне и ее опасностях, а о том, как бы им веселее пожить и попировать в своих богатых поместьях. Они охотно откупались от всякой войны деньгами, чтобы только не расставаться со своими приятными забавами, и поэтому читатели могут судить, что Иоанну IV нечего было опасаться Ливонии. Он досадовал на нее только за то, что она не пропустила нужных для него людей, и собирался жестоко наказать ее за такую дерзость.

Но гораздо более тревожили его Крымские ханы. Из них Магмет-Гирей еще при Василии Иоанновиче имел намерение соединить три Батыева царства: Казань, Астрахань и Крым, или Тавриду, в одно государство, и тогда бедные наши предки, может быть, опять подпали бы под власть Татар; но Бог избавил Россию от этого нового несчастья, и хотя Магмет-Гирею удалось сделать Казанским царем своего брата, Саип-Гирея, однако, он сам был вскоре убит Ногайским ханом Мамаем, а наследники его не обладали таким умом и твердостью, чтобы исполнить его намерение. Они вместе с Казанцами только тревожили наши границы частыми набегами и разоряли жителей, но Иоанн Васильевич, имея храбрых воевод, умел усмирять их и даже мог уже думать о совершенном покорении этих беспокойных врагов. Опаснее всех казались ему Казанцы, как самые близкие и самые хитрые наши соседи. Уже несколько раз молодой царь посылал войско для покорения этой области, но напрасно: Казанская крепость, хотя и деревянная, выдерживала все нападения и не сдавалась.

Однако Иоанн Васильевич, как все умные и твердые люди, не боялся неудач; наоборот, при каждой из них он увеличивал свои усилия и всегда думал, что рано или поздно они будут вознаграждены. Так, в один из таких походов он остановился в 30 верстах от Казанских стен, у высокой горы, называвшейся Круглой. Возле нее текла река Свияга. С вершины этой горы открывался неохватный взглядом вид во все стороны. Иоанн, любуясь красотой места, с восхищением вскричал: «Здесь будет город христианский! Стесним Казань: Бог отдаст ее нам в руки!» Молодой, но великий государь сказал это — и через несколько месяцев прекрасный город Свияжск уже красовался на Круглой горе и, возвышаясь почти над самой Казанью, как будто уже предвещал свою победу над ней.

Построив эту новую крепость для защиты своих подданных от нападений Казанцев, Иоанн IV через год построил еще две другие крепости от набегов Крымских татар: город Михайлов на реке Проне и Шатск на реке Цне в нынешней Рязанской области. Но главной защитой той части нашего Отечества, которая лежала между Азовским и Каспийским морями, был в то время новый, храбрый и неустрашимый народ, о котором давно уже пора рассказать моим читателям.

Это были Казаки — Казаки, которые так смелы на войне, так искусны в сражениях, так ловко и проворно скачут верхом на своих быстрых лошадях. Как же должно быть интересно узнать о том, где и как они жили в старину, от кого произошли. История их любопытна. Послушайте, друзья мои!

Каждый народ улучшается со временем: так и Казаки в начале своего существования при царе Иоанне Васильевиче далеки были от своих славных потомков, от того неустрашимого, от того всегда верного государю и Отечеству Войска Донского, которое стало известно потом всей Европе. Поверите ли вы, что первые Казаки были беглецами, оставившими свою Родину, Россию, и жившими всякими неправедными делами? Читатели мои, уже знающие Римскую историю, наверно скажут, что и Римляне были такого же происхождения и стали потом первым народом в свете. Точно, вы правы: происхождение никогда не может умалить хорошие качества человека, и не могло вредить нашим добрым Донским соотечественникам, ведь они не сами начали вести такой образ жизни, а только подражали тому народу, к которому присоединились, оставив Отечество.

Этот народ был Черные Клобуки*, которых Русские князья во время своих прежних ссор часто нанимали, чтобы вести войну друг с другом. Они были славные наездники, охотники драться и грабить и за деньги с радостью решались на всякие опасности. Их также называли Казаками*. Они жили на низовых берегах Днепра и Днестра. В то время, когда Татары без всякой жалости разоряли Россию, многие из наших предков, жившие в южных областях, и особенно Малороссияне, лишенные жестокими варварами своих родственников, а часто и всего имения, оставляли бедное Отечество и уходили плакать о своих несчастьях к Казакам, которые ласково принимали их в свою службу, давали им лошадей, оружие, учили их своему удальству и наездничеству, называли своими братьями-Казаками. Несчастные, потеряв все, что было для них мило, ненавидя Татар, радовались случаю мстить им, охотно исполняли все приказания Казаков, гордились их именем и с того времени не называли себя иначе. Приятный климат, прекрасные места, изобилие и свобода во всем увеличивали с каждым годом число беглецов, так что через двести лет они совсем смешались с Черными Клобуками и составили один народ, уже называвшийся только Казаками. Владения их дошли до Азовского моря, и Казаки, жившие на его берегах, назывались Азовскими; а первые Казаки, жившие около Днепра и Днестра — Запорожскими, а потом Украинскими. Были также Казаки Ордынские: их называли так, потому что они состояли по большей части из Татар или беглецов из Орды.

Все эти различные Казаки управлялись атаманами¹³¹, которых сами же и выбирали. Главные качества их, которыми они любили хвастаться, были удальство и удивительная храбрость. Они так бесстрашно нападали на своих неприятелей, так ловко защищались, так проворно скрывались от них, что наши предки не могли надивиться их искусству и часто нанимали их на службу, а потом, насмотревшись на них, заводили и у себя в пограничных городах такие же полки и называли их Казачьими.

В 1480 году Азовские Казаки оказали важную услугу нашему Отечеству: 16 000 их было с Тюменским князем Иваком в то время, когда он победил последнего хана Золотой Орды, Ахмата, после которого Россия уже не была данницей Татар. Но Азовские и Ордынские Казаки существовали только до 1500 года: состоя большей частью из Татарских беглецов, они, вероятно, разошлись по домам или пристали к скитающимся Калмыкам. Как бы то ни было, только история с тех пор уже ничего не говорит о них, но зато очень много говорит о Казаках, поселившихся около 1500 года на берегах реки Дон, и от того названных Донскими. Они были Русскими выходцами и беглецами, исповедовали одну с нами веру, говорили на одном с нами языке, имели одни с нами обычаи. Итак, о них, как о самых близких к нам по происхождению, мы поговорим несколько подробнее.

Они жили по правому берегу Дона, от устья реки Аксая до границ Воронежской губернии. Их маленькие городки были разбросаны в глуши лесов и между болот и состояли из шалашей и землянок, очень некрасивых, потому что Казаки вовсе не заботились об их красоте для того, как говорили их прадеды, чтобы неприятельский глаз не любовался ими и чтобы можно было без сожаления оставить их во время внезапного нападения врагов.

Главный город их был Раздоры, а потом — Черкасск. Сюда собирались они из всех своих городков на совет, который назывался у них не вече, как у Новгородцев, а круг. На этом кругу решались все общественные дела, и каждый год выбирались атаманы и старшие. Надо сказать, что своевольство Казаков было гораздо хуже Новгородского, они не признавали над собой никакого государя. Только тогда, когда Польские короли начали притеснять всех Запорожских и Литовских Казаков, Донские Казаки согласились называться подданными Ин. 4. Но они желали только его покровительства, не думая повиноваться ему в полной мере. Лишь одно приказание Иоанна Васильевича исполняли они всегда в точности: приказание защищать границы его государства от Крымских Татар, Ногайских Татар и других варваров, еще бродивших около наших южных областей.

Видя, как усердно Казаки подстерегали неприятелей, как искусно и храбро били и прогоняли их, Иоанн IV был доволен ими, ничего более не требовал и даже не наказывал их за беспрестанные своевольства.

Таковы были Донские Казаки в начале царствования Иоанна Васильевича. Теперь мы их оставим сторожить наши границы, а сами поспешим в Москву: там молодой государь собирается на какое-то важное дело.

Покорение царства Казанского 1552 год

Положась на храбрость Казаков, Иоанн не беспокоился о своих южных областях. Швеция и Ливония также не были страшны: они ничего более не желали, как свободной торговли с Россией. Польским королем был уже не беспокойный Сигизмунд, умерший в 1548 году, а его сын Август, который больше забавлялся, чем занимался государственными делами. Итак, почти со всех сторон Иоанн мог быть спокоен: одни Казанцы постоянно нападали на наши области. Всегдашняя ненависть их к Русским стала еще сильнее с тех пор, как Казанью завладели Крымские ханы. Саип-Гирей после смерти своего брата Магмета уехал управлять Крымом, а в Казани оставил своего племянника Сафа-Гирея; законный же царь Казанцев Шиг-Алей, изгнанный своим народом, жил в Москве под покровительством Русского государя. Несколько раз Иоанн возвращал ему потерянный престол, но вскоре тот опять лишался его. Казанцы не любили Шиг-Алея за то, что он признавал власть России над Казанью и был всегда верен Иоанну.

В 1549 году умер Сафа-Гирей. Наследником его остался двухлетний сын, Утемиш-Гирей; правительницей Казани во время малолетства сына была его мать, царица Сююнбека, или Сумбека. Смотря на эту молодую женщину, совсем не привыкшую к государственным делам, и на маленького Утемиш-Гирея, еще не умевшего говорить, многие из вельмож Казанских боялись за свое Отечество и послали к Крымскому хану просить защиты от Русского царя. Другие, верные своему законному государю, Шиг-Алею, звали его на Казанский престол и клялись в вечной верности ему и России. Можно представить себе, какая суматоха была тогда в Казани. Каждый делал, что хотел, и огорченная Сумбека часто плакала, не зная, как справиться со своими непокорными подданными.

Между тем Иоанн Васильевич спешил воспользоваться таким состоянием врагов, более ста лет разорявших его подданных своими набегами, и с лучшим воинством и царем Шиг-Алеем пошел сам на Казань. Это был тот самый поход, во время которого построен был город Свияжск. Полудикие народы — Чуваши, Мордва*, Черемисы*, — жившие в его окрестностях и бывшие данниками Казанцев, так удивились неожиданному появлению этого прекрасного города на своей высокой горе, так поражены были волшебной, по их мнению, силой того, кто мог сделать это, что сами послали своих знатных людей к Иоанну и просили его взять их в подданство к себе.

Умный государь предвидел большую пользу от новых подданных: отдаляясь от Казани, они уменьшали силы ее и увеличивали его собственные, и потому Иоанн принял их благосклонно, осыпал милостями и подарками и не обманулся в своих ожиданиях. Казанцы, потеряв помощь столь многих данников, стали гораздо сговорчивее и скоро согласились на все требования Русского государя, признали царем своим Шиг-Алея и отправили в Москву Сумбеку и ее сына.

Хотя потомки Крымских ханов беззаконно владели Казанским престолом, все же жалко было смотреть, как эта бедная государыня, еще так недавно гордившаяся своей славой и красотой, теперь слабая и печальная, отправлялась пленницей в Русскую столицу. Тихо ехала она в колеснице до реки Казанки, где стояла богатая лодка. За ней пестуны несли на руках маленького Утемиш-Гирея, который, ничего не понимая, радовался новой прогулке и весело улыбался.

Бывшая царица, садясь в лодку, печально поклонилась народу, провожавшему ее, и навсегда простилась с ним.

Между тем беспокойные Казанцы недолго были довольны новым царем, хотя, правду сказать, и сам Шиг-Алей был виноват: он обходился с ними слишком жестоко, чем и заставил всех возненавидеть себя. Дело дошло до того, что через несколько месяцев Казанские послы приехали в Москву и объявили Иоанну Васильевичу, что Казань умоляет его избавить ее от Шиг-Алея и дать Московского наместника, которому она будет повиноваться охотнее, чем своему жестокому царю.

Иоанн еще раз милостиво выслушал Казанцев, еще раз исполнил их просьбу: убедил Шиг-Алея выехать из Казани и сделал ее наместником князя Микулинского. Покорение беспокойного царства казалось ему совершившимся делом, но прежде, чем князь Микулинский успел доехать туда, Казань еще раз изменила.

На эту, уже последнюю измену склонил ее опять Крымский хан, но уже не Саип-Гирей, недавно умерший, а племянник его, Девлет-Гирей. Он обещал Турецкому султану, начинавшему бояться могущества России, спасти Казань и поддержать прежнюю славу Татарского царства. Сделав Казанским царем Астраханского царевича Едигера, Девлет-Гирей отправил его туда, а сам, зная, что Иоанн занят теперь одной Казанью и что даже большая часть казаков находится там у него на службе, вздумал напасть на Русские области.

Но благоразумие, храбрость и более всего вера Иоанна спасли Россию. Надеясь на Бога, помогающего справедливости, он принял сам начальство над войском, несмотря на слезы царицы Анастасии и всего народа, которые умоляли его беречь свою драгоценную жизнь и остаться в Москве. Утешая плачущих и обнимая свою нежную супругу, он показал такую твердость, какой нельзя было ожидать от молодого царя. Смотря на его веселое, мужественное лицо, все и даже самые слабые люди ободрялись и с надеждой прощались с ним 16 июня 1552 года.

Эта надежда была ненапрасна: не прошло и месяца, как Крымский хан бежал из России скорее, чем пришел туда, а победитель его отправился в поход на Казанцев. Однако покорение этого мятежного народа дорого стоило Русским, несмотря на то, что они имели гораздо больше познаний в военном искусстве, чем Казанцы. Здесь первый раз в нашей истории говорится о подкопах, с помощью которых Русские взрывали Казанские стены и башни, и которые помогли им, наконец, ворваться в город и одержать полную победу.

Предки наши очень гордились этой победой и имели на то полное право, потому что Казанцы, решившись скорее умереть, чем покориться, сражались так отчаянно, что осада Казани, несмотря на все убеждения Иоанна Васильевича, на все мирные предложения его, продолжалась с августа до 1 октября. В этот день был предпринят решительный приступ, взорвано несколько новых подкопов, и после геройства, почти невероятного с обеих сторон, гордая Казань, наконец, сдалась Русскому войску, которым командовал знаменитый князь Воротынский, и назвала государем своим Иоанна Васильевича.

Но жители ее прежде чем, решились на это, сделали все, что только подавало им малейшую надежду на спасение своего царства: они поджигали свои дома, сражались даже посреди города, на улицах, и, наконец, царь их, Едигер, с остальными Казанцами еще около часа защищался в укрепленном царском дворце. Но храбрость Русских победила все. Не гордясь своей победой, они приписывали ее святой помощи Бога, и благочестивый государь, войдя в пылавший город, прежде всего принес благодарность своему небесному помощнику и, отслужив молебен у главных городских ворот, называвшихся Царскими, поставил на этом месте крест и назначил быть там первой христианской церкви. Тут же после молебна представили ему бывшего Казанского царя, Едигера. Иоанн принял его с кротостью и, видя, что он раскаивается в своем упрямстве и желает креститься в христианскую веру, не упрекал его ни в чем. Впрочем, молодой государь был так счастлив своей славной победой, так радовался покорению знаменитого царства, так утешался мыслью, что подданные его навсегда избавились от жестоких нападений Казанцев, что ему не хотелось ни на кого сердиться: он был ласков со всеми, благодарил за храбрость и знатных воевод, и простых воинов, утешал раненых, плакал об убитых, заботился даже о врагах, хвалил их мужество и так обходился с побежденными, что разбежавшиеся жители Казани на другой же день возвратились в дома свои и стали его верными подданными.

Наведя новый порядок в Казани, сделав наместником ее князя Александра Горбатого-Шуйского, а товарищем его князя Серебряного и оставив у них около 5000 войска, Иоанн Васильевич отправился 11 октября в Москву. Нельзя описать, с какой радостью встречали его по всей дороге! Молодой двадцатидвухлетний победитель жестокого и отчаянно храброго народа, 115 лет разорявшего Россию, казался всем человеком неземным, казался ангелом, посланным Богом вознести наше Отечество выше других государств! Мы в настоящее время никак не можем понять всей радости, которую чувствовали наши предки, услышав о победе Иоанна! Это был какой-то неизъяснимый восторг, о котором все историки говорят, как поэты.

В то самое время, когда Москва готовилась встретить любимого государя, судьба, казалось, хотела дать ему почувствовать все счастье, которое только может быть дано человеку: у него родился первый сын и наследник — царевич Дмитрий. Эта новая радость восхитила сердце Иоанна: он не знал, как благодарить Бога за все милости, посылаемые ему! Чувствуя всю их значимость, он со слезами на глазах подъезжал к столице и еще за шесть верст от нее был встречен народом, который теснился около его лошади, целовал его ноги, руки и беспрестанно кричал: «Многие лета царю благочестивому, победителю варваров, избавителю христиан!» Ласково кланяясь на все стороны, государь едва мог проехать сквозь тесные ряды народа. Отслушав молебен в Успенском соборе, Иоанн поспешил во дворец. Здесь-то обнимая супругу и сына, слушая поздравления окружавших его вельмож, видя искреннюю любовь народа, толпившегося с радостными криками на дворцовой площади, молодой герой почувствовал всю цену счастья, каким Бог наградил его твердое намерение исправиться, и благословил минуту своей чудесной перемены. Ах! Если бы он навсегда остался таким, каким был в это незабвенное время! Тогда Россия назвала бы его не Грозным, а Великим Иоанном!

Кончина Анастасии от 1552 до 1560 года

После Казанской победы много было праздников при дворе, но самым приятным было крещение царевича-наследника и двух бывших царей Казанских: Едигера и маленького Утемиш-Гирея. Первый, названный Симеоном, жил потом в Кремле, имел много бояр, служивших при нем, и женился на дочери одного знатного чиновника, Кутузова. Сохранив до смерти имя Казанского царя, он совершенно забыл свое прежнее царство и всю свою жизнь был верным подданным России. Что же касается маленького Утемиш-Гирея, которого в крещении назвали Александром, то государь взял его к себе во дворец и заботился о нем, как о сыне.

Еще не успели Московские жители наговориться о покорении Казани, еще не успели нарадоваться славе своего молодого царя, как вдруг разнеслась ужасная весть о его опасной болезни: Иоанн занемог сильной горячкой. Все встревожились, все с отчаянием говорили: «Видно, грехи наши страшно велики, когда Бог отнимает у нас такого государя!» Это отчаяние было общее — от дворца до самых бедных жилищ: все одинаково сильно любили Иоанна, доброго, великого, обещавшего так много славы своему народу.

Между тем, как это новое несчастье заставило плакать всю Москву, посмотрим же теперь, что делается в Кремлевском дворце, и особенно в почивальне государя! О! Там была горесть еще сильнее: там плакала царица о супруге, нежно любимом, там плакали бояре о славе, о величии России, которые должны были погаснуть вместе с жизнью Иоанна! Но не все из них были заняты этой мыслью, и когда умирающий Иоанн объявил наследником сына своего, малютку Дмитрия, и приказал знатнейшим чиновникам присягнуть ему, не все согласились сделать это. Многие из бояр начали шуметь, спорить, говорили, что они не намерены опять подвергнуться тем несчастьям, которые уже испытали во время малолетства Иоанна, и хотели после его смерти сделать своим государем не его родного брата Юрия, слабого умом и памятью, а двоюродного брата, Владимира Андреевича, имевшего много блестящих достоинств. Вообразите себе ужасное положение Иоанна Васильевича как царя и отца! Несмотря на всю жестокость болезни, он был в полной памяти и слышал весь этот спор. И без того невыразимо грустно было для него расставаться с жизнью, оставлять столько радостей, столько счастья, столько славы! Оставлять прекрасную, добродетельную супругу, шестимесячного сына, добрый народ, так искренно простивший его прежние пороки и так нежно любивший его!..

Все это живо представлялось Иоанну, мучило его жестокой тоской, и в это самое время он услышал спор бояр, отвергавших его сына! Он был так слаб, что не мог остановить их, и они, черствые, забыв об умирающем государе, шумели в самой его спальне. В их числе Иоанн с новой горестью увидел и окольничего Федора Адашева, отца его любимца Алексия, и духовника своего, Сильвестра.

Но Бог, вероятно, хотел только испытать этой болезнью твердость молодого государя: к радости всех, он выздоровел, и хотя у него осталось неприятное воспоминание о том, что люди, самые приближенные к нему, не хотели назвать царем его сына, но великая от природы душа Иоанна простила их вину. Может быть, и само воспоминание об этом жестоком оскорблении со временем совершенно изгладилось бы из его сердца, если б не следующий случай, в достоверности которого уверяли современники.

Государь, желая показать свою пламенную благодарность Богу, ездил после выздоровления вместе с супругой и маленьким царевичем на север в Белозерский Кириллов монастырь, там виделся с бывшим епископом Вассианом, который пользовался некогда большой милостью великого князя Василия III, но потом, во времена правления бояр, был сослан за хитрости и жестокость. С того времени он ненавидел бояр и, несмотря на свою старость, искал случая им навредить. Как же он обрадовался, когда государь приехал в тот монастырь, где он жил, а еще более, когда пришел к нему в келью¹³², начал милостиво разговаривать с ним о том времени, когда Вассиан был еще при дворе, и уважая в нем любимца своего отца, просил у него совета, как лучше управлять государством. Хитрый старец воспользовался этой минутой и этим вопросом и со злой радостью сказал молодому, доброму царю: «Если хочешь быть настоящим государем, то не имей советников умнее себя: ты должен учить, а не учиться, повелевать, а не слушаться — тогда будешь тверд на царстве, и вельможи будут бояться тебя!»

Такой совет соответствовал тогдашним настроениям Иоанна, которому еще живо вспоминалась дерзость бояр во время его болезни. С чувством благодарности поцеловал он руку бывшего епископа и вскричал: «Сам отец мой не дал бы мне лучшего совета!»

С этой минуты искра неудовольствия, таившаяся в сердце государя, начала разгораться и породила впоследствии все его пороки и все несчастья России. Да, милые читатели, много значит одно слово злого человека; часто его бывает довольно, чтобы испортить десять добрых сердец. Берегитесь же злых людей, никогда не слушайте их советов и помните несчастный пример Иоанна. Но зачем заранее печалить вас, друзья мои! Пока еще Иоанн добр, благороден, велик; пока еще слова Вассиана не успели укорениться в его сердце и памяти, а только слегка вспоминаются ему. Со временем они сделают то, чего хотел злой Вассиан, но теперь мы еще можем насладиться добродетелями молодого царя, еще можем порадоваться его громкой славе.

Возвратившись с богомолья, Иоанн с прежним усердием занялся государственными делами, и хотя в душе его теперь скрывалось больше неудовольствия боярами, обидевшими его, но он ни одним словом, ни одном взглядом не показал его. Впрочем, у него не было времени много думать о них; неугомонные жители Казанского царства несмотря на то, что были уже подданными России, часто устраивали новые волнения, так что Русские еще около пяти лет не могли быть полностью уверены в их покорности. После этого многие из них начали принимать христианскую веру, которая смягчила их нравы; другие же были усмирены Казаками или стрельцами¹³³, жившими по приказанию Иоанна в Казанских крепостях и городах.

В 1556 году росту славы Иоанна еще более способствовало покорение нового царства — Астрахани. Город Астрахань, построенный в устье Волги и называвшийся прежде Астороканью, существовал еще и тогда, когда начинало складываться государство Русское. Прежде в нем жили Хазары потом Алане¹³⁴, наконец, после разорения Золотой Орды, Асторокань была столицей Татарских ханов, одноплеменных с Ногайскими князьями. Эти ханы никогда не были сильными правителями и, спасаясь от притеснений Черкесов и Крымцев, часто прибегали к покровительству России, и последний из них, Дербыш, обязанный сохранением своего престола Иоанну IV, в минуту своей искренней благодарности за его благодеяния поклялся вместе со всем народом повиноваться Русскому царю как своему верховному государю. Но прежде, чем отборное войско, посланное к нему на помощь от Иоанна и состоявшее из царских дворян, жильцов*, боярских детей, стрельцов и Казаков, успело удалиться, Дербыш изменил своей клятве и переметнулся к Крымскому хану Девлет-Гирею. Подданные его, уже испытавшие разницу между благодетельным покровительством России и дерзкими поступками Крымцев, были очень недовольны изменой своего государя и обрадовались, когда храбрые стрельцы и Казаки полностью разбили его и заставили бежать в Азов. Тогда все они дали новую присягу России и уже навсегда остались ее верными подданными.

Нынешняя Астрахань стоит в нескольких верстах от старинной Асторокани. Даже камни на постройку некоторых домов нового города брали из развалин старого. Астрахань славилась большими плодоносными садами и богатейшими рыбными уловами. Во времена же Ин. 4 туда приезжали торговать купцы из Шемахи, Дербента, Шавкала, Тюмени, Хивы; жители многих этих земель хотели так же, как и Астраханцы, быть подданными России. Иоанн ласково принимал их и своими умными, благожелательными распоряжениями так осчастливливал своих новых подданных, что слух о его славе достиг отдаленных стран Сибири.

Сибирь в то время не была той обширной землей, пространству и непроходимым лесам которой, вы, верно, удивляетесь теперь, милые друзья, смотря во время урока географии на карту Азии. Нет, тогда известна была под именем Сибири только средняя часть Тобольских земель. Ею управляли Монгольские князья, потомки Батыева брата, Шибана. Русские больше ничего не знали о Сибири, но после покорения Казанского и Астраханского царств приехали в Москву два посла от Сибирского князя Едигера с поздравлением царю по случаю его побед и с просьбой защитить Едигера от других Татарских князей, разорявших его землю. Едигер обещал царю за это платить богатую дань: по соболю и по белке с каждого человека в год. По его словам, в Сибири тогда было 30 700 жителей.

Вот как возвысилась Россия в царствование Ин. 4! Кто бы из наших предков, с таким страхом отправлявшихся на суд в Золотую Орду, поверил, что настанет время, когда потомки жестоких и гордых их притеснителей будут искать чести быть подданными Русских царей! Но не думайте, друзья мои, что только одни необразованные Татары показывали такое уважение Иоанну; нет, слава о нем долетела даже до Англии, не имевшей прежде никакого понятия о нашем Отечестве: в августе 1553 года Английский корабль вошел в Двинский залив Белого моря и пристал к берегу, где был монастырь святого Николая и где потом был построен город Архангельск. Русские рыбаки, увидевшие в первый раз большой корабль, испугались и хотели уплыть в своей лодке подальше от невиданного чуда, но капитан корабля Ченслер остановил их и сказал, что он приехал из Англии с письмами к их государю от своего короля, который желает завести с Русскими торговлю. Начальники Двинской земли тотчас дали знать об этом Иоанну, который, понимая, как выгодна может быть для его народа торговля с Англичанами, уже тогда славившимися своими морскими путешествиями и богатым купечеством, приказал Английскому послу приехать в Москву и принял его и всех бывших с ним Англичан так милостиво и так ласково, что они не могли не написать об этом в Лондон с особым чувством благодарности. С того времени начались торговые отношения Русских с Англичанами и дружба их государей и продолжались в течение всего царствования Иоанна.

Но глубоко уважаемый правителями из самых отдаленных государств, он не чувствовал такого же отношения своих близких соседей и постоянно должен был бояться нападений то Шведского короля Густава Вазы, то Польского короля Августа, то Крымского хана Девлет-Гирея. Все они боялись возрастающего могущества России и старались всеми силами вредить ей. Густава Вазу, который тогда был уже очень стар, скоро усмирили храбрые Русские полки; Крымского хана прогоняли от наших границ стрельцы и Днепровские или Литовские Казаки, перешедшие тогда в подданство России со своим атаманом, князем Вишневецким.

Что же касается Польского и Литовского короля Августа, то главной причиной его разногласий с Русским царем была Ливония. Иоанн жестоко мстил ей за то, что она, стараясь помешать просвещению России, не пропускала в нее выписанных им ученых и художников. К тому же он считал Ливонию землей, давно принадлежавшей России, потому что еще великий князь Ярослав I, названный в святом крещении Юрием, завоевал ее и в 1030 году основал в ней город, названный по его имени Юрьевым, а потом Дерптом; построил там греческие церкви и наложил дань на всю землю, которая с того времени считалась Русской и только в 1210 году была отнята у нас Ливонскими рыцарями.

Иоанн IV, помня все это и еще более помня последнюю дерзость Ливонцев, непременно решил возвратить России прежние владения ее и уже взял Нарву, Нейшлот, Адеж, Нейгауз, Дерпт и много других городов, а король Польский, не меньше Ливонцев желая вредить Русским, уговаривал рыцарей не терять бодрости и с радостью обещал им свою помощь и покровительство, когда магистр Ливонского ордена со всеми рыцарями и дворянством присягнул ему в верности и просил защиты против Иоанна. Ливонцы считали, что лучше зависеть от Польши, чем от России. После этого надо было ожидать настоящей войны с Литвой и Польшей. Ливонская война продолжалась уже два года, и все это время Русское войско не переставало побеждать. Из воевод Иоанновых более всех отличились в этой войне князья: Андрей Курбский, Иван Мстиславский, Петр Шуйский, Василий Серебряный и Даниил Адашев, брат Алексея. Несчастная Ливония почти вся была разорена и выжжена; слабые рыцари несмотря на всю храбрость своего магистра, молодого Кетлера, везде уступали; между тем Русские, гордясь необыкновенными достоинствами своего царя, его славой, его неизменным счастьем и своими победами, надеялись уже скоро поздравить друг друга с усмирением Ливонии и Польши, но вдруг разнеслась горестная весть о неожиданном несчастье и остановила надежду на их победу, остановила все радости народа, все мечты о счастье самого Иоанна!

Этой ужасной вестью была кончина кроткого ангела прекрасной царицы Анастасии. В июле 1560 года она вдруг занемогла и, больная, испугалась сильного пожара, случившегося в Москве. Испуг усилил болезнь, и несмотря на все искусство врачей Анастасия скончалась 7 августа. Как описать то, что происходило тогда в Москве? Государь был в совершенном отчаянии: этот твердый, мужественный, великий Иоанн плакал и рвался, как слабая женщина! Бояре, окружавшие его, и даже брат его, князь Юрий Васильевич, боялись утешать его; один митрополит иногда осмеливался подходить к нему и напоминать о том, что христианин должен быть покорен Богу. Народ неутешно рыдал; бедные, идучи за гробом доброй благодетельницы своей, называли ее всеми нежнейшими именами, и в глубокой, нелицемерной горести даже отказывались принимать милостыню. Одним словом, все как будто предчувствовали, что вместе с прекрасной душой Анастасии отлетят на небо и добродетели царя, и счастье его народа! Они угадали: слава Иоанна добродетельного кончилась с жизнью его супруги, и, оплакивая первую, незабвенную свою царицу, наши предки готовились к тем горьким слезам, которые проливали они потом из-за жестокостей уже не великого, но грозного и страшного своими пороками Иоанна!

Опричники и слобода Александровская от 1560 до 1569 года

Мы дошли теперь до ужасного периода в нашей истории, милые читатели. До сих пор вы видели, что Русские государи всегда любили свой народ, всегда заботились о нем с отеческой нежностью, и если в старину, во времена междоусобий, были в их числе жестокие князья, безжалостно разорявшие свои области, то это были князья-враги, которые мстили за нанесенные им обиды и, примирясь друг с другом, старались вознаградить народ за несчастья, причиненные их разногласиями. Но теперь наши бедные предки видели перед собой государя, который был жесток не к врагам, а к своим верным подданным, который с удовольствием мог смотреть на мучение умирающих, который иногда даже собственными руками отрезал в шутку уши у своих любимцев или убивал их за одно неосторожное слово! Вы пугаетесь и, конечно, едва верите тому, что я рассказываю. Друзья мои, нам трудно поверить в жестокости прошедших времен, но и наши предки, видевшие их собственными глазами, едва верили в это и говорили, что эти жестокости идут не от сердца царя, а по воле Божьей, наказывающей их за грехи. Эта мысль помогала им переносить без малейшего ропота свои страдания, а нам поможет выслушать рассказ об ужасных делах Ин. 4, еще совсем недавно доброго и великого.

Вы помните совет, который дал молодому государю старый епископ Вассиан. Этот совет причинил первое зло: он отдалил от Иоанна тех людей, усердию и добродетелям которых он был обязан своей славой — священника Сильвестра и Алексея Адашева. Возвратясь из Кириллова монастыря, он уже не любил их, но еще уважал их заслуги и при жизни своего ангела-хранителя, доброй Анастасии, еще мог удерживать дурные наклонности и злые помыслы свои. Но с тех пор, как ее не стало, все переменилось: пылкая душа Иоанна, потеряв милое и единственное существо, имевшее власть над ней, увлекаемая льстецами, раздражаемая злыми людьми, пришла снова в то состояние, в каком она была за тридцать лет до случившегося, и стала еще хуже: ожесточилась так, что Иоанна уже не могли умолить никакие просьбы, не могли смягчить никакие слезы. Как только государыня скончалась, враги Сильвестра и Адашева распустили слух, что она отравлена ими. Иоанн в безысходной тоске по умершей поверил ложному слуху, не захотел выслушать оправданий обвиняемых и по решению несправедливого суда наказал их: Сильвестра сослал на дикий остров Белого моря, в Соловецкий монастырь; Адашева — в город Дерпт, где через два месяца этот добродетельный друг царя, названный в истории красой века и человечества, умер в темнице.

После этих двух первых жертв, вызванных несправедливостью Иоанна, начались страдания друзей и их приверженцев: все они были сосланы или казнены. Любимцами Иоанна стали теперь люди, отличавшиеся не храбростью, не благородством, не добротой души, а злостью, клеветой, низкими доносами; только они могли жить спокойно; добрые же бояре каждую минуту боялись смерти или опалы, то есть царского гнева. Многие из них от страха уходили в Литву и Польшу. В числе таких изменников был, к сожалению всех Русских, и знаменитый герой, участвовавший в завоеваниях Казани и Ливонии, прежний любимец царя — князь Андрей Курбский. Хотя он с чрезвычайной горестью решился на эту измену, но тем не менее она покрыла его имя вечным позором и заставила его совесть испытывать вечные мучения. С какой невыразимой грустью слушал он рассказы о верности других бояр Иоанна; как завидовал той твердости, с которой они, несмотря на все лестные предложения Польского короля, не изменили своей чести и терпеливо переносили жестокость Иоанна как наказание, посланное им Богом. Но это терпение и покорность не умилостивили жестокое сердце: довольно было одного подозрения, чтобы рассердить Иоанна, а он подозревал каждого. Все вельможи казались ему тайными злодеями, друзьями Курбского. Находясь в таком беспокойном состоянии, он выдумал новое средство для своей безопасности. Послушайте, друзья мои, и подивитесь, до чего может дойти человек, это прекрасное создание Божье, когда даст волю своим страстям!

В конце 1564 года Иоанн вдруг собрался ехать куда-то со всем своим семейством, приближенными, любимцами, со всем богатством и деньгами из дворцов и даже из придворных церквей. Бояре и народ с удивлением смотрели на этот таинственный отъезд и в страхе ожидали чего-нибудь чрезвычайного. Вскоре они услышали, что царь со всем двором остановился в Александровской слободе, в 156 верстах от Москвы.

Прошел месяц. Все были в прежнем унылом состоянии тихого ожидания. Вдруг 3 января 1565 года митрополит получает письмо от государя. Иоанн описывает в нем беззакония бояр, разорявших Россию во времена его малолетства; говорит, что дух их до сих пор не изменился, что все они еще злодействуют, а когда государь начинает наказывать их, митрополит и все духовенство вступаются за виновных. (Это правда, что служители Божьи осмеливались иногда просить грозного царя за несчастных, осужденных на казнь.) «И потому, — продолжал Иоанн, — не желая терпеть ваших измен, мы от жалости сердца оставили государство и поехали, куда Бог покажет нам путь!»

Этого было довольно, чтобы встревожить весь народ, которому безвластие казалось страшнее всех жестокостей. «Государь оставляет нас! — кричали с горестью верные Московитяне. — Мы погибаем! Кто будет нашим защитником от чужеземцев! Кто будет начальником нашего царства?» И в эту минуту отчаяния все пороки, все злодейства Иоанна исчезли в глазах доброго народа: он видел в нем только своего царя и умолял митрополита умилостивить Иоанна. Духовенство, бояре и все чиновники со слезами просили о том же и все в один голос говорили: «Пусть царь казнит своих злодеев, но царство без царя быть не может. Мы все пойдем с тобой бить челом государю и плакаться!»

Они исполнили это и в тот же день отправились в Александровскую слободу. Иоанн ожидал их: он знал свой народ, знал его пламенную, беспредельную привязанность к своим царям, и мнимое отречение от государства было только хитростью. Как будто против своей воли и только уступая просьбе митрополита он согласился опять быть государем России, но с таким условием, что никто из духовенства никогда не будет вмешиваться в его дела и просить за виновных, казнить которых он сочтет необходимым.

2 февраля царь въехал в Москву и на другой же день созвал к себе духовенство, бояр и знатнейших чиновников. Но как же удивились все, увидев Иоанна! Наружность его, прежде привлекательная, так изменилась, что верные подданные едва узнали его! Светлые, проницательные, полные огня глаза его были теперь мрачны и дики; все черты прежнего, миловидного лица сделались безобразны, а на голове и в бороде не осталось почти ни одного волоса. И все это произошло оттого, что он беспрестанно предавался сильному гневу и жестокости. Это ужасно, ужасно, милые читатели мои!

Иоанн объявил собравшимся боярам, что он намерен для своей и государственной безопасности учредить новых телохранителей. Сначала никто не удивился этой новости, потому что все знали его боязливость с тех пор, как он перестал быть добродетельным; но когда выяснилось, что это будут за телохранители, то все ужаснулись.

Иоанн объявил своей собственностью девятнадцать городов с разными волостями; выбрал 6000 человек из князей, дворян и боярских детей и дал им имения в этих городах, а тамошних владельцев перевел в другие места. В самой Москве взял себе также несколько улиц, откуда должны были выехать все, не записанные в царские телохранители. Назначил себе особых чиновников для услуг: дворецкого¹³⁵, казначеев, ключников¹³⁶, даже поваров, хлебников и других ремесленников и, не желая жить во дворце своих предков, приказал строить себе новый, за речкой Неглинной. Вот эта часть России и Москвы, эта шеститысячная дружина телохранителей, этот новый двор, не имевший другого начальника, кроме самого царя, были названы Опричниной, а все остальное, то есть все государство — Земщиной, которую Иоанн поручил земским боярам, велел им решать все дела с прежними чиновниками, а в важных случаях обращаться к нему.

Новые ужасы начались вместе с новым порядком в правлении и особенно вместе со страшной опричниной! В нее были выбраны молодые люди, отличные не достоинствами, а удальством и дерзкой готовностью на все. Царь взял с них присягу служить ему верой и правдой, доносить на изменников, не дружить с земскими, не водить с ними хлеба-соли, не знать отца и матери, знать одного государя. За такую совершенную преданность Иоанн отдал в жертву своим опричникам всю Россию: они делали все, что хотели, и были всегда правы в судах. Опричник мог без всякого страха притеснять своего соседа, а если тот пожалуется — брать пеню за бесчестье. После этого подумайте, чего только не могли делать эти своевольные телохранители немилосердного Иоанна! Их доносы на земских людей, то есть на всех, не принадлежавших к их ужасной дружине, были бесконечны, злодейства — бесчисленны, ненависть к ним всего народа — неописуема! Но они не огорчались из-за этой ненависти: чем сильнее ненавидели их, тем больше доверия имел к ним Иоанн. Он выбрал для них и достойное отличие: опричники ездили всегда с собачьими головами и с метлами, привязанными к их седлам, в знак того, что они грызут царских злодеев и метут Россию. О! Как радовались этому отличию бедные Московские жители, проходившие по улицам! По крайней мере, благодаря ему, они с первого взгляда узнавали злодеев и спешили скрыться от них, так что иногда многолюдные прежде улицы столицы были пусты, как в каком-нибудь необитаемом городе. Уныние и пустота Москвы стали еще заметнее с тех пор, как государь разлюбил ее и, не чувствуя себя в безопасности даже в своем новом, крепком дворце, жил по большей части в Александровской слободе. С того времени эта слобода стала городом и украсилась церквами, домами и каменными лавками. Царь жил в палатах, обнесенных валом и рвом; чиновники — в особенных домах. Здесь Иоанн проводил почти все время, занимаясь церковной службой: казалось, он думал успокоить молитвами свою душу. Набожность его была так велика, что дворец был похож на монастырь. Своих любимцев он называл монахами, себя — игумном; все они ходили в скуфейках¹³⁷ и черных рясах¹³⁸, под которыми носили богатые кафтаны с собольими опушками. В четыре часа утра Иоанн ходил сам на колокольню со своим первым любимцем и другом, Малютой Скуратовым, благовестил¹³⁹ к заутрени¹⁴⁰, потом сам же пел, читал и молился так усердно, что на лбу у него всегда оставались знаки земных поклонов. В восемь часов опять собирались к обедне¹⁴¹; вечером — к вечерне¹⁴².

В трагедии Пушкина «Борис Годунов» есть рассказ одного старца-монаха о тогдашней жизни Иоанна:

Но напрасно молились они: характер Иоанна не исправлялся. Может быть, в наше время искусство врачей открыло бы, что причиной его необыкновенной жестокости была какая-нибудь болезнь тела или расстройство души, слишком сильно пораженной невозвратной потерей нежно любимой супруги; но тогда об этом не думали; тогда никто не представлял, что сильное горе могло иметь какое-нибудь чрезвычайное влияние на здоровье человека, и потому, не подозревая никакой болезни в Иоанне, наши предки отнесли его к числу тех ужасных правителей, которых иногда Бог посылает для наказания народов и какими у Римлян были Калигула¹⁴³ и Нерон¹⁴⁴, у Французов — Людовик XI¹⁴⁵. И Римляне, и Французы ужасались имени этих государей, но не таким было чувство Русских к Иоанну: когда раздавалась весть о победах его храбрых войск, когда его умными распоряжениями Русская торговля расцветала не только в Москве, Астрахани и Казани, но даже в Германии и Англии, когда он торжественно въезжал в Москву и с обычным своим великолепием принимал знаменитых иностранных послов, когда они со всеми знаками глубочайшего уважения стояли перед ним и слушали его остроумные разговоры о важных государственных делах, — добрый народ забывал свои страдания, забывал Александровскую слободу со всеми ее ужасами и, гордясь величием России, помнил только, что Иоанн — его царь! Это имя, священное для Русских, оказывало в такие минуты свое чудесное воздействие на их сердца: им казалось, что они любили Иоанна!

Слабость России от 1569 до 1582 года

Однако величие России не могло быть продолжительно при таком государе и после таких событий в государстве. Иоанн, истребляя иногда целые поколения князей и бояр, не щадил и тех из них, которые отличались своими великими заслугами в военных или гражданских делах: он казнил их наравне с обыкновенными преступниками, и оттого число умных и знаменитых царских советников беспрестанно уменьшалось, так что вскоре Иоанн остался почти один со своими недостойными любимцами, со своей ужасной дружиной опричников и со своими шутами и забавниками.

Враги, окружавшие Россию и с завистью смотревшие на ее могущество, обрадовались такой перемене и спешили воспользоваться ею. Тогда-то жестокий Иоанн понял свою ошибку; тогда-то он сам почувствовал отвращение к ненавистным опричникам, лишившим его своей клеветой лучших вельмож и полководцев. Но напрасны были все его сожаления: сделанного изменить было невозможно. В пылу досады и гнева он уничтожил опричнину. Это случилось спустя семь лет после ее учреждения. Однако этим дело не поправилось: убитые князья Горбатый-Шуйский, Серебряный, Одоевский, Куракин не воскресли, а между тем враги нападали со всех сторон на бедное Отечество.

Первым из них был Крымский хан Девлет-Гирей. Набрав более ста тысяч войска, он неожиданно подошел к городу Серпухову, где находился сам Иоанн. Вместо того, чтобы оказать решительное сопротивление, царь, уже не прежний мужественный, великий Иоанн, окруженный героями, но слабый, не надеявшийся не только на искусство, но даже и на усердие своих полководцев, бежал в Коломну, потом в Александровскую слободу, наконец, в Ярославль, а хан между тем пробрался прямо в Москву, разорил и сжег ее так, что из всех зданий остался один Кремль. Девлет-Гирей не хотел осаждать его, и на другой день, посмотрев с Воробьевых гор на опустошенную столицу, отправился назад, испугавшись ложного слуха, что многочисленное войско идет на помощь Русским. Так, бедная Москва еще раз побывала в руках варваров! Возвратившийся государь не скоро смог опять поправить ее разрушенные стены, заселить ее опустевшие улицы. Не успел он еще заняться этим, как новые враги уже спешили в Россию!

То были Поляки. Но прежде, чем мы будем говорить о них читателям, надо сказать о главной причине их ссор с Русскими — о земле Ливонской. Вы, верно, не забыли, в какое жалкое состояние привели победы Иоанна эту несчастную страну еще в 1560 году. С того времени Русские не переставали разорять ее, и в 1561 году рыцари Ливонские уже более не существовали: их орден уничтожился, и Ливонцы признали своим государем Польского короля Августа, который, получив в свое владение всю южную Ливонию, обещал не менять ни ее веры, ни ее законов. Последний магистр, Кетлер, сложив с себя это достоинство, получил от короля звание наследственного герцога Курляндии. Прочие орденские земли разделились еще на три части: Нарва, Дерпт и все соседние с Россией места были завоеваны Иоанном; Гаррия, Ревель и половина Вирландии — Шведами; Эзель принадлежал Датскому принцу Магнусу. Все эти владетели беспрестанно ссорились между собой, желая вытеснить один другого. Пока знаменитые полководцы Ин. 4 еще жили и командовали его войском, Русские были везде победителями, и города Ливонии один за другим покорялись их оружию; но когда в 1577 году Иоанн казнил последнего из героев, прославившегося при взятии Казани — князя Михаила Воротынского, счастье, как будто желая справедливо наказать Иоанна, совершенно оставило его. Русское войско, лучше, чем когда-нибудь устроенное, но под командованием новых, неискусных предводителей, забыло о победах и после каждого сражения должно было стыдиться то Шведов, то Поляков. Особенно последние славились в это время своими успехами. Они обязаны были этой славой новому знаменитому в истории королю своему — Стефану Баторию. Еще в 1573 году умер слабый Сигизмунд Август, не оставив после себя наследников.

Поляки долго не знали, кого выбрать своим государем; многие из них, чтобы обезопасить свое Отечество от врагов, окружавших его, Турок и Австрийцев, охотно желали видеть на своем престоле сильного Русского царя или одного из его сыновей и даже посылали для этого своих вельмож в Москву; но другие, слыша о жестокостях Иоанна, боялись быть под его властью и спорили со своими соотечественниками, приверженными России; к тому же и сам Иоанн, не предвидя больших для себя выгод от соединения России с Польшей, которой надо было беспрестанно помогать в ее войнах с Турцией, Австрией и Крымом, не слишком желал чести быть королем Поляков или дать им для этого своего сына, и поставил перед послами такие трудновыполнимые условия, что они без всякого успеха возвратились в Варшаву. Тогда Польский народ в угоду самому опасному из своих врагов — Турецкому султану Селиму избрал королем его друга — князя Семиградского* Стефана Батория. Впрочем, слух о достоинствах Стефана давно уже носился в Польше; все знали, что он получил свое княжество по выбору народа Семиградского, который, удивляясь его уму, учености, красноречию, отличной храбрости, надеялся быть счастливым под его правлением и не обманулся в своей надежде. Видя это, и Поляки с радостью назвали его своим королем. Благодарный за такое доверие Баторий спешил оправдать ожидания своих новых подданных и, зная, что больше всего он может угодить им унижением России, обратил на нее все свое внимание. Прежде всего он обещал Полякам возвратить все области, некогда отнятые Россией у Польши и Литвы.

Но для войны с Иоанном надо было запастись союзниками. Баторий скоро нашел их в королях Шведском и Датском и в хане Крымском. Кроме того, к нему пришли из Трансильвании¹⁴⁶и земли Немецкой опытные наемные воины, прежде служившие ему; его уверяли в своей дружбе Султан Турецкий и сам папа, одним словом, все, казалось, соединились на погибель нашего Отечества, все угрожали ему нападением, и некому было думать о его защите, несмотря на то, что восемьдесят наших крепостей были заполнены воинами и всеми нужными снарядами, что один особенный царский полк насчитывал 40 000 дворян, боярских детей, стрельцов и Казаков, что, кроме Русских, готовы были сражаться за Россию и князья Черкесские, Шевкальские, Мордовские, Ногайские, царевичи и мурзы старинной Золотой Орды, также Казанской и Астраханской.

Читая это, вы, верно, с трудом можете поверить, дети, что при таком многочисленном войске некому было думать о защите Отечества! Но, к несчастью, это было правдой! Что значит самое пламенное усердие народа, если государь не ободряет его своим примером? Что значит самое храброе войско без храбрых и умных начальников? В таком случае и народ, и войско часто совсем погибают. Так едва не случилось и с Россией во время войны с Баторием. При известии о первых его победах Иоанн уже потерял бодрость, предоставил командование над войском воеводам и сам не участвовал ни в одном сражении. В начале войны некоторое время он жил во Пскове, но потом уехал в Александровскую слободу и оттуда вот как писал главным воеводам: «Промышляйте делом государевым, как Всевышний вразумит вас и как лучше для безопасности России. Всю надежду мою возлагаю на Бога и на ваше усердие».

Воеводы, видя несмелость царя, сами делались робкими, и несмотря на храбрость, всегда присущую Русским, наши города один за другим сдавались Баторию. Прежде всего он взял Полоцк, потом еще девять городов, в числе которых была и Старая Руса. В Ливонии войска Стефана опустошили все города, совсем недавно еще завоеванные Русскими, и Бог знает, до какого унижения доведено было бы наше Отечество этой несчастной войной, если бы наконец гордость Батория не смирилась у стен древнего города Ольги — Пскова. Здесь еще были надежные воеводы, присягнувшие Иоанну умереть, но не сдаться неприятелю. Первыми из них были князья Шуйские: Иван Петрович и Василий Федорович Шуйский-Скопин. Они-то вместе с храбрыми Псковитянами поддержали честь Русского имени и спасли Россию от величайшей опасности: если бы Псков сдался, то Баторий взял бы Смоленск и всю Северскую землю, а, может быть, даже и Новгород. Но они своей неустрашимостью остановили его посреди самых блестящих побед и после четырехмесячной осады заставили, наконец, согласиться на десятилетнее перемирие с Иоанном. Правда, условия этого перемирия были тяжелыми: Русские должны были отказаться от всей Ливонии — и прежней, принадлежавшей еще старинным Русским государям, и вновь завоеванной Иоанном, а также уступить Польше Полоцк и Велиж, но за то Стефан возвратил нам все взятые им города Псковской области.

Русские успокоились, но еще были унылы: им грустно было видеть необыкновенную слабость своего Отечества, им грустно было слушать рассказы о той горести, с которой их соотечественники отдавали свои города Литовцам и Полякам. Но вдруг новое несчастье сменило их тихую печаль на ужас и горькие слезы. Приготовьтесь, читатели мои, услышать о страшном происшествии, которое заставит вас еще более пожалеть о той крайности бедствия, в которую повергла Иоанна его неукротимая вспыльчивость.

После смерти царицы Анастасии Иоанн Васильевич был несколько раз женат и имел много детей, но более всех любил он Иоанна, старшего сына от своей первой супруги. Никогда не разлучаясь с отцом, молодой царевич был во всем похож на него. Однако, несмотря на чрезвычайную жестокость своего нрава, он иногда с сочувствием относился к несчастьям своего Отечества и во время последних переговоров о мире с Баторием, досадуя на уступчивость отца, просил, чтобы он послал его с войском изгнать неприятеля и смыть стыд с Русского имени. Иоанн ужасно рассердился и закричал: «И ты вместе с боярами хочешь свергнуть меня с престола!» В жестоком гневе он даже ударил тростью по голове любимого сына. В ту же минуту несчастный царевич упал, обливаясь кровью, и через четыре дня, 19 ноября 1581 года, скончался.

Ужасно было отчаяние Иоанна. Никто не думал тогда, что печальный государь, в немой горести сидевший над телом милого сына, был тот же грозный Иоанн, перед которым дрожали и подданные, и чужеземцы. Неумолимое сердце его готово было в то ужасное для него время прощать и миловать всех, готово было даже отдать собственную жизнь, чтобы только воскресить свое драгоценное дитя! Но ни раскаяние, ни слезы не помогали: надо было покориться воле Божьей! Иоанн чувствовал, что это ужасное несчастье послано на него с небес как страшное наказание за бесчисленные его жестокости, и был так глубоко поражен им, предавался такому горестному отчаянию, что не только все добрые подданные его, но даже и те, которые ненавидели его за вынесенные страдания, не могли без слез смотреть на его горесть. Иногда мучения совести внушали виновному Иоанну мысли о покаянии, и тогда любимой мыслью его было: кончить жизнь в монастыре. Такая мысль казалась новым несчастьем верному народу, еще так недавно испытавшему слабость своего Отечества. Огорченная и встревоженная Россия давно уже не была в таком несчастном положении, но, благодаря Богу, оно было непродолжительно, и вскоре новое завоевание воскресило надежды ее и несколько развеяло ужасную тоску царя.

Ермак, покоритель Сибири от 1582 до 1584 года

Наш император в громком титуле своем называется также государем Югорским, Обдорским и Кондийским. Но знаете ли вы, дети, от чего произошли эти названия и где эти Югорские, Обдорские и Кондийские земли, ему принадлежащие? Наверное, нет, потому что теперь их так уж не зовут. Итак, друзья мои, я скажу вам: они лежат в нашей богатой Сибири — в Сибири, которую еще наши предки, не имевшие понятия об ее драгоценных рудниках, называли золотым дном и из которой мы получаем теперь самые лучшие металлы, самые прекрасные камни и яшмы, самые дорогие меха бобровые, собольи, куньи и лисьи.

Смелые Новгородцы были первыми из наших предков, решившимися еще в XI веке переехать Уральские горы, отделяющие Сибирь от Европы. Их смелость была вознаграждена: полудикие жители Зауральских стран от страха к незнакомым пришельцам согласились платить им выгодную дань прекрасными мехами. Новгородцы назвали земли новых своих данников Югорскими¹⁴⁷. Впоследствии купцы, ездившие торговать в богатую Югорскую землю, называли страны, лежавшие по берегам реки Оби, Обдорией, по берегам Конды — Кондией. Но эти страны еще не принадлежали Русским совершенно, хотя Иоанн IV уже назывался не только государем Обдорским и Кондийским, но даже и Сибирским, с тех пор как Едигер — князь Сибирский — сам захотел быть его данником.

Читатели, конечно, не забыли, что Едигер сделал это не столько из уважения к славе Русского государя, сколько из страха к окружавшим его разным Татарским князьям, которые часто нападали на его владения. Но Едигер ошибся в своих расчетах: отдаленное расстояние Сибири от Москвы препятствовало Иоанну вовремя помогать ему, и прежде, чем царь узнал об опасностях своего нового данника, Едигер уже был убит Кучумом, сыном Киргизского хана. Победитель завладел его столицей Искером¹⁴⁸ и назвался царем Сибирским. Сначала Кучум, боясь гнева Иоанна, и еще не уверенный в покорности своих новых подданных, признал над собой, как и Едигер, верховную власть Русского царя, но потом, утвердясь в своих владениях, не только не платил назначенной дани, но даже часто совершал набеги на наши границы и особенно на Пермскую землю, лежавшую ближе всех к его владениям. Иоанн, занятый в это время бесконечными войнами, не мог послать ни одного отряда своих войск для усмирения дерзкого Татарского князя. Но в богатой Пермской земле жило много Русских семейств, занимавшихся выгодной торговлей с соседними народами. Самыми знаменитыми из них были Яков и Григорий Строгановы. Они отличались своим умом, богатством, усердием к государю, любовью к Отечеству. Зная уважение и привязанность всех жителей Пермской страны к Строгановым, Иоанн избрал их для защиты наших границ и для этого дал им много земель по рекам Каме, Сылве и Чусовой, позволил строить крепости, иметь свое войско, торговать двадцать лет без пошлин с Бухарцами и Киргизами с тем только условием, чтобы они оберегали Россию от нападений Сибирских Татар на то время, пока его войска имеют дело с другими неприятелями. Строгановы верно исполняли возложенную на них обязанность, но не могли справиться с Кучумом: их полки, набранные из разных вольных людей, не были многочисленны, потому что жители Пермской земли больше любили заниматься торговлей, чем войной.

Итак, Строгановы решились не здесь, но где-нибудь в другом месте искать храбрых, неустрашимых воинов, с которыми можно было бы вернее исполнить желание царя и победить его врагов. Как вы думаете, друзья мои, где они надеялись найти таких воинов? Точно, вы угадали, у Казаков! Эти ловкие наездники имели в излишке то, чего недоставало Пермским жителям: если они сами не вели ни с кем войны и никто из соседних государей не нанимал их сражаться за себя, то самые отважные и, можно сказать, самые дурные люди из них выезжали на большие дороги и там грабили и бились с проезжими. Между такими недостойными удальцами были в это время пять атаманов: Ермак Тимофеев, Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан и Матвей Мещеряк. Они приносили так много зла, что уже были под гневом государя, и Иван Кольцо даже осужден им на смерть. Строгановы умели обратить в пользу Отечества их отчаянную храбрость и дерзкое бесстрашие, необходимые для войны с жестокими варварами и для преодоления бесчисленных опасностей, какие могли встретиться войску в чужой и неизвестной стране. Они хотели совершить одновременно два добрых дела: доставить царю нужных людей и обратить на путь истинный преступников.

Усердие Строгановых имело полный успех: в ту самую минуту, когда атаманы прочитали их ласковое письмо, мысль примириться с совестью и снова заслужить милость государя так тронула еще не совсем ожесточенные сердца пяти Казаков, что они с радостью, даже со слезами благодарности на глазах согласились на предложение Строгановых быть воинами царя Белого и защищать Пермских христиан от притеснений неверных.

Скоро они собрали дружину из 540 храбрых Казаков и под командованием лучшего и смелейшего из них — Ермака — весело поплыли по Волге к Строгановым. Как только бесстрашные Донцы показались в разных местах Русских границ, кончились набеги Татар, и трусливые варвары так присмирели, что уже через год и Строгановы, и Ермак могли думать о походе в Сибирскую землю, чтобы выгнать из нее хана Кучума. Как вздумано, так и сделано. Строгановы, кроме Казаков, набрали еще несколько Немецких и Литовских пленников, обещали им именем государя свободу за верную службу, поручили все войско, состоявшее из 840 человек, храброму Ермаку и с молитвами проводили его 13 сентября 1581 года до берега реки Чусовой*. Здесь небольшой, но отборный отряд сел на легкие суда и отправился к Уральским горам искать смерти или славы и с ней — прощения своих прежних проступков.

Вы в полной мере заслужили это прощение, храбрые воины, почти все заплатившие жизнью за свою славу! Сколько трудностей они перенесли! До Уральских гор надо было ехать водой, часто по узкой реке, между нависшими скалами; потом перевезти сухим путем суда на другую сторону гор до реки Журавли, протекавшей уже в Сибири. Прибавьте к тому, что, проезжая в неизвестных местах, они каждую минуту могли ожидать неприятелей, скрывавшихся в лесах, опасностей для судов от подводных камней в быстрых и незнакомых реках. Кроме того, не зная, далеко ли простирались земли Сибирского царства, они не могли быть уверены в том, что у них хватит припасов и что они не умрут от голода. Но храбрость и усердие все преодолели! С первыми шагами Казаков за Уральскими горами начались их победы несмотря на многочисленность неприятеля, у которого были и конница, и пехота. Правда, неприятели вооружены были одними стрелами и копьями: Татары еще не знали в то время употребления пороха, и оттого Ермак с сотней воинов, стрелявших огнем, часто разгонял целые тысячи. Не прошло еще и двух месяцев их похода, как храбрый атаман, взяв все Сибирские городки, мимо которых проходил, уже стоял 23 октября под стенами Искера, где находился сам Кучум, племянник его Маметкул и все их главные силы.

Здесь мужество Казаков могло бы поколебаться, если бы они были не так храбры, потому что их небольшое число уже сильно уменьшилось во время нескольких жарких сражений, которые они имели с Татарами; но, дав слово смирить Кучума или смертью загладить свою вину перед государем, смелые атаманы вскричали: «Мы долго жили с худой славой, умрем же с доброй! Бог дает победу, кому хочет: нередко слабым мимо сильных. Да святится имя Его!» Вся дружина, сказав в один голос: «Аминь, с нами Бог!» — пустилась к укреплениям Татар. Битва была сильная, неприятели защищали свою столицу так отчаянно, что Казаки едва успевали заряжать свои пищали. Но, к несчастью Татар, их главный начальник, Маметкул, получил тяжелую рану и должен был оставить сражение. Его войско смешалось и побежало.

Надо сказать моим читателям, что Кучум был слеп и не мог сам командовать войском, но во время битвы стоял на Чувашьей горе вместе с муллами¹⁴⁹ и молился Магомету о спасении своего царства. Услышав о бегстве своих полков и о том, что христианские знамена уже развеваются на стенах Искера, Кучум благодарил судьбу, что не мог видеть этого, и убежал в Ишимские степи, где в разбросанных кочевьях¹⁵⁰ своих соотечественников надеялся найти не только безопасность, но, может быть, и помощь.

Сражение при Искере было главное и кровопролитное. В нем погибло 107 храбрых Казаков, но зато оно решило исход покорения почти всей Сибири: хотя после того и были еще неприятельские действия под командованием выздоровевшего Маметкула, но без всякого успеха для Татар, а наконец и сам Маметкул попался в плен к Ермаку. Тогда унылые жители Сибири, видя совершенное падение своего царства, начали добровольно покоряться знаменитому победителю, который, благосклонно принимая от князей смиренных улусов присягу на подданство Иоанну IV, был неумолим к непокорным.

Таким образом, то лаской, то угрозами утвердил он за несколько месяцев власть Русского государя над новым царством, обширные страны которого, соединяя в себе все климаты, представляют все разнообразные, бесчисленные выгоды каждого из них. Чтобы дать вам некоторое понятие о числе мест, завоеванных бессмертным Ермаком, надо назвать самые главные из покоренных городов и селений. Первые, добровольно согласившиеся быть подданными Иоанна, были два Вогульских князя. Владения одного простирались по берегам Конды, другого — в окрестностях Тобола. Потом Казаки завоевали несколько Остяцких¹⁵¹ селений и юрт¹⁵², их города Нарым, Назым и много других крепостей на берегах Оби.

Здесь Ермак остановился и не захотел идти дальше: природа в этих северных местах была так бедна, так сурова, так уныла, что не могла ничем привлечь к себе завоевателя. Можно судить о суровости климата северной Сибири по тому, что даже березы — эти простые деревья, так хорошо растущие в наших странах, — почитаются там редкостью, и в 900 верстах от Тобольска есть маленький городок, построенный спустя десять лет после покорения Сибири и названный Березовым, потому что на его месте была березовая роща, удивлявшая собой всех тамошних жителей. При всем том Березов еще не самый северный город: в Сибири есть еще тремястами верстами далее его Обдорск. В этом последнем городе нет не только берез, но даже и трава растет плохо. Взгляните же на юг Сибири: там так тепло, что в простых садах жителей городка Семипалатинска растут не только все прекраснейшие цветы наших оранжерей, но даже дыни и арбузы! А трава так нежна и питательна и в таком изобилии покрывает землю, что стада круглый год пасутся на обширных лугах. Но оставив богатства природы южной Сибири, возвратимся в северную, где мы оставили бедного Ермака среди снегов, болот и непроходимых лесов. Боясь потерять от жестоких морозов небольшой остаток своего храброго войска, он спешил от границ нынешних Березовских земель возвратиться в Искер.

Здесь первым делом счастливый победитель отправил посольство в Москву и повергнул перед государем всю славу своего завоевания и все раскаяние некогда виновного сердца. Послом был выбран храбрейший из атаманов после Ермака Иван Кольцо и с ним несколько товарищей. Дорогой они заезжали к Строгановым и вместе с ними отправились в Москву, где народ все еще был в унынии после унизительного мира с Баторием. Какая же радость, какое веселье оживили все сердца, когда узнали о покорении нового царства, когда увидели послов Ермака, вошедших во дворец с богатыми дарами от своего предводителя: они привезли с собой и дорогих соболей, и черных лисиц, и бобров. Все были в восхищении: и государь, и народ. Первый не знал, как наградить смелых Казаков, осыпал милостями прежнего преступника Ивана Кольцо, одарил и его, и всех приехавших с ним деньгами, сукнами, золотыми парчами; послал богатые дары и всем оставшимся в Сибири атаманам и рядовым, а начальнику их — Ермаку, которого назвал князем Сибирским, — латы, серебряный кубок и шубу с царского плеча.

С восхищением и благодарностью принял Ермак государеву милость, но непродолжительно было счастье этого доброго и неустрашимого воина! Еще около двух лет управлял он Сибирью: Иоанн хотя и прислал с Иваном Кольцом воеводу и 500 стрельцов, но главное управление новой страной поручил умному и храброму Ермаку. Первым несчастьем Русских в Сибири были болезни и голод, от которых умерли многие из Казаков и стрельцов и даже сам воевода, присланный из Москвы, князь Волховский. Потом доверчивые Донцы были обмануты Татарским князем Карачей, который, притворясь другом Русских, просил Ермака прислать к нему для защиты от Ногаев несколько Казаков. Ермак послал сорок человек с Иваном Кольцом, и злой Карача всех их умертвил. Наконец, последнее несчастье было печальнее всего, милые мои читатели! Узнайте, какая горестная участь постигла Сибирского героя, и пожалейте о нем.

В Сибирь, которая с появлением в ней Казаков начала выходить из своего прежнего, дикого состояния, уже ездили Бухарские купцы с разными товарами. Их караваны привозили множество вещей всякого рода, потому что все жители Сибири: и Русские, и Татары, и Остяки, и Вогуличи¹⁵³ — съезжались покупать их. Во время этой ярмарки Искер — унылая столица Сибирского царства — оживлялась весельем и наполнялась народом. Однажды Ермак, с нетерпением ожидая прихода караванов, вдруг услышал, что изгнанник Кучум, бродя без дела по Ногайской степи, вздумал не пропускать к нам Бухарцев. Досада и гнев одновременно вспыхнули в сердце горделивого победителя: он удивился дерзости слабого неприятеля, уже давно побежденного, и, презирая ее, тотчас отправился с пятьюдесятью Казаками встретить купцов. Целый день напрасно искал он их и Кучума и поздно вечером, возвращаясь назад, расположился ночевать в шатрах на берегу Иртыша.

Это было 8 августа 1584 года. Чувствуя сильную усталость, Ермак и его храбрые товарищи скоро уснули глубоким, сладким сном в то самое время, когда ангел смерти уже летал над ними: на другой стороне реки стоял Кучум и тайно замечал все движения своих врагов. О! Как он обрадовался, когда все затихло в Русском стане! Даже в летописи, в которой описывается это печальное происшествие, сказано: «Заиграло Кучумово сердце!» Он напал на сонных Казаков и всех изрубил, кроме двух: один убежал в Искер, другой был наш храбрый и несчастный Ермак! Он пробудился от звука мечей и стонов умирающих. Ужасно было это пробуждение для того, кто привык к одним победам! В смертельной тоске отчаяния вскочил он со своего места, еще нанес несколько ударов саблей убийцам и бросился в быстрый Иртыш, волны которого, высоко вздымаясь в то время от сильной бури, заглушили своим грозным шумом последний вздох героя!

Такая смерть была ужасна: она поразила несчастного в ту минуту, когда он воображал, что слава его исчезнет и завоеванное с таким трудом царство снова достанется в руки врагов России. Но если души, оставившие наш мир, еще имеют понятия о земных событиях, то, верно, благородная и великая душа Ермака уже утешена: он видит, что его славное Отечество навсегда удержало власть над обширной страной, им покоренной, и что благодарное потомство никогда не перестанет прославлять память воина, сравнившегося смелостью своего предприятия с величайшими завоевателями на свете! Так, дети мои, Ермак достоин этой славы, достоин нашего глубокого уважения! Повзрослев, вы поймете всю цену его знаменитого дела, вы узнаете как велики источники богатств, как бесчисленны выгоды, полученные нами в результате его завоеваний.

Кончина Иоанна Грозного 1584 год

Пасмурным был рассвет утром 18 марта 1584 года. Тихо звонили Московские колокола; уныло стоял народ в церквах и усердно молился. Все — и старые, и молодые плакали, казалось, все просили Бога о какой-то милости, о каком-то великом благодеянии. Угадаете ли вы, милые читатели, о чем молились наши предки? Они молились о выздоровлении Ин. 4. Так, друзья мои, слух об опасной болезни государя заставил всех позабыть его несправедливости: все видели в нем только умирающего царя, а это горестно для всякого народа, и тем более для Русского.

Но молитвы их были напрасны: Иоанн скончался в тот же день и в то самое утро, когда, почувствовав облегчение, он собрался играть с князем Вельским в шахматы и уже сам расставил их. Не более пятидесяти трех лет от роду, он мог бы еще долго жить, но сильное волнение, которое беспрестанно происходило в нем то от гнева, то от страха; досада на успехи врагов государства; угрызения совести за совершенные злодеяния; наконец, страшная мысль об убийстве сына — все это вместе сокрушило силы Иоанна: с каждым днем здоровье его расстраивалось, слабело, и, наконец, жизнь прекратилась ударом.

Так исчез из мира человек, соединявший в себе разительные противоположности хорошего и плохого! Вспомнив о всех его добрых и дурных свойствах, зная из летописей того времени о его превосходном уме и твердости духа, нельзя понять его настоящего характера, и можно думать, что этот необыкновенный государь был послан Богом в наше Отечество по Его неисповедимому промыслу с какой-нибудь особенной целью, не известной нам, точно так же, как не известны людям еще многие чудные явления в природе.

Непонятен был Иоанн для своего народа, непонятно было и чувство этого народа к Иоанну. Это было соединение и страха, и ненависти, и любви. Во время жестокостей Иоанна, продолжавшихся двадцать четыре года, его подданные переносили свои бедствия с христианским великодушием. Самые невинные из них умирали спокойно, покорясь своей судьбе, как назначению Божией воли, по слову Святого писания: «Чти царя своего».

Такие кроткие, набожные чувства наших добрых предков еще более усилились со времени кончины государя: не боясь более его страшного гнева, они забыли все жестокое и помнили только одни его славные дела. Три покоренные Татарские царства: Казанское, Астраханское и Сибирское; новая книга законов — Судебник; новые учреждения по церковным и гражданским делам; новые училища для образования народа; множество новых городов, построенных в это царствование; многочисленное войско; выгодная торговля Русских с иностранными государствами, богатство и пышность, оттого происходившая при дворе и в народе, — все это напоминало Русским не пороки, а великие качества умершего государя, и потому неудивительно, что они назвали Ин. 4 не мучителем, как некоторые звали его при жизни, но только грозным. Им казалось, что это имя достаточно выражало и суровость нрава Иоанна, и ту грозу небес, которая гремела над ними во все время его правления и, может быть, по особенному промыслу Творца была так же полезна для России, как бывают полезны для земли гром и молния, убийственные для нескольких жизней и благодетельные для всего живущего.

Новый царь и его любимец от 1584 до 1591 года

Из всех детей Ин. 4 остались в живых только двое: двадцатисемилетний царевич Федор, сын любимой супруги его Анастасии Романовны, и пятимесячный царевич Дмитрий, сын последней царицы Марии Федоровны из рода Нагих. Первого он объявил своим наследником, второму назначил в удел вместе с матерью город Углич. Никогда отец и сын не имели так мало сходства между собой, как Иоанн IV и его наследник; никогда после такого гневного, жестокого, могущественного государя не бывало такого кроткого и слабого.

Федор от природы был робок, застенчив и чрезвычайно набожен: одна мысль согрешить в чем-нибудь перед Богом была так ужасна для него, что с самого начала своего царствования, чувствуя свои слабые способности и боясь оттого дурно исполнить великие обязанности государя и тем прогневить Бога, смиренный царь отказался от занятий государственными делами. Он не знал, что таким образом гневил Бога гораздо больше, потому что для Него всегда приятнее видеть, когда люди не только усердно молятся, но и подтверждают делами свои слова. А Федор, проводя большую часть дня в посте и молитве, не делал от излишней ненадеянности на себя и половину того, что мог бы сделать и с самыми слабыми способностями. При таком бездействии нового государя народ мог бы сделаться еще несчастнее, чем был при всех жестокостях прежнего. Однако Бог избавил его от этой новой опасности.

При дворе Федора был человек, щедро одаренный от природы всем, чего недоставало молодому царю, способный исполнить все его трудные обязанности; человек, который заслужил бы вечную благодарность Русских, если бы впоследствии не совершил одного ужасного преступления. Это был Борис Федорович Годунов, брат молодой царицы Ирины, супруги Федора, воспитанный во дворце и с самого детства сделавшийся любимцем и грозного Иоанна, и его кроткого сына. Необыкновенная красота, величественный вид, редкий ум, приятное обхождение отличали Бориса еще в цветущей молодости, когда он как родственник и царский воспитанник находился в числе страшных опричников. Никогда не участвуя в их жестокостях, он являлся как ангел-утешитель к несчастным, которые страдали от бесчеловечных поступков ужасной дружины; помогал им деньгами, облегчал их судьбу нежным участием, иногда осмеливался просить за них Иоанна, и даже многие говорили, что он подал грозному царю первую мысль об уничтожении опричнины.

Одним словом, Борис делал все, чем только можно заслужить любовь народа, и в полной мере достиг своего желания: все с восхищением смотрели на умного и миловидного брата прелестной царицы, все любили молодого боярина, всегда доброго и ко всем приветливого. Но к несчастью, при этой наружной доброте и приветливости во властолюбивом сердце Бориса, в его хитром уме таилась гордая мысль быть первым человеком в государстве по близкому родству с супругой Федора. После несчастной смерти старшего царевича эта мысль еще более укрепилась в пылкой голове молодого честолюбца: будущим царем был супруг его нежной сестры, князь робкий, слабый, вовсе не способный царствовать, чрезвычайно любивший свою супругу и совершенно покорный ее воле. Правда, она не употребляла во зло эту власть, потому что была доброй и кроткой женщиной; но зато ее брат надеялся в полной мере пользоваться слабостью Федора и точно не ошибся: молодой царевич, сделавшись государем, радовался, что имеет такого умного родственника, и без всяких размышлений о последствиях поручил ему все государственные дела, оставив при себе только одно имя царя.

Народ, привыкший видеть в Ирине свою милую благодетельницу, привыкший называть ее второй Анастасией, не только не роптал, но даже радовался, что ее добрый брат, не боявшийся защищать несчастных перед жестоким царем, помогает слабому и больному Федору управлять государством. За эту помощь Борису был пожалован титул «слуги». Этот титул был знаменитее боярского, и на протяжении целого столетия был дан только трем вельможам: князю Симеону Ряполовскому, спасшему от злобы Шемяки маленького Ин. 3; князю Ивану Михайловичу Воротынскому за его славные победы и сыну его, князю Михаилу, за взятие Казани. Ум Бориса, его познания, твердость нрава были необходимы для царя, и Борис, оставшись только правителем России, ближним великим боярином и, наконец, слугой Федора, остался бы благодетелем нашего Отечества и великим человеком своего времени. Но он захотел быть царем, захотел увеличить свое несметное богатство сокровищами всего государства, и с этой минуты слава его помрачилась, все великие достоинства потеряли свою цену: Борис начал приготовляться к ужасному злодейству, которое поразит ваши нежные сердца, мои милые читатели!

Эта перемена в расположении души правителя, это беспокойство, которое всегда приметно в человеке, когда у него есть какое-нибудь злое намерение, не скрылись от проницательных глаз добрых вельмож, заседавших вместе с ним в боярской Думе. Они начали подозревать, какого рода замыслы могли таиться в гордом сердце любимого брата царицы при государе, не имевшем детей, и в страхе за жизнь царя, хотя слабого, но все-таки любезного народу, в страхе за жизнь маленького царевича Дмитрия — наследника престола и последнего из Рюриковичей, последней надежды Русских, — добрые и верные бояре вместе с митрополитом Дионисием и со многими дворянами и купцами Московскими решились открыться Федору и умолять его быть осторожным; но прежде, чем они успели сделать это, хитрый правитель узнал через своих приверженцев о заговоре и жестоко отомстил за него.

Наказав смертью купцов, ссылками бояр и князей Шуйских, Мстиславских, Татаевых, Урусовых, Колычевых, жестокий Борис в своем гневе не пощадил и знатнейшего из Шуйских, спасителя Пскова и чести Русского имени, героя, которому удивлялись все народы Европы, — знаменитого князя Ивана Петровича! Считая его главным и, может быть, самым опасным врагом, Годунов был недоволен одной ссылкой его на Белоозеро: он приказал удавить его в темнице! Даже и митрополит, несмотря на всю важность своего звания, не остался без наказания: его сослали в один из Новгородских монастырей. Теперь вы можете судить, как велика была власть Бориса! Хотя он всегда отдавал свои приказания от имени царя, но все знали и в России, и даже в иностранных землях, что Федор не занимался ничем, кроме молитв и разговоров с монахами и священниками, и что один Борис управлял государством. С ним одним чужеземные государи имели сношения по своим разным делам; к нему одному приезжали их посланники, и надо отдать справедливость его искусному правлению — Россия уже не показывала той слабости, которая печалила наших предков в последние годы царствования Ин. 4. Крымцы, Литовцы, Поляки, Датчане, Шведы, Немцы, даже страшные в то время для всей Европы Турки уважали Русских и не тревожили их владений, которые в 1591 году еще увеличились возвращением от Шведов завоеванных ими наших городов: Яма, Копорья, Иван-города и всей Карельской области.

Эту войну со Шведами начал Борис с тем намерением, чтобы ослабить их силы против нас. Надо сказать вам, милые читатели, что в это время славный Польский король Баторий умер, и на престол Поляки и Литовцы выбрали его племянника и сына Шведского короля, принца Сигизмунда. Вы можете представить, что с тех пор Польша и Швеция как будто бы породнились и могли действовать заодно против своей соседки, России. Но Борис, умный, проницательный, твердый, умел расстраивать вредные для наших предков намерения этих двух союзниц, умел внушать им страх к Русским. Борис умел бы сделать многое для славы своего Отечества и своей собственной, если бы не его властолюбие! Оно затмило его громкую славу, оно призвало на него гнев Божий, оно погубило последнюю ветвь знаменитого поколения святого Владимира: последнего сына Иоанна, составлявшего надежду России.

Углич и последний потомок Рюрика от 1591 до 1597 года

В Ярославской губернии, в 340 верстах от Москвы, на правом берегу Волги лежит старинный город Углич. Читатели мои знают, что он был некогда уделом князя Дмитрия Юрьевича Шемяки. В царствование Федора Иоанновича окрестность Углича была 24 версты, церквей в нем было 150, монастырей 12, а жителей более 30 000 человек. В то время Углич мог гордиться перед другими Русскими городами: в нем жил младший сын Иоанна Грозного, царевич Дмитрий с матерью. Годунов ненавидел его как возможного наследника престола, в случае, если Федор умрет, не оставив детей, поэтому разлучил его с братом и отправил в Углич как в ссылку; но бедный малютка не понимал этого: он был вместе со своей милой матерью и ничего больше не желал. Жители Углича также были счастливы, радуясь тому, что умирающий Иоанн выбрал их область в удел своему сыну. Они с восхищением смотрели на маленького царевича — ожидаемого наследника царства, последнего из рода государей, так долго составлявших славу России, и гордились тем, что он вырастет в их стенах. Они не думали, что какая-нибудь опасность могла бы угрожать прекрасному малютке; он был всегда так здоров и весел, его так нежно любил и его брат, и каждый Русский; о нем молились миллионы людей, надеявшихся некогда стать его подданными.

Одним словом, казалось, все улыбалось счастливому Дмитрию; печально было только лицо царицы, матери его. Бедное ее сердце, угадывая намерения Годунова, как будто предчувствовало судьбу милого сына: каждую минуту ей казалось, что убийцы стерегут его, что жизнь его в опасности, и потому старалась как можно меньше разлучаться с Дмитрием. В таком беспрестанном страхе она воспитывала его до восьмилетнего возраста. В это время честолюбие Годунова достигло высочайшей степени: его адский план был совершенно устроен, и оставалось найти злодея, который бы, не боясь Бога, мог совершить ужасное дело. Последнее было труднее всего для преступного правителя: уже многим делал он страшное предложение, но все отказывались.

Наконец, явился к Борису человек, которого он так ждал, дьяк¹⁵⁴ Михаил Битяговский. Его зверский вид показывал, что он верно совершит всякое преступление, ему порученное. Борис обещал ему кучу золота, свою вечную милость и отправил его в Углич будто бы для того, чтобы управлять земскими делами и хозяйством царицы Марии Федоровны.

Несчастная государыня, и без того бывшая всегда в беспокойстве, еще больше встревожилась, увидев Битяговского, приехавшего к ней от имени царя и правителя. Материнское сердце по непонятному предчувствию, сказало ей, что она должна бояться этого человека, и с тех пор царица не оставляла своего сына ни на одну минуту: она спала в одной с ним комнате; из собственных рук кормила его; вместе с ним ходила в церковь, вместе с ним гуляла в садах и рощах, окружавших богатый Угличский дворец. Нежная мать так неусыпно охраняла любимца своей души, так заботливо берегла свое милое дитя, драгоценное для всей России, что злодей Битяговский начал сомневаться в успехе, хотя он был не один; вместе с ним приехали в Углич его сын Даниил и племянник Никита Качалов, да, кроме того, он подкупил еще двух новых помощников: мамку царевича, боярыню Василису Волохову, и сына ее, Осипа. Каждый день эти злодеи сходились советоваться между собой, придумывали новые средства, искали новых случаев и, не надеясь тайно убить Дмитрия, всегда неразлучного с матерью, решились сделать это явно: они были уверены, что Годунов сможет оправдать их.

Назначили день. Это было 15 мая 1591 года. В шестом часу дня царица пришла с сыном из церкви. Накрывали стол для обеда, и в то время, как слуги носили кушанья, царевич с детским любопытством рассматривал живопись, которая украшала стены царских комнат и представляла разные сцены из Священного Писания (дворец, где жил царевич Дмитрий с матерью и теперь существует в Угличе). В эту самую минуту мамка Волохова позвала его погулять по двору; царица остановилась зачем-то в другой комнате. Кормилица малютки, Ирина Жданова, добрая и усердная женщина, со всей нежностью любившая своего питомца, сама не зная почему, не пускала его из дома, но мамка силой вывела его в сени, потом на крыльцо. Здесь явились ее сын, Осип Волохов, Даниил Битяговский и Никита Качалов. Главный же злодей, управлявший всеми их движениями, Михаил Битяговский, не показался на глаза царевичу, потому что бедное дитя боялось его страшного лица и, наверно, закричало бы, увидев его. Осип Волохов подошел первым к Дмитрию, взял за руку и сказал: «Государь, у тебя новое ожерелье?» Малютка едва успел поднять свою невинную головку и с улыбкой отвечал: «Нет, старое…», как острый нож сверкнул в руке Волохова, опустился на нежную шею дитяти и, слегка ранив ее, упал на пол. Убийца, испугавшись, пустился бежать из дворца. Кормилица в ужасе закричала, обняла крепко царевича, но Даниил Битяговский и Качалов вырвали несчастное дитя и безжалостно умертвили его!.. Все это произошло так скоро, что когда царица на крик кормилицы выбежала из сеней на крыльцо, убийцы уже сбежали с лестницы и были у ворот. В отчаянии бросилась несчастная мать к умирающему — но поздно! Младенческая, невинная душа его уже перестала страдать и летела на небо, чтобы там вместе с ангелами славить Бога и молиться о милой матери.

Царица, уверясь в своем бедствии, уверясь в том, что уже никакая власть земная не оживит прекрасного младенца, упала без чувств на пол подле его доброй кормилицы, также без памяти лежавшей. Однако они успели назвать по именам злодеев, и все верные слуги царицы поспешили ловить их. В несколько минут весь город узнал о горестной потере: пономарь соборной церкви, случайно проходя мимо дворца, видел убийство и, взбежав на колокольню, ударил в набат*. Этого было довольно, чтобы встревожить всех жителей.

В страшном испуге сбежались они ко дворцу, услышали ужасный рассказ, и не прошло часа, как уже главный злодей, Михаил Битяговский и все сообщники его были убиты. Ярость народа была неописуема: отмщая за своего любимца, он был безжалостен не только к злодеям, но даже ко всем их родственникам и друзьям.

Многие из них перед смертью признались, что исполнили приказание Бориса Годунова. Такое признание ужаснуло верных подданных Федора: они знали, как близок был к нему Борис, и потому, проливая слезы над телом невинного царевича, признанного нашей церковью святым мучеником, они могли бояться и за жизнь его старшего брата. Но этот страх был непродолжителен: он кончился вместе с их жизнью. Борис, получив из Углича донесение об убиении Дмитрия и о том, с какой яростью народ бросился на всех, кого подозревал в этом убийстве, прислал своих чиновников исследовать это дело, и поверите ли вы, чем кончилось это следствие? Присланные чиновники донесли царю, что царевич Дмитрий в припадке падучей болезни сам себя зарезал ножом; что царица и ее брат, Михаил Нагой, напрасно обвиняя в убийстве Волохова, Качалова и Битяговского, приказали умертвить их; что Угличские граждане поверили несправедливым обвинениям и погубили многих невинных.

Выслушав это донесение, в котором не было ни одного слова правды, Борис именем Федора объявил наказание виновным. Началось с царицы, этой горестной матери, едва переносившей жизнь: ее постригли в монахини и отвезли в отдаленный монастырь; всех ее родственников Нагих также сослали и заключили в темницы; Угличских граждан числом около двухсот как убийц людей невинных казнили смертью; другим отрезали языки, многих сослали в Сибирь; и с того времени исчезла знаменитость славного города Углича. Борис боялся, что в чьей-нибудь памяти могли остаться последние признания убийц, и поэтому истребил всех, на кого не мог надеяться.

Ему удалось и это: никто не смел говорить вслух о том, что подозревал правителя в убийстве маленького царевича; казалось, никто не смел даже думать так дерзко. Вскоре новые происшествия: сперва сильный пожар в Москве, а потом нашествие тогдашнего Крымского хана Казы-Гирея совсем отвлекли мысли народа от ужасного убийства последнего потомка Рюриков. Во время пожара Борис проявил столько участия в бедствии Московитян, а во время неожиданного нашествия Татар — столько благоразумия и храбрости, что все Русские, или утешенные его благодеяниями, или спасенные от варваров его умными распоряжениями, уже не хотели верить, что добрый правитель был убийцей царевича, и не смели его обижать своими подозрениями.

Так хитрый Борис при своем величайшем злодеянии сумел сохранить доверие и любовь народа, смог сделать еще больше: завладеть престолом, и не силой, не принуждением, но по общему, единодушному желанию всех Русских! Из следующего рассказа вы узнаете подробности этого важного события в нашей истории.

«Смутное время» *1598–1613 года*

Борис Годунов, царь России от 1597 до 1600 года

Уже прошло более шести лет после убиения царевича, уже народ начал привыкать к горестной мысли, что поколение его царей кончится со смертью Федора и что его наследником уже не будет князь, происшедший от святой крови Владимира. Стараясь всеми силами уверить Русских, что они должны в этом случае покориться воле Божией, Борис в то же время старался показать себя с самой выгодной стороны. Его милосердие, кротость, правосудие были беспримерны; его щедрость, великодушие, любовь к народу неописуемы. Всякий раз, когда надо было объявить кому-нибудь прощение и милость царя, то в указе писали: «Государь прощает для ближнего своего приятеля, слуги и конюшего-боярина Бориса Федоровича».

Если же кого осуждали на казнь, то в указе не было имени Годунова, но писали: «Приговорили бояре, князь Федор Иоаннович Мстиславский с товарищами». По этой хитрости можно судить и о всех других хитростях, какие употреблял Борис, чтобы вкрасться в любовь ко всем Русским. Использование таких средств не могло не увенчаться успехом, особенно с того времени, как он подкрепил свою власть новой опорой: зная набожность нашего народа и его глубокое уважение к служителям Божиим, Годунов предложил царю возвысить Русское духовенство учреждением патриаршеского достоинства. Имя патриархов означало главных пастырей церкви, и такие были только в пяти знаменитейших городах: Риме, Александрии, Антиохии, Иерусалиме и Константинополе. С этим высоким званием, конечно, соединялось и больше власти, чем с обыкновенным достоинством митрополита, особенно в правление Федора, посвятившего всю свою жизнь молитвам. Борис знал все это, знал, кого сделать патриархом, и потому предложил об этом учреждении Федору.

Как он ожидал, так и сделалось: царь согласился с удовольствием; духовенство и народ с радостью приняли новое звание; первому оно обещало лестные отличия, второму казалось особенной Божией милостью. В Москве был в то время Константинопольский патриарх Иеремия; он посвятил в достоинство Русского патриарха митрополита Иова, одного из преданнейших друзей Годунова. Благодарный за свое возвышение, Иов начал с того времени еще усерднее служить своему покровителю.

Таким образом, все исполнилось по желанию правителя. Его неограниченная власть, поддерживаемая самим государем и всем духовенством, казалась для народа священной, как будто происходившей от Бога, и еще при жизни Федора все думали, что никто другой, кроме брата царицы, не может быть наследником престола. Властолюбивый Борис, видя такое расположение умов, с нетерпением ожидал счастливого дня, когда с его царским могуществом соединится и имя царя. Этот день настал 6 января 1598 года. Федор опасно занемог и на другой день скончался. Народ, любя этого кроткого сына незабвенной Анастасии за его благочестие и набожность, за его щедрость и милосердие к бедным, забывал его слабости, искренно плакал по нем и, исполняя его волю и совет Бориса, присягнул царице Ирине, несмотря на то, что печальная государыня с первой минуты кончины своего нежного супруга, решилась постричься в монахини. Годунов знал это, но для него нужно было, чтобы Русские поклялись в верности его сестре. Эта клятва еще более приближала его к престолу, и когда через девять дней Ирина постриглась, пламенное желание ее брата исполнилось: вельможи, духовенство и народ поднесли ему Русскую корону!

И что же вы думаете, милые читатели, он тотчас с радостью принял ее? Совсем нет! Притворщик отказывался; говорил, что никогда дерзкая мысль сесть на престол кроткого ангела и его друга Федора не приходила ему в голову; что он хочет жить только для утешения своей сестры; что он хочет так же, как и она, отказаться от света, — одним словом, он так обманул всех своим смирением, что удивление к его высоким добродетелям еще более увеличилось, и все еще усерднее начали просить его согласия. Но Годунов не давал его: уже шесть недель Москвитяне просили его и получали одни отказы, и, наконец, только тогда уже, когда с их просьбами соединились просьбы всей России, когда из самых отдаленных областей приехали депутаты и народ, два дня служив молебны, на третий день с крестным ходом пришел к избранному царю и с коленопреклонением умолял его сжалиться над осиротевшим Отечеством, хитрый властолюбец согласился и как будто против желания принял корону, которая более четырнадцати лет занимала все его мысли и для которой он пожертвовал спокойствием своей совести и счастьем настоящей и будущей жизни!

1 сентября 1598 года было коронование Бориса. Здесь кстати сказать, что до времен Петра Великого наши предки праздновали 1 сентября начало нового года, — то, что мы делаем теперь 1 января. Годунов выбрал нарочно этот день, чтобы придать больше важности своему коронованию. Оно праздновалось самым великолепным образом. Милости были бесчисленны: богатые подарки лились на бояр, деньги — на бедных; ласки царского семейства — на всех подданных. Супруга Бориса — новая царица Мария Григорьевна — давно славилась своими добродетелями; дети их — девятилетний сын Федор и шестнадцатилетняя дочь Ксения — были ангелы сердцем и наружностью. Народ с восхищением смотрел, как милостиво они разговаривали с чиновниками, купцами и даже самыми нищими; как они принимали от них хлеб и соль и звали всех обедать к царю. Одним словом, Борис старался самыми лестными угождениями истребить в народе малейшее воспоминание о несчастной кончине маленького царевича Дмитрия.

Старания его имели полный успех, особенно в первые два года его царствования. Они были самые блестящие. Усмирение Крымского хана, совершенное покорение Сибири, истребление Кучума и всех его приверженцев; выгодный мир со Швецией, Данией, Польшей; любовь Бориса к наукам, его старания о просвещении подданных, его справедливость, трудолюбие, примерная нежность к семейству и особенно к сыну, в котором он готовил достойного наследника престола, — все это вместе так радовало всех Русских, так уверяло их в доброте сердца государя, что они совсем забыли о прежних слухах, носившихся насчет Бориса, или, лучше сказать, они не верили им и всей душой, всем своим пламенным сердцем любили милостивого, добродетельного по наружности Годунова, никак не думая, что он мог быть убийцей их законного царя!

Мучительная жизнь убийцы от 1600 до 1603 года

Так могли ошибаться люди; так Борис мог скрыть от них свое преступление; но могло ли оно утаиться от Бога, который видит наши малейшие помышления?

Конечно, нет; совесть напоминала ему об этом каждый час его жизни, и никакая слава, никакие удовольствия не могли заглушить ее страшного голоса или, лучше сказать: никакое земное счастье не могло радовать сердце несчастного царя! Если иногда лицо его прояснялось при мысли о том прекрасном устройстве, в которое приводил он все части своего государства; если иногда он улыбался на нежные ласки милых своих детей, то эта ясность и эта улыбка походили на те тусклые лучи солнца, которые иногда перед бурей прорываются на одну минуту сквозь темные тучи и тотчас опять исчезают, оставив небо еще мрачнее, землю еще печальнее.

Как верно представил Пушкин это безотрадное состояние сердца несчастного царя! В одном месте его трагедии, о которой мы уже упоминали, он говорит так:

И потом, перечислив все горести, какие испытал он на престоле, восклицает:

Мучительно такое состояние души для всякого человека, еще мучительнее было оно для царя! Каждую минуту Борис боялся, чтобы кто-нибудь не прочел на его лице страшную тайну, и для того старался как можно меньше видеть людей, перестал запросто показываться народу, но всегда с такой пышностью, которая никому не позволяла подходить к нему близко; часто давал для народа обеды; для вельмож — пиры, и такие богатые, каких Русские не видали ни при одном из прежних государей. Все это бедный царь делал для того, чтобы развеселить свою тайную грусть, чтобы хотя ненадолго развеять мрачное беспокойство своей души. Праздники Годунова были так великолепны и так хорошо показывали нравы и обычаи его времени, что мне хочется дать моим читателям некоторое понятие о них. Мы выберем для этого самый любопытный случай: приезд в Москву жениха царевны Ксении, Датского принца Иоанна.

Современники с удивлением говорили о красоте дочери Годунова: она так восхищала наших предков, что в истории есть даже описание ее наружности. Послушайте, как один из писателей говорит о ней: «Царевна Ксения, отроковица¹⁵⁶ чудного домышления, зельною¹⁵⁷ красотою лепа, бела и лицом румяна, очи имея черны, велики, светлостью блистая; когда же в жалости слезы от очию испущаше, тогда наипаче¹⁵⁸ светлостью зельной блисташе, телом изобильна, млечною белостью облиянна, возрастом ни высока, ни низка; власы имея черные велики, аки¹⁵⁹ трубы по плечам лежашу; воистину во всех женах благочиннейша и писанию книжному искусна: гласы воспеваемые любляше и песни двуховные любезне слышати любляше».

Надеюсь, что из этого описания вы поймете, что прекрасная царевна была роста среднего, телом полна, имела волосы черные, лежавшие локонами по плечам, лицо свежее, румяное, глаза большие, черные, которые делались еще прелестнее, когда в них блистали слезы жалости; что она из всех женщин была самой скромной: пленяла всех не одной красотой, но и образованным умом; любила читать книги и петь духовные песни.

Для такой доброй, умной и прелестной дочери нетрудно было Русскому царю найти жениха. Датский принц согласился оставить для нее Отечество и быть удельным князем России. Борис умел ценить такую жертву и, еще не видав Иоанна, уже любил его, как сына.

10 августа 1602 года жених приехал на адмиральском корабле к устью реки Нарвы, где начиналась Русская граница. При громе пушек он ступил на нее, и присланные навстречу к нему бояре Салтыков и Власьев ввели его в богатый шатер и поднесли в подарок от имени царя восемьдесят самых дорогих соболей. Во все продолжение пути до Москвы знаменитый гость почти каждый день получал новые дары от будущего тестя: царь беспрестанно посылал ему то шапки, низанные жемчугом, то поясы и кушаки¹⁶⁰ драгоценные, то золотые цепи, то сабли с бирюзой и яхонтами. Для спокойствия герцога¹⁶¹ приказано было везти его тихо, так, что, редко делая более тридцати верст в день, он не прежде 19 сентября въехал в Москву.

В этот день Москва представляла приятную и веселую картину. Надо сказать вам, милые читатели, что Русская столица была в это время гораздо красивее, чем прежде. Царь Борис любил украшать ее новыми зданиями и беспрестанно что-нибудь строил в Кремле. И теперь еще существует в Москве огромный памятник его царствования: колокольня Ивана Великого, оконченная в 1600 году. Дома боярские строились также гораздо лучше, чем прежде; они были уже все из соснового леса, в два или три этажа, с большими крыльцами, с дощатыми вислыми кровлями, а на дворах были летние спальни и каменные кладовые.

Тогдашняя Московская мостовая была сделана из досок; предки наши были рады и тому: по крайней мере теперь им можно было не бояться грязи. Но возвратимся к встрече важного гостя Москвы — герцога Датского.

Между тем как народ с раннего утра толпился по улицам, военные и гражданские чиновники и купечество поехали встретить герцога за несколько верст от города в поле. Он ласково выслушал речь бояр, сел на лошадь и тихо ехал посреди их, потом еще тише по городу, как будто для того, чтобы дать полюбоваться собой народу: Иоанн был красавец. Во всех церквах звонили колокола, и всех громче раздавался звон Кремлевского, который употреблялся только в важных случаях. В этот день герцог еще не представлялся Борису, но поехал прямо в назначенный для него дом. Сюда прислали ему царский обед. Как вы думаете, друзья мои, сколько кушаний принесли к нему? Не менее ста, и все они положены были на золотых блюдах с такими же крышками. У царя Бориса бывало иногда и по двести кушаний за обедом. Кажется, трудно придумать столько разных блюд, но наши хлебосольные предки, любя сытно покушать, не затруднялись в этом случае: они делали из каждого блюда несколько различных приготовлений; например, у них были: и куря тушеное, и куря в репе, и куря в лапше; тетерев с шафраном и тетерев со сливами; уха курячья шафранная, и уха курячья черная, и уха курячья белая. Из одного журавля делали восемь блюд, из лебедя — столько же; а пирогам, караваям и блинам так счета не было! Кажется, это были любимые их кушанья.

Из напитков же более всего был в употреблении мед; его делали из разных ягод и очень неумеренно пили за столом! Вот этих разных медов принесли к герцогу более семидесяти ведер. Кроме того, было много разных иностранных вин. И все это для одного обеда! Иоанн удивлялся такому пышному угощению, но удивился еще более богатству Русских через неделю, в день своего представления, когда он обедал у царя в Грановитой палате за серебряным столом. Борис сидел на золотом троне под висевшей над ним короной с боевыми часами. После обеда поднесли принцу дорогие подарки. Но он все еще не видел невесты: у наших предков не было обыкновения показывать девицу жениху прежде, чем родители совершенно кончат все условия. До обручения и свадьбы все царское семейство ездило в Троицкую Лавру помолиться Богу о счастии Ксении. Обряд этого выезда очень любопытен. Если вам хочется знать, походил ли он на наши нынешние церемонии, то вы можете сделать это сравнение: я расскажу вам, как говорили о нем очевидцы. Слушайте. «Впереди всех ехали шестьсот человек верхом и двадцать пять лошадей, все в золоте и серебре; за ними две кареты: пустая — царевича, обитая красным сукном, и другая — обитая бархатом, где сидел государь; обе в шесть лошадей; около первой ехали верховые, около второй шли придворные чиновники. Далее ехал верхом молодой царевич, лошадь его вели знатные бояре. Через полчаса выехала царица, в великолепной карете; в другой, со всех сторон закрытой, сидела царевна; первую везли десять белых лошадей; вторую — восемь. Впереди сорок лошадей и дружина престарелых вершников¹⁶², с длинными бородами; сзади двадцать четыре боярыни на белых лошадях. Шляпы боярынь украшались золотыми пуговицами и кистями, висевшими до плеч, а сапожки на всех были желтые. Вокруг шли триста приставов¹⁶³ с жезлами».

Видите, милые читатели, какая пышность всегда окружала Бориса! Как он старался как будто отдалять ею от себя людей, как будто заглушать шумом и блеском беспокойство своей виновной совести. Но это не помогло, и несчастье, казалось, в здешнем мире уже преследовало тайного убийцу и его семейство. Милая, невинная Ксения лишилась своего жениха прежде, чем возвратилась из Троицкой Лавры: Иоанн вдруг занемог и через неделю скончался. Это был добрый принц, обещавший много хорошего той земле, которую уже называл своим вторым Отечеством. Годунов непритворно плакал о нем; в то же время он плакал и о своем преступлении: ему казалось, что уже наказание его началось и что вместе с ним будет страдать все его невинное семейство.

От такой мысли сердце его сделалось еще беспокойнее, думы — мрачнее. Беспрестанно ему казалось, что его тайное убийство открыто; беспрестанно ему слышалось страшное имя Дмитрия!.. Везде ему представлялась измена, во всех боярах он видел хитрых обманщиков, замышлявших против него заговоры. Разумеется, что при таком расположении подозрительнее всех казались ему ближайшие родственники прежнего царского дома — Романовы. Кроме священного права на любовь и уважение всех Русских, Романовы отличались своими добродетелями, своей привязанностью к Отечеству, своим усердием к пользе народа. Могли ли все эти достоинства ближайших родственников святого Димитрия не внушать страха похитителю престола? Он почувствовал этот страх в полной мере, и несчастья одно за другим поражали знаменитых предков наших нынешних государей. Но чтобы погубить их, надо было выдумать какой-нибудь предлог.

Это не остановило Бориса: клеветников у него было довольно. Родственник и его любимец, Семен Годунов, тотчас придумал средство: он подкупил казначея Романовых, дал ему несколько мешков с кореньями, велел спрятать их в кладовой своих господ и донести на них, что они занимаются составлением яда и хотят отравить царя. Низкая хитрость удалась: страшная напраслина, возведенная на Романовых, встревожила и духовенство, и всех знатнейших чиновников, и никто не противился, когда осужденных взяли под крепкую стражу и велели судить. Несмотря на то, что при самом строгом суде, при самых ужасных пытках никого не нашли виновным, несчастные погибли бы по одному доносу, и Бориса назвали неслыханно милосердным, когда он осудил Романовых и всех родственников их — не на смерть, а на одну ссылку и заключение.

Вот сколько жертв принес Годунов своему страху: старшего из Романовых, боярина Федора Никитича, постригли, назвали Филаретом и сослали в Сийский Антониевский монастырь, находившийся в Архангельской области; супругу его Ксению, также постриженную и названную Марфой, — в одну из деревень Заонежских; брата его, второго Романова — Александра Никитича — в Усолье, к Белому морю; третьего — Михаила — в Великую Пермь, в село Ныроб; четвертого — Ивана — в Пелым; пятого и последнего — Василия — в Яренск; зятя их, князя Черкасского, с женой и порученными ей детьми ее брата, Федора Никитича, шестилетним сыном Михаилом и его маленькой сестрой — на Белоозеро. Все их богатые поместья раздали другим вельможам, все дома, драгоценности и деньги взяли в казну.

Избавив себя таким образом от людей, казавшихся для него самыми опасными, Борис думал успокоиться, думал освободиться от всякого страха и, наконец, насладиться счастьем, как вдруг новая гроза загремела над его головой! Случилось то, о чем не думал убийца и в самом величайшем страхе своем, что было для него ужаснее всех прежних опасностей, что поразило его почти смертельным ужасом: разнеслась весть, что царевич Дмитрий, что святой младенец, убитый им в Угличе, жив!..

Самозванец от 1603 до 1605 года

К несчастью, эта весть была несправедлива; это был ужаснейший обман, какой когда-либо мог прийти в голову бессовестного и безбожного человека! Прочитайте рассказ об этом почти невероятном происшествии и подивитесь, какими бесчисленными несчастьями, каким горьким унижением угодно было Богу привести наше Отечество к нынешнему его величию!

В Москве, в Чудовом монастыре, жил старый монах, бывший прежде барином, Замятня-Отрепьев. Видно было, что несчастья заставили бедного старика постричься: лицо его было всегда печально, и правду сказать, недаром печалился Замятия. У него было только два сына, и те оба умерли в молодых летах. У одного из них, Богдана, служившего сотником в стрельцах, остались жена и маленький сын, Юрий, или, как запросто звали его, Юшка. Мальчик был умен, но зол, непослушен, упрям, так что бедная мать, которая была, впрочем, умная женщина и сама учила его грамоте, часто не знала, что делать с негодным шалуном.

Она жаловалась дедушке; но Юрий не боялся и дедушки! Старик горевал вместе с невесткой и утешал ее тем, что когда Юша будет постарше, то будет умнее и добрее. Но не тут-то было! Как только Юрий научился хорошо читать часовник и псалтырь, — а это почиталось в то время большой ученостью, — то ушел от матери и определился на службу в знаменитый дом Романовых, когда еще он был в полном блеске своего счастья. Здесь насмотрелся он на первых вельмож государства, полюбил богатство, окружавшее их, и, завидуя ему, начал жестоко досадовать на свою бедность, несмотря на то, что не имел еще и четырнадцати лет от роду. Хитрый мальчик принялся с того времени искать средства разбогатеть и вести жизнь спокойнее и приятнее той, какую он вел в доме своих благодетелей, и в одно утро вдруг исчез, не сказав ни им, ни деду, ни своей матери о том, куда он отправился. Через несколько месяцев услышали, что он постригся в монахи, назван Григорием и живет в Суздальском Ефимьевском монастыре. Родные его радовались такому известию и надеялись, что пример святой жизни служителей Божиих и их благочестивые наставления сделают, наконец, из непокорного шалуна человека доброго и богобоязненного.

Но Григорий не о том думал: не прошло и года, как он был уже в другом монастыре, потом в третьем, так что в три или четыре года он побывал в нескольких, и, наконец, явился в Чудов монастырь в келью своего деда Замятии. Старик обрадовался, увидев внука. Это был уже не злой шалун, дерзкий со всеми, но умный молодой монах с самой скромной наружностью, с самым тихим нравом, с самым лучшим образованием того времени. Григорий уже научился скрывать свои пороки и показывать хорошие способности, которыми природа щедро наградила его. В короткое время он стал известен патриарху: Иов так полюбил его, что посвятил в дьяконы¹⁶⁴ и взял к себе для переписки и занятия книжным делом. Надо сказать вам, что Григорий славился не только тем, что умел лучше всех списывать, но и тем, что умел даже сочинять молитвы и духовные песни Святым. Сделавшись почти необходимым для патриарха, он бывал с ним часто и во дворце; там завистливый дьякон увидел величие и пышность царей и пленился ими более, чем некогда в доме Романовых знаменитостью и богатством бояр. Удачно исполнив свое прежнее желание и сделавшись из бедного мальчика важным человеком при патриархе, дерзкий Григорий вообразил, что для него нет ничего невозможного, вообразил, что он может сделаться царем! Вместо того, чтобы испугаться такой преступной мысли и помолиться Богу о прощении своего греха, несчастный оправдывал себя рассуждениями о том, что он хотел бы отнять престол не от настоящего государя, а от его убийцы; он думал даже, что Бог избрал его для наказания Бориса. С каждым днем более и более занимался он своими дерзкими намерениями и, наконец, уже начал в шутку говорить Чудовским монахам: «Знаете ли, что я буду царем в Москве?» Почти все, слыша это, смеялись, называли его бесстыдным лгуном и рассказывали друг другу о глупых шутках монаха Григория. Слух о нем дошел через митрополита до самого царя, который тотчас же приказал отправить Григория как безумного в Соловецкий монастырь. Это приказание отдали такому чиновнику, который был в родстве с Отрепьевым, и потому Григорий был уже далеко от Чудова монастыря, прежде чем вздумали искать его.

В то набожное время монахи принимаемы были везде хорошо, и потому Отрепьеву нетрудно было уйти очень далеко от Москвы. Но с его намерением, ужасным для России, не нужно было идти далее Литвы; там всегда были люди, готовые вредить нашему Отечеству. Итак, будущий самозванец отправился прямо в Киев и там искусно распустил слух, что царевич Димитрий был спасен от смерти одним из преданных своих служителей и скрывается в Литве. Готовясь скоро приступить к исполнению своего дерзкого намерения и еще чувствуя необходимость много учиться, чтобы походить на царского сына, Отрепьев снял с себя монашеское платье (по этой причине звали его потом расстригой¹⁶⁵) и в легком наряде Казака отправился учиться военному искусству. У кого же, вы думаете, милые читатели? У Запорожских Казаков, или, лучше сказать, у разбойников, живших грабежом по берегам Днепра. Из этой шайки он перешел в школу Волынского городка Гащи и там учился Польскому и Латинскому языкам.

Имея необыкновенные способности, он скоро успел и в этих познаниях и тогда уже — совсем готовый к исполнению своего дерзкого дела — явился на службу к одному из знатнейших Польских вельмож, князю Адаму Вишневецкому. Добившись притворным усердием благорасположения гордого пана, сильного своим богатством, но недальновидного умом, самозванец с величайшей тайной открывает ему, что он сын Ин. 4, царевич Дмитрий, почитаемый всеми давно умершим, но спасенный от смерти своим верным доктором; что злодеи, присланные Борисом, умертвили сына какого-то священника, а Дмитрия добрые вельможи отправили в Литву, где он и воспитывался. Простодушный Вишневецкий поверил этой сказке; ему приятно было видеть своего прежнего слугу царевичем; ему лестно было благодетельствовать этому царевичу, и как для славы люди часто решаются на самые трудные дела, так и гордый Польский князь решился во что бы то ни стало, возвратить Русский престол законному наследнику Ин. 4. Он сказал об этом намерении своему брату, князю Константину Вишневецкому, и его тестю, воеводе Сандомирскому, Юрию Мнишеку. Они оба были согласны с великодушием своего родственника; последний показал вскоре особенное усердие в этом деле, и вот почему.

У него была прекрасная дочь. Все называли Марину гордой красавицей, потому что она отказывала всем женихам, которые до сих пор искали ее руки. Отец называл ее отказы упрямством, но не принуждал ее, думая, что еще не явился человек, который бы ей нравился. Но как же он доволен был этим в ту минуту, когда в его доме показался будущий царь России. Какая радость видеть свою дочь царицей! Такое блаженство никогда и не снилось старому воеводе! В том, что Марина понравится царевичу, Мнишек и не сомневался: она так прекрасна, так ловка, так хитра. К тому же ей и самой так хочется быть царицей, что она, верно, постарается ему понравиться. Старик не ошибся: несмотря на свою очень непривлекательную наружность, обманщик, которого мы будем называть теперь, как зовут его в истории — Лжедмитрий, понравился гордой Марине, как только она узнала о его знаменитом происхождении. А низкий расстрига не мог быть разборчивым: он полюбил бы прелестную Польскую княжну и в том случае, если бы она и совсем не была хороша, потому что ему нужна была помощь ее родственников.

Итак, все шло по желанию хитреца: Вишневецкие и Мнишек усердно старались предоставить ложному царевичу помощь своего короля Сигизмунда, который проводил большую часть своего времени в молитвах и во всем повиновался католическим монахам и папскому послу. Лжедмитрий знал это и заранее подружился с ними, обещал им не только сам креститься, но и крестить весь Русский народ в Латинскую веру, если они помогут ему взойти на престол. Папа всегда очень желал соединить Римскую церковь с Греческой, и потому его посол чрезвычайно обрадовался, когда мнимый царевич сделал ему такое предложение, и вместе с монахами и Вишневецкими начал просить короля принять под свое покровительство несчастного сына знаменитого государя и дать ему войско, с которым бы он мог завоевать свое наследство. Сигизмунда не нужно было долго уговаривать, да и щедрый царевич не хотел пользоваться даром его помощью: он отдал Польше несколько уездов¹⁶⁶ Северского княжества и, кроме того, подарил своему будущему тестю, Мнишеку, Смоленское княжество, а прекрасной невесте — две великие области: Новгородскую и Псковскую.

Между тем как Польский король и его паны с папским посланником решают судьбу нашего бедного Отечества и, собирая войско, уже заранее радуются тому ужасу, какой они наведут на Россию, — посмотрим, что делается в Москве, где мы оставили царя в неописуемом страхе от одного имени Дмитрия. Как он ни был уверен, что это обманщик и что истинный царевич спит непробудным сном, страх его все-таки не уменьшался. И мог ли он уменьшиться? Это был страх виновной совести, которая говорила ему, что настала минута наказания Божия за его ужасный грех! Как только эта мысль представилась встревоженному уму Бориса, его последнее мужество исчезло, и вместо того, чтобы скорее собрать войско и идти навстречу самозванцу, уже вступившему на Русские границы 16 октября 1604 года, несчастный царь в унынии, в мучительной тоске грешника отчаялся и действовал так слабо, что в прежних многочисленных Русских полках едва собралось до 50 000 человек! И те все шли неохотно. Состояние царя явно показывало его вину: смотря на его робость, на его бледное, унылое лицо, народ удостоверился в истине разглашаемого слуха, что он точно убийца Дмитрия, которого Бог чудесно спас от смерти и теперь возвращает Отечеству. С такими чувствами могло ли и войско усердно защищать Бориса и сражаться с тем, кого считало истинным сыном своих царей. Напротив того, и оно, и весь народ готовы были с радостью встретить его и посадить на престол. Самозванец знал это расположение и сумел воспользоваться им. Вступив в наше Отечество с Поляками и преданными ему Запорожскими Казаками, он стал посылать грамоты к Русскому народу как его настоящий государь, напоминал ему присягу, данную Иоанну IV, просил его оставить похитителя престола и служить законному царю. Это объявление, или манифест¹⁶⁷, так подействовало, что уже не одна чернь, но и все жители тех мест, где он проходил, покорялись ему как настоящему царевичу. Спустя месяц после появления в России ему уже принадлежали города: Моравск, Чернигов, Рыльск, Борисов, Белгород, Волуйки, Оскол, Воронеж, Кромы, Ливны, Елец — одним словом, все области до Новгорода-Северского. Здесь только встретил он сопротивление одного воеводы, оставшегося верным Борису, — Петра Басманова. Но верность и усердие одного человека не могли спасти целого царства. Годунов видел свою погибель в беспрестанных изменах, о которых ему доносили, чувствовал ее в каждом убийственном упреке совести и, будучи не в состоянии переносить долее своих страданий, скоропостижно скончался 13 апреля 1605 года.

В то время измена еще не дошла до Москвы, и древняя столица, исполняя свой долг, присягнула на верность сыну скончавшегося царя — шестнадцатилетнему Федору. Но непродолжительно было царствование этого несчастного государя: через шесть недель его уже не было на престоле! И как вы думаете, милые читатели, кто так ускорил падение всего дома Годуновых и торжество самозванца? Трудно поверить, но это правда: тот же самый Петр Басманов, который за несколько месяцев перед тем так блистательно показал перед всей Россией свою верность и благородство! Борис не знал в то время, как выразить ему свою благодарность: возвысил его в сане, одарил поместьями и, кроме того, из своих рук дал ему золотое блюдо, полное червонцев¹⁶⁸, и две тысячи рублей серебром. Федор, получивший от умного отца лучшее образование по тому веку, заботился с первых дней своего царствования о том, чтобы в такое опасное время дать войску искусного и верного воеводу, и по совету матери и опытных бояр не мог выбрать никого, лучше Басманова. Умилительно было видеть и слышать, как молодой государь, прекрасный и невинный, как ангел, отправляя нового воеводу к войску, со слезами на глазах сказал ему: «Служи нам, как ты служил отцу моему». Казалось, Басманов еще не думал об измене в эту торжественную минуту, потому что с пламенным усердием дал клятву Федору умереть за него; но через несколько дней после своего приезда к войску склонил его к измене и сам присягнул самозванцу. Причина такого низкого поступка первого воеводы того времени не понятна: он очень хорошо знал, что под именем Дмитрия скрывался обманщик, и разве только одно бесчестное желание пользоваться неограниченной милостью самозванца заставило Басманова, до сих пор верного подданного Годуновых, сделаться изменником. Но эта измена решила судьбу дерзкого расстриги: как только герой Новгорода-Северского, никак не хотевший прежде покориться самозванцу, назвал его своим государем, сомнения исчезли: все войско, весь народ — одним словом, вся Россия увидела в нем истинного сына Ин. 4, и везде раздались радостные крики: «Да здравствует отец наш, государь Дмитрий Иоаннович!»

С этим восклицанием шумные толпы народа ворвались 1 июня в Московский дворец и с проклятьями вывели оттуда несчастного Федора, мать и его сестру. Бедная царица молила только о жизни ее милых детей. Народ, всегда склонный к жалости, согласился с ее просьбами, и несчастное семейство было отвезено в прежний собственный дом Бориса; но Лжедмитрий, Басманов и другие достойные служители обманщика не знали жалости, и 10 июня в Москву приехали чиновники с повелением умертвить все семейство Бориса прежде, чем новый царь въедет в столицу. Повеление самозванца было исполнено в тот же день, несчастная царица и ее невинный сын удавлены!.. Необыкновенная красота Ксении остановила убийц: ее оставили живой, но постригли в монахини.

Так ужасен был конец величия, для которого властолюбивый Борис Годунов пролил святую кровь Дмитрия; так явно было наказание Божие над убийцей и всем его семейством!

Поляки в Москве от 1605 до 1606 года

В то время, как правосудие Вечного истребляло весь род одного похитителя Русского престола, другой — еще во всем блеске и счастье веселился в Туле. Тамошний дворец едва мог вместить в себя множество знатных вельмож и бояр, приезжавших к царевичу из всех городов России с поздравлениями. Во всей же Туле собралось тогда более 100 000 человек. Шумные крики народной радости раздавались на городских улицах с утра до вечера: Русские думали, что давно оплаканный народом Дмитрий воскрес для счастья своих подданных, и веселились от всей души. Самозванец старался увеличить веселье народа вином и притворным участием в их радости. Я говорю притворным, потому что он никогда не любил Русских и в любом случае предпочитал им Поляков. Впоследствии это предпочтение было главной причиной его гибели, потому что Поляки бессовестно им пользовались и оскорбляли Русских, как хотели. Моим читателям, верно, досадно будет узнать о том унижении, какое терпели тогда наши бедные предки; но я заранее скажу, что оно будет непродолжительно, что Русские отомстят за себя и что время их счастья и славы уже близко! Вооружимся же терпением, друзья мои, и с твердостью прочтем еще несколько рассказов об их бедствиях. Самыми тягостными были те, которые ожидали их тогда в Москве, куда уже отправился под драгоценным именем святого младенца — бродяга, более достойный презрения, чем последний из его подданных.

26 июня 1605 года, через десять дней после убийства молодого Федора, самозванец въехал в столицу. Этот въезд был чрезвычайно великолепен. Казалось, беглый дьякон Чудова монастыря боялся, чтобы кто-нибудь из Московских жителей не узнал его, и потому старался скрыться под самым пышным нарядом и окружить себя самой многочисленной свитой. Ее большую часть составляли не Русские, а Поляки, Литовцы и Немцы. Польские литаврщики¹⁶⁹ и трубачи, Литовские музыканты, ехавшие впереди, заглушали даже пение молебна, который служили на Лобном месте, где Московское духовенство встретило царя. Такое неуважение к святыне, непривычное для Русских, огорчило их, несмотря на общее веселье праздника. Бедные встревожились еще более, когда вслед за царем и духовенством вошли в соборную церковь Успения и все иноверцы — Поляки, Венгерцы, Немцы и другие: тогда еще не было принято позволять иностранцам входить в церковь, а допущение музыки казалось народу еще большим неприличием. С ужасом подумали многие: «Наш ли это благочестивый государь позволяет греметь музыке во время молебна и впускает в церковь Божию некрещеных! Видно, что он вырос не на своей православной Руси, а у Поляков!» Так рассуждали наши предки, смотря на самозванца в первые дни его царствования, когда его поступки еще не были слишком безрассудны и он несколько старался угождать народу: делал много милостей, возвратил из ссылки несчастных бояр, сосланных Борисом, показал особенную благосклонность к Романовым как своим мнимым родственникам, назначил старшего из них, Филарета, Ростовским митрополитом; удвоил жалованье чиновникам и войску; велел заплатить все казенные долги Иоаннова царствования; отменил разные пошлины. Но все это было только в первые недели; после же коронования, 21 июля, он уже перестал притворяться и явно занимался одними Поляками. Будучи обязан Польше своим величием, он предпочтительно любил эту страну и, восхищаясь ее обычаями и учреждениями, непременно хотел ввести их и у нас. Прежде всего он начал менять порядок в нашей старинной боярской Думе: приказал заседать в ней, кроме патриарха, митрополитам и епископам, и назвал всех бояр Думы сенаторами*. Потом учредил новые придворные чины: великого дворецкого, великого мечника, великого оружничего, великого сокольничего¹⁷⁰,назвал дьяков великими секретарями. Все эти перемены ничего не значили бы, если бы он менял на хорошее только то дурное, что мы имели, и делал бы это, не унижая Русских; но дерзкий Отрепьев был не таков: он обижал подданных своими насмешками, называл их невежами, беспрестанно хвалил одних иностранцев. Смешнее всего казалась ему набожность Русских, которую он для своего извинения называл суеверием. Отрепьев старался противоречить Русским на каждом шагу: например, в то время у наших царей был обычай, чтобы перед обедом священник благословил и окропил пищу святой водой; самозванец не велел делать этого и садился за стол не с молитвой, а с музыкой; дал иезуитам, которых Русские называли некрещеными, лучший дом в Кремле и позволил им служить латинскую обедню. Кроме того, он был расточителен и так безрассудно сыпал деньги на всякие ненужные вещи, что в три месяца издержал более семи миллионов рублей! Одним словом, добрый народ, сначала с радостью поверивший, что это истинный царевич Дмитрий, начал сомневаться, видя его дела и неуважение дерзких Поляков к святыне.

Вскоре нашлись люди, которые знали убежавшего из Чудова монастыря дьякона Григория и находили сходство между ним и царем. Был еще человек, опаснее их — князь Василий Иванович Шуйский, занимавший главное место в числе тех, кто ездил в Углич для следствия об убиении царевича: он знал Дмитрия живого, видел его мертвого и мог присягнуть, что на Русском троне сидел обманщик. Он говорил об этом так громко, что вскоре его слова дошли до ушей первого любимца Лжедмитрия — Басманова, и Шуйский был взят под крепкую стражу, предан суду и приговорен к смерти. Несчастный уже стоял на Лобном месте перед палачом, уже его голова лежала на плахе, и народ, любя всегда Шуйских, происходивших от князя Андрея Ярославича, брата Невского, с горестными слезами смотрел на него, как вдруг раздался крик: стой! Царский чиновник прискакал из Кремля и объявил прощение преступнику. Самозванец, вероятно, побоялся народного мятежа за смерть любимого боярина или, уже слыша о дурном расположении к себе Русских, хотел удивить их своим милосердием, как бы то ни было, но мнимый Дмитрий спас Шуйского на свою погибель.

Народ в минуту объявления этой милости был подлинно в восхищении и славил царя, но через несколько дней, когда восторг прошел, все снова начали толковать о вероятности слов князя Шуйского и о других слухах, носившихся в городе на счет беглого Отрепьева. Мнимый царь, презирая своих подданных, мало обращал внимания на их толки и, выбрав в свои новые телохранители триста Немцев под командованием трех капитанов, Маржерета, Кнутсена и Вандемана, считал себя в полной безопасности, безумно веселился со своими Поляками и в сентябре отправил пышное посольство за невестой.

Но Марина и ее отец не скоро выехали из Польши; гордые Поляки, кичась помощью, какую они оказали Русскому царю, не соглашались на обручение, пока он не прислал 200 000 злотых на уплату долгов воеводы Сандомирского; дары же, посланные невесте, стоили 800 000 рублей, кроме той бесчисленной суммы, которая была издержана на путешествие Марины и ее свиты¹⁷¹ до Москвы.

Это путешествие было единственное в то время по своей блистательной пышности, и едва ли какая-нибудь истинно царская невеста ехала к своему жениху с таким великолепием, как эта гордая Полька к своему мнимому царю-жениху.

Свита воеводы Сандомирского состояла из двух тысяч человек и такого же числа лошадей. Невеста ехала между рядами конницы и пехоты. От местечка Красного повезли ее в великолепных санях, украшенных серебряным орлом и запряженных двенадцатью белыми лошадьми; кучера были в парчовой одежде и в черных лисьих шапках. Во всех селениях встречали ее хлебом и солью; в городах — с драгоценными дарами.

2 мая 1606 года Марина приехала в Москву. У городской заставы¹⁷² ее встретили дворянство и войско. Еще не въезжая в город, невеста пересела в колесницу¹⁷³ с серебряными орлами, запряженную десятью пегими* лошадьми. Музыка раздавалась со всех сторон. Звон колоколов, бой барабанов, пальба из пушек оглушали всех Москвитян. Для них странно и неприятно было видеть, что духовенство не встречало царскую невесту: она была католичка, и самозванец, намереваясь и всех своих подданных сделать католиками, не требовал, чтобы она крестилась. Безрассудный не думал, какое негодование возбуждал он такими поступками в народе, который всегда был чрезвычайно привязан к своей вере и никогда еще не имел царицей иноверку. Бессовестный обманщик сделал еще более: он почтил свою невесту такой честью, какой не имели и самые лучшие и добродетельные царицы: короновал Марину, эту простую Польскую дворянку, венцом Мономаха! На нее надели, как на Русских царей, животворящий крест, бармы и цепь Владимира, помазали миррой¹⁷⁴ и причастили!¹⁷⁵

Эта последняя дерзость совершенно разоблачила царя: все увидели, что он не может быть истинным Дмитрием, и в то время, когда самые шумные свадебные праздники один за другим сменялись при дворе, когда гордые Польские паны, везде занимая первое место, веселились, унижая народ, всегда для них ненавистный, и надеялись по милости хитрой Марины и ее услужливого супруга скоро завладеть всей Россией, Русские, с виду спокойные и равнодушные, но в душе встревоженные и оскорбленные, тайно советовались о средствах спасения святой веры и милого Отечества.

Смерть самозванца 1606 год

Эти совещания происходили в доме того, кто первый осмелился назвать Лжедмитрия обманщиком, кто ужасно пострадал за эту смелость, и хотя потом был помилован, но сохранил в душе жестокое воспоминание о минуте грозившей ему казни, — в доме князя Василия Ивановича Шуйского. Зная лучше всех о смерти истинного царевича, он считал своим долгом вывести Россию из заблуждения, особенно с того времени, когда все дела и поступки самозванца стали явно вредить счастью нашего Отечества. Может быть, вы удивитесь, что он не сделал этого с самого начала; но восхищение народа и его преданность воскресшему Дмитрию были так велики, что никто не поверил бы в то время словам князя Шуйского, и он, верно, сделался бы жертвой своего усердия. Теперь же было совсем другое дело: все ясно видели обман и искренно благодарили человека, который предлагал средство избавиться от стыда называть своим государем беглого расстригу. Князь Шуйский был умен, хитер, решителен; был любим народом как потомок царского поколения и как герой, не страшившийся умереть за правду, итак, ему нетрудно было управлять умами всех бояр, недовольных Лжедмитрием и его Поляками, и мало-помалу составить заговор, в котором участвовали почти все Москвитяне. Он умел склонить на свою сторону и городских чиновников, и военных людей: первые были уверены в согласии народа, вторые — войска. Кроме того, помещики предоставляли от себя усердных слуг, а Шуйские призвали в Москву 20 000 надежных людей из своих собственных деревень.

Все это было приготовлено очень скоро. Заговорщики решились истребить самозванца и Поляков и уже назначили для этого день: это было 17 мая 1606 года, через неделю после свадьбы царя.

Пышные праздники еще не кончились: Лжедмитрий намеревался удивить народ невиданной на Руси забавой — велел построить деревянную крепость за Сретенскими воротами, вывезти туда несколько пушек из Кремля и представить картину приступа. Марина также собиралась повеселить придворных дам маскарадом или, как Русские говорили тогда, собиралась плясать со своими Польками в личинах. Вы догадываетесь, милые читатели, что наши предки называли личинами маски. Надеть маску считалось у них величайшим грехом, и рассказы о приготовлениях царицы к маскараду выводили из терпения самых кротких и покорных людей. Досадуя на такое, по нашему мнению, безбожие, они готовы были на все предложения заговорщиков, особенно когда те прибавляли к своим рассказам описание нового праздника, затеваемого царем. Слушая их, нельзя было не верить, что деревянная крепость строилась не для забавы, а для погибели всех Русских бояр, которые будут на празднике, и что потом самозванец отдаст все места и должности, все богатства и всех их людей своим любимцам — Полякам. Разумеется, что, слыша это, никакой Русский, искренно любивший свое Отечество, не мог отказаться от участия в единодушном восстании. Одним словом, князь Шуйский распоряжался в этом деле с такой осторожностью и благоразумием, что вся Москва уже с нетерпением ожидала назначенного дня, прежде чем самозванец получил малейшее подозрение о том, что происходит около него. Даже накануне 17 мая, когда уже все двенадцать Московских ворот были заняты воинами Шуйского, а городские чиновники ходили по домам с тайным приказанием, чтобы все были готовы защищать церковь и царство и ожидали набата, Лжедмитрий и все Поляки веселились на великолепном празднике, вовсе не думая о том, что ожидало их на другой день.

Все они еще спали глубоким сном, как вдруг в четыре часа утра раздался звон набата во всей Москве и народ побежал из домов на Красную площадь. Там его уже ожидали бояре и воеводы в полном вооружении. Впереди всех был князь Василий Шуйский с мечом в одной руке и с крестом в другой. По его знаку Спасские ворота в Кремле растворились, и вслед за ним туда вошли бесчисленные толпы народа. Набожно приложился он в церкви Успения к образу Божией Матери Владимирской и потом с жаром обратился к народу: «Во имя Божие идите на злого еретика!¹⁷⁶» Этих немногих слов было достаточно для убеждения: тихие толпы, еще в каком-то молчаливом ожидании шедшие за боярами, стали шумными, необузданными и с яростью бросились во дворец. Но там еще не скоро нашли они того, кого искали. С первыми ударами набата самозванец проснулся и в страхе, не зная на что решиться, видя, что уже и храбрый друг и защитник его, Басманов, убит, не мог придумать ничего более, как выскочить в окно. Несчастный злодей вывихнул себе ногу, разбил грудь и голову и упал прямо к стрельцам, стоявшим на карауле в Житном дворе. Однако они не сделали ему ничего дурного, а, напротив, слушая его уверения, что он истинный Дмитрий, убедили собравшийся к ним народ отнести его к царице-инокине¹⁷⁷ и от нее удостовериться, точно ли он сын ее. Печальная государыня была вызвана из кельи и торжественно объявила, что истинный царевич скончался на ее руках в Угличе и что она молчала об этом во все царствование самозванца от одного страха к нему: он угрожал тайно умертвить ее за одно неосторожное слово, сказанное против него. Царица винила себя за свое малодушие, со слезами просила прощения у народа и показала ему портрет маленького царевича: все увидели, что ни одна черта его ангельского лица не походила на расстригу.

Объявление горестной матери решило судьбу обманщика. С него сорвали царскую одежду, еще несколько минут расспрашивали, откуда он, и, не дослушав его рассказов, застрелили. Народ, раздраженный такой неслыханной дерзостью, не скоро оставил в покое и его мертвое тело: всякий, кто хотел, бил и колол его мечами, а потом чернь вытащила его из Кремля и положила на Лобном месте с маской, дудкой и волынкой. Этим наши предки хотели показать склонность самозванца к пляскам, шутовским забавам и музыке.

В то самое время, когда Отрепьев получил достойную награду за свои дела, его гордая супруга и с ней вся ее свита были в ужасном положении: народ с яростью бегал во все дома, где только думал найти Поляков, и везде убивал их. Марина скрылась в комнатах одной из своих придворных дам и была оставлена живой только по просьбе бояр, которые спасли также и ее отца, и Вишневецкого.

Семь часов продолжались убийства и смятение народа. Наконец, все утихло, и к вечеру того же дня Москва была так спокойна, что чужестранцы, жившие в ней, не могли надивиться этой быстрой перемене, тем более, что народ еще не имел царя и даже не знал, кто им будет.

Но эта неизвестность не была продолжительна. Сердца всех стремились к одному человеку, все были уверены, что никто лучше умного князя Шуйского не может управлять Россией, и 19 мая, на третий день после восстания, Василий Иоаннович уже был назван царем. Удивительно было видеть Шуйского в эту торжественную минуту на Лобном месте — там, где за несколько недель до этого он стоял, приговоренный к смерти! Какая чудная перемена! Тогда каждый старался скрыть слезы и свое сострадание к несчастному, невинно осужденному князю; теперь каждый думал только о том, чтобы показать ему свое усердие, каждый называл его избавителем Русского царства. Тогда все боялись одного имени Дмитрия, хотя некоторые уже знали об обмане; теперь тот же самый человек, устрашавший всех собой, лежал безжизненный, в нескольких шагах от нового царя! Всякому позволено было шутить и насмехаться над ним. Этого еще недовольно: и в самой земле не было места телу самозванца. Через три дня его похоронили у большой дороги, за Серпуховскими воротами. Вдруг некоторые из суеверных людей начали говорить, что видели какие-то ужасные чудеса над его могилой и что расстрига, бывший, по их мнению, большим колдуном при жизни, наверно, будет вредить России своим волшебством и после смерти. Итак, чтобы совсем избавиться от него, тело опять вынули из земли, сожгли и, смешав с порохом, выстрелили им из пушки в ту сторону, откуда самозванец пришел в Москву. Бедные Москвитяне думали, что с этим выстрелом далеко отлетят от них все беды, причиненные злодеем.

Несчастное царствование Шуйского от 1606 до 1610 года

Едва ли какой-нибудь государь был несчастнее Василия Иоанновича! Все его добрые намерения не имели успеха, все, что он думал сделать полезного для своих подданных, было не понято ими; все, чем он хотел улучшить их состояние, было дурно принято ими. Например, насмотревшись на ужасное тиранство времен Иоанна Грозного и Бориса Годунова, Шуйский хотел избавить от него Русских на будущее время и дал им новые права и преимущества.

Но что же? Он угодил этим только тем боярам, которые были властолюбивы и желали наслаждаться неограниченной свободой; все же прочие, привыкшие к самодержавной воле своих государей и, может быть, испытавшие, как опасна излишняя власть вельмож, были недовольны новыми постановлениями и говорили, что царь от страха к боярам дает им такую волю. И сам народ, имея в течение одного года четвертого государя, уже не чувствовал прежнего уважения к этому священному званию, и чтобы снова возвратить ему всю его важность и достоинство, нужен был государь смелый, решительный, одаренный необыкновенными способностями. Шуйский не имел их и отличался только чрезвычайной твердостью в перенесении своих несчастий. К тому же он был очень скуп, не любил веселостей, и два торжества, бывшие при нем — коронование и потом его свадьба с молодой княжной Марией Петровной Буйносовой-Ростовской — праздновались так тихо, так скучно, что нашлось много людей, которые пожалели о пышных и веселых пирах самозванца.

Однако все это не принесло бы много вреда Василию, если бы не было главной причины всех его несчастий, истреблявшей всякое доброе расположение к нему Русских. Эта причина заключалась в чрезмерной любви народа не только к самому Дмитрию, но даже к одному его имени! Целый год царствования обманщика, унижение, испытанное при нем, наконец, мощи святого младенца, перенесенные при Василии Иоанновиче из Углича в Москву и открыто поставленные в церкви Михаила Архангела, еще недостаточно убедили легковерных, и почти все они готовы были снова с радостью встретить первого пришельца, которому вздумалось бы назвать себя Дмитрием. Успех же Отрепьева не мог не внушить и другим злодеям желания подражать его дерзости. Итак, новые самозванцы стали являться в самом начале царствования Шуйского. Опаснейший из всех их был тот, которого опять прислали нам Поляки. Эти наши непримиримые враги, мстя Шуйскому за своих соотечественников, убитых в Москве вместе с Отрепьевым, поклялись во что бы то ни стало отнять у него престол. Прежде всего они старались сделать Василия ненавистным народу: увеличивали все его недостатки, представляли в дурном свете все его хорошие качества, говорили даже, что он не может называться законным государем, потому что выбран одной Москвой, а не всеми Русскими областями. (Василий Шуйский был избран через два дня после мятежа в Москве. Узнав о его избрании, все другие области охотно последовали примеру Москвы и присягнули ему как законному государю.) Вместе с этим они распространили слух о том, что во время мятежа в Москве был убит не Дмитрий, а один из придворных, походивший лицом на него; сам же он успел уехать и скрывается теперь в Польше, у своей тещи, в Самборском замке. Люди легкомысленные, всему верившие, ветреники, полюбившие беспрестанные перемены в правлении, злодеи, надеявшиеся пользоваться такими переменами, с жадностью слушали эти рассказы; нашлись даже дерзкие смельчаки, которые начали набирать войско и с ним покорять города именем царя Дмитрия.

В числе таких особенно отличился князь Григорий Шаховский. Он в короткое время возмутил всю землю Северскую и Рязанскую и составил войско из жителей изменивших городов, из стрельцов, Казаков, боярских детей и даже крестьян, толпами приходивших под знамена своего любимца Дмитрия. Подивитесь такому усердию, милые читатели, тем более, что еще никто не видел этого нового самозванца и что одно имя его в течение года покоряло города и целые области. Полякам трудно было найти человека, который согласился бы играть эту опасную роль, и не раньше, чем через год нашелся такой: одни историки называют этого второго обманщика Матвеем Веревкиным, бродягой и сыном какого-то священника; другие — Жидом. С восторгом приняли его во всей южной России. Атаман Днепровских Казаков Заруцкий и начальник Поляков пан Ряжинский — друзья первого самозванца, знавшие наверное, что он был убит, не стыдились служить и второму, как истинному царевичу. Они оба доставляли ему каждый день новых воинов: к Заруцкому приходили Казаки; к Ряжинскому — богатые паны со своими отрядами. С такими усердными помощниками, с доверчивой любовью Русских к имени Дмитрия и второй самозванец так же легко побеждал, как и первый, и в июне 1608 года был уже в двенадцати верстах от Москвы, в селе Тушино.

Наше бедное Отечество находилось в это время в самом жалком положении. Верными царю оставались только отдаленная Сибирь и города: Казань, Саратов, Нижний, Коломна, Новгород, Переяславль-Рязанский. Все же прочее принадлежало мятежникам. Село Тушино стало их столицей. Видя, что Москва не покоряется так скоро, как можно было ожидать этого, судя по другим городам, Лжедмитрий, или, как наши предки называли его, Тушинский вор, укрепил свою столицу валом с глубокими рвами, украсил новыми строениями, обогатил грабежом. Каждый день в Тушине походил на праздник: разного рода веселье и более всего вино и мед манили туда изменников, которых вскоре уже насчитывалось там вместе с Поляками более ста тысяч человек. Все они нетерпеливо желали доказать усердие своему царику (так называли Тушинского вора) и готовы были с радостью умереть за него. Это усердие еще более увеличилось с тех пор, как гордая и бессовестная Марина, отпущенная по просьбе Польского короля в свое Отечество, согласилась на приглашение Тушинского злодея и, забыв Польшу, приехала к нему. Он встретил ее торжественно, как Русскую царицу; она же притворилась так искусно, что все, кто еще несколько сомневался в том, что Тушинский царь был истинный Дмитрий, должны были удостовериться, смотря на его свидание с женой.

С того времени дела его пошли еще успешнее; в одном только случае он не мог успеть никоим образом: верная Москва не сдавалась. Чтобы стеснить ее до последней крайности, он снарядил отряд 30 000 войска под командованием двух Польских панов — Сапеги и Лисовского — взять Троицкую Лавру святого Сергия. Это священное место было всегда прибежищем для наших предков в дни их бедствий, но никогда оно не было так спасительно для них, как в это ужасное время! Лавра соединяла Москву с севером и востоком России: мимо нее лежала дорога в Новгород, Вологду, Пермь, Сибирь, в области: Владимирскую, Нижегородскую и Казанскую. Стало быть, она защищала эти земли от нашествия самозванца; она предостерегала их от позора изменить Отечеству и законному государю. Чувствуя важность такого священного дела, все монахи решились лучше умереть, чем уступить Полякам и Русским изменникам, и сделались совершенными воинами: надели на свои рясы оружие, призывали к себе верных защитников Отечества и вместе с ними сражались так храбро, что, несмотря на свою малочисленность, несмотря на болезни и голод, продолжавшийся у них всю зиму, монастырь уже более года выдерживал жестокую осаду и как будто упрекал в слабости Москву, которая, имея гораздо больше войска и жителей, чем было их в Тушине, не могла решиться прогнать от своих стен дерзкого самозванца и спокойно смотрела, как и остальные города, до сих пор верные Василию Иоанновичу, мало-помалу начали оставлять его и покоряться Дмитрию; как самые ужасные злодейства происходили во всех их городах и селениях; как Русские, изменяя Богу и своей присяге, унижаясь перед недостойными Поляками, казалось, уже потеряли и Отечество, и свою веру.

Невозможно описать, милые читатели, тогдашнего состояния наших предков! Я представлю вам, как говорит о том один из умных и добродетельных людей, живших в то время и собственными глазами видевших все происшествия, — келарь¹⁷⁸ Троице-Сергиевого монастыря Авраамий Палицын: «Россию терзали свои более, чем чужие: проводниками, наставниками и хранителями Поляков были наши изменники. Поляки только смотрели и смеялись над безумным междоусобием. В лесах, в непроходимых болотах Русские указывали им дорогу, берегли их в опасности, умирали за тех, кто обходился с ними, как с рабами. Не было милосердия: всех твердых в добродетели предавали жестокой смерти, бросали с крутых берегов в глубину рек, расстреливали из луков; грудных младенцев вырывали из рук матерей и разбивали о камни. Гибли Отечество и церковь; храмы истинного Бога разорялись, как храмы идолов во времена Владимира. Люди уступали свои жилища зверям; медведи и волки, оставив леса, ходили в пустых городах и селениях. Могилы возвышались, как горы. Граждане и земледельцы жили в лесах или в болотах и только ночью выходили из них обсушиться. Не луной, а пожарами освещались ночи: грабители жгли все, что не могли взять с собой; они хотели видеть Россию необитаемой пустыней».

Вот как ужасно было состояние нашего Отечества в царствование Василия Иоанновича! Несчастный государь, несмотря на всю свою твердость, начал отчаиваться; но Бог, вероятно, умилостивленный усердными молитвами добрых защитников Сергиевой лавры, послал избавителя и им, и всем верным Русским.

Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский от 1609 до 1610 года

Этот избавитель был племянником царя, князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. Прекрасного душой, прекрасного наружностью, необыкновенного превосходными качествами ума и сердца, молодого князя точно можно было назвать существом небесным и утешителем, посланным Богом любимому Им народу в трудное время бедствий.

Когда несчастья Василия Иоанновича достигли высочайшей степени, когда окруженный изменниками, беспрестанно переходившими из Москвы в Тушино и из Тушина в Москву, он уже не находил надежных защитников царства среди Русских, князь Скопин, не раз отличавшийся победами над войском самозванца, был послан просить помощи у Шведского короля. Умный посланник, несмотря на свой двадцатилетний возраст, исполнил самым лучшим образом важное поручение: Шведский король принял истинное участие в бедствиях России и дал князю Михаилу пять тысяч воинов под командованием молодого генерала Делагарди. Сходство высоких характеров, одинаковое благородство, одинаковая любовь к чести и справедливости соединили обоих полководцев теснейшей дружбой. При единодушном желании спасти Россию для двух друзей не было ничего невозможного: Делагарди удерживал корыстолюбивых Шведов, когда, не получая во всей исправности обещанного им жалованья, они несколько раз собирались возвратиться в Швецию; Скопин, не имея казенных денег, платил им собственные. Действуя с таким усердием, в несколько месяцев выгнали они мятежников из всех мест от границ Новгородских до Московских, возвратили под власть Василия все города, через которые проходили; в другие же, отдаленные города посылали для этого чиновников; везде напоминали жителям об их священной присяге, данной законному государю, одним словом, использовали все средства, какие были в их власти, и имели полный успех: 12 января 1610 года верные и благочестивые монахи Троицкой Лавры уже прославляли своего избавителя, князя Михаила, и с радостью смотрели, как бежал от их стен гордый Сапега, шестнадцать месяцев осаждавший знаменитую обитель святого Сергия.

Поляки, жившие в Тушине, узнав о победах Скопина и о том, что он приближается к Москве, немедленно оставили Тушино и разбрелись в разные стороны. Надо сказать, милые читатели, что самозванца там уже не было: он убежал оттуда при первом известии об успехах войск князя Скопина и союзников. Дерзкий обманщик отправился в Калугу, а там собрал новые полки из безрассудных жителей, добродушно веривших его рассказам. Но теперь ему труднее было находить приверженцев: кроме сильного удара, которым Скопин поразил его, еще и другой человек жестоко вредил ему. Это был Польский король. Долго смотря на ужасные беспорядки, происходившие в нашем Отечестве, честолюбивый Сигизмунд рассудил, что для него гораздо выгоднее воспользоваться ими самому, чем помогать негодяю овладеть знаменитым престолом, которого давно добивались Польские короли. Итак, он начал с того, что отправил в Россию новое войско, которому приказано было не защищать, а преследовать самозванца, возвратить от него всех Поляков под знамена короля, и обещал всем Русским мир, спокойствие и счастье, если они свергнут Шуйского с престола и покорятся Польше.

Как только Поляки, уже более двух лет разорявшие Россию с Тушинским самозванцем, узнали о новых распоряжениях Сигизмунда, то вместо того, чтобы покориться воле своего короля, многие из них остались защитниками Лжедмитрия и смело пошли против Сигизмунда. Таким образом, наше бедное Отечество должно было видеть не только междоусобную войну своих собственных сынов, но и кровопролитные ссоры чужеземцев! Сигизмунд уже осаждал Смоленск; Тушинский вор вместе с недостойной Мариной гордился своими последними успехами в Калуге, в то время как князь Скопин разогнал из Тушина остатки Поляков и Русских изменников.

Довольный счастливыми успехами, относя их не к себе, а к чудесной помощи Бога, надеясь довершить избавление Отечества и изгнать из Смоленска Сигизмунда, из Калуги самозванца, молодой герой был в это время счастливейшим человеком в мире. Благодарный народ в порыве признательности называл его не иначе, как отцом Отечества, своим возлюбленным Михаилом! Радостные восклицания встречали и провожали его везде, где он показывался. Не любя Василия Иоанновича и приписывая ему все свои несчастья, Русские — иные шепотом, другие громко — говорили, что никто больше Михаила не заслуживает чести быть царем России и что старый, никакими достоинствами не отличающийся дядя должен уступить престол молодому, храброму, великодушному племяннику, обещающему столько славы Отечеству. Рязанские дворяне осмелились даже торжественно предложить корону Скопину через своего наместника, думного дворянина Ляпунова.

Бескорыстная, великая душа героя, нелицемерно уважавшего несчастного дядю, содрогнулась от гнева при таком предложении. Он с твердостью отверг его, и только слезы и раскаяние спасли от наказания дерзких Рязанцев.

Велик был Михаил, любезные читатели, в эту минуту, лучшую в его жизни! Редко встретите вы в истории царей и царств человека, который отказался бы от престола и отказался бы так искренно, не только не пожалев, но даже не подумав ни одной минуты о великости того счастья, от которого отказывался. Больше того: его невинная душа даже и не понимала, как могло что-нибудь быть выше того счастья, каким он наслаждался, спасая свое Отечество и видя радость и веселье народа, бывшего еще так недавно печальным и близким к отчаянию!

Со сладостным ощущением этого счастья, с самым чистым намерением посвятить свою жизнь милой родине молодой князь вместе со своим другом Делагарди въехал в Москву, где его встретили с различными чувствами: народ — с неописуемым восторгом, дядя — с притворной радостью: он узнал о предложении Рязанцев и уже боялся великодушного князя, слишком любимого всеми Русскими.

Этот страх в Василии возбудил его брат — князь Димитрий Шуйский, надеявшийся быть со временем наследником престола и потому ненавидевший Скопина. С каждым днем больше и больше пугал он брата своими подозрениями, так что царь, хотя и знал, что надо как можно скорее послать помощь к осажденному Смоленску, все еще не мог решиться поручить опять войско Михаилу и, чтобы его медлительность не была заметна, старался отвлечь племянника от его цели пышными праздниками. Беспрестанно кто-нибудь из бояр давал пир в честь избавителя, и на одном из них — на обеде у Димитрия Шуйского — молодой князь вдруг занемог, и через несколько часов его прекрасная душа вместе с лучшими надеждами России отлетела на небо!

Невозможно описать ужас Москвы! Как только страшная весть о неожиданной кончине Михаила разнеслась в столице вместе с рассказами о том, что его болезнь случилась в ту самую минуту, когда он выпил кубок вина, поднесенный хозяйкой дома, княгиней Екатериной Шуйской, — народ с отчаянием и яростью бросился в дом царского брата, и Димитрий едва спасся от смерти благодаря воинам, присланным от государя. Усмиряя народ, старались его уверить, что молодой князь скончался естественной смертью, но немногие верили этому, и почти все подозревали, что в вино, поднесенное знаменитому гостю, был положен яд.

Такое бедственное происшествие могло ли не вооружить весь народ против Шуйских? Они отняли у него того, кто один мог спасти Россию в это трудное время. Все знали, что и Поляки, и самозванец, и Русские изменники боялись только одного Михаила, и все ожидали, что с известием о его кончине они все оживут новыми надеждами. Так и случилось: все они снова обратились к Москве. Один Сигизмунд не хотел оставить Смоленска, но зато он отправил к несчастной Русской столице одного из своих самых умных и храбрых полководцев — гетмана¹⁷⁹ Жолкевского и с ним несколько тысяч войска. К многочисленным врагам Василия Иоанновича прибавился еще новый род злодеев — люди, уверявшие народ, что он был причиной смерти племянника.

Это обвинение, вовсе несправедливое, довершило погибель Шуйского. Число ненавидящих его вдвое увеличилось, и Полякам еще легче было теперь склонять Русских к измене Василию. Они и Русские изменники действовали так усердно, что раньше, чем прошли три месяца после кончины Михаила — 17 июля 1610 года, Василий Иоаннович был вывезен силой из дворца вместе со своей молодой супругой и на другой день был насильно пострижен в монахи.

Но на этом еще не кончились страдания государя, в полной мере заслужившего название несчастного. Впоследствии неблагодарные подданные выдали его как пленника Полякам. Увезенный в Варшаву, он должен был видеть торжество Польши над своим бедным Отечеством, должен был перенести всю тяжесть унижения для Русского царя — быть пленником в Польской столице! Но он перенес его с честью, достойной знаменитой короны, четыре года украшавшей его голову. Это можно заключить из немногих слов, сказанных им в минуту, самую горькую для него и самую приятную для Поляков.

Когда во время торжественного представления Василия при Польском дворе гордый Сигизмунд со всей надменностью победителя принимал своего царственного пленника, сидя на великолепном троне, Поляки захотели, чтобы он поклонился королю, но Василий с благородной гордостью ответил им: «Царь Московский не кланяется королям! По воле Бога я пленник, но взят не вашими руками: меня выдали вам мои подданные — изменники». Такая твердость и чувство собственного достоинства в безнадежном положении удивили Поляков и заставили их уважать Василия.

Оплакивая бедствие милого Отечества, оплакивая собственную судьбу и судьбу своего семейства, Шуйский жил в Гостинском замке близ Варшавы и там скончался 12 сентября 1612 года. Там же умерли и его братья, вместе с ним привезенные в Польшу. Сигизмунд поставил над могилой Василия памятник. Гордая надпись говорила прохожим о торжестве короля и унижении Русских. Поляки двадцать три года гордились этой славной для них гробницей и только в 1636 году принуждены были отдать ее России.

Может быть, читатели мои с сердечным участием и нетерпением спросят меня: «Что же в это время делалось с нашим Отечеством? Кто управлял им, когда его несчастный государь кончил жизнь в земле своих врагов? Кто защищал его? Кто заботился о нем!» Друзья мои! Оно было несчастнее, чем когда-нибудь: в нем не было царя! Этого достаточно, чтобы дать вам понять весь ужас тогдашнего положения наших предков!

Междуцарствие от 1610 до 1613 года

Так называется в нашей истории это несчастное время, когда у Русских не было государя, по всей справедливости называемого отцом народа, и поэтому они испытывали всю горесть сиротства и беззащитности! Оно продолжалось три года и заключало в себе столько бедствий, что я не знаю, с чего начать мой рассказ!

Сказать ли вам о том, что терпели бедные жители Смоленска во время продолжительной осады их города Польским королем? Сказать ли вам о той твердости, с которой они переносили свои страдания, о той неустрашимости, с которой около двух лет защищали свой город, и, наконец, о том геройстве, с которым знатнейшие из них решились лучше умереть, чем сдаться неприятелю. Для этого они затворились в одной из главных городских церквей, зажгли порох, лежавший в церковных подвалах, и взлетели на воздух на виду у удивленных Поляков! Показать ли вам на четырнадцать шатров, раскинутых в окрестностях Смоленска за версту от королевского стана? Эти шатры бедны, некрасивы.

И знаете ли вы, милые мои читатели, кто жил в этих бедных шатрах в глубокую, холодную осень? Не солдаты и офицеры, которые, привыкнув ко всем трудностям войны, легко перенесли бы холод и сырость октябрьских ночей, а знаменитые бояре, приехавшие к Сигизмунду послами от всего Московского народа, чтобы предложить Русский престол его шестнадцатилетнему сыну, Владиславу. Вы, видно, удивитесь такому предложению, друзья мои?

Да, положение наших бедных предков было так горестно, что для своего избавления от несчастий и от своего сильного врага Сигизмунда они не находили другого средства, как назвать своим государем его сына! До такого унижения довел их гетман Жолкевский, уже вошедший в Москву со всем своим войском. Однако Русские покорялись своей судьбе с той мыслью, что Польский королевич, принимая корону их царей, в то же время примет их веру и обычаи; и потому, чувствуя всю важность своего посольства, они выбрали для этого людей, самых выдающихся по уму, добродетелям и преданности Отечеству. Первые места занимали среди них Ростовский митрополит Филарет Никитич Романов и князь Василий Васильевич Голицын. Их свита состояла также из самых знатных дворян и духовенства; злые Поляки заставили их терпеть холод и даже голод в шатрах, разбросанных на Смоленских полях. Более восьми месяцев они их держали там и потом отправили пленниками в Польшу за то, что они не согласились отдать Россию без всяких условий во власть Польского короля. Ужасно было положение этих верных защитников Отечества, этих знаменитых страдальцев за честь Русского престола!

Оставим эту печальную картину. Но на чем же мы остановимся? Описать ли вам состояние Калуги, где в один день Тушинский злодей был убит, а у Марины родился сын, которого она назвала царевичем Иоанном Дмитриевичем! Говорить ли вам о новых замыслах этой презренной женщины, которая вскоре потом подружилась с дерзким атаманом Днепровских Казаков Заруцким и обвенчалась с ним с тем условием, чтобы он посадил на Московский престол ее маленького сына и от имени этого сына управлял бы вместе с ней государством? Представить ли вам южную часть нашего бедного Отечества, которую Крымцы опустошали набегами; Астрахань — где беспрестанно появлялись новые самозванцы; Новгород — где прежний знаменитый друг князя Михаила Скопина-Шуйского, генерал Делагарди, уже действовал как неприятель и, пользуясь всеобщим расстройством, заставлял не только Новгородцев, но и жителей многих других городов выбрать в цари принца Филиппа, сына Шведского короля? Или посмотреть нам, что делается в это ужасное время в самом сердце России, в ее столице — Москве? Итак, остановимся на ней! По крайней мере здесь мы можем отдохнуть! Здесь еще блестит слабая надежда на спасение. Как ни велики несчастья Москвитян, принужденных принять к себе гетмана Жолкевского со всем его войском, принужденных видеть собственными глазами весь ужас власти Поляков над их Отечеством, принужденных, наконец, присягнуть сыну Польского короля, но у них еще есть люди, которые несмотря на бурю, страшно бушующую вокруг них, еще осмеливаются мечтать о спасении, еще не боятся говорить и действовать за погибающую родину!

Это были патриарх Гермоген, не соглашавшийся признать царем Владислава и за то гонимый Поляками; Прокопий Ляпунов, мятежник против Шуйского, впоследствии решившийся направить все усилия на то, чтобы избавить Русских от власти чужеземцев, и князь Трубецкой, второй после него командующий Русским войском, пришедшим к Москве для ее избавления. Третьим отрядом — дружиной Казаков — управлял Заруцкий. Если бы этот злодей не отделил своих желаний от желаний всей России и не сделался защитником безбожной Марины и ее сына, то, вероятно, бедствия нашего Отечества не были бы так продолжительны и Поляков выгнали бы из Москвы в то самое время, о котором мы теперь говорим, то есть в 1611 году; но вместо того, чтобы действовать заодно с товарищами, Заруцкий, думая только о пользе Марины, старался погубить Ляпунова — того, кто первым начал призывать русских на спасение Отечества, кто первым собрал и привел к стенам Москвы полки защитников! С надеждой смотрели на него все Русские, но прежде, чем начались под Москвой важные сражения с Поляками, Ляпунов уже был убит Казаками Заруцкого!

Это последнее несчастье, уничтожив все ожидания наших предков, привело в неописуемое уныние их сердца: они уже не знали, к кому обратиться со своей горестью, кого молить о помощи! Ее уже нельзя было искать на земле: только небесная помощь могла спасти их. И Бог послал ее тем, кто всегда твердо надеялся на Него! Чудесна была эта помощь, любезные читатели; удивительны средства, какие употребил Господь для спасения России; беспредельна должна быть наша благодарность за это спасение! Послушайте рассказ об этом важнейшем периоде в нашей истории и порадуйтесь, что вы родились в стране, так сильно любимой Творцом мира.

Из священного жилища Сергия, некогда усердного защитника России — из Троицкого монастыря — блеснул первый луч надежды для Русских. Тамошние архимандрит Дионисий и келарь Авраамий Палицын первые начали великое дело спасения Отечества. Они уговорили двести стрельцов и пятьдесят монастырских слуг идти на избавление Москвы. Этот небольшой отряд, конечно, ничего не значил по сравнению с силами Поляков, но он был счастливым началом того великого ополчения, которое собралось впоследствии со всех концов России по призванию Дионисия и Авраамия. Они писали грамоты во все города и просили всех их жителей идти против врагов Отечества. Авраамий, увлеченный своим пламенным усердием, даже оставил тихую монастырскую жизнь и был неразлучен с воинами: ободрял их в опасностях, разбирал их споры, мирил поссорившихся и даже сам участвовал в сражениях.

В то время, как это происходило в окрестностях Москвы, наполненной гордыми Поляками, смеющимися над слабыми усилиями монахов Сергиевской Лавры, грамоты Дионисия и Авраамия производили чудо в Нижнем Новгороде. Усердно сходился народ слушать их во всех Русских городах и селениях: отрадно было грамотным людям читать их своим землякам, собравшимся около них и боявшимся прослушать хоть одно слово из умных посланий. Все они готовы были лететь на смерть за милую Родину, но, не зная, как это сделать, проводили время в напрасных толках и, ничего не придумав, печально расходились в разные стороны. Так дошла очередь и до Нижнего; но там случилось иначе: там жил избавитель России! И кто же, как вы думаете, любезные читатели, был этот избавитель? Наверное, вы скажете: какой-нибудь знаменитый и богатый боярин, известный всему государству? Нет, друзья мои, любовь к Отечеству не принадлежит одной знатности и богатству: она равно разлита во всех добрых и благородных сердцах. Избавителем России в горестное время междуцарствия был простой мещанин Нижнего Новгорода Козьма Минин Сухорук, которого мы обычно зовем Мининым.

Какое-то особенное усердие пылало в душе Минина во время чтения грамоты Сергиевской Лавры. Без сомнения, оно зажглось в нем по воле Божией, потому что могла ли высокая мысль спасти Россию, уже погибавшую, уже переданную под власть Поляков и Шведов, уже называвшую своими царями и Владислава, и Филиппа, могла ли эта смелая мысль прийти сама собой простому человеку, не имевшему никаких средств совершить такое чудо? Сам Минин чувствовал, что она внушена ему Богом, по той надежде, какую он имел на успех. Не медля ни одной минуты, он тут же на площади, где читали грамоты, сказал народу: «Вера и наше Отечество погибают, но мы можем их спасти. Не пощадим жизни и имущества для избавления Москвы; продадим свои дома, заложим своих жен и детей и выкупим из беды Отечество. Бог благословит наше предприятие!»

Какие прекрасные слова, друзья мои! Как хорошо, что история сохранила их во всей точности! Если они и теперь восхищают нас, то подумайте, какое действие произвели они на собравшихся Нижегородцев! Прибавьте к тому, что слезы текли по щекам Минина, когда он говорил их, что святой огонь любви к Отечеству блистал в его взорах, что благословение Всевышнего вместе с лучами яркого солнца, озарявшего в этот славный день небо Нижнего Новгорода, лилось на говорившего, и вы не удивитесь, что действие его слов было чудесно, неописуемо. Нижегородцы в один голос вскричали: «Умрем за Русь святую!» — и спасение нашего Отечества было решено. В этом крике соединились все сердца, все души, все мысли, все желания Русских. С Нижегородской площади он раздался во всех отдаленных странах России; он привел к одной цели всех ее верных детей: он воодушевил одинаковым усердием всех ее защитников. Это усердие было беспримерно: оно пылало не только в сердцах мужчин, но также и женщин. Будучи не в состоянии проливать свою кровь за милое Отечество, они приносили ему в жертву все, самое лучшее что имели: все драгоценные украшения, все алмазы и жемчуга со своих богатых одежд.

Скажу вам еще больше, милые мои читатели: даже дети, смотря на родителей, делали то же и, принося к родителям все, что было у них дорогого, просили их отослать в ту же общественную казну народа, куда с таким чистым усердием сыпалось чистое Русское золото. Эта казна хранилась у Минина: он продавал драгоценные пожертвования и на вырученные деньги содержал воинов, со всех сторон сходившихся на защиту родины. Благодаря такому усердию новое войско уже имело все нужное: не доставало только полководца, которому было бы можно поручить спасение царства. Минин и в этом случае вывел из затруднения своих соотечественников. Служив некогда в царских полках, он, несмотря на свои лета, был еще храбр и любил слушать рассказы о делах знаменитых Русских полководцев; почти всех их знал лично и безошибочно мог судить, который из них был первым по достоинствам. Он отдавал это первенство князю Димитрию Пожарскому, уже известному своей любовью к Отечеству, своим усердием к народу, своей в полной мере Русской неустрашимостью. Защищая бедных Москвитян со своими небольшими отрядами против многочисленных Поляков, князь Пожарский за год перед тем был опасно ранен и в это время, выздоравливая от ран, жил в своей деревне, за 120 верст от Нижнего Новгорода.

Вот к нему-то и отправился Минин; его-то умолял от имени всех Русских спасти Россию. Тронутый таким доверием, готовый пожертвовать последней каплей крови за веру и Отечество, Пожарский с восхищением принял предложение народа и, уже не думая о своих ранах, едва закрывшихся, отправился тотчас к войску, с нетерпением его ожидавшему. С этой минуты судьба России изменилась, и торжество Поляков над нашими бедными предками кончилось. Злые враги при первом известии о всеобщем ополчении Русских предчувствовали свою гибель, и первой жертвой их злобы стал патриарх Гермоген: они замучили голодной смертью этого святого защитника церкви и престола, но он умер спокойно, потому что уже знал о приближении к Москве Пожарского, и его праведная душа, расставаясь с жизнью, благословляла воинов и молилась об их успехах.

Народное ополчение, под защитой этого благословения и молитвы, уже соединилось в конце августа 1612 года с войском, более года стоявшим около Москвы. Его командующий князь Трубецкой и Авраамий Палицын с радостью встретили новых сподвижников. Теперь уже для них не страшны были замыслы Заруцкого: слава Пожарского, присутствие Минина, пламенное усердие народа способствовали победе. Вид Московского стана совсем изменился: надежда на милость Бога, всегда помогающего правому делу, оживляла каждое сердце, и несмотря на то, что многочисленное Польское войско под командованием гетмана Ходкевича шло на помощь Полякам, владевшим Москвой, Русские были уверены в победе. 22 августа первые отряды Ходкевича перешли Москву-реку и остановились близ Новодевичьего монастыря. Пожарский и Трубецкой встретили их и сражались три дня. Храбрость была видна с обеих сторон, но победу Русских замедляли Казаки, находившиеся в войске Трубецкого: они вздумали в ту минуту, когда решалась судьба Отечества, спорить о своем жалованье и, говоря, что они еще не получали его, не хотели сражаться. Слава Богу, что в эту ужасную минуту, когда могли погибнуть все великие намерения спасителей России, нашелся человек, который был в состоянии поправить зло, причиненное изменниками Русской чести: то был добрый, неутомимый в усердии Авраамий Палицын. С чувством души высокой и благородной, с трогательными слезами человека, пламенно любившего свое Отечество и боявшегося видеть его погибель, он начал представлять Казакам всю низость их поступка; обещал им вместо денег, которых уже не было ни у него, ни в казне Сергиевой Лавры, всю церковную утварь; умолял их именем Бога и святого Сергия не отказываться от сражения.

Эти убедительные слова, это имя Бога и Его угодника напомнили Казакам об их долге, показали им всю безрассудность, все их малодушие. С раскаянием в сердце, с клятвой победить или умереть полетели они на поле сражения, где счастье уже было на стороне гетмана. Храбрость Казаков изменила его судьбу, но победа все еще оставалась нерешенной, как вдруг Минин, отобрав триста отличных воинов, бросился с ними на неприятелей с тыла. Такое неожиданное нападение смешало Польское войско: его ряды расстроились, а Русские воспользовались этим беспорядком, и славная победа сделала навсегда незабываемым для нас день 24 августа. Более 15 000 Поляков было убито, а остальные с гетманом ушли в Польшу.

Избавясь таким образом от сильного неприятельского войска, посланного на помощь Полякам, князья Пожарский и Трубецкой еще смелее приступили к несчастной столице и окружили ее войском со всех сторон. Поляки, не имея возможности выезжать из города за съестными припасами, видели свою погибель, страдали от голода, который был так велик, что они ели собак, кошек и мышей, но все еще не хотели покориться. Наконец, страшный голод дошел до крайней степени, и 22 октября 1612 года Поляки сдались, а Москва, обезображенная, разоренная, но оживленная надеждами на будущее счастье, приняла с любовью и благодарностью своих храбрых освободителей.

Вслед за этой радостью Русские услышали о другой: Сигизмунд, узнав о поражении Ходкевича и видя, что его войско гибнет в России от голода и наступивших морозов, отказался на время от своих гордых намерений завладеть нашим Отечеством и отправился в Польшу. Но не он один был сильным врагом Русской Земли и опасным искателем ее престола. С другой стороны страшил ее грозой знаменитый Густав Адольф, только что сделавшийся тогда Шведским королем. Он напоминал Новгороду и другим нашим северным городам о клятве, данной ими Делагарди в том, что они изберут царем меньшего королевского брата, принца Филиппа.

Итак, прежде чем верный народ успел порадоваться своей победе, новая буря уже собиралась над его головой! Спасти себя от нее можно было только под могущественной защитой царя, а его у Русских не было! Страх подвергнуться новым бедам и уверенность в том, что счастье России есть всегда дело ее государя, заставили и вельмож, и народ поспешить с избранием того, кому надо было поручить судьбу Отечества. Но как труден был этот выбор после двух неудачных! Царствование Годунова и Шуйского пугало Русских. С горестью вспоминали они снова о несчастной кончине царевича Димитрия и о том, что уже не поколение их прежних царей будет управлять ими. Печально и сомнительно смотрели они на знаменитые дома бояр и не знали, в каком из них искать Надежу-государя! Во время этой нерешительности чувство живейшей благодарности привязывало их к князю Пожарскому, и, как рассказывают некоторые повествователи, многие, увлеченные им, уже думали назвать царем героя-спасителя Отечества.

Утешительно было для князя Пожарского услышать о таком намерении его соотечественников: оно доказывало их любовь и благодарность, а эти два чувства всегда составляют лучшие радости человека. Насладившись ими, знаменитый князь хотел быть достойным их в полной мере, и потому вместо того, чтобы воспользоваться восторгом, которым увлекались благодарные сердца Русских, он отклонил их намерение и был одним из первых, напомнивших вельможам и боярам-избирателям о том, кто имел право на корону России: это был близкий родственник наших царей, племянник незабвенного ангела Анастасии. «Правда, — говорили князь Пожарский и другие бояре, бывшие одного с ним мнения, — он уже не принадлежит свету; наш умный и добрый Филарет — служитель Божий, и к тому же он теперь в Польше, является пленником Сигизмунда; но у него есть сын — шестнадцатилетний Михаил! Вот кто должен быть нашим царем и по праву рождения, и по праву заслуг его предков, и по праву своего воспитания: кельи монастырские и наставление благочестивой матери-монахини ручаются нам за чистоту его сердца! Итак, друзья, пусть будет нашим царем Михаил Романов».

«Да здравствует царь наш! Да здравствует Михаил!» — воскликнуло в один голос все собрание. Так согласно и быстро сделан был этот счастливый выбор! Имя Михаила, произнесенное так единогласно, казалось для всех волей Бога, определением небес. Народ с восхищением повторял восклицания бояр: родство избранного царя с поколением Рюрика, с добродетельной Анастасией удовлетворяло пламенные желания Русских, снова обещало им продолжительное счастье. С чувством радости, уже не боясь за свое будущее, все пошли в церкви благодарить Бога. Вы, наверно, угадаете, друзья мои, что в это время всех приятнее было молиться князю Пожарскому. На совести у него было так чисто, так светло, как будто сами ангелы прилетели за его молитвой и, небесно улыбаясь ему, несли ее к престолу Божию! Память об этом знаменитом и великодушном избавителе нашего Отечества во время его величайших опасностей продлится до тех пор, пока будет существовать Россия и пока Русские будут чувствительны к добродетелям своих предков. Эти добродетели были не перенятые от других народов, но врожденные в их сердцах; они одинаково свойственны были людям всех званий и состояний, и читатели мои, удивляясь славным делам царей, князей, бояр, духовенства и, наконец, простых мещан, в числе которых был Минин, удивятся еще более, когда я скажу, что и крестьяне их могли гордиться героями, достойными в полной мере этого названия! Прочитайте следующий рассказ, и вы поверите этому.

Россия в годы правления первых Романовых *1613–1682 года*

Иван Сусанин и его потомство 1613 год

В нескольких верстах от Костромы есть село Домнино. В нем живут свободные поселяне, которые не платят никому податей, не исполняют никаких повинностей, то есть не мостят дорог, не держат лошадей для почты и проезжих, не представляют рекрутов* на государеву службу, одним словом, не знают никаких тягостей общественной жизни, а пользуются всеми ее выгодами. Этих счастливцев называют белопашцами*. Знаете ли, милые мои друзья, отчего они наслаждаются такой приятной жизнью и кому обязаны всеми своими преимуществами? Это любопытное и трогательное происшествие. Вы, наверное, поблагодарите меня, если я расскажу его. Послушайте же.

В то время, когда сердца всех Русских с согласным, единодушным восторгом назвали своим государем Михаила Романова и уже с нетерпением ожидали известия о том, как примут он и его благочестивая мать, монахиня Марфа Иоанновна, Московских послов, поехавших к ним с усердными мольбами от имени всего народа, Поляки, узнав об этой новости и предвидя, как повредит она их намерению завладеть Россией, решились погубить избранного царя. Шестнадцатилетний юноша, отец которого, пленник в Варшаве, оплакивал бедствия своего Отечества, а мать проводила печальные дни в монастырской келье, не мог быть страшен для сильных и многочисленных врагов, и его погибель казалась для них легкой: все зависело только от того, чтобы сделать это раньше, чем послы успеют приехать к нему и превратить скромное, беззащитное жилище молодого боярина в неприступный, окруженный верными подданными дворец избранного государя.

Рассуждая таким образом, они отправили отряд самых решительных злодеев в поместье Романовых. Это поместье было в Костромской губернии; Романовым принадлежало также и то село Домнино, о котором мы говорили в начале этого рассказа. Отряд Поляков с ужасным намерением уже явился в Домнино: оставалось не более версты до той деревни, где был господский дом, в котором жил молодой Михаил в разлуке с добрыми родителями, тоскуя о несчастной судьбе отца и услаждая свою горесть только свиданиями с матерью-монахиней, жившей в нескольких верстах от него, в Ипатьевском монастыре. Убийцы не знали дороги в эту деревню и случайно встретили крестьянина из села Домнино Ивана Сусанина. Нетерпеливо они начали расспрашивать у него, как им найти поместье нового царя Михаила Федоровича, и, чтобы не показаться подозрительными, злодеи притворились, что посланы от его друзей с тем, чтобы раньше всех поздравить с неожиданным счастьем.

Но Сусанин был умен и сметлив: он скоро догадался, что имел дело не с друзьями, а с самыми жестокими врагами своего господина. По одежде он тотчас узнал в них Поляков, а в то время этого было довольно, чтобы встревожить всякого Русского. Чувствуя, что от его скромности зависела жизнь его боярина, он в ту же минуту решился на всякое пожертвование, чтобы только спасти его. Искусно скрыв радость, которая взволновала его сердце при известии о том, что молодой Михаил Федорович избран царем России, он отвечал на расспросы Поляков самым простодушным рассказом о том, что он очень хорошо знает поместье Романовых, что часто бывает там и может проводить дорогих гостей помещика до самого его дома. Притворное простодушие крестьянина обмануло Поляков: они поверили его словам и велели вести их туда, куда он знает. Что ж он сделал и куда повел их? Совсем в обратную сторону от правильной дороги! А между тем успел еще отправить молодому царю весть об угрожавшей ему опасности. Долго Поляки шли со своим проводником, нигде не останавливаясь, и, наконец, ночью пришли в самый густой, дремучий лес, где никогда никто не проходил и не проезжал. И там еще долго водил их Сусанин, уверяя, что сбился в темноте с тропинки. Наконец, злодеи начали догадываться, что проводник обманывает их, и с гневом сказали ему это. «Нет! — отвечал добрый, неустрашимый Сусанин, уже предвидя свою мучительную смерть. — Нет, не я вас, но вы обманули сами себя. Как вы могли подумать, что я выдам вам нашего государя? Он теперь спасен, и вы очень далеко от его поместья! Вот вам моя голова, делайте со мной, что хотите, я отдаю себя Богу!»

Можете себе представить, милые читатели, какие жестокие мучения были наградой благородному Сусанину за его верность и мужество, за его великодушное пожертвование собой! Злодеи, видя перед собой верную смерть в лесу, где еще не было протоптано ни одной тропинки, где земля была покрыта глубоким снегом, как будто грозившим заморозить их, бросились с неописуемой яростью на доброго слугу Романовых, и ужасны были страдания, какие вытерпел он, умирая от их рук. Но эти страдания были вознаграждены: на небесах Бог принял с любовью прекрасную душу Сусанина; на земле царь по-царски наградил за его усердие и верность: он дал детям своего спасителя земли, лежавшие в окрестностях села Домнино, половину деревни Деревнище, принадлежавшей этому селу, и, наконец, все преимущества и выгоды, которые должны на вечные времена отличать потомков Сусанина от других государственных крестьян. Здесь кстати сказать вам, что эти дети и их потомки носят не фамилию Сусаниных, а Собининых. Это потому, что у Ивана не было сына, а была одна дочь Антонида, которая была тогда замужем за Богданом Собининым и имела двух сыновей: Данила и Константина. Вот они-то и воспользовались наградой за геройский подвиг своего дедушки, и от них-то происходят все белопашцы, которых по последним известиям, насчитывалось уже в 1836 году сто пять душ мужского и сто двадцать одна душа женского пола.

Графиня Растопчина в своем «Собрании стихотворений» посвятила несколько прекрасных строк воспоминанию о Сусанине. Наверное, мои читатели с большим удовольствием прочтут их:

Скромность Романовых

Прекрасная цель, к которой стремилось доброе сердце верного Сусанина, была достигнута почти в то самое время, когда он умирал от рук своих убийц: Московские послы нашли молодого Михаила в полной безопасности у его родительницы в Ипатьевском монастыре. Весело приблизились они к этим священным стенам, заранее радуясь счастью показать свое усердие новому царю раньше всех других подданных. В грамоте, которую они везли к нему, народ так трогательно умолял его принять Русскую корону, эта корона была так знаменита, блеск, окружающий престол, так пышен и приятен, что никто из послов никак не предполагал, что молодой боярин мог хотя бы одну минуту помедлить со своим согласием на такое счастье!

Но как же обманулись эти добрые люди! Они не знали, какая скромность отличала семейство их будущих царей! И Михаил, и его кроткая мать не только не обрадовались, но даже испугались высокой чести, им предложенной! Первый, несмотря на молодость, обычно гордую и высоко о себе думающую, совсем не считал себя способным быть государем обширного Русского царства; вторая, воспитав в смирении свое милое дитя, совсем не приготовив его к величию, еще более трудному по причине чрезвычайной молодости Михаила, и зная, какие опасности окружали в это бурное время Русский престол, видела одни бедствия в неожиданной перемене судьбы своего сына и, проливая слезы, никак не соглашалась благословить его на царство. Напрасно умоляли их послы и все знатнейшие бояре и духовенство: они с твердостью отказывались и согласно говорили, что считают дерзостью думать о таком предложении и никогда не примут его.

Все были поражены неожиданной горестью, лишаясь царя, с таким восторгом избранного, царя, скромность и добродетели которого уже в шестнадцатилетнем возрасте так много обещали народу. Не зная, что делать в этом затруднительном положении, наши добрые предки прибегли к своему обыкновенному помощнику — Богу и, усердно помолясь Ему в соборной церкви Богородицы, пошли с крестами и образами еще раз убеждать государя. Михаил и его набожная родительница вышли навстречу священному шествию, приложились к образам и вместе с ними вошли в церковь. Здесь начались новые просьбы, полились новые слезы; но уже плакала не одна смиренная Марфа, плакал весь народ, умоляя о согласии. Главный из послов, Рязанский архиепископ Феодорит, представлял ей расстроенное состояние России и все несчастья, которые терзали ее с тех пор, как, сиротея без царя, она лишилась своего могущественного защитника и сделалась игралищем иноземцев и собственных злодеев; говорил все самые убедительные слова, которые может найти сердце, любящее Отечество, но видя, что все его слова бесполезны, сказал, наконец, что Бог в день страшного суда спросит у ее сына отчет о делах за счастье того народа, который от него одного ожидал окончания своих бедствий и был отвергнут им.

Эта мысль о суде Божием, о несчастьях соотечественников и о том, что Бог, ниспосылая Михаилу высокую судьбу царя, без сомнения, ниспошлет ему и силы к исполнению всех его трудных обязанностей, заставила ее решиться. Со всем христианским смирением подняла она кроткие, полные слез взоры к небу, взяла за руку сына и, приведя его к образу Богородицы, сказала: «Велик Господь и чудны дела Его! Воле Его никто не может противиться! Тебе, о Матерь Божия, передаю дитя мое, устрой ему и всему православному христианству полезное!»

Такова была молитва благочестивой матери первого из Романовых! Мы видим, как прекрасно исполнилась она, как блистательна слава августейших потомков Михаила, как могуществен народ, живущий под их правлением! Мы видим это и потому имеем полное право разделить тот восторг, который в эту торжественную минуту чувствовали наши предки. Согласие матери обещало согласие сына; и подлинно, скромный Михаил, как ни огорчался опасным величием своей будущей судьбы, как ни боялся всей важности новых обязанностей, как ни умолял и мать, и народ оставить его в счастливой неизвестности, но, наконец, должен был согласиться. Набожный, как и его родительница, он прежде всего объявил перед Богом о своем согласии и, упав на колени, произнес трогательным голосом: «Господи! Да будет воля Твоя! Спаси меня: на Тебя одного уповаю!»

Прекрасна, незабвенна для России была та минута, когда ее новый государь со смирением ангела поднялся с колен и принял первые приветствия своих подданных! Смотря на храм Божий, где все это происходило, на священные лики образов, хранительно осенявших молодого государя, на кроткий вид его матери, стоявшей подле него в святой одежде монахини, нельзя было не сознаться, что Сам Бог посылал России избранного ею царя, с его детской непорочностью, с его глубоким благочестием, с его скромным нравом, с его добрым сердцем! Архиепископ тут же возложил на него животворящий царский крест, а старший боярин поднес скипетр. Это было 14 марта 1613 года.

Спустя несколько дней государь выехал из Костромы и, останавливаясь во многих городах для занятия государственными делами и в монастырях для моленья, не раньше 29 апреля приехал в Москву. Не буду рассказывать вам, друзья мои, с каким восторгом народ встречал его повсюду во время этого путешествия и, наконец, в самой Москве! Вы уже имеете понятие о привязанности Русских к своему царю во время величайшего счастья и их славы и потому можете представить себе, что чувствовали они, встречая во время бедствий того, от кого ожидали облегчения своих страданий, вознаграждения за все перенесенное, новой жизни после своего унижения. В это время Москва, сожженная, разграбленная, обезображенная, перестав считать себя сиротой, не замечала своих печальных развалин и в очаровании радости казалась для всех горделивой, пышной и прекрасной. Зато добрый Михаил замечал эти развалины и, несмотря на все приятные ощущения сердца, не раз утирал слезы, проезжая в день своего въезда по Московским улицам. О! Как хотелось ему утешить бедных Москвитян! Как хотелось скорее возвратить им прежнее их счастье!

Восстановление порядка и спокойствия от 1613 до 1619 года

С первых дней своего царствования Михаил начал заботиться об установлении порядка и в полной мере оправдал надежды Русских, несмотря на все трудности, которые должен был победить, управляя государством, со всех сторон разоряемым. Жестокие враги нашего Отечества еще не смирились: Шведы — в его северных областях, Поляки и их помощники, гетман Запорожских Казаков Сагайдашный — в западных областях, изменник Заруцкий — в Астрахани продолжали свои злодеяния. Первые действовали именем принца Филиппа; вторые — именем Владислава, который, наконец, и сам пришел с войском к Москве требовать Русской короны; третий — с так называемой царицей Мариной еще не оставлял безумной надежды завладеть со временем престолом и, покорив Астрахань, жил там царем и уже отправлял посольства к Персидскому шаху¹⁸⁰ Аббасу, прося его покровительства против Русских.

Вот сколько опасностей угрожало Михаилу! Но с твердостью, осторожностью и благоразумием он всегда находил средства избегать или совсем уничтожать их. Прежде всего он старался избрать в свои советники самых достойных из тех бояр и воевод, которые участвовали в спасении Отечества. Разумеется, первое место среди избранных занимали князья Пожарский и Трубецкой и знаменитый гражданин Нижнего Новгорода Минин. Но последний недолго пользовался своим счастьем. Жизнь при дворе была не по нему; его доброе сердце, привыкшее к простоте, тосковало по родине, несмотря на все царские милости, и спустя три года Минин выпросил у государя позволения оставить свою должность думного дворянина и отправиться домой. В том же году он скончался и погребен в Нижегородской соборной церкви Преображения Господня.

Я уверена, что каждый из моих читателей, кого судьба приведет в Нижний Новгород, обязательно сходит поклониться этой знаменитой и драгоценной для нас гробнице. Знаете ли, кто поклонился ей однажды? Петр, наш незабвенный Петр! Ведь вы, наверное, уже знаете, каким великим государем он считается в истории, где только не говорят о нем; вы знаете, как прославляют его не только Русские, но и все другие народы, знающие Русских! Итак, знаменитый Петр, проезжая однажды мимо Нижнего Новгорода, был в церкви Преображения и, подойдя к гробнице Минина, поклонился ей до земли и сказал: «На этом месте погребен освободитель России!» Как эти слова должны были быть приятны для того, кто заслужил их! Бессмертная душа Минина в небесном мире, может быть, почувствовала их сладость и там так благословила внука, как на земле благословляла деда — за счастье Отечества! Петр был внук того Михаила, к которому мы теперь возвратимся, друзья мои.

Итак, выбрав себе умных и верных советников, наградив всех, кто проявлял усердие в делах Отечества в несчастное время междуцарствия, и простив всех раскаявшихся изменников, молодой государь, коронованный 13 июля того же 1613 года, единодушно любимый народом, покровительствуемый Богом, принялся за устройство царства, почти разрушенного.

Из многочисленных врагов России раньше всех погиб Заруцкий. Усмирить его помог тот самый шах Аббас, от которого он ожидал покровительства. Зная о его злодействах, умный шах не поддался на обман и, уважая царя Русского, выдал его посланнику чиновников Заруцкого. Вскоре потом Заруцкий услышал, что к Астрахани приближается отряд войск, посланных против него из Москвы под командованием князя Одоевского. Злодей испугался и вместе с Мариной и ее сыном бежал на один из островов реки Урал. Но князь Одоевский и там отыскал его, взял в плен и, успокоив бедных Астраханцев, страдавших под жестокой властью бунтовщика, привез его в Москву. Здесь и он, и сын Марины были казнены, а сама она умерла в темнице.

Освободив Россию от этих внутренних врагов, молодой царь в то же время старался усмирить и внешних врагов. Заботясь гораздо больше о спокойствии подданных, чем о распространении своих владений, он благоразумно согласился на мир со Швецией. Этот мир, заключенный в 1617 году в Столбове, близ Тихвина, не был выгоден Михаилу, потому что он должен был уступить Швеции Ингерманландию¹⁸¹ и Карелию и отказаться от своих прав на Лифляндию и Эстляндию; но зато Новгородская область благословила умеренность своего царя, и несчастные ее жители отдохнули от бедствий, которые они несколько лет терпели от Шведских войск и Делагарди.

В следующем 1618 году Михаил заключил мир и с Польшей. Читатели знают, что Владислав вместе с атаманом Сагайдашным был уже под стенами Москвы. Ему очень хотелось надеть на себя Русскую корону, и потому неудивительно, что он даже разбойников брал в свои союзники: Запорожские Казаки со своим атаманом были настоящими разбойниками. Кроме того, Владислав привел с собой наемное войско Венгров и Немцев и старался, насколько мог, настроить против царя жителей всех областей, мимо которых проходил; но все это было напрасно: пятилетнее правление так утвердило Русских в их привязанности к Михаилу, так явно показало им все его прекрасные качества и все умные распоряжения, так убедило их в мысли, что он один может спасти их Отечество от погибели, что жадный Польский королевич почти везде встречал отказы на свои непорядочные предложения и разве что силой мог заставить жителей некоторых городов и селений изменить законному государю.

Другим препятствием для осуществления намерений Владислава были храбрые полководцы Михаила, среди которых больше всех отличались князья Пожарский и Трубецкой, окольничий Годунов и воевода Жеребцов. Первые три заставили Владислава отступить от Москвы, последний — от Троицкого монастыря. Это священное место, так часто защищавшее наше Отечество, опять спасло его: здесь Владислав в первый раз почувствовал невозможность завладеть престолом России и отказался от этого безрассудного намерения. Он послал в монастырь к воеводе Жеребцову и келарю Авраамию грамоту, в которой писал, что соглашается переговорить о мире. Вы можете представить себе, друзья мои, что после всех ужасов, которые происходили в России из-за этой продолжительной войны с Поляками, наши предки очень обрадовались предложению королевича, и царь Михаил Федорович тотчас отправил в монастырь для мирных переговоров одного из своих первых бояр Шереметева с двумя дьяками: Болотниковым и Сомовым. Они встретились с Польскими министрами и чиновниками в деревне Деулино, лежавшей в трех верстах от монастыря, и после многих споров с обеих сторон согласились помириться на четырнадцать лет и шесть месяцев.

Это перемирие дорого стоило России: она должна была уступить Польше много своих городов, и в том числе: Смоленск, Чернигов, Новгород-Северский и Стародуб. Но эта потеря вознаграждалась тем, что все Польские войска оставляли Россию и родитель Михаила, знаменитый Филарет Никитич, получал свободу после длительного плена в Варшаве.

Не знаю, что описать вам, милые читатели мои, — ту ли тихую небесную радость отца, которую чувствовал добродетельный Филарет в минуту, когда узнал, что Бог так милостиво вознаграждал его продолжительные страдания и с такой славой возвращал на Родину в объятия милого сына и царя, уже несколько лет прославляемого народом, или то пылкое, неограниченное восхищение, каким наполнялось сердце сына при одной мысли о близком свидании с нежным родителем? Вам не понять еще, наверное, высокое, святое чувство этого счастливого отца, и вашим юным сердцам гораздо ближе сыновья радость молодого Михаила.

Итак, послушайте об этой радости. В то время во всей России говорили о ней. И старики, и дети рассказывали друг другу о том, с каким нетерпением ожидает царь своего отца, какие почести готовит ему, с какой заботой посылает государственных чиновников встречать его во всех городах, где он будет останавливаться! Михаил выехал из Москвы навстречу к своему отцу и, увидев его, упал перед ним на колени, несмотря на свое царское достоинство!

Михаил в этот счастливый день не хотел радоваться один. Он осыпал милостями своих подданных, простил всех преступников, освободил всех заключенных и, наконец, заложил каменную церковь во имя того святого, чья память праздновалась в день возвращения Филарета.

Со времени этого возвращения счастье России еще более утвердилось. Со свежими, юношескими силами Михаила, с пылким усердием его молодого сердца соединилась вся зрелость ума, вся долговременная опытность его родителя. Как благодетельно было для России это соединение! Все государственные дела шли в стройном порядке; сын с уважением принимал малейшие советы отца; отец не имел другой цели, кроме счастья и славы России. Во всех царских грамотах писали так: «Государь, Царь и Великий Князь Михаил Федорович всея России, и отец Его, Великий Государь Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всея России, указали…» Филарет Никитич посвящен был в патриархи вскоре после приезда из Польши, но только одни неотступные просьбы сына, бояр и всего народа заставили добродетельного и смиренного митрополита принять это высокое звание.

Царица Евдокия

Первой супругой Михаила Федоровича была Мария Владимировна, княжна Долгорукова. Они нежно любили друг друга и потому были очень счастливы, но это счастье исчезло, как сон: молодая Мария скончалась через несколько месяцев после своей свадьбы. Печальный царь неутешно плакал по ней и долго не мог решиться выбрать другую супругу, несмотря на то, что народ пламенно желал, чтобы его добрый государь за все труды и беспокойства был снова награжден счастьем семейной жизни. Не один раз подданные Михаила даже просили его об этом, но царь продолжал отказываться: для него довольно было любви его добрых родителей. Но когда и они начали советовать ему выбрать другую супругу, Михаил Федорович решил исполнить их желание и в январе 1626 года приказал по обычаю прежних Русских царей привести ко двору прекрасных девиц из знатнейших фамилий в государстве.

Красавицы не с таким страхом собирались на этот съезд, как в то время, когда Иоанн IV выбирал свою первую супругу. Слух о кротости и любезных качествах Михаила был так отличен от того, что говорили о Грозном, что все молодые боярышни, назначенные к выбору, с радостью спешили в Москву и с самыми приятными надеждами входили в государев дворец. Их было шестьдесят. Каждая из них имела при себе прислужницу. Эти прислужницы оставались с ними во дворце, пока они находились там.

В назначенный день молодой государь вместе со своей родительницей пришел к невестам, некоторое время смотрел на прекрасное собрание красавиц, но его взоры равнодушно переходили с одной из них на другую и вовсе не восхищались ни их привлекательными лицами, ни пышностью нарядов. Вдруг выражение этих взоров изменилось: они приветливо остановились на девушке, робко притаившейся несколько поодаль от блистательных княжон. Повязка ее не сияет алмазами, простой темненький сарафан¹⁸² не украшен золотыми нашивками, на прекрасной шее и руках не перевиваются зерна крупного жемчуга, но едва приметны несколько ниточек разноцветного бисера. Кто бы подумал, что на эту девушку, так скромно одетую, на эту девушку, по всему походившую на прислужницу какой-нибудь знаменитой боярышни, можно было хотя бы один раз взглянуть в той комнате, где было шестьдесят пышных красавиц? Но молодой царь взглянул на нее и не захотел глядеть ни на кого больше. Ее кроткое, милое лицо решило выбор, и сердце Михаила в ту же минуту назвало ее своей супругой. Однако никто еще не знал этого намерения в то время, когда царь вышел из комнаты: он должен был прежде всего объявить его своей матери. Как удивилась Марфа Иоанновна! Сначала она старалась изменить мысли своего сына, предупреждая, что его выбором огорчатся знатнейшие бояре, отцы и родственники собравшихся невест; но потом, увидев его твердую решительность, согласилась. Послали узнать имя счастливицы; оно было — Евдокия Лукьяновна Стрешнева, дочь Можайского дворянина.

Евдокия, отец которой, несмотря на свое старинное дворянство, был так беден, что сам обрабатывал свое поле и жил в маленькой деревушке, приехала в Москву прислужницей при своей дальней родственнице. Эта родственница была горда, своенравна, и потому бедной Евдокии с ее тихим и кротким нравом часто случалось плакать от горя; но чтобы иметь возможность помогать отцу, добрая девушка терпеливо переносила все, никогда не жалуясь и надеясь, что Бог вознаградит ее когда-нибудь за труды и терпение. В каком неописуемом положении она находилась в то время, когда надежда ее исполнилась и Бог в самом деле наградил ее доброе сердце таким блистательным образом! Считая свое неожиданное счастье этой драгоценной наградой, она приняла его с радостью и смирением и была на царском троне еще приветливее и добрее, чем прежде в своем бедном состоянии. Это чувствовала больше всех ее молодая родственница, которая прежде так грубо обходилась с ней и теперь не знала, как благодарить добрую царицу за ласки, которыми она старалась доказать, что простила все нанесенные ей обиды.

С такой добродетельной супругой Михаил Федорович не мог не быть счастливым. Ее любовь сглаживала его огорчения, связанные с управлением государством, расстроенным во всех частях, укрепляла его мужество в неудачах, увеличивала радость в счастливых окончаниях дел, предпринимаемых для пользы любимого народа. Наконец, почтительная привязанность Евдокии к благочестивым родителям Михаила, соединяя еще нежнее царское семейство, давала ему то счастье, каким редко можно наслаждаться на троне.

Продолжение царствования Михаила Федоровича до его кончины от 1619 до 1645 года

Но несмотря на все свое семейное счастье, увеличившееся впоследствии в результате рождения двух дочерей, а в 1629 году — рождения наследника престола, царевича Алексея, у Михаила Федоровича бывали минуты, когда его не могли развеселить ни нежность супруги и родителей, ни ласки детей. Это бывало тогда, когда какие-нибудь новые опасности угрожали его подданным, какие-нибудь несчастья растравляли их свежие, еще незажившие раны. Такого рода огорчения чаще всех причиняли доброму государю наши неугомонные соседи, Поляки. Их королевич Владислав, несмотря на заключенное перемирие, несмотря на свое обещание отказаться от всех требований на Русское царство, все еще тайно тешил себя надеждой рано или поздно завладеть им. В 1632 году умер его отец Сигизмунд III, и Владислав, став его наследником, не постыдился во время своего восшествия на престол принять на себя вместе с именем короля Польского и имя царя Московского.

Такая дерзость не могла остаться без наказания, и, зная, как гибельно было всякое нашествие Поляков на Россию, осторожный Михаил вынужден был предупредить Владислава и послать войско к Смоленску. С горестью видя этот знаменитый город в руках непримиримых своих врагов, царь хотел возвратить его. Русские радовались такому намерению и надеялись, что оно будет удачно: войско состояло из 100 000 человек и было под командованием знаменитого воеводы Михаила Борисовича Шейна. Шейн прославился в том же самом Смоленске во время продолжительной и несчастной осады этого города Сигизмундом. Мои читатели, наверное, помнят, какую отчаянную храбрость проявили тогда Смоляне и как многие из них, будучи вынуждены сдаться, решили лучше погибнуть ужасной смертью под развалинами взорванной церкви, чем быть пленниками Поляков. Первым пример этой неустрашимости, этой пламенной любви к Отечеству подал жителям Смоленска их градоначальник Шейн. Зато, когда Поляки взяли Смоленск, Шейн стал их первой жертвой. Бесчеловечно погубив все его семейство, они отправили его самого пленником в Варшаву. Он прожил там девять лет и возвратился в одно время с Филаретом Никитичем. В его душе пылала непримиримая ненависть к Полякам — убийцам его супруги и детей; кому же, как не ему, можно было поручить возвращение того города, где он был счастлив вместе с его жителями, и отомстить его врагам? Так думал государь, так думали все. Но вышло не так! Подивитесь, друзья мои, что рассказывают современники об этом странном, удивительном для Русских происшествии.

Шейн уже подошел с войском к Смоленску и тотчас приказал идти на приступ. Воины быстро взлетели на стены, но вдруг сзади, из их собственного лагеря, стали стрелять в них из пушек! Пораженные ужасом, в недоумении, несчастные не могли продолжить своего дела и вынуждены были отступить. Причина такого поступка осталась невыясненной. Одни писатели называют это ошибкой, произошедшей из-за торопливости воеводы, не рассмотревшего своих; другие приписывают это его измене; третьи, и самые достоверные, говорят, что изменником был не он, а командир наемного войска, генерал Лесли. Как бы то ни было, но Русские отступили и уже на протяжении всей несчастливой войны чувствовали влияние этой жестокой неудачи: уныние распространилось по всему войску и с каждым днем увеличивалось, особенно с того времени, как оно услышало, что сам король идет к Смоленску.

Огорченный царь, узнав об этом жалком положении воинов, на которых сильно надеялся, послал на помощь к ним новые полки под командованием князей Черкасского и Пожарского. Но прежде, чем они успели дойти до Смоленска, Владислав с сильной армией был уже там и не разбил, а как будто какой-то волшебной силой победил Русских: они почти без сопротивления начали отступать и так скоро и с таким, казалось, страхом, что всю свою артиллерию, все военные снаряды и весь обоз оставляли неприятелю, а знамена даже положили перед королем! Одним словом, Русское войско не узнавало самого себя в этом постыдном деле, а иностранцы, бывшие в нем, и сам король Польский не верили глазам своим! Когда же весть об этом разнеслась по России, все в один голос сказали, что Русские не способны на такую трусость, что в этой легкой победе Поляков есть что-то особенное, что главный воевода, должно быть, изменник и Шейн — еще так недавно любимый и уважаемый всеми своими соотечественниками, Шейн — надежда государя и народа, стал ненавистным для всех и заплатил жизнью за свою вину и несчастье.

Вот какие огорчения оставляли глубокие следы в чувствительной душе Михаила. В то время, как он их испытывал, Владислав наслаждался победами, и только имя князя Пожарского остановило его блестящие успехи: как только он услышал, что избавитель России приближается к Смоленску, тотчас проявил готовность к миру и, чтобы не продолжать войну, которая могла дурно кончиться для него, несмотря на самое лестное начало, согласился на многие требования Русских. Например, он обязался возвратить им большую часть сокровищ, увезенных Поляками из Кремля, отдал тело царя Василия Иоанновича Шуйского, а что всего важнее — отказался навсегда от имени царя Русского. Но Михаилу Федоровичу не удалось возвратить при этом мире ни одного из городов, отданных Полякам в 1618 году, и, кроме того, он должен был отказаться от всех своих притязаний на Ливонию, Эстляндию и Курляндию.

Судьба, уменьшая владения Михаила на западе, увеличивала их на востоке: храбрые Казаки, следуя примеру знаменитого Ермака, помогали Русским купцам распространять торговлю в завоеванной им стране и с каждым годом далее и далее проводили их караваны, так что уже около 1635 года почти вся Сибирь до Камчатского моря принадлежала Русским. Города, один за другим строившиеся там, оживляли леса и пустыни нового царства, знакомили его диких жителей с основами цивилизованного общества, доказывали заботу государя о его самых отдаленных подданных. Туринск, Енисейск, Ирбит, Якутск и многие другие города Сибири были построены в это время. В Туринске тогда же была открыта первая железная руда в России.

Заботясь об устройстве всех частей своего государства, Михаил Федорович издал также важный указ о крестьянах. Надо сказать вам, милые читатели, что в старину наши крестьяне имели право переходить от одного помещика к другому. Вы легко можете себе представить, сколько беспорядков происходило из-за этого: своевольные крестьяне то сами беспрестанно переходили от одного господина к другому, то богатые помещики переманивали их от бедных, чтобы заселять свои обширные земли. Во время междуцарствия эти беспорядки дошли до крайности: крестьяне целыми селениями переходили с одного места на другое и дорогой, не боясь наказаний, совершали разбои и даже убийства. Михаил Федорович в самом начале своего правления обратил на это внимание, но, воюя со Швецией и Польшей и усмиряя самозванцев, разорявших наше бедное Отечество, он не мог до 1625 года издать решительный указ о крестьянах. В этом году вышел указ о том, чтобы всех их переписать и оставить навсегда при тех деревнях и поместьях, при которых они будут записаны. С тех пор кончились своевольства всякого рода. Помещики стали больше заботиться о людях, которые должны были всегда оставаться у них. Крестьяне, зная, что уже не могут иметь других господ, больше старались заслужить их любовь и прилежнее работали на тех полях, которые уже не смели оставить.

В 1634 году скончался великий помощник царя в трудном деле правления — его родитель патриарх Филарет Никитич. Твердо помня все его наставления, Михаил с такой же, как и прежде, славой продолжал свое царствование и до самой своей кончины, последовавшей 13 июля 1645 года, остался тем благодетельным ангелом России, который, казалось, был послан ей с небес, чтобы воскресить ее умирающие силы и, разогнав темную ночь безнадежности, пролить на все ее существо прекрасный свет новой жизни.

Боярин Морозов и народные мятежи от 1645 до 1649 года

Сын и наследник скончавшегося государя, пятнадцатилетний царевич Алексей, был еще так молод, что не мог царствовать без советника. Судьба в этом случае не была к нему так милостива, как к его родителю, и первый его советник вовсе не походил на благочестивого руководителя Михаила, великого патриарха Филарета. Это был боярин Борис Иванович Морозов, человек гордый, завистливый, жадный до богатства.

Будучи очень хитер, он научился с самых ранних лет скрывать свои пороки под такой приятной и обманчивой наружностью, что все считали его лучшим из бояр, и Михаил Федорович даже поручил ему воспитание наследника. Хитрый наставник скоро понял прекрасное сердце своего воспитанника: оно было чувствительно и благородно, оно обещало вечную привязанность к тому, кто умел ее заслужить, и Морозов начал пользоваться всеми возможностями, чтобы показать свои мнимые достоинства, чтобы пленить ими всех окружавших царевича и таким образом неприметно завладеть нежной душой младенца, доверчиво полюбившего своего умного, всеми восхваляемого воспитателя.

С каждым днем эта любовь увеличивалась, и, когда Алексей Михайлович вступил на престол, Борису Ивановичу не оставалось желать ничего больше: он стал первым вельможей в государстве.

Молодой царь никого не уважал так, как его, ни для кого не делал так много, как для него. Гордый боярин, преуспев в своих намерениях, став настолько знаменитым, насколько это возможно будучи подданным, осмелился возвыситься еще больше: в 1648 году Алексей Михайлович выбрал по его совету себе в супруги дочь дворянина Ильи Милославского Марию; а в 1649 году Морозов женился на сестре молодой царицы — Анне.

Став таким образом близким родственником царя, гордый честолюбец уже не считал нужным скрывать свои истинные качества и мало-помалу начал показывать народу свое настоящее лицо. Только перед государем был он еще прежним, с виду добродетельным Морозовым, только государь мог еще любить его; все же другие его вскоре возненавидели, потому что корыстолюбие приводило его часто к делам самым несправедливым. Благодаря его стараниям, все важнейшие государственные должности были заняты его родственниками Милославскими или их друзьями и приверженцами, среди которых отличались своей дерзостью окольничие Плещеев и Траханиотов. С ними, а иногда и со своим тестем, боярином Ильей Милославским, Морозов обдумывал новые планы, изобретал новые способы наживы, налагал новые подати на подданных кроткого и правосудного Алексея, совсем не подозревавшего своих бояр в такой недобросовестности. Богатые, жертвуя своим состоянием, еще могли переносить притеснения царских любимцев, но ужасна была судьба бедных! У них часто отнимали последние крохи, и они все еще не роптали громко, все еще помнили, что жестокий притеснитель их женат на сестре царицы! Наконец, наложили тягостную подать на продукты первой необходимости: на соль, хлеб, мед и другие. Это было уже выше сил несчастных — они заговорили. Но их жалобы не доходили до государя; осторожные любимцы не допускали их до стен дворца: они знали, как добрый царь любил своих подданных. Вельможи, не участвующие в притеснениях, разорявших бедных людей, не смели доносить на царских родственников; итак, недовольные решились сами управиться со своими притеснителями, и страшный мятеж вспыхнул в Москве. Шумные толпы ворвались в дома ненавидимых ими бояр. Прежде всего ограблены были великолепные палаты¹⁸⁴ Бориса Ивановича, потом Плещеева, Траханиотова, думного дьяка Чистова. Трое последних были убиты; первого бунтовщики не нашли дома и, думая, что он скрылся во дворце, побежали в Кремль и в бешенстве требовали, чтобы царь выдал им Морозова и Милославского.

Государь, огорченный дерзостью народа и печальной новостью о том, что его любимцы оказались преступниками, вынужден был силой усмирить мятежников и своим царским заступничеством спасти от смерти Морозова и Милославского. Народ остановился при виде царя и, вспомнив, что Милославский — его родственник, прекратил свою месть и отдал его на суд Божий.

Но ропот недовольных раздавался не в одной Москве: Алексей Михайлович едва успел усмирить мятежников в столице, как получил известие о беспорядках, происходивших в Пскове и Новгороде. Причина везде была одинакова, и те же притеснения, от которых взволновались Москвитяне, вывели из терпения и Псковитян, и Новгородцев. Первые в этом случае убили своего градоначальника и всех тех чиновников, которых считали друзьями и приверженцами Морозова, они даже осмелились противиться войску, которое государь послал против них, и с трудом опомнились только тогда, когда духовенство с грамотами от царя и патриарха прибыло к ним из Москвы.

Бунт Новгородцев начался так же ужасно, но кончился скорее, потому что там был человек, умевший усмирить его, жертвуя собой. Это был тамошний митрополит Никон, о котором вам надо узнать подробнее, мои читатели; он занимает важное место в нашей истории.

Патриарх Никон от 1649 до 1654 года

В деревне Вельяминово близ Нижнего Новгорода жил крестьянский мальчик Никита. Его бедные родители заметили в нем с самых ранних лет большую охоту к ученью и потому очень обрадовались, когда один добрый монах из монастыря, находившегося недалеко от Нижнего Новгорода, вызвался выучить его грамоте. Мальчик же обрадовался больше их и начал так прилежно твердить свои уроки, что за короткое время уже научился читать часовник¹⁸⁵ и псалтырь¹⁸⁶. В старину это были первые книги, даваемые детям, начинающим читать. Я думаю, вам не нужно говорить, друзья мои, что часовник — это книга, заключающая в себе службу часов, а псалтырь — псалмы¹⁸⁷ Давида. Маленький Никита, проводя почти все свое время в монастыре, полюбил монашескую жизнь и, когда вырос, очень хотел постричься там, но его родителям это не нравилось: они тосковали по милому сыну, просили его не разлучаться с ними и со светом так рано, и Никита послушался их, оставил монастырь, а чтобы совершенно успокоить и утешить их, женился и жил с ними. Его благочестие и знание всей церковной службы скоро обеспечили ему место приходского священника. Никита был совершенно счастлив и доволен своей судьбой. Вдруг у него умирают родители, потом все дети. В сильном горе он подумал, что Бог хотел показать ему этими несчастьями, что он предназначал его не для светской, а для монашеской жизни. Как только пришла ему в голову эта мысль, он уже не мог больше оставаться в свете, уговорил свою жену расстаться с ним и уехал на остров Анзерский, расположенный в Белом море, недалеко от Соловецкого. Там был в то время монастырь, называвшийся Анзерский скит¹⁸⁸. Этот монастырь славился строгими правилами монахов: сюда-то спешил Никита и вскоре после своего приезда постригся и был назван Никоном.

Его примерная жизнь, несмотря на отдаленность пустынного острова, обратила на себя внимание высшего Московского духовенства, и Никон был сделан настоятелем Кожеозерского монастыря на Онежском озере. Мои читатели знают, что это озеро гораздо ближе к нашей древней столице, чем Белое море, да к тому же и Никон был теперь уже не простым монахом, а начальником монастыря и, значит, занимался вопросами, для решения которых должен был ездить в Москву. Вот в один из таких приездов ему и удалось увидеть царя. Алексей Михайлович, умевший быстро различать людей и ценить их истинные достоинства, заметил необыкновенный ум Никона, и его повелением настоятель неизвестного Кожеозерского монастыря был поставлен архимандритом Новоспасского монастыря в Москве. В этом звании Никон провел счастливейшие дни своей жизни. Его душа не имела еще и тени того честолюбия, каким овладела она впоследствии; она наполнена была только пламенной любовью к Богу, неограниченным усердием к государю, нежным состраданием ко всем ближним. Помогать несчастным и просить за них царя было единственным занятием архимандрита Никона в то время, когда он не стоял на молитве. Его любимым днем была пятница: в этот день он ездил к государю. Алексей Михайлович так любил разговаривать с умным архимандритом, что приказал ему каждую неделю приезжать во дворец. Здесь-то совершилось множество добрых дел, которые прославили Никона! Здесь-то он был ходатаем за всех обиженных, за всех несчастных, не имевших случая и возможности излить свои жалобы самому государю. Алексей Михайлович, уверенный в справедливости поступков своего любимца, исполнял все его просьбы, и часто добрый Никон прямо из дворца спешил в жилища страдальцев отнести щедрое пособие или живительное царское слово… Так прошли три года, и архимандрит Новоспасский стал митрополитом Новгородским.

С теми же добродетелями, с той же любовью к народу Никон приехал к месту своего нового назначения. И здесь он сыпал благодеяния царские: устроил за счет казны четыре богадельни, где жили спокойно и счастливо старые люди и дети-сироты; смотрел за тем, чтобы чиновники хорошо исполняли свои обязанности; посещал темницы и, находя там иногда невинно заключенных, докладывал о них царю, с которым не только часто переписывался, но даже и виделся, так как Алексей Михайлович приказывал ему каждую зиму приезжать в Москву. Во время этих свиданий и сладких бесед Никон просил царя о тех милостях для жителей Новгорода, о которых они умоляли его перед отъездом.

Но подумайте, друзья мои, насколько неблагодарными оказались Новгородцы, или лучше сказать — подивитесь, до чего могут дойти люди, если они решаются сбросить с себя власть, которой должны повиноваться, если они решаются делать, что хотят. Я говорю о том времени, когда Новгородцы, недовольные притеснениями боярина Морозова, вздумали взбунтоваться. Надо сказать вам, что главной причиной этого бунта был бессовестный купец Новгородский по имени Волк. Можно с уверенностью сказать, что это имя очень подходило ему! Вот этот Волк не любил иностранных купцов, которых всегда было много в торговом и богатом Новгороде. Он от природы был завистлив и досадовал, что многие из них были богаче его. Что же сделал этот злой человек? Он начал распускать в народе слухи, что иностранные купцы, скупив хлеб, самовольно повысили на него цену. Этого было довольно, чтобы взволновать всех Новгородцев, которые всегда любили своевольничать. Итак, дерзкий народ бросился на дома иностранцев и разграбил их.

В эти ужасные минуты бунта, когда каждый заботился о своем спасении, митрополит думал только о том, как успокоить народ, и не нашел ничего другого, как, забыв собственную опасность, выйти к мятежникам и начать увещевать их. Но могли ли они послушать кого-нибудь, если бешенство помутило их рассудок? Безумные, вместо того, чтобы обратить внимание на слова своего добродетельного митрополита, бросились на него с колами и камнями, и пастырь¹⁸⁹ едва не погиб под их ударами! Вы думаете, что это остудило его усердие? Нет! На другой же день он опять появился на площади, опять обращался к народу, и его слова уже не остались без внимания: они тронули жестокие сердца мятежников, смирили их гордость и заставили просить помилования у оскорбленного святителя. Вы можете себе представить, что им не надо было долго умолять Никона: он не только простил им собственную обиду, но выпросил прощение и у царя; только один купец Волк был казнен с главными своими сообщниками.

Государь не знал, чем наградить верного подданного, благородного и неустрашимого любимца. За такое великодушное пожертвование собой только одна дружба царя могла быть достойной наградой, и Алексей Михайлович в полной мере наградил ею Никона. В 1654 году счастливый друг одного из лучших царей Земли возведен был в достоинство патриарха. Достигнув этого высокого звания — может быть, тайной цели своих давнишних желаний, Никон прославил себя делом таким же трудным, как и знаменитым.

Обладая от природы тонким и проницательным умом, он быстро мог отличить хорошее от дурного и, любя Россию, искренно желал просветить и сделать счастливыми своих соотечественников. Просвещение тогда основано было в первую очередь на изучении церковных книг, а умный патриарх находил в некоторых из них ошибки, вкравшиеся по недосмотру переписчиков и подававшие повод к некоторым странным толкам. Например, говорили, что те люди, которые носили платья нового покроя и брили бороды, были беззаконники, достойные проклятия и отлучения от церкви. А бритье бороды считалось величайшим грехом. И, к сожалению, такие правила, в числе многих других и в самом деле полезных и достойных похвалы правил, были утверждены в царствование Иоанна Грозного и даже вошли в Стоглав* — книгу правил, названную так потому, что в ней было сто разных статей. Вот патриарх Никон, видя зло, причиняемое этими предрассудками, решил уничтожить их, несмотря на всю опасность такого намерения: нельзя было надеяться, что народ с легкостью согласится отказаться от них. Никон предвидел, что многие будут противиться ему, и поэтому приступил к этому важному делу не один, а созвал собор из всего высшего духовенства и поручил ему рассмотреть недостатки церковных книг.

В 1655 году, ровно через год после созыва собора, была напечатана первая исправленная книга — Служебник церковный¹⁹⁰. Народ, давно слышавший о замышляемых патриархом переменах и заранее недовольный ими, с нетерпением начал читать новую книгу. С первых страниц она поразила его: вместо неправильного написания: Исус в исправленном Служебнике церковном было напечатано везде: Иисус! Для грубых умов довольно было одной этой поправки: они не захотели читать дальше эту, по их мнению, безбожную книгу, закричали, что православная вера погибла, и с ужасом отделились от тех своих соотечественников, которые одобрили благоразумные исправления, сделанные собором, и приняли их с благодарностью, сохраняя в своих душах чувства веры и благочестия. Отделившиеся безумцы, назвавшиеся православными староверами, испытывали такое отвращение к своим прежним братьям по вере, или, как они называли их теперь, к Никонианцам, или нововерам, что даже не хотели есть и пить из одной с ними посуды, не хотели ходить в те церкви, где служили по новым книгам, не хотели слушать священников тех церквей, а если их принуждали к этому, то они, скорее, соглашались умереть самой мучительной смертью, чем оставить свое упрямство, и называли это упрямство усердием к вере, а себя — святыми мучениками! Одним словом, трудно поверить, сколько беспорядков, сколько бед и несчастий принесло это намерение, за которое, казалось, надо было благодарить Никона. Но его твердость была удивительна; он не обращал внимания на жалобы и ропот недовольных и продолжал вместе с собором заниматься начатым делом. Прежде, чем оно было окончено и собор распущен, случилось происшествие, прославившее царствование Алексея Михайловича, происшествие, которого Русские давно желали и ожидали и, наконец, дождались!

Малороссия и Богдан Хмельницкий от 1654 до 1667 года

Сколько земель вмещает в себя наша обширная Россия, милые читатели? Почти невозможно измерить ее пространство, сосчитать ее богатство. Если вы внимательно читали ее историю, то знаете, что еще до царствования Алексея Михайловича ей принадлежали и неизмеримые страны Сибири со всеми богатствами лесов и со всей прежней славой ее гордых ханов, и земли Донских Казаков со всем изобилием творений природы, со всей храбростью ее жителей. Но, кроме всего этого, Россия делилась еще на Великую, Малую и Белую. Это разделение сохранялось до недавних времен. Еще недавно были губернии Великороссийскими, Малороссийскими и Белорусскими. Изучая Русскую географию, вы, наверное, помните названия всех этих губерний. В числе Великороссийских вы видели те страны, которые, несмотря на все повороты в судьбе нашего Отечества, принадлежали всегда законным владетелям, и хотя страдали под мучительной властью Татар, но страдали вместе со своими государями и потом вместе с ними воскресли к новой жизни.

В Малороссии же, часть которой называется также и Украиной, вы видели Киев, Чернигов, Владимир на Волыни, Северские города. Это были места, знаменитые важнейшими событиями в истории наших предков, места, где разлился на них свет христианства, где они побеждали и Печенегов, и Хазар, и Болгар, и даже Греков. Кто из них мог без восхищения вспомнить о славных временах Олега, Святослава, святого Владимира? Но что случилось впоследствии с потомками этих героев? Ах! Они не сохранили честь предков, не умели защитить себя от своих врагов, и в местах, где гремели отголоски Русской славы, вскоре раздались веселые крики их победителей — Поляков и Литовцев! Вы знаете, милые мои читатели, о судьбе городов южной России. Они вместе с Белоруссией, которая прежде называлась землей Кривичей, были завоеваны в начале XIV века Литовским князем Гедимином.

Гедимин, не притесняя подданных, показал пример благоразумия своим наследникам, и бедные наши соотечественники, разлученные со своей матерью, Россией, вели сначала довольно сносную жизнь, но впоследствии, когда Литва и Польша объединились в одно государство, Русские, или лучше сказать Малороссияне, с каждым годом все больше терпели от гордых победителей. Чаще всего они нападали на их веру. Поляки, сами будучи католиками, хотели непременно и Русских сделать такими же. Они никак не думали, что грешат, принуждая несчастных поменять веру отцов; напротив, они думали, что тем угождают Богу, потому что и папы Римские, начальники всего католического духовенства, очень стремились соединить Греческую церковь с Латинской. Усерднее других был в этом случае папа Евгений IV. Он созвал 8-й Вселенский Собор во Флоренции, на который был приглашен и Греческий император, Иоанн Палеолог. Греческая империя приближалась в это время к своему падению, и Иоанну очень нужна была помощь в борьбе против Турок. Евгений обещал ему все, если только он согласится на соединение вер. Император боялся потерять престол и согласился. Но впоследствии ни Греки, подданные императора, ни Русские и тогдашний государь Василий II не приняли этого объединения, и теперь следы его остались только в Польше, потому что Полякам под этим предлогом было удобнее принуждать Русских к смене закона.

Это объединение вер назвали унией*, от слова union, а тех людей, которые согласились принять его, — униатами*. Однако не раньше, чем через 150 лет после Флорентийского собора, а именно в 1595 году, было принято это объединение в Литве и Польше, где с этого времени появились две церкви: Униатская, или Соединенная, и Православная, несогласная на соединение. Тогда-то начались самые сильные гонения Поляков на наших соотечественников, сторонников Греческого закона! Не было горя, какого бы они не испытали, не было обиды, которой бы им не пришлось вытерпеть! Но впоследствии Божие провидение обернуло все это на пользу обиженных, и через эти несчастья у Малороссиян появились средства освободиться из-под власти своих врагов. Вы удивляетесь, читатели мои, но разве есть что-нибудь невозможное для Бога? Послушайте, как все это делалось.

Ведь вы знаете Казаков и любите слушать об их славных делах на войне? И как вы будете довольны тем, что я расскажу теперь! Вы помните, что первые, известные в нашей истории Казаки были Запорожские, или Украинские, то есть Малороссийские. Они состояли из тех самых Малороссиян, которые, скрываясь от притеснений Поляков, удалялись к низовьям Днепра и селились там, не жалея о родине, где каждую минуту должны были бояться или за жизнь, или за свободу, или за свою веру. Поляки непременно хотели, чтобы Малороссияне были католиками или, по крайней мере, униатами. Малороссияне же, от природы набожные и усердные к закону, не хотели слышать о такой перемене и соглашались лучше расстаться не только с домами, но даже со своими семействами, чем изменить православной вере своих отцов. В новых местах проживания они занимались охотой на зверей и рыбной ловлей; вели войну с соседями, если те осмеливались нападать на них, и вообще их жизнь во всем походила на своевольную жизнь прежних Казаков.

Число этих храбрых и отчаянных воинов на берегах Днепра беспрестанно умножалось: к ним приходили товарищи со всех сторон, и среди них можно было видеть, кроме Русских, и Поляков, и Молдаван, и Валахов, и Болгар, и даже иногда Татар. Они принимали к себе всех беглецов с одним только условием, чтобы они были Греческой веры. Малороссийские Казаки разделялись на два типа: на женатых и холостых. Первые жили в деревнях между Днепром и Бугом, вторые же выбрали местом своего проживания остров Хортицкий, лежавший на Днепре за его порогами¹⁹¹. Оттого их и называли Запорожцами. Не имея семейств, ради которых они любили бы жизнь и желали бы сохранить ее, эти молодые Казаки были храбры до дерзости, решительны до отчаяния! Умереть вовсе ничего не значило для них: они готовы были каждую минуту побеждать или умирать и оттого скоро стали настолько страшны для своих соседей, Крымских татар, и так полезны для Поляков, боявшихся нападений Крымцев, что прежние их притеснители не только не думали наказывать их за бегство с родины, но даже старались подружиться с ними. Они видели, что Малороссийские Казаки могли быть для них тем же, чем была для лукавой обезьяны та бедная кошка, которая лапами таскала каштаны из горячей золы, — они видели это и начали обласкивать тех самых людей, которых прежде беспрестанно мучили. Их король Сигизмунд I объявил, что принимает Малороссийских Казаков под свое покровительство, дал им много земель по берегам Днепра, помогал устраивать их хаотичное войско, одним словом, выказал такое расположение к ним, что Малороссияне начали забывать оскорбления, которые терпели их предки от Поляков, и охотно жертвовали ради них жизнью в битвах с их неприятелями. Иногда это усердие простиралось так далеко, что они ходили с Поляками даже на прежних своих соотечественников — Русских.

Через некоторое время король Стефан Баторий закончил начатое Сигизмундом дело: он еще больше облагодетельствовал Казаков и еще больше старался заботиться об их счастье и выгодах: его умные распоряжения разделили храброе войско в 1576 году на полки и сотни, которыми управляли полковники и сотники. Главного же атамана, или их командующего, Баторий назвал гетманом, и это достоинство уравнял с достоинством Польских и Литовских гетманов, дал ему те же самые знаки: королевское знамя, бунчук¹⁹², булаву¹⁹³ и печать. Кроме того, Стефан подарил Казакам город Терехтемиров, который стал их главным местом, позволил им селиться до самого Киева и записанным в полки или служащим Казакам назначил жалованье.

С этих пор Казаки начали наслаждаться совсем другой жизнью: их общество походило на небольшое, хорошо устроенное государство, и в то время, когда бедные жители наших Малороссийских областей страдали от жестокой власти Польских воевод, управлявших ими по законам своих королей, Казаки пользовались всеми правами свободного народа, и их дела оценивались их собственными старшинами. Власть Польского короля над ними была слаба и почти неощутима для них: иногда они не слушались его приказаний и гораздо выше его считали своего гетмана, избираемого ими из самых храбрых товарищей. Мои читатели уже слышали об этих гетманах. Один из них, князь Роман Рожинский, помогал Полякам разорять Россию во времена самозванцев, а другой, Петр Сагайдашный, вместе с королевичем Владиславом приходил осаждать Москву и совершал ужасные опустошения в ее окрестностях.

Но Малороссийские Казаки недолго пользовались тем выгодным положением, какое было у них при Батории; его наследник Сигизмунд III, отец Владислава, уже начал бояться возрастающей силы этого военизированного народа и старался больше и больше покорять его своей власти. Все преимущества, данные им Стефаном, были отменены: Поляки начали селиться по всей Малороссии, заняли важнейшие места и должности и в Киеве, и у Казаков, и, привезя с собой Римских священников и Польского епископа, начали строить в Киеве католические монастыри и церкви, и, наконец, уже открыто заставляли жителей принимать Латинскую веру. Весь народ опять встревожился, но не все могли противиться: одни Казаки решили с оружием защищать свою веру и свои отмененные права. Гетманом их был в это время герой, отличившийся в истории Малороссии, герой, освободивший ее от Польской власти — Богдан Хмельницкий. Надо рассказать вам, мои читатели, несколько подробнее историю этого знаменитого человека. Он был сын сотника Казачьего Чигиринского полка, имел от природы отличные способности, обучался сначала в Киеве, а потом у иезуитов*. Служив, как и отец, сотником в Казачьем войске, он имел возможность видеть все притеснения, которые терпели от Поляков и его мирные соотечественники — жители Малороссии, и не столь миролюбивые товарищи — Казаки! Пламенно любя свою Родину, он огорчался из-за ее несчастий и часто размышлял о том, как облегчить их. Во время таких размышлений неудивительно, что ему приходила в голову мысль о том, что Поляки несправедливо владели страной, отнятой у законных ее государей! Вслед за этой мыслью являлась другая: это была сладостная, славная, великая мысль — избавить несчастные области от чужеземного владычества и возвратить их древнему Отечеству.

Вообразите же, друзья мои, его восторг и удивление, когда вдруг вскоре после этого Казаки избрали его своим гетманом! Ему показалось, что сам Бог открывает средства для исполнения его великого намерения, сам Бог помогает ему избавить христиан Греческого закона от гонений католиков и униатов. Итак, с этой мыслью он принимается за дело и начинает его со своих верных Казаков. Ему не нужно было заставлять их думать по-своему: общее неудовольствие Поляками было так велико, что стоило только назвать законных владетелей Малороссии — великих князей Русских, — чтобы зажечь в сердцах всех Казаков пламенное желание освободиться от власти завоевателей и снова принадлежать любимому Отечеству.

Это желание недолго оставалось тайной: Казаки не скрывали его, и с 1648 года послы Хмельницкого начали ездить в Москву с просьбами к царю Алексею Михайловичу принять присягу в подданстве и верности Малороссийского войска. Как ни выгодно было это предложение, но благоразумный царь, находясь в то время в состоянии мира с Польшей, не хотел таким образом нарушить его и обещал Казакам быть только посредником между ними и Польским королем. Он сдержал свое обещание и в течение нескольких лет старался вразумить короля Яна Казимира в том, что несправедливо преследовать народ за его веру и лишать его преимуществ, однажды данных. Но все его старания были напрасны: чем усерднее царь просил за Казаков, тем больше нападали на них. Наконец, Ян Казимир склонил дарами на свою сторону Крымского хана и условился с ним полностью подчинить Малороссию Польше, напасть вместе на Москвитян и вернуть хану Астраханское царство.

Известие о таком союзе остудило великодушные порывы Алексея Михайловича. Он увидел, что его не понимают и что из сострадания к бедствующим единоверцам он должен принять их под свою защиту. Итак, в конце 1653 года были отправлены Русские послы — ближний боярин Бутурлин, окольничий Альферьев и думный дьяк Лопухин — в Малороссию для принятия присяги от Хмельницкого и его Казаков. В Переяславле назначено было соборное место. Послы приехали туда в январе 1654 года. 7 января было торжественное собрание всех Казачьих старшин и всего народа. Здесь Хмельницкий произнес речь, в которой рассказал прежде всего о том, что терпела Малороссия от Поляков, потом обо всех стараниях Польского короля и Крымского хана завладеть Украиной и, наконец, сказал, что Русский царь соглашается принять их в свою державу. Его речь закончилась следующими словами: «Кроме его царской высокой руки, мы не можем найти лучшего пристанища, и если кто с нами не согласен, тот иди, куда хочешь — вольная дорога».

«Волим под царя Восточного, православного!» — закричал тогда в один голос народ и с радостью принес свою присягу в вечной верности.

Так исполнилось желание Хмельницкого. Вскоре он имел счастье видеть, что и жители Киева, и всех других Малороссийских городов последовали примеру Казаков и стали также подданными Алексея Михайловича.

Представьте теперь, милые мои читатели, досаду и гнев Поляков! Они видели, что 166 городов и местечек, 60 000 войска (а оно состояло из 10 полков Малороссийских Казаков: Киевского, Черниговского, Стародубского, Нежинского, Переяславского, Прилуцкого, Лубенского, Галячского, Миргородского и Полтавского), еще так недавно им принадлежавшего, вдруг перешли под власть ненавистной для них России! Разумеется, гордость их не могла перенести такого сильного оскорбления, и жестокая война началась. Она была продолжительна и так неудачна для Польского короля, что, беспрестанно теряя полки и свои города, он вынужден был бежать к самой Варшаве. Напротив того, счастье и слава не оставляли войско Алексея Михайловича. Причиной его успехов, вероятно, было и то, что в этом войске уже были полки, организованные по-европейски. Умный Алексей вызывал из разных государств Европы офицеров и поручал им обучать вновь набранных солдат. В 1655 году у него уже были правильные конные полки и многие офицеры назывались по-европейски — полковниками, майорами, ротмистрами¹⁹⁴ и прочее. Прежде, вы знаете, их звали детьми боярскими, жильцами, дворянами. В Русской службе было тогда много и иностранных Европейских офицеров.

В то время, когда Алексей Михайлович, командуя лично своей армией, отнимал у Польши Белорусские и Северские города, Шведский король напал также на Польшу и хотел завладеть всем Балтийским морем. Это грозило большой опасностью торговле Русских, и предусмотрительный царь должен был воевать и со Шведами, чтобы остановить их. Война с ними продолжалась до 1661 года, с Поляками же — до 1667 года. С первыми был заключен мир в деревне Кардисе, на границе Эстляндии, с последними — в деревне Андрусове, близ Смоленска. Условия мира со Швецией были те же, что и условия, на которых мирились в Столбове; с Польшей — гораздо выгоднее прежних: Россия получала, кроме Малороссии и Киева, Северские города и Смоленск.

Таким образом, в счастливое царствование Алексея Михайловича возвратились к России ее старинные владения и при написании титула Русского царя с 1 июля 1654 года появилось: всея Великие и Малые и Белые России Самодержец.

Величие души Алексея от 1667 до 1670 года

Присоединение Малороссии — такое важное, давно желаемое Русскими событие — произошло очень кстати, поскольку необходимо было несколько рассеять горестные чувства их доброго государя: его отеческое сердце страдало от беспокойств и неприятностей, почти беспрестанно происходивших в последние десять лет с его подданными. Началось все с беспорядков, происходивших от исправления церковных книг.

Можете себе представить, друзья мои, насколько нелегко было царю видеть, что его народ погибает от своего упрямства; что староверы¹⁹⁵, умирая в мучениях, говорили, что настало время гонения на православных христиан, что они с радостью переносят это гонение и ожидают, что дети их сделают то же.

Мы уже можем спокойно смотреть на их мирные секты, но не такие были они при царе Алексее Михайловиче, и потому неудивительно, что их споры очень беспокоили его доброе сердце. Почти в то же время пришлось ему испытать новое огорчение: война с Польшей и Швецией стоила так дорого, что почти вся казна истощилась и первые бояре царя посоветовали ему наделать медных денег с той же ценой, по какой ходили серебряные деньги. Все шло хорошо, пока все вещи продавались по-прежнему, но как только некоторые из тех же самых бояр начали пользоваться случаем и собирать у себя все серебряные деньги, а в обороте оставлять только одни медные, то все вздорожало, а от этого и весь народ заволновался. Только одно благоразумие государя остановило новые несчастья, которые могли бы произойти от этого смятения: он увидел, как непродуман был совет бояр, и отменил употребление медных денег. Все успокоилось.

Вскоре Алексея огорчил человек, от которого меньше всего можно было ожидать этого. Поверите ли вы, милые читатели, что этим человеком был патриарх Никон! Этот умный, этот добродетельный Никон, прекрасными качествами которого мы еще так недавно восхищались! Да, трудно поверить, но, к сожалению, это была правда!

Вы знаете, как любил его государь. Никон имел даже счастье быть его другом. Но, видно, сердце Никона, несмотря на его необыкновенный ум, было слабо: оно не могло выдержать испытания всей полнотой этого счастья. Патриарх стал таким гордым, что захотел быть выше самого царя, и не только спорил с ним иногда, но открыто не хотел исполнять тех повелении, которые государь отдавал, не спросив его мнения или совета. Добрый царь, помня прежние заслуги патриарха, прощал ему дерзости, но уже гораздо меньше стал ценить его. Это так рассердило Никона, что он самовольно отказался от своего высокого звания, оставил все дела, зависевшие от патриарха, и уехал за 46 верст от Москвы — в свой любимый Воскресенский монастырь (Новый Иерусалим*). Здесь он жил несколько лет, не соглашаясь ни на какие просьбы всего духовенства и почти всей России, умолявшей его вступить в прежнюю должность. Наконец, терпение кроткого Алексея истощилось, и Никон был предан суду. Для такого важного дела вызвали из Греции двух патриархов: Александрийского и Антиохийского. Они решили, что гордый святитель за самовольное оставление своего места, за дерзость и неповиновение царю не может быть патриархом. Торжественно перед всем собранием судей сняли с него все знаки этого высокого достоинства и потом сослали в Ферапонтов монастырь, бывший на Белом озере.

Не думаете ли вы, друзья мои, что жестокое наказание открыло, наконец, глаза надменному Никону и заставило его раскаяться в своих поступках, совсем неприличных для служителя Божьего? Вовсе нет! Он не показал огорчения, когда снимали с него клобук* и панагию*, украшенные дорогими камнями.

Этого еще мало: он имел смелость говорить в эту минуту Греческим патриархам, что если они разделят между собой эти камни, то поправят бедное состояние невольников Турецкого султана. А когда перед его отъездом в Ферапонтов монастырь великодушный государь, думая несколько утешить своим участием горе прежнего друга, послал ему с придворным чиновником денег, две шубы и другие разные вещи, то этот гордый упрямец ничего не взял и сказал: «Никон ничего не требует».

Его гордость оставалась такой же и в ссылке, которая продолжалась пятнадцать лет, и уже не Алексей Михайлович, а его сын, царь Федор, позволил ему в 1681 году возвратиться в Воскресенский монастырь. Однако, не доехав до него, Никон умер по дороге.

Итак, вы видите, читатели мои, сколько горестей, одна за другой, терзали доброе сердце Алексея. Но это еще не все. Послушайте, какой новый удар поразил его: вы знаете, как хорошо начинало формироваться сухопутное войско и насколько правильно были сформированы некоторые полки. Но знаете ли вы, чем был занят великий ум Алексея в то время, когда выписанные из чужих краев офицеры и генералы обучали Русских воинов? Он был занят мыслями о будущем флоте России. Эта мысль для государя, не имевшего еще ни одного корабля, была очень смелой, высокой, блистательной мыслью! Он предался ей с надеждой на успех, с каким-то предчувствием необыкновенной славы, предназначенной Богом его народу; и Русские гонцы летели в Голландию, всегда славившуюся корабельным делом, за мастерами и моряками.

Между тем, недалеко от Московского города Коломны, в селе Дедилове, на берегах реки Оки, было приготовлено место для корабельной верфи¹⁹⁷. Ока, как известно, впадает в Волгу, а Волга — в Каспийское море, где царь и хотел обновить свои первые корабли. Вот уже приехали Голландские мастера, из которых главным был капитан Бутлер, работы начались, и скоро широкая Ока приняла в свои голубые волны, еще не знакомые с тяжестью кораблей, Русского Орла — так назывался первый большой корабль Алексея Михайловича. В то же время было построено несколько малых морских судов, и новая флотилия, удивляя все селения на берегах, мимо которых проходила, поплыла к Астрахани.

Казалось, все обещало полный успех этому прекрасному начинанию; иностранные моряки, снарядившие молодой, можно сказать, новорожденный флот России, были искусны и честны. Русские матросы, их ученики, только что начавшие трудное ученье, восполняли свою неопытность пламенным усердием и удивительной собранностью, отличающей Русских.

Но вообразите, милые мои друзья, чем кончились лестные ожидания и царя, и почти всего народа! Ужасно говорить это! Корабль и все суда, построенные в Дедилове, были сожжены одним разбойником, разъезжавшим по Волге и Каспийскому морю, — Разиным! если вы хотите знать, кем был этот жестокий и безбожный Разин, то я скажу вам кратко: он был Донской Казак, появившийся на Дону в 1667 году. Его злодейства были ужасны! Вы получите некоторое представление о них, когда узнаете, что он набрал обманом и угрозами войско в 200 000 человек, среди которых по большей части были Донские и Малороссийские Казаки, взял Астрахань, погубив мучительной смертью Астраханского воеводу, князя Прозоровского, и все семейство его, ограбил кроме Астрахани города Царицын, Симбирск, Саратов! Долго нельзя было усмирить этого злодея, но, наконец, он был пойман и казнен.

Такое неожиданное разрушение предприятия, уже законченного и стоившего бесчисленных трудов и издержек, могло бы привести в уныние слабого человека, но умный Алексей не утратил своей твердости, и у него даже хватило духу снова помышлять о деле, так безжалостно уничтоженном безбожным злодеем.

Чтобы в полной мере показать вам, милые читатели, великую душу Алексея Михайловича, надо рассказать о том, что он сделал в 1664 году с Англичанами. В это время в Англии происходили ужасные дела: жители, недовольные своим королем, Карлом I, дошли до такого безумия, что по совету некоторых вельмож казнили его и признали власть одного из его главных убийц — Кромвеля¹⁹⁸, назвав его не королем, но протектором¹⁹⁹, то есть покровителем Англии. Весь этот новый и безумный порядок был вскоре разрушен, но судьба не вдруг наказала Кромвеля, и хотя его жестоко мучило беспокойство и душевный страх, однако некоторое время он пользовался славой. Вскоре после смерти несчастного Карла, изгнав из Англии его сына и завладев властью, равной королевской, он отправил послов ко всем Европейским дворам, как обычно делают это все государи, вступающие на престол, чтобы объявить о своем вступлении. Эти послы были везде приняты с великой честью: все боялись богатой и сильной Англии, у которой давно уже были самый лучший флот и самая значительная торговля. Итак, каждое государство для собственной выгоды должно было хорошо принять важных Английских лордов. Два из них с великолепной свитой подъезжали и к нашему Отечеству, заранее мечтая о том лестном приеме, который, вероятно, окажут им в государстве, только что начинающем налаживать отношения с Европой и поэтому, вероятно, очень уважающем всех Европейских посланников.

Но как же ошиблись в своих расчетах эти важные господа! Как только царь Алексей Михайлович узнал, что они приехали в Архангельск, то сразу же послал им повеление не ехать дальше и тотчас оставить его царство. Вот какими словами он приказал объявить им это повеление: «что когда они своему королю осмелились голову отсечь, чего нигде на свете не слыхано, то царь Русский никакого сообщения с ними иметь не хочет». Кроме того, почувствовав с этого времени величайшее презрение к Англичанам, Алексей Михайлович отменил все торговые преимущества, какие даны были им в России царями Иоанном Васильевичем и Федором Иоанновичем. Но этого еще было недостаточно: его благородное сердце, справедливо ненавидя убийцу, было наполнено нежнейшим состраданием к бедному, изгнанному из Отечества принцу, наследнику престола Англии. Он жил в то время в Копенгагене, и царь Алексей Михайлович отправил к нему послов, которым поручил показать ему свое участие, вручить большую сумму денег и даже предложить помощь войсками против его недостойных подданных.

Это чистое, не связанное ни какими расчетами великодушие, это смелое презрение к могущественному злодею заставили всю Европу обратить удивленные взоры на престол, где сияло такое величие. Никто не ожидал увидеть его в стране, еще не имевшей Европейской образованности, и с тех пор государи, с унизительной для них честью принявшие послов Кромвеля, краснели всякий раз, когда произносили при них благородное имя Русского царя Алексея. А в числе этих государей был даже знаменитый Людовик XIV²⁰⁰.

Рождение Петра I 1672 год

Живо представляю себе, как вы обрадуетесь, друзья мои, прочитав название этой главы, увидев это имя, славное, великое, одинаково прославляемое Русскими и в раззолоченных палатах вельмож, и в бревенчатых домиках крестьян. Ваше нетерпение очень справедливо. Но еще не настало время начать историю Петра: будущий герой России вместе с ее будущим величием, покоится в детской колыбели: его младенческие взоры еще не зажглись огнем гения; маленькие ручки еще не чертят планов завоеванных земель и новой столицы, а беспечно играют жемчужными нитками, обвивающими шею молодой красавицы, нежно наклонившейся над его колыбелью. Но кто же эта счастливица, так сладко улыбающаяся младенцу Петру? Не так ослепителен блеск ее царской одежды, как очаровательно счастье, блистающее в ее прекрасных глазах. Если она наслаждается таким блаженством, то отгадать нетрудно, кто она. Это молодая супруга царя Алексея Михайловича, это счастливая мать Петра!

Мать Петра! Сколько величия, сколько славы для женщины в этом слове! Как занимательна должна быть ее история! Как любопытны все подробности, ее касающиеся! К тому же ведь это не первая супруга Алексея Михайловича, уже известная нам царица Мария Ильинична, из рода Милославских. Нет, она умерла в 1669 году, и царь женат теперь на другой. Итак, мои друзья, ваши ожидания и желания были не напрасны: вы услышите историю матери Петра, узнаете, кем была она прежде, чем судьба возвела ее на трон России. Возвратимся же на некоторое время назад, забудем, что Петр уже родился, и представим себе то время, когда Алексей Михайлович, недавно лишившись супруги, с которой жил долго и счастливо, должен был вскоре потом оплакать и смерть старшего шестнадцатилетнего сына, царевича Алексея Алексеевича.

Но и эти большие, семейные горести не оказали гибельного воздействия на твердую душу царя. С прежней неутомимостью продолжал он заниматься государственными делами. Во всем его обширном царстве не было предмета, на который бы он не обращал своего благодетельного внимания. Собранные узаконения уже давно были изданы новой книгой под названием Уложение царя Алексея Михайловича, и эта книга, к славе мудрого государя, стала основой Русских законов. Его послы ездили не только в Германию, Францию и Швецию, но даже в Испанию и Италию, Турцию и Китай.

Для торговли с последним в Сибири были построены города Нерчинск и Иркутск. Торговля вообще была сильно улучшена в это замечательное царствование; сами деньги получили другой вид: Алексей Михайлович учредил монетный двор, где начали чеканить серебряные рубли и полтинники*. Для распространения просвещения он основал в Москве первую академию, которая называлась Заиконоспасской²⁰¹.

Что же касается правосудия, то редкий государь уделял правосудию столько внимания, как Алексей Михайлович.

Кроме того, что он внимательно рассматривал все дела, какие представляли ему бояре, перед его дворцом всегда стоял запечатанный царской печатью ящик со скважиной на крышке, в которую можно было просунуть свернутый лист бумаги. В этот ящик каждому позволялось положить свою просьбу. Вечером его приносили к государю, который сам распечатывал его, сам рассматривал все имеющиеся там просьбы и сам тотчас же писал на них свои решения.

В таких беспрестанных занятиях, направленных на заботу о счастье народа, великодушный Алексей проводил всю свою жизнь. Обманчивая преданность боярина Морозова рано сделала его осторожным в выборе советников и искренних друзей. Долго искал он человека, с которым можно было бы разделить тяжесть правления, и все боялся ошибиться. Наконец, ему показалось, что он встретил такого, что нашел верного друга, готового пожертвовать ради него и Отечества жизнью. Это был думный дворянин Артамон Сергеевич Матвеев. С каждым днем царь открывал в нем новые достоинства, с каждым днем любил его больше и больше; и надо сказать правду — на этот раз Алексей Михайлович не ошибся: среди всех его придворных не было никого благороднее, добрее и усерднее Матвеева. Царь находил так много удовольствия в беседах со своим умным советником, что иногда даже ездил к нему в гости. С удивлением смотрели на это придворные: прежде никогда не бывало, чтобы Русские цари посещали своих подданных.

Со времени кончины супруги и сына эти посещения сделались чаще, потому что, несмотря на всю твердость души, Государь не мог не грустить о невозвратной потере милых сердцу его. Артамон Сергеевич умел развеять его горе, умел утешить его лучше всех других придворных бояр и вельмож.

Так протекли два года, и к царю возвратились прежнее спокойствие и веселость. Однажды вечером Алексей Михайлович приехал к своему любимцу позже обыкновенного: у боярина, не ожидавшего в тот день гостей, уже был накрыт стол для ужина. Царь, заметив небольшое замешательство хозяина, шутливо сказал, что стол накрыт очень кстати и что он вместе с ним отужинает; только с условием, прибавил добрый государь, «чтобы за столом были все те, кто обыкновенно ужинает с тобой».

Желание царя было исполнено, и когда кушанье подали, в комнату вошла хозяйка с сыном и молодой девушкой. Царь удивился: никогда не слышал он, чтобы у Матвеева была дочь, и никогда прежде не видел в его доме этой девушки. За ужином его удивление усилилось: незнакомка была красавицей из красавиц. По обычаю того времени, она мало говорила, но зато всякое ее слово было так мило и так умно, что восхищенный государь не мог наслушаться ее сладкого голоса, не мог наглядеться на прекрасные черты ее лица. Почти не спуская с нее глаз, Алексей Михайлович даже забыл спросить, как зовут ту, которая так приятно поразила его, и уже только в середине ужина поздравил хозяина с такой прекрасной дочерью. Но тут он узнал, что это была не дочь, а всего лишь воспитанница Матвеева. Ее отец — Кирилл Полуектович Нарышкин — небогатый дворянин, который, проживая лето и зиму в своей бедной деревеньке, был очень рад, что его родственник и друг, Артамон Сергеевич, взял к себе его дочь. Итак, Наталья выросла в доме Матвеева. Он и его добрая жена любили свою воспитанницу, как родное дитя, и, рано заметив чрезвычайную красоту девочки, старались украсить и ум ее всеми познаниями, какие только можно было в то время доставить знаменитой Русской боярышне. Наталья щедро вознаграждала их за эту любовь и нежную заботу: она была добра, чувствительна, прекрасна сердцем и наружностью. Любуясь ею, добрые Матвеевы часто думали, что как Бог помог им воспитать их приемную дочь, так со временем поможет и выдать ее замуж за хорошего человека, который не посмотрит на то, что она бедная девушка.

Все это было рассказано Алексею Михайловичу, когда он начал расспрашивать своего любимца о его прекрасной воспитаннице. Артамон Сергеевич не скрыл даже от доброго государя и желания своего и жены видеть милую Наталью замужем. Царь не только одобрил такое желание, но даже, уезжая домой, сказал, что он подумает о том, как бы найти хорошего жениха для такой прекрасной девушки, как Наталья.

Он и вправду стал думать об этом, и, вообразите, кто был этот жених, которого он выбрал для счастливицы? Это был он сам! Да, прелестная дочь Нарышкина так пленила царя своей милой наружностью, а воспитание, полученное ею в доме умного Артамона Сергеевича, так хорошо говорило о ее душевных качествах, что он решился сделать ее своей супругой и на той же неделе приехал сказать об этом Матвееву. Можете представить себе, как удивился добрый воспитатель Натальи! Сначала он думал, что слышит это во сне, но потом, когда государь повторил еще раз свои слова, Матвеев упал к его ногам и умолял оставить это намерение: оно, казалось, предвещало счастливому любимцу царя столько опасностей из-за зависти вельмож, что он с ужасом смотрел на судьбу Натальи.

Алексею Михайловичу приятно было видеть бескорыстную преданность верного подданного и друга. Он ласково поднял его и старался успокоить искренними уверениями в том, что никогда никакие причины не заставят его изменить его отношение к тому, кто так часто доказывал ему свои усердие и верность.

По просьбе Матвеева царь не сказал в тот день Наталье ни слова о своей любви, но исполнил старинный обряд Русских государей. Вы, наверное, догадаетесь, друзья мои, что я говорю о том собрании красавиц, из которых царь обычно выбирал свою невесту. Да, и в этот раз они съехались в Кремлевский дворец. Робко всходила на великолепное царское крыльцо и Наталья, с удивлением размышляя, отчего и ее — бедную и вовсе незнатную девушку — включили в список невест. Возле нее шла ее нежная воспитательница, супруга Матвеева, которая знала причину этого и очень хотела сказать о ней своей милой питомице; но Артамон Сергеевич запретил это, и она молчала до тех пор, пока участь Натальи была тайной для нее самой и для всех; зато с той минуты, когда счастливая девушка была названа царевной и в великолепном наряде невесты государя готовилась принимать поздравления от всего двора, терпение бедной боярыни кончилось, и она рассказала своей знаменитой воспитаннице все, что знала о любви государя к ней.

Вот, милые читатели, подробности второго супружества царя Алексея Михайловича. Свадьба была 25 января 1671 года. Редкое счастье его и молодой царицы стало полным в достопамятный, навеки незабываемый для России день 30 мая 1672 года. Это был день рождения Петра! Хотя у Алексея Михайловича и остались от первой супруги два сына: царевич Федор и Иоанн, но оба были такого слабого здоровья, что нельзя было надеяться на их продолжительную жизнь, и поэтому царь был восхищен рождением третьего сына! Может быть, счастливый отец предчувствовал славу новорожденного. Но небо отказало ему в счастье видеть, как чудесно развивались великие силы необыкновенного ребенка; младенчество Петра не протекло на глазах родителя: прежде, чем ему исполнилось четыре года, Алексей Михайлович скончался и осиротевшее сердце печальной царицы уже одно, без своего нежного друга, прислушивалось к первым словам героя, к первым мыслям его великого ума.

Царь Федор Алексеевич от 1676 до 1682 года

Хотя наследник царя Алексея Михайловича, его девятнадцатилетний сын, Федор, был от самого своего рождения слаб и болен, но, несмотря на телесные страдания, его душевные силы были достойны знаменитого отца его. Имея перед глазами его великий пример, он старался продолжать все начатое им, старался во всем исполнять его волю, и кроме того, и сам во многом улучшил положение дел в нашем Отечестве. Непродолжительное, но примечательное царствование Федора во многом прославилось тем, что он уничтожил местничество,²⁰² причинявшее так много вреда. Тем из маленьких моих читателей, которые не понимают этого слова, я расскажу вот что.

Местничество — означает спор между дворянами о том, чьи предки были знатнее и древнее родом. Этот спор приносил много зла, сея раздоры между спесивыми боярами нашей старинной России. Например, если случалось, что чей-нибудь знатный внук или правнук поступал на службу под началом такого человека, предки которого были менее знатны, то этот гордый потомок важного дедушки ни за что не хотел исполнять приказаний своего начальника и не хотел служить с ним, даже если бы за это его казнили. Можно представить себе, как часто это случалось и как много было таких споров. Для их разбора было учреждено особенное присутственное место, которое называлось Разрядным приказом²⁰³.

Чиновники, которые там служили, или, как их тогда называли, приказные люди, занимались только разбором споров между боярами о местах службы, то есть прилично ли было такому-то иметь равное место с таким-то или служить под началом такого-то. По тогдашнему обычаю думали, что два боярина не могут иметь равные места, если предки одного занимали некогда места выше предков другого, и даже если государь назначал кого-нибудь из них в какую-либо должность при посольстве, при дворе или на войне, то тот боярин прежде всего отправлялся в Разрядный приказ, где хранились все родословные книги, и там справлялся, не занимали ли его предки высших мест в сравнении с предками того, кто назначался государем в равную, или — что еще хуже — в высшую должность, и если находил, что в самом деле это было так, то объявлял государю, что ему невместно, то есть неприлично принять назначенную ему должность, и действительно не принимал ее, даже если бы его казнили; тот же, с кем он не хотел служить, считал себя, в свою очередь, обиженным и подавал просьбу государю о нанесенном ему бесчестье, умоляя о защите.

Странными и даже смешными кажутся нам теперь дела такого рода, но тогда они были так важны, что сам государь принимал на себя труд разбирать эти споры, справлялся по разрядным книгам, кто был справедливее, и правых оправдывал, а виноватых строго наказывал. Можно себе представить, сколько беспорядков происходило в государстве от таких безрассудных споров и сколько времени терялось на их разбирательство! Случалось, что из-за них в военное время проигрывали сражения, что воеводы, считавшие себя обиженными, отказывались идти на защиту Отечества; одним словом, нельзя пересчитать всего зла, какое причинял этот странный предрассудок. Цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович старались уничтожить его постепенно, но честь его совершенного уничтожения принадлежит Федору Алексеевичу, и вот каким образом он совершил это дело.

Ощущая больше всего это зло во время войны, государь решил по-новому устроить войско, чтобы уничтожить местничество. Созвана была Дума из избранных людей военного звания под председательством одного из образованнейших вельмож того времени, князя Голицына, и этой Думе было поручено обсудить, как сформировать войско, чтобы оно могло самым лучшим образом защищать Отечество от врагов. Дума решила, что надо преобразовать войско, разделить полки на роты* и вместо прежних сотенных голов* назначить ротмистров и поручиков*, которые бы ни в коем случае своим происхождением не считались бы друг с другом, и чтобы таких счетов не было и в дальнейшем ни в военных делах, ни в посольских, ни при дворе, ни в приказах.

Федор, ожидая такого решения и полностью с ним соглашаясь, созвал собор из самых старших духовных и светских чинов, ознакомил их с мнением избранных военных людей, показал им самым убедительным образом все несчастные последствия нелепого предрассудка и спросил совета: что делать. Собор в один голос решил, что настала пора уничтожить такое зло. Государь, с нетерпением желавший этого уничтожения, спешил исполнить решение собора; приказал тотчас же принести все разрядные книги и тут же, в присутствии всех лиц собора, сжечь их. Вместо них он позволил иметь дворянам родословную книгу только для того, чтобы память предков не забывалась. Так уничтожились старинные споры о местничестве, а вместе с ними и все несчастья, происходившие от них.

Но больной и слабый Федор не только одним этим делом заставил подданных своих помнить о себе; он постоянно заботился об их счастье и строго исполнял все свои обязанности, вовсе не думая о том, что силы его от этого еще больше слабели. Почти каждый день он присутствовал в большой царской Думе, каждый день принимал каждого, у кого была нужда лично о чем-нибудь просить его, каждый день совершал какое-нибудь новое благодеяние для своего народа. Часто целые семейства спасал он от бедности, часто целым селениям прощал он казенные долги, обращал кроткими увещеваниями несколько сот своих магометанских подданных в христианскую веру или выкупал христиан из Турецкого плена! Одним словом, слушая о делах Федора Алексеевича, нельзя представить себе, что все это совершал государь, беспрестанно страдавший и с каждым днем теряющий силы. Напротив, в нашем Отечестве ощущалась в его царствование неутомимая деятельность: во многих местах учреждались новые училища, строились богоугодные дома для бедных, больницы — для страждущих. В Москве он преобразовал Заиконоспасскую академию в Славяно-Греко-Латинскую академию*. Сам государь очень часто посещал все новые, основанные им заведения. Обычно совершал он эти посещения верхом на прекрасной лошади: верховая езда была его страстью. И эту свою страсть он сумел обратить на пользу: видя, что государь любит прекрасных лошадей, все старались иметь их, и с тех пор появились у нас первые конные заводы и у многих появились хорошие лошади.

Но вот чего терпеть не мог Федор, так это излишней роскоши в одежде и вообще во всем. Он даже издал на этот случай указ, в котором было запрещено носить дорогие платья, особенно Татарские, и приказано было носить наряд старинного Русского или Польского покроя, приличный северному климату и недорогой. Вскоре царь заметил, что, не имея возможности щеголять запрещенными платьями, Русские начали показывать свое богатство в упряжи²⁰⁴. Государь и это пресек и издал новое повеление, где расписано было, кому как ездить: бояре, окольничие и думные люди могли ездить летом в каретах, а зимой в санях, на двух лошадях; в праздничные же дни на четырех, а на свадьбы и на шести лошадях. Но это могли делать только высшие бояре; всем же другим дворянам и чиновникам дозволялось ездить только на одной лошади: зимой — в санях, а летом — верхом.

Кроме всех этих полезных распоряжений внутри своего царства, Федор Алексеевич добился успеха и во взаимоотношениях с соседними государствами. Швеция и Польша не начинали с ним войны, а намерения Турецкого султана Мухаммеда IV, давно старавшегося настроить против царя жителей Малороссии, оказались неудачными, и Запорожские Казаки, покорившиеся ему на некоторое время, при Федоре Алексеевиче признали над собой власть Русского царя.

Исполняя с величайшей точностью царские обязанности, Федор точно так же исполнял и семейные: он был редкий сын, брат, супруг. Горестная вдова, царица Наталья Кирилловна, часто бывала тронута до слез той нежной привязанностью, которую он проявлял к ней и к ее сыну. Маленький Петр был его утешением: он любил его не только со всей нежностью брата, но восхищался его необыкновенными способностями, любовался его прекрасной наружностью, тревожился при его малейшей болезни гораздо больше, чем во время своих самых сильных собственных страданий — казалось, он боялся потерять надежду России! Этот страх тем более мучил его, что он не имел собственных детей и видел слабость телесных и душевных сил своего родного брата Иоанна.

Вот еще одно доказательство того, насколько добрым было сердце Федора Алексеевича: он не смотрел на то, что по родству Иоанн был ему ближе, чем Петр; он заботился только о пользе своего Отечества, и когда в царском семействе заходила речь о наследнике престола, Федор всегда говорил, что этим наследником будет его меньший брат Петр. Но прежде, чем дальновидный и великодушный государь успел составить письменный акт об этом, смерть отняла его в самом расцвете лет у любившей его России! Он скончался 27 апреля 1682 года на 21-м году. Нет нужды рассказывать о глубине горя всего царского дома: она была одинакова для всех его членов, потому что все одинаково сильно любили умного, кроткого, добродетельного Феодора, но неутешнее всех плакали две царицы: Марфа Матвеевна, его молодая супруга, и Наталья Кирилловна.

Первая лишилась в нем нежнейшего друга; последняя — оплакивала второго отца своего вновь осиротевшего сына!

Россия накануне перемен *1682–1703 года*

Петр, десятилетний царь России 1682 год

Наконец-то, на троне России появляется государь, самой судьбой которому было предназначено произвести в нашем Отечестве великий переворот, неслыханный ни у каких народов. Все они, начиная с самых древнейших народов, просвещались постепенно; Русские же сделали это вдруг, как будто по велению какой-то волшебной силы. Эту волшебную силу Бог вложил в душу своего любимца, Петра. И вправду, этот великий государь мог назваться любимцем Бога. Чудесно его младенчество, чудесны детские годы!

Даже само его рождение было чудесно предсказано за несколько месяцев. Прежде чем он родился, два монаха, один — Симеон Полоцкий, и другой, бывший потом митрополитом в Ростове, — святитель Димитрий сказали царю Алексею Михайловичу, что у него родится сын Петр, что он наследует его престол и будет таким героем, с которым не сравнится никто из современников. Они говорили, что увидели это по расположению звезд на небе. Предсказание о Петре было сделано не в одной России. В библиотеке Императорской Академии Наук имеется переписка двух иностранных ученых — Николая Гейнзиуса и Иоанна Гревиуса. Первый в 1672 году был Нидерландским посланником в Москве и писал к Гревиусу о рождении царевича Петра и о тех предсказаниях, которые были даны о нем, а Гревиус отвечал на это из Голландии, что — и у них ученые-предсказатели отметили то же самое по звездам и согласны с предсказаниями Русских о новорожденном царевиче.

Что же должны были думать наши предки об этом младенце, удивившем мир еще до своего рождения?

Начнем наши рассказы с самых первых лет Петра: великие люди бывают интересны даже в то время, когда только начинают говорить.

В день святых апостолов Петра и Павла, 21 июня, праздновались именины царственного малютки. Кроме дорогих вещей, полученных Петром в подарок в этот день от его нежных родителей и других лиц царского семейства, множество подарков от верных подданных ожидало маленького именинника в одной из комнат Кремлевского дворца. Вот он входит туда с боярами, приставленными к нему: дедом Кириллом Полуектовичем Нарышкиным, князьями Прозоровским, Головиным и Головкиным. С детским любопытством смотрит на все, чем усердный народ хотел повеселить сына обожаемого государя, и вдруг его быстрые, прекрасные глаза засверкали от радости: он увидел маленькую стальную саблю! Не прошло и минуты, как он уже держал ее в руках, уже знал, что ее поднес какой-то купец, уже приказал привести к себе этого купца! Как только тот появился, царевич бросился к нему навстречу, приказал ему поднять себя на руки, поцеловал его в голову и сказал, что никогда не забудет его за такой прекрасный подарок. Не выпуская из рук сабли, он побежал к своему родителю и попросил обязательно чем-нибудь поблагодарить купца, а его опоясать саблей. Алексей Михайлович с восхищением смотрел на пламенную радость двухлетнего ребенка при виде оружия: она предвещала его любовь к военной славе. Все было исполнено по желанию Петра: купец был удостоен звания Московского гостя; сабля с молитвой надета самим государем сверх голубого шелкового кафтанчика царевича. Царь сделал еще больше: видя особенную страсть своего сына к военным занятиям, он собрал несколько детей — ровесников Петра, приказал сделать для них разные маленькие оружия и выучить их всему, чему учились солдаты. Тут-то каждый день начались для Петра праздники: с утра до вечера он играл и учился со своими маленькими воинами, и счастливая сабля почти никогда не снималась с храброго малютки; случалось даже, что он засыпал вместе с ней!

Вот, милые мои читатели, каким был Петр в возрасте трех лет! На четвертом году он лишился заботливого и нежного отца, но его место занял такой же нежный брат, и его воспитание продолжалось по-прежнему; на пятом году учителем к нему был определен дьяк* Никита Моисеевич Зотов. Он учил его читать и писать по-русски, а также всеобщей истории и особенно истории Отечественной. Зотов, хотя сам и не получил отличного образования, слишком редкого в то время в нашем Отечестве, и не знал иностранных языков, но был человек очень умный, который сумел сделать учение приятным занятием и, кроме того, был усерден и неутомим при исполнении своих обязанностей. Его уроки истории не могли соответствовать этому строгому названию. Это были не уроки, а очень занимательные рассказы, в которых он повествовал маленькому своему ученику о славных Русских государях, особенно о Святославе, Владимире, Александре Невском, Дмитрии Донском, Иоаннах: Великом и Грозном и, наконец, о Михаиле и Алексее. Чтобы сделать свои рассказы еще разнообразнее, Зотов велел запечатлеть в рисунках все важнейшие события, происходившие во время царствования этих знаменитых государей, и разложил их во всех комнатах Царевича. Если бы вы могли представить себе, маленькие мои друзья, как эти картины и рассказы нравились Петру! Каким огнем горели его глаза, когда он слышал о храбрости Святослава или Владимира! Как весело улыбался при победе Донского! Как восхищался великими делами Грозного! Как огорчался его преступлениями! Одним словом, Зотов в полной мере достиг своей цели: пятилетний царевич, несмотря на свой младенческий ум, понял, что, только зная историю государств, может научиться царствовать, и полюбил эту науку больше всех других. Иногда, слушая описание какого-нибудь города или крепости, он просил, чтобы ему показали их планы, и, к удивлению всех его окружавших, рассматривал их со всей внимательностью и любопытством взрослого человека. Нередко случалось даже и так, что быстрый ум ученика шел далее познаний учителя, и добрый Зотов, несмотря на все свое усердие, не в состоянии был отвечать на его бесконечные вопросы и вынужден был прибегать в таких случаях к ученым иностранцам, находившимся на царской службе, а иногда и к самому царю, который с особенным удовольствием любил разговаривать с умным малюткой и удивлялся его необыкновенным способностям.

Таков был ум Петра в самом нежнейшем детстве; теперь я расскажу моим маленьким читателям случай, который откроет им сердце и нрав Петра в этом возрасте.

Царица Наталья Кирилловна, несмотря на все сыновнее почтение к ней Федора Алексеевича, имела много причин для огорчений во время своего вдовства. Ближние бояре, окружавшие царя, по большей части родственники его матери — Милославские, ненавидели вторую супругу Алексея Михайловича и вместе с ней всех Нарышкиных. Пользуясь частыми болезненными припадками Федора и кротостью Натальи, не любившей своими жалобами тревожить доброго и больного государя, они и их приверженцы выдумывали и распространяли на нее разную клевету, старались отдалять ее от царя и даже осмеливались иногда открыто показывать ей свое неуважение. Однажды самый дерзкий из них, боярин Языков, похвастал своим приятелям, что заставит вдовствующую царицу выехать из дворца и жить в другом доме, отдаленном от царского. На другой день он и в самом деле явился к Наталье Кирилловне и сделал ей об этом свое дерзкое предложение под предлогом, что ее многочисленный двор не может помещаться в одном доме с государевым.

(Здесь, к слову, очень важно сказать о том, что царь Федор Алексеевич так уважал супругу родителя своего, что, вступив на престол, не переменил ничего при ее дворе и оставил на прежних местах всех служивших у нее. Этот двор был так многочислен, что одних стольников* было 102. Из детей этих придворных чиновников были выбраны первые товарищи военных игр Петра.)

Сначала царица, зная, что это выдумка Языкова, не встревожилась из-за этого безрассудного предложения и твердо отказалась от него, но потом, когда обманщик сказал, что пришел от имени царя, Наталья вздрогнула и, испугавшись опасностей, которые грозили ее сыну в случае немилости его царствовавшего брата, не могла сдержать своих слёз. Между тем сын, предмет ее нежнейших попечений, был тут же в комнате. С удивлением слушал горделивый малютка того, кто осмеливался так грубо говорить с государыней. Он уже готов был закричать от гнева, как вдруг заблестели в прекрасных глазах его матери слезы. Как сильно забилось младенческое сердце Петра! Царица, его обожаемая мать, плакала из-за дерзких слов подданного! В эту минуту он увидел, что для наказания Языкова мало его собственного гнева, и, не сказав никому ни слова, пошел к царю. Один Зотов провожал его и едва успевал бежать за своим пылким учеником.

Федор Алексеевич обрадовался, как обычно, увидев своего любимца, но испугался его встревоженного вида и с участием спросил, что с ним? Тогда Петр поцеловал несколько раз руку брата и сказал: «Государь! Я пришел к тебе с жалобой на Языкова: он хочет меня с моей матерью выгнать из дома моего отца и отдалить от тебя, как в старину Годунов отдалил, а потом погубил царевича Дмитрия. Если тот дом, куда нас посылают, нравится тебе, то я буду жить в нем вместе с тобой, но из дома моего отца без тебя, государь, никуда не выеду». Сказав это, маленький царевич обернулся ко всем окружавшим в это время государя и прибавил со слезами на глазах: «Разве я не сын великого царя Алексея Михайловича, что мне нет места в доме моего отца?»

Федор был тронут почти так же, как и его маленький брат; он спешил успокоить и утешить его своими ласками и тотчас же пошел к царице уверить ее, что он никогда не думал отдавать Языкову таких несправедливых приказаний. Он предоставил ей право наказать обманщика так, как ей угодно, но кроткая Наталия отказалась от этого и великодушно простила виновного боярина. Ей приятно было оказать эту милость: в душе ее разливалась такая большая радость в ту минуту, когда она нежными ласками благодарила своего маленького защитника, что ей хотелось всему свету подарить хотя бы половину того счастья, какое могло чувствовать ее материнское сердце!

Так Петр во времена своего детства продолжал быть утешением и славой своей родительницы и всего царского семейства. Вы слышали уже, что Федор Алексеевич так любил его, что, умирая, назначил своим наследником. Хотя это не было подтверждено письменным актом, но все окружавшие царя помнили его слова. К тому же различия в здоровье и душевных способностях между обоими царевичами были так велики, что каждый должен был сознаться: царь поступил справедливо и великодушно. Здесь столкнетесь вы с новым великодушием, милые мои друзья! Вы уже узнали, что один из них из любви к Отечеству отдал престол не старшему, родному брату и наследнику, а младшему, рожденному от второй супруги своего родителя. Но что же сделал этот старший царевич? Иоанн добровольно согласился с желанием скончавшегося царя и, уступая корону младшему брату, с кротостью сознался, что не чувствует себя способным царствовать так хорошо, как он! Какой трогательный пример смирения и братской любви показал нам добрый Иоанн Алексеевич! Его не вынуждали делать это. Прежде патриарх Иоаким со всем духовенством и государственными чинами явился к обоим царевичам и спрашивал, кому из них будет угодно принять Русскую корону? Иоанн Алексеевич в ту же минуту объявил, что отказывается от нее, чувствуя свои слабые силы, и тогда все уже присягнули десятилетнему Петру. Иоанну же было в это время шестнадцать лет. Не удивительны ли такие скромность и уступчивость в этом пылком и самонадеянном возрасте? Иоанн заслуживает нашего уважения, как бы ни было мало его участие в государственных делах в течение всей его непродолжительной жизни. Но оставим этого кроткого сына царей: он был на земле не для здешнего мира, и хотя впоследствии мы еще будем встречать его имя в нашей истории, но оно будет сиять в ней тихо, едва заметно, подле лучезарного блеска, окружавшего имя его младшего брата. Обратимся к этому необыкновенному смертному, обратимся к нашему Петру: он уже на престоле! Самые отдаленные страны России уже называли его своим царем, а его добродетельную мать — правительницей. Всё внешне было спокойно, все, казалось, с доверчивостью вверили свою судьбу тому, кто еще до рождения был назван героем! Но это спокойствие походило на тишину — предвестницу страшной грозы!

Царевна Софья Алексеевна и стрельцы от 1682 до 1688 года

Кто бы подумал, что Петр, любимый Россией, мог иметь врагов даже в детстве, этом невинном возрасте, еще не умеющем приносить зло и оскорблять кого-либо? Но такова бывает участь людей, одаренных особенными способностями. Это испытал Петр более ощутимо, чем кто-нибудь другой: его врагом была сестра — царевна Софья Алексеевна.

Начиная говорить об этой примечательной царевне, надо кратко познакомить с ней моих читателей. Она родилась 7 сентября 1657 года. Ни одна из дочерей царя Алексея Михайловича не была так щедро одарена природой, как Софья. Пленительная наружность, острый ум, склонность к просвещению, терпение в учении отличали царевну от ее сестер еще в то время, когда все они были в детском возрасте. Тогда она удивляла собой всех окружающих.

При дворе Алексея Михайловича, проявляющего так много заботы о просвещении своих подданных, был даже театр. Он состоял из труппы комедиантов, нарочно выписанных для этого из чужих краев. Директором этого театра был просвещеннейший из придворных того времени — боярин Артамон Сергеевич Матвеев, представления же давались в Преображенском, а иногда и в Кремлевском потешном дворце²⁰⁵. Не подумайте, однако, чтоб пьесы того времени походили в чем-то на наши нынешние. Нет, наши добрые предки, совершенно не имея понятия о театральном искусстве, представляли в своем театре только небольшие происшествия из Священной истории. Часто на их сцене можно было видеть и Саула*, и Давида*, и Соломона*, и другие лица из Ветхого Завета*.

На этих представлениях маленькая Софья Алексеевна часто восхищалась больше иной пожилой боярыни, оценивала игру актеров лучше, чем какой-нибудь важный боярин, высоко мнивший о своих знаниях. Иногда не по летам умная царевна, с восторгом относившаяся к драматическому искусству, выбирала несколько детей придворных чиновников и вместе с ними сама играла маленькие пьесы или две-три сцены из больших пьес. С восхищением смотрели на нее и родители, и сестры, и приставленные к ней мамушки, и все придворные рано приучили ее к похвалам и лестному одобрению. Слыша беспрестанное восхищение своим умом и красотой, малютка начала считать себя выше всех членов царского семейства, начала думать, что ее в самом деле ожидает чрезвычайная судьба в будущем. Эти гордые мысли усиливались в ней вместе с годами.

К несчастью, она вовсе не думала, что поступает дурно, так высоко возомнив о себе: напротив того, считала эту гордость необходимой при своих необыкновенных дарованиях. Ее дарования и вправду были необычны, особенно в тот век России: вообразите, друзья мои, что эта молоденькая царевна, едва вышедшая из детского возраста, занималась словесностью, историей и другими науками и в царствование своего брата, царя Федора Алексеевича, не только сама была в числе действующих лиц придворного театра, но даже сочиняла для него драмы²⁰⁶ и трагедии²⁰⁷. И все-таки ей не нужно было гордиться своими великими способностями: они даются нам от Бога, и счастливцы, получающие их, должны, из благодарности за прекрасный дар, стараться всеми силами употреблять его для того, чтобы принести как можно больше пользы ближним, а не для того, чтобы возвеличивать себя перед другими. Эта гордость опасна! Послушайте, до чего довела она царевну Софью, от которой все так много ожидали и так ошиблись в своих ожиданиях!

Судьба дочерей прежних Русских государей редко бывала так радостна и блистательна, как обещало им это их счастливое младенчество. С уничтожением удельных княжеств, управляемых часто знаменитыми князьями, уже не было достойных для них женихов между их соотечественниками; выходить же за иностранных принцев, исповедовавших другую веру, княжны, воспитанные в суеверных понятиях своего века, считали несчастьем. Итак, обычной их участью было окончание жизни в монастыре. Но как далека была прекрасная и гордая Софья Алексеевна от этой печальной мысли! Ей ли похоронить в монастырской келье свой чудесный ум и глубокие познания? Ей ли променять блестящий наряд царевны на смиренную одежду монахини! «О! Нет, нет! — говорила она. — Я с самого детства чувствую свое высокое назначение! Я должна быть царицей, и царицей — в моем родном Отечестве!»

Так, по всей вероятности, думала Софья, смотря на приближавшегося к смерти своего брата царя Федора Алексеевича, на больного и слабого Иоанна, на своих добрых и скромных сестер, всегда покорных ее властолюбивой воле. Что же касается ее маленького брата, Петра, сына второй супруги ее отца, то она совсем не считала его препятствием для осуществления своих намерений, хотя и слыхала, что Федор иногда называл его своим наследником: она знала, что письменного акта на это не было, и потому не считала этого наследника опасным. Но как же удивилась, как огорчилась и встревожилась она, когда тотчас после смерти Федора десятилетний Петр был объявлен царем России, и все духовенство, все бояре и народ с одинаковым усердием присягнули ему в верности! Вовсе не ожидая, что это может случиться, она не успела остановить присягу, и с той минуты возненавидела Петра и решилась во что бы то ни стало не допустить его до нераздельного обладания Россией. Она нашла усердных помощников для осуществления своих замыслов в своем родственнике по матери, боярине Милославском, и в преданных ей стрельцах.

Стрельцы — это войско, учрежденное Иоанном Грозным и используемое им не только для военных дел, но зачастую и для исполнения его жестоких повелений, — они всегда отличались дерзостью и самовольством. Упрямо защищая установления старины, предоставлявшие им больше возможностей поступать: по своей воле, они ненавидели все улучшения, введенные в войске царем Алексеем Михайловичем, и осмеливались даже так открыто противиться новому формированию полков, что добрый государь для спокойствия своих подданных вынужден был: начать это формирование из воинов вновь набранных, которые и составляли семитысячный по-новому сформированный корпус. Стрельцы же остались организованными по-прежнему и согласились только на то, чтобы их офицеров, называвшихся прежде головами²⁰⁸, полуголовами²⁰⁹, пятисотенными²¹⁰, назвали так, как в регулярных войсках: полковниками, подполковниками, ротмистрами и прочее. Теперь вы, наверное, не удивитесь, что в таком непокорном войске нетрудно было найти желающих идти против государя. Для этого довольно было только объявить, что если будет царствовать не Петр, но его брат Иоанн, то весь новый порядок, введенный в войске царем Алексеем Михайловичем, будет уничтожен. Царевна же и Милославский пошли гораздо далее: они обещали отменить даже и те перемены, которые были проведены Никоном по исправлению церковных книг. Это последнее обещание восхитило стрельцов: все они давно с досадой смотрели на исправление книг, и большая часть стрельцов тайно оставалась староверами. С радостью взялись они исполнять все приказания царевны. Чтобы еще более усилить их усердие, им сказали, что Нарышкины решили погубить весь царский род, что лекарь фон Гаден по приказанию царицы Натальи отравил ядом царя Федора, а ее братья умертвили и царевича Иоанна, а когда ярость стрельцов была доведена этими несправедливыми слухами до высочайшей степени, Милославский и главные его сообщники: Сунбулов, Циклер, Петров и Озеров роздали по полкам списки мнимых изменников, предназначенных быть жертвами честолюбивых замыслов Софьи.

С этой минуты все было решено, и день бунта назначен: это было 15 мая — спустя три недели после присяги, данной Петру. Боже мой! Как ужасен был этот день! Рано утром стрельцы при звоне набатных колоколов и звуке барабанов вломились в Кремль, подошли к царским комнатам и потребовали, чтобы им выдали боярина Матвеева и Нарышкиных, убийц Иоанна! Напрасно больной и слабый царевич сам вышел к ним и уверял, что никто не думал лишать его жизни: безумцы уже успели убить добродетельного боярина Матвеева, доктора фон Гадена и начальника Стрелецкого приказа, князя Долгорукова.

Вид царевича, считавшегося убитым, остановил на несколько минут злодеев, но потом, как будто пожалев об этих потерянных минутах, они вскричали: «Хотя и жив теперь царевич, но скоро может быть убит Нарышкиными!» — и бросились вершить свои убийства, длившиеся несколько дней. Главными жертвами, кроме трех первых, были два брата царицы — Афанасий и Иван Нарышкины, князья Ромодоновские и Черкасский, бояре Языков и Салтыков, всего же 67 человек.

18 мая, когда уже не осталось в живых ни одного из тех несчастных, чьи имена были записаны в розданных списках, убийцы с радостными криками «Да здравствует царь Иоанн и царевна Софья!» прибежали во дворец. Благородный, великодушный Иоанн и здесь показал себя достойным сыном Алексея Михайловича: он с твердостью объявил и своей самовластной сестре, и дерзким бунтовщикам, что, помня последнюю волю старшего брата, он не будет царствовать без назначенного им наследника — Петра. Стрельцы должны были согласиться с этим непременным требованием царевича, Софья — также. Царевна дала это согласие охотно: оно вовсе не казалось ей опасным, потому что ее хитрый ум нацеливал ее при малейшем участии в управлении завладеть всем царством. А в таком случае, что ей до того, кого народ будет почитать своим царем? Она была уверена, что самодержавной царицей будет она сама!

Так и случилось! Больной Иоанн не мог заниматься никакими делами; маленький Петр, при всех своих необыкновенных способностях, все-таки был еще ребенок, наблюдательный ум и пылкую живость которого можно было занять часами ученья и остроумными играми. Царица Наталья Кирилловна не была уже правительницей государства, а только огорченной женщиной, которая то беспрестанно оплакивала несчастье отца и своих братьев, то боялась за драгоценную жизнь сына: она уже не могла действовать против его врагов, вся твердость ее исчезла в страданиях! Итак, кого же могла бояться гордая Софья? Абсолютно никого, и доказательством этого служит то, что через три недели после бунта она короновала обоих царей-братьев, а себе взяла только имя правительницы, и с этим именем — всю власть государей! Ее любимцы тотчас заняли важнейшие должности: главному из них, князю Василию Васильевичу Голицыну, поручено было управление государственными делами, двум князьям Хованским — отцу и сыну — управление стрельцами.

Привязанность Хованских к раскольничеству и та воля, которую они давали и без того своевольным стрельцам, были причиной новых бунтов этого дерзкого войска. Сначала они помогали одному расстриге-священнику староверу Никите, который, шатаясь по улицам, учил простой народ проклинать новую веру и держаться старой. Потом, когда Никита получил достойное наказание за свои дела и на князей Хованских сделан был такой донос, что сама царевна-правительница посчитала их изменниками и приказала казнить, стрельцы вместе с младшим сыном старика Хованского отомстили за своих любимцев: с присущей им дерзостью они разграбили оружейную, расставили везде свою стражу и творили в Москве все, что хотели, потому что правительница со всем своим двором удалилась еще в начале бунта в Троицкий монастырь!

При первом известии об опасности для царей монастырь был окружен их защитниками, полками окрестных областей и людьми разного звания. Они просили у двора дозволения идти в Москву и истребить всех стрельцов. Но как только стрельцы узнали об этом, храбрость их исчезла, и они думали уже не о том, чтобы отомстить за Хованских, а о том, как бы умилостивить двор.

И что же они сделали? Около 3000 из них причастились Святой Тайне, простились с женами и детьми и отправились в монастырь за наказанием. В знак покорности несли они плахи и топоры для своей казни. Царевна Софья как всегдашняя покровительница их употребила всю свою власть над царями, без согласия которых она не могла обойтись в этом случае, чтобы выпросить у них прощение своим любимцам, и, разумеется, преуспела в этом: из 3000 казнили только самых виновных — тридцать человек.

Любопытно описывали современники торжественный въезд царского семейства в Москву после этого бунта. Младший царь уже тогда был тринадцати лет. При своем росте, необыкновенно высоком, он казался на несколько лет старше. Никогда еще различие царственных братьев не было так заметно, как в этом случае. В то время как слабый и бледный Иоанн равнодушно смотрел на бесчисленные народные толпы и на безоружные ряды стрельцов, смиренно стоявших по обеим сторонам дороги и громко благодаривших государей за свое помилование, — привлекательное, цветущее здоровьем лицо Петра живо показывало волнение его души, и взоры беспрестанно выражали какое-нибудь новое чувство: то они грозно сверкали пылким негодованием, то тихо сияли кротостью по отношению к преступникам, то приветливо горели любовью к народу.

Впрочем, его участие в управлении все еще не было заметно: Софья все еще управляла одна, и надо сказать правду, во многих случаях распоряжения ее заслуживали похвалы и одобрения. Она искусно умела вести переговоры и сохранить мир с Крымцами, с Молдавским господарем²¹¹ и Калмыцким ханом, умела избегать войны со Швецией и, наконец, сумела заключить важный союз с Польшей и Австрией. Этот союз был против Турции. Уже давно его желали Польский король Иоанн Собесский и Австрийский император Леопольд. Они считали, что русские могли оказать самую близкую и самую надежную помощь в таком случае. И вот в 1648 году император и король отправили своих послов в Москву. Правительница со всей Азиатской пышностью встретила и угощала знаменитое посольство, но согласилась на его предложение только в 1686 году.

Восхищаясь выгодами заключенного союза, Софья щедро наградила бояр, которые участвовали в переговорах. Главным лицом, как обычно, был тут князь Василий Голицын. Разумеется, он и получил главные награды: золотую чашу в 9 фунтов²¹², кафтан в пятьсот рублей и волость²¹³ Богородицкую в 3000 дворов в окрестностях Нижнего Новгорода! Можете судить теперь, как высоко ценила царевна заслуги своего любимца!

Нельзя было бы осуждать ее, если бы она так ценила те заслуги, которые приносили пользу Отечеству. Но она осыпала Голицына своими милостями даже тогда, когда он не заслуживал этого. Так было вскоре после заключения знаменитого союза. Союзники предложили теснить Турок с трех сторон: Польскими силами при Белграде, Австрийскими — в Венгрии и Трансильвании, а Русским поручено было завладеть Крымским полуостровом, хан которого был верным союзником Турок. Два раза наше войско ходило в Крым, и — по желанию правительницы — всегда под командованием князя Голицына. Каждый раз возвращалось оно оттуда не только без всякого результата, но даже с большими потерями, и каждый раз получало богатые подарки. Кроме деревень и денег, слишком щедро розданных тогда командующим полков, царевна пожаловала им и всем офицерам золотые, а простым солдатам серебряные медали. Медаль Голицына была сделана из 300 червонцев²¹⁴, осыпана бриллиантами и висела на золотой цепи.

Нельзя было раздать так много милостей людям, не заслуживающим их, безо всякой цели! У Софьи была эта цель: ей нужно было для исполнения новых замыслов привязать к себе все войско и быть уверенной в его усердии и преданности.

На следующих страницах вы увидите, милые мои друзья, как ужасны были эти замыслы и как чудесно Бог повернул их к славе Петра и к стыду его недостойной сестры!

Петр, единодержавным обладатель России 1689 год

Почему вы задумались, мои друзья? Что вы так невесело смотрите на 1689 год? Вам жаль, что Петру уже семнадцать лет, а вы ничего не слышали о том, что было с ним все то время, как Софья так самовластно управляла его царством? Ваше сожаление понятно: ничье детство не было так любопытно, так прекрасно и блистательно, как детство Петра! Итак, милые мои читатели, прежде чем вы узнаете о том, что снова замышляет хитрая и властолюбивая царевна и как избавился от нее семнадцатилетний Петр, я расскажу вам о том, что было любопытного в его детстве и молодости. Слушайте же.

Вы помните, что еще в трехлетием возрасте Петр имел товарищей, с которыми любил играть в солдаты. Приятно было смотреть на малюток, которые, как настоящие солдаты, помнили весь порядок команды и, с почтением слушая своего маленького командира, быстро и ловко исполняли его приказания. Впоследствии число их увеличилось, и так как они обычно жили в Потешном Преображенском дворце, то и их называли потешными. А может быть, это имя произошло от того, что они доставляли увеселение, или, как тогда называли, потеху Петру.

Но это увеселение вскоре стало гораздо важнее, и вот по какой причине: в числе иностранцев, служивших в России при царях Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче, был один Женевский дворянин, Лефорт. С красивой наружностью в нем соединялись и прекрасные качества души. Особенно отличался он своей храбростью, правдолюбием и привязанностью к стране, ласково принявшей его в число своих сынов. Он любил Россию, как свое Отечество, и знал очень хорошо Русский язык.

Всем этим он обратил на себя особое внимание десятилетнего государя.

Дружба, существовавшая впоследствии между ним и Лефортом, началась с Голландского языка. Петр просил образованного Женевца научить его говорить по-голландски. Уроки начались, и с этого времени не было для Петра более приятного провождения времени, чем разговаривать с новым своим любимцем. Лефорту было, чем занимать любопытного ребенка, было, что рассказывать! Он так много странствовал по разным государствам, так много видел на свете и хорошего, и дурного, что в разговорах с ним Петр мог беспрестанно узнавать что-нибудь новое и полезное.

Лефорт заметил, что юному слушателю больше всего нравились его рассказы об иностранных войсках и о том, как они были устроены в Европе. Не было конца расспросам об их вооружении, одежде, учении. Любопытный царь хотел знать малейшие подробности. Вот Лефорт, чтобы в полной мере удовлетворить его желание и удивить приятной неожиданностью, выбрал пятьдесят Потешных человек, одел, вооружил их, обучил совершенно по-европейски и однажды утром привел всех ко дворцу. Девятнадцатилетний Петр был в восхищении, увидев перед своими глазами то, о чем прежде так много слышал в рассказах: едва узнавая своих товарищей в новых мундирах²¹⁵, он то перебегал от одного из них к другому, то брал палочки из рук барабанщика и учился сам барабанить, то обнимал и целовал Лефорта, так искусно сумевшего угодить ему! Он сделал его командиром новой роты, а сам, чтобы изучить в совершенстве военное искусство, записал себя в эту роту простым солдатом! И не подумайте, что он сделал это для одного своего удовольствия, не имея намерения исполнять обязанностей в своем новом звании. Нет, напротив, не было солдата усерднее и исправнее его. Он не только спал в общей палатке с солдатами, обедал за одним столом с ними и носил одинаковую с ними одежду, но даже стоял по очереди на карауле и исполнял все солдатские работы; например, он возил землю к строившейся крепости; он сам сделал ту тележку, на которой возил эту землю. Одним словом, он хотел на собственном опыте узнать все трудности военной службы, удостовериться в возможности переносить их и показать своим подданным пример повиновения начальству. Такой пример был чрезвычайно нужен для них: дух местничества еще не совсем был истреблен, и многие из бояр еще любили кичиться своим старейшинством или родом и неохотно поступали на службу. Разве теперь могли они не изменить образ мыслей, когда увидели, что сам государь служил простым солдатом и в этом звании без всякого сопротивления исполнял приказания своего командира? Вот первое великое дело Петра, милые читатели! Его служба рядовым в роте Потешных войск доказала самым надменным приверженцам предрассудков, что не знаменитые предки, а собственные заслуги составляют достоинства человека. С тех пор как царственный воин-ребенок с восторгом и почтительной благодарностью принял от командира роты за отличную службу чин сержанта, навсегда умолкли смешные споры о знатности предков, и все уверились в необходимости лично заслужить те почести, которыми хотели гордиться. Многие начали записывать своих детей в Потешные войска, и число их вскоре настолько увеличилось, что они уже не могли поместиться в селе Преображенском, и надо было часть из них перевести в ближайшее к нему увеселительное царское село Семеновское. Вот эти-то Потешные полки — Преображенские и Семеновские — составили впоследствии два знаменитые гвардейские полка.

Беспрестанно занимаясь ими и находя основное удовольствие в этом занятии, Петр меньше и меньше думал о том, что честолюбивая сестра отнимала у него всю его царскую власть. Он даже редко ездил в Москву: Преображенское было его любимым местом, где он жил, почти не выезжая. Кроме службы в Потешных полках у него было много других занятий, и поэтому неудивительно, что он не догадывался о намерениях Софьи. Каждый день несколько часов он проводил за занятиями военно-математическими науками. Его учителем в этом деле был один искусный артиллерийский поручик, Франц Тиммерман, им самим выбранный из офицеров Пушечного двора. Здесь кстати заметить, что Петру после его коронования уже не давали настоящих учителей: у наших предков не было обычая, чтобы коронованный государь продолжал ученье.

С радостью видела Софья, что маленький царь думал об этом совсем иначе, и беспрестанно переходил от одного урока к другому. Она явно и тайно благоприятствовала его занятиям, замечая, что они отвлекали его от всякого участия в управлении. К тому же и Потешные полки, и математика, и строительство небольших крепостей, и изображаемые сражения перед ними — все это казалось Софье одними забавами ее младшего брата, забавами, вовсе не опасными для умной правительницы!

Но как же ошиблась гордая царевна! Среди этих мирных забав возрастал могущественный преобразователь России, развивался его необыкновенный ум. В четырнадцать лет он уже показывал своим боярам недостатки прежнего Ратного устава²¹⁶, где особенно недоволен был излишними словами в команде. «Послушайте, — говорил умный молодой царь окружавшим его, — можно ли офицеру быстро скомандовать все это: „Подыми мушкет²¹⁷ ко рту, содми с полки, возми пороховой зарядец, опусти мушкет к низу, посыпь порох на полку, поколоти немного о мушкет, закрой полку, стряхни, содми, положи пульку в мушкет, положи пыж* на пульку, вынь забойник*, добей пульку и пыж до пороху, приложися, стреляй!“» «Не лучше ли, — продолжал Петр, — вместо всего этого, сказать: Слушай! Заряди мушкет! Прикладывайся! Стреляй!» Сначала бояре, защищая прежний порядок, не верили, что можно хорошо понять и исполнить это короткое приказание, но когда Петр скомандовал при них, и солдаты так же исправно все сделали, как и прежде, упрямые приверженцы старого порядка должны были согласиться, что замечания молодого царя были в полной мере справедливы.

Военное искусство не было единственным предметом внимания Петра; с самых детских лет это внимание обращалось на все. С удивлением можно было слушать, как двенадцати лет от роду он разговаривал с патриархом о вере и ее торжественных обрядах. С удивлением можно было видеть, как он, в этом же возрасте, рассматривая библиотеку патриарха, сердился на него за беспорядок в ней и поручил наладить там дело своему бывшему учителю Зотову. Почти в то же время искусной хитростью он отучил бояр от пристрастия к охоте и, доказав им, как смешно такое бесполезное проведение времени, записал большую часть людей, служивших на сокольничьем дворе, в ряды своих Потешных полков.

Но несмотря на множество таких случаев, ясно показывавших удивительные способности младшего царя, гордая царевна, ослепленная властолюбием, вовсе не замечала этого и продолжала нераздельно управлять государством даже тогда, когда Петру уже исполнилось семнадцать лет и он, по желанию царицы — своей матери, уже избрал себе супругу, и в это время Софья называла себя во всех указах Самодержицей России, изображала свой портрет в короне и порфире* на всех монетах и медалях и даже хотела представляться как государыня, когда в большие праздники царское семейство торжественно показывалось народу. Но семнадцатилетний Петр, чувствуя свои права, начал противиться этой самовластной воле и во время крестного хода²¹⁸ из Успенского собора в собор Казанский, 8 июля 1689 года, решительно объявил, что его сестра должна быть в церкви только как царевна, а не как правительница и государыня. Софья не обратила никакого внимания на слова брата и пошла, как всегда, рядом с обоими царями.

Такая гордость, такая дерзкая неуступчивость вывели, наконец, Петра из терпения: не желая в глазах всего народа покориться прихоти своенравной женщины, он в ту же минуту вышел из церкви и уехал в Преображенское вместе с матерью, супругой и своими приближенными.

Софья встревожилась: в первый раз она видела гнев Петра и испугалась его последствий! Одна мысль потерять свою власть была для нее ужасна! Она готова была на все, чтобы только удержать ее. К тому же ее гордая душа никого не любила: она могла легко пожертвовать обоими братьями. Но старший не был опасен: надо было избавиться только от младшего. Представьте, друзья мои, она решилась на это! Главным ее помощником в этом ужасном деле был командир стрельцов, Шакловитый, занявший место старика Хованского, и с ним восемь стрелецких полковников. Эти злодеи так же, как и Милославский, воспользовались легковерием и беспокойным нравом стрельцов и снова обманули их, распространив среди них несправедливые слухи. Они их уверили, что царь Петр, вводя Немецкие обычаи и Немецкое войско, хочет изменить веру и восстать против своего брата Иоанна. Услышав такие вести, дерзкие стрельцы, незадолго перед тем осыпанные милостями царевны за второй поход в Крым, готовы были для угождения ей решиться на ужасное злодеяние: умертвить Петра и всех его приверженцев. В ту же ночь назначено было идти для этого в Преображенское.

Но Бог чудесно показал свою милость к Русскому герою! В то самое время, когда стрельцы-заговорщики толковали о своем ужасном намерении, в их толпе нашлись два человека — Михаил Феоктистов и Димитрий Мельнов — не забывшие, что на небесах есть Господь, наказывающий за преступления: им стало страшно быть соучастниками злодеев, и они поспешили в Преображенское, чтобы упасть к ногам царя и открыть ему заговор.

Петр ласково и с благодарностью принял раскаявшихся преступников и в тот же час уехал со всем своим семейством в Троице-Сергиевский монастырь. Между тем через несколько часов после его отъезда, приехал в Преображенское Шакловитый.

Сколько злобы, досады и страха почувствовал он, увидев, что жертва ускользнула от него! Уныло возвратился он в Москву; как убитый, явился к Софье. Царевна ужаснулась, услышав его рассказ: ей казалось, что спасение Петра куплено ценой ее собственной гибели! В порыве отчаяния, в предчувствии своей судьбы она не знала, на что решиться. То уговаривала стрельцов довершить заговор Шакловитого общим восстанием, то клеветала на Петра старшему брату, то просила советов у князя Голицына, то снова отвергала их! Все было безуспешно: стрельцы не хотели больше слышать о мятеже и без всякого сопротивления выдали Петру всех сообщников заговора и самого Шакловитого. Царь Иоанн так любил и уважал брата, что не мог поверить десятой части рассказов царевны, а Голицын никогда не одобрял замыслов Софьи в покушении на жизнь брата, но советовал ей скорее уехать в Польшу.

Между тем как виновная правительница находилась в таком состоянии мучительной нерешительности, в Троицком монастыре производили расследование заговора, и назначенные Петром бояре уже открыли все подробности преступления Софьи и ее сообщников. Главные из них вместе с Шакловитым были казнены; другим отрезали язык, остальных сослали в Сибирь. Наказывая их, Петр все еще медлил наказывать Софью; он все еще уважал в ней дочь своего отца! Софья хотела воспользоваться его великодушием и после потери усердных помощников, уже не имея надежды погубить своего великого брата, начала стремиться к примирению с ним. Для этого она просила свою тетку, царевну Татьяну Михайловну, и сестер Марфу и Марию съездить в Сергиевский монастырь и уверить Петра, что стрельцы оклеветали ее. Царь увидел в этом поступке только новую хитрость своей сестры и предъявил трем царевнам такие ясные доказательства ее вины, что они все не захотели вернуться в Москву и остались в монастыре. Вслед за этим неудачным посольством Софья отправила к брату патриарха Иоакима, который, узнав подробно о преступлениях правительницы, последовал примеру ее сестер и отказался просить за нее царя. Царевна не пришла в уныние и на этот раз и поехала сама увидеться с братом, но Петр отказал ей в том и, видя ее желание оправдаться и пользоваться прежней властью, поспешил решить ее судьбу: она была лишена звания правительницы и пострижена в монахини под именем Сусанны в Московском Новодевичьем монастыре. Здесь она провела 16 лет и скончалась в июле 1704 года. Князь Василий Голицын и его сын были лишены боярского достоинства и сосланы в вечную ссылку.

Через несколько дней после завершения дела о заговорщиках состоялся торжественный въезд в Москву Петра в сопровождении войска, явившегося для его защиты в Троицкий монастырь. Это войско состояло из Потешных полков, из регулярного отряда под командованием генерала Гордона и тех стрелецких полков, которые оставались верными царю. Кроме того, множество народа шло вместе с войском: всякому хотелось видеть свидания обоих царей после такого важного переворота в управлении, тем более что мятежники уверяли всех, что царственные братья находятся в ссоре между собой. Но как же удивились все, когда, подходя ко дворцу, увидели на крыльце Иоанна, вышедшего навстречу брату! С непритворной радостью государи обнялись; их не разделяли больше хитрости честолюбивой сестры. В тот же день старший царь объявил народу, что он отказывается от участия в управлении и уступает свою власть своему младшему брату, больше его способному составить счастье подданных. Петр согласился с непременным желанием великодушного брата, но с тем условием, чтобы Иоанн председательствовал в боярской Думе и чтобы имя старшего брата во всех государственных бумагах стояло выше имени младшего.

Это было начало настоящего царствования Петра, милые читатели! Теперь вы услышите самые любопытные рассказы о его делах.

Начало русского флота и первая победа Петра от 1689 до 1697 года

Из описания детских игр Петра и его Потешных полков вы уже знаете о его сухопутном войске. Хотите ли вы узнать теперь, как образовались морские силы нашего царя-героя? Можно сказать, что каждая игрушка показывала его стремление к великим делам. Вы узнаете это из следующего рассказа.

Петр осматривал однажды в селе Измайловском старые вещи, оставшиеся в доме его прапрадеда Никиты Ивановича Романова. Вдруг заметил он среди них какую-то брошенную без надобности лодку, вовсе не похожую на те, какие делались тогда в России. С ним был в это время его учитель, Франц Тиммерман. Любопытный царь спросил его, что это за лодка, и с удивлением узнал, что это Английский бот²¹⁹, используемый на море, при кораблях, и что на нем можно ездить на парусах по ветру и против ветра. Это была находка, еще никогда не виданная Петром. Сколько интересного для него она содержала в себе! Нетерпеливый царь хотел в ту же минуту пуститься на нем по Яузе, но бот был почти в полном разрушении. Надо было сначала исправить его, и тотчас было приказано искать плотника. К счастью, нашли того самого Голландца Брандта, который строил этот бот при царе Алексее Михайловиче. Он починил, оснастил, спустил его на воду и некоторое время ездил перед глазами государя, стоявшего на берегу. Довольно насмотревшись на лавирование мастера, Петр сам сел вместе с Брандтом и начал управлять ботиком. С первого же раза новое дело пошло так хорошо, что плавание на ботике стало тогда же одной из любимых забав молодого государя.

Здесь к славе Петра надобно сказать вам, милые читатели, еще то, что он в детстве боялся воды и что ему стоило больших трудов преодолевать этот природный страх. Но чего не сделает человек с твердой волей и истинным желанием успеха? В течение короткого времени в Петре не осталось ни малейших следов прежнего страха. Реки Яуза и Москва скоро показались малы для молодого царя, и небольшие поездки по воде до села Коломенского уже не удовлетворяли его страсти к мореплаванию. В 1691 году были выписаны новые мастера из Голландии и построена корабельная верфь на Переяславском озере (Плещеево озеро). Главный мастер Арриен Меетье должен был заложить две яхты: одну для себя, другую для Петра!

Да, друзья мои, Петр, прошедший все нижние чины сухопутной военной службы, хотел с такой же точностью узнать и морскую! Больше того, он хотел иметь полное представление не только о том, как надо служить на корабле, но даже и о том, как надо строить корабль. И вот два мастера принялись за работу: старший, Арриен, объяснял правила постройки и на деле показывал их младшему — Петру. Собственными руками выполнил он все показанное ему, собственными руками клал каждую доску, вколачивал каждый гвоздь, и таким образом спустилась на воды Переяславского озера первая Русская яхта!²²⁰ Она была первой потому, что царственный ученик опередил учителя и окончил свою работу раньше, чем была окончена яхта Арриена.

1 мая 1692 года царь, восхищенный своим произведением, начал прогулки по озеру, а когда новый флот состоял уже из пяти судов, эти прогулки перестали быть простым катаньем двора и представляли морские учения, а часто даже и примерные сражения. Царица Наталия неохотно смотрела на такие увеселения: нежная мать боялась новых опасностей, каким подвергал себя Петр, и старалась отвлекать его от моря, кораблестроения и вообще от многих нововведений, не нравившихся большей части его подданных. Петр был всегда послушным сыном и до самой смерти своей родительницы, случившейся в 1694 году и жестоко поразившей его, не предавался всей силе своего гения и не мог доводить до совершенства своих обширных намерений.

После кончины Натальи в его действиях стало больше свободы. Не боясь огорчить ее, он с каждым годом смелее предавался своей страсти к мореходству и в мае 1694 года уже ездил в Соловецкий монастырь, а этот монастырь построен на острове Соловки, лежащем на Белом море! Стало быть, в то время это было важное морское путешествие. Оно было связано с большими опасностями, и смелый Петр едва не стал их жертвой. По дороге к монастырю его застигла такая сильная буря, что все находившиеся с ним люди потеряли надежду на спасение, и даже он сам уже приготовился к смерти и, причастившись Святой Тайне, без страха ожидал минуты гибели.

Но Бог спас Своего избранного. Русский кормщик²²¹ из простых крестьян один не потерял бодрости: удачно провел он царскую яхту среди подводных камней и пристал к берегу. Мы, русские, так много обязаны этому искусному кормщику, что непременно должны знать его имя: его звали Антип Панов. Петр в знак благодарности к Богу за свое спасение поставил на том самом месте, где он вышел на берег, деревянный, сделанный собственными руками крест, на котором вырезал следующую надпись на Голландском языке: «Dat kruvs maken Captein Piter, van A. Cht. 1694» («Этот крест сделан капитаном Петром в 1694 году»).

Несмотря на опасность путешествий по Белому морю, царь три года подряд возобновлял их. Знакомство с иностранцами и особенно с Голландскими купцами, которых всегда было много в Архангельске, и разговоры с корабельщиками увеличивали его морские познания; сами путешествия, проводимые обычно до Вологды сухопутным путем, а оттуда водным, добавляли ему нового опыта. В 1695 году уже была заложена вторая корабельная верфь в городе Воронеже, но прежде чем были готовы суда, строившиеся на ней, Петр занялся другим важным делом.

Я уже говорила вам, дети, о союзе, заключенном против Турции царевной Софьей с Австрийским императором и Польским королем. Вы помните также и о тех двух походах в Крым, за которые правительница наградила своего любимца князя Голицына и все войско, ходившее с ним. Это было почти первой причиной неудовольствий Петра по поводу самоуправства и дурного правления сестры. Ему досадно было узнать, что Русские могли так бесславно воевать с Татарами, уже боявшимися их; еще досаднее было видеть, что за эти бесславные дела виновных наградили, как самых храбрых воинов! Эта досада скрывалась в его сердце, пока Софья была повелительницей России, но как только ее власть кончилась, Петр начал заботиться о том, чтобы заставить забыть неудачи Русского войска в Крыму, тем более что они могли создать у Турции невыгодное мнение о наших силах и придавали Татарам смелости совершать набеги на наши владения. Но Петр, несмотря на всю свою молодость, был осторожен и благоразумен, как взрослый человек, и поэтому его намерение продолжать начатую с Турцией войну не было известно до тех пор, пока Русские полки, обученные по-европейски, не привыкли к новому устройству, обещавшему больше успехов в сражениях с необразованным войском.

Итак, в 1695 году молодой царь объявил народу, что для безопасности государства надо отнять у Турок город Азов, в котором они построили важную крепость, чтобы помогать Татарам совершать набеги на Русские области и укрывать их от преследований.

Многие из моих читателей, наверное, знают из географии, что эта Азовская крепость (г. Азов) и теперь еще существует на берегу реки Дон, в 30 верстах от Азовского моря. Но в ней едва различимы теперь следы знаменитого города Азова, который известен был еще в XI веке. Тогда он принадлежал Половцам, часто побеждаемым нашими предками. Возможно, в XIII веке городом владели Генуэзцы и называли его Тана, потому что до нашествия Половцев на месте Азова был город Танаис, построенный Греками незадолго до начала нашей эры. Надо думать, что этот самый Танаис с XI века Половцы называли Азовом, потому что Азуп было имя одного из их князей. Танаис, Тана, или Азов славился своей торговлей и богатством, но Генуэзцы недолго владели им; в XIII веке он был отнят у них ханом Темир-Аксаком.

Судьба Азова была чрезвычайно непостоянна: с 1471 года он стал принадлежать Турецкому султану Магомету II; в 1639 году четыре тысячи Донских казаков отняли его у Турок, которые после двух походов, стоивших им очень дорого, снова возвратили несчастный город под свою власть и тогда уже превратили его в сильную крепость.

Вот эту крепость надо было отнять у Турции для безопасности наших южных границ. Весной 1695 года тридцатитысячное войско, предназначенное для осады Азова, выступило из Москвы в составе четырех отрядов: первым командовал генерал Алексей Семенович Шейн; вторым — Патрикий Гордон; третьим — Франц Лефорт; четвертым — Артамон Головин. В отряде последнего были царские Потешные полки, уже называвшиеся Преображенским и Семеновским полками. К Преображенскому полку добавлена была Бомбардирская рота и в ней капитаном был сам Петр!

Неописуемо было удивление, с которым наши предки смотрели на этого великого государя, покорно выполняющего приказания своего начальника! Чудесно действовал на них этот необыкновенный пример: он заставлял их стремительно бросаться навстречу всем опасностям. Да и можно ли было бояться этих опасностей? Петр совершенно по-братски разделял их с ними: Петр без всякого страха, часто даже без всякой осторожности летел в самое сердце сражения! Так, однажды он преследовал Турок со своими двумя полками до самых стен Азовской крепости. Но все чудеса храбрости, показанные Русскими во время этого похода, окончились только тем, что были взяты две сильно укрепленные Турками каланчи²²², построенные на берегах Дона в шести верстах от Азова для того, чтобы не пускать Русские суда по Дону и тем затруднить привоз съестных припасов к нашему войску. К тому же случилось еще происшествие, совершенно остановившее успех в войне: инженер Яков Янсон, за что-то рассердившийся на генералов, заклепал вверенные ему пушки и переметнулся на сторону неприятелей. Эта низкая измена причинила столько вреда Русским, что они должны были отступить и отложить войну до следующего года.

Не нужно говорить вам, милые мои друзья, с какой заботой занялся Петр подготовкой ко второму походу: вы уже имеете понятие о неутомимости этого удивительного государя! Узнав на опыте, как необходим флот для взятия приморского города, Петр обратил главное свое внимание на постройку судов в Воронежской верфи. Целую зиму там работали беспрестанно, и к весне были готовы: 2 фрегата²²³, 4 брандера²²⁴, 2 галиота²²⁵ и 23 галеры²²⁶. Адмиралом этого как будто бы с помощью волшебной силы появившегося флота сделан был один из главных помощников Петра — Лефорт. Под его командованием были вице-адмирал Де-Лима, родом Генуэзец, и контр-адмирал Лозер. Главнокомандующим над сухопутным войском был генерал Шейн.

Отправляясь в мае 1696 года в этот второй поход к Азову, молодой государь был печален: незадолго перед этим, а именно 29 января, он лишился брата, которого любил со всей нежностью. Многие историки называют царя Иоанна Алексеевича слабым. Но один из них, Галем, вот что говорит о нем: «Откровенно признаваясь в своих телесных и душевных недостатках и при-: знавая всенародно преимущество над собой своего младшего брата, он показал больше величия души, чем многие, почитающие себя умными и сильными». Если прибавить к такому описанию уважение и привязанность его к Петру, то нельзя не оценить достойно этого кроткого государя. Не знаю, как вы, милые мои читатели, но я очень жалею, что он рано скончался и не прожил по крайней мере еще несколько месяцев: тогда он услышал бы, с какой славой его любимец, его несравненный Петр, закончил Азовский поход; увидел бы торжественное возвращение его в Москву, и счастье милого брата утешило бы нежное сердце страдальца.

Да, друзья мои, 19 июля того же 1696 года Азов, стесненный с моря и с суши искусными распоряжениями Петра и его генералов, принужден был сдаться. Победитель позволил жителям выйти и взять с собой столько имущества, сколько можно было унести на руках, но потребовал за это выдачи изменника Янсона, и воля его была исполнена.

Петр, обладая многими прекрасными качествами души, имел также и необыкновенную скромность. Несмотря на свое самое деятельное участие в осаде Азова, он приписал весь успех победы своим полководцам и войску и хотел, чтобы не он, а они участвовали в торжественном въезде в Москву.

В первый раз Русская столица видела такой праздник, какой был в день этого въезда. Все было так ново, так необыкновенно для тогдашних жителей Москвы, что они записали малейшие подробности этого торжества, и вы, наверное, поблагодарите меня, если я загляну в их описания и расскажу вам то, что наиболее любопытно в них.

Прежде всего надо сказать вам, что днем, назначенным для торжественного въезда, было 30 сентября. При входе на каменный мост были построены триумфальные ворота. По их правую сторону стояла на пьедестале статуя Марса²²⁷ с надписью: Марсовой храбростью. У ног Марса лежал Татарский мурза с луком и колчаном, а за ними два скованные Татарина с надписью:

По левую сторону у ворот стояла статуя Геркулеса²²⁹ с надписью: Геркулесовой крепостью. У его ног лежал Азовский паша²³⁰ в чалме²³¹ и два скованных Турка, опять-таки с надписью:

Вход в ворота был украшен золотой парчой. По своду было написано золотыми буквами: «Придох, видех, победих»*. Посередине свода висел зеленый лавровый венок²³², наверху парил двуглавый орел с тремя коронами. Кроме того, по сторонам ворот возвышались две пирамиды, перевитые зелеными ветвями, а от них вдоль моста были расставлены огромные живописные картины. На одной был представлен приступ к Азову, на другой — морское сражение с надписью:

Мостовые, перила и все улицы, ведшие к Кремлю, были увешены дорогими Персидскими коврами; по обеим сторонам дороги стройно стояли стрельцы, не участвовавшие в походе.

Теперь мы знаем, друзья мои, как блестяще подготовилась Москва встретить возвращавшихся победителей; посмотрим же на порядок, в котором эти победители вступали в радостную столицу. После множества конюших²³³, карет, колясок и богато убранных верховых лошадей, принадлежавших или царю, или генералам, ехала торжественная колесница, сделанная в виде раковины, украшенная золотом и запряженная шестью серыми лошадьми. В этой колеснице сидел тот, кого Петр хотел почтить более всех, — Лефорт. На нем был белый морской мундир, обшитый серебряными галунами. За колесницей шли все морские офицеры и матросы, бывшие под его командованием, и все находившиеся на Русской службе иностранцы. После множества знамен, провожаемых трубачами и литаврщиками, несли большое государево знамя, на котором был изображен Спаситель. За знаменем ехал боярин, большой воевода, то есть главнокомандующий, Алексей Семенович Шейн, в черном бархатном кафтане, в шапке с белым пером и с обнаженной саблей в руке: это было второе по значимости лицо торжественного въезда. После него ехал воевода артиллерии, Вельяминов-Зернов, за которым солдаты тащили по земле Турецкие знамена и вели пленника, мурзу Атылыка. За этим отделением ехали дивизионный генерал Артамон Головин, полковник Семеновского полка Чамберс и, наконец, следовал капитан Преображенского полка Петр, в простом офицерском мундире, пешком, со своей ротой.

Какая картина могла быть прекраснее, величественнее, удивительнее этой! Надо было только взглянуть на торжественную колесницу Лефорта и на молодого Петра в его капитанской одежде, чтобы понять все превосходство, все величие государя, посланного России Богом. С одинаковым восторгом смотрели на него и Русские, и иностранцы, с равной любовью они были преданы ему, и потому с равным негодованием все увидели в конце шествия, за бомбардирами и пушкарями, изменника Янсона: его везли на телеге под укрепленной на ней виселицей, над которой виден был Турецкий полумесяц²³⁴ с надписью: «Ущерб луны». На шее у него была надета петля, на груди — дощечка со словами: «Злодей!» Нельзя было без ужаса смотреть на этого низкого и жалкого человека! Взоры всех, с презрением отворачиваясь от него, отдыхали на светлых, благородных лицах Лефорта и Шейна. Особенное удовольствие заметно было в обоих генералах в ту минуту, когда они подъезжали к триумфальным воротам. Здесь снова каждого из них встретили приветствием в стихах. Эти стихи уже не были надписью, а были сказаны гением²³⁵ в такую огромную трубу, что весь народ мог отчетливо слышать каждое слово.

Знаменитый день 30 сентября закончился царскими милостями, щедро розданными всем участвовавшим в походе, и разными увеселениями, которые царь любил устраивать для народа в торжественные праздники. Эти увеселения состояли чаще всего в иллюминациях и фейерверках²³⁶. Последние как любимая забава царя за три года перед тем уже устраивались двором во время масленицы²³⁷ и разных других праздников и сначала очень удивляли наших предков; особенно простой народ долго не мог понять, каким чудодейственным образом эти прекрасные разноцветные огни летали по воздуху. И как вы думаете, кто занимался этим делом? Сам Петр! Он не только готовил собственными руками фейерверки, но часто даже сам и зажигал их.

Окружавшие его удивлялись, как этот великий ум мог в одно и то же время заниматься важными делами и мелочами! Впрочем, зажжение фейерверка, связанного в то время с опасностями, еще не могло называться совершенной безделицей; но часто случалось, что Петр во время самых глубокомысленных размышлений о каком-нибудь великом предприятии писал письма к Архангельскому воеводе о том, чтобы он купил для него лимонов, и рассказывал в том же письме, каким образом приготовить их, чтобы доставить к нему неиспорченными; или отдавал приказание о починке какой-нибудь вещи из своей одежды, или, наконец, сам принимался за эту починку — так, не один раз, он сам чинил свои башмаки. Когда его приближенные громко удивлялись такой беспримерной деятельности и, по их мнению, излишней для царя бережливости, Петр обыкновенно отвечал им своей любимой пословицей: «Кто не бережет денежки, тот сам не стоит рубля».

Путешествие Петра в чужие края и последний бунт стрельцов от 1697 до 1700 года

Прекрасная мысль сделать Россию похожей на просвещенные Европейские государства появилась в гениальном уме Петра еще в то время, когда он с детской радостью смотрел на первое военное учение своих Потешных войск. Она сильнее заблистала потом с веянием парусов, в первый раз развевавшихся на его новом флоте; она ярко загорелась, наконец, в ту минуту, когда знаменитый Азов упал к ногам своих победителей! С тех пор она была уже не мечтательной мыслью пылкого ребенка, а постоянным предметом размышлений совершенного человека, единственной целью его надежд, желаний, действий! И потому восторг его был невыразим при взятии Азова. Владение этим городом открывало его подданным новое море; Петр считал мореплавание лучшим средством для просвещения народов. И верно: не через моря ли и корабли самые отдаленные государства могут общаться и передавать друг другу свои познания и образованность?

Но, к сожалению, по берегам Черного моря были не такие государства, у которых можно было бы заимствовать просвещение. Взгляните на карту: вы увидите там только полудикие области Азии с одной стороны, и Турцию, еще чуждую христианской вере, с другой. Однако во владении Петра было еще одно море — Белое. Но и оно представляло так же мало выгод, как и Черное. По причине своей близости к холодному полюсу оно каждый год так долго бывает покрыто непроходимыми льдами, что остается только немного теплого времени для прихода кораблей. Где же искать самую близкую дорогу к образованным царствам Европы? С этим вопросом взоры Петра остановились на Балтийском море. «Как хорошо было бы для моей России, — думал он, — иметь на этом море гавань, куда бы могли приходить иностранные корабли! Как близко оно и к Германии, и к Дании, и к Голландии, и к Англии!» Но берега Балтийского моря и Финский и Рижский заливы, где удобнее всего было построить обширную гавань, не принадлежали в то время России: вы помните, друзья мои, что царь Михаил Федорович вынужден был по Столбовскому миру отдать Игерманландию и Карелию Шведам, которым принадлежала также и Лифляндия²³⁸. Шведы храбры — трудно отнять у них владения! Но Петр не боится трудностей, чувствуя справедливость своего требования и понимая всю пользу, все величие своей прекрасной цели; на берегах Балтийского моря Россия будет иметь порт, который соединит ее судьбу с судьбой Европы и передаст все науки и искусства этой, так давно образованной части света понятливым российским обитателям.

Однако Петр, пусть и одержимый этой мыслью, хочет прежде всего собственными глазами и во всех подробностях видеть то просвещение, о котором он так много слышал и читал. В важном деле преобразования целого царства он не поступит легкомысленно, не изменит необдуманно нравы и обычаи своего народа; не положится на одни слова иностранцев, хотя все эти иностранцы заслуживают доверия, потому что первое место среди них занимают его учителя — Лефорт и Тиммерман, так много раз уже доказавшие свою верность и привязанность к России. Он увидит все сам; он собственным умом оценит все отрасли образования и тогда уже собственными руками будет насаждать их в родной стране. Для счастья своих подданных он не пожалеет ничего; он подвергнется не только всяким трудностям, но даже и всяким опасностям.

Да, друзья мои, он решился, и Русские услышали новость, никогда прежде неслыханную в нашем Отечестве: царь отправился в чужие края! И подумайте — каким образом? Без малейшего признака той пышности, с которой Русские государи обычно показывались народу, даже скрыв свое знаменитое звание под именем и одеждой простого дворянина посольства, отправлявшегося в Вену для переговоров с императором о войне против Турок. Он сделал это для того, чтобы избавиться от всех торжественных встреч, всех тягостных церемоний, отнимающих так много времени у того, кто каждую свою минуту желает употребить на что-нибудь полезное.

Поручив внутреннее управление столицей и всем государством одному из достойнейших вельмож того времени князю Федору Юрьевичу Ромодановскому, Петр выехал из Москвы со всем посольством 7 марта 1697 года. Первым послом был наместник Новгородский, генерал-адмирал Лефорт; вторым — Сибирский наместник Федор Алексеевич Головин; третьим — думный дьяк Возницын.

Сам же царь назывался просто дворянским десятником, Петром Михайловым.

Свита посольства была очень многочисленна. Кроме всех чиновников, в ней было еще двадцать пять молодых людей знатных фамилий, определенных в это путешествие для усовершенствования себя в науках. Среди них отличался не происхождением, а редкими способностями и умом Александр Меншиков. Это был царский любимец. Петр увидел его в первый раз в доме Лефорта, где служил Меншиков. Ловкость и проворство его так понравились проницательному государю, что он взял его к себе, записал в Потешную роту и впоследствии так полюбил умного Алексашу (так Петр называл Меншикова), что почти ни на минуту не отпускал его от себя и приказал ему даже спать в одной с ним комнате. В продолжение нашей истории вы часто будете слышать об этом Алексаше, милые читатели: он будет впоследствии князем, знаменитым полководцем и министром Петра; но теперь это еще только молодой человек, любящий до обожания своего великого благодетеля, страстный в учении и одержимый мыслью ехать в чужие края и видеть все любопытное, что они имеют.

Проницательный Петр не ошибся, приготовясь к неприятностям, которые могли случиться с ним во время этого путешествия. Они начались с первых его шагов за границей России. Вы помните, с каким неудовольствием обитатели берегов Балтийского моря, эти прежние враги-соседи, а теперь — добрые наши соотечественники, Лифляндцы и Эстляндцы²³⁹, всегда смотрели на старания Русских государей образовывать своих подданных. Вы помните, как последние рыцари Ливонии остановили всех иностранцев, выписанных из чужих краев Иоанном IV? Итак, удивительно ли, что их потомки точно так же угрюмо смотрели на знаменитое посольство, ехавшее как будто на завоевание всех наук и искусств образованной Европы! Петр и его непросвещенная Россия уже были страшны для своих соседей; что же было бы, если бы необыкновенный гений государя соединился с образованностью народа? Такое соединение предвещало слишком великое могущество; Лифляндцы и Шведы боялись его, и жители Риги осмелились открыто показать послам свое нерасположение. Их генерал-губернатор, граф Дальберг, не только смотрел за ними, как за опасными людьми, но даже допускал в отношении к самому Петру непростительные грубости. Однажды любопытный царь хотел осмотреть городские укрепления и измерить глубину рвов. И что же? Ему не только не позволили сделать этого, но дерзкие часовые чуть было даже не выстрелили в него из ружей. Тогда наш Петр сказал эти замечательные слова, в самом деле исполнившиеся впоследствии: «Не хотят, чтобы я видел укрепления Риги! Я надеюсь некогда увидеть их с меньшим для меня затруднением и отказать Шведскому королю в том, в чем отказывает мне нынче Дальберг».

Чем дальше ехал Петр, тем радушнее встречали его: с отдалением исчезала зависть, с которой смотрели на молодого царя соседи, боявшиеся его и видевшие в нем будущего своего победителя, и потому в Митаве, Кенигсберге, Берлине и Ганновере уже с удовольствием показывали ему все достойные примечательности. В Берлине он занимался военным искусством; в Ганновере был у двух тамошних принцесс, которые оставили о нем любопытное описание.

Если вам хочется знать, дети, каков был наш Петр во время этого своего первого путешествия в чужие края, то я скажу вам, что одна из принцесс, угощавших государя, описала в истории своей жизни примечательный день, проведенный ею с Петром, и вот что она говорит о нем: «Петр имеет видный рост и привлекательное лицо; ответы его скоры и удачны. Он не большой охотник до музыки, но больше всего любит кораблестроение и фейерверки. По его словам, он знает довольно хорошо четырнадцать ремесел, и в доказательство этого показал нам свои руки, покрытые мозолями. По нашей просьбе царь послал за своими музыкантами и танцевал с нами Русский танец. Странно было видеть, как он то целовал, то щипал четырех карликов своей свиты, а десятилетнюю принцессу Софью-Доротею поднял за голову вверх: это очень испортило головной ее убор. Он очень добрый государь — говорит в заключение принцесса, — но, по обычаю своей страны, обходится со всеми уж очень без чинов. При лучшем воспитании ничего не надо было добавить к его великими достоинствам, потому что в нем заметно много ума и много хороших качеств».

Неудивительно, что Немецкая принцесса находила недостатки в воспитании Петра. Замечания ее были отчасти справедливы: воспитание Петра с тех пор, как его сестра стала самовластной правительницей царства, находилось в большом небрежении, и если после своего коронования он имел учителей, то это были только такие учителя, которых он сам себе выбирал. В науках его необыкновенный ум делал удивительные успехи, несмотря на все препятствия, которые мешали ему образоваться, и поэтому принцесса, вероятно, говорила не об этой части воспитания, а о той, которая касается светского образования. Вероятно, наш откровенный Петр не обращался так чинно, не кланялся так ловко и не говорил так вежливо, как Немецкие принцы. Иначе и не могло быть. Когда же было ему учиться этому?

Ум его был беспрестанно занят каким-нибудь важным делом. К тому же в России в то время еще не обращали внимания на светскую образованность. Стало быть, принцессы могли бы извинить этот небольшой недостаток Петра, и они, конечно, сделали это. Его быстрый ум с такой легкостью воспринимал все хорошее, что, без всякого сомнения, проезжая назад через Ганновер, он уже удивил принцесс как переменой своего обращения, так и своими необыкновенными успехами во всех науках и искусствах, которыми он занимался во время путешествия.

Самым примечательным в этом отношении местом был маленький Голландский городок Саандам. Здесь Петр, думая только о пользе для подданных своих, совершенно забыв величие царя, в одежде обыкновенного плотника, учился любимой своей науке — кораблестроению! О! Как любопытно, как удивительно было видеть тогда этого великого государя в самой простой одежде: в красном байковом камзоле и белых холстинных брюках! С каким восторгом и с какой гордостью его подданные могли смотреть на это матросское платье! Из любви к ним царь надел его, из любви к ним подвергался всем трудностям и неприятностям!

Сначала никто не знал, кем был Русский плотник Петр Михайлов, приехавший в шлюпке²⁴⁰ из Амстердама и нанявшийся работать на Саандамской верфи. Все удивлялись хорошей работе приезжего, и не прошло недели, как его уже называли за это мастером — баас (Piter Bass). Вы не можете представить себе, как это название обрадовало Петра! Он так восхищался, что, казалось, простое имя мастера, полученное им по заслугам, было для него выше его царского достоинства, принадлежавшего ему по рождению. Называться баасом было для него тем приятнее, что добрые Саандамские жители никак не представляли, кого они величали так. Но эта тайна не могла существовать долго: Саандам был недалеко от Амстердама, где находилось Русское посольство, и к концу недели все заговорили, что Piter Bass есть великий царь России!

После такой новости удивлению Голландцев не было конца! Как бы ни были они хладнокровны, как бы ни были малоповоротливы, но тут вдруг развернулись и так проворно пустились к Саандаму, так скоро разболтали всем Саандамцам о знаменитости Русского плотника и так навязчиво начинали вместе с ними бегать по всем местам, где только можно было видеть его, что Петр, чрезвычайно не любивший обращать на себя внимание, не узнавал своих степенных приятелей и, потеряв терпение смотреть на их постоянное удивление, решился уехать из Саандама. И что же вы думаете? Только что любопытные проведали об этом, как все улицы — от маленькой квартиры Петра Бааса, которую он снимал у одной бедной вдовы, до его яхты, столько же скромной, как и все окружавшее этого необыкновенного смертного, наполнились народом. Даже городское начальство не могло остановить толпы, совершенно заполнившей пристань. Увидев это, Петр, досадуя на зевак, бросился в их середину, силой расчистил себе дорогу, проворно вскочил в яхту и, несмотря на бурный ветер, сильно качавший волны залива Эй, тотчас поднял парус, чтобы скрыться от несносного для него любопытства.

С тех пор Петру трудно было избавиться от такого любопытства. Оно преследовало его и в Амстердаме, несмотря на все старания тамошней полиции, желавшей угодить скромному путешественнику удалением докучливых. Как ни просто было его платье, как ни походило оно на одежду дворян посольства, но величественный рост, горделивая поступь, глаза, блиставшие всем огнем необыкновенного ума, тотчас изобличали прекрасного царя России. Чтобы скрыться от нескромного удивления народа и свободнее наслаждаться картиной неутомимого движения и той высокой степенью образованности, которую почти всегда имеет приморский торговый город, Петр купил небольшую шлюпку и, сам управляя ею, подъезжал часто очень близко к адмиралтейству. Иногда шлюпка Петра, тихонько пробравшись между кораблями всех народов, останавливалась вблизи от них, не обратив на себя ничьего внимания, и царь, весело любуясь деятельностью и богатой жизнью Амстердама, вдруг задумывался. Казалось, будто в эту минуту какая-то очень приятная мысль залетала в его душу и разливалась радостью в его глазах… Казалось, он смотрел уже не на Амстердам, а на что-то другое, как будто вдали видимое им… Казалось, он прислушивался к радостным крикам не этих чужеземных моряков и купцов, со всех сторон окружавших его в Голландском порту, но каких-то других, в каком-то другом городе, несравненно более близком его сердцу…

Я вижу, что старшие из моих читателей догадываются о том, что восхищало Петра перед гаванью Амстердама, вижу, что они понимают его восторг и, разделяя его, радуются, что наконец дошли до самой занимательной страницы в истории этого государя. Но погодите, друзья мои, еще Петр не говорит даже своим самым приближенным о прекрасной своей мысли: он еще мечтает о ней только тогда, когда сидит один в своей маленькой шлюпке. Выйдя из нее, он расстается со своими великими намерениями или, лучше сказать, скрывает их в глубине своей души и является на Амстердамских улицах уже не могущественным царем-преобразователем, а простым плотником Саандамским, искусная работа которого удивляет людей, бывших за несколько недель до того его учителями. В Амстердаме эта работа не ограничивалась корабельной верфью: многие ремесленники и фабриканты этого города видели Петра в своих мастерских; многие ученые и артисты давали ему уроки его любимых наук. Из последних история называет математиков Дама и Гартцокера, корабельных мастеров Вейсселера, Кардинаала, Реенена, Петра Поля и корабельного рисовальщика Адама Сило²⁴¹. Непонятна была для современников неутомимость этого гения! Они едва верили глазам своим, видя царя в один день и за станом ткача, и с циркулем математика, и с молотком кузнеца, и с листом самой тонкой бумаги, собственными руками выделанной им на бумажной фабрике! Восприимчивый мастер всех художеств и искусств являлся почти в одно и то же время и в академиях, где слушал лекции профессоров, и на площадях и рынках, где покупал припасы для своего умеренного обеда, и, наконец, в маленькой своей кухне, где иногда в отсутствие кухарки сам готовил этот обед! Казалось, это был дух, носившийся везде, для которого не было ничего невозможного, ничего слишком великого или слишком малого.

Так Петр провел несколько месяцев в Голландии. Объездив все главные ее города, осмотрев в них все любопытное, он отправился в январе 1698 года в страну, еще более примечательную своим просвещением — в Англию. Здесь тот же образ жизни, то же удивление народа, глядевшего на чудесного царя далекой России, которую образованные Европейцы привыкли считать страной полудикой! В Англии удивление было даже еще заметнее: Англичане, начиная с их короля Вильгельма III и кончая последним работником в адмиралтействе²⁴², помогавшим плотнику Петру носить бревна и строгать корабельные доски, — все постоянно проявляли к своему знаменитому гостю не только уважение, но даже глубокое благоговение. Король, дружески посещавший царя, старался угадывать его малейшие желания; купцы, художники, офицеры Английского флота были в восхищении, если могли быть чем-нибудь полезными ему, и многие из них охотно следовали примеру Голландцев и соглашались поступать на службу к тому, кого считали непостижимым гением своего века.

Петр, со своей стороны, точно так же восхищался Англичанами и всем, что видел в Англии. Как часто, проводя целые дни в Лондонском адмиралтействе, он говаривал своим новым друзьям — адмиралам²⁴³ Кармартену и Митчелю: «Без Англии я был бы плохой мастер!» А когда эти адмиралы вздумали однажды показать морские маневры, Петр был так восхищен совершенством Английского флота, что от души вскричал: «Если бы я не был царем в России, то желал бы быть адмиралом в Англии!»

Возвращаясь в апреле в Голландию, царь оказался в большой опасности: сильная буря держала его четверо суток в море. С ужасом смотря на высокие волны, бросавшие во все стороны царскую яхту, спутники Петра уже приходили в отчаяние, но герой, не боявшийся никаких опасностей, сохранил присутствие духа и в этом случае и, ободряя улыбкой испуганных, шутливо говорил им: «Чего вы боитесь? Слыханное ли это дело, чтобы царь России утонул в Немецком море?»

Из Голландии Петр намерен был ехать в Италию через Вену. В этом городе надо ему было переговорить с императором Леопольдом о Турках, с которыми Русские все еще вели удачную войну, в то время как Австрийцы желали мира. Леопольд принял знаменитого путешественника и угощал с тем же радушием и уважением, с какими принимали его во всех других государствах. Среди всех праздников, устроенных в его честь в Вене, особенно примечателен был маскарад, проведенный 1 июля. Император, все его семейство и триста придворных особ представляли ремесленников и крестьян всех народов. Петр был в платье Фрисландца²⁴⁴; фрейлина Турн, занимавшая место его дамы, — Фрисландки. Оба государя были очень веселы на этом простом и в то же время необыкновенном празднике. Император предложил своему гостю, все еще слывшему дворянином посольства, выпить за здоровье царя Московского. «Выпьем, — сказал Леопольд, — мне известно, что вы знаете этого государя?» «С лица и наизнанку!» — отвечал Фрисландец.

Дружеское расположение Леопольда к Петру заметно было и во время их переговоров о Турецких делах, и соглашаясь на мир с султаном, он желал того же, что и Петр: чтобы все земли, завоеванные Русскими, остались в их владении.

Имея основательную надежду на этот мир и, стало быть, на полное спокойствие своих подданных, царь с большим удовольствием думал о своем скором путешествии в Италию, так давно прославленную историей, Италию, знаменитую воспоминаниями, очаровывавшую красотами природы! Уже все распоряжения к отъезду посольства были сделаны, как вдруг гонец, приехавший от князя Ромодановского, привез известие о новом ужасном бунте стрельцов! Ромодановский, которого Петр, оставив в Москве на своем месте, называл князем-кесарем²⁴⁵, вице-царем и даже царским величеством, писал свое донесение в таком расстроенном состоянии духа, что государь отчетливо видел опасность, угрожавшую его столице. Отложив путешествие в Италию, он поспешил возвратиться в Отечество.

Причины этого нового и последнего бунта стрельцов были все те же, как и прежде: их досада на новый порядок, заводимый в войске, на то предпочтение, какое Петр явно отдавал перед ними полкам, устроенным по-европейски, и страх, что он, возвратясь из чужих краев, начнет еще более заботиться о преобразованиях, которые они ненавидели. Эта ненависть происходила вот от чего: у многих из них были странные мысли о том, что просвещение вредит благочестию и что, чем более люди занимаются ученьем, тем менее думают о Боге. Такая мысль, в любом случае необоснованная, потому что может ли что-нибудь больше науки и образования дать нам в понимании о Боге и его чудесных творениях, была полным несчастьем для такого народа, имевшего столько набожности, как наши предки. Она заставляла некоторых суеверов не любить Петра, принуждавшего их к учению.

Враги Петра умели пользоваться этим несчастным заблуждением соотечественников, и вы видели уже, милые читатели, сколько бед происходило от этого во время правления властолюбивой царевны Софьи! С тех пор, как монастырские стены разлучили ее со светом, в России стало спокойнее, и все думали, что прежняя правительница, отказавшись от всех безрассудных замыслов, оплакивает в уединенной келье монахини свои несчастные ошибки. Но не то делала Софья: под ее монашеской рясой все еще билось сердце гордой княжны, все еще таилась надежда отнять у брата его престол. Однако она не смела предаваться этой надежде с прежней уверенностью и, может быть, не решилась бы ни на что, если бы путешествие Петра в чужие края не увеличило неудовольствия народа и не ободрило любимцев Софьи — дерзких стрельцов. Государство оставалось полтора года без царя; в это время злые неприятели Петра могли наделать много вреда, и вот что они сделали.

Почти все начальники стрельцов, преданные Софье, старались, каждый в своем полку, уверить своих подчиненных, что Петр, возвратись из путешествия, заведет во всем Европейский порядок. Такими уверениями немудрено было внушить им самые отчаянные намерения. Мысль, что не только царевна Софья, но даже и супруга Петра, царица Евдокия Федоровна, так же как и стрельцы ненавидевшая новые обычаи и просвещение, была на их стороне, еще более подкрепляла дерзость бунтовщиков. В их планы входило покушение на жизнь Петра по возвращении его из чужих краев, после чего они предполагали сделать Софью правительницей государства до совершеннолетия царевича Алексея, восьмилетнего сына Петра, и уничтожить все новшества, введенные им в правление, войско и нравы Русских.

С такими ужасными намерениями стрелецкие полки, расположенные в разных городах, пошли к Москве, чтобы соединиться там со своими главными товарищами, но храбрость и присутствие духа генералов Шейна и Гордона спасли столицу и усмирили бунтовщиков до приезда государя. Следствие об их преступлениях уже началось при нем, и открываемые подробности их замыслов были так ужасны, что Петру надо было проявить чрезвычайную строгость; виновные наказаны были так, как того заслуживали они по своим злодейским намерениям. В сильном негодовании на преступников, так хладнокровно сговорившихся истребить все, что он с такой заботой готовил для счастья любимого народа, все драгоценные плоды его тяжких трудов, его беспрестанных пожертвований, Петр готов был осудить на смерть всех до последнего ненавистного стрельца, но достойный наставник и его друг Лефорт склонил к жалости оскорбленное сердце Великого, и были казнены только самые виновные. Правда, их было очень много. Государь пощадил и свою сестру: она жила по-прежнему в монастыре. Но оставить ее вовсе без наказания казалось Петру несправедливым, и он наказал ее следующим образом: перед ее окнами монастыря были поставлены виселицы, на которых повесили самых виновных и самых преданных ей преступников. Остальные были разосланы по разным городам, записаны в другие полки, и таким образом название стрельцов, знаменитое сначала, бесславное впоследствии, сохранялось еще около трех лет в четырех полках, оставшихся верными царю; но потом, когда и те получили новые названия или новое устройство, оно совершенно исчезло в нашем Отечестве.

Что же касается царицы Евдокии Федоровны, признанной следствием виновной в помыслах о покушении на жизнь государя, то Петр не хотел больше называть ее своей супругой и, отослав в Суздальский Покровский монастырь, приказал постричь в монахини. Она назвалась Еленой.

Новые обычаи и война со Швецией от 1698 до 1703 года

Вот каковы были происшествия, поразившие сердце Петра во время его возвращения в Отечество! Горестно было ему видеть, что само просвещение, которое стоило ему бесчисленных трудов, надо было дорогой ценой распространять среди его подданных, надо было силком и тяжелейшими способами подводить их к перевороту, который сулил так много выгод. Петр предвидел, что если он не будет принуждать их к просвещению, а предоставит им самим выбирать: быть ли им образованными или оставаться в своем невежестве, то большая часть из них предпочтет последнее, и потому решился не предоставлять им право выбора, а заставить их покориться его собственной воле. Строгая казнь стрельцов была первым следствием этой решимости. После ее ужасов враги Петра затихли: страшно было противиться ему, страшно было не исполнять его повелений. С огорченным сердцем пользуясь этим страхом, Петр начал вводить разные изменения и улучшения в старинных учреждениях, начал вводить новые порядки не только в некоторых частях государственного устройства, но даже в нравы и обычаи своего народа. Зная, как сильно внешний вид вещей влияет на необразованных людей, он обратил прежде всего на это свое внимание.

Наши предки в своих привычках, обычаях и даже в одежде имели много схожего с Азиатами: их золотые кафтаны, дорогие шубы, меховые шапки и длинные бороды, делая их очень похожими на Турок и Татар, отделяли от Европейцев. От уничтожения этой черты зависело очень много: в одежде образованного человека, казалось, легче было приступать к образованию. К тому же была еще причина, из-за которой Европейское платье стало необходимо для Русских: они так ненавидели иностранцев, что эти несчастные люди, с такими затруднениями выписываемые Петром из чужих краев, иногда подвергались опасности, выходя на улицу в своих платьях. Итак, вскоре после казни стрельцов был объявлен царский указ о том, что все дворяне и военные люди должны брить бороды и носить новое платье, которое походило на платье Немцев и Голландцев. Сколько шуму и тревоги наделал этот указ!

Сколько различных чувств произвел он в сердцах жителей Москвы! Иностранцы обрадовались: они надеялись теперь избегать народного гнева в толпе Русских, одетых одинаково с ними; но зато Русские были сначала почти в отчаянии от этих нападок на платья и особенно на их бороды. Некоторые безрассудные и до суеверия набожные думали, что сбрить бороду значит испортить образ Божий, и многие из них готовы были согласиться на всякое пожертвование, лишь бы только сохранить эту драгоценность! Но Петр был неумолим. Он приказал на улицах обрезать полы кафтанов у упрямцев, приказал каждый год брать штрафы с тех, кто не хотел расстаться со своими бородами, и таким образом мало-помалу заставил их слушаться. Вскоре вышло еще одно царское повеление. Об этом повелении прежде всего будет интересно узнать моим читательницам. Так что слушайте со вниманием.

Вы помните, какую жизнь вели прежде Русские женщины? Это была самая скучная жизнь. Не смея никуда показаться без покрывала, они проводили все свое время как монастырские затворницы и не имели никаких прав даже в самом главном деле жизни: в своем замужестве. Их отдавали за того человека, которого выбирали родители, без всякого согласия со стороны невесты и даже раньше, чем молодые люди видели друг друга. После этого о каком счастье этой четы²⁴⁶ можно говорить, еще не знакомой между собой, но уже навек соединенной? В этом случае женщина была еще более достойна жалости, чем мужчина. Последний мог забыться от неудачного выбора своих родителей в шуме света и общества, он мог заниматься службой, охотой, вести приятные беседы с умными людьми. Но женщина, такая же невольница в доме мужа, какой она была в доме отца, изменяла только место своей темницы и из девичьего родительского терема переходила в уединенные комнаты супруга, где не имела даже и того развлечения, какое доставляет хозяйство: старинные Русские боярыни не любили заниматься им и не приучали к нему своих дочерей. Во всяком среднего состояния доме были и ключница, и казначея, и несколько кухарок и служанок. Итак, хозяйкам оставалось только кушать за каждым обедом несколько десятков блюд, сидеть на своих пуховых диванах и скучать иногда нестерпимо!

Такая участь женщин не могла не обратить на себя внимания того, кто вникал в мельчайшие подробности жизни своего народа. Петр всегда думал, что общество много теряло от затворничества женщин, а побывав в чужих краях и собственными глазами увидев, сколько счастья может принести просвещенная женщина в свое семейство и сколько пользы может дать обществу ее присутствие в нем, решительно приступил к исполнению своего намерения и приказал, чтобы ни один священник не венчал никакой пары без ее собственного согласия, чтобы каждый жених и каждая невеста знали друг друга по крайней мере за шесть недель до свадьбы; а чтобы предоставлять им случай познакомиться, приказал мужьям и отцам приезжать на все праздники при дворе, во все публичные собрания и на все обеды и вечера вместе со своими женами и дочерьми, одетыми так, как одевались в то время жившие в Москве иностранки.

Вот было тогда разговоров по всей Москве! Бояре дивились никогда неслыханной прежде новости, молодые боярыни и особенно боярышни радовались этому как средству освободиться от скучной неволи; старые, может быть, сожалели, что не родились на несколько десятков лет позже, чтобы воспользоваться новыми правами, какие просвещенный государь давал Русским женщинам.

Заботясь о том, чтобы и сами Московские увеселения были похожи на Европейские, Петр выписал из Германии актеров, которые играли уже не только в придворном, но и в публичном театре. Нередко приезжал туда и сам царь и, всеми силами стараясь возбуждать в своем народе охоту к новой забаве, был всегда необыкновенно весел и необыкновенно ласков ко всем в театре. Видно, и Немецкие актеры заметили это, потому что однажды осмелились очень неосторожно пошутить с ним. Незадолго до 1 апреля они объявили в своей афише, что в этот день будет ими представлена никогда невиданная пьеса. Начиная уже любить театр, публика с большим нетерпением собралась. Все места уже были заняты. Наконец, приехал государь, и музыка заиграла. После увертюры²⁴⁷, которая, может быть, была не хуже нынешних, поднялся занавес, и что же увидели зрители? На прекрасно освещенной сцене — одну белую стену, на которой было написано крупными буквами: первое Апреля! Вы можете представить себе, друзья мои, как публика была раздосадована такой вовсе неуместной шуткой! Однако никто не показал этой досады, потому что сам государь не сердился, а смеялся и, выходя из театра, сказал: «Вот вольность комедиантов!»

Такая снисходительность и простота в обхождении все больше и больше сближали Русских с их царем, а это сближение с каждым днем облегчало все их жертвы, приносимые ими в пользу своего образования. Трудно для Русских было расстаться с обычаями старины: они привыкли к ним с детства; но имея перед глазами пример царя, можно ли было жаловаться на трудности? Этот пример был той волшебной силой, с помощью которой Петр делал свои чудеса. Благодаря ему в Москве вслед за Азиатской грубостью нравов начала исчезать и Азиатская безрассудная пышность. Знатные бояре уже не смели выезжать со двора в богатых каретах с бесчисленным множеством слуг: самого царя провожал всегда только один денщик²⁴⁸, с которым он садился в небольшой двухколесный экипаж²⁴⁹, или кабриолетку, часто даже без кучера²⁵⁰. Боярские сыновья не смели отказываться от путешествий в чужие края, куда их посылали учиться разным наукам и ремеслам: сам царь был усердным учеником и работником у иностранцев. Хорошо было этим боярским детям, если они возвращались из своих путешествий с познаниями; но если же время их было напрасно потеряно, царь был неумолим к ним. Вместо принятия на службу он отдавал их в распоряжение своих шутов, которые могли смеяться над ними, сколько хотели. Строгость его в этом случае доказывала, что он больше всего ненавидел праздность и напрасную трату времени. Его собственная неутомимость еще лучше доказывала это: ни одна минута его не была потеряна, и часто с самых веселых праздников он уезжал посмотреть какое-нибудь новое училище или заглянуть в новую типографию, где печатались любимые его книги: Всеобщая История Пуфендорфа*, Землеописание Гюбнера* и много других, касающихся кораблестроения и мореплавания.

Так быстро Петр вел к просвещению свою милую Родину! Наконец, с начала 1700 года был сделан новый, важный шаг к полному соединению ее с Европой. Надо сказать вам, что наши предки до того времени праздновали начало года не 1 января, как делают все христиане, а 1 сентября. Разумеется, разница в четыре месяца причиняла часто большие неудобства в отношениях Русских с Европейцами, и вот Петр 19 декабря 1699 года объявил народу, что новый год начнется 1 января. Приверженцы старины подняли было опять голоса против этой важной новости, но шум праздников, подготовленных к этому дню, и торжественное моление по всем церквам в минуту начала его заглушили все безрассудные рассуждения староверов.

Наступивший 1700 год был памятен для Русских заключенным 3 июля тридцатилетним выгодным миром с Турцией и началом войны со Швецией.

Эта война была так важна для России и имела такое сильное влияние на ее судьбу, что мои читатели должны знать о ней несколько подробнее. В истории ее называют Северной, потому что в ней участвовали не только Россия и Швеция, но и другие северные государства. Вот как она началась.

Объявление указа Петра Великого (1699 г.) считать «новый год» с 1-го января.

Вы верно заметили, что Шведы всегда были воинственным народом; они часто отнимали земли у своих соседей. Так достались им Ингерманландия и Карелия, Лифляндия и Эстляндия. Россия хотела возвратить под свою власть две первые, Польша — последние. В это время Поляки избрали своим королем Саксонского²⁵¹ курфюрста Августа II с тем условием, чтобы он непременно отнял у Шведов прежние Польские земли. Итак, желания и выгоды объединяли Августа II с Петром I, который имел еще больше причин сердиться на Шведов, вспоминая жестокое оскорбление, нанесенное ему в Риге губернатором Дальбергом и часовыми тамошней крепости. Датский король был также недоволен Швецией за то, что у него были отняты некоторые принадлежащие ему земли, и с радостью согласился быть союзником России и Польши против Швеции.

Между тем, надо сказать вам, что Швецией управлял в это время молодой король Карл XII. Конечно, вы слышали уже что-нибудь о герое древних времен Александре Македонском²⁵². Итак, чтобы дать вам некоторое понятие о Карле XII, надо сказать, что во всей древней и новой истории он не находил никого выше Александра и почитал за честь подражать ему во всем. С такими намерениями, с храбростью, доходившей до геройства, с гордостью, близкой к гордости Македонского, удивительно ли, что Карл не только без всякого страха узнал о собиравшемся против него союзе, но даже обрадовался этому. Казалось, судьба посылает ему прекрасный случай представить миру во второй раз героя Македонского, и его ответы на первые требования союзников, удовлетворением которых можно было бы избежать войны, были так дерзки, что, казалось, не они, а он объявлял войну!

Она началась. Первый, испытавший храбрость Карла, был Датский король. Сражение перед самой его столицей, Копенгагеном, испугало Данию и заставило ее согласиться на все требования Шведского короля. С этого времени она уже не смела быть его врагом.

С теми же гордыми мыслями он переплыл Балтийское море и вышел на берег Лифляндии. Одно его приближение заставило Поляков и помогавших им Саксонцев оставить почти уже начатую осаду Риги. Уверенный в безопасности этого города, Карл пошел к Нарве, потому что там, по уговору союзников, должны были собраться главные Русские силы. Они состояли из 39 000 человек, но в рядах их недоставало двух знаменитейших воинов: Лефорта и Гордона. Петр оплакал смерть их за год перед этим. Командующим войском были теперь фельдмаршал Головин и генералы: герцог фон Крои, Бутурлин, Вейде, Шереметев и князь Долгорукий. К несчастью, сам Петр не мог быть с ними в то время, когда его присутствие было всего нужнее: он вынужден был откликнуться на просьбы Польского короля, который в страхе от отчаянной храбрости Шведов умолял его приехать для переговоров в город Бирзен. Петр, никак не думая, что у Карла хватит смелости напасть на его многочисленную армию в то время, когда Шведское войско состояло только из 8000 человек, поехал вместе с Головиным и постоянным своим спутником и любимцем, Меншиковым, бывшим уже поручиком Бомбардирской роты Петра. Войско осталось под командованием герцога фон Крои и Якова Федоровича Долгорукого. Но недолго оно было под этими командирами. Почти тотчас после отъезда Петра Карл со своей необыкновенной пылкостью решил совершить нападение на Русских 19 ноября 1700 года. Густой туман, а потом сильный снег и метель помогли ему исполнить свое намерение самым удачным образом. Благодаря погоде Шведы подошли, никем не замеченные, почти к самому нашему лагерю, где их увидели уже тогда, когда спасаться было поздно! Сражение началось, но без всякого порядка со стороны Русских, приведенных в полное замешательство неожиданным нападением. Не прошло и получаса, и Карл одержал победу, а оба главные Русские командира, герцог и князь Долгорукий, были взяты в плен.

Так, 8000 Шведов победили 39 000 Русских. Вам досадно и, кажется, даже стыдно слушать это, друзья мои? Но успокойтесь. Нарвское сражение не может причинить нам так много стыда, как вы думаете: 39 000 человек наших были не те, которые сражались под Азовом, но по большей части были новые ратники, набранные в первый рекрутский набор²⁵³, бывший в 1699 году. Они еще никогда не видели неприятеля и сражались без царя, присутствие которого, наверное, не допустило бы до такого их бесславия. Войско же Карла, хотя и состояло только из 8000 человек, но каждый из них был опытный солдат под командованием неустрашимого героя. К тому же туманная погода помогла им обмануть наше войско. А многие говорят, что был еще один Финский крестьянин, который вызвался показать им самую близкую дорогу к лагерю Русских, и он-то привел неприятеля почти к самым их палаткам. Наконец, к вашему утешению, скажу еще то, что и Петр, получив известие об этой неудаче, совсем не встревожился, но очень спокойно сказал:

«Шведы будут побеждать нас еще несколько раз — они наши учителя в военном искусстве, но со временем мы заплатим им за ученье!»

Эти пророческие слова великого Петра исполнились скорее, чем он ожидал; Карл XII после Нарвской победы вовсе перестал считать Русских опасными неприятелями и, разменявшись с ними пленными, обратил все свои силы на Августа II. В то время, как он заставил дрожать перед собой всю Польшу, Петр не терял времени даром, и через несколько месяцев его армию уже нельзя было узнать, расстроенную и унылую после Нарвского сражения. Десять новых драгунских²⁵⁴полков заступили на места убитых воинов; 180 пушек, перелитых из колоколов, заменили те, которые достались Шведам, и прежде чем прошел год после несчастного дня 19 ноября, генерал Борис Петрович Шереметев, ставший фельдмаршалом, на чал, по словам Петра, платить за ученье Шведам, сперва в небольших стычках, потом в важных сражениях, в окрестностях Дерпта, при Эрестфере и Гумельсгофе, где победа фельдмаршала над генералом Шлиппенбахом возвратила Русским потерянные при Нарве пушки и, кроме того, предоставила им много неприятельской артиллерии, знамен, барабанов и 500 человек пленных. Наконец, преследуя Шведов, Шереметев дошел до Лифляндии и там в августе 1702 года завладел несколькими городами, в том числе Мариенбургом, который, как мои читатели должны были заметить и при случае припомнить, разорил более пятисот селений и взял в плен 12 000 человек, помимо солдат.

Такие быстрые успехи восхитили Петра. Со всей царской щедростью наградил он своих храбрых воинов. Кроме поместьев, фельдмаршал получил орден святого апостола Андрея, учрежденный в 1698 году вскоре после возвращения Петра из чужих краев; офицерам розданы были золотые медали, солдатам — серебряные.

Через месяц победные крики Русских раздавались на берегах нашей Невы, милые мои читатели, только не здесь, где оканчивается эта пышная Нева, а там, где она начинается, вытекая из Ладожского озера. В этом месте был в то время Шведский город с крепостью Нотебург. Прежде он назывался Орешек и так же, как и вся Ингерманландия, принадлежал Русским и важен был для их торговли, потому что через Неву соединял Ладожское озеро с Балтийским морем. Петр тем более видел необходимость отнять его, что во время войны Шведы могли хорошо держаться в нем и получать подкрепление морем. Итак, решено было осадить эту важную крепость, и осада примечательна тем, что в ней участвовал сам Петр, но не как государь, а просто как капитан Преображенского полка. Его деятельное участие было очень приметно: Нотебург сдался после одиннадцати дней осады.

Здесь отличился больше всех любимец Петра, его милый Алексаша — Herzenskind (дитя сердца), как он часто называл его, — и за это отличие пожалован был генерал-губернатором Ингерманландии. Взятие Нотебурга чрезвычайно радовало Петра; он говорил, что это ключ, который отворит ему вход во всю Лифляндию и Балтийское море, и потому назвал его Шлиссельбургом. Ведь вы знаете, что Schlissel значит по-немецки ключ.

Хотите ли знать, как Петр писал о новом завоевании своему старому князю Ромодановскому, который во время его отсутствия всегда оставался в Москве под именем князя Кесаря. Это коротенькое письмо покажет вам одновременно и важность Нотебурга, и уважение Петра к Ромодановскому, и необыкновенный род писем государя к подданному. Читайте:

«Sire! Покорно доносим вашему величеству, что крепость Нотебург, по жестоком и трудном приступе, на имя вашего величества сдалась на аккорд, а как тот белагер был, о том пространнее буду доносить вперед, а ныне за скорым отшестием почты не успел. Сею викторией поздравляя ваше величество, пребываю Piter. 13 октября 1702».

Это простое имя Питер было любимой подписью Петра: оно встречается почти в каждом его письме.

Россия во времена реформ Петра I *1703–1725 ГОДА*

Новая столица, новые крепости и гавани от 1703 до 1708 года

На правом берегу Невы, в семи верстах от ее устья, на месте нашей нынешней Большой Охты, в 1703 году стояла Шведская крепость Ниеншанц*. Найдя на большой карте России Неву, вы, наверное, согласитесь, друзья мои, что если Шлиссельбург мог называться ключом к Балтийскому морю, то Ниеншанцу с полным правом могло принадлежать название его ворот. Стало быть, для осуществления великих намерений Петра необходимо было завоевать и эту крепость. Вот 20 000 войска под командованием инженер-генерала Ламберта окружают Ниеншанц, обстреливают его десять часов подряд из 20 пушек и 12 мортир, и после этой страшной стрельбы, продолжавшейся целую ночь, крепость выбрасывает белое знамя, то есть сдается. Это было утром 1 мая. Семьдесят пушек и множество разных припасов было наградой победителям. На другой день они заметили около устья Невы несколько Шведских военных судов, которые могли быть опасны для вновь завоеванной крепости, и поэтому надо было обязательно расстроить намерения Шведов и отогнать их от берегов, уже принадлежавших России.

«Кому же надежнее всего поручить это важное дело? — думал генерал Головин. — Искуснейшему из моряков — бомбардир-капитану²⁵⁵ Петру Михайлову». А ведь вы знаете, кто был этот Петр Михайлов? С величайшей радостью поспешил он исполнить лестное для него поручение и, посадив несколько сотен гвардейских солдат в тридцать небольших лодок, отправился по Фонтанке до Шведских кораблей, которые разъезжали у нынешнего Васильевского острова*. Там их окружили мелкие Русские суда, и через несколько часов знаменитый капитан уже докладывал адмиралу о взятии в плен двух больших неприятельских судов и о разгоне остальных.

Главными помощниками Петра в этой новой морской победе были бомбардирские поручики Меншиков и Головкин, и они все трое получили от адмирала в награду за свою храбрость и искусство ордена святого Апостола Андрея*. Петр — учредитель этого ордена — сам принял его из рук своего подданного! Он счел себя достойным этого важнейшего у нас знака отличия только после завершения такого дела, где он сам был главным распорядителем и начальником. Но во всех других сражениях он участвовал как подчиненный офицер.

Теперь-то когда вся Нева на всем ее протяжении — от Шлиссельбурга до Финского залива — принадлежит России, когда ее светлые волны, сливаясь с волнами Балтийского моря, уже разбивают свою белую пену о Русские берега и как будто приглашают чужеземные корабли везти ее новым владельцам искусство и науки образованных народов, именно теперь пришло время сказать вам о той мечте, которая занимала Петра, когда он ездил в своей маленькой шлюпке по водам Амстердамской гавани*! Но теперь эта мечта уже так ясно предстает перед нашими глазами, что, наверное, все вы в один голос скажете: его мечтой был Петербург, как будто вышедший из волн Финского залива! Но представим себе то время, когда на месте этого великолепного города были пустынные леса и болота! Для этого лучше всего представить себе, что мы в Ниеншанце. Представим себе, как от Ниеншанцкой пристани отчаливает царская яхта. Государь едет осматривать свои новые владения и выбрать, наконец, то место, где должна осуществиться великая мысль, где должен появиться перед ним его собственный Амстердам!

Его величественный и прекрасный рост с первого взгляда выделяет Петра среди всех спутников. Он стоит у самого руля. Его темно-русые волосы развеваются тихим майским ветерком; быстрым взглядом он окидывает широкую Неву и ее красивые берега, покрытые густыми лесами. Особенно любуется он правой стороной реки и внимательно рассматривает ее, начиная с деревянных стен и земляных валов Ниеншанца и заканчивая Васильевским островом на взморье. Этот край должен быть местом соединения Русских с Европейцами, здесь должна быть столица их образованности, их будущей силы! В каком же именно месте основать ее? Проще всего сделать это на Ниеншанце: там уже имеется основание города и крепости. Но Петр не думает о том, что проще: важнее всего для него выгоды народа, ради которых он готов переносить бесчисленные трудности. Ниеншанц далеко от моря, а новая Русская столица должна быть непременно приморская, должна быть непременно портом, куда приходили бы иностранные корабли. Между Васильевским островом и нынешней Выборгской стороной есть еще остров, который Шведы называли Люст-Элант²⁵⁶. На него падает выбор Великого: на нем останавливается его светлая мечта и в первый раз является перед глазами Русских: они узнают намерение царя иметь близ Балтийского моря столицу. На острове Люст-Эланте будет ее крепость, в конце Васильевского острова — гавань.

Объявив все это своим приближенным, Петр принимается за исполнение великого плана. Его собственными руками сделан чертеж новой крепости, и 16 мая начато ее строительство. Крепость была названа по заложенной там церкви Апостолов Петра и Павла — Петропавловской. Это было первое строение новой столицы. Стало быть, мы можем смело называть Петербургскую сторону колыбелью нашего славного Петербурга. Можно сказать, что здесь он родился, здесь взлелеян и укреплен был заботливой рукой своего основателя. В дополнение к этому небольшому описанию, уместно будет прибавить другое прекрасное описание почти той же торжественной минуты, когда в воображении Петра создавался его великий город.

Так описывал нашу новую столицу Пушкин.

Для строений нового города было выписано из разных областей более 20 000 работников. Надзор за ними вели люди, самые близкие к Петру: Меншиков, Нарышкин, Трубецкой, Головкин и Зотов. Кроме того, сам царь был беспрестанно с ними, и, чтобы как можно ближе видеть выполнение своего пламенного желания, он приказал построить для себя, тут же возле крепости, деревянный домик. Он походил на тот, в котором царь жил в Саандаме, и состоял только из двух комнат, кухни и сеней. Вы можете и теперь видеть это скромное жилище величайшего из государей. Этот маленький дворец Петра на берегу Невы Екатерина I, супруга Петра Великого, приказала обнести каменными стенами, чтобы сохранить потомству.

Как все в этом домике и около него было тогда шумно, живо, деятельно! В четыре, а иногда и в три часа государь уже вставал и часто еще в своем домашнем платье, которое было не что иное, как белый холстинный²⁵⁸ камзол²⁵⁹ с костяными пуговицами, выходил смотреть на работы по строительству крепости. После того удивительно ли, что за четыре месяца они были окончены? С благодарностью обнимал восхищенный Петр своих усердных сотрудников и приказал вырезать их имена на стенах пяти болверков²⁶⁰, ими построенных; шестой был под его собственным надзором. Вскоре возле крепости начали показываться другие городские строения, и прежде всего на прежнем Люст-Эланте или Петербургском острове, а потом на Васильевском. Здесь через некоторое время появилось великолепное здание — дом Меншикова. Противоположная сторона Невы — теперь главная часть города — не пользовалась в то время особой славой: она начала застраиваться позже, и Петр в 1703 году заложил на ней только адмиралтейство и корабельную верфь. Поэтому она и называется до сих пор Адмиралтейской стороной, которая разделилась впоследствии на четыре Адмиралтейские части.

В то время, как новорожденная столица как будто по какому-то волшебству появляется среди болот и Невских лесов, Петр думает о безопасности своей любимицы, заботится о ее спокойствии и выгодах. Петропавловская крепость не может защитить ее от нападений с моря; гавань Васильевского острова по причине мелководья не может принять ни больших военных кораблей, ни тяжело нагруженных купеческих судов. Но Петр знал это раньше, чем положил основание новому городу, и уже давно думал об этом.

В 25 верстах от Петербурга, посреди волн Финского залива, лежит довольно большой, но необитаемый остров, который Финны называли Ретусари, а Русские — Котлин. Этот остров отделяется узким, но глубоким пространством воды, как будто узким проливом, от довольно значительной песчаной мели. Увидев это в первый раз и измерив глубокое место; пролива, которое у моряков называется фарватером²⁶¹, Петр с восхищением и благодарностью поднял свои взоры к небу. Казалось, что сам Бог заботился о защите новой столицы Русских: пролив был единственным местом, где могли проходить корабли всякой величины и тяжести; все же другие места Финского залива от Котлина до Петербурга были мелки и проходимы только для маленьких судов. Стало быть, для безопасности столицы стоило только не допустить неприятеля проехать по фарватеру. Для этого нужно было, чтобы по обеим берегам, между которыми он находится, Русские сторожили своих неприятелей с пушками и другими огнестрельными оружиями. И вот на песчаной мели против Котлина появляется через несколько месяцев крепость Кроншлот. Против нее берег острова Котлина укрепляется также плотными стенами, а также пушками, и таким образом страшный гром и неминуемая погибель грозят с этих двух берегов каждому кораблю, которому вздумается как неприятелю пробраться к Петербургу. Вскоре на Котлине была уже не только одна стена с укреплениями, но за этой стеной появились две гавани — военная и купеческая, а подле них и город Кронштадт.

Как же удивились, узнав об этом, тогдашние Европейские государи! Некоторым из них не только удивительно, но даже досадно было слушать рассказы о новой столице, новых Русских крепостях и гаванях. Более всех это занимало Шведов: они как будто начали предчувствовать, что с могуществом России кончится их власть на Балтийском море. Испуганные такой мыслью, они вместе с Англичанами старались всеми силами вразумить гордого Карла XII, что уже прошло время презирать Русских, что надо остановить их завоевания, казавшиеся сначала ничтожными, а теперь уже опасными для Европы. Но все их предостережения были напрасны: Карл и думать не хотел, что Русские что-нибудь значили после Нарвского сражения, и, равнодушно получая известия о взятии ими нескольких, по его мнению, незначительных местечек Ингерманландии, старался только скорее исполнить свое главное желание — отнять Польский престол у короля Августа. Петр пользовался безрассудным упрямством и ветреностью Карла, и, продолжая вести войну со Шведскими генералами, скоро завладел всей Ингерманландией и взятием Нарвы отомстил за поражение, которое некогда потерпел при этом городе. Так исполнилось предсказание Петра, что Русские отплатят Шведам за их уроки в военном искусстве. Лучшими генералами царя в этих счастливых походах были фельдмаршал Шереметев и Меншиков, бывший уже князем и получивший фельдмаршальский чин после важной победы, одержанной им над Шведами при Калише в 1706 году. Фельдмаршальский жезл*, присланный ему государем, был украшен алмазами и стоил около 3000 рублей.

Такие успехи Русских заставили, наконец, Карла XII подумать об опасном сопернике, которым мог быть для него теперь Петр: он мог теперь опасаться его, тем более что дело с Августом II было уже кончено, и этот несчастный и слабый государь, несмотря на всю помощь, которую оказывали ему его усердная помощница Россия и его Отечество Саксония, несмотря на множество своих приверженцев в Польше, должен был уступить непреодолимому могуществу Карла и подписать с ним самый унизительный мир, заключенный в Альтранштадте. По условиям этого мира, Август должен был отказаться от Польской короны и остаться по-прежнему курфюрстом Саксонским, должен был нарушить союз с Русским царем, должен был поздравить с восшествием на престол нового Польского короля, Станислава Лещинского, избранного по желанию Карла! Эти три условия, хотя и очень тягостные для жалкого Августа, были еще лучше четвертого, которое было позорно и для того, кто предложил его, и для того, кто принял! Грустно рассказывать этот случай, друзья мои, но что делать! История неумолима: она не утаивает дурное, но точно так же повествует о нем, как и обо всем хорошем, и поэтому вы узнаете, как несправедливы, как безжалостны были Карл и Август.

Вы давно уже читали, что Швеция владела Лифляндией как своим завоеванием. При короле Карле XI эта несчастная земля терпела такие жестокие притеснения от своих завоевателей, что Лифляндское дворянство решило, наконец, направить в Стокгольм к королю избранных от себя членов с просьбой защитить их от несправедливых притеснителей правительства. Главным из этих членов был двадцатилетний капитан Иоганн Рейнгольд Паткуль, происходивший из древней Лифляндской фамилии. Это был пылкий, умный, образованный молодой человек, пламенно любивший свою Родину. С жаром защищал он ее перед королем и этим обратил на себя его негодование: просьбу Лифляндского дворянства нашли дерзкой против Швеции, и Паткуля как сочинителя такой бумаги приговорили к смерти.

Несчастный спасся от казни бегством, заложил все свое имение и, проживая то в Германии, то в Швейцарии, старался доказать свою невиновность и Карлу XI, и потом его наследнику Карлу XII. Его старания были напрасны: тот и другой ненавидели смелого Лифляндца. Заскучав от праздной жизни, Паткуль с радостью вступил в Польскую службу по приглашению тогдашнего короля Августа. Но служба при таком государе, каким всегда был Август, не могла нравиться деятельному Паткулю, и он скоро оставил ее. Бесприютный изгнанник, не имевший дозволения возвратиться в Отечество, готов был и в чужой земле жертвовать всем для пользы и счастья людей, но такие высокие чувства мог оценить только тот, кто умел бы понять их. Их мог оценить только такой государь, который, как Петр, и сам жертвовал бы всем для счастья подданных. И судьба хотела, чтобы эти две прекрасные души встретились: Паткуль узнал Петра и с тех пор не хотел служить никому другому. Здесь только, у государя, вокруг которого кипела жизнь, можно было сказать, что Паткуль был на своем месте. Его неутомимая деятельная натура беспрестанно находила себе занятие: он был полезен, был нужен для России, и потому вы можете догадаться, любил ли его Петр.

Счастливый этой драгоценной любовью, Паткуль начинал забывать свои прежние бедствия и, пламенно желая освобождения своей Родины от Шведского владычества, молил Бога, чтобы победителем в Северной войне был не безрассудный Карл, а великодушный, беспримерный царь России. Чтобы отнять силы у Шведского короля, нужно было, сколько можно, поддерживать Августа, и Петр делал это, посылая ему и войско, и деньги. Командующим этим войском и в то же время посланником Русских в Польше в 1705 году был Паткуль. Август, неблагодарный за ту помощь, какую оказывали ему Русские, так бессовестно обходился с ними, что их войско терпело недостаток даже в пище. Это жестоко оскорбляло человеколюбивое сердце Паткуля: он заговорил, и его слова в таком дурном виде представлены были Августу, что он, забыв священное звание посланника и генерала своего союзника, приказал арестовать его. Несчастный Паткуль без всякой вины томился в темнице, потому что этого желал непримиримый его враг, Карл XII, возненавидевший благородного Лифляндца еще более с тех пор, как он стал усердным подданным его соперника Петра. Карл желал не только того, чтобы Паткуль был в темнице, но даже и того, чтобы он был выдан ему как преступник, уже давно приговоренный к смерти Шведским правительством. И он предложил это Августу! И Август не постыдился принять это жестокое предложение. Вот оно-то было четвертым условием того унизительного Альтранштадтского мира, о котором я вам говорила. Оно было исполнено 28 марта 1707 года: в этот: день Паткуль был выдан Карлу XII.

Ужасна была судьба невинного страдальца! Казалось, Карл хотел отомстить ему и за ропот Лифляндии, и за успехи: Петра! Никакие просьбы государей, которых Русский царь умолял вступиться за его посланника, не смягчили непреклонного короля Швеции, и в сентябре 1707 года несчастный Паткуль был казнен.

Такая несправедливость, такая неслыханная участь посланника явно показывала ненависть Карла к государю. Петр мог также видеть в этом бесчеловечном поступке желание Карла продолжать войну, которая должна сделаться теперь гораздо важнее: твердое, обдуманное мужество Петра пылало новым жаром при мысли о горестной кончине одного из его благороднейших любимцев; гордая, необузданная храбрость Карла готовилась одним ударом уничтожить всю неожиданную славу великого государя и все прекрасные начинания его. Европа с любопытством смотрела на спор знаменитых соперников; Русские с нетерпением ожидали известия о том, с какой стороны нападет на них страшный для всех Карл.

Изменник Мазепа и Полтавская битва от 1708 до 1710 года

Петр I думал, что это нападение будет сделано на ту часть России, где находились ее новая столица и области, недавно отнятые у Швеции. Вместо этого Карл XII явился там, где его никто не ожидал, явился в Малороссии!²⁶² Но этому была важная причина.

Начальником Малороссийских казаков, которые, как вы знаете, составляли главную часть жителей Малороссии, был в это время гетман Мазепа. С молодых лет славился он своим умом, образованием и ловкостью. Этими качествами ему так хорошо удавалось скрывать свои пороки, что до самой старости никто не подозревал в нем обманщика и хитреца, который достигал всего коварством и лестью. Вместе с другими обманывался и Петр: он видел в Мазепе одного из вернейших своих слуг и любил его за неустрашимость, которую тот показывал во всех сражениях, где только участвовал. В первый раз отличился он в войне с Турками, при Азове, и с того времени обратил на себя такое милостивое внимание государя, что при учреждении ордена святого Апостола Андрея Первозванного он был вторым из генералов, получивших этот важный знак отличия. Кроме того, разные милости, которыми Петр осыпал Малороссийских казаков, разные права и преимущества, которыми они пользовались, беспрестанно доказывали расположение государя к их гетману. Но неблагодарный заплатил за доверчивую любовь царя самой низкой и самой постыдной изменой! Прочитав рассказ о ней, вы, наверное, удивитесь, до чего может довести человека излишнее честолюбие!

Вообразите, что для него не достаточно было пользоваться всеми почестями, иметь первый чин в государстве, иметь ордена²⁶³: Русский святого Андрея и Польский Белого Орла²⁶⁴; управлять не только всеми казачьими полками, но и всей Украиной; быть владельцем 40 000 душ крестьян, пожалованных ему Петром в Орловской и Курской губерниях; наконец, не достаточно счастья быть любимцем государя, — ему захотелось быть самому независимым государем. Послушайте, как он обдумал свой план. На тех самых местах, которые составляют Малороссию, раньше было Северское княжество, и вот дерзкий гетман казаков вообразил, что он может восстановить это княжество и стать князем его! «Это возможно, — думал Мазепа. — Польша близко отсюда, а там повелевает и новым королем, и народом тот Карл XII, которому стоит только захотеть, и — я на престоле древних Северских князей! Я предоставлю ему за это помощь всего Малороссийского войска против Петра, а Польскому королю буду льстить обещанием присоединить к его королевству славную Украину».

Как задумано, так и сделано. Шестидесятилетний Мазепа, пылкий, как молодой человек, никогда не откладывал надолго своих намерений, поэтому и на этот раз тотчас же поручил своим самым надежным друзьям представить Шведскому королю свои изменнические предложения.

Нечего говорить, с какой радостью Карл XII принял их! Считая себя и без этого непобедимым героем, каких только успехов не мог он ожидать от своей храбрости, видя вдруг на своей стороне все Малороссийское войско? С благодарностью согласился он на все желания Мазепы и сверх того обещал в случае неудачи скрыть его от царского гнева в своей Швеции.

Все эти условия и переговоры проводились в такой тайне, что ни Петр, ни его министры, Головкин и Шафиров, ничуть не подозревали о замыслах гетмана; но зато в самой Малороссии нашлись люди, понимавшие обманщика, несмотря на все его старания скрыть себя. Должно думать, что эти люди ненавидели гетмана, потому что неутомимая внимательность, с которой они присматривались ко всем его поступкам, не могла происходить от чего-либо другого, как только от ненависти. К счастью для России, таких людей было много в Малороссии: Мазепа был несправедлив, можно сказать, даже бессовестен по отношению к своим подчиненным. Удивительно ли, что они желали освободиться от своего притеснителя? Однако долго неприятели Мазепы не были для него страшны; ни один из них не осмеливался действовать против царского любимца, но в 1707 году он жестоко, нестерпимо оскорбил генерального судью²⁶⁵ казаков Василия Леонтьевича Кочубея. Это был старик, уважаемый всем войском, почтенный по своим заслугам и рождению. Глубоко чувствуя нанесенную ему обиду, он старался всеми силами отомстить за нее, и его не пугало всемогущество дерзкого повелителя Украины. Вот он-то открыл все тайные связи изменника с Поляками и Шведами. Как ужаснулся верный сын России, узнав об опасности, грозившей ей! Как увеличилась его ненависть к Мазепе с той минуты, как он увидел в нем не только своего оскорбителя, но и врага Петра! Нисколько не медля, он описал все узнанные им подробности измены гетмана и в январе 1708 года отправил это донесение к царю с одним из своих преданных друзей, полковником Полтавского полка Искрой. Но подивитесь, друзья мои, как хорошо умел гордый честолюбец скрывать свои пороки и злодеяния! И проницательный Петр, и его умные вельможи приняли усердных гонцов за врагов славного гетмана и к нему же отослали их для суда и наказания!

Вы, наверное, угадаете горестную судьбу обоих несчастливцев? Да, они погибли; Мазепа же еще больше утвердился в доверчивости государя, и с новым жаром и без боязни принялся за осуществление своего постыдного заговора. Карл XII с полной надеждой на успех отправился в Россию и в августе 1708 года уже перешел Днепр.

Теперь вы понимаете, отчего он пошел прямо на Малороссию, а не на нашу новую столицу, которую ему так хотелось уничтожить. Он думал, что скорее достигнет своего желания тогда, когда соединится со своим сильным сообщником и уже вместе с ним пойдет к Петербургу. Но, кроме этого соединения, ему нужно было еще другое: из Лифляндии вышло шестнадцатитысячное войско под командованием генерала Левенгаупта и спешило к своему королю. Петр, еще не знавший об измене Мазепы, предвидел вред, который могло принести для Русских соединение Левенгаупта с Карлом, и решился во что бы то ни стало не допустить их соединения. Для этого он отправил против Карла фельдмаршала Шереметева, а сам пошел вслед за Левенгауптом и догнал его при местечке Лесном. Вам надо хорошо знать, где находится это место, милые читатели, потому что здесь Петр одержал такую блистательную победу над Шведами, что в восхищении называл ее матерью той знаменитой Полтавской победы, о которой вы скоро услышите. Левенгаупт потерял большую часть своего войска, пушки и все запасы, которые вез для армии короля.

Такая неожиданная потеря заставила Карла XII как можно скорее спешить в Малороссию, где недостойный гетман с нетерпением ожидал его прихода, чтобы объявить о своей измене России. В октябре 1708 года, ровно через три месяца после сражения под Лесным, Шведы появились во владениях Мазепы, на берегах Десны. Два соединившиеся врага нашего Отечества объявили Малороссиянам свободу и восстановление Северского княжества. Но как же они удивились, когда увидели, какое впечатление произвело это объявление! Малороссияне, вместо того чтобы обрадоваться, ужаснулись, и бесчестный гетман успел только обманом переманить за Десну две или три тысячи человек; все же прочие остались верными своему законному государю.

Карл XII, хотя и жестоко обманутый в своих расчетах на помощь Малороссии, не пришел в уныние и с прежней гордостью, с прежней дерзкой самонадеянностью продолжал свой поход. Он шел по Украине, потому что ее плодоносные поля доставляли большую пользу его армии, начинавшей чувствовать недостаток в съестных припасах. К этому несчастью Шведов присоединилось вскоре другое: настала зима с самыми сильными морозами. Воины Карла так сильно пострадали из-за них, что их часто находили на дорогах окостеневшими от стужи. Но и этот ужасный вид не мог поколебать душу их короля: он все еще считал себя непобедимым и, проведя в Малороссии пять месяцев, решил в апреле 1709 года взять приступом город Полтаву, лежавшую на берегу реки Ворсклы, впадающей в Днепр. Полтава казалась Карлу XII таким значительным городом, что он думал найти в ней награду за все свои труды и неудачи во время этого похода.

В то время как Шведский король, полностью занятый этим приступом и мыслями о своей будущей победе, строит укрепления, чтобы успешнее напасть на осажденную Полтаву и иногда имеет небольшие стычки с ее жителями, посмотрим, что делает его знаменитый соперник.

Горестно было для великой души Петра узнать о низкой измене Мазепы, горестно тем более, что эта измена погубила две благороднейшие жертвы — Кочубея и Искру! Добрый царь, принимая и на себя вину за эту гибель, спешил возвратить семействам несчастных отнятые у них честь и имение. Потом с благодарностью обратился он к Малороссиянам, наградил их за верность, наказал небольшое число преданных Мазепе, самого же его приказал предать церковному проклятью, которое вечно будет висеть над изменником.

Поручив Малороссию новому гетману Ивану Скоропадскому, Петр все приготовил для решительного сражения с Карлом XII: не только его сухопутные силы отличались самым лучшим устройством, но даже и морские, разъезжавшие около Азова и Таганрога, были в таком положении, что могли тотчас выдержать любое нападение Турок, если бы эти соседи наших южных границ вздумали помогать Шведам. Но Петр не боялся этого: мир с Турцией был недавно подтвержден, и в окрестностях Полтавы его ожидал Карл XII с одним своим помощником Мазепой. Царь приехал к Полтаве в июне 1709 года, когда осада продолжалась уже около трех месяцев. Осажденные были доведены Шведами до большой крайности и долго уже не могли противиться. Тем более Петр спешил спасти их и, уверенный в покровительстве Божием, назначил сражение на 29 июня, когда у нас празднуется память святых Апостолов Петра и Павла. В то же время это был и день именин государя. Но Карл опередил его на два дня и начал первый — поутру 27 июня.

Битва была отчаянная с обеих сторон: Петр сражался за счастье своего народа, за все вновь созданное им царство, которое могло погибнуть в случае торжества Карла. Карл защищал свою громкую славу, свое звание героя и своих несчастных воинов, которых ожидала неминуемая погибель в стране врагов-победителей. В этот знаменитый день нельзя было решить, какой из двух государей был неустрашимее. Тысячи пуль летели около них обоих, не пугая ни одного. Одна из них пробила у Русского царя шляпу, другая — седло, третья попала в крест, висевший у него на груди. (В Московском Успенском соборе хранился этот крест. Он четырехконечный, длиной в пять вершков²⁶⁶, шириной несколько менее, сделан из золота и украшен драгоценными камнями. В нем находятся редкие святыни, присланные с Афонской горы царю Федору Иоанновичу. Этот крест принадлежал Константину Великому²⁶⁷ и потому называется Константиновским. На нем заметно повреждение от попавшей в него пули во время Полтавской битвы.)

Король же, за несколько дней перед тем раненный ночью при осмотре казацких пикетов, не в состоянии был сидеть на лошади и приказал возить себя между рядами своих воинов в качалке; когда же запряженные в нее лошади были убиты, пересел на верховую и раненую ногу положил к ней на шею. В таком положении он разъезжал между своими храбрыми Шведами, ободряя их воспоминаниями о победах, так часто одерживаемых ими над Русскими, предвещал новую славу и в этот день. Но его предсказание не сбылось: эта слава и этот день принадлежали Петру. Шведское войско после непродолжительного сражения было совершенно разбито, и Карл едва спасся бегством от плена.

Прекрасно описан этот знаменитый день у Пушкина в его поэме «Полтава».

Эта победа считается знаменитейшей в истории Петра. Утвердив за Россией земли, завоеванные ей у Швеции, и в них — новый порт и ее новую столицу, она доставила Русским то, что было главной целью жизни Петра: соединение их с образованными Европейцами. Вы уже слышали, как Европейцы не желали этого соединения, как они боялись возрастающего могущества России и как старались уничтожить его. Это старание было поручено ими соседу России — Шведскому королю. И вы видите, друзья мои, как усердно исполнял он это поручение. Стало быть, можете представить себе, что было бы со всеми новыми учреждениями Петра: с его многочисленным флотом, с его вновь образованным войском, с его знаменитым портом на Балтийском море, одним словом, со всеми его великими намерениями, если бы Карл XII остался победителем? Можно поручиться, что все это было бы уничтожено; дерзкий Шведский король в гневе уже не раз кричал страшным голосом: «О! И моего хлыста²⁶⁸ довольно будет, чтобы выгнать этих негодных Москвитян не только из Москвы, но даже и из всего мира!»

Вместо этого грозный предсказатель сам обратился в бегство и еще как! Без войска, почти с одним только изменником Мазепой и несколькими адъютантами, в Татарской телеге! И куда же? В один из приграничных городов Турции, Бендеры, умоляя о покровительстве султана!²⁶⁹ Последний его отряд, состоявший из 16 000 человек, под командованием генерала Левенгаупта оставался еще в окрестностях Полтавы на берегах реки Ворсклы. Петр отправил в погоню за ними князей Голицына и Меншикова, и 30 июня, через три дня после Полтавской битвы, все 16 000 Шведов, искусно окруженные со всех сторон 9 000 Русских, сдались без сражения со всей амуницией²⁷⁰,знаменами, артиллерией и королевской казной.

С христианским смирением наслаждался Русский царь своей знаменитой победой. Относя весь ее успех к всемогущему покровительству Бога, он смотрел на Полтавские поля, как на священные места, как будто ручавшиеся за будущую славу России. Его необыкновенный дух, быстрый, проницательный и благочестивый, не сомневался в этой славе, и потому его благодарность ко Всевышнему была неизъяснима! Он торжественно изъявил ее на другой день победы, 28 июня, на самом месте битвы. Молебен: совершился в обширной походной церкви, посреди Полтавского поля. После обедни были погребены на этом же поле в одной огромной могиле тела убитых защитников России, а в другой — тела их врагов, Шведов. Над первыми Петр собственными руками поставил крест с надписью дня победы и кончины их; над вторыми плакали их печальные соотечественники, попавшие в плен. Все они были тут же на торжестве вместе с Русскими, но никто не оскорблял их насмешками; напротив, после обедни сам царь пригласил их генералов и офицеров к своему обеденному столу и в отместку за все дерзости, какими Карл XII часто оскорблял его народ, позволил себе сказать только следующие слова: «Вчера мой брат Карл просил вас сегодня на обед в мои шатры, и хотя он не сдержал своего слова, но мы выполним это, и для того прошу вас со мной откушать». За этим обедом добрый царь всячески старался развеселить унылых Шведов и не один раз пил за здоровье своих учителей в военном искусстве. Так почти всегда он их называл.

Пушкин говорит и об этом славном пире:

Такое ласковое обращение государя, глубокоуважаемого всеми, не могло не повлиять на бедных пленников: они на несколько минут забыли свое несчастье и развеселились. Да и трудно было не развеселиться! Почти каждый из сидевших за столом был пожалован от царя или чином, или поместьем, или орденом, или деньгами. Надо сказать, что князь Меншиков произведен был в генерал-фельдмаршалы²⁷²; князья Голицын, Долгорукий и Репнин получили поместья; Брюс, Галарт и Ренцель — ордена святого Апостола Андрея; гетман Скоропадский — портрет государя, осыпанный бриллиантами. Кроме того, все могли похвалиться его милостью, равно на всех излитой, стало быть, все были веселы и счастливы! Беспрерывно пили за здоровье того или другого генерала, и общее веселье прогоняло грусть с печальных лиц. Так было и с храбрыми Шведами, когда большие бокалы самого вкусного вина переходили у царских гостей из рук в руки, и особенно в ту минуту, когда фельдмаршал Шереметев встал со своего места и громко сказал: «За здоровье нашего нового контр-адмирала²⁷³ и генерал-поручика!²⁷⁴» Догадаетесь ли вы, друзья мои, кто был этот новопожалованный двумя чинами? — Полковник Преображенского полка Петр Михайлов. В Полтавскую битву он в первый раз исполнял обязанности главнокомандующего, и за славное ее окончание все генералы вручили знаменитому полковнику дипломы, соответствующие этим двум важным чинам в сухопутном и морском войсках.

Торжества на этом не закончились, потому что на другой день было 29 июня. Радость Русских возросла. И в лагере, где расположились войска, и в самой Полтаве, и в ее окрестностях все веселились! Знаменитый именинник снова угощал всех пышным обедом. В этот день и для всех солдат были поставлены огромные столы с вином и закусками. Переходя от одной роты к другой, царь останавливался перед каждой и говорил восхищенным солдатам: «Хлеб-соль, товарищи! Поздравляю вас с праздником и победой!»

Так праздновалась эта славная победа в первый раз! Я говорю в первый раз потому, что с тех пор не прошло ни одного года, чтобы Русские не праздновали ее. Этого хотел победитель: каждый год 27 июня слышался во всех церквах благодарственный молебен Богу. Но приятнее всего слушать его было на Выборгской стороне в церкви святого Самсония. В день Полтавской победы, 27 июня, церковь празднует память святого Самсония. Эту церковь Петр приказал построить в память об этом славном для России дне и в знак своей благодарности к Богу.

Царица Екатерина

Удивительны дела Петра! Удивительно его могущественное влияние на все, что окружает его: чудесно меняются, чудесно совершенствуются и вещи, и люди, которых он касается своей волшебной рукой! Мои читатели видят доказательства этого и в его войске, которое еще так недавно начало организовываться по примеру Европейских войск и которое уже умело их побеждать. Видят это и на его флоте, еще так недавно состоявшем из одного старого ботика, а теперь уже из нескольких сотен больших и малых судов, страшных для неприятелей России; и в его новой столице, великолепно возвышающейся там, где десять лет назад были только болота и пустыня; и в любимцах, окружающих и его престол, и мастерские! Ведь многие из них, совсем еще недавно будучи молодыми людьми, только что начинавшими получать образование, уже спорили в искусстве и знаниях с лучшими полководцами и министрами Европы!

Одним словом, кажется все, на что обращается творческий взор Петра, начинает жить какой-то новой жизнью, начинает стремиться к какой-то новой, высокой цели! Но из всего этого, из всего, что преобразовано, возвышено или сотворено Петром, из всех прекрасных созданий, обязанных ему новой жизнью, вы, друзья мои, еще не знаете одного. Чтобы рассказать вам о нем, мы оставим грозный шум войны и бурь, беспрестанно окружающий Петра, и войдем в его какой-нибудь скромный дворец, посмотрим, как он живет у себя дома, когда усталость заставляет его на несколько минут отдохнуть от тяжелых государственных забот.

Вы, наверное, помните, что в своем первом супружестве молодой царь не наслаждался семейным счастьем. Евдокия Федоровна Лопухина, несмотря на свою молодость и красоту, была бесчувственна, угрюма, любила старинные порядки и привычки наших предков и ненавидела все то новое, что вводил ее великий супруг. Рождение сына в феврале 1690 года, восхитив сердце Петра, не очень обрадовало равнодушную царицу: ее душа не стала нежнее, и ее первые наставления малютке были в том, чтобы он усерднее относился к обычаям старины и, насколько возможно, защищал бы их от нападений своего немилосердного родителя! Будучи в плену своих жестоких предрассудков, Евдокия не стыдилась так называть своего несравненного супруга в присутствии сына! Она также называла его гонителем православной веры, оправдывала стрельцов-раскольников, постоянно бунтовавших против Петра и просвещения. Более девяти лет переносил царь тяготы жизни с этой супругой, более восьми лет находился царевич Алексей Петрович под надзором матери, учившей его не любить отца! Наконец, участие Евдокии в последнем стрелецком бунте 1698 года показало царю в полной мере намерения его супруги, и он навсегда расстался с ней. Постриженная под именем Елены в Суздальском Покровском монастыре, она не переставала и там желать всех несчастий супругу, не переставала и там отвращать от него сердце сына в те немногие часы, которые молодому царевичу позволено было проводить с матерью в ее монастырских кельях.

В то время как Евдокия, благодаря природным наклонностям сына, во многом походившего на нее, успевала влиять на молодое сердце царевича и тем способствовать появлению в нем ужасных пороков, погубивших впоследствии этого князя — надежду Русских, то Петр, постоянно озабоченный своими великими занятиями, не мог осуществлять пристальный надзор за воспитанием наследника. Вовсе не представляя, какие несчастья для него взращивались в сердце сына, он, напротив, считал маленького царевича единственным утешением своего одиночества и, может быть, чувствуя к нему самую нежную любовь, поэтому и не вступал во второе супружество. Эта утешительная для отца привязанность продолжалась до тех пор, пока Петр, занятый то путешествиями, то войнами, редко бывал в Москве, и потому не имел случая узнать в совершенстве сердце и нравы своего сына. Как же он огорчился, когда, наконец, представился случай, и он понял и это сердце, и этот нрав! В его двенадцатилетнем сыне были все качества матери! Предвидя судьбу всех своих нововведений во время правления такого наследника, царь ужаснулся, и с этого времени его заботы о воспитании царевича еще более увеличились. Он надеялся собственной заботой исправить в нем то, что было испорчено, и для этого старался как можно меньше расставаться с ним. Часто молодой царевич бывал даже со своим неутомимым родителем в его походах. Но вся эта забота мало помогала: сердце Алексея было уже слишком настроено против его великого отца. Печально смотрел на это царь и, лишившись надежды иметь друга в нежно любимом сыне, начал сильнее ощущать горестную потерю своего семейного счастья.

Это печальное чувство, присоединяясь к огорчениям, которые он терпел с молодых лет от властолюбивой сестры, оказывало сильное влияние на его здоровье, а оно и без того сильно расстраивалось от беспрестанных трудов, часто превосходивших телесные силы Великого.

Со временем это перешло даже в нервную болезнь, припадки которой жестоко мучили государя, тем более что в этот период он становился не способным ни к каким занятиям. А ведь вы знаете, как дорожил он каждой минутой! В таком случае только что-нибудь особенно смешное могло отвлечь его от мрачной задумчивости и привести в прежнее состояние его расстроенный дух. Тогда искуснейший из придворных шутов²⁷⁵, Балакирев, становился незаменимым для всех окружавших Петра: в то время, как все они, встревоженные страданиями государя, не в состоянии были придумать, чем помочь ему, Балакирев всегда находил удачное для этого средство, и с помощью какой-нибудь остроумной шутки ему удавалось невольно заставить больного смеяться и развеселить его так, что припадок проходил, и царь, ласково потрепав по плечу притворно глупого Балакирева, принимался с прежней бодростью за оставленные занятия.

Но эти сильные припадки случались с Петром и впоследствии, когда новые душевные и телесные страдания усилили болезнь; сейчас же мы говорим пока еще о том времени, когда только начали появляться ее признаки, или, лучше сказать, мы говорим о причинах, повлекших за собой эту болезнь. Итак, одной из главных причин была печаль о дурном сердце и нраве царевича! Часто великодушный радетель о своем народе надолго задумывался о его будущей судьбе, и все блистательное начало его преобразований, вся приобретенная им слава исчезали в глазах Преобразователя при упоминании имени Алексея и его жестокой матери! После таких печальных размышлений Петр часто на целый день оставался в задумчивости.

Вот в один из таких дней, скучая больше обыкновенного, он пошел развеять свою грусть к тому, кто всегда умел утешить его, к своему Herzenskind — князю Меншикову. Но на этот раз не Меншикову удалось изменить грустное расположение его духа: совсем неожиданно это сделала молодая женщина, которую он в первый раз увидел там и величественная красота и образованный ум которой тотчас привлекли внимание государя, умевшего всегда быстро оценивать все прекрасное. Никогда не встречая ее прежде в доме Меншикова, он поспешил расспросить у него о замечательной незнакомке и узнал, что это была бедная Лифляндка, вдова Шведского драгунского офицера Раббе, попавшая в плен при взятии Русскими Лифляндского городка Мариенбурга. Участие, которое Петр почувствовал к бедной пленнице, еще более увеличилось, когда, начав с ней разговор, он узнал от нее самой все подробности ее детства и первой молодости. Эти подробности были в самом деле любопытны и занимательны. Марта Скавронская — так звали молодую Лифляндку — была дочь Литовского дворянина Скавронского. Она рано лишилась отца и матери и из сострадания была взята в дом доброго пастора²⁷⁶ Глюкка. Ее благодетель, у которого превосходное сердце соединялось с самым образованным умом, воспитывал ее со всей заботой и впоследствии выдал за человека, известного своей честностью и благородством.

Но непродолжительно было счастье сироты: в самом начале замужества Екатерина лишилась супруга, а потом и свободы. Победителем при Мариенбурге был фельдмаршал Шереметев; итак, в его доме молодая пленница провела время своего плена. Судьба, готовившая ей высокое счастье, привела ее потом в дом Меншикова, и здесь-то она встретила это счастье. Петр после первого свидания с каждым днем открывал все больше и больше достоинств в прекрасной Екатерине, с каждым днем находил все больше и больше удовольствия в ее умном и приятном обществе. Она была наполнена точно такими же чувствами по отношению к Петру, и это было неудивительно: пастор Глюкк уважал Петра, как великого гения своего века, и научил свою воспитанницу думать так же. Привыкнув с младенчества считать Петра необыкновенным смертным, посланным на землю, чтобы дать новую жизнь целому народу, Екатерина всегда пламенно желала его видеть и была в восторге, когда это ее желание исполнилось.

Величественный вид царя, так прекрасно гармонировавший с великими качествами его души, с первого взгляда внушил ей не только самое приятное удивление, но даже какое-то радостное и в то же время благоговейное чувство: оно выражалось в эту минуту во всех чертах ее лица, выражалось впоследствии в том глубоком уважении, которым исполнено было ее сердце к этому знаменитому государю, и выражалось, наконец, в той беспредельной преданности, которую она всегда доказывала ему. Сначала она была только другом, утешительницей Петра во всех огорчениях, которые печалили его сердце, и тогда, когда он занимался государственными делами, и тогда, когда он с горестью слышал о поступках своего сына. Потом, привыкая больше и больше к той, которая так хорошо умела уменьшать душевные страдания, Петр, творец всего прекрасного в своем царстве, хотел довершить свое творение царицей, достойной его не своим рождением и предками (эти качества всегда были ничтожны в его глазах), а собственными превосходными качествами, отличавшими избранную им супругу. В ноябре 1707 года исполнилась эта воля Петра: он обвенчался с Екатериной, которая до свадьбы приняла Греческую веру²⁷⁷ и была наречена Екатериной Алексеевной.

Эта свадьба совершилась не торжественно, а тихо, так что и о самом месте венчания историки расходятся во мнениях: иные говорят, что происходило оно в Петербурге, в церкви святой Троицы; другие, по источникам, более достоверным, утверждают, что этот брак был совершен в селе Яворове; даже народу не было объявлено об этом, как обычно бывает в таких случаях: казалось, чувствительное сердце Петра, несмотря на все дурные поступки его первой супруги, боялось огорчить его торжественным объявлением о счастье соперницы, и поэтому брак царя долго оставался как будто тайной для его подданных, и только в марте 1711 года был объявлен России. С того времени Екатерина уже называлась царицей.

В том же году молодая царица доказала целому свету, что она достойна своей блистательной судьбы! Милые читатели! Когда вы узнаете, что она сделала, то, наверное, поблагодарите Бога за счастливый выбор Петра: казалось, этот необыкновенный государь проникал своим быстрым взором в будущее и, возводя на Русский престол Екатерину, видел в ней не только любимую супругу, но и гения-спасителя России. Да, друзья мои, имя Екатерины должно быть навеки незабываемо для нас: послушайте рассказ о Ее великом деле.

Для этого мы должны обратиться к тому времени, когда слух о Полтавской победе, разносясь по Европе, заставлял во всех ее государствах с удивлением говорить о Русских и особенно об их славном Петре. Только теперь, когда он победил дотоле непобедимого Карла, все в полной мере поняли его величие, все начали другими глазами смотреть на его царство, которое еще так недавно считали полудиким и азиатским. Перемены в мыслях повлекли за собой большие перемены в делах: Дания снова предъявила свои права на области, отнятые у нее Швецией. Станислав Лещинский потерял престол, предоставленный ему Карлом; Август II, благодаря покровительству Петра, простившего его трусость и поступок с Паткулем, снова получил этот престол и из благодарности, а может быть, и из боязни к знаменитому победителю Шведов не спорил с ним о Лифляндии и отдал ее под его власть. В июне 1710 года не только вся Лифляндия, но даже и вся Эстляндия и Карелия и часть Финляндии с ее главным городом Выборгом уже принадлежали Русским. Теперь великий план Петра был осуществлен: его любимица, юная столица Севера, была в полной безопасности, была окружена со всех сторон Русскими землями. Весело отмечал он в ней свои блестящие победы, а в то время грозная туча собиралась на него с юга: Карл XII со времени Полтавского сражения жил в Турции и не хотел уехать оттуда до тех пор, пока не уговорил султана начать войну с Россией. Долго Турецкий султан не соглашался с ним, не имея причины ссориться с Русскими; но Карл полтора года жил в Бендерах, полтора года твердил Турецким министрам, что для их собственной пользы нужно остановить беспрестанно возрастающее могущество России, поэтому нельзя удивляться тому, что он, наконец, преуспел в своих намерениях, и Турция в ноябре 1710 года объявила войну Русским.

Петр принял это известие без страха, хотя эта война могла быть в то время очень опасна для него, потому что с многочисленной Турецкой армией шли дикие, варварские толпы Татар и Ногайцев²⁷⁸. Помощниками Русского царя были только ненадежные Поляки, беспрерывно спорившие между собой о своих королях, Августе и Станиславе, и два господаря: Молдавский — Кантемир и Валахский — Бранкован. На последних он надеялся гораздо больше, чем на Поляков: они оба, спасая себя и свои владения от притеснений Турок, просили его принять в свое подданство их области и за это обещали помогать Русским и объединить с ними свои войска.

Петр, рассчитывая на эту помощь, спокойно отправился в поход в марте 1711 года, вместе со своей супругой, уже объявленной царицей России. Перед отъездом из Москвы, заботясь о том, чтобы государственные дела были в полном порядке и все время отсутствия государя, он учредил Сенат²⁷⁹, или такое верховное присутственное место, члены которого, избранные из первых чинов царства, смотрели бы за правосудием, за государственными доходами, даже за военной службой и судили бы преступников.

В июне царь со своими гвардейскими полками и с отрядами генералов Вейде, Алларта и Репнина уже переправился через Днепр и вступил во владения своего союзника господаря Молдавского. Верный своему слову, Кантемир встретил его с усердием и преданностью, войско его было готово сражаться за Русских. Но не таков был Бранкован: этот бесчестный Грек, прельстившись обещаниями Турок, изменил Петру в то время, когда прямодушный царь, не предполагая возможности такой низкой измены, уже перешел границы своих владений и был на земле врагов! Ужасно было положение, до которого этот изменник довел Русское войско! Вообразите, что оно отдельным двадцатидвухтысячным корпусом под командованием самого Петра перешло реку Прут и было там встречено вместо ожидаемых союзных Валахских²⁸⁰ полков целой Турецкой армией, состоявшей более чем из 100 000 человек, помимо Шведских отрядов Карла XII, помимо Поляков, приверженцев Станислава Лещинского, и помимо Крымских и Ногайских Татар, обошедших Русских сзади! Прибавьте к этому полный недостаток в съестных припасах, невозможность достать их в земле неприятелей, жестокость этих неприятелей, и вы поймете все мучения, какие должен был испытывать Петр, чувствуя, что его собственная неосторожность и доверчивость к обманщику были виной несчастья!

Терзаемый этой мыслью больше, чем опасностями, грозившими со всех сторон, он пришел в уныние через несколько дней после несчастного перехода через Прут, когда его небольшое войско еще уменьшилось из-за отчаянных стычек с неприятелем и когда этот неприятель окружил весь Русский лагерь рвом и только ожидал прихода артиллерии, чтобы открыть пушечную пальбу по всей Русской армии.

Это было в ночь на 11 июля 1711 года. Страшная ночь, казалось, предвещавшая погибель нашему Отечеству! Мрачен был вид лагеря Русских. Все они приготовились умереть: иначе нельзя было спастись от плена и унижения. Так чувствовал каждый воин Петра; но что же чувствовал он сам? Его страдания были невыразимы: однако никто их не видел. Он сидел один в своей палатке, один предавался горести, доходившей почти до отчаяния при мысли о том, что с его пленением погибнет все сотворенное им для России! В эти ужасные минуты никто не утешал несчастного государя: он отвергнул даже заботу самой милой своей утешительницы — Екатерины. Даже ей, так же как и всем, запрещено было входить в палатку.

Здесь-то во всем блеске проявилась эта знаменитая государыня, эта предвиденная гением Петра спасительница России. Видя бедственное положение всего войска, видя даже уныние героя, своего супруга, она не теряет мужества и решается действовать тогда, когда в судьбе Русских, казалось, все уже было решено! Сохранив присутствие духа, необыкновенное в женщине, она направляет все силы своего ума на то, чтобы найти средства к спасению самого дорогого для нее: жизни Петра и славы России.

И вдруг мысль о возможности заключить выгодный мир блеснула в душе Екатерины и обрадовала ее точно так, как радует заключенного несчастливца луч солнца, неожиданно прокравшийся в его мрачную темницу. Не медля ни минуты, она созывает на совет всех старших генералов и открывает им свою мысль; все ее одобряют, но никто не осмеливается предложить ее царю, никто не осмеливается нарушить его грозный приказ войти в палатку. Екатерина и здесь проявляет себя выше всех окружающих: она с твердостью входит к государю, видит его глубокую задумчивость и потом его негодование. В слезах бросается она к его ногам, и гнев Петра исчезает; ее нежнейшие ласки прогоняют даже задумчивость супруга. С каким-то небесным спокойствием он слушает своего ангела²⁸¹ — утешителя, с кротостью покоряется ее желанию и в ту же минуту приказывает фельдмаршалу Шереметеву отправить письмо к командующему Турецким войском, великому визирю²⁸², с предложением о мире. Екатерина втайне от супруга отдает посланному все свои бриллианты и другие драгоценности.

Спасение России, вероятно, было уже определено Богом, потому что, несмотря на все представления Шведских генералов, старавшихся удержать Турок от мира с Русскими, почти уже побежденными, великий визирь принял предложенный мир. Конечно, условия этого мира были тягостны для Петра: он лишался всех мест, завоеванных им у Швеции, лишался важного для него Азова, Таганрога и нескольких других крепостей; должен был вывести свои войска из Польши, должен был позволить Карлу XII свободно проехать в Швецию. Но что значило все это в сравнении с теми несчастьями, какие могли случиться в нашем Отечестве, если бы его великий государь стал пленником Турок!

Итак, с благодарностью к Богу Петр согласился на все условия, исключив только одно, о котором мы не говорили, но оно заслуживает вашего особого внимания, милые дети. Оно состояло вот в чем. Турки требовали, чтобы Петр выдал им преданного ему союзника и, можно сказать, друга — государя Молдавского, князя Кантемира. Это напоминает нам ситуацию с Карлом XII, сделавшим точно такое же предложение Августу. Но какая разница в ответах! Польский король для своих собственных ничтожных выгод пожертвовал несчастным Паткулем и отдал его на мучительную смерть; Петр не согласился выдать Кантемира для спасения свободы, жизни, царства! Он так ответил на это предложение: «Я не могу преступить моего слова и предать князя, оставившего свое владение из любви ко мне. Мы ничего ни имеем собственного, кроме чести; отступить от нее — значит перестать быть государем».

Такое величие тронуло даже грубое сердце визиря: он отказался от своего требования и 12 июля заключил мир, дававший Петру и его армии возможность возвратиться в Отечество.

Как же ужасно раздосадован был Карл XII, когда известие об этом мире дошло до Бендер, где он жил в надежде увидеть погибель ненавистного ему Русского царя! Без памяти поскакал он в Турецкий лагерь, чтобы остановить действия визиря, но было уже поздно. 14 июля Русское войско, переправясь за Прут, уже шло по дороге к Киеву, и счастливая Екатерина, сопровождая своего супруга, наслаждалась истинным блаженством души. Все окружавшие ее, начиная от государя и кончая последним подданным, видели в ней свою избавительницу; все говорили ей это с такой искренней признательностью, что прекрасная царица не могла не гордиться своим редким счастьем. Такая гордость была справедлива, потому что кто же более ее заслуживал это счастье?

Праздники и петербургские увеселения

Много бывает веселых и торжественных праздников в нашем Петербурге: военные парады — на Дворцовой площади и Царицыном лугу, церковные — в день Крещения на Неве, в день святого Александра Невского в Невском монастыре. Хотите ли вы хотя бы вообразить то, чего уже нет, не хотите ли получить понятие о Петербургских праздниках во времена Петра? Мы возьмем для примера один из тех, которые так подробно и подлинно описаны в исторических записках тех времен, и можем взглянуть на него.

Для этого перенесемся мысленно на берега Васильевского острова. На них еще нет той каменной стены домов, которая возвышается там теперь от Горного корпуса до великолепного здания Академии Художеств. Там гордо стоит только дворец князя Меншикова. С раннего утра 9 сентября 1714 года началась в этом дворце подготовка к приему знаменитого гостя: государь, возвращавшийся в тот день из морского похода, обещал откушать у своего любимца. Этот поход был не один из тех обыкновенных походов, какие Петр совершал часто во время продолжительной войны со Швецией. Нет, это был знаменитый поход, стерший с имени Русских малейшие следы того стыда, которыми неприятели старались покрывать их после несчастного Прутского дела, это был поход, добавивший к владениям Петра еще несколько мест по берегу Финляндии, а вместе с тем и дававший ему полную власть над Финским заливом. Главное морское сражение, утвердившее новое завоевание и окончившее поход, состоялось 27 июля 1714 года на юге Финляндии, между Гельсингфорсом и Або, близ местечка Травемюнде и мыса Ганге-Удд, или Гангут. Здесь-то Петр, контр-адмирал и главный командир своей эскадры, одержал славную победу и, далеко преследуя Шведские корабли, навел страх на столицу Шведов и взял в плен их контр-адмирала Эреншильда. Победитель в награду за труды и опасности, перенесенные его моряками-товарищами, хотел торжественно въехать с ними в свою новую столицу. Вот в этот-то знаменитый день был назначен обед у князя Меншикова и праздник в Петербурге.

Было уже около полудня. Народ давно толпился по улицам и особенно по берегам Невы, потому что царю надо было ехать мимо них из Кронштадта. Самые любопытные спешили в Гавань, из которой ближе всего было видно синевшее море. Долго напрасно смотрели они вдаль; наконец, там показались первые суда, и старики, и дети закричали: «Едет! Едет!»

Это были три Русские галеры, ехавшие впереди. За ними шли суда, взятые у Шведов, в том числе фрегат Элефант, на котором сидел пленный контр-адмирал Эреншильд; позади плыла командирская галера с самим государем и еще две другие с солдатами под командованием генерала Вейде.

Нельзя описать восторг, с каким встречали царя-победителя его усердные подданные. Беспрестанное ура! раздавалось вместе с пушечными выстрелами все время, пока суда величественно плыли по широкой Неве и потом остановились близ адмиралтейства. Здесь все сидевшие в них вышли на берег и в торжественном порядке с несколькими ротами Преображенского и Астраханского полков, со Шведскими морскими офицерами и с пленным Эреншильдом, одетым в богатое платье, прошли в триумфальные ворота²⁸³, украшенные разными картинами.

Перед домом Сената, незадолго до того переведенного из Москвы в Петербург, шествие остановилось. Контр-адмирал Михайлов вошел в Сенат, где вице-царь принял от него рапорт и поздравил победителя Шведов с присвоением ему звания вице-адмирала. Новый чин, в полной мере заслуженный, усилил удовольствие, которое чувствовал Петр в этот торжественный день. Он хвалился им и во дворце, перед государыней, и за обедом, у князя Меншикова, где бесчисленное множество гостей пировало до позднего вечера, осушая бокалы за здоровье вице-адмирала и за его славную победу.

Вот описание одного из Петербургских праздников во времена Петра. Но бывали там праздники и другого рода. Великий ум Петра, беспрерывно занятый важными и часто тягостными государственными трудами, нуждался и в развлечении. В такие минуты невольного стремления к забаве его душевное расположение так быстро переходило от важного к веселому, что окружавшие не могли надивиться. Поэтому появилось такое множество забавных приключений и праздников, описания которых встречаются в истории Петра, часто на одной и той же странице с рассказом о важнейших происшествиях. Так, в октябре 1710 года, сочиняя законы для управления покоренной незадолго перед тем Лифляндией, Петр занимался свадьбой двух карликов²⁸⁴, на которую было привезено из разных мест 72 карлика; так, в 1714 году, когда завоевание Финляндии и осада ее городов, казалось, не должны были бы оставить ни одной свободной минуты тому, кто лично присутствовал в каждом сражении этого похода, необыкновенный государь находил время для составления плана другой забавной свадьбы, известной под именем маскарадной, где гости были одеты в разные костюмы и играли на разных инструментах, а сам жених, которым был прежний наставник государя — старик Никита Моисеевич Зотов, был одет в платье кардинала²⁸⁵, потому что Петр, кроме чина тайного советника, дал ему еще звание князя-папы.

Добрый Зотов из любви к своему великому воспитаннику охотно исполнял все его желания и уже не один раз тешил двор какими-нибудь забавными сценами, где главной целью было представить в смешном виде грубые обычаи старины. Люди очень не любят быть смешными: многие даже скорее согласятся подвергнуть себя неприятности, чем предстать смешными в глазах других. Петр хорошо знал человеческое сердце, и поэтому сами его праздники были одним из лучших средств для осмеяния пороков и странностей его подданных. Впоследствии, когда Русские, насмотревшись на все, что было в старину смешного и неприличного, старались отдалиться от нее, Петр приступил к преобразованию Петербургского общества учреждением ассамблей²⁸⁶.

Вижу, что моим читателям очень хочется знать, что означало в то время слово ассамблея. Это Французское Assemble, то есть некоторое количество людей, собравшихся для своего увеселения или для дружеских разговоров. Чувствуя пользу в таких собраниях для общества, начинающего преобразовываться, Петр приказал, чтобы они проводились по очереди во всех знатнейших домах столицы. Вместе с этим приказанием изданы были и правила, какие надо было соблюдать в ассамблеях. Читая эти правила, удивительно видеть чрезвычайную заботу, с которой попечительный государь входил в малейшие подробности всего, что считал полезным для народа. Поверите ли вы, милые читатели, что он сам не только назначал, в котором часу должна была начаться и закончиться ассамблея, но даже и то, какими играми и танцами должно было заниматься общество, какие напитки и закуски должны были приготовить хозяева.

Такая забота Петра не могла не иметь чрезвычайного влияния на новую столицу во всех сферах ее жизни: вместе с нравами, быстро улучшавшимися, улучшался и вид города. Улицы Петербурга украшались каждый год новыми зданиями. Сами его окрестности недолго оставались пустынными и неустроенными, и в 1715 году царское семейство в летние дни уже переезжало из Сарского — нынешнего Царского Села — в Стрельну, из Стрельны в Петергоф. Все эти так называемые тогда мызы* государя уже существовали. Последняя, как самая близкая к морю, была любимым местом Петра. Там уже строился дворец, который вы и теперь можете видеть в том самом состоянии, в каком он был при знаменитом своем основателе: это тот самый прекрасный Монплезир²⁸⁷, из окошек которого так величественно синеет бесконечная даль моря.

В Стрельне же и Сарском селе еще не было ничего похожего на их нынешнее великолепие; там любопытные, приезжавшие посмотреть на царское летнее жилище, видели только небольшие домики, где Русская царица, достойная подражательница своего супруга в его благодатном намерении учить всему своих подданных высоким своим примером, любила заниматься домашним хозяйством. Она завела на своих мызах производство сыра, прежде неизвестное Русским, и очень часто сама смотрела за огородом и даже за кухней. Видя все это, Русские боярыни стали усерднее заниматься хозяйством, составляющим одну из главных обязанностей женщины. Вскоре у многих знатных вельмож начали строиться мызы, на полях которых появились стада, не уступавшие по красоте царским, выписанным из Голландии. Попечительная государыня развела Голландских коров даже в Архангельской губернии. Теперь они известны у нас под названием Холмогорских.

Но наше живейшее участие во всем, что касается первых времен милого нам Петербурга, увлекло нас далеко от событий все еще продолжавшейся Шведской войны и от ее несчастного героя, Карла XII. Чтобы вернуться к нему, надо сказать, что после Прутского мира он жил еще около трех лет в Турции и, безрассудно оставляя свое королевство на волю судьбы, хлопотал о том, чтобы Турецкий султан снова начал войну с Русскими. В то время, как настроение султана то подавало Карлу надежду на успех его стараний, то снова отнимало ее, Швеция страдала и от внутренних беспорядков, и от своих соседей, так часто переносивших прежде оскорбления от ее гордого короля. Все это вместе с решительным отказом султана начать войну с Россией заставило упрямого короля опомниться и в 1714 году возвратиться в Отечество.

Шведы ожили: появление государя, которого они не называли иначе, как героем, казалось, обещало им новые победы и возвращение всего потерянного в его отсутствие. Карл оправдал их надежды: приказал набрать новых рекрутов и снова начал грозить войной всем государствам, окружавшим его. Но на этот раз все они были осторожнее, и герой Швеции увидел против себя сильный союз России, Дании, Ганновера, Голландии и Пруссии. Однако союзники, которые сначала так уважали Петра, что даже поручили ему главное командование над общим флотом, скоро охладели в своем усердии: могущество Петра начинало их пугать не меньше дерзости Карла, и поэтому, решив между собой напасть на южные провинции Швеции, они так долго медлили с отправлением войск, что осень 1716 года настала раньше, чем все было готово к нападению. Петр заметил это хитрое поведение союзников, понял его причину и с негодованием отослал свой флот назад в Ревель, а сам из Копенгагена, где потерял много времени в напрасном ожидании, отправился посетить еще раз свою старинную любимую Голландию. Там он мог узнать о намерении союзников вернее и подробнее, там для него было приятно увидеть старинных друзей и товарищей.

Новое путешествие Петра в чужие края и царевич Алексей от 1717 до 1719 года

С восторгом и благоговением они встретили его в тех городах Голландии, где царственный художник девятнадцать лет назад проводил время в изучении ремесел. Особое удовольствие ожидало его в Саандаме: там радость жителей была неописуема при виде дорогого гостя. Несмотря на перемену в наружности знаменитого путешественника, явившегося к прежним своим знакомцам уже не в одежде матроса, несмотря на славу, окружавшую Полтавского героя, все не только узнавали в нем прежнего Петра Бааса, но, увлеченные своей радостью и ласковым обращением Великого, казалось, забывали обо всех других его достоинствах и помнили в нем только Петра Бааса.

Саандамские жители не один раз угощали у себя Петра и даже Екатерину, которая, не любя разлучаться с супругом, была с ним и в этом путешествии. Долго добрые Саандамцы не могли забыть восхитительных часов, проведенных с их знаменитыми посетителями. Долго рассказывали потом и своим детям, как величествен был вид Русского царя, несмотря на его самую простую одежду: Петр I носил в это время в Голландии простой кафтан из серого сукна, кортик²⁸⁸ на широкой кожаной портупее²⁸⁹, короткий черный парик и простую поярковую шапку²⁹⁰.Прелестна была его супруга в великолепном наряде северной царицы: Петр, всегда носивший самое простое платье, любил видеть свою милую Катеньку пышно одетой, а в день ее именин он даже и сам любил одеваться пышно, и особенно с того времени, как в 1714 году учредил в этот день женский орден святой великомученицы Екатерины* в память и в награду царице за смелую решительность во время несчастья Русских при реке Прут.

Объездив со своей прекрасной подругой почти все города Голландии, Петр в конце марта 1717 года оставил ее в Гааге, а сам отправился во Францию. Надо сказать вам, друзья мои, что занятия и образ жизни Петра в этом втором его путешествии в чужие края были совсем иные, чем в первом. Тогда он, не любя показываться в толпе любопытных, проводил почти все время в ученье. Теперь, все так же ненавидя торжественные встречи и всякого рода пышность и блеск, он уже нигде не бегал от народа, желавшего его видеть, и занимался не изделиями ремесленников, как прежде, а произведениями изящных искусств: он ездил в любое место, где было что-нибудь редкое и любопытное, и если можно было купить эту редкость, то царские деньги сыпались щедрой рукой, и покупка отправлялась в Петербург. Так, он купил кабинет редкостей знаменитого профессора Рюйша за 40 000 гульденов²⁹¹, натуральный кабинет аптекаря Себы за 15 000 гульденов и за 5000 рейхсталеров²⁹² выкупил заложенный Евреями Лидерский минц-кабинет²⁹³. Вместе с этими редкостями было отправлено в Петербург множество картин, купленных в Голландии, где Петр часто проводил целые часы перед чудесными произведениями кисти Рубенса*, Ван Дейка*, Рембрандта* и Сило. Особенно он любил картины последнего, с изображением морских видов, берегов и кораблей. Эти картины вскоре составили украшение государевых дворцов — Петергофского и Летнего Петербургского, который и теперь находится в Летнем саду.

В Париже, где так много любопытного, Петр с восхищением провел более шести недель. Каждый день видел он там что-нибудь новое, каждый день и Парижане смотрели с новым удовольствием на необыкновенного государя, слава которого была так блистательна и велика. Уважение и радушие встречали его на каждом шагу: для его жилища был определен один из лучших королевских дворцов — Лувр; на другой день после приезда его посетил регент²⁹⁴, управлявший королевством во время малолетства короля Людовика XV, и сам этот маленький король, двор, родственники государя и знатнейшие вельможи попеременно давали для него пиры и праздники; знаменитые Парижские академии избрали его в свои члены; на монетном дворе за короткое время его присутствия там была выбита золотая медаль, на которой с одной стороны был представлен Петр, увенчанный лаврами, а с другой — летящая слава и восходящее солнце с надписью: crescit eundo, то есть возрастает в пути. Одним словом, Парижане делали все, чем можно было показать, как высоко ценили они и как глубоко уважали великого их посетителя. И Петр расстался с ними, чувствуя в душе живейшую благодарность за этот радушный прием.

В это самое время из России получены были очень дурные вести, принудившие царя поспешить со своим возвращением в Отечество. Они касались того, чье имя уже несколько лет печалило сердце Петра: они касались царевича Алексея Петровича. Но чтобы сделать их более понятными для читателей, надо прежде рассказать о том, что произошло между царем и его сыном гораздо раньше.

Мы говорили уже о том, каков был царевич до его двенадцатилетнего возраста, и как мало было надежды на его исправление. Печальные опасения государя оправдывались: наследник вырос на горе родительскому сердцу! Но оно все еще надеялось, увлекаемое нежностью, оно все еще мечтало, что непокорный, преисполненный самыми вредными предрассудками царевич еще может исправиться, еще будет добродетельным, еще полюбит просвещение. И какие только средства не употреблял несчастный отец для достижения этой цели! И занятия по службе, и важные поручения в разных отраслях государственного управления, и путешествия по Европе — все попеременно предлагалось царевичу, чтобы отвлечь его от грубых забав, составлявших единственное провождение его времени. Не смея противиться приказаниям отца и государя, он исполнял их, но неохотно, с пренебрежением, думая только о том, как бы скорее отделаться от поручения и потом донести своей матери, что он все тот же преданный ей сын, все тот же ненавистник нововведений, все тот же защитник древних обычаев, каким был и каким будет всегда. Проницательный Петр не мог не замечать этой непреклонности сына и решил, наконец, использовать для его исправления последнее средство, обещавшее больше успеха, чем какое-нибудь другое. Царевич во время своих путешествий по Европе видел при Саксонском дворе родственницу Польского короля, Августа II, принцессу Вольфенбютельскую Шарлотту-Христину-Софию. Скромность и необыкновенная ее красота произвели неожиданное впечатление на сердце Алексея. Никто не обрадовался этому так, как его великий родитель. Мысль, что прелестная принцесса сотворит с порочным сердцем его сына такое же чудо, какое некогда сотворила кроткая Анастасия с сердцем Грозного, восхищала Петра такой приятной надеждой, что он очень скоро принялся за сватовство и, получив согласие невесты и ее родителей, радовался почти больше самого жениха.

Свадьба состоялась в октябре 1711 года, но ожидаемые надежды нежного отца не сбылись: молодая принцесса только на короткое время имела некоторую власть над сердцем своего супруга. Кроткие советы и наставления скоро наскучили ему; слезы, проливаемые ею, сердили его, а выговоры и упреки, которые царь делал ему за огорчения несчастной, выводили его из терпения и заставляли ненавидеть ангела, пожертвовавшего ради него родителями, Отечеством и всем счастьем, которым она наслаждалась там. Бедная страдалица не могла долго переносить свою грустную жизнь и в октябре 1715 года скончалась в Петербурге, оставив своему недостойному супругу двоих детей: царевича Петра и царевну Наталью.

После смерти нежно любимой невестки — невинной жертвы жестокого сына — Петр совершенно потерял надежду на его исправление и, с каждым днем все более и более огорчаемый его поведением, решительно приказал ему в 1716 году или изменить свой нрав и быть достойным наследником Русской короны, или вступить в монашество. На размышление об этом выборе снисходительный государь и отец давал своему непокорному сыну полгода. Полгода прошло — ответа не было! Царь находился в это время со своим флотом на Балтийском море и, прождав еще некоторое время, повторил свое предложение царевичу. Он отвечал, что выбирает для себя монашество, а корону предоставляет своему младшему брату Петру Петровичу — двухлетнему сыну Екатерины.

Еще в печальных глазах царя блестели слезы, от которых не мог удержаться Великий при чтении этого письма, как ему подали другой пакет: это было донесение Петербургского генерал-губернатора²⁹⁵, князя Меншикова, о том, что царевич с несколькими своими приближенными тайно уехал из столицы неизвестно куда. Долго не знали, где он скрывался; наконец, в Париже Петр получил известие о том, что царевич приехал в Вену умолять Немецкого императора защитить его от отца и спасти от невольного пострижения. Можно представить себе, что почувствовал царь, узнав эту новость! Какая горесть и какое негодование разлились в нем при мысли, что его родной сын не только желает уничтожить все созданное им, но еще вооружает против него чужие царства! Слыша о таких замыслах, можно было думать, что участвуют в них многие, что заговор велик и требует скорого расследования; вот причины, заставившие царя поспешить с возвращением в Отечество. Между тем гвардейский капитан Румянцев и тайный советник Толстой были посланы в Вену за царевичем. Услышав об этом через своих сообщников, Алексей Петрович бежал из Австрии в Неаполь; но здесь Румянцев и Толстой нашли его, и он вынужден был возвратиться к разгневанному родителю.

Чувствуя, что для спокойствия и счастья России нельзя оставить без расследования поступок царевича, Петр старался заглушить в своем родительском сердце все нежные чувства: ему надо было решиться на важное дело, надо было предать суду хотя и недостойного, но все еще любимого сына! Петр решился на это, и Алексей Петрович как преступник против отца, государя и Отечества был предан гражданскому и духовному суду. Первый состоял из министров, сенаторов, старших военных генералов и знатнейшего дворянства, в последнем были архиепископы, епископы и архимандриты, всего же — 144 человека. Читатели могут составить представление о справедливости и беспристрастности этого суда по тому высокому правосудию, в котором пример показывал великий государь, жертвуя собственным сыном. Мог ли кто-нибудь из членов думать об угождении царевичу, когда царь приказал не видеть в нем это священное для подданных имя и судить его как обыкновенного преступника? Итак, со всей строгостью были рассмотрены поступки несчастного князя и открыто множество его сообщников. Первыми из них были: его мать, уже сбросившая одежду монахини и представлявшая царицу в Суздальском монастыре, тетка, царевна Мария Алексеевна, а с ними все приверженцы прежнего порядка, все защитники старины и ненавистники новых обычаев. Главной целью заговора было возведение на престол царевича и потом уничтожение всего, что было начато, сделано и усовершенствовано его великим родителем.

Узнав это, члены суда ужаснулись от мысли о том положении, в какое могла попасть Россия при удачном исполнении этих замыслов, и благодарили Бога за их разрушение. И бывшая царица, и царевна Мария были преданы суду. Первую, просившую супруга о помиловании, сослали в Новоладожский монастырь; вторую заключили в Шлиссельбургскую крепость. Главные сообщники, склонившие их и царевича к заговору, Ростовский епископ Досифей, генерал-майор Глебов и служившие при Алексее Петровиче Кикин и Вяземский были казнены. После этой казни приступили к осуждению важнейшего преступника, того, кто был виновен перед государем не только как подданный, но и как сын. По всем церковным законам, очень строгим в этом отношении, и гражданским, которые с величайшей точностью согласовывались со священным писанием, виновный царевич был достоин смерти. Духовные судьи предоставляли отдать решение на волю царя: перечислив примеры и строгого правосудия из Ветхого Завета, и милосердия, и прощения из Нового, они закончили свое решение следующими словами: «Сердце царево в руке Божией; да изберет то, к чему рука Божия его приклоняет». Но гражданские судьи, боявшиеся малейшего отступления от своей должности и справедливости, вынесли ужасный приговор. Вот точные его слова: «Царевич Алексей, за вышеобъявленные все вины свои и преступления главные, против государя и отца своего, яко сын и подданный Его Величества, достоин смерти».

Новый Завет — второй раздел Библии (Священного Писания), состоящий из четырех канонических Евангелий (Евангелия от Марка, Евангелия от Матфея, Евангелия от Луки, Евангелия от Иоанна), Деяний апостольских, 21 послания апостолов и Откровения Иоанна Богослова (Апокалипсиса).

Это решение прочтено было царевичу в Сенате, перед всеми его членами и судьями и произвело такое сильное впечатление на несчастного, не имевшего от природы и малейшей части той героической твердости, которая отличала его родителя, что почти в ту же самую минуту он упал в продолжительный обморок, и все старания искусных докторов едва могли привести его в чувство, и то ненадолго. Томительный суд, продолжавшийся пять месяцев, и мучительные ожидания решения, вероятно, истощили силы виновного: опомнившись от сильного обморока, он жил только несколько часов и скончался в тот же день, получив прощение и благословение своего родителя, забывшего в ужасную минуту этой кончины все преступления виновного сына.

Это было 26 июня 1718 года. Три дня тело умершего было выставлено для народа в Троицкой церкви и 30 июня погребено в Петропавловском соборе.

Так горестный государь лишился своего старшего сына, жестоко обманувшего приятные ожидания и надежды отеческого сердца. Утешением Великого и объявленным наследником престола остался теперь маленький царевич Петр Петрович.

Мир со Швецией и Петр император

Недолго это утешение радовало сердце Петра: 25 апреля 1719 года царевич скончался на четвертом году своей жизни. Этот неожиданный удар сильно поразил государя, потерявшего последнюю надежду передать судьбу своего народа родному наследнику! Но много было твердости в этой героической и в то же время благочестивой душе! Отдав милого младенца небесному Отцу, Петр вместе с ним передал Богу и будущую судьбу России. Усердная молитва успокоила страдания государя до того, что он уже без убийственного уныния мог видеть все приготовления к выносу тела царевича из дворца, мог даже сам проводить его до места погребения в Невском монастыре. Его душевные силы были еще удивительнее: в эти горестные дни он мог, как обычно, заниматься государственными делами. Правда, в то время они были очень важны и требовали особенного внимания царя: Швеция лишилась своего короля-героя, и новые опасности угрожали России.

Вы удивляетесь, друзья мои, что смерть Карла XII, вместо того чтобы успокоить наше Отечество, готовила ему новые беды! Да, к несчастью, это было так! В последнее время своей жизни Карл имел очень умного министра Герца, который, понимая всю пользу дружбы между двумя такими великими государями, какими были Петр I и Карл XII, старался помирить их, и его старания приносили успех, тем более что Петр был недоволен своими союзниками. Вы помните, как долго собирались они послать на помощь ему свои войска? Впоследствии они не только не изменили свою медлительность, но их нерасположение к Русскому царю так усилилось, что для него гораздо выгоднее было мириться с давнишним врагом, искавшим этого примирения, чем помогать в борьбе против него своим новым союзникам. И вот в то время, когда надежда на мир уже казалась близкой, Карл XII был неожиданно убит при осаде Норвежского городка Фридрихсгалля, и его смерть уничтожила все, чего с большим трудом удалось достигнуть Герцу. Престол Карла достался его младшей сестре, Ульрике-Элеоноре, супруге принца Гессенского, хотя племянник ее, Фредерик, герцог Голштинский, имел гораздо больше прав на наследство. Петр знал молодого, обиженного герцога и покровительствовал ему. Этого было уже довольно, чтобы встревожить новую королеву, которую и без того старались поссорить с Русскими их прежние союзники Австрийцы, Датчане, Ганноверцы и даже Англичане. Но что же было с Ульрикой-Элеонорой, когда она услышала, что герцог Голштинский предложил свою руку дочери Петра, царевне Анне, и Петр с удовольствием принял предложение? Страх, что царь захочет помочь своему будущему зятю получить принадлежащий ему по закону престол, заставил Шведскую королеву как можно скорее соединиться с неприятелями России, и вот вместо ожидаемого мира к Русским прилетела весть о новой войне, еще страшнее прежней, потому что союзниками Шведов были уже теперь и Англичане со своим сильным всегда славившимся флотом.

Петр не только со своей обычной твердостью услышал эту новость, но даже сказал при этом следующие слова: «Я два раза предлагал мир моему брату Карлу: сначала по необходимости, а потом из великодушия; теперь же получу его у Шведов силой!» И это было исполнено с точностью. Петр в самом деле силой заставил упрямых Шведов помириться и вот каким образом: имея в числе кораблей и судов своего флота очень много галер, царь составил из них особенный флот, отдельный от корабельного, и отправил его в Балтийское море с приказом опустошить берега Швеции огнем и оружием. Генералы: князь Голицын и Ласси, бригадир Менгден, командиры разных отделений нового флота исполнили приказ государя, и запылавшие города и селения на берегах Швеции сильнее всяких слов показали королеве необходимость заключения мира с Русскими. Она и ее супруг, уже объявленный также королем Швеции, предложили, наконец, сами этот мир и прежде всего умоляли Петра отвести его страшные галеры от разоренных берегов Швеции. С искренней радостью царь исполнил их желание, и тотчас же отправил тайного советника барона Остермана в Финляндский городок Ништадт, выбранный местом для проведения мирных переговоров.

Но и тут Шведы, надеясь на помощь Англичан, приславших к ним более 28 кораблей, долго медлили и не соглашались на все условия, предложенные Петром. Тогда он, потеряв терпение, приказал снова галерному флоту выступить в поход. Шведские селения и леса по берегам Ботнического залива загорелись до городов Вазы и Умео! Вместе с этим страшным пожаром, наконец, потухла продолжительная война Шведов с Русскими: король и королева согласились на все предложения царя, и знаменитый для России Ништадтский мир был заключен 30 августа 1721 года.

Выгоды этого мира были бесчисленны. Утвердив в вечном владении нашего Отечества области: Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию, Карелию и часть Финляндии с городами Кексгольмом и Выборгом, этот мир осуществил великий план Петра: он соединил его народ с Европейцами и тем самым в полной мере вознаградил царя за все труды и опасности, каким он подвергался в продолжение этой более чем двадцатилетней войны!

Зато как же и радовался он этому счастливому окончанию! Как весело праздновал полученное известие о мире! С каким торжеством объявил о нем народу! Это важное объявление было сделано 4 сентября, в день получения известия. Двенадцать драгун и с ними два трубача, одетые в зеленые мундиры с белыми тафтяными²⁹⁶ перевязями через плечо и со знаменами, украшенными лаврами, ездили по городу и почти на каждой улице повторяли свою торжественную новость.

Но это было только объявление о мире; настоящее же его торжество не могло быть отпраздновано так скоро: приготовления к нему заняли много времени. К тому же Россия готовилась праздновать не одно это торжество, но вместе с ним и другое, не менее важное — торжество глубокой благодарности своей к ее государю.

Уже давно между подданными Петра уменьшилось число недовольных им и новым порядком, вводимым в образование; уже давно большая и лучшая часть из них поняла, что все учрежденные перемены вводятся для их счастья, и в заговоре царевича Алексея уже не участвовали знаменитейшие бояре, а почти все были из приверженцев прежней царицы, значит, уже можно было сказать, что все Русские согласно уважали того, кто был достоин уважения всего света. Заключенный мир, так блистательно осуществивший намерения государя, придавал новую живость благодарным чувствам его подданных, тем более, что незадолго до этого Петр представил новое доказательство своей отеческой заботы о счастье народа: для лучшего производства дел по всем частям государственного управления он учредил вместо приказов, о которых, наверное, помнят мои читатели, Государственные коллегии. Это нововведение было чрезвычайно полезно, потому что в прежних приказах решение зависело от воли одного судьи, а в коллегиях — от нескольких, и начальник каждой коллегии, называвшийся президентом или председателем, не мог ничего сделать без согласия своих товарищей, других членов коллегии. Таким образом, ни одно дело не могло больше зависеть, как это случалось прежде, от прихоти одного человека, а подвергалось рассмотрению и обсуждению многих.

Учрежденных коллегий сначала было девять: Коллегия Иностранных Дел заступила на место Посольского приказа; Камер-коллегия²⁹⁷ занималась государственными доходами; Юстиц-коллегия²⁹⁸ смотрела за судопроизводством; Вотчинная коллегия заменила Поместный приказ; государственные счета проверялись Ревизион-коллегией. Всеми делами, которые касались флота, управляла Адмиралтейств-коллегия; всеми военными делами — Военная; всеми торговыми, а также всеми каналами, дорогами и таможнями — Коммерц-коллегия*. В Берг- и Мануфактур-коллегии²⁹⁹ были все горные заводы, фабрики и мануфактуры. Вместе с основанием коллегий, предназначенных для улучшения правосудия, Петр не забыл и того, что главную основу правосудия составляют законы, и поэтому для усовершенствования всех изданных прежними государями законов и для разработки новых, ставших необходимыми в связи с преобразованиями в царстве, он учредил из членов коллегий Комиссию для составления нового уложения.

Занимаясь столь важными учреждениями, царь находил время думать о другом великом намерении. Оно касалось духовенства. Давно уже он находил излишней в правлении власть патриархов, почти равнявшуюся царской. Зная из истории несколько примеров беспорядков, какие могут произойти в подобном случае, Петр давно решил обходиться без патриарха, и поэтому не назначал нового патриарха на место последнего, Адриана, умершего в 1700 году. Чтобы понемногу приучать подданных к этой новости, он объявил сначала, что не имеет времени из-за войны со Шведами заняться избранием нового патриарха, поэтому откладывает это избрание и поручает управлять всеми духовными делами Рязанскому митрополиту Стефану Яворскому. Во время войны государь продолжал откладывать это избрание и, наконец, в январе 1721 года, когда уже все привыкли к жизни без патриарха, решительно объявил, что его больше не будет в России и все духовные дела поручаются священному собору, названному Святейшим Правительствующим Синодом³⁰⁰. Образование этого верховного духовного суда было такое же, как и Сената. Правила его и вообще все, что касалось жизни и состояния духовенства, составлены были одним из знаменитейших ученых того времени и любимцем Петра — архиепископом Псковским Феофаном Прокоповичем. Народ, уже с доверием относившийся ко всему, что делал его государь, без ропота принял новое учреждение и в скором времени почувствовал его пользу.

Все эти знаменитые дела, которые Петр обдумывал и очень часто даже проводил в жизнь, одновременно перенося трудности войны или жестокие душевные огорчения, убедительно доказывали необыкновенное его величие. Глубоко чувствуя это, Русские, осыпанные его благодеяниями, желали показать перед целым светом и свою благодарность, и ту признательность, с какой все сословия относились к высоким качествам государя. С таким намерением все члены Синода и Сената собрались вместе за два дня до назначенного празднования заключения мира и, решив предложить Петру титул Императора и название Отца Отечества и Великого, письменно просили его через князя Меншикова о принятии этих названий.

Долго скромность государя не позволяла ему принять эти громкие имена, но, наконец, убеждения любимца, сенаторов и духовенства заставили его согласиться: в день празднования мира было назначено торжественно выполнить общее желание.

С нетерпением ожидали жители северной столицы этого радостного дня! Это было 22 октября 1721 года. С самого утра засуетился народ по улицам Петербурга, еще никогда не видевшего такого знаменитого праздника. Все толпились около Троицкого собора. Там ожидали к обедне государя со всем двором. Двадцать девять полков с пушками, трубами и литаврами уже стояли там в стройном порядке. Горделиво и весело посматривали вокруг себя храбрые воины, радостно и почтительно здоровались с ними толпы любопытных, со всех сторон окружавшие их. Раздался благовест³⁰¹ к обедне. Все — и воины, и граждане — набожно перекрестились и обратили взоры в ту сторону, откуда надо было ехать царю. Вскоре увидели его приближение вместе с царицей и всем семейством. Радостные приветствия встретили и проводили Петра до самого входа в церковь. Там после обедни был прочитан славный для Русских трактат Ништадтского мира, и потом архиепископ Феофан Прокопович произнес речь, в которой, представив кратко все великие дела царя, назвал его достойным имени Отца Отечества, Императора и Великого.

Канцлер³⁰², граф Головкин, повторил от всех государственных чинов такое же приветствие и закончил восклицанием: «Виват! Виват! Виват! Петр Великий, Отец Отечества, Император Всероссийский!»

Три раза повторено было это восклицание всеми находившимися в церкви, и всем народом и войском, окружавшим ее. В это же самое время раздавались в воздухе колокольный звон, звуки труб и литавр, пушечные и ружейные выстрелы.

Так совершилось торжественное принятие Петром благодарных чувств его народа. Новый император, не менее благодарный своим товарищам за одержанные победы, в тот же день спешил наградить каждого по заслугам. Князь Меншиков, Сивере и Гордон пожалованы были в вице-адмиралы; вице-адмирал Крюйс в адмиралы Синего флага³⁰³, а граф Брюс и барон Остерман за искусство и успех, с которыми вели они переговоры в Ништадте, были награждены деревнями и деньгами.

Праздники продолжались три дня, и каждый вечер были иллюминированы³⁰⁴ корабли и Петербургские дома; каждый вечер горел прекрасный фейерверк. Вы, наверное, догадаетесь, милые дети, что в этом веселии государя и столицы не был забыт и простой народ, столь любимый Петром: для него были выставлены жареные быки и разного рода птицы, также хлебы, калачи и сайки; а из двух фонтанов било красное и белое вино, не говоря уже о целых бочках меда и пива, которые веселые гости царя быстро опорожняли за славный мир и счастье России.

Последние деяния Петра I от 1722 до 1725 года

Итак, на Балтийском море уже не раздавались больше военные громы, и для торговли Русских открылся свободный путь во все государства Европы. Но Петр, довольный великим своим делом, еще не считал его совсем оконченным. Не одно Балтийское море представляло торговые выгоды для его подданных; с другой стороны России возле них было Каспийское море, а по его берегам — прекрасные страны Персии, за Персией — Индия со всеми своими богатствами. Давно уже Русские торговали с Персиянами, и Петр всеми силами старался поддерживать эти дружеские отношения между обоими народами. Но с 1710 года дела в Персии пошли очень плохо: ее государь — шах Гуссейн был очень слаб, и, надеясь на эту слабость, многие из его подданных забыли свою покорность. Один из них, Миравис, предводитель поколения Афганцев, живших около Кавказских гор, дошел до такой дерзости, что даже объявил себя независимым и вместе со своими приверженцами и другими мятежными ордами, подданными Персии, начал опустошать области, лежавшие около Кавказа, побил 300 человек Русских, живших там по торговым делам, и нанес Русскому купечеству на 4 000 000 рублей убытку.

Такое жестокое оскорбление заставило Петра вступиться за своих подданных и требовать от шаха удовлетворения, но несчастный Гуссейн был в таком положении, что желал бы сам просить помощи у Русского государя, чтобы управиться с бунтовщиками. Пока продолжалась Шведская война, Россия не могла подать ему этой помощи; но после славного мира императору с его войском, так скоро привыкшим к победам, уже можно было думать о наказании убийц и грабителей его подданных.

В июне 1722 года неутомимый государь был уже в Астрахани, а в июле отправился в поход со своей более чем шестидесятитысячной армией. Пехота плыла по Каспийскому морю на 274 судах, кавалерия шла сухим путем через степи. Последней командовал генерал-майор³⁰⁵ Кропотов, а всем флотом — генерал-адмирал³⁰⁶ граф Апраксин.

Успех сопутствовал императору на первых шагах этого похода: еще не дойдя до берегов Персидских земель, он получил известие, что правитель Дагестанской области Абдул-Гирей добровольно покорился его власти. Главный и важный город этой области был Терки. Вы найдете его и теперь, милые читатели, в числе приморских Каспийских городов под именем Тарку. Вскоре потом и начальник города Дербента просил покровительства Русских, которые, вступив на берег Азии, так удивляли ее необразованных жителей своим воинственным видом и страшным оружием, что Петру легко было бы распространить свои завоевания далеко по берегу Каспийского моря, если бы его войско в связи с переменой холодного климата своего Отечества на жаркий воздух Кавказских стран не начало переносить разного рода болезней, которые с наступлением осени еще более усилились. Сам государь почувствовал себя нездоровым.

Итак, поход был окончен, и в начале ноября Петр уже возвратился в Астрахань, оставив в завоеванных местах столько войска, сколько нужно было для удержания в покорности новых подданных. Число этих подданных вскоре увеличилось: Русские воины, оставшиеся на берегах Каспийского моря, завоевали еще один из городов, лежащих там, — Баку; а Персидский шах, умоляя императора о помощи в борьбе против своих непокорных подданных, уступил России, кроме завоеванных земель, еще три области: Гилян, Мазандеран и Астерабат. С этими предложениями и с просьбой о заключении мира приехал от него посланник Измаил-Бек. Петр принял его с большой честью и приказал везти в Петербург водой в богатой яхте, украшенной со всеми прихотями Азиатского вкуса. Измаил-Бек сел на нее у Невского монастыря. За ним в нескольких судах поехала его свита, впереди вся Нева была покрыта ботами, лодками и разного рода судами Невского флота³⁰⁷, на берегах раздавалась пушечная пальба и барабанный бой.

На другой день этого торжественного въезда, 11 августа 1723 года, был у царя еще лучший праздник. За несколько недель перед тем он выводил для маневров в Балтийское море весь свой флот, состоявший уже тогда из 100 галер, 22 кораблей и 14 фрегатов. Маневры такой грозной силы испугали прибрежные государства, особенно давнишних неприятелей России — Шведов; а Петру того и хотелось, потому что в это время у него были переговоры со Шведами о справедливом требовании герцогом Голштинским Шведского престола. Любя этого принца, своего будущего зятя, как сына, император желал, чтобы Шведы не забыли о его правах, и они, уважая посредничество Петра, исполнили все, чего он желал: дали 25 000 талеров в год на содержание герцога и, кроме того, обещали иметь его в виду при избрании наследника Шведского престола.

Довольный своим успехом, Петр с восхищением смотрел на то, что доставило ему и этот успех, и уважение Шведов — на свой знаменитый и многочисленный флот. Любуясь грозными великанами, так гордо разъезжавшими под белыми парусами по волнам Балтийского моря и Финского залива, император вспомнил с живейшей благодарностью о маленьком ботике, который подал ему первую мысль об основании морских сил России, и, достойно величая его дедушкой Русского флота, приказал привести его из Москвы в Кронштадт. Желание государя было исполнено, и 11 августа был назначен праздник в честь знаменитого дедушки. И какой же был этот праздник! Он был так же необыкновенен, как и все дела этого удивительного государя. Рано утром весь флот вышел в море; им командовали три адмирала: граф Апраксин, Крюйс и Михайлов. Со всех судов палили из пушек и спускали флаги в честь маленького виновника праздника. Наконец, несколько главных морских генералов вошли в него: Сивере, Гордон, Синявин и Сандерс принялись исполнять обязанности гребцов, князь Меншиков — боцмана³⁰⁸, а адмирал Михайлов стал на руле за квартирмейстера*.

Так величественно знаменитый ботик обошел вокруг всего флота. Звук труб и барабанов и громкое «Ура!» окружали его со всех сторон и проводили потом в самую гавань, куда поплыли за ним и все корабли, и фрегаты. За пышным обедом, который давался в тот день от двора в Кронштадте и на котором присутствовала вся императорская фамилия, Петр пил за здоровье ботика, говоря: «Да здравствует маленький дед таких больших и славных внуков!»

Наверное, и вам, друзья мои, хотелось бы видеть этого маленького дедушку? Ваше желание может быть легко исполнено: в Петропавловской крепости сохраняется этот драгоценный любимец нашего незабываемого Петра.

Торжество в честь ботика в 1723 году примечательно еще потому, что оно было как будто заключением морских походов Петра: после маневров*, проведенных в пользу Голштинского* герцога, император уже не был на Балтийском море. Здоровье его с каждым годом становилось слабее, и могло ли быть иначе? Его беспрестанные труды, умственные и телесные, были так велики, что кажутся теперь почти невероятными для нас, а он считал их самыми обыкновенными и, не заботясь о своем здоровье, всегда был готов жертвовать им ради последнего из подданных. К тому же в его сердце не было счастья, которое бы вознаграждало за эти труды, не было утешения, которое бы успокаивало его мысли о будущей судьбе России: не было наследника, которому он мог бы передать все сделанное им! Это причиняло ему такую горесть, которая усиливала все его болезненные припадки. Среди этих грустных размышлений его взоры всегда с утешением останавливались на кроткой и прекрасной подруге его славной жизни, на той героине, которая так верно делила с ним все труды и опасности. Полагая, что она все еще не достаточно вознаграждена за бессмертное благодеяние, сделанное ею для России, он хотел окружить ее всем блеском царственной власти и торжественно короновать государыню, которая, хотя давно и была объявлена царицей, но не была венчана на царство.

В соответствии с пламенным желанием императора все приготовления были скоро окончены, и 7 мая 1724 года Екатерина уже была коронована в Московском Успенском соборе со всеми торжественными обрядами, какие обычно соблюдаются при короновании наших государей. В этот день Петр учредил в честь и для особенной охраны императрицы роту Кавалергардов³⁰⁹,состоявшую из самых великорослых солдат, выбранных из всего Русского войска. Одежда их была чрезвычайно богата: на плечах и груди сияли золотые императорские гербы, на шляпах развевались перья; даже их лошади и все их оружие блестело золотом и серебром. Чины в этой необыкновенной роте были также необыкновенные, например, капитаном в ней был генерал-поручик Ягужинский, поручиком — генерал-майор Дмитриев-Мамонов, подпоручиком³¹⁰ — бригадир³¹¹ Леоньтев, а прапорщиком³¹² — полковник, князь Мещерский.

Император уже чувствовал себя очень слабым во время коронации своей супруги, однако, несмотря на это, сам с великолепной церемонией ввел ее в церковь и потом на трон, сам возложил на нее корону и мантию, наконец, сам подвел ее к алтарю* для миропомазания* и причащения Святой Тайне. Вскоре после окончания обряда он сильнее почувствовал свою слабость и поспешил во дворец гораздо раньше, чем туда возвратилась императрица со всей обычной церемонией. Торжественные обеды и праздники, продолжавшиеся потом целую неделю, не могли поправить здоровья государя, а еще более расстроили его, так, что он должен был на некоторое время отложить важнейшие из своих занятий и лечиться минеральными водами; он любил этот род лечения и несколько раз ездил для этого к Олонецким минеральным водам; но они не могли уничтожить полностью его болезни, потому что при малейшем облегчении он оставлял лечение и снова предавался трудам.

Так случилось и теперь: почувствовав себя несколько здоровее и веселее, неутомимый государь уже отправился в Петербург, а оттуда тотчас же в Петергоф посмотреть, намного ли подвинулись работы с фонтанами и бассейнами; потом в Кронштадт взглянуть на свои корабли и фрегаты. Разъезды этим не кончились: вернувшись из Кронштадта, Петр поехал в Новую Ладогу на берега реки Волхов. Там с 1719 года проводились важные работы, но, чтобы понятно рассказать вам о них, друзья мои, надо развернуть карту России. Видите ли вы на ней, как Нева соединяет Финский залив с Ладожским озером, как потом это озеро соединяется рекой Волхов с озером Ильмень, и как в это озеро впадает река Мста? Значит, от самого начала Мсты можно доехать водой до Петербурга. Эта водяная дорога важна не для путешественников, которые гораздо быстрее могут добраться до Петербурга сухим путем, а для тех больших судов и барок, которые привозят в северную столицу огромные запасы разных необходимых для жизни вещей. А надо сказать правду, Петербург очень нуждается в них, будучи окружен вовсе неплодородной землей. Но его заботливый основатель видел, что и все места, лежавшие по реке Мсте, не отличаются богатством природы; зато это богатство показывается там, где начинается Волга, и продолжается по всем странам, где течет эта величественная река до самого Каспийского моря. Каким же образом соединить эти плодородные земли с бесплодными местами, окружающими новую столицу? Разумеется, единственная возможность для этого — водяное сообщение. Но река Мста, оканчиваясь около тех мест, где начинается Волга, не соединяется ни с ней, ни с большой рекой Тверцой, впадающей в Волгу.

Итак, чтобы доехать водой от самой Астрахани до Петербурга, надо соединить Тверцу и Мсту, и Петр, дальновидный и заботившийся о выгодах своего народа, сделал это еще в первые годы существования Петербурга, а в 1719 году он принялся уже за другое аналогичное дело. Ладожское озеро, как величайшее из всех Европейских озер, очень бурно и опасно для судов, плавающих по нему. Часто во время грозы люди и барки погибали без всякой вести в его волнах, и после таких несчастных случаев страшно было и другим пускаться по той же дороге. Таким образом, Петербург мог часто ощущать недостаток в съестных припасах. Чтобы предотвратить это несчастье для своего любимого города, Петр придумал вот что: провести канал по берегу Ладожского озера от истока Невы до Волхова. Будучи длиной в 105 верст, он таил при своем строительстве большие трудности. Но какие трудности могли остановить Петра, когда с ними была связана польза для России? Государь, бережливый до невероятности во всем, что касалось собственных его расходов, не пожалел чрезвычайных сумм, какие нужны были для проведения этого канала, и с 1719 года 25 000 человек начали беспрестанно трудиться над ним. Сначала работы шли медленно, но с 1723 года надзор за ними был поручен одному из любимцев императора, графу Миниху, который с таким успехом выполнял порученное ему дело, что Петр, приехав в Новую Ладогу, мог уже плыть в лодке несколько верст по новому каналу и с восхищением писал к государыне: «Работа Миниха сделала меня здоровым. Я надеюсь со временем вместе с ним ехать водой из Петербурга, и в Головином саду при реке Яузе, в Москве, встать».

Но эта надежда не исполнилась, и удовольствие при виде успешных работ Миниха ненадолго подкрепило драгоценное здоровье императора! Как будто предчувствуя приближавшуюся кончину, он спешил совершать великие намерения свои, и в этом же 1724 году принял план основания в Петербурге Академии Наук и приказал перенести мощи великого князя Александра Невского, почивавшие во Владимире, на те места, где святой герой одержал победу, прославившую его память. Бог, всегда ниспосылавший успех намерениям благочестивого Петра, ниспослал ему радость видеть исполнение этого усердного его желания: мощи Невского были привезены в новую столицу 30 августа 1724 года, в то время, когда государь еще был настолько здоров, что сам выехал встретить их на великолепной галере и собственными руками участвовал в перенесении их на эту галеру и потом в церковь Александро-Невского монастыря.

Кончина Петра Великого 1725 год

Святой князь, присутствие которого всегда было утешительно для Русских в продолжение его земной жизни, казалось, и в гробу хотел утешить их: вскоре после перенесения его священных мощей Петр почувствовал такое облегчение в своей болезни, что с 13 сентября у всех уже появилась обоснованная надежда на совершенное выздоровление отца Отечества. Государю надо было только некоторое время поберечь себя и не сразу приниматься за свои обычные занятия. Вместо этого Петр не только начал прогуливаться по Неве и с жаром заниматься всеми государственными делами, но в начале октября, несмотря на все предостережения своего лейб-медика³¹³ Блюментроста, отправился по воде за Кронштадт, Шлиссельбург и на Олонецкие железные заводы, где собственными руками выковал тяжелую полосу железа, которая и теперь хранится в Кунсткамере³¹⁴.

Объездив все эти места, государь 27 октября возвратился в Петербург и, отдохнув не больше одного дня, отправился опять по воде в Сестребек — местечко, лежащее в нескольких верстах от Петербурга. К вечеру того же дня довольно приятная осенняя погода изменилась, началась сильная буря, которая долго носила по волнам взморья императорскую яхту. Она уже приставала к берегу Лахты, как вдруг все, кто на ней был, заметили вдали какое-то судно, с которого раздавались жалобные крики о помощи. Этого уже было достаточно, чтобы возбудить живейшее участие императора, на какое было способно его сострадательное сердце. Он забыл об опасности, которой за минуту до этого сам подвергался, остался с несколькими из своих людей на яхте, а всех других отправил в шлюпке на помощь погибающим. Это были солдаты и матросы, ехавшие на большом боте из Кронштадта и занесенные бурей на мель. Усердно хотели посланные исполнить волю доброго государя, но все их усилия были напрасны: они не могли стащить бот с места. Увидев это, Петр забыл обо всем, кроме святой обязанности человека помогать своему ближнему; забыл всю огромную разницу, существующую между его жизнью и жизнью других людей, забыл обо всей любви подданных к себе, готовых с радостью умереть за него, обо всей неизмеримости потери, ожидавшей их с его смертью, и бросился с остальными матросами своей яхты спасать тонувших. Этот единственный пример наполнил новым мужеством сердца всех участников великого дела императора, и погибавшие были спасены: двадцать человек из них были обязаны этим спасением самому ему!

Прекрасен был подвиг Петра, но горестны были его последствия! Царственный избавитель ради жизни спасенных им людей пожертвовал собственной! Пробыв более получаса в холодных волнах, он простудился, и эта простуда, осложненная с прежней болезнью, унесла жизнь Великого в январе 1725 года. Итак, представляя возможность вашим собственным сердцам, друзья мои, понять всю неизмеримость этой потери, я расскажу вам о подробностях кончины государя.

С января здоровье Петра начало заметно ухудшаться; однако 6 января, в праздник Крещения, он еще сам командовал войсками на Иордане и после этого несколько дней занимался, как обычно, делами. Наконец, ужасные страдания остановили эту неутомимую деятельность, и с середины января император уже не мог вставать с постели. Никакая помощь, никакие советы иностранных врачей, с которыми переписывался Блюментрост, не помогали! Видя безнадежность своего положения, написанную на лицах всех окружавших его, чувствуя ее в предсмертных мучениях, Петр имел еще мужество утешать нежную супругу, горесть которой доходила почти до отчаяния, имел еще мужество говорить ей и всем своим приближенным: «Из меня можете познать, какое слабое творение есть человек!» Однако, несмотря на все ощущения этой глубокой слабости, несмотря на то, что с 22 января духовник уже не отходил от постели государя, заметно было, что надежда еще не оставляла больного до 27 января, когда его страдания и слабость достигли высочайшей степени. В эти мучительные минуты, казалось, он почувствовал приближение смерти и попросил бумагу и перо; но умирающая рука уже отказывалась служить, и из всех слов, написанных государем, можно было разобрать только два: «отдайте все…». Не имея возможности письменно изложить свою последнюю волю, он, вероятно, желал выразить ее словами и для этого послал за своей старшей дочерью Анной, но прежде, чем печальная великая княжна успела подойти к постели умирающего, он уже был не в состоянии говорить. Около пятнадцати часов потом еще жил Великий, но эту жизнь можно было назвать только признаками жизни: иногда они заметны были в движениях руки, старавшейся сделать знамение креста, иногда в том внимании, с которым слушал он читаемые духовником молитвы. Наконец, утром 28 января — назначенным Богом быть последним земным утром Петра — благочестивый государь во второй раз причастился Святой Тайне, и в начале шестого часа утром его бессмертная душа отлетела на небо. Жители Петербурга могли более месяца видеть драгоценные останки государя и не один раз проститься с ними: день погребения был назначен на 7 марта, а до тех пор всем было позволено приходить к телу, которое стояло все это время во дворцовом зале и потом со всем императорским великолепием перенесено в Петропавловский собор. Здесь перед самым погребением Россия сказала последнее прости своему великому Благодетелю в красноречивой речи архиепископа Феофана Прокоповича. Трогательные слова проповедника и слезы всех слушателей, сливаясь вместе с громким плачем войска и народа, окружавших церковь, выразительно показывали общую горесть.

Эпоха дворцовых переворотов *1725–1762 года*

Императрица Екатерина I от 1725 до 1727 года

Русские в ужасные времена своей тяжелой потери имели полное право ждать утешения от Екатерины. Она была объявлена наследницей престола в день кончины супруга по общему согласию вельмож и народа. Однако нельзя не сказать, что усерднее всех действовал в этом важном деле князь Меншиков. Будучи неоднократно полезным для Екатерины еще с ее первых лет жизни в России и ощущая в полной мере благодарные чувства государыни, Меншиков был уверен, что в ее царствование он будет полностью наслаждаться властью, которая давно уже стала основным желанием его честолюбивого сердца. Его старания о возведении на престол своей покровительницы тем более имели успех, что не он один чувствовал любовь и преданность к доброй государыне: прекрасные качества ее души давали ей бесчисленное множество приверженцев. Ее сильные сторонники не могли не победить приверженцев десятилетнего великого князя Петра — сына несчастного царевича Алексея Петровича, хотя как родной внук покойного императора он имел полное право на Русскую корону. Но по причине своих детских лет он не мог сам управлять государством. Итак, сами защитники его скоро согласились вручить императорскую власть общей любимице, тем более, что она обещала почитать великого князя своим наследником и воспитать в нем государя, достойного имени и крови Петра I.

Приверженцы Екатерины не ошиблись в своих ожиданиях: наследница Петра была достойна нового царствования. Она с такой точностью старалась исполнять все известные ей намерения своего супруга, с таким успехом успела довершить начатое им, что конец этого кратковременного царствования, продолжавшегося не более двух лет, был новой горестью для России.

Во всех местах нашего обширного Отечества во все время правления Екатерины были полное спокойствие и мир между соседями. Только на берегах Каспийского моря, в областях, незадолго перед тем завоеванных Петром, бунтовали новые подданные России, но и те были усмирены оставленным там генералом Матюшкиным. Вслед за этим усмирением Грузинский царь Вахтанг, уважая могущество России и желая избавиться от притеснений Персиян, вступил в подданство Екатерины и таким образом увеличил ее царство новой областью.

В самом начале своего восшествия на престол государыня исполнила одно из важных намерений своего великого супруга: отправила в Ледовитый океан несколько судов под командованием капитана Беринга для того, чтобы узнать, соединяются ли на суше Азия с Америкой или разделяются морем. Этот вопрос был очень важен в то время для всей Европы, и Русским в их первом морском путешествии принадлежит честь этого открытия, которому позавидовали бы многие опытные моряки. Беринг узнал, что оконечности Азии и Америки не соединяются сушей, а разделяются проливом. Хотя этот пролив еще раньше — до путешествия Беринга — был известен казаку Дежневу, проехавшему по нему, но так как новое открытие было довершено и описано Берингом, то пролив и назван был его именем.

Вскоре после отправления Беринга, а именно в мае 1725 года, Екатерина основала Академию наук по плану, разработанному за год до этого покойным императором. Почти в то же время она учредила орден Святого Александра Невского³¹⁵. Это было также намерение Петра: он говорил о нем при перенесении мощей героя Невского в северную столицу. Знаки нового ордена были вручены в первый раз 21 мая 1725 года в день бракосочетания великой княжны Анны Петровны с герцогом Голштинским. Вы знаете, друзья мои, что и начало этому браку было положено Петром; однако герцог Голштинский был общим любимцем родителей своей невесты, и Екатерина так же, как и ее супруг, при любом удобном случае показывала свою особенную к нему привязанность. Она желала даже, чтобы герцог участвовал в государственных делах, и для этого назначила его одним из главных членов учрежденного ею Верховного Тайного Совета*, власть которого превышала власть Сената и в котором рассматривались только самые важные государственные дела.

Если бы ее царствование было продолжительнее, она, вероятно, возвратила бы герцогу и Шлезвигское* владение, отнятое у него Данией в последнюю войну Русских со Шведами. Все приготовления к морскому походу против Датчан были уже сделаны, и многочисленный флот был готов в Ревеле и Кронштадте. Но ранняя смерть, прервав неутомимую деятельность императрицы и все ее прекрасные намерения, лишила Русский народ государыни, в полной мере оправдавшей своим царствованием справедливость судьбы, так блистательно возвысившей ее от бедности и сиротства до одного из знаменитых тронов Европы! Она скончалась 6 мая 1727 года, но незадолго до кончины успела утвердить будущее спокойствие покидаемого царства объявлением духовной, в которой наследником престола был назначен внук Петра I — Петр Алексеевич II. Родные же ее дочери — великие княжны Анна и Елизавета — получали право на корону только в том случае, если бы Петр II умер, не оставив наследников мужского пола. Здесь проявилась справедливость императрицы, сохраненная ею, несмотря на всю ее материнскую любовь к дочерям: царствование великого князя обещало Русским более прочное счастье, чем царствование какой-либо его тетки, и этого было довольно для супруги Петра: наследница его любви к народу во всей целости сохранила и свое драгоценное наследие, свято исполнив свою обязанность, спокойно и без сожаления рассталась с жизнью, в которой не находила радостей после кончины своего супруга.

Петр II и князь Меншиков от 1727 до 1728 года

Одиннадцатилетний император Петр II взошел на престол в день кончины Екатерины, и бояре, и народ единодушно назвали его своим государем. Кроме того, что у него были законные права, за него был сильнейший вельможа тогдашней России — князь Александр Данилович Меншиков. Пора вам, милые мои читатели, узнать подробнее об этом замечательном лице в истории нашего Отечества.

Я не буду описывать вам, как он, будучи самого ничтожного звания, через несколько лет стал не только знаменитейшим вельможей в царстве, но и любимейшим другом государя, — вы уже знаете это. Итак, поговорим о том, как он, достигнув такого редкого счастья, не сумел удержаться на его высоте. Причиной этого падения были жадность к богатству и гордость, из-за которых обычно происходят почти все несчастья людей. Эти две унижающие человека страсти взяли такую власть над душой Меншикова, что в любом случае, где только можно было воспользоваться чем-нибудь для своей выгоды, он этим пользовался; в любом случае, где можно было показать властолюбие, он показывал его. Поэтому его никто не любил; никто не желал ему добра, но, зная власть, какой он обладал при дворе, всякий боялся его.

Эта власть очень уменьшилась в последние годы царствования Петра I, потому что справедливый государь узнал о многих дурных делах своего любимца и даже не один раз отдавал его под суд за несправедливое присвоение чужих имений и денег, но со времени восшествия на престол императрицы Екатерины, сердце которой, поддаваясь чувству благодарности, видело в Меншикове только хорошие его качества, власть знаменитого вельможи достигла высочайшей степени и продолжалась во все время ее царствования. Все недовольные, начинавшие в последние месяцы жизни Петра I громко роптать на притеснения князя, умолкли, оказавшись в стенах душных темниц или в холодной Сибири. Все их родственники, напуганные неограниченной властью любимца государыни, не смели жаловаться и ожидали от одного Бога облегчения своих страданий. Но долго еще печальные сердца их не могли дождаться этого облегчения: с каждым днем могущество князя Меншикова увеличивалось и, наконец, с кончиной императрицы еще более утвердилось: в ее духовной невестой молодого императора назначалась дочь Александра Даниловича, княжна Мария Александровна. Нельзя описать ужаса, какой почувствовали все неприятели Меншикова, услышав об этой новости и узнав в то же время, что будущий тесть государя сразу же перевез молодого императора из дворца в свой собственный дом.

С этого началось полновластное владычество Меншикова над Россией. Он один управлял всеми государственными делами, хотя в духовной Екатерины и назначена была до шестнадцатилетнего возраста императора правительственная опека³¹⁶, состоявшая из ее дочерей — Анны и Елизаветы, герцога Голштинского — супруга Анны, епископа Любского — жениха Елизаветы и шести членов Верховного Сената. Будучи одним из этих членов, Меншиков с первого дня присвоил себе всю власть; остальные же пять: князья Голицын и Долгорукий, графы Головкин и Остерман и генерал-адмирал Апраксин только исполняли его приказания, от которых не мог устраниться и сам герцог Голштинский. Поведение гордого честолюбца стало, наконец, так нестерпимо, что великая княгиня Анна и ее супруг должны были уехать из России. Тогда-то Меншиков вообразил, что все его желания исполнились, и герцог Голштинский, последний неприятель, которого он больше всех боялся, побежден. И вправду, кого он мог бояться после отъезда старшей дочери его великого благодетеля? Царевна Елизавета была еще так молода, что не могла иметь никакого влияния на государственные дела; ее занимали почти детские забавы. Император, незадолго перед тем отпраздновавший двенадцатый год своего рождения, был уже обручен с дочерью Меншикова и жил в его доме.

Но как часто ошибаются люди в своих самых верных расчетах! Редко кто испытал это в такой степени, как честолюбивый князь Меншиков! В то самое время, когда он с гордым восхищением смотрел на свою прекрасную Марию, за которую Русский народ уже молился в церквах как за обрученную невесту государя, в то самое время, когда он мечтал о новом соединении своего семейства с царским домом через брак своего сына с сестрой императора, царевной Натальей Алексеевной, враги искусно подготовили ему погибель.

Эти враги были не теми бессильными и обиженными родственниками семейств, казненных или сосланных за оскорбления Меншикову, — нет! Это были враги самые могущественные из всех ненавидевших его, это были князья Долгорукие.

Еще в царствование Екатерины начались их ссоры с Меншиковым и продолжались до тех пор, пока один из них, пятнадцатилетний князь Иван, сын князя Алексея Долгорукого, не подружился с молодым императором. Бог, как бы желая показать ничтожность всех хитро обдуманных планов человека, выбрал этого юношу для того, чтобы наказать Меншикова за гордость. Князь Иван был ловок, статен, всегда весел, он умел занимать государя, разнообразить его удовольствия, предупреждать его желания. Вскоре государь, привыкнув к своему молодому товарищу, хотел постоянно его видеть. Но строгий надзор хитрого врага расстраивал эти свидания, и только на охоте друзья могли поговорить с полной свободой. Государь, и без того очень любивший эту забаву, пристрастился к ней еще больше с тех пор, как полюбил своего милого Ивана Алексеевича. Здесь-то заезжая вдвоем иногда нечаянно, а иногда и нарочно в густую чащу леса, Петр и его любимец свободно разговаривали о разных придворных делах. Здесь-то князь Долгорукий по наставлению отца сказал государю о тайных замыслах Меншикова, о том, как он хочет через брак своей дочери завладеть всей царской властью. Петр находил эти замечания справедливыми: он не любил гордого князя, не любил и Марии, несмотря на всю ее красоту. Доверчиво поверял он свои самые тайные мысли любимому другу, и как же обрадовался тот, когда узнал, что невеста не завладела сердцем своего жениха! Услышав об этом, враги Меншикова смелее приступили к делу, а между тем он сам своим безрассудным поведением как будто помогал им во всех их намерениях.

Петербургское купечество, чрезвычайно любившее молодого государя, поднесло ему в это время 9000 червонцев.

Петр, самый нежный из братьев, хотел одарить этими деньгами свою сестру, великую княжну Наталью, и тотчас же послал их к ней с одним из придворных чиновников. Меншиков встретил подданного, узнал, куда он несет деньги, и, нисколько не думая о дерзости своего поступка, сказал: «Император еще так молод, что не может знать, как должно употреблять деньги: отнеси их ко мне».

Привыкнув без всякого сопротивления повиноваться князю, посланный и на этот раз исполнил его волю. На другой день государь узнал об этом, и его гнев был так велик, что Меншиков едва мог вымолить себе прощение и, может быть, из-за этого неожиданного случая через несколько дней захворал. Его болезнь была даже опасной.

В это время Долгорукие действовали всеми силами против своего врага. Меншиков после выздоровления сам предоставил им новое средство, которое привело его к погибели.

Вместо того чтобы отправиться в Петергоф, куда переехал двор во время его болезни, он поехал на свою дачу в Ораниенбаум*, где надо было освящать церковь. Меншиков послал пригласить на этот праздник государя со всем двором. Но Петра уговорили отказаться от этого приглашения. Гордый князь, ослепленный несчастным честолюбием, искусно скрыл досаду на отказ, и, чтобы никому из своих приближенных не подать ни малейшего намека о немилости к нему государя, старался показать свое величие больше обычного и забылся до того, что во время освящения церкви занял место императора, приготовленное в виде трона! В тот же день государь узнал об этой новой, величайшей дерзости, и Меншиков уже не видел его больше!

Напрасно поехал он тотчас после своего праздника в Петергоф: император уехал оттуда на охоту; напрасно поехал он потом в Петербург и два дня ожидал возвращения государя в свой дом: разгневанный Петр не только не возвратился, но даже приказал все свои вещи перевезти в Летний дворец и на другой день после своего приезда оттуда, 7 сентября 1727 года, послал генерала Салтыкова объявить Меншикову, чтобы он не занимался никакими государственными делами и не выезжал из дома; 9 сентября несчастный горделивец получил приказание ехать в Раненбург — город, самим им выстроенный и теперь находящийся в Рязанской губернии.

Это новое приказание, и вовсе неожиданное, поколебало твердость несчастного, но он и тут сумел скрыть свою горесть, и только отчаянная его супруга и дети отправились к государю умолять о помиловании. Никто из них не был допущен к нему, и бедные, всеми оставленные, в неописуемом положении возвратились они в свой великолепный дворец, где каждая комната своей царской пышностью жестоко напоминала им о потерянном величии.

Однако Меншиков думал и в изгнании сохранить это величие и потому выехал из Петербурга с такой многочисленной свитой и в таких богатых экипажах, что его враги, раздосадованные этой неуместной важностью, попросили государя отдать новый приказ опечатать все его вещи и оставить ему только самое нужное. Это было исполнено в Твери. Отсюда уже несчастный поехал как совершенный изгнанник, и не в Раненбург, а был сослан в Сибирь, в отдаленный город Тобольской губернии, Березов. Огорченная жена и дети ехали с ним же, и величайшим наказанием, посланным Богом гордой душе Меншикова, было видеть свое семейство, еще так недавно окруженное счастьем и славой, теперь покрытое стыдом и в бедности! С особенной грустью смотрел он на свою любимицу, на свою милую Марию, обрученную невесту государя. Кто бы мог предсказать ей малейшее несчастье три месяца назад, в ту торжественную минуту, когда архиепископ Новгородский Феофан подал ей кольцо императора! Кто бы мог подумать тогда, что она когда-нибудь поедет в Сибирь в простой телеге изгнанника?

Однако он не впал в отчаяние от ужасного поворота в своей судьбе даже и тогда, когда его бедствие еще усилилось потерей супруги, ослепшей от слез и скончавшейся от горя в дороге. Напротив, казалось, что с каждым новым ударом он приобретал и новую твердость. Это происходило оттого, что он начал больше думать о Боге и о будущей жизни, начал раскаиваться в совершении своих дурных поступков и молить о прощении. Его дети, слушая наставления отца, ставшего очень благочестивым, разделяли его чувства. Вскоре положение их сделалось еще приятнее: получая десять рублей в день на свое содержание, Меншиков тратил очень мало, и из оставшихся денег вскоре накопил столько, что мог построить в бедном городке Березове, месте своего изгнания, деревянную церковь. Часто и он, и его сын, бывший в тринадцать лет уже обер-камергером³¹⁷ Петра II, трудились собственными руками над этой постройкой. Молодые же княжны шили в это время покровы для алтаря и одежды для священника. Часто радость разливалась в их сердцах за этой работой: они утешались теперь спокойствием отца больше, чем раньше самыми великолепными праздниками, на которых нередко лицо его было угрюмо и сердито.

Так текла жизнь изгнанников. Вдруг жестокое несчастье снова встревожило их уже успокоенные сердца: Мария, кроткая, любимая всем семейством, умерла от оспы! Горестный отец был неутешен; через несколько месяцев, а именно 22 октября 1729 года, скончался и он от апоплексического удара³¹⁸. Его похоронили в церкви, им построенной, возле дочери. Так закончилась судьба счастливца, которому долго завидовали все вельможи, окружавшие трон России; так правосудный и милосердный Бог смирил его гордость и исцелил сердце от пороков. Меншиков в последние два года своей жизни благодарил Бога за несчастье, исправившее его, и говорил, что был бы счастлив, если бы ему нужно было давать в будущем отчет только за ту жизнь, которую он провел в Березове. Сын и его дочь Александра возвращены были из ссылки через некоторое время после его смерти, в царствование императрицы Анны Иоанновны.

Долгорукие от 1728 до 1730 года

В то время, как знаменитое семейство Меншиковых так жестоко испытывало непостоянство судьбы и счастья, его главные враги, князья Долгорукие, торжествовали в полной мере. Они стали первыми в империи. Государь был неразлучен со своим любимцем, и родственники молодого князя получали через него все, что хотели. Иван Алексеевич, несмотря на свои молодые годы, был очень хитер и умел искусно поддерживать привязанность к нему Петра. Конечно, это было не очень трудно, так как императору было четырнадцать лет. Стоило только угождать его желаниям, а Долгорукий делал это охотно, тем более что желания молодого государя часто соответствовали его собственным. Так, например, они оба любили охоту, и никакие важные занятия и даже никакая погода не могли отвратить их от этой забавы; они предавались ей так неумеренно, что здоровье Петра, от природы слабое и нежное, начало расстраиваться.

Можно было бы подумать, что, почувствовав это, он и его друг сделаются осторожнее, и особенно последний как старший остановит излишнюю живость государя и даст ему полезный совет беречь жизнь, драгоценную для такого множества людей. Но вместо этого Долгорукий не останавливал его, потому что это не нравилось государю, а хитрый любимец избегал всего, что могло бы вызвать малейшее неудовольствие государя. К тому же у него совсем не было времени думать о здоровье императора. В голове его вертелась другая мысль, которая удивит вас своей смелостью, милые дети: у Ивана Алексеевича была сестра, прекрасная сердцем и наружностью, кроткая, милая, отлично образованная. В то время, когда император был обручен с дочерью Меншикова, судьба Екатерины Алексеевны Долгорукой казалась уже решенной: она любила графа Братислава, брата Немецкого посланника, и была уже почти обручена с ним. Но падение Меншиковых открыло Долгоруким столько новых надежд, столько новых средств к возвышению, что, ослепленные счастьем, они забыли все благоразумие, и вместо того, чтобы стать осторожнее после разительного бедствия Александра Даниловича, они погубили свое счастье точно так же, как и он.

Честолюбие их, кажется, было еще сильнее: Меншиков, стараясь выдать дочь за Петра II, угождал не только своим собственным желаниям, но и желаниям прекрасной Марии. Напротив, Екатерина Долгорукая в высоком звании невесты государя видела свое несчастье, потому что давно уже привыкла считать своим женихом другого. Но гордые отец и брат, не веря, что можно добровольно отказаться от величия и блеска, не хотели и слышать о том, что план их может встретить малейшее препятствие, и бедная княжна должна была скрыть всю горесть, терзавшую ее, и с довольным и счастливым лицом объявить императору о своем согласии. Петр был в восхищении: прелестная Екатерина понравилась ему с той самой минуты, как он, по хитрому распоряжению Ивана Алексеевича, в первый раз увидел ее в подмосковном доме Долгоруких.

19 ноября 1729 года государь при полном совете вельмож и бояр объявил о своем намерении жениться и назвал имя невесты. Никто не осмелился сказать слова против такого решения: все боялись Долгоруких. 30 ноября состоялось торжественное обручение. Чтобы читатели могли видеть, насколько уже тогда отличались нравы и обычаи наших предков от прежних, старинных, я расскажу несколько подробнее об этом знаменитейшем дне в истории князей Долгоруких. Вы, наверное, помните все царские свадьбы, описание которых читали в этих рассказах. Сравните же их со следующим.

В день обручения государя назначено было собраться к трем часам пополудни всему двору и всем иностранным министрам в Лефортовом дворце. Государь в это время со всем двором жил в Москве. Петр II любил Москву больше Петербурга и провел в ней почти все время своего царствования. Он уехал туда тотчас после падения Меншикова и уже больше не возвращался в Петербург. Царское семейство составляли в то время: царица Евдокия Федоровна, освобожденная из заключения при самом вступлении на престол своего внука, царевна Елизавета Петровна, герцогиня Мекленбургская Екатерина Иоанновна с дочерью и царевна Прасковья Иоанновна. Все они были приглашены через гофмаршала Шепелева. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий и все его ближние родственники удостоились особенного приглашения для сопровождения невесты во дворец. Один из обширнейших залов был приготовлен для пышного собрания. С одной стороны сидели государственные чины и дворянство, с другой — иностранные послы со своими свитами. Посередине зала на Персидском ковре под великолепным балдахином³¹⁹, поддерживаемым шестью генерал-майорами, был поставлен стол, покрытый золотой парчой; на нем стояло золотое блюдо с крестом и с обручальными кольцами. Архиепископ Новгородский и с ним высшее духовенство занимали ближайшие места возле балдахина.

В то время, когда все уже было готово к принятию ее высочества невесты (так ее называли тогда), она с торжественной церемонией приближалась ко дворцу в придворной карете, запряженной шестью лошадьми. Впереди кареты шли скороходы³²⁰ и четыре пажа; верхом ехали шталмейстер³²¹, придворные фурьеры³²² и гренадерская* гвардия; сзади ехал камер-паж³²³, а у кареты шли гайдуки³²⁴ и служители. Родственницы и дамы невесты ехали в других каретах. Как только княжна приехала ко дворцу, вдовствующая царица со всей императорской фамилией и дамами вышла встретить ее на лестнице. Можно смело сказать, что в эти минуты при всем дворе не было никого счастливее семейства Долгоруких и особенно молодого князя Ивана Алексеевича. Как обер-камергер принял он свою сестру из кареты и торжественно вел до дверей залы, где ее встретил сам император. Здесь кстати сказать вам, друзья мои, несколько слов о внешности этого молодого государя. Он был высок и строен, полнота тела придавала ему вид несколько старше его пятнадцатилетнего возраста. Лицо его, приятное и правильное, от частой езды на охоту было покрыто загаром и поэтому казалось мужественно, несмотря на осенявшие его нежные, белокурые волосы. Мундир светлого сукна, вышитый золотом, придавал в тот день красивой наружности императора еще более привлекательности и блеска.

Прекрасная невеста, несмотря на свою привязанность к прежнему жениху, не могла не заметить приятности и величия, с которыми император принял ее из рук брата и проводил до кресел, поставленных под балдахином. Что же касается ее самой, то в этот великий для нее день она в полной мере заслуживала название прекрасной. Все, казалось, было придумано и самым лучшим образом исполнено, чтобы увеличить ее природную красоту. Прелестно было и ее белое глазетовое³²⁵ платье, вышитое золотом, и ее волосы, завитые в пышные локоны спереди и заплетенные в гладкие косы сзади; и крупный жемчуг, обвивавший их, и блестящая диадема³²⁶, придававшая ей горделивым вид царицы! Как только архиепископ Новгородский совершил обручение, государь приложился вместе с невестой к кресту и потом повесил на ее правую руку свой портрет.

В эту минуту началась пушечная пальба и продолжалась все время, пока обрученные принимали поздравления. После священного обряда невеста считалась уже почти государыней: при поздравлении все присутствовавшие целовали у нее руку. Она отвезена была домой в императорской карете, запряженной восемью лошадями, и придворный караул отдал ей честь барабанным боем. В этот торжественный день все вельможи с завистью смотрели на счастье Долгоруких; им казалось, что никогда никто еще не достигал подобного! Но чем же кончилось это великое счастье? Не прошло и двух месяцев после обручения, как княжна Долгорукая вместе со всем своим семейством и со всей Россией оплакивала кончину своего царственного жениха!

Это было ужасное происшествие для нашего Отечества! Еще 6 января молодой государь был совершенно здоров и в самом приятном расположении духа приехал на Крещенский парад, стоя на запятках* за санями невесты. Но этот-то самый парад и принес несчастье России. Читатели мои знают, что на Крещение у нас бывает очень холодно, а стоять на льду реки, где обычно строится храм Иордан, надо довольно долго. В 1730 году эта церемония в Москве, видно, была слишком долгой, потому что в записках того времени рассказывается, что государь провел на льду около четырех часов! Вернувшись во дворец, он пожаловался на сильную головную боль и на другой же день слег в постель. Сначала доктора приняли его болезнь за горячку, потом признали в ней оспу, которая приносила ужасные опустошения в те времена, когда еще не знали, что ее можно прививать.

Петр II стал ее жертвой и скончался 29 января 1730 года в тот самый день, когда было назначено его бракосочетание! Царствование этого государя, несмотря на его чрезвычайную молодость и все легкомыслие, с которым он, увлекаемый любимцем своим, предавался забавам и удовольствиям, считалось Русскими одним из счастливейших. На всем его продолжении они не вели ни с кем войны; видели заботу молодого государя о народе, выражавшуюся в уменьшении налогов; видели радость, с какой он при самом начале своего царствования спешил освободить из заключения свою бабушку, царицу Евдокию Федоровну. Наконец, в том предпочтении, которое он явно отдавал Москве перед Петербургом, видели привязанность его к старине, все еще любимой многими. Все это вместе, соединяясь со многими истинно хорошими качествами Петра II, внушало Русским столько любви к нему, что они все называли его своей Надеждой.

Чтобы доказать вам, читатели мои, насколько оправдывал он это прекрасное название, я предложу вам отрывок из письма, писанного им к его сестре, великой княжне Наталье Алексеевне, в день его восшествия на престол: «Богу угодно было назначить меня в столь юных летах государем Российским. Первым долгом моим будет — приобретать славу доброго монарха и управлять народом моим справедливо и богобоязненно. Я буду стараться покровительствовать и помогать несчастным, буду оказывать пособие бедным, внимать гласу невинно угнетенных и, следуя примеру императора Веспасиана³²⁷, никого с печалью не отпускать от себя». После такого письма судите, каких прекрасных дел можно было ожидать от одиннадцатилетнего государя, написавшего его, и какую горесть чувствовал народ, получив известие о его кончине! Она тем более поразила его, что молодой император был последний из потомков того поколения царей, которые со своим восшествием на престол так быстро изменили расстроенное и слабое состояние России в стройное и могущественное. Оплакивая свою Надежду, народ, казалось, забывал, что у него оставались еще княжны этого обожаемого поколения. В следующем рассказе вы узнаете, которая из них будет избрана наследницей Петра II. Теперь же закончу описание его царствования, сказав вам, что одним из главных происшествий, случившихся при нем, было открытие Ладожского канала, начатого при Петре I. Бесчисленные выгоды, получаемые жителями Петербурга от этого важного водного сообщения, заставили их снова благословлять предусмотрительный гений Преобразователя России.

Императрица Анна Иоанновна 1730 год

В числе лиц, имевших право на Русский престол, был еще, кроме царевны Елизаветы Петровны и дочерей царя Иоанна Алексеевича Екатерины и Анны, маленький двухлетний принц Голштинский Петр Антон Ульрих, сын великой княжны Анны Петровны, скончавшейся в 1728 году. Его права из-за близкого родства с покойной императрицей становились еще сильнее, потому что герцогиня Голштинская была любимой дочерью Петра I и, как свидетельствуют некоторые историки того времени, была назначена императрицей наследницей престола в случае смерти Петра II, если он будет бездетным. Но на этот раз маленький принц был удален от престола, и Русская корона была отдана его двоюродной тетке, герцогине Курляндской³²⁸, Анне Иоанновне.

Члены Верховного Совета имели особенные причины для этого выбора: насмотревшись на могущество Меншикова во время царствования императрицы Екатерины, и Долгоруких — при несовершеннолетнем государе, они увлеклись примером властолюбия и, не размышляя о том, что Русский народ может быть счастливым только в правление самодержавного государя, осмелились думать об увеличении собственной власти.

Для этого надо было долго обдумывать свой план, долго рассуждать о переменах, вовсе не свойственных Русскому народу, а времени было мало. Итак, чтобы успеть сделать все распоряжения, необходимые для исполнения дерзкого намерения, члены Верховного Совета избрали не герцогиню Екатерину Иоанновну, старшую дочь царя Иоанна Алексеевича, жившую в то время в Москве, а ее младшую сестру, герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну, находившуюся в Митаве*. Пока новая императрица смогла бы узнать об этом избрании и даже пока собирались бы отправить к ней депутатов с этим известием, можно было бы многое обдумать, устроить и исполнить. Так и сделали члены Верховного Совета, которыми были тогда: великий канцлер, граф Гавриил Иванович Головкин, князь Димитрий и брат его Михаил Михайлович Голицыны, князья Василий Лукич, Василий Владимирович, Михаил Владимирович и Алексей Григорьевич Долгорукие.

Один только вице-канцлер, барон Андрей Иванович Остерман не участвовал в намерениях своих товарищей: видя их несправедливость и чувствуя себя не способным спорить против шестерых, он под предлогом болезни отказался на то время от всякого участия в делах Верховного Совета и даже не подписал пригласительного акта на имя герцогини Курляндской о принятии престола с ограниченной властью.

Когда эта бумага была привезена членами Верховного Совета на дом к Остерману, он сказал, что с ним вдруг случился в правой руке припадок хирагры³²⁹, не позволявшей держать перо. (Такого рода болезни случались с графом Остерманом почти всякий раз, когда он находился в каких-нибудь сомнительных обстоятельствах. Так, во время могущества Меншикова, не желая выполнять одно из его поручений, он натер себе лицо винными ягодами и уверял всех, что у него желтуха³³⁰.)

Отправляя к Анне Иоанновне князя Василия Лукича Долгорукого, князя Михаила Михайловича Голицына и генерал-майора Леонтьева, члены Верховного Совета успели написать по своему желанию просьбу Русского народа о ее восшествии на престол. Чтобы мои читатели могли понять, в чем состояли их желания, я выпишу некоторые статьи условий, предложенных императрице.

Главная и первая из них состояла в том, чтобы избранная государыня управляла царством по определению Верховного Совета. Потом требовали от нее, чтобы она сама не объявляла войны и не заключала мира, чтобы не налагала новых податей, не раздавала важнейших должностей в государстве, не располагала казенными имениями, наконец, чтобы не вступала бы в супружество и не избирала бы наследника без согласия Верховного Совета.

Сделав такие дерзкие предложения государыне, предки которой всегда пользовались неограниченной властью, избиратели могли опасаться ее несогласия, особенно если бы она заранее узнала об условиях избрания, и поэтому под страхом смертной казни было запрещено уведомлять о них императрицу прежде, чем приедут к ней отправленные депутаты.

Но, несмотря на строгое запрещение, нашлись люди, которые, чувствуя любовь к Отечеству и проявляя усердие, решили предостеречь государыню. То были: один из членов Верховного Совета, великий канцлер граф Головкин и его зять, граф Ягужинский. Последний отправил к Анне Иоанновне своего адъютанта³³¹ Сумарокова, который, несмотря на караулы, расставленные в разных местах по дороге к Митаве, успел проехать переодетый и вручить герцогине письмо своего генерала за несколько часов до приезда депутатов. Ягужинский в своем письме советовал императрице согласиться со сделанными ей предложениями и положиться во всем прочем на верных подданных, которые приложат все усилия, чтобы возвратить избранной государыне самодержавную власть ее предков.

Анна Иоанновна с точностью последовала усердному совету, ей данному, и на все желания приехавших депутатов дала согласие с таким полным спокойствием, что никто из них не мог вообразить, что оно было только внешнее. Государыня сумела поддерживать это внешнее спокойствие даже тогда, когда уже приехала в Москву: все противники считали ее совершенно довольной образом правления в то самое время, когда она со своими приверженцами тайно заботилась об его уничтожении. Кроме графов Головкина и Ягужинского на ее стороне были: графы Левенвольды, барон Остерман, князья Трубецкой и Черкасский и множество других важнейших чинов государства, не говоря уже о дворянстве и народе, которые не хотели слышать о каком-либо ограничении всегда священной для них воли их государей. Но трудно было действовать усердным защитникам справедливости. Долгорукие, жившие во дворце, замечали малейшие поступки императрицы и почти никого не допускали к ней. К счастью, при государыне была племянница князя Трубецкого, девица Прасковья Юрьевна Салтыкова: через нее Анна Иоанновна имела связь со своими приверженцами и через нее 23 февраля, спустя восемь дней после своего приезда в Москву, получила известие о просьбе, в которой 276 подписавшихся человек умоляли государыню от имени всего народа принять самодержавие и тем самым возвратить подданным счастье повиноваться ей одной.

На другой день в 8 часов утра дворянство, отслужив молебен, приехало подтвердить свою просьбу лично перед государыней. Князья Долгорукие и Голицыны ужаснулись и не имели силы предотвратить бурю, собравшуюся над их головами: императрица, несмотря на все старания князя Василия Лукича удержать ее от свидания с дворянством, приказала допустить его к себе, с заметным удовольствием приняла просьбу, поднесенную князем Трубецким, внимательно слушала, когда ее читали, и тут же написала на просьбе: быть по сему. Тотчас после этого государыня приказала одному из своих приближенных принести бумагу, которую она должна была подписать в Митаве, и в присутствии всех разорвать и бросить ее. Приказание было исполнено, и вслед за тем была дана императрице новая присяга — как государыне самодержавной.

Так быстро совершилось в нашем Отечестве происшествие, которое снова доказывает вам, милые читатели, насколько единодушно Русские были приверженны к своим царям.

Анна Иоанновна снисходительно отнеслась к своим противникам: никто не был лишен жизни, даже главнейшие из них, Долгорукие, были наказаны ссылкой. Князья же Голицыны были только удалены от двора и отправлены на службу в разные области Сибири. Такое снисхождение подавало Русским надежду на кротость правления новой государыни, на ее материнское сострадание ко всем несчастным. Быстро разлилась эта радостная надежда по нашей обширной России, но недолго утешала ее: сердце Анны вскоре стало недоступно и для любви ее верных подданных, и для слез, проливаемых ими о потере своего счастья.

Бирон

Не думайте, однако, милые дети, что виной этого была Анна Иоанновна. Нет, она оставалась все так же чувствительна к судьбе своего народа, как была в начале своего царствования, но многое не доходило до ее сведения; главной же причиной всех бедствий России была излишняя доверчивость государыни к герцогу Бирону, доверчивость, во зло им употребленная. Сильное влияние этого человека на участь подданных Анны на протяжении всего ее десятилетнего правления делает его жизнь столь примечательной для нас, что мои читатели, наверное, будут довольны, узнав о ней несколько подробнее.

Надо начать с того, что его дед, называвшийся Бирен, был конюхом при дворе герцога Курляндского Иак. 3. В награду за верную службу он получил небольшую мызу. У Бирена были два сына; один из них дослужился до генеральского чина, другой — до капитанского.

Капитан имел трех сыновей. Все они потом состояли на Русской службе. Но мы будем говорить о самом известном из них: о среднем — Эрнсте-Иоанне. Когда он был еще мальчиком, все замечали в нем злой нрав и необыкновенную гордость. Неласковый с домашними, он часто еще угрюмее смотрел на них, когда они с уважением вспоминали о дедушке: ему казалось, что детям капитана и племянникам генерала стыдно говорить о дедушке-конюхе! Итак, без всякого сожаления расстался он со своими родителями, когда они отправили его окончить ученье в Кенигсбергскую академию. Но это ученье не закончилось как должно: молодой Бирен вел себя в академии так дурно, что заставил почти всех ненавидеть себя и, наконец, вынужден был бежать оттуда назад в Курляндию. И здесь неприятности встретили его: небольшой доли из отцовского имения было недостаточно для надменного Эрнста, чтобы жить без службы; а служить там, где все знали его происхождение, ему не хотелось.

Итак, он решил ехать в Петербург. Это было в 1714 году, в то самое время, когда в Петербурге составлялся двор для молодой великой княгини, супруги царевича Алексея Петровича. Нисколько не думая о том, что желание сделаться придворным было дерзко для его звания, Эрнст начал искать себе места камер-юнкера³³². Но с ним тогда случилось так, как обычно случается с большей частью гордецов: чем больше они думают о себе, тем меньше думают о них другие! И молодой Бирен, воображавший, что он достоин не только камер-юнкерского, но даже камергерского³³³ чина, получил строгий выговор за свою дерзость и, кроме того, совет скорее уехать из Петербурга. Вы можете представить себе, с какой досадой, с каким негодованием исполнил он полученный совет! С тех пор он возненавидел Русских и затаил в своем злом сердце пламенное желание отомстить им жестоко за проявленное к нему презрение. С этим желанием, столь пагубным впоследствии для наших предков, он поехал в Москву прямо ко двору Курляндской герцогини, Анны Иоанновны. Там был обер-гофмаршалом³³⁴ добрый и почтенный человек, Бестужев. Бирен употребил все возможные старания, чтобы понравиться ему, и со своим хитрым умом и вкрадчивым нравом совершенно преуспел в этом: через несколько месяцев его сделали камер-юнкером.

Гордец добивался этого чина, как будто в предчувствии счастья, ожидавшего его при дворе. В первую минуту его представления там он был замечен герцогиней из-за красоты и статного роста, а потом, когда она поговорила с новым камер-юнкером, то обратила также внимание на его ум и ловкость: надменный Эрнст, хотя был дурно воспитан, но умел хорошо говорить и привлекать к себе сердца тех, кто его слушал. Правда, его приятные речи по большей части не соответствовали чувствам его холодной души; но как же знать об этом тем, кому он говорил их? И Анна Иоанновна, вовсе не подозревая о коварном нраве Бирена, видела в нем молодого человека привлекательной наружности, отличного ума, имевшего нужду в покровительстве из-за своего незнатного происхождения. Она обратила на него такое внимание и за короткое время настолько возвысила своего любимца, что гордые Курляндские дворяне, сначала с презрением смотревшие на внука конюха, вынуждены были принять его в число своих членов.

Не думаете ли вы, друзья мои, что Бирен, достигнув такого редкого счастья, стал лучше; что его сердце, довольствуясь приобретенной знатностью, перестало быть честолюбивым? Нет, в том-то и дело, что чрезвычайное счастье редко делает людей лучше; что, напротив, оно предоставляет им больше случаев проявлять свои слабости. Так было и с Биреном, который после своего камер-юнкерства уже назывался Бироном и уверял всех, что он происходит от известной во Франции фамилии герцогов Биронов, — так было и с ним: чем больше он возвышался, тем больше желал возвыситься. Средства, которые он избирал для этого, были низки, бессовестны. В доказательство я расскажу вам один только случай, который в полной мере может показать сердце Бирона. Вы помните, что его первым благодетелем при Курляндском дворе был обер-гофмаршал Бестужев? Что же? Как только молодой камер-юнкер овладел доверчивостью Анны Иоанновны, его первым делом было — вероятно, для своего будущего возвышения — погубить своего благодетеля: он оклеветал Бестужева перед герцогиней, которая не только удалила несчастного от двора, но даже и в изгнании преследовала. После этого скажите, друзья мои, каких только злодейств нельзя было ожидать от Эрнста Бирона? Их и ожидали не только в Курляндии, но даже и в Москве, куда очень быстро приходили известия обо всем, что делалось в Митаве, и потому, когда члены Верховного Совета избирали на царство Анну Иоанновну, одним из главных условий, предложенных ей, было распорядиться так, чтобы Бирон не приезжал в Россию.

Это условие ничего не дало: императрица выполняла его только несколько дней и тотчас по принятии самодержавия послала Бирону приказание приехать в ее столицу.

С восхищением получил Бирон это приказание; наконец, его пламенное желание исполнилось: он будет повелевать Русскими, он отомстит за обиду, ему нанесенную!

Вот с какими чувствами и намерениями Бирон поехал в Россию. Счастье, ожидавшее его там, не изменило их, и, пользуясь всеми радостями жизни, он равнодушно отнимал у других не только эти радости, но даже спокойствие, даже пропитание, нередко даже саму жизнь! Как ужасен был этот человек, как ужасно было его мщение! Он проливал его без разбора на всех — и все избранные им жертвы погибали непременно, потому что могущество его было почти неслыханно! Анна Иоанновна питала к нему неограниченное доверие и никогда не противоречила никаким его распоряжениям. При такой силе кто мог противиться ему? С первых дней его приезда в Россию никто не думал об этом, потому что тогда все покорились его власти: в день принятия самодержавия Анна Иоанновна пожаловала его камергером и кавалером ордена Святого Александра Невского; через два месяца потом, при коронации — обер-камергером, графом Российской империи и кавалером ордена Святого Андрея Первозванного.

Достигнув таким образом самых высоких почестей, он не знал равных себе во всем Русском царстве и отдалял от престола государыни достойнейших и усерднейших ее слуг. В числе таких примечательнее всех был фельдмаршал Миних. Заслуги этого знаменитого генерала, как ученика и сподвижника бессмертного Петра, были одинаково велики во всех государственных делах, какие ему поручались: в военное время он счастливо побеждал неприятелей Отечества во всех сражениях, где главное распоряжение зависело от него; в мирное время он был искусным исполнителем великой мысли Петра I при основании Ладожского канала. Мои читатели, конечно, помнят, что Миниху были поручены работы на канале и что он довел до конца строительство этого важного для наших северных губерний пути сообщения. Кроме того, Миних, проницательный и пламенно любивший Россию, заботился о ее пользе при всяком удобном случае: став в 1732 году президентом Военной Коллегии, он довел Русское войско до такой степени совершенства, которую предназначал ему великий его преобразователь; он, чувствуя, насколько необходимы для войска образованные офицеры, первым подал мысль об основании кадетского корпуса³³⁵ и потом по приказанию императрицы прекрасно претворил эту мысль в жизнь.

Но все заслуги и достоинства, все усердие и преданность к России не спасли графа Миниха от преследований Бирона: боясь, что рано или поздно государыня отличит истинно верного подданного от низкого льстеца, надменный любимец представил в ложном свете поступки графа и успел удалить его от двора. Бирон в таких случаях действовал без всякой совести, и если нужно было выдумать клевету, несправедливость, обман, он делал это, не краснея. Так, например, чтобы заставить Миниха выехать из казенного дома, в котором он жил несколько лет возле самого дворца, Бирон тотчас выдумал, что тут надо поместить племянницу императрицы, принцессу Екатерину, сразу доложил об этом государыне, и Миних, почтенный, заслуженный Миних, должен был в тот же час исполнить приказание, отданное именем Анны Иоанновны, и переехать в другой, отдаленный от дворца дом. Но благодарная душа фельдмаршала ненадолго осуждена была терпеть такое унижение: в следующем рассказе вы увидите, что в скором времени после неблаговоления к Миниху и императрица, и Бирон должны были прибегнуть к его благоразумию, к его испытанной храбрости.

Войны с Польшей и Турцией от 1732 до 1739 года

13 февраля 1733 года скончался Польский король Август II. Такое происшествие в Польше почти всегда сопровождалось сильным волнением во всем государстве. Имея право избирать своих королей, беспокойные Поляки пользовались этим правом в полной мере: они часто шумели и спорили о том, кого назвать государем, даже и тогда, когда умерший король оставлял после себя сына, считавшегося всегда ближайшим наследником престола. Так случилось и после смерти Августа II: половина Польши не хотела слышать о его сыне, Августе, бывшем в то время курфюрстом Саксонским, как некогда был его отец. И это происходило оттого, что Станислав Лещинский, прежний Польский король, покровительствуемый Карлом XII и потом изгнанный из Польши Петром I, был еще жив. Подстрекаемый Францией, он старался всеми силами снова завладеть престолом, хотя недолго, но все-таки некогда принадлежавшим ему, и его старания были тем более успешны, что Французский король Людовик XV был женат на его дочери и, сколько мог, помогал намерениям тестя.

Министры Людовика и его посланник в Польше действовали так удачно, что в некоторых Польских городах Станислав уже был объявлен королем во второй раз. У Августа также были приверженцы, желавшие видеть его своим королем и справедливее других ожидавшие больше счастья от сына своего прежнего государя, чем от Станислава, во всем покорного воле сильного Французского короля. К несчастью для Саксонского курфюрста, его приверженцы, не имея на своей стороне знатнейших вельмож, не могли действовать смело одни и поэтому просили помощи у Австрии и России. Анна Иоанновна нашла их просьбу очень справедливой и без труда согласилась помочь им. Это согласие было дано скоро и охотно, так как Бирон просил о нем императрицу, а он имел важную причину для этой просьбы.

Тогдашний герцог Курляндский Фердинанд, последний из потомков знаменитого Кетлера, о котором мои читатели, конечно, помнят как о первом герцоге Курляндии, был уже стар и не имел детей. Честолюбивый Бирон уже давно скрывал в своей душе дерзкое желание быть герцогом Курляндии. В Курляндцах он не сомневался: приказание императрицы, бывшей их герцогини, заставило бы их избрать его, но на это нужно было также согласие Польского короля как бывшего владетеля Курляндии, и Саксонский курфюрст заранее обещал ему это. Стало быть, выгоды Бирона были соединены с успехом Августа, и это предоставило Августу Польскую корону.

Анна Иоанновна тотчас отправила в Польшу 20 000 войска. Начальство над ним следовало поручить графу Миниху как старшему из генералов и фельдмаршалу, но все произошло в то самое время, когда Миних был в немилости. Хотя и императрица, и Бирон чувствовали, что трудно заменить его другим генералом, но не хотели показать ему своего затруднения, и поэтому вместо него отправили генерала Ласси. Однако вскоре они пожалели об этом: хотя Ласси с помощью Русского посланника в Польше, графа Левенвольда, и смог сделать так, что Саксонский курфюрст был во многих городах признан королем под именем Августа III; хотя сумел даже заставить Станислава с его главными приверженцами и Французским посланником выехать из Варшавы и удалиться в Данциг, но не смог взять этот Данциг, который защищался отчаянно, потому что в нем собрались самые усердные приверженцы Станислава. Итак, видя, что война продолжается безуспешно уже около года, Бирон признал необходимость помириться с Минихом и поручить ему командование войском.

Фельдмаршал, благородное сердце которого, истинно преданное России, было жестоко огорчено потерей доверия императрицы, несказанно радовался возвращенной милости и с восхищением принял приказание государыни в тот же день отправиться к войску. С точностью он исполнил это приказание и 25 февраля 1734 года приехал к Данцигу. Однако и он, привыкший побеждать, не мог быстро покорить этот крепкий, хорошо защищаемый город: почти четыре месяца продолжалась его осада и только в июне была закончена, и Данциг сдался на следующих условиях: обещал присягнуть Августу и выдать военнопленными всех находившихся в нем Французов — приверженцев Станислава; сам же король успел убежать из города за несколько дней до его сдачи. Миних был очень недоволен Данцигскими жителями за то, что они допустили этот побег, и в наказание заставил их заплатить вдвое больше денег, чем полагали с них взять за убытки, причиненные России этой войной.

Граф Миних, окончивший с такими результатами свой поход, был награжден искреннейшей благодарностью государыни, доброе сердце которой старалось всем своим расположением изгладить из мыслей верного подданного воспоминание о недавней немилости. В то же время любимец старался удалить куда-нибудь опасного соперника. И случай для этого скоро представился: Франция, чрезвычайно раздосадованная неудачей своего намерения возвести на престол Станислава, прилагала все усилия вооружить против России соседние с ней государства. Быстрее всего успела она склонить к войне Турцию, жители которой и без того часто ссорились с Русскими за набеги Крымских и Ногайских Татар на границы России.

Эти набеги, учащающиеся с каждым годом, причиняли столько вреда нашему Отечеству, что императрица, окончив войну с Польшей, решила просить Турецкого султана остановить грабежи его подданных или, в противном случае, приготовиться к войне. Султан как будто того и ожидал, и война с обеих сторон была объявлена в 1735 году. Она продолжалась около пяти лет и дала фельдмаршалу Миниху громкую, бессмертную славу, но, к несчастью, мало выгод для России, потому что Австрия, будучи сначала нашей союзницей, вынуждена была потом в результате неудач своих генералов и убеждений Франции заключить с Турками самый невыгодный для нее мир при Белграде.

После этого мира Русские уже не могли полагаться на Австрийцев, которые доказали им свое дурное отношение, когда нашим войскам случалось проходить через их области. К тому же и Швеция с завистью смотрела на победы Русских и в Польше, и в Турции и, все еще с огорчением вспоминая о Ништадтском мире, искала случаев возвратить хотя бы некоторые области, потерянные ею в то время. Когда же, как не теперь, мог представиться самый удобный для этого случай? Все наши войска или по крайней мере самая лучшая их часть были на юге России, где проходила война. В северных провинциях оставалось мало защитников, и Шведы могли смело напасть на Русских со стороны Финляндии. Они уже собирались это сделать, но прежде чем они успели привести в исполнение свое намерение, о нем было проведано умнейшим из министров Анны Иоанновны, графом Остерманом, и мир с Турками был заключен. Конечно, он не был так выгоден, как обещали знаменитые победы Миниха при Перекопе, Очакове, Ставучанах и Хотине, как обещал его гений, уже чертивший планы будущих своих завоеваний в самом центре Турции. Но зато Русские могли быть уверены в безопасности своих важнейших областей, где процветала их новая столица, где осуществлялись уже в течение нескольких лет великие намерения ее бессмертного основателя; они могли теперь защитить ее всеми войсками, сражавшимися на границах Турции. Итак, колебаться было невозможно, и граф Миних с болью в сердце, с досадой на примирительниц — Австрию и Францию — должен был уступить почти все, что было им завоевано, исключая Азов; но и в этом последнем городе надо было срыть все укрепления.

Однако, несмотря на невыгодные для Русских условия этого мира, Турки понимали, чего стоили им победы Миниха: с того времени началось сильное влияние России на дела Турции, долго помнившей страх, наведенный на нее фельдмаршалом Минихом.

Кроме этого знаменитого полководца, был еще генерал, отличавшийся во время Турецкой войны своим искусством и храбростью: это был Ласси, о котором мы уже немного говорили, Ласси, получивший за свои военные заслуги не только фельдмаршальский чин, но даже и графское достоинство. В течение пятилетней войны ему чаще всех поручалось усмирять Крымских Татар, и он с таким успехом исполнял это поручение, что полуостров Крым вскоре перестал быть страной, страшной для соседних земель: его дерзкие жители не смели больше возобновлять прежних набегов и старались сами как можно дальше заходить в горы, чтобы не попадаться на глаза грозному для них Ласси или его храбрым воинам.

На Кубанских Татар также нашелся усмиритель: это был подвластный России Калмыцкий³³⁶ князь Дундук-Омбо. Он не только усмирил их, но даже привел в подданство России более 10 000 человек их племени.

Так с торжеством побед протекли годы царствования императрицы Анны. Слава ее генералов удивляла опытнейших полководцев того времени, проницательный ум министров — Европейские кабинеты. Собственное ее сердце было сострадательно и великодушно, было исполнено материнской любви к подданным. Однако эта кроткая, добродушная государыня представлялась всем совсем в другом виде. Ее почитали жестокой, надменной, несправедливой, одним словом, все приписывали ей пороки ее любимца.

Чтобы понять, что она не заслуживала этого обвинения и что влияние Бирона на все ее поступки было сильно, мы посмотрим на ее домашнюю жизнь: в ней так же, как и в государственных делах, заметно это влияние. А для нас тем полезнее будет взглянуть на это, что в описании двора Анны Иоанновны и его обычаев мы познакомимся также с нравами и обычаями ее времени вообще.

Двор императрицы Анны

Необыкновенной была картина этого двора! В нем соединилось столько противоположностей, что современники и очевидцы не знали, чему удивляться больше. Прежде всего взоры каждого поражала государыня — величественная, горделивая по внешности государыня, повелевавшая одним из обширнейших царств на Земле и, однако, уступившая слишком много власти своему подданному. Этот подданный, еще так недавно отвергаемый дворянством Курляндии, с 1737 года становится ее владетельным герцогом, жестоким, надменным, не считавшим никого равным себе! Видя их вместе, одинаково важных, одинаково величавых, даже с одинаковой пышностью одетых: Анну Иоанновну — почти всегда в платье из Ливонской парчи или бархата, герцога — в богатом штофном кафтане³³⁷ самого яркого цвета; смотря на блеск, их окружавший, на угождения, на каждом шагу их ожидавшие, на беспокойство, которое выражалось во взорах государыни каждый раз, когда малейшее неудовольствие показывалось на лице герцога, нельзя было подумать, что царское достоинство не принадлежало этому гордому, могущественному человеку! И не только сам он занимал все мысли императрицы, но точно столько же любви проявляла она и к его супруге, детям, родственникам, одним словом, ко всему, что только касалось его. Это показывает, с какой хитростью Бирон умел поддерживать привязанность к себе государыни.

Не было ни одного благородного чувства, которое бы он кстати не старался проявить при ней, чтобы уверить ее в своем беспримерном усердии к ней. Привлекательное обращение, которым он прикрывал при ней свои, по обыкновению, надменные и даже дерзкие поступки, придавало такую приятность его обществу, что Анна Иоанновна не могла почти ни на минуту разлучиться с ним, и если когда это случалось по необходимости, то жена и дети хитрого любимца уже имели от него тайное приказание окружать Анну в течение его отсутствия.

К несчастью, семейство Бирона состояло из людей, не достойных своего удивительного счастья, из людей, более или менее похожих на виновника своей незаслуженной знаменитости. Оба брата герцога, находившиеся в Русской службе, известны только потому, что они были его братья, которых каждый старался избегать, чтобы не оказаться несчастным: ссора с ними сопровождалась ужасными последствиями для каждого, кто участвовал в ней, а ссориться они любили оба, и особенно старший брат, Карл, бывший генерал-аншефом нашей службы. Жена герцога была также гордая, жестокая, ограниченного ума женщина, которая, несмотря на высокое место, занимаемое ею при дворе, не понимала, что существует блеск сильнее блеска бриллиантов, и, казалось, хотела им ослепить глаза всех и заставить уважать себя: во время торжественных придворных праздников она надевала бриллианты в таком количестве, что часто затмевала собой наряд императрицы, также очень любившей пышность.

Генерал-аншеф — генеральский чин в русской армии XVIII века. Генерал-аншеф стоял рангом ниже фельдмаршала, но выше генерал-поручика.

Впрочем, герцогине Курляндской нетрудно было сиять бриллиантами: благодаря жадности, с которой Бирон, можно сказать, грабил государственные доходы, бывшие в его полном распоряжении, она имела на 2 000 000 рублей драгоценных камней. Ни тайные слезы, ни кровь, которой были орошены эти камни, не тяготили жестокого сердца его жены, и она при любом удобном случае щедро украшала ими и себя, и своих детей. Что касается последних, то вы удивитесь, милые читатели, когда узнаете, какую судьбу уготовили им гордые их родители; но, к счастью для России, намерения их не исполнились, и власть Бирона кончилась прежде, чем его дети достигли тех лет, когда могли причинить столько же зла, сколько и их отец. Но падение его еще не так близко; еще много надо рассказать вам об этом ужасном времени — последнем испытании, посланном: Богом на наше Отечество! Обратимся же к этому описанию, чтобы скорее окончить его.

Мы говорили о дворе императрицы. После разительной картины, какую представлял собою Бирон со своим семейством, удивительнее всего была смесь образованности и грубости, отличавшая нравы того времени. Например, можно ли представить себе, что тот же самый двор, который накануне с восхищением слушал, как лучшие артисты, выписанные из Италии, показывали прекрасные оперы своей родины, на другой день утешался кривляньем и глупыми играми карликов, шутих и шутов, которые наполняли дворец Анны Иоанновны. Среди последних часто были люди знатного происхождения, имевшие несчастье прогневать чем-нибудь государыню. Над такими она часто забавлялась. Это случалось тогда, когда она уже начинала забывать их вину и желала показать свое расположение. Чтобы дать читателям моим понятие о подобных шутках, я расскажу об одном таком случае.

Однажды Бирон предложил государыне женить одного из придворных шутов. Она согласилась. Вот и было ему приказано выбрать себе невесту, а одному из умнейших кабинет-министров³³⁸ того времени, обер-егермейстеру³³⁹ Волынскому, организовать как можно лучше праздник и придумать, что можно было бы показать удивительного и необыкновенного. Зная, что, несмотря на всю ничтожность предмета, удачное исполнение доставит удовольствие императрице, Волынский считал своей обязанностью внимательно заняться порученным делом. Весь план и распорядок свадебного торжества были отданы на его усмотрение. Государыня объявила только свое желание, чтобы это торжество совершилось в ледяном доме. «Как в ледяном доме?» — с удивлением спросите вы, мои милые читатели и читательницы. Да, точно, в ледяном доме, то есть в доме, сделанном изо льда! Как ни велико ваше удивление, друзья мои, но это была правда! Странный вкус и какая-то суровость сердца отличали то время, не зря названное Бироновским. Заставить несчастную, хотя и шутовскую чету дрожать от нестерпимого холода в четырех ледяных стенах никому не казалось жестокостью, и, начиная с герцога Курляндского и кончая его последним поклонником, все с удовольствием рассматривали сначала план этого необыкновенного дома, сделанный искусным архитектором. Потом ездили и ходили смотреть его постройку, наконец, любовались совершенством отделки, которая в самом деле была достойна удивления.

Вообразите, что этот свадебный дворец состоял из нескольких комнат и занимал 8 сажен³⁴⁰ в длину, 2,5 сажени в ширину и 3 сажени в вышину. Чтобы его построить, разрубали лед большими квадратными плитами, клали их одну на другую и для соединения поливали холодной водой, которая от жестоких морозов той зимы тотчас замерзала. Все двери, рамы и стекла этого дома, вся мебель и даже посуда, например стаканы, рюмки и множество других вещей, также сделаны были из чистого льда! Этого еще мало: дрова в камине и свечи в шандалах* были также ледяные, и, чтобы удивить еще больше, их намазывали нефтью и по вечерам зажигали. То же самое делали и с ледяными дельфинами, поставленными у ворот: их заставляли выбрасывать из пасти огонь от зажженной нефти. Шесть ледяных пушек на ледяных лафетах³⁴¹ и колесах и две ледяные мортиры³⁴², окружавшие дом, не один раз стреляли ядрами!

Волынский, которому предоставлено было право устроить свадебный пир шута, был известен всем своим умом и некоторым был известен своим тайным желанием раскрыть перед императрицей коварство ее любимца, угнетавшего народ. Последствия показали, что это благородное намерение не удалось и, напротив, только погубило Волынского; но во время приготовлений к свадьбе шута оно еще в полной мере занимало его мысли, и, может быть, для того, чтобы показать ослепленной государыне, почитавшей себя слабой без помощи герцога Курляндского, все могущество ее царства и все многообразие сил, его составляющих, Волынский разработал план необыкновенного маскарада. Из всех областей России, населенной могучими племенами различных народов, выписано было по паре представителей каждого народа. Все они явились на этот маскарад в богатых одеждах своего племени, сделанных за счет казны; все они плясали под родную музыку, и даже за обедом всем им подали то блюдо, которое они предпочитали на родине.

Этот обед был приготовлен в манеже* герцога Бирона, но надо рассказать вам, милые читатели, как доехали туда из разных стран съехавшиеся гости. Этот поезд стоил того, чтобы какой-нибудь живописец описал его. Мы могли бы теперь полюбоваться им и от всей души посмеяться. Представьте себе, что он начинался слоном, на спине которого была укреплена большая клетка, и в ней сидели молодые, то есть шут со своей невестой, только что обвенчанные. За ними попарно в санях ехали гости. Не подумайте, что все эти сани запряжены были лошадьми. Они запряжены были разными животными, и по большей части теми, на которых ездили в той стране, откуда была приезжая чета. И так впряжены были в сани и олени, и собаки, и быки, и даже козлы и медведи!

После бала, окончившего этот день, молодые были торжественно отвезены в их ледяной дворец. Однако над ними скоро сжалились и продержали там не больше нескольких часов.

Читая описания этой свадьбы, нельзя не удивляться грубости нравов того времени; но это удивление еще более увеличится, если прочитать описание какого-нибудь другого дня из записок того же самого двора и того же самого времени. Не хотите ли, друзья мои, заглянуть в них? Мы вернемся на несколько лет назад до свадьбы шута: она была в 1740 году, а мы заглянем в 1734 год.

В этом году наши войска взяли Данциг, и государыня праздновала эту великолепную победу в Петербурге, в нашем, так хорошо известном вам Летнем саду.

В гроте³⁴³ сада был накрыт стол для императрицы и ее семейства, в конце же большой аллеи был другой стол, под зеленым шелковым навесом, для гостей, среди которых было сто пятьдесят мужчин и столько же дам. Все они получали места по жребию, и каждый кавалер сел за стол рядом с доставшейся ему дамой. Русские дамы, известные теперь иностранцам своей образованностью и любезностью, и тогда уже отличались этими качествами. Вы помните, что при взятии Данцига попались к нам в плен многие Французские офицеры. Пленников привезли в Петербург, и государыня назначила провести их представление в день бала в гроте Летнего сада. Все они, как люди, потерявшие вместе с родиной все свои радости, отправились на бал и на свое представление в очень печальном настроении. Но какое же удовольствие ожидало их там! Анна Иоанновна приняла их, как самая ласковая и добрая хозяйка; этого было еще недостаточно: вот что сказала она их начальнику, графу Ламотту: «Вы, может быть, удивляетесь, что я выбрала такое время для вашего представления? Французы чрезвычайно дурно обходились с моими подданными, имевшими несчастье попасть в их руки; и хотя я могла бы ныне отомстить за них, но довольствуюсь доставленной вам теперь неприятностью. Ваши соотечественницы славятся любезностью, и я надеюсь, что некоторые из здешних дам своей беседой доставят вам приятное развлечение». Тогда же она приказала тем дамам, которые умели говорить по-французски, чтобы они постарались и заставили Французских офицеров забыть на этот вечер об их плене. И поручение государыни было исполнено так хорошо, что один из пленных отвечал ей следующими словами, сказанными от искреннего сердца: «Ее величество нашла способ два раза победить нас: мы против нашей воли положили оружие перед ее храбрыми войсками, а теперь наши сердца охотно покоряются нашим прекрасным победительницам».

Какая же разница между этим праздником, о котором даже просвещенные Французы с восхищением писали в Отечество, и свадьбой в ледяном доме! Но как ни удивительны были эти контрасты, как ни тяжелы были иногда увеселения двора Анны Иоанновны для бедных забавников, но можно ли сравнить это с тем, что терпел народ во время жестокого владычества Бирона, с теми унижениями, которым подвергались его жертвы? Ум хитрого корыстолюбца был особенно изобретателен в поисках для своего обогащения; он старался пользоваться всеми средствами; но ни одно из них не было для него так выгодно, как следующее.

Он поставил императрицу перед необходимостью собрать всю государственную недоимку³⁴⁴, то есть все те деньги, которые были недоплачены в казну людьми, платящими подати. Надо сказать моим читателям, что эта недоимка всегда существует, и наши государи всегда проявляют снисхождение к бедным людям, которые не в состоянии вдруг заплатить свой долг, и приказывают взыскивать его без всяких притеснений. Следуя такому примеру, и Анна Иоанновна не думала менять методы своих предшественников. Но Бирон, предлагая ей взыскать недоимку, навязывал в то же время и самые легкие средства для этого взыскания. Привыкнув одобрять все, что находил нужным делать герцог, императрица согласилась и на этот раз с его предложением, и с того времени бедный народ ждала ужасная участь.

Бирон начал с того, что учредил для этого взыскания особенное присутственное место, которое называлось Доимочным приказом³⁴⁵. Оно получило самое строгое повеление взыскивать деньги безо всяких отговорок. Зная, что значат повеление Бирона и его угрозы, чиновники приказа точно с такой же строгостью рассылали указы по областям к воеводам. А воеводы, несмотря на то, что были начальниками областей, боялись одного имени Бирона, особенно после того, как некоторые из них сидели в темницах за медленное взыскание. Можете себе представить, как взыскивалась эта недоимка и что терпели несчастные, бывшие не в состоянии заплатить ее! Все, что ваше невинное воображение, еще не привыкшее к ужасам, может представить себе, наверное, будет еще недостаточным и не даст вам настоящего понятия о злобе Бирона. Но я не буду описывать ее вам подробно; довольно сказать, что со времени учреждения Доимочного приказа какое-то всеобщее уныние и ужас распространились по всей России! Страдали крестьяне; терпели и их помещики. Те и другие часто умирали или в темницах, или в мучениях пыток. Плач народа доходил до самой столицы, но заглушался в ней стараниями многочисленной толпы приверженцев или, лучше сказать, шпионов герцога Курляндского. Эти недостойные люди были так искусны в своем низком ремесле, что нельзя было сказать против Бирона ни одного слова, которого бы он не узнал! Огромные суммы денег, раздаваемые доносчикам, увеличивали их число и вскоре разорвали почти все связи родства и дружбы: многие, спасая себя, предавали родственников и своих знакомых, изменяли обещаниям, решались на все, чтобы только избавиться от ужаса и не попасть в руки шпионов Бирона! Но часто все это не помогало, и несчастные погибали, добившись своим низким поступком только того, что несколько новых жертв гибло вместе с ними.

Так страдал народ, и государыня, исполненная беспредельной доверчивости к своему любимцу, ничего не знала об этом, и, если иногда до нее доходили какие-нибудь невыгодные для него слухи, она никогда не верила им и тотчас же рассказывала о них со всеми подробностями Бирону, который, разумеется, всегда находил средства и оправдаться, и наказать дерзких, осмелившихся думать об его низвержении. В числе таких жертв мстительности Курляндского герцога был и тот кабинет-министр Волынский, о котором мои читатели уже слышали: он заплатил жизнью за свое намерение раскрыть низость Бирона. Но его ли только судьба служила доказательством могущества этого злобного духа-губителя Русских в течение десяти лет? Нет, не только многие знатнейшие роды вельмож гибли или были сосланы в это время, но и все члены императорского семейства были в той или иной мере в зависимости от Бирона. Главным лицом среди них была молодая племянница государыни, дочь ее сестры, герцогини Мекленбургской, принцесса Екатерина. Она привезена была двенадцати лет ко двору Анны Иоанновны, и с того времени носился в народе слух, что вдовствующая императрица, уже несколько раз отказывающаяся от второго супружества, назначает своей наследницей эту единственную дочь своей родной сестры и последнюю отрасль поколения Иоанна Алексеевича.

Этот слух еще более подтвердился потом, когда маленькая принцесса приняла Греческую веру, когда ее назвали по имени императрицы Анной и, наконец, уже начали говорить о выборе для нее супруга. Дворы Австрийский и Прусский наперебой искали чести представить жениха для такой знаменитой невесты, и Австрийский двор одержал победу: племянник Австрийской императрицы, принц Брауншвейгский, Антон Ульрих, был назначен женихом молодой принцессы и в 1733 году приехал для этого в Петербург. Но что значило общее согласие обоих дворов, что значила воля самой императрицы, желавшей этого брака, перед замыслами честолюбца, который считал для себя все возможным. В его голове мелькнула дерзкая мысль, что и его сын мог бы быть достойным женихом принцессе Анне, и принц Брауншвейгский прожил более шести лет в России, напрасно ожидая дня своей свадьбы. Наконец, в 1739 году новые старания Австрийского двора заставили императрицу решиться, прежде чем Бирон довел до конца свой смелый план, и свадьба принцессы совершилась 3 июля 1739 года со всем великолепием, которое Анна Иоанновна очень любила.

Не думайте, однако, чтобы герцог Курляндский спокойно расстался с намерением, более шести лет его занимавшим. Нет, внешнее его спокойствие на свадьбе герцога Брауншвейгского³⁴⁶ означало какие-то новые замыслы, таившиеся в его голове. Нельзя было узнать их, потому что хитрец умел быть скромным, но можно было только догадаться о них по разговорам придворных: после свадьбы принцессы Анны уже никто не называл ее наследницей престола, а только матерью будущего наследника, потому что императрица торжественно объявила, что отдаст престол одному из будущих сыновей своей племянницы.

Император Иоанн и регентство Бирона 1740 год

12 августа 1740 года Анна Иоанновна имела радость увидеть этого наследника: у принцессы Анны, которую после крещения называли Великой Княгиней Анной Леопольдовной, родился сын Иоанн.

Императрица с нежностью матери приняла новорожденного в свои объятия и по какому-то предчувствию уже тогда так беспокоилась о его будущем, что посылала к одному из умнейших членов Академии наук, Вольфгангу Крафту, спросить о судьбе новорожденного, которую тогда считали возможным предсказать по звездам. Здесь кстати сказать моим читателям, что императрица Анна Иоанновна была несколько суеверна. Она верила предсказаниям и любила астрологов³⁴⁷, особенно с тех пор, как один из них, по имени Бухнер, предсказал ей однажды, что она взойдет на престол.

Хотя предсказания бывают, как правило, ложны, но случайно гадание Вольфганга Крафта сбылось, и несчастья, предсказанные Иоанну Антоновичу, впоследствии свершились. Это царственное дитя, названное императором при самом своем рождении, было точно несчастливо! Казалось даже, что оно принесло с собой несчастье и для всего царского семейства. Государыня вскоре занемогла, и 6 октября, раньше, чем малютке исполнилось два месяца, она упала в сильный обморок, садясь за обед, а 17 октября скончалась в ужасных страданиях от припадков подагры³⁴⁸ и каменной болезни. Такая смерть в 46-летнем возрасте императрицы не могла не считаться преждевременной, но она не была еще главным несчастьем маленького императора: главное заключалось в горестной судьбе его родителей, оставленных Анной Иоанновной в полной зависимости от Бирона. Этот коварный человек умел и после смерти государыни удержать у себя неограниченную власть, и вот каким образом.

В тот самый день, как императрице сделалось дурно за обедом и когда она почти без чувств еще лежала, окруженная врачами, испуганный Бирон уже послал за важнейшими из вельмож: графом Минихом, двумя кабинет-министрами, князем Черкасским и Бестужевым, и обер-гофмаршалом, графом Левенвольдом. С притворным отчаянием и слезами описал он им свою горесть по поводу несчастного положения, в которое попадает Россия после кончины императрицы, оставляющей наследником трона двухмесячного младенца. Искусно представлял он, каких опасностей надо ждать и от Шведов, которые, наверное, воспользуются случаем, чтобы напасть на Россию, и от народа, уже не один раз показывавшего свою непокорность во время правления малолетних государей, и от влияния родителей и родственников маленького императора на государственные дела.

В заключение заботливый герцог сказал, что единственное средство для предотвращения всех этих несчастий состоит в том, чтобы вверить правление такой особе, которая, кроме опытности в делах, имела бы твердость духа, необходимую для обуздания внутренних и внешних врагов. Вы, наверное, догадаетесь, что такой особой герцог считал не кого другого, а самого себя.

Четверо его слушателей догадались об этом еще раньше вас, но только усерднейшие его приверженцы, Черкасский и Бестужев, подтвердили его мысль, и тотчас сказали, что кроме его светлости герцога Бирона не знают никого достойнее для управления Русским царством. Графы Миних и Левенвольд чувствовали всю несправедливость этих слов и потому не так быстро решили высказать свое мнение, однако, видя, что всякое противоборство было бы напрасно и, может быть, погубило бы их впоследствии, вынуждены были также согласиться и тотчас отправиться к одному из их главных товарищей, на этот раз действительно по болезни не приехавшему на тайное совещание, — к графу Остерману. Подробно рассказав ему обо всем, что происходило во дворце, они от имени Бирона просили его приготовить на следующий день два манифеста: один о наследнике, еще не объявленном всенародно; другой о правителе, который должен быть его опекуном и управлять всеми государственными делами до семнадцатилетнего возраста императора.

Граф Остерман, никогда не любивший ни с кем ссориться и хитростью нрава удержавшийся на своем месте в продолжение шести царствований, видел необходимость согласиться с желанием Бирона и на следующий же день, больной, явился во дворец с двумя манифестами. Первый — о наследнике престола — императрица подписала тотчас, но второй несколько дней держала у себя под изголовьем. Болезненные страдания Анны Иоанновны не влияли на ее умственные способности; напротив, они, казалось, были светлее, чем прежде. Бирон уже не мог с прежней скоростью склонять ее к исполнению своих желаний, и, несмотря на все его увещевания, умирающая государыня чувствовала, что маленький император мог быть под опекой только своих родителем, и поэтому никак не соглашалась назначить Бирона регентом, то есть опекуном государя и правителем государства. Но недостойный герцог Курляндский использовал столько старания и хитростей, что, наконец, преуспел, и Анна Иоанновна, уже изнуренная предсмертными мучениями, уже, может быть, не имевшая полного понятия о том, что делала, подписала гибельный акт, предавший ее народ жесточайшему его врагу, — подписала указ о регентстве Бирона!

Можно вообразить себе, насколько увеличилась власть над Россией этого ужасного человека с той минуты, как он стал ее правителем! Можно вообразить, что она терпела! Но благодаря Богу, всегда благоразумно управляющего миром и всеми живущими в нем, это ужасное регентство было непродолжительно! Прошло не более трех недель, и грозного правителя уже не было, и он готовился уже получить награду за множество своих злодеяний!

Человеком, осмелившимся восстать против дерзкого Бирона и победить его, был фельдмаршал Миних, столь же честолюбивый, столь же хотевший возвыситься, но вовсе не столь жестокий и несправедливый. Помогая намерениям Бирона при кончине императрицы, Миних думал, что могущественный правитель поделится с ним своей беспредельной властью; но заметив с первых дней, что регент хочет повелевать один не только всеми подданными императора, но даже и самими его родителями, Миних начал думать о том, как бы исправить свою ошибку и избавить всех от общего гонителя. Лучшее средство для этого могла доставить ему только та, которой по всем правилам принадлежало первое место в государстве, — только родительница императора, и она тем более могла сделать это, так как каждый день вместе со своим супругом переносила жестокие оскорбления от гордого правителя. Граф Миних, пользовавшийся у него доверием и исполнявший его важнейшие поручения, часто приходил к великой княгине с разными приказаниями и заставал ее почти всегда в горести о своей несчастной судьбе.

В одно из таких посещений эта молодая и известная своим добрым сердцем принцесса с горькими слезами объявила фельдмаршалу, что, будучи не в состоянии более переносить дерзости Бирона, она решает уехать с супругом и сыном в Германию и жить там до совершеннолетия последнего. Только этой минуты и ожидал Миних: сильное огорчение принцессы гарантировало ему ее согласие на все, и он сказал ей, что она как мать императора не только имеет право, но даже обязана действовать решительно для освобождения его подданных от несчастий, которые они терпят от самовластия регента. Первым шагом к тому был арест Бирона, и Миних брал на себя это трудное, казавшееся невозможным дело.

Анна Леопольдовна, кроткая, нечестолюбивая и боязливая женщина, проведшая свою молодость в чрезвычайной зависимости (ведь Анна Иоанновна держала строгий надзор за своей племянницей), сначала испугалась смелого предложения фельдмаршала; но его всем известная твердость и благоразумие, мысль о счастье, которое всегда сопровождало его намерения, и всего более мысль о том унизительном положении, в которое поставил ее и супруга надменный Бирон, за несколько дней перед тем принудивший принца Ульриха отказаться от всех его военных должностей и даже запретивший ему выезжать некоторое время из дворца, — все это вместе оказывало такое сильное влияние на молодую княгиню, что она с необыкновенной для нее решительностью согласилась на предложение Миниха и предоставила ему полную свободу действий.

Миних не хотел откладывать исполнения намерений на следующий день и в ту же самую ночь решил схватить правителя. Осторожный фельдмаршал имел для этого важные причины: в этот день был в карауле³⁴⁹ Преображенский полк, находившийся под его личным командованием и, следовательно, более других ему преданный. И в самом деле, как только он объявил о своем намерении в карауле Зимнего дворца, где жили император и его родители, все офицеры и солдаты с жаром поклялись исполнить его желание, чего бы оно им ни стоило. То же самое усердие встретил он и в том отряде, который стоял на карауле в Летнем дворце, где жил Бирон и где еще было выставлено со всей приличной пышностью тело императрицы.

Итак, без всяких затруднений, даже без малейшего шума, среди ночной тишины адъютант фельдмаршала, подполковник Манштейн и с ним 20 солдат, взятых из караула Зимнего дворца, дошли до самой спальни герцога Курляндского. Разбуженный голосом Манштейна от глубокого сна, несчастный начал было кричать изо всей силы. Но что могли сделать эти крики? Триста человек дворцового караула были преданы фельдмаршалу и, не трогаясь с места, ожидали его приказания, между тем как сам он с шестьюдесятью их товарищами стоял у самого въезда во дворец. Все было кончено за несколько минут: герцог, полуодетый, в накинутой на него солдатской шинели, был посажен в карету графа Миниха и отвезен на гауптвахту Зимнего дворца. В ту же ночь был взят и его брат, Густав Бирон, и более всех преданный ему кабинет-министр граф Бестужев.

Страшна была эта ночь для кроткой души царевны Анны Леопольдовны! Привыкнув всегда бояться Бирона, она приходила в ужас от одной мысли о возможной неудаче Миниха и все время его отсутствия провела в томительной тоске у колыбели императора, почивавшего ангельским сном в то самое время, когда в его судьбе совершалась такая важная перемена. Она совершилась, и принцесса с восторгом и неизъяснимой благодарностью встретила своего избавителя. Он первым имел по всей справедливости принадлежавшую ему честь поздравить ее и назвать Правительницей государства.

Правительница Анна Леопольдовна от 1740 до 1741 года

Давно уже не было такого веселья в Петербурге, как в день, наступивший после тревожной ночи, когда с утра разнеслась по всем домам весть, что страшный для всех герцог Курляндский уже не раздает своих грозных приказаний в Летнем императорском дворце, а, лишенный свободы, ожидает наказания за свои бесчисленные злодеяния. Сначала никто не хотел верить такой новости и, привыкнув к коварному нраву правителя, считали ее хитростью, выдуманной им для погибели кого-нибудь еще. Но когда потом увидели, что все находившиеся в столице полки сходились на Дворцовую площадь и все знатнейшие вельможи съезжались в придворную церковь приносить присягу на верность матери императора как великой княгине и правительнице государства, все поверили своему счастью и стали так веселы, что несколько дней в Петербурге ничего не было слышно, кроме благодарственных молений в церквах и шумных пирований в домах.

После страха, который внушал суровый вид прежнего регента, все с восхищением смотрели на молодую правительницу. Пленительная наружность и ее доброе сердце, казалось, так верно обещали им счастливое будущее! Они видели исполнение своих надежд в милостях, которыми она осыпала всех пострадавших при Бироне; в улучшениях, которые она проводила в разных сферах правления; наконец, в снисходительности, с которой она каждую неделю принимала во дворце просьбы всех, кто имел какую-либо нужду.

Но все это счастливо продолжалось до тех пор, пока люди, окружавшие престол, еще не опомнились от ужаса, в котором держал их страшный Бирон, думали только о своем счастливом освобождении от него и были еще не уверены в своей безопасности, как будто боялись не быть добрыми. Однако, как только тишина и спокойствие утвердились, дурные наклонности начали выходить наружу, и снова все заволновалось при дворе, так ненадолго успокоенном! Главными лицами там были тогда: принц, супруг правительницы; фельдмаршал Миних, которому она была обязана своим возвышением, и граф Остерман. Первый, к несчастью, был человек вовсе не способный к правлению; последние два — враги между собой. Удивительной была вражда этих людей, одаренных столь многими прекрасными качествами! Особенно удивителен был в этом случае Миних, жизнь которого представляла собой цепь такого множества славных и благородных дел. Как могло какое-нибудь мелочное чувство помещаться в этой героической, великой душе? Но я назову вам причину этого, милые мои читатели. Миних был чрезвычайно честолюбив, а вместе с честолюбием наша душа обычно содержит много дурного.

Итак, хоть и жаль мне вас несколько разочаровывать в нашем любимце фельдмаршале — победителе Турок и Поляков, но надо сказать, что множество его прекрасных качеств омрачались чрезмерным честолюбием. Увеличиваясь с годами, оно было впоследствии одной из главных причин почти всех его действий. Вы видели, как ради этого честолюбия он помогал возвышаться Бирону; как потом ради этого же честолюбия сверг его; вы увидите теперь, как, наконец, ради этого честолюбия он потерял доверие молодой родительницы императора. Фельдмаршалу давно очень хотелось получить самую важную из военных почестей — чин генералиссимуса³⁵⁰ войск. Показав так много усердия Анне Леопольдовне, он непременно ожидал от нее исполнения своего давнишнего желания, но правительница сделала генералиссимусом Русских войск своего супруга, а фельдмаршалу в утешение приказала только написать в указе следующие слова: «Граф Миних, приобретя своими великими заслугами достоинство генералиссимуса, уступает оное родителю императора».

Такое утешение не удовлетворило гордую душу Миниха и оскорбило честолюбие принца. Анна не думала о неудовольствии супруга, которого можно было скоро успокоить; но огорчение ее освободителя из-под власти жестокого регента сильно тревожило ее добрую душу, и она спешила придумать какое-нибудь новое вознаграждение. Она радовалась, когда ей пришла в голову мысль сделать его первым министром. Но это опять было неудачно: звание первого министра и вообще главное управление всеми государственными делами во все время царствования императора Иоанна принадлежало графу Остерману. Мог ли теперь не оскорбиться этот знаменитейший министр, поступив вдруг под начальство Миниха? Остерман оскорблен был до такой степени, что, забыв все великие заслуги, оказанные Минихом Отечеству, начал искать средство погубить его.

Так Анна Леопольдовна, несмотря на все свои старания, не достигла успеха. Это доказало еще раз, что одного доброго сердца недостаточно для того, чтобы управлять царством. Здесь необходимы еще проницательность, твердость, величайшая деятельность, а всех этих качеств недоставало молодой родительнице Иоанна. Особенно последнее было так далеко от нее, что нередко, когда министры приходили к ней поутру с докладами о делах, она откровенно говорила им: «Ах! Если бы сын мой скорее дожил до тех лет, чтобы мог сам править государством!» Удивительно ли после того, что эта принцесса не умела с пользой прибегнуть к помощи людей, ее окружавших, не умела согласовать их выгоды и потушить их ссоры и потом вместе с ними погибла!

Первый шаг к этой погибели правительница сделала в то время, когда, слушая Остермана, уже замышлявшего падение Миниха, она поверила его хитрым рассказам о том, что честолюбие фельдмаршала не удовлетворится никакими почестями, что он будет стремиться все выше и выше. Искусный хитрец умел очень кстати сказать ей и то, что Бирон, в это время все еще судившийся в Шлиссельбургской крепости, объявил в своих показаниях, что никогда и в голову ему не пришла бы мысль быть регентом, если бы Миних не умолял его об этом самым убедительным образом. С первого же раза цель Остермана была достигнута: легковерная правительница потеряла все доверие к Миниху и начала сама думать о том, как бы отдалить его не только от участия в государственных делах, но даже от двора. И судьба предоставила удобный для этого случай.

В это время в Европе началась война за Австрийское наследство. В числе государей, споривших о нем с императрицей Марией-Терезией, был также ближайший сосед России, Прусский король, только что заключивший дружественный союз с Русскими и, следовательно, не ожидавший, чтобы они вздумали помогать Австрийцам, тем более, что Шведы готовились в это самое время объявить войну нашему Отечеству. Но Австрийская императрица была ближайшей родственницей принца Антона, и Анна Леопольдовна хотела помочь ей, несмотря на явные невыгоды, какие могли получить Русские из-за этой помощи. Граф Остерман убеждал в этом намерении великую княгиню, потому что знал совершенно противоположное мнение фельдмаршала об этом и ожидал большой пользы для себя от разногласия, какое обязательно должно было произойти между ним и правительницей. Злое ожидание министра оправдалось. Миних со всей откровенностью воина сказал великой княгине, насколько опасно во время ожидания войны со Швецией отправить многочисленное войско на помощь чужому государству, а также неблагородно изменить союзнику, положившемуся на наше слово.

Правительница нашла такие слова дерзкими и, чтобы наказать Миниха, выполнила свое намерение и заключила союз с Австрией, не спрашивая больше его советов. Огорченный до глубины души, Миних не мог равнодушно перенести такого оскорбления и попросил о своей отставке, тайно надеясь, что она не будет ему дана. Но надежда и тут обманула его: Анна Леопольдовна не только тотчас же с внутренним удовольствием дала ему отставку, но с нетерпением каждый день спрашивала у окружавших ее, переехал ли фельдмаршал из определенного для него дома рядом с дворцом в собственный дом на другой стороне Невы. Робкая принцесса недаром справлялась об этом: с тех пор, как Остерман напугал ее честолюбивыми замыслами Миниха, она не проводила спокойно ни одного часа: каждую ночь меняла спальню, удваивала караул во дворце и постоянно вспоминала о том, с каким искусством фельдмаршал умел за несколько месяцев перед тем схватить могущественного регента. Ее боязливое сердце страшилось такой же участи, пока Миних участвовал в правлении или даже только жил возле дворца.

Но едва он переехал за Неву, великая княгиня совершенно успокоилась, вовсе не представляя, что теперь-то, с удалением ревностного служителя и умнейшего советника, она сама накликала на себя величайшие опасности и лишила себя возможности предупреждать их и избавляться от них!

Императрица Елизавета 1741 год

Удивительно читать в нашей истории, друзья мои, что Русские отдали корону своих царей младенцу, сыну иностранного принца и принцессы тоже почти иностранной, в то время, когда у их престола расцветала прекрасная отрасль того, кому этот престол был обязан и своим императорским величием, и своей славой. Удивительно видеть, что они считали наследницей рожденную в чужой земле принцессу — лютеранку³⁵¹ потому только, что она была внучкой царя, никогда не управлявшего ими, и как будто забывали о княжне, соединенной с ними одной верой и Отечеством, о княжне — родной дочери их великого Петра! Такое ослепление, долго существовавшее, больше всего можно объяснить кротким сердцем Елизаветы Петровны, всегда находившей больше удовольствий в наслаждениях тихой жизни и не помышлявшей о своих правах на престол незабываемого родителя. Во время царствования Анны Иоанновны и ужасных дел ее жестокого любимца Елизавета начала еще более бояться опасностей, окружающих престол, и еще тверже решила никогда не искать его.

Может быть, такая беспечность продолжалась бы всю жизнь Елизаветы, но, видя беспрестанные ошибки в правлении Анны Леопольдовны, особенно со времени удаления Миниха, Елизавета Петровна заметила, что с самым добрым сердцем и самыми хорошими намерениями можно поступать дурно, и это заставило ее задуматься, справедливо ли делала она, предоставляя престол, а с ним и судьбу нескольких миллионов людей правлению слабой принцессы и отдаленному царствованию младенца-императора? Правда, эта мысль, слегка мелькнувшая, не развилась бы в ее спокойном и нечестолюбивом сердце, если бы об этом не заботились многочисленные ее приверженцы и все те люди, которые беспрерывно смотрели на легкомысленные поступки правительницы.

Ошибки Анны Леопольдовны стали еще непростительнее с тех пор, как она лишила своего доверия и второго из своих умнейших советников, графа Остермана, и начала во всем следовать наставлениям своего нового любимца, Саксонского посланника, графа Линара. Такие беспорядки не могли не встревожить людей, истинно преданных Отечеству. К ним присоединились еще некоторые иностранцы, желавшие для выгоды своих государств перемены в Русском правительстве. Это были по большей части Французы и Шведы. Первым нужно было отвратить Россию от участия в делах Австрийцев, которым от всей души хотела помогать Анна Леопольдовна; вторые все еще не теряли надежды возвратить области, завоеванные у Швеции Петром Великим, и думали, что Елизавета из благодарности к их усердию осуществит эту надежду. Между ними главными действующими лицами были Французский посланник маркиз Де Ла Шетарди и домашний доктор великой княжны, Лесток. Они-то больше всех заботились о ее восшествии на престол: первый не только составил план действий против правительницы, но даже доставлял Елизавете Петровне значительные суммы денег, нужные на расходы в таком случае; а последний, находясь безотлучно при цесаревне, ободрял ее в те минуты, когда робость и нерешительность овладевали ее душой.

По общему совету обоих прежде всего надо было склонить на свою сторону гвардейские полки, и Елизавете нетрудно было сделать это: солдаты любили в ней дочь Петра, и каждый, кому открывали ее намерение принять правление, радовался и готов был жертвовать жизнью за матушку Елизавету. Двенадцать гренадеров Преображенского полка были первые, узнавшие об этой новости; они начали потом уговаривать своих товарищей и поступали в этом случае так неосторожно, что только одна непонятная беспечность правительницы была причиной того, что предприятие не открылось. Сам Де Ла Шетарди и особенно Лесток были еще более неосторожны, чем Преображенцы: последний так открыто говорил везде о своих замыслах, что в скором времени все подробности его стали известны графу Остерману, который, несмотря на то, что был уже в немилости у правительницы и жестоко страдал от болезни, принимал еще живейшее участие в судьбе наследников Анны Иоанновны и, испугавшись опасностей, которые угрожали им, приказал перенести себя на носилках во дворец и здесь с большим страхом рассказал Анне Леопольдовне все, что готовилось против нее.

Но удивительно было невнимание к нему великой княгини! Может быть, по воле Божией, оно нужно было для того, чтобы передать престол России знаменитому поколению Петра; как бы то ни было, только Анна Леопольдовна все время, пока говорил Остерман, занималась новым платьицем, сделанным для малютки-императора, и, когда огорченный министр кончил свою речь, она вместо ответа с восхищением показала ему это платье и не переставала хвалить его цвета и покрой. С таким же равнодушием принимала она предостережения и других своих приверженцев и всем им отвечала только то, что она уверена в добром расположении к ней великой княжны, вовсе не помышляющей о престоле.

Между тем у цесаревны, которая одна лучше всех своих сообщников умела скрывать свои намерения, почти все уже было готово. Недоставало только твердости и решимости царствовать: Елизавета с каждым днем откладывала и только тогда решила исполнить свое намерение, когда уже опасно было медлить; ее намерения стали известны многим, и с каждым днем и сама цесаревна, и все ее приверженцы могли ожидать погибели. Но и тут надо было приложить много усилий, чтобы заставить ее действовать. Кроме всего, что можно было сказать в этом случае, Лесток употребил еще одно средство: он принес великой княжне аллегорическую³⁵² картину, на которой с одной стороны она была представлена в короне, а с другой — в покрывале монахини, с разными орудиями казни кругом.

Подавая эту картину цесаревне, усердный доктор еще больше убедил ее, сказав: «Избирайте, ваше высочество, быть императрицей или страдать в монастырском заключении и видеть погибель людей, вам преданных». Эти слова произвели свое действие в полной мере. Елизавета ужаснулась и монастыря, и мысли быть причиной несчастья своих усердных приверженцев. На следующую ночь назначили произвести важный переворот, не говоря ни слова Французскому посланнику. На это была важная причина: проницательная Елизавета узнала, что его преданность к ней была неискренняя: он условился со Шведами, что их корабли подойдут к Петербургу, чтобы заставить силой Анну Леопольдовну и ее сына отказаться от престола, возведут на него Елизавету и тогда будут требовать от новой, ими возведенной на престол императрицы согласия на все условия, какие им вздумается предложить для выгоды своих государств.

К счастью для России, эта хитрость была вовремя раскрыта, и все последние действия великой княжны были удачно скрыты от Де Ла Шетарди. Возвратимся же к нашему рассказу. Назначенным для переворота днем было 24 ноября 1741 года. С приближением решительной минуты сильнее билось сердце кроткой царевны. Чтобы успокоить себя, она начала молиться и долго-долго стояла перед образом Богоматери, как будто испрашивая ее благословения на свое правое дело для народа, судьба которого должна была через несколько часов решиться. Успех, увенчавший желания Елизаветы, несмотря на ее малые средства, на неосторожность действовавших лиц и происшедшую от того поспешность, с которой надо было действовать, доказывает, что молитвы доброй княжны не были напрасны.

Когда все уже во дворце уснули глубоким сном, Лесток явился сказать об этом Елизавете. Поручая свой жребий Богу, она чувствовала необыкновенную бодрость в своей душе. Лесток спешил воспользоваться таким расположением и, не медля ни минуты, уговорил царевну ехать в Преображенский полк, где уже нетерпеливо ожидали триста ее приверженцев из нижних чинов. Офицеров еще не успели склонить на сторону будущей императрицы; но она несколькими словами убедила тех из них, которых нашла в караульне. Для этого ей стоило сказать только: «Вы знаете, чья я дочь, идите за мной!» — «Готовы, матушка!» — было ответом солдат. Офицеры изъявили такую же готовность и без малейшего шума и кровопролития в ту же ночь взяли под стражу правительницу со всем ее семейством, фельдмаршала графа Миниха, графа Остермана, обер-гофмаршала графа Левенвольда и вице-канцлера графа Головкина.

В три часа утра Елизавета Петровна, возвратясь в свой дворец, в разных комнатах которого сидели все взятые под стражу, послала своего камергера, графа Шувалова, объявить Французскому посланнику об этом счастливом окончании. Можно представить себе, как удивлен и раздосадован был Де Ла Шетарди этой поспешностью и таким успехом! Он еще восхищался своим прекрасно устроенным планом, а царевна уже как государыня России принимала присягу своих новых подданных и имела утешение быть обязанной только им, а не иностранцам за престол, так справедливо ей возвращенный.

Непостоянство счастья от 1741 до 1742 года

На земле нет ничего непостояннее счастья: вечность и ее бесконечные, чистые радости ожидают нас там, за гробом, у того милосердного Спасителя, Который так божественно открыл нам ее; здесь же все неверно, все изменяется не только каждый год, но часто даже каждый месяц.

Читая в нашем последнем рассказе о перевороте, возвратившем на Русский престол драгоценное поколение одного из великих земных царей, вы, наверное, подумали о судьбе этой, хотя и слишком беспечной, но доброй и кроткой правительницы и о судьбе ее маленького сына, так рано осчастливленного и так скоро лишенного счастья? Вы, наверное, подумали также и о знаменитых людях, пострадавших вместе с ними? Например, о храбром фельдмаршале Минихе, о графе Остермане, о преданном и императрице Анне, и ее племяннице графе Левенвольде? Все они по необходимости должны были разделить несчастье принцессы, которую так усердно старались поддерживать на троне, не принадлежавшем ей. Начнем с главного лица — с принцессы — правительницы.

Несчастье, поразив Анну Леопольдовну жестоким горем, возвысило добрые свойства ее души: она стала самой заботливой матерью, самой мужественной утешительницей своего бедного семейства. Ее супруг не имел и половины ее твердости духа, ее покорности судьбе, и все время, пока она была жива, его положение не могло называться полностью несчастным, хотя некоторым образом и сама она была виновата в продолжительности своего заключения: когда императрица Елизавета Петровна предложила ей отказаться за сына от Русской короны, она не согласилась на это предложение и тем возбудила подозрение, что надежда возвратить эту корону еще живет в ее душе. С этой надеждой она и скончалась в 1746 году, оставив своему супругу, кроме бывшего императора, принца Иоанна, еще четырех детей, родившихся в заключении: принцев — Петра и Алексея и принцесс — Екатерину и Елизавету.

Места заключения их менялись несколько раз: сначала они содержались в Рижской крепости, потом в Динаминде, оттуда были перевезены в Раненбург — город в Рязанской губернии. Здесь принц Иоанн Антонович был разлучен со своими родителями, которых никогда больше не видел: его отвезли в Шлиссельбургскую крепость, их — в небольшой городок Архангельской губернии, Холмогоры, где и скончалась Анна Леопольдовна.

Супруг и ее дети провели в этом городке еще более тридцати лет. Скучна и однообразна была их жизнь, но они переносили свое несчастье с терпением.

Единственным наставником молодых принцев и принцесс был их отец, который, не имея сам отличного образования, мог научить их только чтению и письму. Чтение церковных книг доставляло им лучшее утешение. Не получив понятия ни о каких науках и искусствах, они часто не знали, что делать, и очень радовались, когда научились у отца играть в вист* и ломбер*. Кроме карт, они имели еще одно удовольствие: у них была старая карета, в которой им позволялось иногда прогуливаться сажен на двести от дома. Но их прогулка никогда не простиралась далее высокой стены, окружавшей место их жилища. Вот какую жизнь вели дети принцессы, управлявшей обширнейшим в свете царством, братья и сестры принца, названного императором еще в колыбели! Находясь в таком состоянии, они могли считать величайшим бедствием только смерть своего отца, случившуюся в 1776 году.

Так и в самом несчастии можно заслужить славу и уважение людей; и в самом несчастии можно пользоваться приятными минутами: наше душевное счастье зависит от нас самих. Если для доказательства этой истины вам недостаточно будет примера, который представляет семейство принца Брауншвейгского, то послушайте еще о других, также знаменитых людях.

Вы знаете, сколько славы и счастья окружало графов Миниха и Остермана во время царствования императрицы Анны. Победы первого и государственный ум второго восхищали Русских, удивляли иностранцев. Но в правление Анны Леопольдовны их счастье поколебалось от влияния ее любимцев: несмотря на всю их преданность, они не были любимы ею. Елизавета Петровна также не могла быть хорошо расположена к ним: они явно были на стороне правительницы и ревностно следили за всеми действиями великой княжны и ее приверженцев, чтобы доносить о них. И вместе с судьбой Анны Леопольдовны решилась и их судьба: вы уже слышали, что они в ту же несчастную для нее ночь были взяты под стражу. Поступки их и других знатных особ, взятых вместе с ними, приказано было рассмотреть в особой, специально назначенной для этого следственной комиссии, где главными членами были Ушаков, генерал — прокурор*³⁵³ Левашев, обер-шталмейстер Куракин и тайный советник³⁵⁴ Нарышкин. Два с половиной месяца продолжалось рассмотрение, и по его окончании были признаны больше всех виновными в деле о наследстве престола Остерман и Миних.

Кроме того, что их обвиняли в пристрастии к Анне Леопольдовне и ее сыну, говорили даже, что Миних в ту ночь, когда был схвачен герцог Бирон, действовал от имени Елизаветы Петровны и что только для ее имени солдаты в дворцовых караульных решили повиноваться ему. Такое уверение об участии царевны в заговоре и объявление, что правительницей государства назначается не она, а принцесса Анна, не могли не казаться важными преступлениями в глазах новой императрицы, и всех ее приверженцев следственная комиссия приговорила к смерти. Но казнь не была им объявлена до того самого дня, когда назначено было ее исполнение. Этим днем было 18 января 1742 года. Ничего не зная о судьбе, их ожидавшей, осужденные были выведены из своего места заключения — Петропавловской крепости — и отведены на площадь Васильевского острова, напротив дома Коллегий*.

Во время печально торжественного шествия только один больной сильной подагрой Остерман не шел пешком: его везли в простых, худо предохранявших от стужи санях. Но, несмотря на жестокие страдания души и тела, он был спокоен, точно так же, как и знаменитый его товарищ по несчастью, Миних, подходивший твердыми шагами к площади посреди других преступников. Ужасное зрелище ожидало их на этой площади: напротив Военной коллегии был поставлен эшафот³⁵⁵, окруженный войском. Но и при этом спокойная внешность фельдмаршала не изменилась: он, со своей обычной приветливостью, кланялся офицерам и солдатам, которых узнавал в рядах знакомых полков и которые с горестью смотрели на серое платье преступника, покрывавшее их прежнего знаменитого командующего. Остерман первый возведен был на эшафот. Большой несчастливец, с непокрытой головой, выслушал приговор комиссии, осуждавший его на казнь. С прежним спокойствием он положил голову на плаху³⁵⁶ и уже ожидал смертельного удара, как вдруг была объявлена милость императрицы, заменившая ему смертную казнь на ссылку в Сибирь. Такая же милость была объявлена и графу Миниху, и всем другим преступникам: Елизавете, кроткой и набожной, всегда ужасной казалась мысль отнять жизнь у человека, и впоследствии она совсем отменила смертную казнь в нашем Отечестве. Этой прекрасной чертой наше государство отличалось от всех других государств Европы.

Помилованные преступники в тот же день были отправлены в места, назначенные для их жительства: Остерман — в тот же самый Сибирский город Березов, куда был сослан князь Меншиков; Миних — в место ссылки герцога Бирона, город Пелым на реке Тавда за Уралом. Здесь, в этом месте изгнания и горести, вы увидите, милые читатели, нашего Миниха лучшим, чем где-нибудь. Казалось, несчастье послужило совершенствованию его хороших качеств и уничтожению дурных. Теперь он жил в том городе, куда по его предложению был сослан прежде его самый жестокий враг, уже возвращенный оттуда; этого еще мало: он жил даже в том самом доме, который построен был по его собственному плану для этого врага! Какое положение могло быть еще печальнее, еще унизительнее? И при всем том Миних не чувствовал и половины того нестерпимого огорчения, какое испытывал в дни своей славы от какой-нибудь небольшой неудачи в своих честолюбивых планах. Он был почти всегда спокоен, даже иногда весел: с кроткой покорностью судьбе утешал он свою супругу, когда она горевала о разлуке с их единственным сыном, оставшимся с семейством в Лифляндии; с отрадным благочестием христианина разговаривал о святых истинах веры с другом, ниспосланным ему самим Богом во время несчастья. Это был его домашний священник, пастор³⁵⁷ Мартенс, пожелавший сопровождать его к месту ссылки и получивший на то позволение государыни. Какое прекрасное доказательство дружбы! Далеко не многие друзья могут сравниться с добрым Мартенсом! Они вместе работали в маленьком огороде, разведенном возле их домика, вместе занимались столь успокоительным для несчастных чтением Священного Писания, вместе утешали этим чтением домашних. Пастор часто служил всю обедню и два раза в день собирал всех служителей для молитвы. Развлечением для изгнанников были газетные листки, в которые завертывали семена для огорода и другие вещи, посылаемые к ним из Петербурга. Как любопытны казались им в это время самые запоздалые известия! Рассуждая о них, друзья часто приятно проводили несколько часов подряд.

Так протекли семь лет, и Богу было угодно еще раз испытать твердость Миниха: его несравненный друг скончался. Невозможно описать горе, которым было поражено бедное сердце страдальца! Но и тут оно сохранило свое удивительное мужество, свою кроткую покорность воле Божией и даже более того: с этого времени набожный изгнанник считал своим долгом заменить для домашних все то, чего лишились они со смертью благочестивого пастора. Он принял на себя все его обязанности, и рвение, с которым он исполнял их, в самом деле прекрасно напоминало им их ангела-утешителя. Так благочестивые занятия, утверждая с каждым днем более и более душу Миниха в ее святой покорности воле Господа, имели благотворное влияние и на его здоровье, и вы удивитесь, друзья мои, когда я скажу вам, что через двадцать лет изгнания он, возвращенный из ссылки императором Петром III, снова явился при дворе в славе и счастье. Уверенные в этом, мы спокойнее можем оставить его теперь в Пелыме, чтобы сказать несколько слов о другом человеке, вместе с ним осужденном на изгнание.

Граф Остерман, честолюбивый в счастье, хотя и покорился с твердостью судьбе своей, но при своем болезненном положении прожил не более пяти лет в месте своего изгнания: в 1747 году он скончался на 61-м году жизни.

Говоря об этих знаменитых несчастливцах, нельзя не вспомнить о жестоком герцоге, любимце императрицы Анны Иоанновны, хотя он менее всех заслуживает нашего сострадания. С восшествием на престол Елизаветы Петровны его участь облегчилась; ему было позволено оставить Пелым и жить в Ярославле, где от казны ему выдавалась значительная сумма на содержание. Впоследствии император Петр III, добрый и сострадательный, полностью простил его вину и позволил ему приехать в Петербург, а Екатерина II возвратила ему даже и Курляндское герцогство. Но он владел им не более шести лет: в 1769 году он отказался от этого владения и передал все свои права своему старшему сыну, который спустя двадцать пять лет также сложил с себя достоинство герцога, и Курляндия при происходившем в то время разделении Польши была присоединена к России. Это было в 1795 году.

Но наше воображение, всегда с любопытством желающее преждевременно проникнуть в будущее и увидеть судьбу людей, так сильно отличавшихся от своих современников, увлекает нас за собой к годам, еще не наступившим для нашей истории: 1795 год еще далеко от нас. Мы еще в 1742 году — в начале царствования Елизаветы Петровны. Возвратимся же к ее двору, друзья мои: там нас ждет много нового и прекрасного.

Наследник престола и его супруга

Когда волнение, сопровождавшее восшествие на престол императрицы Елизаветы Петровны, утихло и все лица, виновные в продолжительном удалении ее от наследства, так справедливо принадлежавшего ей и по праву рождения, и по духовному завещанию ее родительницы, были наказаны, приверженцы, показавшие ей столько усердия и преданности, были награждены. Главными из них, кроме Лестока, получившего при этом чин действительного тайного советника и должность первого врача при дворе, были графы Разумовский и Воронцов, два брата Шуваловы и камер-юнкер Балк. Все они были награждены чинами и почестями. Но отличную награду получили те Преображенцы, которые усерднее всех помогали правому делу царевны. Рота их была названа Лейб-компанией³⁵⁸; все унтер-офицеры и рядовые стали в ней дворянами; тем же из них, которые были уже дворянами, к старым гербам были даны новые. Звание капитана этой роты приняла на себя сама императрица; капитан-поручиком³⁵⁹ стал служивший в Русской службе генералом принц Гессен-Гамбургский; поручиками — камергеры Разумовский и Воронцов; подпоручиками — камергеры Александр и Петр Иванович Шуваловы. Новая императрица обратила свое внимание и заботу на то, чтобы отнять у вельмож возможность совершать несправедливости, и назначением наследника престола упрочила будущее счастье и безопасность народа.

Елизавета Петровна, имея несчастье со смертью принца Голштинского, епископа Любского, лишиться жениха, любимого ею и избранного ее родительницей, решилась никогда не вступать в супружество. Итак, надо было избрать лицо, ближайшее после нее к великому преобразователю России, и это был родной сын ее старшей сестры, Анны Петровны, герцог Голштинский Карл Петр Ульрих. Он был владетельным принцем Шлезвиг-Голштинского герцогства, но что значило оно в сравнении с неизмеримым царством России, где, кроме величия, его ожидала и искренняя привязанность нежной тетки? Уверенная, что он согласится оставить свое германское владение ради Русского престола, императрица тотчас по восшествии на престол отправила к нему с лестным предложением барона Корфа. И она не ошиблась: в начале февраля 1742 года герцог, только что достигший в это время четырнадцатилетнего возраста, был уже в Петербурге. Императрица приняла его с восторгом. Каждый день она искала возможность показать ему свою любовь: то жаловала его орденами, то ордена украшала бриллиантами, то возвышала его чинами; так, через пять дней после своего приезда он был уже подполковником Преображенского полка.

Но, утешаясь своим будущим наследником, Елизавета Петровна в то же время думала о том, чтобы завершить его воспитание так, как прилично было для наследника Русской короны, и почти с первых же дней его приезда были назначены к нему три наставника: Симеон Тодорский, бывший потом епископом Костромским, Исаак Веселовский и профессор Штелин. Первый учил его Греко-российскому закону, второй — Русскому языку, третий — истории и математике. Таким образом, большая часть времени принца посвящалась ученью; оно было прервано на некоторое время только путешествием всего двора в Москву на коронацию и праздниками в связи с этой коронацией, которая, по словам историков, проходила с пышностью, дотоле не известной в России.

Увеселения при дворе состояли в великолепных иллюминациях и фейерверках, в спектаклях Итальянской оперы и маскарадах, которые иногда продолжались несколько вечеров подряд. В то время, когда вельможи и дворянство восхищались светскими удовольствиями, простой народ не меньше их веселился на Московских площадях, где были расставлены в виде красивых пирамид жареные быки, начиненные птицами и рыбами, окруженные грудами хлебов, калачей и пирогов. Представьте еще при этом фонтаны, которые били не водой, а красным и белым вином, и вы будете иметь полное представление об удовольствии веселившихся.

Радость двора и народа при торжественных праздниках коронования Елизаветы еще не утихла, как новые причины подали случай к новому веселью: война, начатая Шведами в правление Анны Леопольдовны за Выборгскую провинцию, хотя и заканчивалась на короткое время перемирием при вступлении на престол Елизаветы Петровны, но вскоре потом опять возобновилась от неумеренных требований Шведов и с мая продолжалась с самым блестящим успехом для Русских. Императрица почти беспрестанно получала из Финляндии известия о победах фельдмаршала Ласси над генералом Левенгауптом. Правда, эти победы доставались довольно просто нашему фельдмаршалу: в Шведском правлении был тогда величайший беспорядок. Королева и сестра Карла XII, Ульрика-Элеонора, незадолго перед тем скончалась, оставив на своем престоле супруга, старого и слабого принца Гессенского, пользовавшегося только именем короля. Детей у них не было, и поэтому вельможи королевства после смерти своей государыни занялись избранием наследника, который бы принял правление после кончины ее супруга.

Обратив все свое внимание на этот важный выбор, они плохо распорядились военными действиями против России, и, отняв полную власть у главнокомандующего их войсками в Финляндии Левенгаупта, они приказали ему составить военный совет, который бы рассматривал и решал все дела армии. В этом совете заседали даже все полковники, находившиеся в это время в войске. Многочисленность влекла за собой появление разногласий во мнениях и промедление в делах, и это было главной причиной неудач Левенгаупта и счастливых успехов фельдмаршала Ласси — успехов, дошедших, наконец, до того, что Швеция не только уже не требовала назад Выборга, но уступала России еще одну свою провинцию³⁶⁰, а именно Кюменегардскую³⁶¹ с тремя находившимися в ней городами: Нейшлотом, Вильманстрандом и Фридрихсгамом. Таким образом река Кюмень стала границей между двумя государствами, и в городе Або 16 июня 1743 года был заключен мир.

Между тем верховные чины Швеции, занимавшиеся избранием наследника престола, после продолжительных рассуждений остановили единодушно свой выбор на том же самом принце Голштинском, которого и Россия с любовью приняла на свой престол. Шведы, хотя и знали уже о приезде его в Россию и о том восторге, с которым Русские по справедливости приняли внука своего великого государя, но все еще думали, что Немецкий принц, не привыкший к Русским нравам и обычаям, предпочтет престол в стране, имеющей более сходства с его Отечеством, и для того отправили к нему своих послов с предложением Шведской короны. Эти послы, которыми были граф Бонде и бароны Гамильтон и Шафер, приехали в Москву, где находился в это время молодой герцог. Он был тронут этой лестной честью, ему оказанной, благодарил усердных Шведов, но отказался от их предложения как уже избранный наследник Русского престола, готовившийся принять Греческую веру и вместе с ней присягу в верности своим будущим подданным. Все это в самом деле исполнилось в ноябре 1742 года, и после крещения принц уже назывался великим князем Петром Федоровичем.

Елизавета Петровна, всегда сильно привязанная к своему племяннику, полюбила его еще больше с того времени, когда после принятия Греческой веры он стал в ее глазах совершенно Русским князем. С нежностью заботясь о его судьбе, она заранее желала устроить его семейное счастье и поэтому раньше, чем ему исполнилось 16 лет, уже начала думать о той, которая со временем должна быть его супругой. Ее выбор остановился на принцессе Амалии, сестре одного из умнейших государей того времени, Прусского короля Фридриха II, но неизвестно по каким причинам он не мог согласиться на этот союз и через своего посланника Мардефельда предложил другую невесту — свою родственницу, принцессу Софию Фредерику Августу Ангальт-Цербстскую³⁶². Ее мать, принцесса Иоанна, была родной сестрой покойного принца, епископа Любского, жениха императрицы Елизаветы, и этого было довольно для чувствительного сердца государыни, чтобы заочно согласиться назвать своей племянницей принцессу Ангальт-Цербстскую, о достоинствах которой уже многие говорили с восхищением.

Все, что может быть величественного и привлекательного в человеке, было во внешности этой принцессы: орлиный нос, прелестный рот, голубые глаза, то горделивые, то чрезвычайно кроткие, темные брови и невыразимо пленительная улыбка. Если рост принцессы и не был очень высоким, то сама она возвышалась величием чела и важностью поступи³⁶³. Но эта важность исчезала в необыкновенной прелести всех движений, когда молодая принцесса, живая, остроумная, игривая, шутила с окружавшими ее придворными и часто мучила своей резвостью старых надзирательниц. Шутки продолжались до тех пор, пока она замечала, что какая-нибудь из них начинала сердиться, и тогда резвое дитя превращалось снова в то милое, кроткое существо, одна улыбка которого, один взгляд осчастливливали каждого из приближенных.

Такой была четырнадцатилетняя принцесса София Фредерика Августа, когда в начале 1744 года была привезена своей родительницей в Москву как невеста наследника престола. С восхищением увидели ее и императрица, и ее будущий супруг, и весь двор. Это общее восхищение, удовлетворяя все желания детского сердца принцессы, придавало новую прелесть ее пленительной любезности, которой она очаровала свое новое Отечество. Любимая всеми с первых дней своего появления, она сама так же скоро полюбила всех и, невинная, веселая, наслаждалась с беспечностью младенца всеми удовольствиями, которыми императрица старалась окружить приезжих своих гостей.

Праздники и балы были так великолепны, что, казалось, должны были изумить четырнадцатилетнюю принцессу одного из самых бедных дворов Германии; но этого не чувствовала будущая царица России, ведь для великой души нет ничего необыкновенного. Она смотрела на все, как будто уже имела раньше понятие о чудесах, ею виденных; разговаривала без замешательства с иностранными посланниками и министрами, с вельможами и полководцами; сам ее нрав — откровенный и пылкий — недолго скрывался в принужденности недавнего знакомства с лицами, ее окружавшими, и вскоре явился перед ними во всем своем блеске, во всей своей увлекательной прелести. Все дамы, окружавшие ее, были очарованы ее приветливостью и, привыкнув ранее к важным обычаям придворных, дивились простоте обхождения и еще больше резвости молодой принцессы, которая часто пугала их своими шутками. Например, входя с поспешностью на звон колокольчика в ее комнату, они иногда никого в ней не находили и, с беспокойством обегая глазами все места, где можно было ее увидеть, слышали снова обманчивый звон: он не переставал раздаваться в той же самой комнате. Когда же их удивление готово было перерасти в досаду и ужас, за звоном колокольчика следовал веселый, громкий смех, и прелестная головка Софии Фредерики Августы показывалась из-под ее пышной кровати: там резвая принцесса пряталась, чтобы пошутить над своими приближенными.

Казалось, такие резвость и живость нрава должны были отдалять принцессу от глубокомысленных занятий; но, напротив, в этом-то согласии противоположностей и заключалась главная ее прелесть: веселую и игривую в часы отдохновений, ее видели в высочайшей степени внимательной и прилежной во время уроков. Так же, как и великий князь, жених ее, она училась Греко-российскому закону у Симеона Тодорского, а Русскому языку — у Василия Ададурова. Желание знать Русский язык было в ней особенно сильно, и часто для выполнения заданных уроков она вставала по ночам и проводила несколько часов за книгами в то время, когда все около нее было погружено в глубокий сон. Это неумеренное прилежание едва не стало гибельно для России: встав однажды ночью с постели и без обуви пройдя до письменного стола, принцесса опасно занемогла: двадцать семь дней не было надежды на ее выздоровление. Португальскому доктору Саншесу она была обязана своим спасением, а наше Отечество обязано ему счастьем.

К июню того же 1744 года София Фредерика Августа так хорошо уже знала Греческий закон, что могла принять крещение и миропомазание, после которых уже называлась великой княжной Екатериной Алексеевной. На другой день после крещения приходится ее обручение с великим князем; свадьба же состоялась 21 августа 1745 года. Будучи невестой, Екатерина ездила с женихом и императрицей в Киев, святые места которого высоко уважаемы были набожной Елизаветой Петровной. Возвращаясь оттуда, великий князь заболел корью³⁶⁴, а вскоре потом — оспой³⁶⁵. Эта жестокая болезнь, против которой в то время еще не делали прививки, оставила такие сильные следы на его внешности, что все черты его лица, прежде довольно привлекательные, так сильно изменились, что составили разительный контраст с прелестным лицом его невесты.

Состояние Европы во время царствования императрицы Елизаветы от 1745 до 1756 года

С тех пор, как Петр Великий довел степень развития Российского государства до уровня Европейских государств, Россия приобретала с каждым годом все больше и больше влияния на их судьбу. При Елизавете Петровне это влияние стало еще сильнее и заметнее, и для того чтобы иметь полное понятие о событиях, происходивших во времена ее царствования, надо посмотреть на тогдашнее состояние Европейских государств.

Оно было весьма сложным. В 1740 году умер Римский император Карл VI. Не имея сына, он в духовном завещании оставил престол своей дочери Марии-Терезии, о которой вы уже немного знаете из нашего рассказа о правительнице Анне Леопольдовне.

Богатое наследство редко достается без спора: принцесса Мария-Терезия еще не успела принять его, как со всех сторон появились искатели, одни из которых объявили, что имели больше прав на корону отца ее, чем она сама; другие требовали только отделения некоторых областей от империи. В числе первых были дворы, соединенные родством с Австрийскими императорами: Баварский³⁶⁶, Саксонский и Испанский; в числе последних опаснейшим был знаменитый в то время Прусский король Фридрих II, о котором впоследствии мы будем говорить подробнее: этот государь назван в истории великим и поэтому заслуживает особого нашего внимания. Управляя с редким искусством своим королевством, он первый возвел Пруссию на ту высокую ступень, которую она с тех пор занимала между Европейскими государствами. Он считал нужным для безопасности своих владений, присоединить к ним Силезию³⁶⁷, принадлежавшую наследнице Немецкого престола. Фридрих II предложил Марии-Терезии свою самую деятельную помощь против всех врагов, если только она согласится уступить ему Силезию. Но Мария-Терезия была одарена необыкновенной твердостью: еще не считая свое положение безнадежным, она не согласилась на предложение Фридриха, хотя в это самое время число врагов ее увеличилось, и они уже войной опустошали прекрасные области наследницы. Особенно опасен для нее был Французский король, который с таким усердием помогал Баварскому герцогу Карлу, что даже успел короновать его как Немецкого императора под именем Карла VII.

Несмотря на все это, Мария-Терезия не хотела уступить Фридриху Силезии, не хотела принять его вспомогательного войска. В числе земель, принадлежавших ее отцу, находилось также Венгерское королевство, издавна известное верностью и усердием к своим государям. Сюда-то и удалилась дочь Карла VI искать защитников от своих многочисленных врагов; но прежде, чем она успела собраться, Фридрих II уже вошел с войском в Силезию и вскоре завладел почти всей этой областью. Положение Марии-Терезии было самое горестное: на ее стороне была только Англия, но и ту Французы лишили всех средств помощи ей. Несчастная государыня решила прибегнуть к Русской императрице. Англичане также со своей стороны просили Елизавету Петровну о помощи в борьбе против Франции и как друзья просили за Марию-Терезию.

Русская императрица, глубоко тронутая печальным положением знаменитой государыни, не отказала ей в помощи. Тридцатишеститысячное войско под командованием князя Репнина было отправлено к ней на помощь в Германию в июле 1748 года и уничтожило гордость всех ее врагов: они тотчас показали готовность мириться с ней, и в октябре того же года был заключен мир в городе Ахене. Мария-Терезия получила, наконец, свое наследство, потеряв из него только завоеванную Фридрихом Силезию. В то же время и ее супруг, герцог Франц, был избран Немецким императором с большим единодушием, так как Карла VII уже не было на свете.

Так участие России прекратило кровопролитный спор почти всей Европы, но ненадолго: не прошло и двух лет, как новая жестокая война, известная в истории под названием Семилетней, началась не только в Европе, но и в других частях света. Первая ее искра вспыхнула в Америке между Французами и Англичанами за небольшое пространство необработанной земли. Вскоре Французы взяли остров Майорку, принадлежавший Англичанам, и намерены были отнять у Англии и другую принадлежавшую ей область — Ганновер. Пруссия по просьбе Английского короля решила защищать это соседнее с ней владение. Австрия, считавшая себя обиженной Фридрихом за Силезию, стала помогать Франции. К ней присоединилась Саксония, Швеция, многие владетельные Германские князья и, наконец, Россия — союзница Австрии. Таким образом, почти вся Европа была вовлечена в эту войну и, забыв, что первоначальной причиной разногласия были Американские земли, лежавшие далеко от нее, видела своего главного врага во Фридрихе Прусском.

Здесь, читатели мои, я расскажу несколько обещанных вам подробностей об этом знаменитом государе. Люди, возвышающиеся над другими своими необыкновенными достоинствами, принадлежат не только своему народу: не одним Пруссакам нужно знать о свершениях Фридриха II, и другие народы могут извлечь пользу из описания его славной жизни.

Детство Фридриха не было так счастливо и блистательно, как обычно бывает детство принца-наследника престола. Его отец, король Фридрих-Вильгельм, будучи от природы весьма сурового нрава, с самого малолетства обходился с ним неласково и даже открыто проявлял больше любви к его брату — второму своему сыну, принцу Августу-Вильгельму. Не находя никогда удовольствия в занятии науками и даже чувствуя отвращение ко всему, что было связано с учением, король вовсе не считал нужным дать отличное образование своим детям, и Фридрих только самому себе был обязан всем тем, что сделал он впоследствии как просвещеннейший человек и знаменитый писатель своего века.

Поставленный в такие обстоятельства в самом начале жизни, Фридрих не мог быть счастливым, не мог быть даже довольным жизнью в родном Отечестве, и поэтому неудивительно, что он хотел отправиться в путешествие по чужим краям. Его необыкновенный ум и наблюдательность оправдывали это желание в полной мере. Не связывая с этим намерением ни одной дурной мысли, он откровенно сказал о нем отцу и сделал свое положение вдвое тягостнее: королю не понравилось его желание, и суровый отказ был ответом на просьбу сына. Когда же принц, увлеченный своим пылким нравом, вздумал настаивать и даже говорил некоторым из своих друзей, что он непременно поедет в путешествие, король заключил его в крепость Кистрин, где Фридрих пробыл более восьми месяцев.

Не подумайте однако, друзья мои, чтобы, находясь в скучном затворничестве, он роптал на отца или на свою судьбу. Нет, напротив, он скоро почувствовал, что сам был виноват, и вместо того, чтобы терять время в напрасном огорчении, он старался использовать его на то, чтобы вознаградить недостаток своего воспитания, которое до тех пор было полностью военное: король, считавший звание солдата выше всякого другого, приучал его только к перенесению трудностей войны и не заботился ни о чем другом. Фридрих, несмотря на свое довольно слабое телосложение, был здоров и крепок благодаря беспрестанным упражнениям, предписанным ему родителем; любил точность и порядок во всем, ненавидел праздность и забавы, но не имел ни досуга, ни разрешения короля заниматься науками, страстно им любимыми.

Это разрешение было дано ему только в Кистрине, и принц забыл, что он в заключении: с восторгом предался он своим любимым наклонностям, читал всех лучших писателей того времени, сочинял сам, и когда по окончании ареста возвратился в Берлин, все удивились познаниям, приобретенным им в такое короткое время.

Образованность внушила ему еще большую почтительность к отцу, и с того времени до самой кончины короля, случившейся в 1740 году, уже не было между ними никаких разногласий.

На двадцать восьмом году своей жизни Фридрих II вступил на престол, а родился он в 1712 году. Петр Великий был крестным отцом Фридриха II, но, конечно, он не мог знать, что со временем его крестник будет находиться во вражде с его дочерью, которая в 1756 году с удовольствием присоединилась к числу жесточайших врагов Фридриха и даже поклялась никогда не мириться с ним. Не посторонние обстоятельства и не старания Австрии навлекли на Фридриха такое сильное негодование Елизаветы Петровны. Он сам был виноват в этом: увлекаемый своим острым умом и живостью нрава, он часто имел привычку шутить, насмехаться и даже описывать в смешных стихах тех людей, которые ему не понравились. Так, не один раз случалось, что в минуту досады он неосторожно говорил и писал о своих неприятельницах, императрицах Русской и Австрийской. Слова и сочинения его доходили до них и были первой причиной разногласий между дворами. Эти разногласия впоследствии усилились еще больше между Россией и Пруссией и повлекли за собой войну, о подробностях которой вы узнаете из следующего рассказа.

Воина с Пруссией и кончина императрицы от 1756 до 1762 года

Слава короля Фридриха и храбрость, которой всегда отличалось войско, находившееся под его командованием, представляли много опасностей для всякого народа, начинавшего с ним войну, и поэтому Елизавета Петровна, отправляя в Пруссию свое войско, долго размышляла о том, кому поручить командование им. Выбор был тем труднее, что двое из ее опытнейших полководцев, граф Румянцев и фельдмаршал Ласси, за несколько лет перед этим скончались. Между тем в 1755 году четыре новые генерала удостоились получения звания фельдмаршалов. Это были князь Трубецкой, графы Разумовский, Бутурлин и Апраксин. Императрица избрала последнего, и в 1757 году война с Пруссией началась с самым счастливым исходом: 19 августа Апраксин при деревне Грос-Егерсдорф одержал блестящую победу над Пруссаками, о славе которых так много говорила в то время вся Европа. Русские, с восторгом услышавшие об этой победе, вскоре были чрезвычайно удивлены поступками фельдмаршала: он не только не воспользовался успехом и не погнался за бежавшим от него неприятелем, но даже вышел из завоеванных областей Пруссии. Ни Русские, ни Пруссаки не понимали сначала, что это означало, и только через некоторое время узнали о причинах, из-за которых Апраксин поступал так странно. Вот они.

Великий князь Петр Федорович не всеми был любим при дворе: многие вельможи, несмотря на давно принятую им Греческую веру, не считали его совершенно Русским князем и все еще видели в нем иностранного принца, особенно в то время, когда он слишком явно показывал свое пристрастие ко всему, что только имело какое-нибудь отношение к королю Фридриху II. Надо сказать моим читателям, что Петр Федорович чувствовал такое чрезвычайное уважение к достоинствам этого государя, что не только восхищался каждым его поступком, но даже открыто говорил о своем желании подражать ему во всем. Это не могло нравиться Русским, привыкшим в продолжение всего царствования Елизаветы Петровны видеть во Фридрихе неприятеля их Отечества.

Но великий князь не обращал внимания на ропот недовольных, не думал даже о том, что сама императрица больше всех ненавидела Фридриха, и продолжал своей неосторожной откровенностью увеличивать число своих врагов. Сильнейшим между ними был канцлер граф Бестужев, который настолько не любил великого князя, что доносил на него императрице и даже старался, чтобы он был удален от престола. Но прежде, чем Бестужев преуспел в своих дерзких намерениях, императрица вдруг занемогла. Ее болезнь вскоре стала такой опасной, что не осталось никакой надежды на выздоровление. Все при дворе были погружены в глубокое горе, но больше всех канцлер. Судьба угрожала ему не только потерей государыни-благодетельницы, но и гневом ее наследника, так жестоко оскорбленного им. В то время, как он печально размышлял о своем затруднительном положении, было получено известие о победе Апраксина при Грос-Егерсдорфе. Апраксин был его другом и поверенным. Отправляясь в поход, он получил от канцлера приказание государыни стараться всеми силами победить Фридриха. Удачное начало восхищало фельдмаршала, и потому он с радостью спешил уведомить своего друга и покровителя о победе. Но мысли графа Бестужева были теперь совсем другие: не придумав никакого средства загладить свою вину перед наследником, он хотел по крайней мере воспользоваться первым случаем, чтобы угодить ему, и в тот же день графу Апраксину был отправлен приказ изменить свою позицию по отношению к Фридриху и не только не нападать больше на его владения, но даже оставить завоеванные области.

Итак, милые мои читатели, теперь вы знаете причины, из-за которых так странно действовал Апраксин в Пруссии. Но как жестоко ошибся в своих расчетах канцлер! Здоровье императрицы, против ожидания всех, пошло на поправку. Ее негодование было чрезвычайно, когда она узнала о том, что сделал фельдмаршал. Вовсе не подозревая, что в этом деле был виновен и канцлер, пользовавшийся величайшим доверием при дворе, государыня сначала наказала только одного Апраксина, но через полгода, когда комиссия, проводившая следствие над фельдмаршалом, открыла все подробности дела, граф Бестужев подвергся строгому наказанию: он был лишен всех чинов, должностей, орденов и сослан навсегда в одну из своих деревень.

Между тем место Апраксина в армии занял генерал Фермор. Он не имел значительных успехов в сражениях с Фридрихом, хотя в начале своего вступления в должность главнокомандующего взял город Кенигсберг и крепость Кистрин. Но зато принявший после него командование над Русскими войсками фельдмаршал граф Салтыков и начальник союзного Австрийского войска барон Лаудон своими искусными распоряжениями и храбростью довели знаменитого короля Прусского до того, что в сражении при Кунерсдорфе в июле 1759 года он, с отчаянием глядя на свою разбитую и бегущую армию, восклицал: «Неужели ни одно ядро не поразит меня!» И говоря это, он нарочно бросался в самые опасные места, до тех пор, пока его адъютанты, заметив Русский сильный отряд, скакавший прямо на него, не решились взять за повода лошадь его, чтобы увлечь его с поля сражения. Эта битва, где Русские показали самым блистательным образом свою храбрость, надолго оставалась в памяти и самих Русских, и Пруссаков и, может быть, решила бы тогда же судьбу войны, если бы Австрийцы с прежним жаром продолжали участвовать в ней; но неизвестно по каким причинам граф Салтыков видел в их главнокомандующем с каждым днем все меньше и меньше усердия. Может быть, это происходило от неудовольствия, какое не могли не чувствовать Австрийцы, видя, что во всех местах, где проходили они вместе с Русскими войсками, жители отдавали преимущество последним не только в отношении их славы, но даже и в отношении того, как они посту пали с завоеванными городами.

Например, при взятии в 1760 году Берлина все жаловались на поведение Австрийских солдат, которые, несмотря на запрещение своего командующего, грабили без всякой жалости несчастную столицу Пруссаков, в то время, когда Русские не только отличались великодушием и подчинением своим командирам, но даже по просьбе Берлинцев получили приказание от своего фельдмаршала остановить своевольства союзников. В этом случае один из Русских генералов, защищавший от дерзких нападений Потсдам, сохранил от разграбления сокровища этого прекрасного загородного дворца Прусских королей. Зато иностранные писатели того времени с удивлением и благодарностью говорили, что имя варваров Севера, которым тогда еще называли Русских, совершенно несправедливо приписывается доброму и великодушному народу.

Разногласия между Русским и Австрийским главнокомандующими продолжались и тогда, когда граф Салтыков из-за своей болезни уже сдал командование армией фельдмаршалу графу Бутурлину. Но этих разногласий не было достаточно для победы Фридриха, потому что если из-за них терялись успехи той части союзного войска, которой распоряжались оба предводителя, то другая его часть, состоявшая из одних Русских и вверенная командованию графа Румянцева, отличалась чудесами храбрости в Померании³⁶⁸, где ей поручено было взять крепость Кольберг. Здесь-то в первый раз появляется имя знаменитейшего из Русских воинов — Суворова, о котором вы, милые мои читатели, услышите впоследствии много прекрасного и необычного. В это время он был еще только подполковником, но дела его уже в полной мере показывали, какого великого полководца посылало России небо.

Крепость Кольберг не могла долго сопротивляться и 4 декабря 1761 года сдалась. Русские вместе с ней взяли 2903 пленных и 146 пушек. Такая важная победа обещала им новые блестящие успехи в войне с Пруссией, но вдруг все изменилось: в армии было получено известие о кончине императрицы Елизаветы Петровны и вместе с тем приказ нового императора прекратить все военные действия против Прусского короля. 25 декабря, в день Рождества Христова, государыня скончалась от жестоких припадков падучей³⁶⁹ болезни, усилившихся с лета 1761 года. Многие из современников императрицы полагали, что война с Пруссией оказала сильное влияние на ее здоровье. Такая причина очень вероятна, потому что набожная государыня часто во время своих жестоких страданий с горестью сознавалась, что мысль о Прусской войне, стоившей России на протяжении нескольких лет около 300 000 человеческих жизней, тревожила ее сердце. Исполненная самыми благочестивыми намерениями, она переносила с удивительной твердостью свою мучительную болезнь.

Русские называли царствование Елизаветы Петровны счастливым, даже более того, называли это время золотым веком России. И это было справедливо: она царствовала после ужасных лет владычества Бирона и царствовала с материнской любовью к подданным. Кроме того, ее царствование можно было с полным правом назвать счастливым и из-за тех блистательных успехов, которыми всегда заканчивались не только ее дела, но и намерения, и желания. Об удачном завершении важнейших из них уже известно моим читателям из всех наших рассказов о ее царствовании, но сколько было еще таких, которые, не будучи важными, оказали также большое влияние на тогдашнее состояние Русских. Например, она любила науки и изящные искусства и желала, чтобы ее подданные занимались ими, чтобы среди них были люди, которые поощряли бы их к этим занятиям, подавали бы им пример в преодолении трудностей, связанных с ними, и именно в то время при ней появился гений, которому было определено показывать путь обыкновенным людям ко всему изящному, при ней начал творить первый великий поэт России — Ломоносов.

Это блестящее явление было так удивительно и имело такие важные последствия для ученого и литературного мира России, что вы, друзья мои, наверное, не будете досадовать, если мы сделаем небольшое отступление от описания царственной жизни Елизаветы и расскажем несколько подробнее о судьбе этого необыкновенного человека. Впрочем, это и не будет отступлением, так как мы говорили о намерениях и желаниях императрицы, а многие из них были приведены в исполнение Ломоносовым.

Деревне Денисовской, лежащей в нескольких верстах от Холмогор, — маленького городка в Архангельской губернии — принадлежит честь быть местом рождения первого Русского поэта. Его отец, Василий Ломоносов, был простой крестьянин, занимавшийся рыбным промыслом. Правду сказать, Василий был умнее других рыбаков, своих товарищей: однажды он вздумал построить галиот — небольшой корабль, о постройке которого его земляки вовсе не имели понятия. Он сделал это так удачно, что с того времени начал ездить на нем на свой промысел даже до Белого и Северного морей. Эти поездки с каждым годом давали ему все больше и больше надежды нажить со временем порядочное состояние.

В таком положении был умный и деятельный Василий в 1711 году, когда у него родился сын Михаил. Добрый рыбак радовался его рождению, надеясь увидеть в нем наследника своего будущего небольшого богатства, но ошибся: маленький сын рос совсем не наследником ему, и, когда его, десятилетнего, отец взял с собой в одну из своих поездок на ловлю, Михайло стал не по-детски, не по-крестьянски любоваться прекрасным, необозримым видом моря и небес, которые казались такими обыкновенными и его отцу, и всем их спутникам. Многие даже смеялись над мальчиком, когда он молча смотрел целыми часами на тихую поверхность воды, на отражавшиеся в ней облака, на лучи солнца, с таким блеском игравшие в ней. Но малютка еще больше любил то время, когда прелестная картина спокойствия моря изменялась и на его гладкой равнине начинала разыгрываться буря. Как радовался Миша, что увидит теперь и белые волны на море, и светлую молнию в темных тучах, что услышит свист ветра, перекаты грома! И в ударах грома, и в свисте ветра, и в шуме волн ему слышалось что-то особенное, что-то такое, чего он не понимал своим детским, необразованным умом, но что как будто чувствовал душой. Это чувство, развиваясь в нем с каждым годом все больше, превратилось, наконец, в непреодолимое желание узнать ближе чудеса природы, восхищавшие мальчика на его дикой родине, узнать причины и этого вечно стройного движения солнца, и этой неподражаемой красоты небес, возвышаемой в холодных странах прекрасными северными сияниями, и великолепной необозримости морей; наконец, узнать лучше и совершеннее то могущественное Существо, Которое с таким величием создало все эти творения.

Никто в деревне Денисовской и даже в городе Холмогоры не мог удовлетворить это необычное для крестьянского быта желание пламенного сердца молодого Михайлы. Напрасно спрашивал он грамотных людей: один из них, приходской дьячок, научил его только читать; но, умея только читать, многому ли научишься, особенно в таком месте, где и читать-то нечего? Михайло вскоре стал лучшим чтецом за обеднями и заутренями, прочитал в свободные часы все книги, какие были в церкви, и все не был этим доволен и просил у своего учителя каких-нибудь других, светских книг, но, к своему величайшему сожалению, узнал, что на Русском языке трудно найти другие книги, кроме духовных, и что на Латинском языке есть разные книги, а этому языку можно научиться только в Москве, Киеве и Петербурге, где имеются для того училища.

Грустно было Михайле слышать это. И Москва, и Киев, и Петербург находились далеко, очень далеко от Холмогор. А ему хотя бы только взглянуть на редкие книги! Судьба на этот раз была очень благосклонна к нему: в доме одного богатого Холмогорского жителя, Христофора Дудина, он увидел не духовные, а гражданские книги, и его восторг был неописуем. Но как бы вы думали, какие это были книги? Старинная Славянская грамматика и арифметика, напечатанные при Петре Великом для морских учеников! При всем том они показались молодому Ломоносову настолько занимательными, что он выпросил их у Дудина, как драгоценность, и с тех пор читал их беспрерывно и с таким вниманием, что в скором времени выучил наизусть каждую страницу. Но могли ли и эти книги удовлетворить его страсть к ученью? Нет, напротив, те немногие знания, какие он почерпнул из них, воспламенили его еще больше и еще сильнее возбудили в нем желание узнать прославляемый его учителем Латинский язык, на котором писались всякие книги.

Как сладкая мечта, мелькала иногда в голове будущего поэта мысль увидеть счастливую Москву, где были Латинские училища. Но как это сделать? Нельзя было и думать, чтобы отец-крестьянин согласился отпустить своего единственного сына в такую даль и за таким делом, которое казалось ему ненужным и даже пустым. И без того доброму Василию не нравилось вечное занятие сына книгами Дудина, особенно, когда его вторая жена, мачеха Михайлы, с досадой нашептывала ему, что из молодого пасынка не будет ничего путного, что он за книгами часто забывает нужную работу. Как после всего этого подступиться к отцу с просьбой, которой он вовсе не ожидает? Но непреодолимая страсть придала мужество молодому человеку: он решил хотя бы намекнуть о своем путешествии, но с первых же слов отца потерял всю надежду на успех. В этой безнадежности прожил он до семнадцатилетнего возраста. Тут его терпение истощилось, жизнь стала еще грустнее от увеличившейся ненависти мачехи, и доведенный до крайности, но больше, чем прежде, уверенный в своих силах, он решил бежать из родительского дома и пешком дойти до Москвы. Но с какими трудностями был связан этот побег! Надо было найти товарищей, которые бы знали и дорогу в Москву, и саму Москву, потому что Михайло знал обо всем этом так же мало, как пятилетний ребенок. На счастье, к его отцу каждую зиму приезжали Московские торговцы для покупки рыбы. На них-то он и надеялся; их-то с нетерпением ждал целое лето и целую осень 1728 года.

Наконец, настала зима, московцы приехали, закупили все, что им было нужно, и собрались ехать домой. А спустя день после их отъезда в зимнюю холодную ночь пустился за ними и молодой Ломоносов. Горько было ему оставить доброго отца — оставить, как преступнику, без его согласия, без его благословения. Но со временем он надеялся возвратиться к нему с честью, надеялся утешить его старость своими успехами в ученом свете, и эта надежда помогла ему перенести тяжкую минуту разлуки.

Если бы вы знали, друзья мои, сколько трудов, сколько испытаний ожидало молодого беглеца с первых шагов после ухода из родительского дома! Началось с того, что только через целые сутки даже не ходьбы, а почти бега нагнал он Московский обоз уже в семидесяти верстах от Холмогор; потом едва умолил главного приказчика взять его с собой; наконец, вышедши из дома без куска хлеба, без копейки денег, с одним своим богатством — двумя книгами Дудина, — он едва не умер от голода и всю дорогу до Москвы ел то, чем из милости кормили его обозные извозчики и не слишком щедрый их хозяин.

А сколько неприятностей ожидало его в самой Москве! Как часто даже и тогда, когда он стараниями одного доброго монаха уже был помещен учеником в Заиконоспасскую Академию, терпел он голод и всякую нужду! Казенный воспитанник получал в то время алтын³⁷⁰, то есть три копейки³⁷¹ в день. Из этой малой суммы Ломоносов тратил денежку* на хлеб, денежку на квас, а остальное на бумагу и все другие нужные ему вещи. Даже одежду не давали из казны, все ученики получали ее от своих родственников; у Ломоносова же их не было, поэтому он часто ходил в лохмотьях. Но сам юноша не замечал этого, немного смотрел и на великолепие Москвы: во время его ученья классы и книги составляли для него мир, в котором он блаженствовал. И зато как быстры, как велики были его успехи, несмотря на все стеснение, каким тогдашний метод ученья ограничивал эти успехи. Чтобы вы имели понятие об этом, милые мои читатели, стоит рассказать вам только один случай. Ломоносов, будучи в грамматическом классе, скоро выучил все правила этимологии³⁷² Латинского языка и просил позволения учить синтаксис³⁷³. Его учитель, иеромонах³⁷⁴ Конашевский, сделал ему выговор за нетерпение и приказал заниматься одной этимологией. Необыкновенный ученик внешне повиновался, но в то же время тайно и без всякой посторонней помощи учил синтаксис и знал его безошибочно уже к первому экзамену. И что же? Когда он просил проэкзаменовать его по этому предмету, его не только не спросили, но даже наказали за нетерпеливость и непослушание: он просидел двое суток в темной комнате и с тех пор скрывал от своих неумолимых учителей то, что знал сверх того, что они приказывали.

Место, где находился дом Ломоносова в деревне Денисовке. Гравюра 1840 г.

За шесть лет такого медленного ученья он изучил все, что знали его наставники, и особенно Латинский и Греческий языки, и знал их так хорошо, что даже иногда писал на них стихи. В 1735 году в Петербургскую Академию наук требовали из Заиконоспасской несколько отличных семинаристов³⁷⁵ для продолжения курса физики и математики у Петербургских профессоров. Первый выбор без всякого сомнения пал на Ломоносова, и кто опишет его восторг, когда он узнал об этом! Курсы обучения в Заиконоспасском монастыре и в Киевской духовной академии были уже давно им кончены, и посреди этой бездейственности, мучительной для гения, он вдруг, в соответствии с его собственными заслугами, удостаивался чести учиться у самых умнейших во всей России людей!

То же неутомимое прилежание, которым он славился в Московской Академии, до такой степени отличало его и в Петербургской, что через некоторое время он был послан на казенный счет в Германию усовершенствоваться в философии, химии и горном деле: эти три науки были его любимыми предметами. В городе Марбурге у знаменитого профессора Вольфа началось новое образование первого Русского ученого, великие способности которого стали вскоре известны Немецким профессорам. Он провел в Германии несколько лет, и здесь-то в 1738 году открылось в полной мере его поэтическое дарование: он написал Русские стихи на славную победу графа Миниха при Хотине во время продолжавшейся тогда войны с Турцией. Надо сказать вам, читатели мои, что написать в то время стихи значило совсем не то, что сейчас: тогда Русский язык еще не был настолько развит, чтобы можно было использовать разные размеры стихосложения, и если кто-нибудь из ученых людей отваживался быть поэтом, то стихи его представляли собой просто набранные строки, без правильного размера слогов, совершенно необходимого в любом стихотворении. Ломоносов первый показал это своим соотечественникам, и его стихи на взятие Хотина были удивительным, неслыханным произведением того времени. Зато сколько же шума наделали они не только среди ученых и литераторов, но даже и при дворе! Императрица Анна Иоанновна получила их от президента Академии наук, барона Корфа, с гордостью представлявшего государыне удивительное произведение ученика Академии.

Императрица восхищалась ими, приказала отпечатать несколько экземпляров и раздала их своим самым приближенным особам на одном из пышных собраний двора. Но поэт ничего не знал о своем торжестве: он жил в это время в Германии, и уже не в прежнем счастливом положении, которое давало ему изучение наук, а жил в бедности, которую навлек на себя знакомством с некоторыми из Немецких студентов и ранней женитьбой на молодой девушке, хотя и очень доброй и умной, но не имевшей никакого состояния. Бедность его вскоре достигла такой степени, что он должен был оставить в Германии и все свои ученые занятия, и свою жену и бежать от долгов в Россию. Дорогой он едва не был завербован в число Прусских гусар³⁷⁶, но успел счастливо убежать от них и достиг, наконец, Петербурга в первый год царствования императрицы Елизаветы. Только эта государыня, отличавшаяся просвещенным умом и прекрасным вкусом, оценила в полной мере гений своего великого подданного и устроила его судьбу.

Но здесь надо отдать справедливость и тем достойным лицам в нашей истории, которые представили императрице и молодого поэта, и его жалкое положение. Это были вельможи, всегда отличавшиеся любовью к наукам и искусствам, — Шуваловы. Их покровительству был обязан Ломоносов и тем, что его необыкновенный ум и обширная ученость были узнаны и признаны, и тем, что легкие проступки его молодости были забыты, и тем, что его враги, эти неизбежные спутники дарований, стали меньше вредить ему, одним словом, был обязан им совершенно новой жизнью. Получив место адъюнкта³⁷⁷, потом профессора Академии, он имел уже достаточное жалованье, чтобы существовать без нужды не только одному, но даже и с женой, вскоре вызванной им из Германии. Кроме того, он получал часто богатые подарки за прекрасные стихи, которые писал по поводу разных случаев, чаще всего по просьбе своих благодетелей, Шуваловых.

Не хотите ли прочитать, как другой поэт — Александр Пушкин — описал в четырех строках судьбу и гений Ломоносова?

Но продолжительность нашего отступления напоминает, что пора нам расстаться с нашим первым поэтом. Однако прежде, чем мы сделаем это, надо рассказать вам один из прекраснейших дней его жизни. Это был день представления его императрице Елизавете, которая желала видеть поэта, чтобы лично благодарить за одно из лучших его сочинений — «Похвальное слово ей, сказанное на торжественном собрании Академии 1749 года».

В первую минуту, когда Шувалов объявил Ломоносову об этом милостивом желании, его сердце затрепетало от радости: оно так давно было исполнено живейшей благодарностью к высокой покровительнице, так давно мечтало о счастье лично перед ней излить эту пламенную благодарность. Невозможно описать, что чувствовал он, сидя в карете вместе с добрым Шуваловым и несясь по дороге к Царскому Селу, где государыня проводила в этот год лето. Как ни блистательно сияла золотая кровля нового Царскосельского дворца, недавно построенного императрицей, как ни великолепно было все, окружавшее это истинно царское жилище Елизаветы, но Ломоносов не мог ничем восхищаться, ни о чем думать, а весь был погружен в одно чувство: в счастье представиться государыне. Поэтому малое впечатление произвели на него и бесчисленные богатства, украшавшие пышные комнаты, по которым он шел до той, где, наконец, увидел царицу Севера! Прекрасна и величественна явилась она поэту! С благоговением устремил он свои восхищенные взоры на это прелестное лицо дочери могущественного, великого гения России. Как будто пораженный каким-то очарованием, Ломоносов стоял безмолвен, неподвижен, а между тем императрица уже оставила работу, которой занималась, и с привлекательной любезностью, которая была ее отличительной чертой, сказала: «Я в долгу у вас, господин Ломоносов. Вы так хорошо умеете хвалить меня, а я еще ни разу не поблагодарила вас за это. Примите же теперь мое благоволение». И с этими словами приветливая государыня подала ему руку.

Ломоносов в неизъяснимом восторге упал на колени и едва мог выразить свою глубокую благодарность: его сердце было слишком полно, а это всегда мешает красноречию. Елизавета понимала его чувства и, продолжая милостиво разговаривать с ним, с участием расспрашивала о его жене и дочери, и незабываемый для поэта разговор кончился такой царской милостью, какую он не мог и представить: государыня подарила ему поместье близ Петербурга, на берегу Финского залива. Оно называлось Коровалдай.

Осчастливленный таким лестным отношением, Ломоносов с этого времени с новым жаром принялся за свои многочисленные труды и в Академии, и выполняя те поручения, какие часто давал ему знаменитый покровитель наук и художеств Шувалов. Так, в 1754 году он просил его разработать план университета в Москве, и к 1755 году это высшее учебное заведение, этот памятник просвещенной государыни и двух главных участников его учреждения — Шувалова и Ломоносова — уже было открыто. Это событие, столь важное для будущего просвещения России, наполнило радостью сердце поэта.

Но, несмотря на все счастье, которым, казалось, наслаждался Ломоносов, у него было много дней, самых горестных, самых тяжелых для сердца! Это были дни, когда много он терпел от проявления злобы людей, ненавидевших его за дарование, так возвышавшее его над ними. К числу таких, к несчастью, принадлежали даже некоторые члены Академии и более всех ее секретарь, Тредиаковский. Воображая себя тоже поэтом, он писал самые дурные стихи того времени, но все-таки их читали и даже иногда признавали хорошими, как вдруг появился Ломоносов со своей правильной, звучной поэзией, и на стихи Тредиаковского посыпались насмешки. Он возненавидел нового поэта, и эта ненависть наделала много вреда Ломоносову, потому что Тредиаковский, будучи секретарем Академии, имел влияние на ее членов и нередко настраивал их против Ломоносова.

Но величайшее зло состояло в том, что пламенное сердце поэта было слишком чувствительно к незаслуженным оскорблениям и неприятным последствиям разногласия между академиками, которые чрезвычайно вредили распространению просвещения в России, просвещения, столь дорогого для Ломоносова. Досадуя на это, он чувствовал такое огорчение, в котором его не могли утешить благородные защитники, Шуваловы. Как часто с истинной печалью он говорил им: «Ах! Как много мог бы я сделать в звании профессора и члена Академии, и как мало мои товарищи дают мне возможности делать!» Знаменитые покровители утешали его, как могли, и иногда помогали в трудную минуту, а когда нельзя было помочь, советовали иметь больше терпения и ждать какое-то время.

Кроме обширных успехов, которых добился этот необыкновенный человек во всех областях наук, царствование Елизаветы Петровны отличалось счастливым стечением обстоятельств и в других сферах жизни.

При ней появился первый истинно Русский театр: несколько человек самого простого звания, но с редкими дарованиями объединились в Ярославле и без всякого обучения, по одной собственной воле играли разные пьесы. Удачные представления подали мысль одному из них, купеческому сыну Феодору Волкову, сделать домашний театр и показывать за деньги представления для всех жителей Ярославля. Так начинался первый вольный Русский театр. Слух о дарованиях новых актеров вскоре дошел до императрицы, и она пожелала видеть их. Вся труппа была привезена в Петербург и до того восхитила своими представлениями высокую покровительницу изящных искусств, что в 1756 году был образован придворный Русский театр, а счастливые Ярославцы заняли в нем места лучших актеров. Из них впоследствии прославился знаменитый трагик Дмитриевский. Директором этого театра был Александр Петрович Сумароков, сочинявший первые Русские трагедии и комедии. Делая во всем быстрые успехи, наши соотечественники уже имели в это время и периодическое издание, или журнал. Он назывался «Ежемесячные сочинения» и издавался академиком Миллером.

К счастливейшим событиям царствования Елизаветы принадлежит увеличение нашего Отечества за счет целой новой области, известной под названием Новороссийской. Вот как появилась она на юге нашего Отечества. В грозное правление императрицы Анны и герцога Бирона множество Русских семейств бежало за границу. При Елизавете же, кроткой и милосердной, все они возвратились, и даже вслед за ними пришли в Россию и многие иностранцы, в особенности Сербы — народ, происходивший так же, как и Русские, от Славянского племени. Наше правительство поселило их в степях южной России и назвало Новороссиянами.

Итак, все сияло счастьем, все было увенчано успехом на протяжении двадцатилетнего царствования Елизаветы. В то время, как ее генералы удачно побеждали героя Фридриха, считавшегося всеми непобедимым, она украшала свою северную столицу с царским великолепием, всегда любимым ею. Можно и теперь видеть памятники ее прекрасного и пышного вкуса. Это дворцы Зимний и Царскосельский, морской собор святого Николая в той части Петербурга, которая называется Коломной, Воскресенский девичий монастырь на берегах Невы. Мои читатели не найдут Воскресенского монастыря, потому что мы называем его теперь Смольным. Его не достроили при Елизавете Петровне, и примечателен он был в то время только причиной, которая подала государыне мысль построить его: это было ее намерение передать правление великому князю Петру Федоровичу и окончить свои дни в монастыре — намерение, о котором она говорила через четыре года после своего вступления на престол и которое потом изменилось.

Богатство двора при императрице Елизавете и ее пышные праздники приводят в удивление всех, кто знает придворные записки того времени. Кроме воскресных собраний у императрицы, в ее дворце давались два раза в неделю маскарады. Один из этих маскарадов устраивался для придворных и других знатных особ, количество которых было свыше двухсот человек. На другом же маскараде, где позволено было быть всем, число гостей часто доходило до восьмисот человек. Однако государыне, любившей веселые шутки, вздумалось, чтобы на одном из придворных маскарадов все мужчины были одеты в женскую одежду, а все женщины — в мужскую одежду. И в этом странном переодетом виде она сама была прелестнее всех: мужской наряд чрезвычайно шел к ее величественному росту. Она часто надевала также охотничье платье, потому что любила охоту и искусно стреляла из ружья. Это увеселение нравилось многим нашим государям. Императрица Анна Иоанновна была также очень искусна в стрельбе и летом 1740 года во время своего пребывания в Петергофе застрелила множество диких коз, зайцев и уток. Даже великая княгиня Екатерина Алексеевна любила охоту и часто занималась ею в первые годы своего пребывания в России. Но она делала это, отправляясь в Ораниенбаумский лес с одним старым егерем³⁷⁹ и охотничьей собакой. Императрица же Елизавета Петровна соединяла и с этим увеселением пышность, везде сопровождавшую ее, и из записок того времени можно видеть, что дни, проведенные ею на охоте, были похожи на великолепные праздники. Особенно примечательным было 4 октября 1751 года, когда охота проходила в Красном Селе, и одни охотничьи платья для особ, участвовавших в ней, стоили более 20 000 рублей.

Но несмотря на эту склонность к веселью и блеску, Елизавета Петровна отличалась редким благочестием. Празднование всякого счастливого происшествия ее царствования начиналось всегда приношением благодарственных молитв Богу, и иногда в церквах оставались даже памятники этой благодарности: так, из серебра, в первый раз полученного при ней из Русских рудников, была сделана рака³⁸⁰, в которой почивают мощи³⁸¹ святого Александра Невского. И в числе благословений, всегда ниспосылаемых Богом благочестивым душам, было одно, наполнившее величайшей радостью не только сердце набожной государыни, но и всех ее подданных: это было открытие в 1756 году мощей нового чудотворца святителя Димитрия Ростовского, жившего во времена Петра Великого.

Император Петр III 1762 год

Чрезвычайны были изменения, произошедшие в России с восшествием на престол Петра III: новый император, казалось, всем отличался от покойной императрицы. Мои читатели уже слышали о его мире с жестоким врагом Елизаветы, Фридрихом II. Но это было еще не все; вслед за известием о мире, которое еще не могло назваться дурным, а, напротив, могло обрадовать многих, Русские услышали вести вовсе не радостные: все рассказывали друг другу, что государь хвалит и награждает только иностранцев; что, не доверяя своим подданным, он окружил себя, вместо гвардии, отрядом Голштинцев, выписанных из его Отечества (корпус Голштинцев, состоящий из 3000 человек, был выписан из Германии спустя несколько лет после приезда принца. Это было любимое войско Петра III. Оно всегда стояло на квартирах там, где великий князь проводил большую часть своего времени: в Ораниенбауме). Наконец, что весь Русский народ стал будто бы подвластен Прусскому королю, потому что Петр Федорович так предан ему, что малейшие желания его считает священными.

Сначала все считали такие слухи несправедливыми, считали выдумками врагов императора, но вскоре должны были поверить им. Да и кто бы не поверил? Все доказывало справедливость рассказчиков: и Русские солдаты, одетые по приказанию императора в новые мундиры, точно такие, какие были у Прусских солдат, и удовольствие, с которым император вводил все эти перемены, и его радость при получении от Фридриха чина генерал-лейтенанта его службы, и, наконец, торжественное объявление о том, что недавно заключенный мир уже нарушен, и Русское войско, сражавшееся в Германии против Фридриха, должно было идти теперь на его врагов. Вместе с печальной вестью об этой новой войне Петр Федорович объявил своим подданным и о том, что он сам будет командовать своей армией, что сам отправится с ней в Германию, прежде чем будет короноваться. Последнее известие огорчило Русских больше всего: из-за своей набожности они находили в одном этом случае столько причин для обвинения императора, что в их сердце погасла последняя искра привязанности к наследнику Елизаветы. С тех пор они начали забывать даже то добро, которое он сделал для них в первые дни своего восшествия на престол и которое состояло в больших преимуществах, данных дворянству, и в уничтожении страшной для всех Тайной канцелярии — такого присутственного места, где рассматривались дела по разным доносам и особенно по тем, которые были известны под названием «Слово и дело государево»*.

Это были два важных благих дела Петра Федоровича для своего народа, но их тогда не оценили в полной мере — так велико было общее неудовольствие! Вскоре оно достигло высочайшей степени: все узнали, что Петр не оценил по достоинству прекрасные качества своей супруги, что она страдала от его невнимания, от оскорблений, какие причиняли ей приближенные к императору. Приверженцы Екатерины узнали даже и то, что Петр Федорович имеет тайное намерение развестись с ней. Такое ужасное известие встревожило всех, кто умел чувствовать в нашем Отечестве. Холодность императора к единственному сыну и наследнику, восьмилетнему великому князю Павлу Петровичу, довела до крайней степени приверженцев Екатерины и заставила их решиться на любые жертвы, чтобы спасти ее. Эта решительность казалась им необходимой, потому что Петр приказал арестовать свою супругу. До ареста, правда, дело не дошло, однако после этого Екатерина поняла, что ей необходимо искать защиту у народа и преданных вельмож и военных. Она дала согласие на переворот.

В то время, как в Петербурге все с единодушным восторгом присягали императрице, Петр Федорович, ничего не зная об этом, находился, как обычно, в своем любимом загородном дворце Ораниенбауме и размышлял о том важном происшествии, которое по его приказанию должно было совершиться на другой день. Вдруг он узнает новость совершенно противоположную! Не имея особенной смелости в характере, он, чрезвычайно расстроенный, выслушал все подробности о ней и не только не изъявил желания противиться тому, что уже произошло в Петербурге, но на другой день сам написал письмо императрице, в котором отказался навсегда от Русского престола, изъявляя желание уехать в свое Голштинское герцогство. Вероятно, это желание было бы исполнено, но Петр III вскоре — 6 июля 1762 года — скончался.

«Просвещенный век» Екатерины II *1762–1796 годы*

Первые пять лет царствования Екатерины II от 1762 до 1767 года

Мои читатели, наверное, с большим любопытством ожидали описания того времени, когда Екатерина стала обладательницей нашего обширного государства. Это время так же замечательно, как и эпоха царствования Петра I. С восшествием на престол Екатерины II наше Отечество озарилось новым блеском счастья и славы. В те далекие времена Екатерина, наверное, была бы названа богиней. Послушайте, что сделала она в первое пятилетие своего правления.

Одно из первых императорских приказаний Екатерины касалось того, что уже сделал ее супруг: это было подтверждение приказания об уничтожении Тайной канцелярии. Ее кроткая душа приходила в ужас при мысли о страданиях, каким подвергались и невинные, и виновные на таком судилище, где все предоставлено было воле судей, часто жестоких или даже пристрастных.

Екатерина спешила обратить свое основное внимание на правосудие, поэтому сенат, образованный Петром Великим, как верховное место для отправления правосудия был преобразован. Екатерина разделила его на департаменты³⁸² и старалась внушить каждому сенатору, что основной их обязанностью является непоколебимое соблюдение справедливости.

Успокоив свою душу в отношении того, кому назначено Небом управлять судьбой народов, императрица начала думать о другом важном государственном деле.

Суть его состояла вот в чем. Вам известно из наших рассказов, как набожны были всегда Русские люди, как велико было их усердие к Богу. Многие богатые бояре и помещики, а в древнейшие времена даже великие князья считали непременным долгом христианина оставлять монастырям после смерти большие суммы денег на поминовение своей души. Владельцы крестьян и земель предназначали нередко для этого не только доходы с целых деревень, но даже и сами эти деревни со всеми живущими в них людьми отдавали в вечное владение церквам и монастырям. Таким образом, монастыри с каждым годом или, вернее сказать, со смертью каждого богатого человека получали новые приобретения, а богатства, им принадлежавшие, были так велики, что одних монастырских крестьян насчитывалось более 900 000 душ. Правда, некоторые обители отдавали свои сокровища на помощь Отечеству во времена его бедствий, но, вообще говоря, зачем нужны были богатства людям, отказавшимся от всякого излишества? Екатерина сумела с таким неподдельным красноречием поставить этот вопрос перед монашеством, что убедила его в необходимости пожертвовать Отечеству церковные имения, и монахи с готовностью, делающей честь их усердию и бескорыстным чувствам, согласились на эту жертву. Таким образом, все монастырские крестьяне стали принадлежать государству. Они поступили в распоряжение специально учрежденной Коллегии экономии и получили название экономических крестьян. Таким образом, был увеличен доход государства на несколько миллионов рублей. Большую часть этих денег государыня использовала на заведение инвалидных домов, богаделен³⁸³, больниц, а также на улучшение и новое устройство духовных училищ.

Вскоре Екатерина нашла новое средство, чтобы увеличить доходы государства и улучшить состояние многих его областей. Вы знаете, как обширны его территории, сколько незаселенных, необработанных земель, ожидающих только старательных жителей, чтобы стать плодоносными. И вот государыня предлагает некоторым жителям Германии такие выгодные условия для их переселения в Россию, что они соглашаются оставить свое Отечество. Им отводят обширные пространства земли в разных наших губерниях, особенно в южных, и через несколько лет необитаемые, дикие пустыни превращаются в богатые селения. Все это способствует тому, что появляются новые охотники ехать из Германии в Россию, и они уже посылают депутатов к императрице с просьбой о принятии их в число ее подданных. К таким поселенцам принадлежат гернгутеры, или общество евангелических братьев³⁸⁴, получившее от Екатерины в свое владение прекрасную степь в Саратовской губернии на берегу Волги, недалеко от города Царицын³⁸⁵. Несколько колоний появилось и около Петербурга.

В 1330 г. Иоанн Калита перенес монастырь в Кремль на Боровицкий холм. А в XV в. в связи с развернувшимся в Кремле строительством его перенесли на берег Москвы-реки и в 1491 г. заложили собор в несть Преображения Господня. Со времени основания Новоспасский монастырь стал родовой усыпальницей знатных боярских родов и, в первую очередь, рода бояр Романовых. При первом Русском государе из рода Романовых — Михаиле Федоровиче — монастырь превращается в настоящую крепость. В царствование Алексея Михайловича в монастырь был принесен чудотворный Нерукотворный образ Христа Спасителя. Екатерининские церковные реформы коснулись и Новоспасского монастыря, который так же, как и другие, был лишен своих владений в 1764 г.

Проявляя таким образом заботу о своем собственном народе и о чужестранцах, думая постоянно о счастье своих подданных, Екатерина в 1766 году — не долее как через четыре года после своего восшествия на престол — удивила не только Россию, но даже и Европу делом, которое одно уже могло обессмертить ее дорогое для нас имя.

Императрица часто и долго размышляла о важности своего предназначения управлять судьбой миллионов людей и о том, как лучше исполнить свои священные обязанности. Следствием этих размышлений была мысль о необходимости принятия новых законов для управления государством, о таких законах, которые соответствовали бы духу, нравам и обычаям каждого народа, живущего в ее обширном царстве. Это намерение казалось ей легковыполнимым. В ее гениальной голове тотчас появился план: от каждого народа, или от каждой народности, населяющей Россию, приедут в Москву депутаты. Каждый из них привезет с собой подробные сведения о нуждах своей области и выскажет свои предложения о том, как лучше управлять ею. Из этих многочисленных депутатов образуют комиссию, все члены которой будут разрабатывать методы приведения в исполнение благодетельного намерения государыни. В помощь им в этом важном деле Екатерина написала книгу, удивившую Европу, — написала Наказ.

В этом сочинении она обращается к своим подданным, как нежная мать к детям, говорит о счастье и о том, как его достигнуть, о разных способах правления и в особенности о монархическом — как о самом близком к их Отечеству; представляет им самодержавного государя как истинного отца многочисленного семейства и доказывает это своим прекрасным примером. «Лучше простить десять виновных, нежели наказать одного невинного», — вот ее слова в этом важном месте Наказа! Наконец, дав наставления комиссии по всем сферам государственного управления, Екатерина заканчивает свою книгу следующими словами: «Сохрани Боже, чтобы по совершении сего законодательства какой-нибудь народ был счастливее Русского!»

В истории всех времен нет другого такого примера, чтобы какой-нибудь правитель народа разработал план для написания законов. Екатерина сделала еще больше: когда съехавшиеся со всех концов России депутаты не удовлетворили в полной мере ее требованиям и в течение семи лет трудов и рассуждений не могли прийти к согласию в таком важном вопросе, который им было поручено решить, государыня пришла к необходимости приступить самой к написанию законов и сделала это. Все, что ею написано в этом отношении, было так превосходно, что Фридрих II написал о ней в послании к одному Французскому писателю следующие строки: «Еще не было ни одной женщины-законодательницы. Императрице Екатерине принадлежит эта слава, в полной мере ею заслуженная».

Таковы были дела новой Русской государыни внутри ее царства. Посмотрим теперь, в каких отношениях она была с другими Европейскими государствами. Большинство из них при вступлении Екатерины на престол были еще заняты войной с Пруссией. Особенно Австрия, Франция и Саксония не хотели слышать о мире, хотя Фридрих II почти беспрерывно одерживал над ними победы. Все неприятели этого воинственного короля ожидали, что Екатерина также возобновит с ними войну, прекращенную было ее супругом. Но проницательная государыня понимала лучше других Фридриха и против всех ожиданий вместо войны заключила с ним дружественный союз. Такая развязка удивила всех и принесла спокойствие странам, опустошенным продолжительной войной: неприятели начали смотреть на Пруссию другими глазами с тех пор, как она стала союзницей сильной России и скорее, чем можно было ожидать, согласилась на мир, заключенный в Губертсбурге.

В то время как государства, помирившиеся с Фридрихом, с завистью смотрели на возрастающее могущество России, Екатерина обратила свое особое внимание на Польшу. Сильно расстроенное положение этого жалкого государства не поправлялось. Поляки, с шумом избирая своих королей, не успокаивались во время их царствования. Это несчастное право выбирать, предоставленное им королем Сигизмундом II, было причиной всех беспорядков. С каждым новым царствованием Поляки все меньше и меньше уважали своих выбранных государей. С каждым новым царствованием вельможи своими условиями стесняли королевскую власть и увеличивали свою собственную, так что, наконец, правление в Польше стало почти республиканским или, лучше сказать, таким, где каждый делал, что хотел. Такое состояние, предвещающее близкое падение государства, могло нарушить спокойствие и других, соседних с ним земель. Смерть Августа III увеличила опасность положения в Польше: избрание нового короля происходило в этот раз в сопровождении доселе небывалых беспорядков. Поляки вели себя как настоящие мятежники и тем самым заставили иностранных государей вмешаться в их ссоры, доходившие уже до кровопролития.

Франция, больше всех недовольная влиянием Екатерины на Европейские дела, спешила доказать свою значимость в Европе и готовилась раньше всех принять участие в Польских событиях. Но Екатерина и Фридрих опередили искусных политиков и приостановили осуществление всех их намерений: зная, что участие Франции непременно повлечет за собой новую войну с Польшей, а может быть, и с ее соседями, они заключили оборонительный союз, то есть условились помогать друг другу в случае войны. Кроме того, Прусский король предоставил России как государству, бывшему всегда в близких отношениях с родственной ему Польшей, главную возможность помочь ей выйти из этого положения. Франция, явно слабее этих двух могущественных союзников, вынуждена была оставить свое гордое намерение усмирить Поляков и, досадуя, уступила эту честь Русской императрице.

Екатерина, чувствуя важность дела, уделила ему много внимания и, долго размышляя о положении Польши, решила, что лучшим средством ее успокоения было бы избрание королем именно Поляка, а не кого-либо из иностранных принцев, как то было прежде. Мудрая государыня обратилась со своим предложением к Польскому сейму³⁸⁶. Своевольное собрание сначала оскорбилось этим предложением, называло его нарушением их народной свободы, но потом, получив известие о приближении Русских войск, согласилось со справедливым мнением Екатерины и присягнуло на верность тому, кого она сама признала достойным Польской короны — достойному по своему образованию и душевным качествам Поляку — Станиславу Августу, графу Понятовскому.

Ни одно иностранное государство не спорило с волей Екатерины, и молчание главнейших из них — Австрии, Франции, Турции и Англии — одобрило избрание Станислава. Это избрание, вероятно, вернуло бы Польше ее прежнее счастье. Но беспокойный дух Поляков увлекал их к погибели: новый порядок в Отечестве не понравился им, потому что был привнесен Россией. Общее неудовольствие увеличивалось из-за споров, произошедших тогда в этом государстве между католиками и людьми, принадлежавшими к другим вероисповеданиям. И Сейм, радуясь случаю затеять новые беспорядки, объявил о приказании преследовать и лишать чести и гражданской жизни всех несогласных с правилами католической веры. Можно представить себе, сколько новых бедствий должно было принести такое приказание и какой ужасной участи могли подвергнуться те несчастные, которых велено было преследовать! Поляки называли их диссидентами³⁸⁷. Они состояли из людей разных вероисповеданий, и в особенности — из Греческих христиан. Это и было главной причиной нападения на них: Поляки думали досадить тем самым Русской императрице. Но и на этот раз судьба вынудила их покориться ей: диссиденты прибегли к покровительству Екатерины, и она вступилась за обиженных.

Убедить упрямых Поляков всегда было трудным делом: они отвечали отказом на все кроткие и миролюбивые предложения Екатерины возвратить диссидентам их права и только тогда согласились с ее требованиями, когда и диссиденты, и защищавший их Станислав вышли из терпения и, надеясь на помощь России, решились силой остановить несправедливость, а Русское войско получило приказание государыни идти к границам Польши.

Таким образом, Екатерина второй раз утвердила Станислава на Польском престоле, во второй раз заставила Поляков повиноваться себе, во второй раз своим могуществом вызвала сильное неудовольствие Франции, привыкшей распоряжаться Польскими делами.

Вот каковы были дела Екатерины в первые пять лет ее царствования!

Первая турецкая война и первое разделение Польши от 1767 до 1772 года

Турция раньше всех выказала свое неудовольствие Екатерине, хотя этого и нельзя было ожидать от нее. Правда, султан Мустафа III не сам вздумал сделать это; нет, такая смелая мысль не появилась бы в его уме, если бы не внушения Франции: не имея у себя сил действовать против России, она старалась тайно вооружать против нее государей других земель. Мустафа первый согласился с ее хитрыми убеждениями и объявил Екатерине, что он намерен защищать Поляков и требует, чтобы Русские вывели свои войска из Польши и не вмешивались в ее дела. Такое требование от государства, несколько раз испытавшего на себе силу и могущество России, было очень дерзко; чтобы ощутимее наказать султана, Екатерина не обратила ни малейшего внимания на его слова и продолжала по-прежнему действовать в Польше, где беспокойные Поляки стали еще своевольнее с тех пор, как узнали о заступничестве Турции. В одном из их городов, Боре, даже открыто появилась сильная партия мятежников, называвшая себя конфедерацией³⁸⁸, от слова confederation, союз, и готовившаяся действовать против России и избранного ею короля Станислава.

Ужасно было состояние Польши в это время. Конфедераты, то есть члены конфедерации, были по большей части людьми очень пылкими, необузданными, можно сказать, даже отчаянными, решившимися действовать против могущественной государыни и власти своего короля. Они поступали так несправедливо и так жестоко с диссидентами и со всеми приверженцами законной власти Станислава, что Екатерина считала своим долгом покровительствовать этим несчастным. Ее войска защищали их и тогда, когда ее собственное государство нуждалось в защите. Турецкий султан, попадая все больше и больше под влияние Франции, выполнил свои угрозы и объявил решительно войну России. Это объявление сопровождалось поступком истинно Турецким: Русский посланник в Константинополе, Обрезков, был заключен там в государственную темницу, известную под названием Семибашенного замка. Кроме того, по приказанию султана среди Константинопольской черни распускались разные слухи против русских, до того взволновавшие ее, что она бросилась на всех христиан и не только грабила, но даже и убивала их, а Крымские татары в то же самое время и также по наущению Турции совершили набег на нашу Новороссийскую область.

Такие оскорбления вызвали ответное негодование Екатерины и заставили ее, несмотря на все отвращение к пролитию крови, начать войну, на которую, можно сказать, ее вынудили. Готовясь к этой войне, императрица предвидела все трудности, с ней связанные в то время, когда часть войска должна была сражаться в Польше с конфедератами. В таком важном случае все зависело от правильного выбора главнокомандующего, и взоры Екатерины обратились к двум генералам: князю Александу Михайловичу Голицыну и графу Петру Александровичу Румянцеву. Зная о том, как они проявили себя во время прошедшей войны с Пруссией, проницательная государыня как будто предугадала победы, ожидавшие в Турции ее войско, и уже думала о награждении храбрых. Улавливая малейшие чувства и настроения человека, она умела влиять на него с неподражаемым искусством. Доказательством этого служит учреждение ордена святого великомученика Георгия³⁸⁹: он был учрежден государыней перед самым выступлением войска в поход.

Высокое уважение и почет, сопутствующие получению нового ордена, вызывали пылкое желание заслужить его; но эта награда предназначалась только тем воинам, которые будут отличаться самой бесстрашной храбростью на поле сражения. Сколько новых героев, стремящихся получить от беспредельно любимой государыни новое, знаменитое отличие, могло еще появиться среди Русских воинов!

Командующий первой армией, князь Голицын, начал свои действия в Молдавии с того, что взял Турецкие города Хотин и Яссы, но потом был отозван ко двору, и его место занял главнокомандующий второй армией, граф Румянцев.

Наверное, многие мои читатели видели высокую колонну, так стройно и красиво возвышающуюся на площади Васильевского острова, между академией Художеств и Первым Кадетским корпусом, в котором воспитывался граф П.А. Румянцев. Если вы внимательно рассматривали эту колонну, то, наверное, видели, что золотые буквы на ней составляют только два небольших слова: «Румянцева победам». Но сколько Русской славы кроется за ними! Не имея возможности описать в нашем коротком рассказе всю жизнь знаменитого Румянцева, обратим свое внимание хотя бы на главнейшие победы этого славного полководца, на победы, сделавшие его имя бессмертным. Их было две, и обе были одержаны в окрестностях тех мест, где некогда жестоко страдал Петр в день заключения Прутского мира. Первая победа была одержана при речке Ларге 8 июля 1770 года после восьмичасового сражения с войском, гораздо многочисленнее Русского войска и находившегося под командованием трех пашей и Крымского хана.

В результате этой победы Румянцеву достались весь Турецкий лагерь, оставленный убежавшим неприятелем, тридцать три медные пушки, множество пленников, знамен, припасов и военных снарядов. Здесь орден святого Георгия в первый раз украсил грудь бесстрашных воинов Екатерины. С нетерпением они ожидали его получения, с горделивой радостью надели. Они имели полное право гордиться: их победа удивила Европу, и при всем том она была только предвестницей другой знаменитой победы, одержанной Румянцевым через две недели потом после первой — 21 июля, при речке Кагуле.

Если бы это случилось не в новейшие времена и не подтверждалось вернейшими доказательствами, все считали бы ее выдумкой, далекой от истины! Вообразите только: семнадцать тысяч Русских победили сто пятьдесят тысяч Турок и сто тысяч Татар, зашедших к ним с тыла! Генералы, разделившие с Румянцевым славу этой победы, участвовали в сражении при Ларге: принц Брауншвейгский, князь Репнин, Боур, Потемкин, Гудович, Племянников и Олиц; но минута победы принадлежала одному Румянцеву. И вот каким образом: когда к концу сражения главнокомандующий Турецкой армией послал 10 000 янычар³⁹⁰ подкрепить слабеющих с каждой минутой Турок и эти необузданные, жестокие воины, выскочив вдруг из закрывавшей их лощины, бросились со страшным криком, с саблями и кинжалами на Русское войско, оно смешалось и три полка побежали… Увидев это, Румянцев сказал окружавшим его офицерам: «Теперь дошло дело до нас!» — и с быстротой молнии бросился навстречу бегущим. Одно восклицание героя остановило их. «Стой, ребята!» — воскликнул Румянцев, и полки остановились как будто по какой-то волшебной силе, и воины вспомнили свой долг! В ту же минуту они снова повернули на неприятеля, и угрызения совести, желание смыть стыд за свое бегство в глазах любимого главнокомандующего заставили их с невероятной храбростью разбить корпус янычар, а главнокомандующий Турок, визирь, увидев своих лучших защитников почти уничтоженными, обратился в бегство, а за ним — и вся армия. Русские долго гнались за ними, и несчастные Турки, не успевшие спастись от штыков, погибли в Дунае, через который должны были переплыть. Весь лагерь с драгоценностями визиря, сто сорок пушек, шестьдесят знамен, две тысячи пленных были наградой победителям прежде, чем они получили радостную награду — благоволение императрицы и те бесчисленные отличия, которыми она любила их осыпать за заслуги и преданность Отечеству.

Кагульская победа открыла целый ряд других побед Русского войска. Вскоре после донесения Румянцева о результатах знаменитого сражения государыня начала постоянно получать новые известия, каждое из которых увеличивало ее справедливое торжество над врагами, старавшимися вредить России. В августе генерал Вейсман овладел Турецкой крепостью Исакчей; граф Панин взял знаменитый город Бендеры; генерал Тотлебен на Кавказе — крепости Мериполь и Багдад. Кроме того, Грузинский царь Ираклий, бывший данником Турок, отказался от них и перешел со всем своим войском на сторону Русских. Другая Кавказская область — Имеретия³⁹¹ — также просила Россию о покровительстве. Одним словом, судьба, казалось, нарочно устроила так, чтобы показать могущество Екатерины и слабость Турок. Но ни одна из побед Русских воинов не произвела такого сильного впечатления на Турок, как одержанная Кагульская победа. Она заслуживает подробнейшего рассказа.

Екатерина, отправляя в начале войны с Турцией свое сухопутное войско к северным границам неприятеля, одновременно с ним отправила к южным границам свои морские силы из Кронштадта и Архангельска. Объединенный флот двух портов в первый раз совершил тогда важное путешествие от Белого и Балтийского морей до Средиземного моря. Торжественно прошел он мимо коварной Франции, еще торжественнее вступил в воды Архипелага³⁹²: там Русских воинов ждали как своих спасителей слабые потомки могущественных Греков, жившие под жестокой властью своих покровителей и многого ожидавшие от этой войны Турок с их единоверцами. Русские корабли, которыми командовали два адмирала — Спиридов и Эльфинстон, подчинялись одному из первых генералов Екатерины — графу Алексею Григорьевичу Орлову. Подойдя к берегам Морей, они без труда овладели двумя Греческими крепостями и были приняты жителями с восторгом. Многие из греков присоединились к нашим войскам.

Султан испугался и послал свой флот в Морею, чтобы уничтожить Русских. Но его флот, почти вдвое сильнее нашего, не мог, однако, ему сопротивляться и, избегая сражения, не пошел в Морею, а поплыл к берегам Малой Азии, где надеялся еще получить подкрепление из Константинополя. Но граф Орлов лишил его этой надежды, погнавшись за ним со своим флотом. Турки не решились и тут вступить в бой и расположились в Хиосском проливе под защитой береговых батарей. Храброго Орлова не остановило ни выигрышное место, занятое Турками, ни превосходство их силы против нашей, и он приказал адмиралу Спиридову напасть на самый большой из Турецких кораблей — на девяностопушечную «Султанию». Началось жаркое сражение, и в то время, когда огненные ядра летали с одного корабля на другой, Турецкий корабль загорелся, потом огонь перекинулся на Русский корабль «Святой Евстафий», и оба судна взлетели на воздух. Только их командующие и несколько человек спаслись от смерти. Турки, испуганные таким ужасным происшествием, поспешили удалиться от Русских кораблей и завели весь свой флот в небольшой залив, омывавший берега местечка Чесмы. Безрассудные в страхе своем, они не подумали о том, что может случиться с ними в этом заливе, и радовались, что успели запереться в нем.

Граф Орлов также радовался этому, но совсем по другой причине. Как только оробевшие Турки немного успокоились и, может быть, многие из них заснули, граф, наоборот, объявил своим воинам, что они не будут спать в эту ночь, и ровно в 12 часов 26 июня 1770 года приказал начать сражение. Как только оно началось, Русский офицер Ильин и Англичанин Дюгдаль, презирая все опасности, которые им угрожали, незаметно привели в середину Турецкого флота четыре зажигательных судна, которые тотчас сделали свое дело: зажгли неприятельские корабли! Едва ли какое-нибудь другое зрелище могло сравниться по своему ужасу с этим разрушительным пожаром! Корабли, имеющие, как обычно, запасы пороха, взлетели на воздух со взрывами, потрясавшими землю на расстоянии восьмидесяти верст! Их обломки, огромные, объятые пламенем, снова летели сквозь густо клубившийся дым в море, и только там, под волнами, покрасневшими от крови убитых и тонувших тел, утихал их грозный свист, и они выплывали на поверхность воды почерневшими бревнами. Пять часов губительное пламя переходило с одного судна на другое, и когда, наконец, уничтожив последнее, потухло, — на месте, где было шестнадцать кораблей и около ста судов грозной Турции, стало все тихо и пусто!.. Взволнованное море перестало пениться, и вскоре на его поверхности не осталось даже и следов страшного разрушения: вода была так спокойна, как будто не скрывалось в ее глубинах ничего ужасного. А между тем там было поглощено около 20 000 Турок, погибших вместе со своими кораблями! Немногие спаслись и принесли султану известие о неслыханном бедствии его флота. Тогда-то Мустафа III пожалел от всей души, что послушал советов хитрой Франции. Страх, наведенный на него графом Орловым, был так велик, что он тотчас дал приказ укреплять Константинополь и в то же время обратился к Екатерине с предложением о мире. Переговоры открылись в городе Фокшаны, и пока они продолжаются, посмотрим, что делается в Польше.

Во время войны России с Турцией дерзость конфедератов достигла такой степени, что они решили лишить Станислава короны и даже убить его. Это безбожное намерение едва не осуществилось.

Эти события в Польше привели в сильное негодование соседние с нею государства: Россию, Австрию и Пруссию.

Екатерина отправила для усмирения мятежников новый отряд войска под командованием давно уже известного в то время своей военной славой Суворова. Победы, всегда одерживаемые этим генералом, были одержаны им и в Польше: города Минск, Слоним, Краков и многие другие были вскоре покорены им. Конфедераты в страхе бежали изо всех мест, где он появлялся, и умоляли Французов о помощи. Но посланное из Франции войско также узнало на себе, что такое искусство командования Суворова и его храбрость. Вместе с победой Русских, одержанной ими над Французами, и вместе со взятием Русскими Ченстоховской крепости исчезли все надежды Польских мятежников: они снова покорились Екатерине и власти своего короля, но ни она, ни ее союзники — императрица Австрийская Мария-Терезия и король Прусский — не хотели оставлять Поляков ненаказанными, и, чтобы предупредить новые беспорядки, каких можно было ждать в государстве, где власть короля и сама его особа перестали считаться священными, решили ослабить силы Польши, отделив от нее несколько областей. Первая мысль о таком отделении принадлежала Австрийской императрице и Прусскому королю, которые, усмиряя мятежников, заняли несколько округов Польши и уже не хотели возвращать их назад. Они считали это справедливым. Однако ни Австрия, ни Пруссия не могли осуществить такое важное намерение без согласия России.

Екатерина была очень удивлена, получив об этом первое известие: если Польша владела землями, ей не принадлежавшими, то что же, как не Белоруссия и области, отнятые у России Гедимином и Стефаном Баторием, очевиднее всего доказывало несправедливость этого владения? Если нужно было получить с Поляков компенсацию за убытки, то кто же имел больше прав на эту компенсацию, как не Екатерина, войско которой оставалось в Польше во время всех мятежей?

Итак, чтобы получить согласие Екатерины, надо было и ей предложить участвовать в разделе Польши. Мария-Терезия и Фридрих так и сделали. Екатерине оставалось только согласиться со всем, придуманным вовсе не ею, и в сентябре 1772 года она получила в свое владение давно принадлежавшую России Белоруссию. И в то же время ее враги сказали, что разделение Польши было делом Русской императрицы, и обвинили Екатерину в несправедливости в то время, как она имела гораздо больше прав на новоприобретенные области, чем ее союзник. Она могла прощать их: после ее знаменитых побед это было единственное средство, которым завистники могли мстить ей за великую славу и счастье России.

Но мы подошли теперь к таким событиям, которые были настоящим бедствием для нашего Отечества на протяжении всего царствования Екатерины.

Моровая язва и Пугачев от 1772 до 1775 года

Вы знаете, милые мои читатели, что есть болезни очень заразные, то есть такие, которые передаются от одного человека к другому при одном прикосновении к зараженному. Такое ужасное бедствие случается в мире не часто и не в каждой стране. Горестным бывает положение страны, в которой случается это бедствие! Окруженные смертью, люди забывают тогда не только о своем общественном долге, но даже и о связях родства и дружбы. Думая только о собственной безопасности, с отвращением и страхом смотрят на умирающих, еще так недавно любимых ими. Вы все это знаете, потому что, наверное, помните рассказ, с описанием черной оспы, свирепствовавшей в Москве в 1352 году при великом князе Симеоне Гордом.

В 1771 году Москва снова испытала такое несчастье: Турция, в то время воевавшая с Русскими, как будто в отместку за частые поражения, занесла им ужасную заразную болезнь, моровую язву, или чуму³⁹³, быстро распространившуюся в России от ее южных областей до древней столицы. Несчастья, сопровождавшие эту болезнь, были бесчисленны: сначала люди гибли, потому что не понимали ее опасности и не предпринимали мер предосторожности, необходимых в таком случае; потом, когда правительство уже объявило об опасности, исходившей от заразной болезни, когда были приняты все меры, необходимые для ее прекращения, нашлись безрассудные люди, недовольные строгостью этих мер или, может быть, надеявшиеся среди общего беспорядка увеличить свое собственное состояние, — нашлись люди, которые распускали в народе слухи, что появившаяся болезнь не чума, а всего лишь горячка с пятнами и что доктора напрасно держат больных в карантинах³⁹⁴.

Как только эта глупая сказка распространилась по городу, весь заведенный порядок нарушился. Больные перестали слушаться врачей; их родственники перестали думать об осторожности и уже не отправляли заразившихся в открытые для этого больницы, а прятали их в своих домах и сами ходили за ними. Разумеется, от этого ужасная болезнь усиливалась, и безрассудный народ, не понимая, что сам был виной того, приходил в отчаяние. От своего горя он искал спасения в молитвах. Мои читатели уже слышали о чудотворном образе Богородицы Боголюбской, так сильно уважаемом Русскими. Этот образ висел в то время у Варварских ворот. Набожные Москвитяне с полной верой в его чудотворность начали приходить к нему с молитвами о прекращении своих бедствий и потом, как обычно, прикладывались к священному изображению небесной Защитницы, не один раз спасавшей их. Толпы богомольцев с каждым днем увеличивались: среди них были и выздоравливающие, и только заболевающие. И зараза от этого сильнее распространялась.

С ужасом увидел это добродетельный и умный Московский архиепископ Амвросий. Этого благочестивого пастыря можно было назвать в то время настоящим ангелом-хранителем Москвы. С первых дней появления язвы³⁹⁵ он посвятил себя спасению близких, и не было средства, которое бы он не использовал, чтобы предупредить распространение болезни, особенно в ту пору, когда многие высшие Московские чиновники и вельможи, спасая себя от общего бедствия, разъехались из Москвы, и несчастная столица осталась на попечении почти одного Амвросия.

Вы можете представить теперь, как велико было его огорчение, когда он увидел толпы, сходившиеся у Варварских ворот. Он чувствовал, что будет не только трудно, но даже опасно остановить стечение народа в одно место, однако решил сделать это. Сначала он рассказал людям обо всех опасностях, каким они подвергаются, приходя сюда толпами, но потом, когда уже никакие убеждения не подействовали, приказал снять образ со стены. Боже мой! Сколько бед произошло в результате этого! Народ пришел в бешенство, забыл о болезни и со зверскими криками бросился к Чудову монастырю, где думал найти архиепископа. Друзья скрыли несчастного в Донском монастыре, но ненадолго: убийцы нашли его там и безжалостно убили в то самое время, когда он молился за своих врагов. Это было 16 сентября 1771 года. Совершив такое злодеяние, бессмысленная толпа буйных безумцев два дня не переставала грабить и убивать, тем более что усмирить их было некому: большая часть войск была в Турции и Польше; из полицейской же команды многие умерли от язвы, оставшихся же было явно недостаточно для удержания мятежников. Положение в Москве становилось опасным. Великая государыня, одно слово которой могло бы восстановить порядок, была далеко, и, прежде чем до ее слуха дошло бы важное известие о Московских событиях, бесчисленные несчастья могли бы произойти.

Но всегда, когда России грозила опасность, появлялись люди, готовые жертвовать собой для спасения Отечества. Так было и в этот раз. В Москве жил тогда генерал Петр Дмитриевич Еропкин. В царствование Елизаветы он был известен своими военными заслугами; в это время из-за слабого здоровья он занимался гражданскими делами в звании сенатора, значит, не имел прямой обязанности заниматься усмирением мятежников. Но чувство любви к Отечеству заставило его вспомнить об обязанности каждого человека заботиться о счастье своих сограждан. Внимая этому священному голосу, благородный Еропкин решился на дело, избавившее Москвитян от явной гибели: он набрал около двухсот человек служащих и отставных солдат и с этим небольшим по количеству, но сильным по преданности отрядом бросился на многочисленные и яростные толпы бунтовщиков. Решительность нападения и более того — вид нескольких пушек, к которым по необходимости прибегнул храбрый генерал, скоро усмирили безумцев и вернули спокойствие встревоженной столице прежде, чем успел приехать туда посланный государыней на усмирение мятежников князь Григорий Григорьевич Орлов.

Князь Орлов пользовался особым доверием императрицы не только потому, что был братом знаменитого героя Чесмы: он заслужил собственными достоинствами и это доверие, и все милости, которыми Екатерина осыпала его. Он заслужил их еще более в несчастное время моровой язвы в Москве. Следуя прекрасному примеру Еропкина, князь Орлов стал вторым благодетелем Москвитян: его неусыпная забота и благоразумные распоряжения, связанные часто с опасностью для собственной жизни, улучшали с каждым днем положение дел в несчастной столице. Гибельное распространение болезни начало утихать, и, наконец, через год она полностью прекратилась. Москвитяне отдохнули, но с ужасом увидели, что среди них недоставало более 100 000 человек! С того времени население нашей старшей столицы значительно уменьшилось и впоследствии долго не могло уже достичь прежнего количества.

Государыня с величайшей щедростью наградила великодушных спасителей Москвы: Еропкин, кроме больших денежных сумм, в которых он очень нуждался, получил орден святого Андрея Первозванного, несмотря на его чин генерал-поручика, еще не дававший ему права на столь важное отличие; князь Орлов, уже украшенный всеми орденами, получил золотую медаль. Кроме того, драгоценнейшая награда ожидала его еще и в Царском Селе: там он должен был въехать в триумфальные ворота с надписью «Орловым от беды избавлена Москва». Можно ли было еще достойнее вознаградить спасителей? Какой подданный, насладившись в такой степени благодарностью государыни, не решился бы на новое самопожертвование? Так Екатерина умела влиять на сердца людей, умела побуждать их к новым подвигам какой-то особенностью своих наград. Воздвигая триумфальные ворота в честь князя Орлова, она отличила и его брата, графа Алексея: он был назван Орловым-Чесменским. Соединив таким образом имя героя с именем того места, где он приобрел свою громкую славу, Екатерина одним словом поведала потомкам историю лучшего периода его жизни. С тех пор отмечать заслуги таким образом вошло в обычай, мы увидим это на примере многих знаменитых имен.

Новое имя графа Орлова — Чесменский — должно напомнить вам о войне Турции с Россией, повествование о которой мы почти закончили, рассказывая о происшествиях 1772 года. Все, принимавшие в ней участие, ошиблись так же, как и мы: мирные переговоры в Фокшанах не имели никакого успеха, потому что Франция усерднее, чем когда-нибудь, продолжала вредить России. В это время она уже склонила на свою сторону и Англию и вместе с ней так сильно подействовала на Турок, что уполномоченные министры, съехавшиеся в Фокшаны для переговоров о мире, скоро разъехались с тем, чтобы опять возобновить военные действия.

Такая неожиданная смелость Турок после их величайшего уныния покажется не такой удивительной, когда я скажу вам, что, кроме влияния Франции и Англии, было еще одно обстоятельство, которое подвигло побежденную Турцию к новым военным действиям против ее победителей: это были распространявшиеся по всей Европе слухи о затруднительном и даже опасном положении России: Турки спешили воспользоваться этим.

Но прежде, чем мы увидим, как рухнут новые надежды врагов Екатерины, моим читателям, наверное, любопытно будет узнать, из-за чего распространился такой невыгодный для нашего Отечества слух. Были важные причины для этого, и вот в чем они состояли.

Едва жители Москвы и окружающих ее губерний начали приходить в себя после миновавших их ужасов моровой язвы, как нежданное никем происшествие поразило их новым страхом: было получено известие от Оренбургского губернатора о том, что между казаками, живущими в окрестностях его губернии, вспыхнул мятеж, что главный мятежник называет себя императором Петром III и, пользуясь этим именем, быстро покоряет все места, мимо которых проходит, и уже грозит гибелью самому Оренбургу.

Такие дерзкие намерения и успех, сопровождавший их, не могли не испугать всякого, кто имел представление о прежних самозванцах и о многочисленности и духе казаков — соседей Оренбурга. Чтобы и вы могли получить это представление, надо рассказать вам об этих казаках.

Их называют теперь Уральскими казаками, но в то время они назывались Яицкими — по названию реки Яика, нынешнего Урала. Трудно сказать, откуда пришли первые их поселенцы на берега этой реки, однако, судя по их собственным преданиям и по словам писателей, первые Яицкие казаки были выходцами с Дона. Они, как и все казаки, жили сначала разбоями, проводили весну и лето до глубокой осени в разъездах по широкому Яику и даже по Каспийскому морю, грабили суда, проходившие там, и на зиму съезжались в свои бедные селения около нынешнего Уральска. Разбои, ставшие ремеслом новых поселенцев Яицких берегов, заставляли их иногда бояться соседей, обитавших по обеим сторонам этого же Яика. Взглянув на карту России того времени, вы увидите на ее правой стороне обширную Волжскую степь, по которой кочевали в то время остатки Татарских орд; на левой — земли Киргиз-Кайсаков³⁹⁶: и те и другие были иногда опасны для Яицких казаков. Чтобы иметь сильное покровительство, они просили царя Михаила Федоровича принять их под свою опеку. Заселение берегов Яика людьми, подвластными России, было очень выгодно для нее: они могли оберегать от неприятелей ее границы. Итак, царь благосклонно принял подданных, пожаловал им грамоту на реку Яик, то есть подарил им ее, и позволил набирать к себе на житье вольных людей.

С этого времени число Яицких казаков беспрерывно умножалось, но, к несчастью, их понятия о гражданской жизни не улучшались: они все также разбойничали, и даже больше того: теперь уже, выезжая на Каспийское море, они соединялись с Донскими казаками и грабили не только Персидские торговые суда, но даже их приморские селения. Не один раз шах жаловался царю, и казаки, узнав об этом, молили государя о прощении и заслуживали его в походах в Польшу и под Ригу; но, возвратясь на Родину, многие из них принимались опять за прежнее ремесло.

Так жили Яицкие казаки до времен Петра I. Петр I не мог оставить без внимания это неустроенное войско: он учредил у них общий порядок управления и отдал их в ведомство Военной коллегии. Но законы благоустроенного общества не понравились самовольным жителям берегов Яика: они часто возмущались, хотели даже убежать в Киргизские степи или к Туркам; одна только привязанность к родной, во всем обильной стороне удерживала их. Им не хотелось расстаться с богатыми берегами Яика, и поэтому они скоро оставили намерение свое, но зато постоянно проявляли непокорность в отношении к начальникам, которые и сами были несколько виноваты в этом, так как, пользуясь данной им властью, иногда притесняли своих подчиненных. Казаки вместо того, чтобы просить рассудить их в ссоре и ждать от суда удовлетворения, расправлялись сами. Так случилось и в 1771 году. Для усмирения мятежников Екатерина послала генерала Фреймана, который исполнил свое дело очень хорошо: все они были пойманы и главные из них наказаны. Строгость наказания и благоразумные меры вновь назначенного начальства усмирили самых смелых из них и, казалось, навсегда уничтожили их дерзкие намерения.

Но напрасно было такое ожидание: не прошло и двух лет, как беспокойное войско снова заволновалось. На этот раз, однако, не одни казаки были виноваты: к ним явился злодей, обманувший их доверие. Это был беглый Донской казак Емельян Пугачев.

Никогда в одном человеке не соединялось столько дерзости и ничтожества, как в этом низком обманщике. Удивительно, как могла прийти в голову простого, безграмотного казака мысль представить себя императором? Это был тот самый обманщик, который называл себя Петром III.

Неизвестно, с этой ли безумной мыслью он пришел на Яик или она появилась в его голове уже там, когда он познакомился с беспокойным духом тамошних казаков и подивился легкости, с которой можно было склонить их к мятежу.

Только в конце 1772 года он появился в их селениях, жил в работниках то у одного хозяина, то у другого; потом, не имея настоящего документа, был пойман, как бродяга, отослан в Казань, содержался около полугода в тамошней тюрьме, наконец, успел убежать оттуда в июне 1773 года опять к Яицким казакам.

Но в этот раз он шатался по их хуторам* уже не в смиренном виде работника или Донского беглеца. Нет, теперь он окружил себя тайной, рассказывал о своих приключениях только избранным сообщникам, а уже те объявили всем, что под именем Емельяна Пугачева скрывается человек важный и знаменитый, что этот человек есть император Петр III, которого народ считает умершим, что он проживал около года в Киеве, потом в Константинополе, наконец, на Дону. «Оттуда, — говорили простодушным казакам хитрые их товарищи, сделавшиеся друзьями Пугачева, — оттуда батюшка наш пришел к нам на Яик; но сначала приняли его здесь за бродягу и отправили в Казань. Бог помог ему уйти оттуда, и он благополучно опять явился к нам, и мы, братцы, уже не выдадим его теперь и постоим за него. Он пойдет с нами управляться с нашими судьями, всех их сменит — сам он говорит, что они судят неправедно, поставит новых, даст нам денег, сколько захотим!»

Так или почти так говорили приверженцы Пугачева, и слова их так сильно действовали на Яицких жителей, что в сентябре того же 1773 года шайка Пугачева состояла уже из 3000 человек пехоты и конницы. Семь крепостей по берегам Яика и Илека были взяты им, прежде чем Оренбургский губернатор как ближайший начальник того края успел оказать значительное сопротивление его дерзким действиям, но неуверенные распоряжения этого начальника только способствовали успехам мятежников.

Вот хотя бы одно доказательство этого: в Оренбургской тюрьме содержался в то время разбойник по имени Хлопуша. Двадцать лет он наводил ужас своим грабительством на жителей тех краев, несколько раз был сослан в Сибирь и несколько раз опять убегал оттуда в Оренбург. Можно ли было представить себе, что губернатору придет мысль послать этого злодея на увещевание Пугачева? Он освободил его из тюрьмы и отправил к мятежникам с предложением сдаться. Разумеется, Хлопуша взялся в точности исполнить поручение и, явясь к Пугачеву, стал одним из преданнейших его приверженцев. Вообще, недостаточное внимание, обращаемое на первые шаги этого серьезного мятежника, было главной причиной его невероятных успехов. Не раньше ноября был послан из Петербурга для его усмирения генерал-майор Кар. Но его распоряжения были также неудачны, и в декабре, когда все увеличивавшийся отряд мятежников дошел уже до окрестностей Казани, императрица отправила на место Кара генерал-аншефа Бибикова — это был удачный выбор, в полной мере доказавший проницательность государыни.

Александр Ильич Бибиков принадлежал к числу тех людей, которые заслуживали наше особое внимание и которыми славилось царствование Екатерины. Кроме больших заслуг, которые он имел перед Отечеством на протяжении своей службы, он особенно отличился в период опасного Пугачевского бунта. Когда он получил важное поручение государыни, народ повсюду был в большом унынии, повторяя рассказы о страшных злодеяниях самозванца, который ужасал своей жестокостью, неслыханной со времен Татарского владычества. В городах и селениях, покоренных им, он казнил без разбора всех: и дворян, и чиновников, принимал в свою шайку только чернь³⁹⁷, позволяя ей пить и грабить, сколько ей захочется. Такое позволение привлекло к нему толпы Башкирцев, Калмыков и Киргизов, рассеянных по обширным степям Оренбургской губернии, а с такими дикими помощниками дерзкий злодей мог наделать много вреда, — и чего только не могли опасаться тогда несчастные, которым угрожал он своим нашествием! Ужас распространялся в тех местах, куда он приближался. Дворяне, на которых он нападал больше всего, бросали дома и имения, спасаясь бегством со своими детьми.

В таком состоянии нашел Бибиков и Казань, приехав туда 25 декабря 1773 года. Его твердость и деятельные распоряжения рассеяли общее уныние, и многие из убежавших жителей возвратились. Казанское дворянство сделало еще больше: увлекаясь прекрасным примером Бибикова, который, несмотря на свое расстроенное здоровье, жертвовал собой ради Отечества, оно также спешило доказать свое усердие и предложило собрать и вооружить за его счет конное войско. Это благородное предложение было исполнено быстро и точно: с каждых двухсот душ взяли одного рекрута, и отлично организованный отряд был отдан под командование родственника Бибикова — генерала Ларионова.

Екатерина была глубоко тронута преданностью Казанцев и долго думала, как бы достойно наградить их. Чувствительной, исполненной благодарностью государыне пришла в голову мысль, которая могла больше всего обрадовать Казанских дворян: она написала Бибикову, что желает быть принятой в их сословие, и уже как Казанская помещица пожертвовала также несколько тысяч рублей в счет той суммы, которая собиралась на общественное войско. Такая честь, такое лестное изъявление благодарности обожаемой царицы восхитили Казанцев. Они не знали, как проявить и свою радость, и величайшую признательность. Они постарались проявить это и в речи своего дворянского предводителя, и в письме к государыне.

Вам будет интересно узнать, милые дети, что и эта речь, и это письмо были сочинены Державиным — молодым гвардейским офицером, служившим при главнокомандующем, — тем самым Державиным, который впоследствии стал одним из лучших наших поэтов. У нас, наверное, еще будет случай представить здесь какое-нибудь его стихотворение, а теперь не хотите ли узнать, какую он писал в это время прозу? Вот несколько строк из письма Казанского дворянства к императрице: «Что ты с нами делаешь, в трех частях света владычество имеющая? Славимая в концах земных, честь царей, украшение корон, из боголепия величества своего, из сияния славы своей, снисходишь и именуешься нашей Казанской помещицей! Та, которая дает законы полвселенной, подчиняет себя нашему постановлению! Та, которая владычествует нами, подражает, нашему примеру! Тем Ты более, тем Ты величественнее!»

Живейшее чувство преданности сквозит в каждой строке этого письма, только очень небольшую часть которого вы прочли здесь, друзья мои. Живейшим чувством преданности исполнены были и все действия Казанских дворян и даже войска, собранного ими, и потому дела, которые Бибикову предназначено было выполнить, продвигались очень успешно. Генералы и офицеры, отправленные им в разные места для истребления мятежников, постоянно уведомляли его о своих удачных действиях: так, генерал-майор князь Голицын в марте 1774 года освободил несчастный Оренбург, осаждаемый Пугачевым в течение шести месяцев; в то же время храбрый подполковник Михельсон, которому впоследствии принадлежала честь последнего сражения с мятежником, избавил от него Уфу; генерал Мансуров освободил крепости и городки Илецкий и Яицкий, взятые мятежником в самом начале.

С такими помощниками умный Бибиков, вероятно, скоро довершил бы крах злодея, но здоровье его расстроилось еще больше от трудов и волнений, и в апреле он скончался от горячки. Казанцы были неутешны по поводу потери своего избавителя — так они совершенно справедливо называли Бибикова. Но не одни они плакали по нему: сама государыня скорбела вместе со всеми; эта утрата вскоре стала общим горем: со смертью Бибикова Пугачев снова активизировался и в июне уже ворвался в Казань. Хотя он пробыл там только один день, но успел разграбить и сжечь почти все ее церкви и дома (из 2800 домов в Казани сгорело тогда 2057, кроме того, 25 церквей и 3 монастыря), а также увести в плен 10 000 жителей. На этот раз освободителем несчастного города был Михельсон: он выгнал жестокого мятежника из его стен, возвратил свободу пленникам, уже уведенным в лагерь Пугачева, и на несколько дней остался в разоренном городе, чтобы хоть как-то успокоить несчастных жителей.

Между тем злодей шел дальше с остатками своей шайки, почти полностью разбитой Михельсоном. К несчастью, эта шайка, всегда состоявшая из бродяг и самых дурных людей, очень быстро снова пополнялась: прошло немного дней, и у него была уже не одна тысяча дерзких товарищей.

Он переправился с ними за Волгу и по дороге к Москве взял Пензу и Саратов.

Ужас овладел всеми и не давал возможности радоваться новым победам Румянцева в странах, лежащих за Дунаем. Этот полководец, наведя страх на всю Турецкую империю, принудил ее, наконец, к миру, имеющему большое значение для Русских и заключенному в Кучук-Кайнарджи 10 июля 1774 года. По этому миру к России отошли Кинбурн, Азов, Таганрог и часть Крымского полуострова; была признана независимость Крымских и Кубанских Татар и тем самым уменьшилось число Турецких подданных, всегда наносивших вред России, а теперь искавших ее покровительства; наконец, этот мир открыл Русским возможность свободного плавания по Черному морю и по всем Турецким морям. Нельзя было не радоваться такому счастливому окончанию войны, которую враги Екатерины замыслили для погибели ее царства. Но кто мог думать в то время о радости, получая постоянно самые печальные известия о жестокой судьбе городов и селений, занятых бесчеловечными мятежниками.

Окончание войны дало императрице возможность отправить к войскам, сражавшимся с Пугачевым, двух ее лучших генералов — графа Панина и Суворова. Но они оба приехали в армию в то время, когда храбрый Михельсон уже полностью разбил злодея в городе Царицыне. Пугачев успел переправиться с несколькими казаками назад за Волгу и, потеряв всякую надежду, хотел бежать в Киргизские степи. Но казаки, уже начиная думать о том, как заслужить прощение правительства, решили выдать своего дерзкого предводителя и привезли его связанного в Яицкий городок, где он был представлен Суворову, только что приехавшему туда. На вопросы, которые задавали самозванцу о причинах его дерзости, он отвечал: «Богу угодно было наказать Россию через мое окаянство».

Из Яицкого городка его повезли в Симбирск в деревянной клетке на двухколесной телеге. Две пушки и многочисленный отряд солдат под командованием Суворова сопровождали его. В Симбирске он пробыл недолго и был отправлен в Москву, где над ним свершились суд и потом казнь. Во время суда, продолжавшегося около двух месяцев, он сидел на монетном дворе, прикованный к стене. Любопытные могли видеть его с утра до вечера; и говорят, что его взоры и гордость были так страшны, что многие женщины при виде его падали в обморок. Наконец, судьба мятежника решилась: он и его пятеро главных сообщников были приговорены к смерти, восемнадцать других — к ссылке в Сибирь. Люди, которые видели эту казнь, рассказывали, что голос злодея был страшен даже и тогда, когда он, стоя на эшафоте, должен был отвечать на вопросы и громко перед всем народом объявить, что он — беглый Донской казак Зимовейской станицы, Емелька Пугачев.

После нескольких земных поклонов Московским золотоверхим соборам и церквам, Пугачев поклонился на все стороны и сказал: «Прости, народ православный; отпусти, в чем я согрешил перед тобой… прости, народ православный!»

Это были последние слова преступника: через несколько мгновений его уже не было; но воспоминания о нем еще долго пугали людей, и слово Пугачевщина, означало время его страшного бунта и один из ужаснейших периодов Отечественной истории.

Торжество мира с Турцией и учреждение губерний 1775 год

Много вытерпела бедная Москва за четыре года! И ужасы моровой язвы, и страх, наведенный мятежником Пугачевым, и, наконец, суд и казнь злодея — все это навеяло такое большое уныние на обширный город, что, казалось, его жители совсем забыли о веселье. Неожиданно печальные лица оживились, сердца забились радостью: разнеслась весть о том, что государыня приедет в Москву праздновать заключение мира с Турками. Екатерина, обладавшая в совершенстве секретом делать людей счастливыми, и вправду хотела праздновать в Москве заключение знаменитого мира для того, чтобы шумом этого торжества рассеять уныние ее жителей, чтобы знаками своей любви утешить их. Эта была первая цель доброй государыни, второй целью было само торжество, которому она желала придать как можно больше блеска. Она любила блеск, когда он был нужен, чтобы показать могущество ее царства, любила прославлять превосходство этого царства перед другими, любила придавать всем обстоятельствам соответствующую важность. Например, как величественна была государыня, когда, украшенная всеми знаками императорского достоинства, окруженная всем великолепием своего двора, она принимала иностранных министров и посланников! Ее прелестное лицо выражало тогда столько величия, столько важности, что все видевшие ее робели, как в присутствии неземного существа. Самые близкие придворные, принятые в домашний круг императрицы, едва узнавали в ней ту, с которой накануне так откровенно, так смело разговаривали. Перемена между Екатериной, принимавшей своих избранных гостей на маленьких вечерах, и Екатериной на троне, в торжественный день представления двора, была настолько удивительна, что современники подтверждают ее многими анекдотами, некоторые из которых особенно любопытны. Например, вот один.

Анекдот (фр.) — небольшой рассказ о забавном или поучительном случае из жизни исторического лица или фольклорного героя.

Однажды приехал в Петербург посланник Французского короля господин Верак, славившийся остроумием и смелостью. За несколько дней до представления его Екатерине он получил от своих знакомых не одно предостережение, как не оробеть перед государыней. Веселому Французу показалось это странно. Он смеялся над излишней опекой своих друзей и успокаивал их тем, что он уже не в первый раз будет представлять лицо своего государя. С большой самонадеянностью Верак отправился во дворец в день своего представления. Но как только он увидел Екатерину в короне и порфире, как только его глаза встретились с ее взорами, в которых сияло неизъяснимое величие, смелость Француза превратилась в такое замешательство, что он в одну минуту забыл всю длинную, давно заготовленную речь и несколько раз повторял только ее начало: «Король, мой государь, король, мой государь…» Наконец, Екатерина сжалилась над ним и с улыбкой снисходительности договорила его важную речь словами: «Он в дружбе со мной!»

В другой раз то же самое случилось с одним архиереем³⁹⁸ в церкви, мимо которой государыня проезжала во время одного из своих путешествий по России. Он, как и господин Верак, приготовил речь, которой хотел встретить императрицу при входе в церковь. Но как только он увидел Екатерину, язык его, как будто онемевший, едва мог выговорить: «Всемилостивейшая государыня, всемилостивейшая государыня!» Императрица, всегда сохранявшая удивительное присутствие духа, сумела и его так же, как господина Верака, вывести из замешательства. С обычной своей приветливостью она подошла к оробевшему пастырю и сказал ему: «Я прошу вашего благословения».

Похожий случай произошел также и с Александром Ильичом Бибиковым, о котором мы уже говорили. Екатерина любила и уважала Бибикова и поэтому обходилась с ним просто. Однажды ему надо было произнести перед ней речь от имени комиссии, занимающейся составлением законов. Государыня шутя говорила ему накануне: «Смотри, не оробей!» «Помилуйте, ваше величество, — отвечал Бибиков, — отчего? Я привык к вашим милостям, всякий день в короткой беседе с вами». «Однако, остерегись, — прибавила государыня, — я тебя предупреждаю!» И что же? На другой день он увидел государыню на троне и долго не мог оправиться от смущения, прежде чем начать свою речь.

По этим примерам можно судить, в какой степени Екатерина обладала искусством воздействовать на сердца людей и как естественно было в ней это величие, которым она удивляла всех. Здесь кстати представить моим читателям Екатерину такой, какой ее видел поэт, упоминавшийся нами, — Г.Р. Державин. Стихотворение, верными словами описывающее ее, называется «Фелица*». Державин начинает его обращением к живописцу, которого просит написать изображение Екатерины и которому рассказывает о ее отличительных чертах. Это стихотворение тем более интересно, что вместе с этими чертами поэт часто соединяет в своем описании и важнейшие события в жизни великой государыни.

В стихотворении хорошо описаны тогдашние границы нашего Отечества:

Здесь последние четыре строки относятся к ее Наказу, о котором мы уже говорили.

После отступления в страну высокой поэзии Державина возвратимся к нашему скромному описанию празднования Кайнарджийского мира. Почти все генералы, отличившиеся во время войны, сопровождали государыню в Москву. Екатерина желала, чтобы знаменитейшему из них — графу Румянцеву — была отдана почесть, достойная его победы: чтобы он въехал в город на торжественной колеснице в триумфальные ворота. Но победитель Турок был столь же скромен, как и велик: он упросил государыню избавить его от чести, столь высокой, и въехал в столицу просто.

Торжества по поводу заключения мира начались не веселием, а, по благочестивому обычаю Русских, прежде всего принесением благодарения Богу. Императрица по причине своей особенной набожности ходила пешком в Троицкую Лавру святого Сергия поклониться там мощам угодника, всегда чудесно помогавшего ее народу, и потом уже, возвратясь из этого благочестивого путешествия, она отдала приказания начинать подготовку к торжеству. Главным местом его проведения было определено Ходынское поле⁴⁰³. За короткое время на этом обширном поле появилось множество легких прекрасных строений, которые предстали перед глазами удивленных жителей Москвы каким-то новым волшебным городом: это были не что иное, как разные увеселительные залы, галереи, театры в виде крепостей, городов и даже кораблей. Их названия напоминали все знаменитые события Турецкой войны: тут можно было видеть и Азов, и Чесму, и Кайнарджи.

Приготовления закончились не раньше 10 июля, и с нетерпением ожидаемые праздники начались в этот торжественный день. Рано поутру главные Московские улицы наполнились народом. По их обеим сторонам стояли ряды солдат. Перед обедней раздался гром пушек: государыня со всей многочисленной свитой придворных шла из дворца в Успенский собор. Она была в короне и порфире, под балдахином, который несли восемь генерал-майоров, шнуры держали восемь генерал-поручиков. Перед императрицей шел граф Румянцев — главное лицо торжества.

После обедни и молебна шествие отправилось в таком же порядке в Грановитую палату. Здесь императрица желала лично раздать награды своим храбрым генералам. Эта картина была необычайно прекрасна. Вообразите себе славную Грановитую палату, то есть огромный великолепный зал, где возвышался древний трон Русских царей. Вообразите на этом троне государыню, лицо которой сияло небесной кротостью и величием, каждое движение которой было исполнено прелести и достоинства. Вообразите толпу воинов, из которых каждый почти отличился чем-нибудь особенным — и потом скажите, какая картина могла быть прекрасней и величественней? Это необыкновенное вручение наград напоминало времена рыцарства, когда знаменитейшие принцессы собственными руками надевали лавровые венки на героев-победителей. Очарование было тем совершеннее, что и здесь тоже главный полководец получил венок; только лавровые листья этого венка не были обычными зелеными листьями, которые украшают природные ветви этого знаменитого дерева, — здесь листья были золотые, осыпанные крупными бриллиантами.

Кроме того, Румянцев получил бриллиантовую шпагу и масличную ветвь⁴⁰⁴ за заключение этого мира. Он также получил орден святого Андрея, подмосковную деревню с 5000 душ крестьян и с громким именем Кайнарджи в память о той деревне, в которой был заключен мир, 100 000 рублей на постройку дома и, наконец, знаменитое звание Задунайского. Вот пример, по которому можно судить, с какой щедростью Екатерина награждала своих усердных подданных. И другие генералы получили награды — каждый по своим заслугам. Заботливая государыня при общей радости не забыла также и свой народ: ему были сделаны большие облегчения в податях, было освобождено множество заключенных из темниц, простили значительное количество преступников разного рода и — что очень важно — всех участвовавших в Пугачевском бунте.

Так закончился первый день торжества. После этого при дворе было дано несколько балов, обедов, а потом 21 июля был устроен праздник на Ходынском поле. В этот день государыня хотела веселиться вместе с народом. С такой же пышностью, как и в первый день, отправилась она в новопостроенный прелестный городок Ходынский. Там в каждом из устроенных легких зданий было приготовлено что-то особенное. Прежде всего государыня и весь двор взошли в высокую галерею, откуда была видна вся площадь. С ее первыми шагами там раздались сигнальные выстрелы и с возвышений, расставленных в разных местах площади, упали покрывала, и шумно забили фонтаны, до того момента никем не замеченные.

А знаете ли, что было под покрывалами? Целые жареные быки с позолоченными рогами, наполненные разными съестными припасами и лакомствами, а фонтаны били вкусными виноградными винами. Веселье счастливого народа было в тот день неописуемо, государыня любовалась необыкновенным обедом, который, разумеется, закончился в несколько минут. В таких случаях каждому позволялось показывать свое удальство, и лучшие куски царского угощения обычно доставались самым ловким и смелым. Кому же удалось сорвать голову быка с его позолоченными рогами, тот получал еще награду от государыни. Можете представить себе, с каким усердием бросился народ на высокие пирамиды кушаний и как скоро быки исчезли из поля зрения зрителей! После сытного обеда добрая царица веселила своих гостей разными забавами. Со всех концов площади гремела музыка, фигляры⁴⁰⁵ ходили по канатам, фокусники удивляли народ чудесами проворства и ловкости.

Между тем в одном из лучших зданий нового городка — в Азовской крепости — был приготовлен великолепный обед для 319 особ, представляющих первых чинов государства. Здесь за пышным столом, государыня опять выделила главного виновника праздника: Румянцев сидел возле нее, его мать — возле наследника престола, великого князя Павла Петровича. И Екатерина довершила чествование Румянцева новым знаком своего благоволения: в конце обеда взяла бокал шампанского и, привстав со своего места, при громе пушек пила за здоровье героя Задунайского.

В этот день не кончились праздники на Ходынской площади: 23 июля там опять были устроены новые увеселения.

Они начались после обеда. Государыня со всем двором ходила там по ярмарке⁴⁰⁶ Таганрогского городка, покупала множество товаров, ей не нужных, а для того только, чтобы обрадовать торговцев. В шесть часов лучшие артисты давали оперный спектакль; потом в одной из галерей был устроен маскарад; наконец, на кораблях, построенных на Ходынской площади, был фейерверк, напомнивший своим великолепным пламенем победу Русских при Чесме.

Вот так праздновала великая государыня знаменитые победы своих воинов! Пышность этих праздников поразила всех иностранных министров, присутствовавших на них, и особенно Турецкого посланника, приехавшего от своего государя с грамотой о мире и с драгоценными подарками.

Знаменательный заключением этого мира 1775 год стал еще примечательнее для Русских завершением нового великого дела государыни. Занимаясь с самого начала своего восшествия на престол усовершенствованием законодательства, занимаясь написанием своего бессмертного Наказа, Екатерина видела, как много недостатков было во всех сферах управления колоссального государства. Она видела, что все, начатое Петром I, требовало продолжения тех же действий, при которых так хорошо развивалось его творение; видела, что многие изменения становились необходимыми в новых условиях царствования, когда государство расширялось приобретениями. Эти перемены нужнее всего были в общем устройстве областей, в управлении ими и даже в самом делении. Многие из них были так велики и территорией, и численностью населения, что возглавляющие их лица затруднялись при исполнении своих обязанностей, тем более что эти должности, давно учрежденные, уже не соответствовали настоящему положению жителей.

Итак, рассмотрев все обстоятельства, проанализировав их со всей проницательностью мудрой законодательницы, Екатерина решила разработать новые принципы образования всех частей своей обширной империи и разделить ее несоразмерные области на правильные, одинаково устроенные губернии⁴⁰⁷. Все принципы для такого разделения, все законы нового управления, все обязанности новых чиновников были обдуманы и составлены самой государыней в книге, известной под названием Учреждение о губерниях. В соответствии с этим Екатерининским учреждением вся Россия была разделена на почти одинаковые пространства, названные наместничествами.

Это название произошло от того, что главные лица, назначенные управлять ими, были названы государыней наместниками. Екатерина так любила Русский язык, что должностям предпочитала давать Русские названия, например наместник⁴⁰⁸, исправник*, заседатель* и прочие. Наместники впоследствии стали называться генерал-губернаторами. Эти важные государственные лица, получившие в Учреждении о губерниях подробное наставление императрицы о том, как надо исполнять свои многочисленные обязанности, заменили прежних воевод, которые во вверенных им областях пользовались такой властью, что решения всех дел областных жителей зависели от них и их воеводской канцелярии, куда надо было приезжать каждому, у кого было какое-нибудь дело к воеводе, как бы ни было велико расстояние до областного города.

Теперь же в новых губерниях каждый город и его округ имели своих судей для разбирательства дел, и если нужно было высшее разрешение начальства, то одни бумаги отсылались в те места, которые были учреждены в главном городе губернии. Таким образом, появились у нас в уездных городах суды Уездный* и Земский*, а в губернских, кроме этих судов, были учреждены палаты: Казенная*, Гражданская и Уголовная и Губернское Правление. Для купечества и мещанства учреждены были особые суды: в губернских городах — магистраты*, а в уездных — ратуши*. Кроме того, в Учреждении о губерниях были улучшены правила для полиции и обращено материнское внимание государыни на беспомощное состояние детей, которые, потеряв в младенческом возрасте родителей, оставались со своим имением на попечении родственников, часто пользовавшихся их беззащитным сиротством и разорявших их наследство. Для таких бедных детей и для управления их имениями было учреждено также особое присутственное место под названием Опеки — для дворянства, Сиротского суда — для купечества и мещанства. Детей же, которым родители не оставляли никакого состояния и которые, следовательно, не имели никакой надежды получить не только воспитание, но даже часто и содержание, государыня брала под свое особенное покровительство и для них учредила Приказ общественного призрения⁴⁰⁹ — это такое присутственное место, в ведении которого были все народные школы для обучения таких детей и все богоугодные заведения для других бедных, то есть богадельни, больницы, дома для неизлечимых больных, для лишенных ума, воспитательные и сиротские дома, где жили и учились дети-сироты, совершенно беспомощные и не имевшие даже родственников, которые могли бы как-нибудь заботиться о них.

Из этого вы видите, как важна и благодетельна была цель Приказа общественного призрения. Не менее важно было учреждение еще одного присутственного места — Совестного суда.

Здесь было назначено рассматривать дела, не подходящие под общий свод законов, например преступления, недоказанные отчетливыми свидетельствами или совершенные безумными или малолетними людьми, которые не могли понимать всей важности своего проступка; одним словом, все такие дела, где надо было судить больше по совести, чем по доказательствам преступления.

Вот как прекрасно были разработаны все сферы нового управления! 7 ноября 1775 года был обнародован манифест о новом учреждении губерний, и первыми в России губерниями были Тверская и Смоленская. Они были учреждены раньше всех других в качестве эксперимента, и, когда все увидели их прекрасное устройство, когда почувствовали благотворные последствия нового порядка, вместе с ними распространившегося, все благословили новую милость императрицы. Она сама удостоверилась в величайшей пользе новых учреждений и приказала ввести их повсюду в своих владениях.

Вооруженный нейтралитет, или новая слава Екатерины от 1775 до 1780 года

После всего, что вы прочитали о делах Екатерины, вы, наверное, удивитесь, милые читатели, увидев название этого рассказа.

Вскоре после Кайнарджийского мира беспокойные Турки снова заволновались; больше всего огорчило их получение Крымом независимости, и, досадуя на потерю знаменитого полуострова, они всеми силами старались, по крайней мере, уменьшить его сближение с Россией и не хотели утверждать ханом Сагин-Гирея, избранного Крымцами с согласия покровительствовавшей им России. Чтобы предупредить опасные последствия новых раздоров, Екатерина приказала своим войскам снова приблизиться к Турецким границам, и особенно — Крыму. Граф Румянцев, снова главнокомандующий Русских войск, уже вынужден был начать военные действия, как вдруг все разногласия были прекращены самым неожиданным образом: Франция, старавшаяся прежде вредить России в ее отношениях с Турцией, вдруг стала нашей защитницей и своими доводами заставила султана вспомнить условия Кайнарджийского мира и снова подтвердить их в полной силе: независимость Крыма была признана во второй раз, и Сагин-Гирей назван ханом. Но из-за чего же произошла такая перемена в отношении к нам Франции? Оттого, что она сама стала нуждаться в помощи сильной России, оттого, что она боялась войны с Англичанами из-за возобновившихся споров о владениях в Америке. Но и кроме этих споров Англичан с Французами, в Европе происходили тогда еще другие события, отвлекшие внимание всех государств от Турок, заставлявшие многих из них желать, чтобы Россия оказала свое могущественное влияние на их дела. Каковы же были эти дела?

В конце 1777 года скончался Баварский курфюрст Максимилиан, не оставив детей. Его родственники, считавшие себя наследниками, явились со всех сторон. То были: младший Баварский дом, супруга курфюрста Саксонского, герцог Мекленбург-Шверинский⁴¹⁰ и герцог Пфальцский⁴¹¹. Столько претендентов на наследство, конечно, не могли обойтись без спора. Некоторые из них состояли в родстве с Прусским двором, другие — с Австрийским, а Фридрих II и Мария-Терезия были всегда так недовольны друг другом, что, казалось, радовались каждому поводу к войне. Баварское наследство тем более представлялось им таким поводом, что один из наследников, герцог-палатин⁴¹², уступил за денежное вознаграждение все свои права Австрийской императрице и ее сыну Иосифу, бывшему уже тогда императором. Началось разделение осиротевшей страны: Мария-Терезия хотела присвоить себе слишком большой участок наследства; Прусский король вступился за права герцогов Саксонского и Пфальцского, и война началась. Фридрих, несмотря на свою старость, сам командовал армией; но заметно было, что прежние пылкость и мужество уже не оживляли храброго короля и все движения его войск были медленны, а сам он, вместо того, чтобы, как прежде, в походной палатке чертить планы сражений, чаще всего сидел в покойных квартирах за письменным столиком и занимался литературой.

Ведя войну в таком настроении, Фридрих, вероятно, не скоро бы ее окончил, если бы его сильная союзница Россия не откликнулась на его просьбы и не взяла бы его сторону и сторону тех принцев-искателей Баварского наследства, которые были под его защитой. Это случилось в то самое время, когда закончилась война Русских с Турками, и это было причиной, ускорившей ее окончание. Как только войско Екатерины получило приказ идти на помощь к Прусскому королю, Мария-Терезия стала гораздо сговорчивее в спорах о Баварии. Другие претенденты на наследство последовали ее примеру, и Русской императрице принадлежала честь кончить эту ссору, очень важную для Европы. В этом случае сильно пострадала гордость Австрийского двора. Мария-Терезия никогда не могла простить Екатерине этого обидного для Австрии превосходства России. Но с завистью смотря на славу Русской императрицы, она не могла в тайне не удивляться ей, особенно когда вскоре после этого новое дело Екатерины заставило ее самых жестоких врагов согласиться с мнением, что она справедливо занимала первое место среди Европейских государей.

Важность этого дела принесла Екатерине ту новую славу, о которой мы говорили в начале этого рассказа. Вот его подробности.

Наверное, все вы, друзья мои, уже понимаете, как много пользы приносит торговля государствам и любому, даже всякому небольшому обществу людей. Она удовлетворяет все их нужды, поставляет одной стране произведения другой, знакомит страны между собой. Все эти выгоды становятся особенно важны, если торговля ведется с помощью мореплавателей, соединяющих между собой самые отдаленные страны, — вот почему мудрые государи и народные правители всегда покровительствовали мореплаванию и торговле. Раньше всех в Европе этим покровительством начала славиться Англия, и в то время, когда открытие Америки и ее бесчисленных богатств вызвало среди Европейских государств много споров и войн за владения в Новом Свете, Англия защищала торговлю, которая очень нуждалась в этой защите: народные волнения, разногласия и войны были всегда губительны для нее. Англия умела спасти ее в эти смутные времена, насаждая во всех странах правило, что опустошения войны не должны касаться тех государств, которые не участвуют в ней, и что их корабли могут без всякой опасности ходить со своими товарами по всем морям. Здесь надо пояснить, что значит «не участвующее в войне государство» — то есть не защищающее ни ту, ни другую из спорящих сторон; такое государство называется нейтральным, от слова нейтралитет⁴¹³ (неучастие).

Итак, нейтральные корабли благодаря покровительству Англии долго пользовались своими правами и без опаски привозили товары даже в такие государства, которые вели войну. Но великодушие Англичан продолжалось до тех пор, пока на морях у них были опасные соперники — Французы. Но когда однажды во время войны с Францией им удалось истребить почти всю морскую силу этого государства и стать повелителями всех морей, дело приняло другой оборот: Англичане увидели, что защита торговли нейтральных государств лишает их больших выгод, и только их одних, потому что все другие государства уже не имели возможности спорить с ними на море. Для чего же и против кого защищать то, что только они одни могли брать, без всяких споров, по праву сильного? Рассуждая таким образом, Англичане начали поступать совершенно против заведенных правил, не так, как поступали прежде, и если теперь они вели войну с каким-либо государством, то всякий корабль, шедший туда или оттуда, становился их законной добычей, как только они захватывали его. В это время они уже не обращали внимания на то, что такой корабль мог быть нейтральным: они присваивали его себе, и это было тем удобнее, что они вели войну со многими государствами, особенно с тех пор, как начались беспокойства в их Американских владениях и некоторые из Европейских государств вмешались в эти ссоры.

Таким образом, торговля, притесняемая одним из сильнейших морских государств, не могла не прийти в упадок. Каждое государство в той или иной степени почувствовало это, но ни одно не осмеливалось спорить с могущественной, непобедимой на море Англией. Положение многочисленного класса людей, занимавшихся торговлей, стало особенно стеснительно с 1778 года, когда началась открытая война Англичан с Французами в Америке. Расскажем подробнее о причинах этой войны.

Англичане, всегда славившиеся торговыми делами и мореходством, основали много колоний в Северной Америке. Эти колонии, состоявшие первоначально из нескольких семейств, начали быстро увеличиваться за счет переселенцев из Англии, а впоследствии и из других Европейских государств. Таким образом, Английские провинции в Северной Америке стали, наконец, настолько многолюдны и сильны, что могли уже представлять собой отдельное государство, не зависящее от прежнего его Отечества — Англии. Отдаленность этого Отечества, неудобства в поддержании контактов с ним и происходившие от этого беспорядки в управлении заставляли Американских Англичан стремиться к освобождению от зависимости от Старой Англии. Но они не достигли бы так скоро исполнения своего желания, если бы Французы не помогли им и деньгами, и войском.

И вот началась та война в Америке, о которой мы теперь говорим и во время которой Англичане больше, чем когда-либо, притесняли торговлю не только воевавших с ними государств, но даже нейтральных стран. Все жаловались, роптали на эту несправедливость, но никто не смел вступиться за обиженных. Наконец, появилась великодушная защитница, и это была Русская государыня. Трудно было взять на себя это важное дело, но Екатерина не боялась трудностей: в ее необыкновенном уме уже был разработан прекрасный план защиты. Он заключался в предполагаемом союзе государей, добровольно объединившихся, чтобы покровительствовать нейтральным кораблям и защищать их от нападений тех государств, которые вели между собой войну. Этот союз был назван вооруженным нейтралитетом. Его правила были разработаны самой императрицей и могут быть интересны для вас.

В первой и главной статье их было сказано, что нейтральные корабли имеют полное право ездить по всем морям и входить во все гавани воюющих государств; что все грузы, находящиеся на таких кораблях, хотя бы и на неприятельских, считаются неприкосновенными, кроме контрабандных⁴¹⁴, то есть запрещенных товаров, а в этом случае запрещенными товарами считались только военные снаряды и припасы, которые могли быть полезны для неприятелей. Такие контрабандные товары отбирались правительством воюющего государства, все же остальное могло беспрепятственно перевозиться на нейтральном корабле. Правила вооруженного нейтралитета заключались торжественным объявлением императрицы, что всех их нарушителей она будет считать своими врагами и что ее флот всегда будет готов наказать их.

Теперь вы понимаете, каким великим благодеянием была эта мысль Екатерины для торговли всех стран? С невольным чувством удивления законодательницей был принят ее новый закон почти всеми Европейскими государствами. Франция и Испания были первые, открыто одобрившие намерения Русской императрицы и даже вступившие в ее знаменитый союз. Их примеру тотчас последовали Дания, Швеция, Голландия, Пруссия, Австрия, Португалия и королевство обеих Сицилий. Англия, хотя и не вступила в этот союз, но и не отвергала его благородных правил, а, напротив, показала к ним заслуженное уважение. Она надеялась, что благодаря войне, все еще продолжавшейся в Америке, и волнениям, которые начинались тогда во Франции и уже предвещали ужасный переворот, союз вооруженного нейтралитета будет существовать недолго и прекратит свое существование сам собой, без опасного спора с его учредительницей. Ожидания Англии вследствие ее тайных стараний точно исполнились, но, по крайней мере, еще несколько лет подряд торговые люди всего света благословляли великую государыню России за свою безопасность и счастье.

Новая слава Екатерины добавила ей новых почитателей во всех странах, куда доходили слухи о ее делах.

Не говоря уже о многих государях, не говоря об отличнейших ученых Франции и Германии, с которыми она переписывалась и которые давно уже оценили ее гениальный ум и высокие достоинства. В 1780 году, спустя три месяца после обнародования манифеста о вооруженном нейтралитете, к числу приверженцев северной царицы прибавилось знаменитое лицо: Австрийский император Иосиф II, сын Марии-Терезии. Он приехал в Россию только для того, чтобы лично познакомиться с великой государыней, которую его мать очень не любила. Не разделяя этого нерасположения, но наслушавшись о нем, Иосиф приехал к Русским с предубеждением против Екатерины. Но как изменились его чувства, когда он увидел ее! Это памятное свидание проходило в Белоруссии, которую императрица ездила осматривать в 1780 году — в первый раз после присоединения этой страны к ее древнему Отечеству. Иосиф, услышав об этом, просил у нее позволения приехать туда же. Екатерина, с удовольствием соглашаясь на его просьбу, определила город Могилев местом свидания. Нетерпеливый император под именем графа Фалькенштейна приехал туда раньше государыни и, чтобы увидеть ее несколькими часами ранее, ездил даже к местечку Шклов, где представился ей, и потом поспешил вперед, чтобы иметь удовольствие встретить ее при въезде в Могилев.

Это был торжественный въезд: жители всей Белоруссии желали показать свое усердие государыне, и все их сословия участвовали в пышной встрече, ей оказанной. Иосиф, пользуясь своим инкогнито⁴¹⁵, смешивался в это время с толпами народа и был свидетелем той искренней привязанности, которую чувствовали к Екатерине ее подданные и которой поддавались все вокруг нее. Невольно покорился и он этому очарованию, и предубеждение, внушенное ему матерью, рассеялось при первом же разговоре с Екатериной: высокий ум, величие, которым исполнен был вид императрицы, благородство, которым дышало каждое ее слово, и при всем этом приятная простота обхождения так поразили сына Марии-Терезии, что он, почти не обращая внимания на великолепные праздники двора, которые устраивались в Могилеве, желал наслаждаться только беседой с государыней. С этого времени прежние частые разногласия между Русским и Австрийским дворами сменились искренним дружеским расположением, которое через четыре месяца еще более утвердилось: Мария-Терезия скончалась, и Иосиф стал единственным обладателем престола.

Не один Могилев удостоился чести принимать высокого чужеземного гостя: Австрийский император ездил оттуда в Москву, а потом и в Петербург, куда государыня возвратилась прямо из Белоруссии. Любопытный Иосиф осматривал все примечательности в городах, мимо которых проезжал, восхищался Москвой, ее старинными, величественными дворцами, ее живописными окрестностями.

Оставив древнюю столицу Русских, Иосиф с удивлением для себя меньше чем через трое суток оказался в новой столице. Здесь на каждом шагу удивление его увеличивалось. Все, что рассказывали ему о красоте и великолепии города, так недавно созданного, показалось ему недостаточным, когда он собственными глазами увидел чудесное творение Петра. Кто из иностранцев мог ожидать, что в такое короткое время напротив скромного жилища основателя столицы возвысится величественное здание дворца его наследников, что в пышных комнатах этого дворца будет часто решаться участь Европейских государств! Конечно, никто, когда сам Иосиф, видевший все собственными глазами, едва верил им: так все, окружавшее Екатерину, было похоже на волшебный мир! Император особенно чувствовал это в Царском Селе, пышные красоты которого в самом деле поражали всех, видевших их. Кроме прелестей природы и искусства, так прекрасно соединенных в этом очаровательном месте, Екатерина для развлечения своего гостя каждый день придумывала новые удовольствия. Балы, спектакли, концерты беспрестанно сменяли друг друга, то же разнообразие наблюдалось и в прогулках: начинаясь в Царскосельском саду, они часто заканчивались в Павловском; даже обеды не были одинаковы.

Граф Фалькенштейн был и в Кронштадте, и даже в Сестребеке. Восхищенный Россией и получив удостоверение в дружеском расположении Екатерины, Иосиф оставил нашу северную столицу, исполненный глубокого уважения и преданности к ее повелительнице.

Австрийский император был не первым царственным гостем Екатерины: Шведский король Густав III и брат Фридриха II, принц Генрих Прусский, приезжали за несколько лет до него. Принц Генрих был даже не один раз, и приезд его в 1776 году имел важные последствия: супружество наследника Русского престола с племянницей Фридриха, принцессой Вюртембергской⁴¹⁶, известной всем нам под драгоценным именем императрицы Марии Федоровны. Она была второй супругой великого князя Павла Петровича. Первая — принцесса Гессен-Дармштадтская⁴¹⁷ Августа-Вильгельмина, названная при миропомазании Натальей Алексеевной, — жила очень недолго в России и скончалась в том самом 1776 году, когда Прусский принц был в Петербурге. Он был свидетелем сильного горя цесаревича о потере нежно любимой супруги, старался вместе с императрицей утешать его и через несколько месяцев после случившегося предложил ему в супружество свою племянницу. Великий князь ездил с ним в Берлин и от самого Фридриха Великого получил руку прелестной невесты, а вместе с ней — то редкое, семейное счастье, которым наслаждался в продолжение всей своей жизни. Первым сыном Павла Петровича и Марии Федоровны, первым утешением их великой родительницы был великий князь Александр, родившийся 12 декабря 1777 года. Это был впоследствии наш незабвенный император Александр I.

Князь Потемкин-Таврический

Много людей, знаменитых своими величайшими дарованиями, появилось при Екатерине: ее гений умел находить таких людей, умел извлекать их из неизвестности и, украсив всем блеском, которого они были достойны, открывал перед ними те поприща, где они могли быть вполне полезны обществу. Среди лиц, вознесенных Екатериной таким образом на такую почетную высоту, князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический занимает первое место по значимости тех деяний, которые в истории нашего Отечества неразлучно связаны с его именем.

Отец Григория Александровича был небогатый отставной майор, служивший в гарнизонном⁴¹⁸ полку. После своей отставки он жил в маленьком поместье, недалеко от Смоленска, и здесь-то в сентябре 1739 года у него родился сын, впоследствии столь знаменитый. Вовсе не догадываясь о его будущей известности, скромный майор, часто терпевший нужду из-за своего стесненного материального положения, заботился только о том, чтобы оставить сыну более хорошее состояние и определить на такую службу, которая бы не была связана с невозможными для него издержками.

Рассуждая таким образом, он не находил ничего лучше духовного звания и поэтому дал своему сыну первое образование в Смоленской семинарии⁴¹⁹. Наслушавшись в детстве о своем предназначении, молодой Потемкин, казалось, проявил к нему склонность и впоследствии. После курса в семинарии он был переведен в Московский университет, где по своим способностям и прилежанию считался одним из лучших учеников. Но, получив в 1756 году золотую медаль за успехи, он совсем перестал ходить в университет и все время проводил с монахами Заиконоспасского и Греческого монастырей. Потемкин, казалось, любил поражать неожиданностью своих поступков и непостоянством своего вкуса. Последнее было его отличительной чертой на протяжении всей жизни и особенно обнаружилось в то время, когда ему надо было выбрать образ жизни. Все ожидали, что он изберет монашество или гражданскую службу, которая со временем могла бы привести его к желаемым почестям; но, к удивлению всех, Потемкин избрал другой путь. Он захотел стать военным. Военная служба была в то время дорогостоящим занятием для людей, желавших и имевших возможность отличиться, но это было затруднительно для бедного молодого человека: Потемкин нуждался в пособии. В устройстве его дел принимал участие Амвросий, архиепископ Крутицкий и Можайский, тот самый, который потом — во время чумы — погиб от Московских мятежников. Он особенно любил умного Григория Александровича. Видя его мужественную прекрасную внешность, его величественный, можно сказать даже, колоссальный рост; восхищаясь его редкими способностями и как будто предчувствуя, что они приведут его любимца к желаемой цели, он одобрил его намерение и дал ему средства исполнить его: пятьсот рублей сделали Потемкина богачом. Получив их от своего доброго друга, он тотчас же отправился в Петербург и записался в конную гвардию.

Предчувствие не обмануло Амвросия: Потемкин вскоре был замечен в полку не только как усердный исполнитель своих должностных обязанностей, но и как образованный молодой человек. Не обольщаясь этим лестным мнением своих начальников и товарищей, он, напротив, старался в полной мере заслужить его и почти все свое свободное время проводил за изучением Французского языка, которым тогда мало занимались в университете и который был необходим для людей высшего общества, а молодой Потемкин непременно хотел принадлежать к нему. И это желание, и вообще все его мечты о возвышении скоро начали осуществляться самым странным, неожиданным образом.

Это было в день восшествия на престол императрицы Екатерины и почти в те самые минуты, когда она принимала от гвардии⁴²⁰ присягу на верность. Окруженная полками, государыня верхом на прекрасной лошади держала в руках шпагу, для которой вдруг вздумала попросить темляк*. Потемкин, бывший в это время вахмистром⁴²¹ в своем полку, был одним из первых, услышавших слова императрицы. Сорвать свой собственный темляк, подъехать к государыне и поднести его было делом одной минуты для молодого, ловкого, пламенно усердного гвардейца. Со своей обычной благосклонностью императрица приняла эту услугу, и Потемкин хотел уже отъехать к своему месту, как вдруг его лошадь, привыкшая к эскадронному⁴²² ученью, остановилась возле лошади государыни и, несмотря на все усилия всадника, не хотела отойти от нее.

Екатерина обратила внимание на молодого встревоженного вахмистра и, чтобы ободрить его, заговорила с ним. Его наружность и разговор так понравились императрице, что на другой день она пожаловала его званием офицера гвардии и потом камер-юнкера своего двора.

Таким образом, самое малозначительное происшествие открыло перед Потемкиным то поприще могущества и славы, о котором он мечтал в свои студенческие годы.

Первое дело, которое поручили ему по министерской и дипломатической линии, было уведомление нашего посла при Шведском дворе, графа Остермана, о восшествии на престол императрицы. Удачно исполнив данное ему поручение, он возвратился из Стокгольма с новыми надеждами на возвышение и не ошибся: его отличные способности давали ему благосклонность знаменитейших в то время приближенных государыни — Орловых. Их влияние увеличило благоволение к нему императрицы и довершило его успехи на блистательном поприще, так неожиданно открывшемся перед ним. Он удостоился чести быть принятым в самом близком к императрице обществе, и здесь-то, в этой прекрасной сфере, где все дышало умом, любезностью и совершенной простотой в обхождении, окончилось образование молодого Потемкина и развились в полной мере его необыкновенные гениальные способности. В 1768 году он был уже действительный камергер и секунд-ротмистр⁴²³ конной гвардии. Но легко получаемые награды не удовлетворяли его возвышенного честолюбия: он желал заслужить их, желал возвыситься над другими благодаря своим истинным достоинствам, а не одним почестям и обрадовался, когда начавшаяся в 1769 году война с Турками предоставила ему для этого прекрасный случай. На протяжении всей войны он находился в действующей армии, сначала под началом князя Голицына, а потом — фельдмаршала, графа Румянцева; отличился храбростью во всех действиях против неприятеля и особенно в сражениях при Фокшанах, Ларге и Кагуле, при взятии Измаила, Килии, одним словом во всех главных победах Русских войск, и за это был награжден чином генерал-майора и потом в 1772 году — генерал-поручика.

В 1778 году, когда наша армия уже перешла за Дунай, Потемкин показал чудеса храбрости во время самого перехода и в сражении под Силистрией; но, неизвестно почему, остался без награды. Оскорбленный таким невниманием начальства и уверенный в справедливости императрицы, всегда щедро награждавшей усердие подданных, он осмелился написать ей письмо, столь же необыкновенное, как необыкновенно было все в этом человеке. Это письмо, начинаясь искусным описанием огорчения, которое причинила ему мысль, что государыня, возможно, считает его менее других достойным высочайших милостей, заканчивалось следующими строками: «Сим будучи терзаем, принял дерзновение, пав к священным стопам вашего императорского величества, просить, ежели служба моя достойна вашего благоволения, и когда щедрота и высокомонаршая милость не оскудевают, разрешить сие сомнение мое, пожалованием меня в генерал-адъютанты⁴²⁴ вашего императорского величества. Сие не будет никому в обиду, а я приму за верх моего счастья, тем паче⁴²⁵, что, находясь под особенным покровительством вашего величества, удостоюсь принимать ваши премудрые повеления, и вникая в оные, сделаюсь вяще⁴²⁶ способным к службе вашего императорского величества и Отечества».

Потемкин просил об одном из важнейших отличий, и государыня, видя своим гениальным взором, чего можно было ожидать от Потемкина и что скрывалось за странностями, иногда его отличавшими, не только исполнила его просьбу, но даже сама собственноручным письмом уведомила его об этом: «Признаюсь, что и сие мне весьма приятно, что доверенность ваша ко мне была такова, что вы просьбу вашу адресовали прямо письмом ко мне, а не искали побочными дорогами», — написала императрица.

Восхищение Потемкина при чтении этого лестного для него письма было неописуемо: никогда счастье не казалось ему так велико. Наполненный живейшей благодарностью, он желал лично засвидетельствовать ее глубоко уважаемой государыне, и Кайнарджийский мир дал ему возможность сделать это. Он оставил армию и приехал в Петербург. Не было никого из возвратившихся генералов, победителей Турок, веселее Потемкина в первое время его нового появления при дворе: все были восхищены его любезностью и тем выражением счастья, которым, казалось, дышало его лицо.

Вдруг новая перемена желаний, новое непостоянство вкуса, или, лучше сказать, новый припадок странностей, сопутствующих характеру этого удивительного человека, совершенно изменил образ его жизни: из самого любезного и привлекательного в обществе придворного он сделался задумчивым, угрюмым человеком, перестал ездить ко двору, наконец, объявил, что желает постричься в монахи, и для того приехал в Александре — Невский монастырь. Сначала никто не хотел верить распространявшемуся слуху, но когда узнали, что храбрый генерал, недовольный светом, уже надел монашеское платье, отрастил бороду и учится церковной службе, все сожалели о важной потере, которая грозила государству, лишившемуся такого человека. Императрица, больше всех любившая это государство и лучше всех понимавшая достоинства Потемкина, не могла не разделять общего сожаления и не могла не направить всех своих стараний, чтобы остановить исполнение этого странного намерения. Может быть, имея врагов при дворе или будучи не вполне довольным своим возвышением, Потемкин хотел обратить на себя внимание государыни, пользоваться особенным ее доверием, и не ошибся в расчетах: Екатерина осыпала его новыми милостями, поручила ему важнейшие дела, и, тронутый ее благодеяниями, пристыженный своей бездеятельностью в то время, когда Отечество многого ожидало от него, Потемкин сбросил монашескую одежду и явился ко двору.

С этих пор начинается эпоха его блистательнейшей славы и великих заслуг перед Россией. Получив в числе новых наград чин генерал-аншефа и за храбрость в Турецкой войне орден святого Георгия 2-го класса, он почти в то же время (в 1775 году) был сделан генерал-губернатором, или, как чаще называли тогда, — царским наместником Новороссийской и Азовской губерний. Находясь в этой должности, он имел возможность показать, на какие важные дела способен его возвышенный, твердый и решительный дух.

Вот что он сделал. Вы, наверное, не забыли, читатели мои, Запорожских казаков? Вы, наверное, помните, что эти казаки были самые дерзкие, самые непокорные и самые жестокие люди из всех племен и народностей, своевольствовавших у границ нашего Отечества. Ни образование, ни переустройство, которым подвергались все их поколения, каждое в свою очередь, ни перемены, улучшавшие состояние Малороссийских казаков во времена властвования над ними Польских королей и потом Русских государей, не оказывали почти никакого влияния на судьбу Запорожцев: с упрямством отвергая любой порядок, даже все условия общественной жизни, они продолжали свою буйную, своевольную жизнь и после перехода Хмельницкого в подданство России. Они поступали еще ужаснее, несмотря на новое подданство Малороссийских казаков, к которым и сами принадлежали: они присягали не один раз то Турецкому султану, то снова Польскому королю, изменяли даже Петру Великому и только после его Полтавской победы несколько присмирели.

Но и то было ненадолго: в царствование преемников Петра своевольства Запорожцев начались с новой силой и при Екатерине II достигли такой степени, что они захватывали не только земли, принадлежавшие соседней с ними Новороссийской губернии, но даже и ее мирных жителей. Этого было мало: однажды они силой увели к себе около восьми тысяч человек из гусарского и пикинерного⁴²⁷ полков, составлявших главную часть населения Новороссийской губернии. Но здесь кстати сказать вам, друзья мои, и об этой, соседней с Запорожцами губернии, обратившей на себя все внимание Потемкина. Он был почти первым, кто занимался обустройством Новой России — этого примечательного края в нашем Отечестве. При его деятельном и просвещенном управлении Новороссийская степь, или все то пространство по берегам Черного и Азовского морей, из которого потом составились Екатеринославская и Херсонская губернии, перестала быть степью, и поэтому справедливость требует рассказать вам подробнее о действиях Потемкина на этом, можно сказать, блистательном поприще генерал-губернатора Новороссийского. Итак, мы оставим пока беспокойных Запорожских казаков, тем более что история Новой России, соединяясь с их историей, сама собой приведет нас к ним.

Еще в 1740 году Новороссийская степь была совершенно безлюдна. Она лежала у наших границ с Турцией и Польшей, поэтому в некоторых ее местах, ближе к Русским владениям, строили только небольшие крепости и селили легкие войска, как обычно это делалось на наших границах. Они состояли по большей части из Сербов, славившихся своей храбростью и призванных на службу к нам. Но число этих войск было настолько невелико, что при императрице Анне Иоанновне они состояли всего лишь из шести сотен человек Сербского гусарского полка. Эти гусары замечательны тем, что они были первыми известными жителями Новороссийской степи.

Впоследствии к ним присоединились другие полки из вызванных таким же образом в Россию Волохов, Грузин, Болгар и Греков. Русские же поселенцы Новой России были, как мои читатели уже знают, из Великороссийских и Малороссийских беглецов, оставивших свое Отечество в грозное правление Бирона и возвратившихся при кроткой дочери Петра I. Так было до 1751 года, когда население значительно увеличилось на целую колонию из 218 человек Сербов, испросивших у императрицы Елизаветы позволения селиться на плодоносных степных землях и быть ее подданными и защитниками границы.

Волохи (влахи) — предки современных молдаван и румын.

По большей части эти выходцы, начальником которых был отставной полковник Австрийской службы Иван Хорват, были люди военные и должны были остаться такими, получив от императрицы землю для своего поселения. Таким образом, появилось первое военно-земледельческое поселение в Новороссийской степи.

Льготы, которыми пользовались эти поселенцы, постоянно привлекали в Россию новых выходцев из разных стран. Почти с каждым годом появлялись новые полки гусар, казаков и пикинеров, строились крепости и шанцы⁴²⁸, а в 1753 году были уже и города. Со времени военно-земледельческих поселений все, приезжающие жить в Новой России, должны были записываться в ее полки. К ним же, по повелению императрицы Елизаветы, причислялись и все старообрядцы⁴²⁹, и Русские крестьяне, некогда бежавшие в Польшу и потом возвращенные в Отечество милостивыми указами своих государей. Таким образом, все население Новой России, названное в 1752 году Новосербией, состояло из военных людей. Они зависели от Военной коллегии и генерала, которому поручалось императрицей наблюдение за порядком в военных укреплениях и шанцах.

Итак, цель правительства была достигнута, и границы империи с юга и юго-востока были защищены от неприятельских нападений живой стеной воинов, состоящей в 1762 году из 38 000 человек. Это число, может быть достаточное для начала, не могло быть достаточным в то время, когда на Русский престол вступила государыня с гениальным умом Екатерины и ее обширными планами по поводу усовершенствования всех частей империи. Мои читатели уже знают, как с самого начала своего царствования она заботилась о заселении безлюдных, но плодоносных мест своего царства. В таком случае Новороссийский край и его неизмеримая, цветущая степь не могли не обратить на себя ее особенного внимания, и она занялась его образованием сразу после того, как указом 1762 года объявила Европе, что Россия предлагает свои изобильные земли всем, желающим селиться на них. Оформление проходило в комитетах, специально для этого образованных ею из опытных и хорошо знавших тот край людей. После их продолжительных обсуждений было решено в марте 1764 года устроить Новосербию по примеру прочих губерний и назвать ее Новороссийской. Тогда в первый раз появилось это название. Новая губерния разделилась на три провинции: Елизаветградскую, Екатерининскую и Бахмутскую⁴³⁰. Благодаря благожелательности, с которой государыня принимала иностранных переселенцев, в 1768 году в трех провинциях было уже 100 000 жителей обоего пола. Начавшаяся в этот год война с Турцией принесла много вреда новой губернии как самой близкой к Турецким владениям, но зато Кайнарджийский мир дал бесчисленные выгоды, расширив эту самую губернию до того, что она у Керчи и Кинбурна раскинулась до берегов Черного моря, столь нужных для развития торговли России. Удивительно было, что численность населения края не уменьшилась из-за опустошений, которые несла война, и с окончанием ее, в 1774 году, в Новой России уже насчитывалось 158 097 человек жителей.

После заключения славного мира благополучие области нарушалось только соседством Запорожцев, и населенность в той стороне, где жили эти дерзкие наездники, была гораздо меньше, чем в других местах, потому что запорожцы не только мешали строить селения, но даже, как читатели уже видели, захватили в плен не одну тысячу человек из Новороссийских полков. С теми людьми, которых правительство посылало для их усмирения, они поступали, как с неприятелями, и без всякого страха к государыне осмеливались брать их под стражу.

Таково было положение в Запорожском войске, или, как его называли тогда, Запорожской сече, когда Потемкин стал Новороссийским генерал-губернатором. Своим быстрым умом он скоро понял, насколько опасно могло быть для южной России это скопище дерзких разбойников, если бы оно снова вздумало присоединиться к Турции или Польше. Столь же решительный, как и скорый, Григорий Александрович тогда же принял непререкаемое решение уничтожить эту опасность, подчинив, наконец, Запорожцев законам благоустроенного общества. Эта мысль всем, знающим своевольный дух Запорожцев, казалась невыполнимой, но Потемкин исполнил ее с полным успехом.

К Запорожцам был отправлен многочисленный отряд поселенных Новороссийских войск под командованием генерал-поручика Петра Текелия — уроженца Моравии⁴³¹, отличившегося необыкновенной храбростью с самого начала своего поселения в Новосербии. Наполненный негодованием к дерзким казакам, от которых так много терпела гостеприимная страна, ставшая ему вторым Отечеством, он выступил в поход с непременным намерением усмирить их и, благодаря искусным распоряжениям своего начальника, преуспел в этом. Запорожцы, приведенные в покорность силой, в несколько раз превосходившей их, согласились на все условия, предложенные Потемкиным, а эти условия состояли в том, что они должны были вступить в гражданское сословие государства, то есть жить семьями, заниматься земледелием и повиноваться всем приказаниям правительства. Только согласившиеся на все эти условия могли остаться на родине, а казаки вообще менее других народов любят расставаться с ней.

Итак, эта привязанность к родине и могущество власти, покорившей их, сделали так, что большая часть Запорожцев решила изменить буйный порядок своей жизни на мирное состояние граждан. Это прибавило к жителям Новой России около 100 000 человек. Их разделили и поселили в разных местах. Земли же, принадлежавшие Запорожской сечи⁴³² или некогда присвоенные ею, лежавшие по левую сторону Днепра, стали относиться к Азовской губернии, с правой же стороны — к Новороссийской губернии, которая с усмирением Запорожцев, так сильно вредивших ее благосостоянию, начала процветать и, украшенная новыми селениями и городами, с увеличившимся почти втрое народонаселением, получила в 1784 году новое имя Екатеринославского наместничества. Под этим наименованием объединились две губернии — Новороссийская и Азовская.

Таким образом, Потемкин одновременно достиг двух целей: улучшения благосостояния Новой России и усмирения мятежников. Последнее удивило всех: никто не ожидал, что можно было справиться с до сих пор непреодолимыми затруднениями. Но трудности никогда не останавливали Потемкина. Лучшим доказательством этого было намерение, составлявшее его любимую мечту на протяжении почти всей его блистательной жизни. Это была мысль уничтожить Турецкую империю в Европе и на ее месте восстановить столь знаменитую прежде Греческую империю. Пламенное участие, которое Потемкин всегда принимал в судьбе христиан, и особенно христиан — своих единоверцев, вероятно, было основной причиной, внушившей ему эту великую мысль. Исполненный редким усердием в вере и ко всему, что касалось ее, он желал соединения всех христианских исповеданий. Особенно древнее разделение церкви на Латинскую и Греческую было всегда предметом его искреннего сожаления и любимых разговоров. С таким образом мыслей и чувств мог ли он не огорчаться несчастным положением Греков, так давно страдавших под властью магометан? Он сокрушался об их судьбе еще тогда, когда, готовясь к духовному званию, изучал со всей подробностью церковную историю в Смоленской семинарии и потом в Московском университете. Когда же судьба открыла перед ним совершенно иное поприще, одним из первых желаний его было освободить Греческих христиан от продолжительного рабства и восстановить славу и счастье их знаменитой империи.

Первая мысль об этом принадлежала фельдмаршалу Миниху: во время двадцатилетнего изгнания он так много занимался планом восстановления Греции, что даже сочинил на эту тему целый проект и, возвратясь из Сибири, не один раз говорил о нем. Императрица Екатерина с удовольствием слушала, но могла ли она думать, чтобы восьмидесятилетний воин мог привести в исполнение намерение, требовавшее бесчисленных трудов и долговременных усилий? Когда же осуществление этого великого плана сделалось целью Потемкина, полного сил и жизни, неутомимо деятельного, во всем счастливого, вероятность его исполнения стала ближе.

Его быстрый и пылкий ум, казалось, вовсе не замечал препятствий, и он уже заранее радовался своему торжеству. Как будто в оправдание высоких надежд Григория Александровича в 1779 году случилось происшествие, несказанно восхитившее его: у наследника престола, великого князя Павла Петровича родился второй сын, названный Константином. Это имя, так живо напоминающее славу Греции, казалось смелому полководцу и министру счастливым предзнаменованием, и при виде царственного новорожденного ему мечталось, что на его младенческой головке уже лежит славный венец Греческих императоров. Но он еще таил эту мысль в глубине своей души, и только одна великая государыня знала и, может быть, с удовольствием слушала его мечтательные рассказы о будущей прекрасной судьбе Греции и новом величии одного из ее внуков.

После усмирения Запорожцев Потемкин начал действовать открыто. Его великий план непременно требовал наличия сильного флота на Черном море и совершенно свободного плавания по нему. Последним хотя и пользовались Русские со времени Кайнарджийского мира, но полуостров Крым, населенный Татарами — старинными врагами России, причинял ей своим соседством еще много вреда, несмотря на независимость от Турции. Россия же не могла завести флот на Черном море, потому что ни один приморский портовый город на его берегах не принадлежал ей. Эти два важные обстоятельства показывали Потемкину, что необходимо покорить Крым владычеству Екатерины и основать Русский порт на Черном море. Последнее было исполнено в самом скором времени: в 1778 году при лимане в устье Днепра, в 70 верстах от морского берега, Новороссийским генерал-губернатором был заложен город Херсон с большой крепостью и адмиралтейством для постройки кораблей. Неожиданное и, можно сказать, почти волшебное появление этого города среди безлюдных степей было удивительно для всех, плохо знавших Потемкина. Довольный удачным началом, он поселился в новом городе, быстро достигавшем расцвета во всех сферах своего устройства и даже в торговле с Греческими островами, Константинополем и Францией, и отсюда бросал свои проницательные взоры на Крым, думая о том, как можно его покорить, не проливая, однако, крови Русских. Беспокойные Крымцы вскоре сами предоставили ему эту возможность.

Мои читатели уже видели, что с Кайнарджийским миром связано такое увеличение влияния России на судьбу этого полуострова, что ханы, его правители, назначались не иначе, как с согласия Русской государыни. Таким образом, в 1777 году Екатерина утвердила ханом Крымских Татар одного из образованнейших их князей, Сагин-Гирея.

Турки сначала спорили, однако потом и они согласились с этим выбором. Но новый хан не нравился своим подданным, потому что, будучи просвещеннее своих соотечественников, не принимал многие из грубых обычаев их и вводил новые.

Его брат, Батый-Гирей, стоял во главе недовольных, и потому неудивительно, что их дерзость принудила хана оставить престол и удалиться в Таганрог. Однако его могущественная покровительница, Екатерина, возвратила ему потерянное царство.

Между тем его противники тоже нашли себе защитника: Турецкий султан прислал к ним на помощь пашу с отрядом янычар, и судьба Сагина стала еще несчастнее, чем была прежде. Преследуемый братом, нелюбимый подданными, устрашаемый силой Турок и жестокостью их к своим врагам, он не находил другого средства к спасению, как, предложив свою корону Русской императрице, полностью отдать себя под ее могущественное покровительство. Это предложение хана императрице было не только сделано через Григория Александровича, но даже и внушено им же. Много стараний надо было ему употребить, много трудностей преодолеть, чтобы завершить это важное дело, которому препятствовали, как могли, и Турки, и многие из подданных Сагина; но удачливый во всех своих предприятиях, он преуспел полностью и в этом: значительная пенсия, назначенная от двора хану, удовлетворила все его желания, а несколько наших полков под командованием генерала де-Бальмена навели такой страх на его подданных, что они, не думая о сопротивлении, признали над собой власть России и тогда же дали присягу на верность Екатерине.

Так, без кровопролития, одними разумными распоряжениями Потемкина, было покорено целое царство, знаменитое еще в глубокой древности. Выгоды от этого нового приобретения были так велики, подробности, касающиеся истории Крыма, так любопытны, что, заслуживая полного нашего внимания, милые дети, требуют отдельного рассказа, тем более что с историей Русского Крыма связано чрезвычайно занимательное происшествие для Русских: путешествие императрицы в это ее новое владение спустя четыре года после его покорения, случившегося в 1783 году. Все это, друзья мои, вы найдете на следующих страницах; нынешний же наш рассказ о знаменитейшем из приближенных Екатерины мы закончим описанием тех новых почестей, которые были наградой за его великие дела.

Еще в 1775 году Потемкин получил титул графа Русской империи за деятельное участие в заключении Кайнарджийского мира. В 1776 году он получил княжеское достоинство Римской империи и титул светлейшего. Вообще иностранные государи уважали Григория Александровича за его личные достоинства и за то высокое доверие, которым он пользовался при дворе Екатерины. Они старались показать ему свое милостивое расположение: Польский король пожаловал его орденом Белого Орла⁴³³ и святого Станислава⁴³⁴, Фридрих Великий — орденом Черного Орла*, король Датский — Слона*, король Шведский — Серафима*. Но все эти иностранные ордена не так его радовали, как обрадовал в 1782 году новый Русский орден святого равноапостольного князя Владимира*, учрежденный Екатериной и прежде других возложенный ею на будущего покорителя Крыма. В самом деле, не прошло и года, как Крым уже принадлежал России. Главной же наградой, полученной Потемкиным за Крым, было звание Таврический. Вы, наверное, удивляетесь, милые читатели, почему Таврический, а не Крымский? Потому, что полуостров Крым во времена древней и своей самой блистательной славы назывался Тавридой. Екатерина, покорив его, назвала снова Тавридой, как будто желая возвратить ему вместе с этим именем и его прежнюю славу. Никто не мог так хорошо понять и исполнить это благодетельное желание Великой, как новый князь Таврический, и ему было поручено исполнить его с той же надеждой на успех, которую он всегда умел прекрасно оправдывать.

Пожалованный чином генерал-губернатора, Потемкин со своим обычным жаром принялся за новое дело, вверенное его попечениям, и с обычной своей быстротой совершал его. Дикие степи новой Тавриды, подобно Новороссийским степям, как будто по волшебству превращались в обработанные поля. Бедные Татарские города и деревни приняли другой вид, потому что уже не были разбросаны на пустынных местах, а оживлялись соседством богатых Русских селений. И не только селения, но даже целые города вскоре обязаны были своим существованием неутомимой деятельности Потемкина. Кроме Херсона, построенного в близком соседстве с Крымом, где некогда процветал Херсонес (Корсунь), знаменитый в древности, Григорий Александрович основал в самом Крыму такой город, который один мог навсегда прославить его имя, если бы с ним не было связано такое множество других знаменитых дел, — это город Севастополь, построенный на берегу ближайшего к Черному морю залива и представляющий собой один из лучших портов на свете. Севастопольская гавань простирается внутрь залива на шесть верст в длину и на три версты в ширину. Берега залива на таком большом пространстве имеют еще несколько маленьких заливов, или бухт, где имеется много удобных мест для стоянки кораблей, потому что глубина повсюду в этой превосходной гавани так велика, что самые огромные суда могут подходить к берегу, а это достоинство считается важнейшим для гавани.

Севастопольский порт имеет еще и другое, не менее важное преимущество: он окружен со всех сторон высокими горами, которые защищают вошедшие в него корабли от всех ветров. Со всеми выгодами, так щедро оделенными природой этого прекрасного места, Потемкин соединил все, что мог придумать гений, могла осуществить его твердая воля, его деятельность и те могущественные средства, которые были даны ему великой государыней. Не прошло и трех лет, как в новом Севастопольском порту было уже адмиралтейство и в нем несколько тысяч работников: был сильный гарнизон, множество магазинов, два госпиталя, несколько гаваней для купечества и для карантина. Одним словом, Севастополь был многолюдным, величественным городом. Но мы забываем, что Севастополь — это прекрасное творение природы и Потемкина — принадлежит к красотам Крыма, о которых нам предстоит целый рассказ. Не будем же отделять их одно от другого, а взглянем в целом на прекрасную Тавриду, такую, какой она представилась восхищенным взорам своей новой обладательницы и всем счастливым спутникам ее достопамятного путешествия, справедливо называемого историками торжественным и величественным шествием ее от северной столицы до самых южных стран новых владений России.

Полуостров Крым и путешествие императрицы 1787 год

На территории нашего обширного Отечества Крым — одно из самых примечательных мест и в географическом, и в историческом отношении. Нигде природа не рассыпала с такой щедростью свои красоты, нигде не произошло столько важных событий, столько знаменитых деяний, как в таком прекрасном месте, как Крым, который называют нашей Италией. Красоты эти и теперь радуют глаз, и многим моим читателям может представиться случай видеть их — стоит только доехать до Крыма. Но от произошедших в этом краю событий осталось очень мало следов, и найти их можно только в истории. А любопытно было бы знать все, что известно, о Крыме! Ведь он уже был знаменитой страной за несколько столетий до нашей эры. Да, за несколько столетий до Рождества Христова там уже жили народы, отличавшиеся от других своей образованностью, своими успехами в науках, мореплавании и торговле. И угадывая ваше желание узнать подробно историю одной из прекраснейших наших областей, я опишу ее с самого начала.

Первыми известными нам обитателями Тавриды в XII и XIII веках до н. э. были Тавры. Название это происходит от названия гор, которых так много на их родине: Тавр на Ассирийском⁴³⁵ языке значит гора. Тавры были очень жестоки и даже дики. Они приносили в жертву своим богам всех чужестранцев, которые имели несчастье претерпеть кораблекрушение у их берегов.

Через несколько столетий с севера Европы и, по уверению историков, с полуострова Ютландии⁴³⁶ к Таврам пришли Кимвры, или Киммерийцы⁴³⁷. По примеру всех завоевателей они покорили коренных жителей Тавриды, стали главным народом этой страны, построили на ее Азиатском берегу город Киммерион, который известен под названием Тамань. От них пролив, отделяющий Европейскую часть Крыма от Азиатской, получил название Киммерийского. Мы называем его теперь Таврическим. Но слава Кимвров не была продолжительна: они, в свою очередь, были побеждены и выгнаны из Тавриды Скифами⁴³⁸. Этот народ отличался такой грубостью своих нравов и таким бесчеловечием, что Греки называли их именем все необразованные народы: Скиф значило тогда то же, что варвар. Став хозяевами в Тавриде, они смешались с ее коренными жителями, и поэтому страна получила новое название — Тавро-Скифия.

Но все эти народы были дикие, необразованные, а где же те народы, рассказ о которых может быть любопытен? Они уже перед вами, мои милые читатели.

Вы, наверное, давно знаете, что Греки были одним из просвещеннейших народов в древности. В их стране процветали науки и искусства, их оружие славилось победами, их корабли плавали по отдаленным морям. В V веке до н. э. они в первый раз доехали до Киммерийского пролива, были восхищены красотами природы в этой, тогда еще дикой стране, предвидели множество выгод от этих мест в качестве колоний и основали по соседству от Тамани город Фанагорию. Их рассказы на родине о прекрасном климате и богатствах Тавриды возбудили и в соотечественниках желание поселиться там, и Греческие колонии начали одна за другой появляться на всем южном берегу Тавриды. Основными из этих поселений были Пантикапея, или нынешняя Керчь, Феодосия и Мегариче, позже названный Херсонесом. Новые колонии стали быстро процветать; суда из Греции и других отдаленнейших стран приходили к ним с богатыми товарами. В это время уже славился Херсонес, ставший вскоре влиятельной республикой, несмотря на то, что его владения простирались только на двенадцать верст в длину и ширину. Соперником Херсонеса, процветавшего на южном берегу Тавриды, было другое селение греков, основанное в то же время в восточной части полуострова и называвшееся Босфором. Этот город прежде назывался Пантикапеей, а теперь называется Керчью. Но Босфор не был республикой, как Херсонес. Здесь управляли народом цари, и многие из них были знамениты.

В то время, как эти основные поселения Греков вместе со многими другими селениями по берегам Черного моря распространяли образование на востоке и юге Тавриды, все ее пространство к западу и северу было во власти Тавро-Скифов, часто нападавших на чужеземцев, поселившихся в их стране. Греки, будучи не в силах защитить себя от варваров, просили иногда помощи у соседних государей и тем погубили себя. Один из этих государей — царь Понтийский⁴³⁹ Митридат-Евпатор⁴⁴⁰ — под видом оказания помощи завладел почти всей Таврией и готов был идти на Рим. Но у Римлян был в это время славный полководец Помпей: он остановил наступление Митридата, лишил его всех завоеваний и подчинил Риму все Греческие селения в Тавриде. Это случилось за 65 лет до н. э. Херсонесцы ничего не потеряли при этом: их имеющая большое значение торговля и услуги, которые им случалось иногда оказывать своим победителям, сражаясь с их неприятелями, гарантировали им покровительство Рима. Им даже были оставлены свои прежние права. С Босфором же было иначе: его жителям Рим направлял своих царей. Судьба Босфорцев оказалась впоследствии еще хуже: в начале IV века до н. э. они были покорены новыми, пришедшими в Таврию завоевателями — Сарматами⁴⁴¹, от которых им помогали освободиться на некоторое время жители Херсонеса; но в конце того же столетия Боспорское царство⁴⁴² навсегда было разрушено Гуннами⁴⁴³.

Удивительно было это множество народов, попеременно владевших прекрасной и несчастной Тавридой. Как будто бы все они попеременно стремились быть ее повелителями! Вслед за Гуннами в VIII веке появляются Хазары. Их власть, вероятно, была или продолжительнее, или прочнее власти других завоевателей, потому что ее следы прослеживаются в новом названии Тавриды: она была названа Хазарией. С X века история Тавриды начинает несколько соприкасаться с нашей историей. Вы, наверное, помните, что в 988 году в Херсонесе произошло важнейшее событие для Русских: принятие христианской веры их государем. Херсонес вместе с другими Греческими селениями был тогда под властью Восточной (Византийской) империи. Владимир, как будто желая не попросить, а завоевать себе достойную супругу, ходил на завоевание Херсона и овладел не только им, но и Феодосией, и многими другими местами в Тавриде и Тамани. Но будучи уже супругом царевны, он отдал ее братьям — Константинопольским императорам — все свои завоевания, кроме Тамани, известной в нашей Истории как Тмутораканская область.

Греки также недолго оставались владетелями прелестной Тавриды. В середине XI века новые варвары сменили Печенегов — это были Половцы. Они завладели Тавридой и почти два века называли ее своей. Наконец, в 1233 году появляются последние ее завоеватели — Татары. Тот же Батый, губитель нашего Отечества, наводил ужас и на Тавриду: он отправил для ее покорения одного из своих полководцев — Ногая — с многочисленным войском. Ногай был достойный исполнитель бесчеловечных приказаний хана: он не только покорил, но, по обычаю Татар, и разорил Тавриду. Ее участь разделили и некоторые Греческие города и селения, только не те, которые благодаря своей обширной торговле пользовались уважением и покровительством сильных государств, как, например, Херсонес и Кафа, или Феодосия, незадолго до того вставшие под защиту Генуэзской республики — одной из сильнейших в то время морских держав. Генуэзцы владели в Таврии не одной Кафой: и многие другие прежние Греческие селения уже принадлежали им. Их соперниками в торговле на Черном море были только Венецианцы, также преуспевшие в мореплавании и владевшие тогда Азовом. Города, находившиеся под таким покровительством, избегли власти Татар, так как благодаря своему богатству могли платить деньгами за свою свободу и безопасность. Таким образом, Татары собирали дань со всех городов и селений южного берега Тавриды, уцелевших от их разрушительной власти.

Так продолжалось более двух столетий. Генуэзцы в течение этого времени укрепились уже настолько, что Кафа перестала повиноваться Татарам с прежней покорностью, и обладатели Таврии до того были раздражены гордостью и своевольством Генуэзцев, что в 1475 году решили просить помощи у Турок. Помощь была оказана, но так, что и Татары, и Генуэзцы искренно пожалели о том, что не прекратили своих ссор без посредников. Город Кафа был разорен, 40 000 его жителей — Генуэзцев — посланы в Константинополь, знатнейшие дома и церкви разрушены! Но этого было еще недостаточно самым жестоким завоевателям Тавриды: Турки в то же время разграбили и другие селения Греков, Венецианцев и Генуэзцев, и знаменитые города: Судак, Балаклава, Инкерман, Херсон, Танаис, или Азов, Керчь, Манкуп почти исчезли со всеми своими богатствами. Даже сами Татары, призвавшие к себе Турок, не избежали жестокой участи: хан Крымских Татар Менгли-Гирей был взят в плен и отвезен в Константинополь, где прожил три года, ожидая решения своей судьбы. Наконец, султан вернул ему ханство, короновал его в Константинополе и в сопровождении Турецких сановников отправил в еще уцелевший приморский Греческий город Евпаторию.

Хотя подданные Менгли-Гирея были очень недовольны той властью, какую Турки взяли над ханом и его царством, но делать было нечего: они не могли свергнуть эту власть почти во все время их существования. А это продолжалось не одно столетие. Крымские Татары довольно известны читателям по нашим прежним рассказам. Зависимые от Турции, но в то же время и покровительствуемые ею, много зла причинили они нашему Отечеству своими набегами, своей варварской жестокостью. Бывали они в нашей Москве и оставили в ней о себе ужасную память! Разоряли и другие города, но были только несколько усмирены Кайнарджийским миром, и то ненадолго. Наконец, князю Потемкину удалось превратить этих беспокойных и опасных соседей России в мирных и полезных граждан. Вы уже слышали, каким образом он сделал это, и нам остается теперь узнать о положении Крыма, когда он уже стал Русской областью. Один из лучших способов сделать это — прочитать описание путешествия императрицы в эту знаменитую страну. Обратимся же к нему: оно предоставит нам возможность узнать не только Крым, но вместе с ним и другие замечательные области и города, мимо которых проезжала государыня, а также узнать людей, которые были в числе ее избранных спутников, и, кроме того, много любопытных подробностей этого примечательного путешествия, по случаю которого в 1787 г. была выбита медаль. На одной стороне ее был изображен портрет государыни, а на другой — карта всего путешествия с надписью: «Путь на пользу».

Участвовать в путешествии императрица пригласила знаменитых иностранцев. Это были послы: Французский — Сегюр, Английский — Фиц-Герберт, Австрийский — Кобенцель. Здесь же находился и столь известный своим остроумием и любезностью принц де Линь. Кроме того, в свите государыни были многие из знаменитейших чинов двора и генералов, не говоря уже о том множестве придворных чиновников, которым было поручено выполнять разные обязанности при этом великолепном, дотоле неслыханном в России путешествии. Как вы думаете, сколько экипажей надо было, чтобы поместить всю свиту? Четырнадцать карет, а саней — сто шестьдесят четыре! Лошадей же готовили на каждой станции 560!

В таком пышном поезде императрица отправилась из Царского Села 18 января 1787 года. Сюда было приказано приехать ее спутникам, и здесь она простилась со своим семейством. Трогательно было это прощание: Екатерина с неописуемой нежностью любила своих внуков, великих князей Александра и Константина, из которых старшему было в это время не более девяти лет. Целуя и обнимая их в минуту разлуки, она так много плакала, что родители царственных малюток едва смогли утешить ее. Но подобные минуты великая государыня называла минутами слабости; она не позволяла себе долго предаваться им, и, спрятав нежнейшие чувства опечаленной матери семейства в сокровенной глубине своей души, она через несколько часов после выезда из Царского Села уже была по-прежнему спокойна, думала также, что ее сердце принадлежало не только собственным детям, но и другому бесчисленному семейству — ее народу, и мысли о счастье этого народа оставались по-прежнему любимыми мыслями Великой. Извлечение пользы для России было целью ее путешествия; значит, все внимание государыни должно было быть обращено на эту благодетельную для нас цель. Иначе не могла думать Екатерина.

Русские, привыкшие к тому совершенству, с которым она исполняла священный долг царицы, не удивлялись ни ее решимости на некоторое время разлучиться со своим драгоценным семейством, ни тому величайшему вниманию, какое она обращала на все, что касалось ее путешествия. Но зато многому дивились иностранные министры, сопровождавшие императрицу. Любопытно читать в их записках, как искренно отдавали они справедливость знаменитым делам и всем поступкам Екатерины: шесть месяцев путешествия, в продолжение которых они были каждый день с ней, дали им возможность видеть ее вблизи и вполне удостовериться, насколько превосходила она всех других Европейских государей того времени. Особенно любопытны в этом случае записки Французского посланника, графа Сегюра: он был одним из умнейших, образованнейших и усерднейших почитателей Екатерины, и у него подробно описано путешествие в Крым.

Прежде всего скажу вам, какие города проехала государыня от Петербурга до Крыма. Это ее маршрут. Первый город после Царского Села был Рожествен, потом Луга, Порхов, Великие Луки, Велиж, Смоленск, Мстиславль, Чириков, Новогород-Северский, Сосница, Чернигов, Нежин, Козелец, Киев, Терехтемиров, Конев, Черкасск, Кременчуг, Переволочна, Кайдаки, Екатеринославль и Херсон.

Через шесть дней государыня была уже в Смоленске — за 700 верст от Петербурга. Вы удивитесь скорости этого путешествия, если я скажу вам, что привычный порядок в образе жизни императрицы нисколько не менялся: она вставала в дороге точно так же, как и в Петербурге, — в шесть часов; точно так же занималась докладами, потом завтракала и принимала посланников, сопровождавших ее. В девять часов все отправлялись в путь и останавливались в два часа для обеда; после обеда ехали до семи часов вечера. С семи до девяти часов государыня опять проводила время со своей свитой; с девяти до одиннадцати часов работала в кабинете.

Зимние, темные вечера, которые у нас еще так длинны в половине января, не останавливали великолепного поезда; напротив, придавали ему новый блеск: по обеим сторонам дороги зажигались тогда большие костры дров на довольно близком расстоянии один от другого. Эти яркие огни, озаряя мрак зимних вечеров, проливали веселье на все окрестности дороги, по которой быстро неслись экипажи государыни одним длинным, бесконечным рядом. Не буду говорить вам о том восторге, с которым жители этих окрестностей спешили видеть свою царицу, с каким усердием другие приезжали для этого из дальних округов, с каким нетерпением ждали они несколько дней на одном месте для того только, чтобы на минуту увидеть ее. Все это вам известно по чувствам собственного сердца: даже и те из вас, кто родились и живут в Петербурге, наверное, не один раз с нетерпеливым усердием бежали к тому месту, где могли надеяться увидеть государя. Что же можно думать о тех, кто лишен этого счастья и кто живет далеко от мест, оживленных его присутствием. Как велико должно быть их восхищение при надежде видеть его! Это испытали в 1787 году все губернии, мимо которых проезжала незабвенная государыня. Но каким быстрым казался для них этот поезд!

Жители Смоленска были первые осчастливлены ее продолжительным присутствием: здесь был запланирован отдых после шестидневной езды, и государыня пробыла в этом городе три дня. Но ей было угодно только называть это отдыхом, чтобы исполнить желание народа и доставить ему возможность полюбоваться своей Матушкой; на самом деле такие дни могли утомить больше самого путешествия: на протяжении этих трех дней государыня беспрестанно была занята то аудиенциями⁴⁴⁴, то представлениями, кроме того, давала бал для Смоленского дворянства. На этом балу присутствовало триста дам, которые удивили Петербургских приезжих и даже иностранных посланников отличным вкусом и блеском своих нарядов. В Киеве всех ожидало удивление другого рода: к приезду государыни туда съехались не одни Русские дворяне, но и многие знаменитые иностранцы. Кроме того, собрались представители всех разноплеменных подданных Екатерины. Чрезвычайно разнообразно было многочисленное общество, встретившее императрицу. Тут были казаки и с Дона, и с Урала, и недавно вступившие в число подданных России — Запорожцы, и кочующие Киргизы, и дикие Калмыки, своим диким внешним видом пугавшие иностранцев, никогда их не видавших. Смотря на них, боязливые называли их потомками Гуннов и припоминали давно минувшую славу их страшного царя Аттиллы⁴⁴⁵. После этого племени, уже давно не страшного, а только безобразного, красовались ловкие, недавно покорившиеся России Черкесы⁴⁴⁶; за ними шли также ее подданные — Крымские Татары. Поодаль от них на более почетном месте, стоял со свитой Грузинский царевич, недавно присягнувший на подданство Екатерине.

И посреди этого разнообразного общества вообразите тех, кого можно было справедливо назвать виновниками этого самого разнообразия, вообразите генералов, победителей большей части народов, тут собравшихся. И фельдмаршал Румянцев, и князь Потемкин, и храбрый Суворов — все были в Киеве. Первый в качестве Киевского генерал-губернатора встретил государыню на границе губернии, ему вверенной; второй готовился встретить ее в Екатеринославской губернии. Так как эта губерния вместе с Крымом была целью путешествия императрицы, князю Таврическому предстояло больше дел, чем всем другим начальникам губерний, мимо которых проезжала государыня. К тому же ему так хотелось показать своей царице-благодетельнице, с каким усердием заботился он о благосостоянии края, ему вверенного, и какие быстрые успехи были следствием его стараний. Полностью занятый этой мыслью, он нередко отказывал себе в удовольствии присутствовать на праздниках, которыми добрая государыня веселила жителей Киева во время своего почти трехмесячного пребывания там, и отправлялся в места, вверенные его начальству, смотреть за подготовкой к приему государыни. И зато как прекрасно были вознаграждены его старания и заботы! Нигде путешествие не казалось так приятно для императрицы и всех спутников ее, как в губерниях, порученных князю Потемкину. Он умел соединить в них все, что могло доставить удовольствие не только глазам, но и душе, и уму.

Что могло быть приятнее для государыни, пламенно желавшей счастья и славы своему народу, как не вид цветущих селений в местах, за несколько лет перед тем совершенно необитаемых? И этот цветущий вид представал перед ее глазами довольно часто на берегах величественного Днепра, когда она проезжала мимо них, оставив Киев. Надо сказать вам, милые дети, что императрица могла в полной мере наслаждаться прекрасной картиной нового заселения: ее путешествие из Киева было уже не по суше, а по водам Днепра в больших, специально для этого построенных 46 судах. Их экипаж состоял из 416 человек. Семь великолепных галер, убранных с царской пышностью, ехали впереди всего флота: на первой находилась императрица, на шести остальных — ее свита. У каждой галеры была собственная музыка. Неописуемо прелестна была картина этого путешествия в то время, когда теплая, майская погода, которой могут похвалиться наши южные губернии, притягивала знаменитых путешественников не только на палубу судов, но некоторых даже на легкие челноки⁴⁴⁷ и лодки, быстро мелькавшие по обеим сторонам эскадры⁴⁴⁸ под звуки тихой, приятной музыки, всегда так хорошо сочетающейся с журчанием волн, с их переливающимся плеском. В такие часы иностранные спутники императрицы воображали себя в мире очарований, называли великолепный флот и все, что принадлежало ему, созданиями волшебства. И они были правы: это плавание по Днепру и этот Днепр с его зелеными островами, с шумными, как будто облитыми пеной порогами, с берегами, уже не пустынными, а с толпами любопытных, съехавшимися со всех концов империи, чтобы видеть величественное шествие государыни, все это вместе не было похоже на обыкновенный мир, а скорее на что-то волшебное, непостижимое.

Очарование делалось еще совершеннее в тех местах, где на обширных равнинных берегах Днепра носились, быстро маневрируя*, легкие войска казаков, в то время как окружавшие их города, селения и загородные дома жителей красовались всем убранством, какое только могло быть придумано усердием народа и изобретательным умом его начальника. Тут были и триумфальные ворота, и легкие, нарочно построенные храмы прелестной архитектуры, и гирлянды из цветов и зелени, спускавшиеся красивыми фестонами⁴⁴⁹ по всем зданиям, на которые могли упасть взоры императрицы. Счастливая радостью народа, восхищенная его усердием, Екатерина, по наблюдениям своих спутников, никогда не была так довольна, весела и говорлива, как во время этого путешествия по воде. Такое расположение духа августейшей хозяйки оказывало влияние на всех ее гостей, и смело можно сказать, что во всей Европе не было тогда общества, в котором бы сочеталось такое прекрасное соединение ума, любезности, приятных шуток и острых слов. Мне очень хочется, милые читатели, дать вам хотя бы небольшое представление о тоне этого общества, о том, что говорилось в нем; для этого надо рассказать вам об одном или двух случаях, которые могут несколько удовлетворить мое и, конечно, ваше желание.

Екатерина, разговаривая однажды с тремя сопровождавшими ее посланниками, спросила у них в шутку: как они думают, кем она была бы, родившись на свет мужчиной и обыкновенным человеком? Фиц-Герберт отвечал, что ее величество, вероятно, была бы мудрым законодателем; Кобенцель сказал, что великим министром или посланником; граф Сегюр предположил, что знаменитым полководцем. «О! Все вы ошиблись, — сказала императрица, — я знаю мою пылкую голову: я отважилась бы на все ради славы и, не дослужившись до звания поручика, в первом сражении сложила бы голову».

В другой раз разговор шел о том, что думает Европа о путешествии Русской государыни к ее южным владениям. В этом случае Европа более всего боялась, что Россия с помощью Австрийского императора, который в это время спешил в Херсон для свидания с Екатериной, завоюет в соответствии с известным всем планом Потемкина не только Турцию и Персию, но даже, может быть, Индию и Японию. Один из посланников, рассказывая в шутку об этом, прибавил: «Одним словом сказать, ваше величество, ваш странствующий кабинет занимает и беспокоит теперь все другие кабинеты».

«Стало быть, — сказала императрица, — этот Петербургский кабинет, плывущий теперь по водам Днепра, настолько велик, что доставил столько хлопот другим?»

«Точно так, государыня, — отвечал тогда принц де-Линь, — и, между прочим, нет такого кабинета, который был бы меньше его; несколько дюймов⁴⁵⁰ — вот его размер: он простирается только от одного виска до другого».

Вы, конечно, догадываетесь, друзья мои, что остроумный принц де-Линь подразумевал под этим кабинетом возвышенное чело Екатерины, где так ясно выражались ее глубокие думы и гениальные мысли.

Вот насколько свободно было обращение в этом избранном обществе императрицы, как непринужденно было веселье! Стоит ли удивляться после этого, что все, наслаждавшиеся многими удовольствиями, называли свое путешествие очаровательным? Вскоре оно получило новый блеск: на тогдашней границе Польши, в местечке Канев, государыню ожидал король Станислав-Август, некогда возведенный ею на Польский престол. Неприятные обстоятельства заставляли его в это время снова искать покровительства своей прежней благодетельницы и просить у нее свидания для переговоров. Невозможно описать усердие и пышность, с которыми он встретил императрицу. Многочисленное Польское войско, богато одетое, в сияющем вооружении, покрывало все возвышенности и равнины Канева. Варшавский двор, сопровождая своего государя, усиливал великолепие торжества, продолжавшегося непрерывно целый день, который провела здесь государыня. За это непродолжительное время смиренные жители небольшого местечка были свидетелями и великолепного обеда, и бала, и иллюминации, и фейерверка. Государыня, тронутая усердием Станислава и его стесненным положением, обещала ему свое покровительство против врагов его, и он расстался с ней на следующий день, утешенный и осчастливленный ее участием.

Потом через некоторое время знаменитая флотилия⁴⁵¹ остановилась перед Кременчугом — городом Екатеринославского наместничества. Здесь князь Потемкин, постоянно старавшийся разнообразить прекрасные картины, которые появлялись перед восхищенными взорами государыни на берегах Днепра, представил новое, неожиданное для всех зрелище. Это были маневры расположенных тут войск конницы и пехоты. Иностранцы с удивлением смотрели на воинственную красоту, на их стройные движения. Что же должна была чувствовать государыня, видя столько порядка, столько пользы для общества, столько счастливых и трудолюбивых жителей там, где за несколько лет перед этим часто встречались дерзкие шайки разбойников и было слышно много рассказов об их ужасных делах! Она была исполнена глубокой благодарности к виновнику этой счастливой перемены, князю Потемкину, и так восхищалась всем виденным ею, что не однажды выражала свое сожаление о скором окончании плавания, так как дальше начинались опасные пороги Днепра и уже нельзя было ехать по воде, и поэтому путешествие продолжалось по суше. В том месте, которое называлось Кайдаки, государыня была встречена Немецким императором. Прибыв в Херсон, он не стал ждать там прибытия Екатерины и поспешил к ней навстречу. Императрица сумела оценить такое дружелюбное отношение и, узнав о приближении высокого гостя, сама выехала к нему навстречу.

Князь Потемкин радовался приезду императора: в окрестностях Кайдаков он готовил важное торжество, присутствие на котором Иосифа II должно было придать ему еще больше блеска: это была закладка Екатеринослава — главного города Екатеринославского наместничества. Давно уже составлен был план и выбрано место для этого города, но Григорий Александрович хотел, чтобы первый камень знаменитого города был положен виновницей его основания, и, удачливый во всем, преуспел и в этом сверх своего ожидания: не только его великая государыня, но и Австрийский император любовались выбранным им местоположением на высоком берегу прекрасного Днепра и, заложив основание Екатеринослава, сделали незабвенным его имя, несмотря на то, что значение этого города впоследствии не было настолько велико, как того ожидал его основатель.

Из Екатеринослава знаменитые путешественники, направляя свой путь к Херсону, въехали в Новороссийскую степь. Это была настоящая степь: вся дорога до Херсона, простираясь более чем на триста верст, представляла собой не что иное, как обширные луга, покрытые травой, там не было ни одного деревца и только изредка встречались небольшие ручейки. Единственные живые существа, попадавшиеся в этих зеленых пустынях, были стада баранов и табуны лошадей; хозяева круглый год оставляли их на богатых и дешевых пастбищах.

После такой однообразной и почти печальной картины каким хорошим, каким удивительным показался путешественникам Херсон — это новое творение Потемкина, появившееся восемь лет назад! Оно в самом деле заслуживало удивления, и, чтобы представить моим читателям самое первое и самое любопытное описание его, я предложу здесь собственное письмо императрицы, написанное ею из Херсона генералу Еропкину.

«13 мая 1787 года. Вчерашний вечер в 6-м часу мы приехали в здешний город. Дитя сие не существовало 8 лет назад.

Сначала проехали каменные казармы⁴⁵² шести полков, потом поворотили направо, въехали в крепость, которая состоит в отделке, совсем поспеет в нынешнее лето и несравненно лучше Киево-Печерской. Внутри крепости военные строения, многие окончены, некоторые приводятся в отделку. Церковь каменная, прекрасная. Когда я говорю — каменная, не подумайте, чтобы под сим разумелся кирпич. Здесь иного камня не знают, как тот, который, вынув из земли, кладут в стену. Он крепче плиты и сырость не принимает. Выехав из крепости, повернули мы в адмиралтейство, в котором все магазины каменного строения покрыты железом. На стапелях нашли мы готовый 80-пушечный корабль, который в субботу, Бог даст здоровье, спустим на воду. Возле сего 60-пушечный готовый, возле сего — фрегат 55-пушечный. Сии корабли из той комнаты, в которой к вам пишу, видны, и сад сего возле адмиралтейства и стапель⁴⁵³. Купеческого города, который с другой стороны составляет предместье, я еще не видала, но, сказывают, не хуже. Народа здесь, кроме военных, великое множество, и разноязычные с большей части Европы. Я могу сказать, что мои намерения, в сем краю, приведены до такой степени, что нельзя оных оставить без достодолжной похвалы. Усердное попечение везде видно и люди к тому избраны способные…»

Как вознаграждали эти строки Потемкина за все его усердие и за все его труды!

У Кизикерменя — небольшого городка, лежащего в 75 верстах от Херсона и некогда называвшегося Греками Ольвиополем, а Русскими — Белой Вежею, или Бориславлем, — знаменитые путешественники переехали Днепр и были там встречены отрядом, состоящим из молодых людей знатнейших Татарских семейств, недавно покорившихся России. Им было поручено от имени их соотечественников засвидетельствовать государыне глубокое уважение и просить позволения сопровождать ее. Екатерина не только согласилась с обычной своей благосклонностью на эту просьбу, но даже объявила, что на протяжении всего путешествия и своего пребывания в Крыму она не желает иметь другой стражи, других защитников от всякой опасности, кроме своих новых подданных.

Такая смелая решительность, такая уверенность в народе, бывшем всегда жесточайшим врагом Русских, удивили всю иностранную свиту великой Царицы. Удивление еще больше увеличилось, когда Татары в полной мере оправдали это доверие и своей преданностью к новой повелительнице могли сравниться с ее Русскими подданными: не было опасности, которую бы они ни стремились предотвратить ради ее спокойствия. Они доказали это особенно в Бахчисарае, где едва не случилось величайшее несчастье для России. Бахчисарай лежит в узкой долине, окруженной высокими скалами. Дорога, проложенная по спуску с крутой горы, очень опасна, и здесь-то горячие Крымские лошади, не привыкшие к необыкновенной тяжести кареты, в которой находилась государыня, взбесились, закусили удила⁴⁵⁴ и понеслись между скалами. Ужас овладел всей свитой императрицы. Она одна, как рассказывал потом император, сидевший вместе с ней в карете, не изменилась в лице! С невыразимым трепетом все ожидали минуты, когда экипаж на всем бегу опрокинется на острые скалы и разлетится вдребезги. В отчаянии никто не мог думать о помощи и спасении, но Татарский отряд, составлявший почетную стражу государыни, уже вихрем несся вслед за каретой, уже опередил ее и, бросившись с самоотверженностью навстречу бешеным лошадям, остановил их.

Приятно было Екатерине за спасение своей жизни благодарить народ, всего лишь три года бывший в ее подданстве. И где же? Во дворце его царей, некогда страшных для России, теперь не существовавших больше! Надо сказать вам, милые мои читатели, что город Бахчисарай был столицей Крыма, когда им владели Татары. Здесь жили их ханы, и великодушная государыня ничего не изменила не только в их дворце, но даже в целом городе. По ее приказанию он не заселялся Русскими и оставался Татарским по своему составу. От этого его Азиатский вид сохранился в нем больше, чем в других городах Крыма. Наследники Екатерины уважали ее волю, и все в Бахчисарае до сих пор выражает его национальный характер. И теперь еще мечети⁴⁵⁵ и дворцы, фонтаны и кладбища дышат востоком и своей необычностью привлекают взоры каждого путешественника. Особенно примечательна его главная улица: она настолько узкая, что две кареты, встретившись, едва могут разъехаться на ней, и на протяжении всей своей длины в полторы версты она представляет собой два ряда совершенно открытых, деревянных лавок. Проехав по ней один раз, можно получить точное представление о нравах, промышленности и степени образованности Крымских Татар. В этих лавках представлены все ремесла и искусства, и здесь же проходит почти вся жизнь их обитателей. Здесь можно видеть, как они подковывают своих лошадей, пекут хлебы, готовят кушанье, продают разные товары, одним словом, занимаются всеми своими делами. Все приехавшие с государыней почувствовали себя словно перенесенными в какое-нибудь Азиатское царство, тем более что все они помещены были в великолепном Бахчисарайском дворце, где оставались еще некоторые служители последнего хана. Обо всем этом очень хорошо рассказывает граф Сегюр в своих записках. Думаю, мои читатели будут довольны, если я предложу несколько строк из них.

«Их императорские величества занимали комнаты хана. Фиц-Герберт, Кобенцель, принц де Линь и я помещены были в гареме⁴⁵⁶, перед окнами которого зеленели красивые сады, окруженные, в самом деле, очень высокими стенами.

В каждой комнате вся мебель заключалась в одном широком и спокойном диване, простиравшемся во всю длину стены. Середину комнаты занимал большой четырехугольный бассейн из белого мрамора; струи свежей, прозрачной воды беспрестанно лились из его трубочек.

Разрисованные стекла освещали слабым светом эти комнаты; даже, когда отворяли окна, солнце едва могло проникать сквозь густые ветви розовых, лавровых, жасминных, гранатовых и апельсинных деревьев: их листья покрывали эти окна, будто зелеными решетками.

Однажды, во время чрезвычайной жары, случилось мне лежать на моем диване. Сладко наслаждаясь журчанием воды, свежестью прохлады и благоуханием цветов, я погрузился в негу востока и лежал, мечтая, как паша; вдруг является предо мной низенький старик с белой бородой, в длинном платье, в красной шапочке на голове.

Его вид, смиренное положение, Азиатский поклон довершили мое очарование, и несколько минут я мог воображать себя настоящим князем мусульманским: мне казалось, что предо мной стоял какой-нибудь ага⁴⁵⁷ или бостанджи⁴⁵⁸, ожидая священных приказаний моих».

Однако это был не ага и не бостанджи, а просто садовник хана Сагин-Гирея, пришедший к Французскому посланнику с предложением показать ему все, достойное любопытства, в Бахчисарайском дворце. Надо сказать, что этот дворец очень велик, и без проводника в нем можно заблудиться. Там много прекрасного, много примечательного, и среди всего этого — фонтан, так увлекательно воспетый Пушкиным.

Однако, говоря о Бахчисарае, мы забыли, что не с него начинается Крым; что он лежит почти на юге полуострова и что, следовательно, не ему должны бы принадлежать первые страницы нашего описания Тавриды. Но не беспокойтесь, милые мои читатели, вы ничего не потеряли: начало, или правильнее сказать, север Крымского полуострова совсем не примечателен ни в историческом плане, ни своей природой: от Кизикерменя, или Бериславля, начинается Ногайская степь — сторона бесплодная, безводная и необитаемая. На ней даже не видно ни одного стада, оживляющего Новороссийскую степь. Только у самого Перекопского перешейка однообразная картина несколько изменяется, и глазам путешественников, утомленным безжизненностью, предстает с правой стороны Черное, с левой стороны Гнилое море, или Сиваш; впереди же ров и вал, простирающийся на семь верст, то есть на всю ширину перешейка. Но это разнообразие длится недолго: за Перекопом — уже в Крыму — та же бесплодная и безлюдная пустыня; на пространстве в 132 верст до Акмечеты, или, как мы называем этот город, Симферополя, нет ничего, кроме гладкой равнины, покрытой засохшей травой. Эта печальная картина делается еще скучнее, потому что никто не ожидает этого в Крыму: все наслышаны о его очаровательных красотах. Но эти красоты появляются только там, где начинаются горные места Тавриды, простирающиеся по всему ее южному берегу: именно здесь ее прелести, именно здесь ее лучшие сокровища.

Бахчисарай — это первый город, который встречается в горах. Императрица, ее знаменитый гость и вся их свита были восхищены им, и прежняя столица Крыма, лежащая в 30 верстах от Симферополя, имела счастье видеть в течение пяти дней в своих стенах свою новую обладательницу. Оба эти города, особенно Бахчисарай, имеют прекрасные окрестности. Высокие горы, огромные скалы будто осеняют их со стороны моря. В двадцати верстах от Симферополя гордо поднимает свою вершину высочайшая из Крымских гор — Чатырдаг. Она возвышается на 790 сажен над поверхностью моря; длина ее, начиная с самой подошвы, простирается на десять верст, ширина же — на пять или шесть верст.

Оставив Бахчисарай, высочайшие путешественники объехали прелестные долины, разбросанные по его окрестностям и, переехав реку Кабарду с ее живописными берегами, похожими на сплошной сад, в тот же день приехали к обеду в Севастополь, недавно основанный Потемкиным на месте, со всех сторон окруженном знаменитыми развалинами: двух Херсонесов, Феодосии, или нынешнего Инкермана, Симфолона, или Турецкой Балаклавы, и Партениона, где теперь монастырь святого Георгия. Среди этой почтенной древности юный, прелестный Севастополь, построенный на горе, возвышающейся полукружием над морем, походил на миловидного младенца, любующегося собой в зеркале вод. Развалины второго Херсонеса, самого знаменитого в истории, находятся в полутора верстах от Севастополя, и его жители без всякой жалости перевезли в новое селение почти все камни древнего города и построили из них свои дома. Нельзя не пожалеть об этом окончательном разрушении зданий, столь славных в древности, хотя их остатки и ожили в новых строениях. Но вернемся к приезду туда Екатерины.

По приказанию Потемкина были построены дворцы почти в каждом городе, где на некоторое время останавливалась государыня. Такие дворцы иногда встречались путешественникам и там, где их никто не мог ожидать — среди Новороссийских степей и пустынь. Дворец, построенный в Севастополе, был особенно хорош. Он находился напротив самого залива. Но было все устроено так, что во время обеда в день приезда туда государыни нельзя было обратить на это особого внимания. Прекрасная музыка встретила знаменитое общество и продолжалась на протяжении всего обеда. Вдруг в соответственном ее месте отворились двери балкона, и чудное, величественное зрелище предстало взорам всех присутствовавших. Прекрасный отряд конницы стоял одной линией перед окнами дворца. В ту минуту, когда двери отворились, эта линия разделилась, и императрица, и все ее гости увидели обширный залив и посреди него — огромный флот, построенный и снаряженный за два года!

Эта картина, грозная для врагов России, но величественно привлекательная для ее государыни, заканчивалась морем, зеленые волны которого, едва колеблющиеся от весеннего ветра, казалось, манили в безграничную даль стройные суда, полностью готовые к отправке и в путь, и в битву! Залп из всех пушек грозной эскадры приветствовал государыню. Слушая его, посланники, окружавшие Екатерину, опасались за Турцию: они знали, что разногласия между ней и Россией могли возобновиться. Потемкин же с нетерпением ожидал этого, как возможности появления новой славы России. Некоторые иностранцы по той же причине очень хотели, чтобы мир сохранился, и таким образом Черноморский флот, с таким неожиданным блеском представленный взорам Екатерины в Севастополе, возбудил различные чувства у всех зрителей, а общее чувство было только одно: удивление невероятной деятельностью Потемкина. Можно ли было представить себе, смотря на этот прекрасный порт, на этот сильный флот, на возвышавшийся над ними величественно красивый Севастополь, можно ли было представить себе, что все это создано за два или три года? Рассмотрев со всей подробностью это новое чудо Потемкина, изъявив ему за то свою искреннюю благодарность, государыня вернулась для непродолжительного отдыха в Бахчисарай. Оттуда ее путешествие продолжалось в Симферополь. Здесь императрица и все ее спутники восхищались новыми красотами. Симферополь лежит среди гладкой равнины, окруженной холмами. Долины, разделяющие эти холмы, можно назвать настоящими садами, украшенными всеми лучшими растениями юга. Богатые Татары, жители Симферополя, умели выбирать самые живописные группы деревьев, и среди них строили: прелестные беседки. Легкие купола этих Турецких беседок, расписанные самыми яркими красками, сияли в воздухе вместе с пирамидальными вершинами величественных тополей и придавали необыкновенную прелесть окрестностям Акмечети.

Пробыв здесь сутки, государыня, император и их свита отправились в Карасу-Базар, некогда называемый Греками Маврон-Кастроном. Этот город принадлежал к самым большим городам Крыма, но не выделялся ничем особенно примечательным. Его дома, как все дома Турок, были низки и построены неправильно. Крымские горы составляют здесь настоящую цепь и отсюда простираются, не прерываясь, в одну сторону до Бахчисарая, в другую — до Старого Крыма. Но если здесь природа не поражала взоры знаменитых путешественников ничем особенным, то почти на каждом шагу удивлял их князь Потемкин. Солдаты полков, расположенных в Крыму, сделали не только прекрасные и широкие дороги в тех местах, где прежде нельзя было проехать, но был даже разведен обширный Английский сад по берегам реки Карасу и в нем был построен великолепный дворец для принятия императрицы. Но этого еще было недостаточно. Вечером в день ее приезда, когда солнечные лучи уже исчезли в темных долинах и государыня прогуливалась в прекрасном, разведенном для нее саду, все горы в округе на двадцать верст вдруг зажглись разноцветными огнями, и на светлом горизонте величественный Чатырдаг, поднимаясь выше всех своей вершиной, сиял, превосходя своим блеском все его окружавшее: на нем горел вензель⁴⁵⁹ Екатерины и был устроен фейерверк, во время которого на воздух взлетело триста тысяч ракет. Это чудо, никогда не виданное Татарами, вывело их из обычного состояния равнодушия и холодности: они с восхищением смотрели на мелькавшие перед ними волшебные огни, и в Крыму еще несколько лет назад были старики, которые вспоминали об этом прелестном празднике, поразившем их в детстве.

На следующий день после этого великолепного праздника, восхитившего и Екатерину, и Иосифа, путешествие продолжилось уже в горах, по дороге к Судаку. Генуэзцы называли его Солдаиа, а Турки, их победители, — Судаком. Из всей древней славы этого города осталась теперь только слава его виноградников: они были лучшими во всем Крыму. Из Судака царственные путешественники приехали в Старый Крым, принадлежавший также к древним городам Тавриды; оттуда — в соседний с ним город Кафу, который в счастливый день прибытия императрицы получил новое название или, лучше сказать, вернул себе прежнее: Екатерина снова назвала его Феодосией — именем, данным ему Греками при основании. Турки, завладевшие им впоследствии, были поражены его великолепием и поэтому назвали Керим-Стамбулом, то есть Крымским Константинополем; после же его разорения Татарами он назывался Кафой.

Из Феодосии государыня была намерена проехать по берегам Азовского моря в их северном направлении, чтобы увидеть города Мариуполь, Таганрог, Черкасск и Азов, но приближавшаяся осень, нездоровый воздух этой части Азовских берегов, важные дела, требовавшие присутствия императрицы в Петербурге, заставили ее отложить это намерение, и, таким образом, Феодосия была последним Крымским городом, который посетила Екатерина; отсюда она отправилась в обратный путь.

Проехав снова Крымские и Ногайские степи, знаменитые путешественники прибыли в Кизикермен, и здесь царственный гость Екатерины расстался с ней, удивленный всем виденным им в России и больше всего великой царицей этой страны. Он гордился дружеским расположением, которое оказывала ему Екатерина, и тем, что оно еще больше утвердилось во время путешествия.

Из Кременчуга императрица поехала не таким путем, как ехала в Крым, то есть не через Киев, а через Полтаву, Харьков, Курск, Орел и Тулу — в Москву. Однако, прежде чем мы последуем за ней в эту нашу древнюю столицу, остановимся в Полтаве и расскажем о новой неожиданности, которую князь Таврический приготовил здесь для государыни. Конечно, вам не нужно напоминать о значении Полтавы. Каждый, кто один раз слышал о славном событии, произошедшем в ней, наверное, никогда не забудет его. Представьте же удивление императрицы, когда эта незабываемая для нас Полтавская битва повторилась живой картиной перед глазами Екатерины! Князь Потемкин на том самом месте, где Петр одержал победу, собрал многочисленный корпус войск и его искусными маневрами представил знаменитую битву со всей точностью, насколько это было возможно. Ни одной малейшей подробности не было забыто, и все происходило с таким правдоподобием, что зрители невольно мысленно перенеслись в минувшее, и глаза Екатерины заблистали горделивой радостью. Очевидцы говорили, что в эти минуты в ней была видна не только государыня, носившая корону, возвеличенную днем Полтавы; но можно было думать, что в жилах этой государыни лилась кровь Полтавского героя: столько величия и счастья выражалось на ее прекрасном лице.

Князь Таврический, вполне вознагражденный новыми милостями императрицы за все проявленное им усердие, сопровождал ее до Харькова. Оттуда он вернулся в Кременчуг в важной должности начальника этого края, близкого к беспокойной Турции, где уже снова что-то замышлялось против России. Екатерина знала об этом и поручила Потемкину быть готовым к походу, только будет получено известие о нарушении мира со стороны Турок.

В Москве иностранная свита государыни была удивлена великолепными праздниками, которые давались в честь радостного приезда. Праздник, устроенный графом Шереметевым, был особенно отмечен в записках всех посланников. Они говорили, что никогда не видели в одном месте столько золота и серебра, столько фарфора и мрамора. Весь хрусталь, покрывавший огромный стол на сто приборов, был украшен прекраснейшими алмазами и другими драгоценными каменьями.

Одним словом, не видевшие собственными глазами не могли даже верить рассказам о таком чрезвычайном богатстве. Кроме этой роскоши, Шереметев удивил всех самим праздником: главную его часть составлял прекраснейший спектакль, на котором были представлены Русская опера и балет. И что же вы думаете, милые читатели: не только все действующие лица этой оперы и балета, то есть актеры и актрисы, танцоры и танцовщицы, но даже и сочинители стихов оперы и ее музыки, архитектор, построивший театр, и живописец, украсивший его — все были дворовыми людьми графа Шереметева! Что же после того должны были подумать те иностранцы, которые все еще называли иногда Россию землей варваров? Им очень совестно было признаваться в том, что они неправы. Все путешествие Екатерины показало им и всей Европе степень образованности России и все то, что можно было ожидать от ее так быстро возросшего могущества.

После этого путешествия все еще больше стали опасаться намерений Потемкина в отношении Турции, и его успех казался для многих несомненным. Это заставило врагов России действовать скорее и изменить свой план: раньше они заботились о мире, который бы не допустил увеличения владений России; теперь сильнейшие из них вздумали, что нападение со стороны Турок еще больше повредит России, и стали способствовать развязыванию войны. Для этого им надо было дать Туркам понять, насколько опасно их положение, и они заговорили о намерениях Потемкина, о надеждах Греков и, наконец, убедили султана в том, что во избежание беды надо опередить Русских и объявить им войну раньше, чем они сами нападут на Турецкие области. В этом случае Англичане действовали против Екатерины еще активнее, чем Французы: они особенно не любили ее со времени учреждения вооруженного нейтралитета. К ним присоединилась также и Пруссия, потому что короля, высоко уважавшего знаменитую Русскую государыню, уже не было: Фридрих Великий скончался в 1786 году, а его племянник и наследник, Фридрих Вильгельм II, прислушивался к мнению Англии и считал необходимым вредить могуществу России.

Такие совместные действия неприятелей не могли иметь быстрого успеха, и едва прошел месяц после возвращения императрицы в Петербург, как уже было получено известие о том, что по приказанию султана Русский посланник в Константинополе Булгаков посажен в Семибашенный замок и объявлена война. Как ни велика была вина Турции, объявившей эту войну без серьезной причины, как ни радовался Потемкин этому, давно ожидаемому им поводу для начала военных действий против Турок, но Екатерина, следуя чувствам своего человеколюбивого сердца, забыла на этот раз обо всех великих планах Потемкина и намерена была склониться к заключению мира, если бы у Турок хватило благоразумия воспользоваться этим предложением. К своему несчастью, Турки думали совсем иначе, и в следующем рассказе мы увидим, как обманулись они в своих силах!

Вторая война с Турцией и Суворов от 1787 до 1790 года

Гордость Турок ярче всего проявлялась в тех безрассудных требованиях, которые они осмелились предъявить Екатерине. Они хотели, чтобы Россия отказалась от всех выгод, приобретенных ею в результате Кайнарджийского мира, и чтобы она вернула Крым опять под их владычество! Это было объявлено нашему посланнику, и можно себе представить, с каким негодованием он услышал такое предложение. Его отказ привел в гнев султана, или, вернее сказать, султан сам искал случая разгневаться, и Булгаков был заключен в темницу.

Екатерина, удостоверясь в непременном желании Турок начать войну, стала со своей обычной твердостью отдавать необходимые распоряжения. Она разделила войско, предназначавшееся для вступления в Турцию, на две главные армии: Екатеринославскую и Украинскую. Первой командовал Таврический, второй — Румянцев-Задунайский.

Несмотря на высокие достоинства, отличавшие этих двух полководцев, несмотря даже на их одинаковую, беспредельную преданность к императрице, они не были в согласии друг с другом. Потемкин был почти на пятнадцать лет моложе фельдмаршала Румянцева и под его командованием совершил свои первые военные подвиги в действующей армии 1768 года. Румянцев так же, как и архиепископ Амвросий, предполагал, какая счастливая судьба ожидает молодого Потемкина, бывшего в это время генерал-майором, и даже старался давать ему возможность отличаться. Значит, чувство благодарности и чувство уважения к возрасту и к тем высоким достоинствам, которыми славился Румянцев, должны были навсегда привязать к нему Потемкина; но случилось по-другому, и удачливый ученик в период своей славы вовсе не думал щадить чувства заслуженного фельдмаршала и всегда считал себя важнее его. Чтобы читатели могли лучше судить об этом, я предложу несколько слов одного из знаменитых спутников Екатерины во время путешествия ее в Крым. Вот что говорил он: «Фельдмаршал Румянцев, генерал-губернатор Малороссии, встретил императрицу на границах Киевской губернии. На лице старого и знаменитого воина ясно выражались отличительные черты его характера: смесь скромности и благородства, которыми всегда сопровождается истинное достоинство. Но это приятное выражение омрачалось легкой тенью печали и досады при виде предпочтения, оказываемого во всем князю Потемкину».

Когда через несколько месяцев после этого началась Турецкая война, Румянцев почувствовал еще больше разочарования.

Князь Таврический был главным руководителем военных действий, и можно сказать, что именно поэтому они развивались медленнее, чем все прежние войны Русских с Турками. В то время, как Румянцев, всегда спокойный, но деятельный в составлении планов, последовательно продвигал свою Украинскую армию к границам Молдавии, Потемкин, действуя сам лично в самых опасных ситуациях, проявлял странности своего характера. То деятельный, то беспечный, он то удивлял всех смелостью своих начинаний, то приводил войско в уныние своим бездействием. Так было и в то время, когда он осаждал Очаков, и вообще на протяжении всей этой войны. Трудно было понять Потемкина, однако были люди, очень хорошо его знавшие и верно изобразившие его характер.

Воспользуемся их заметками и послушаем того из них, кто был в самых близких отношениях со знаменитым покорителем Крыма — послушаем принца де Линя. Как генерал Австрийской службы он участвовал во многих сражениях Русских с Турками в 1787 и 1788 годах; он был также при осаде Очакова под личным началом Таврического. Сделанное им описание Потемкина так любопытно, что мы приведем его здесь слово в слово.

Вот что писал принц из Очаковского лагеря графу Сегюру: «Я вижу здесь начальника армии, который беспрестанно трудится, а имеет самый ленивый вид. Боязливый за других, храбрый сам по себе, он часто под сильным огнем батареи спокойно отдает приказания, и при всем том он более Улисс⁴⁶⁰, нежели Ахилл⁴⁶¹. Беспокоясь в ожидании опасности, он делается бодр с наступлением ее. Грустный посреди удовольствий, несчастный от великости своего счастья, угрюмый, непостоянный, он может восхищаться всем и тотчас же получать отвращение от всего; он, в одно время, и важный философ, и искусный министр, и десятилетний ребенок; он незлопамятен, просит прощения у тех, кого огорчает, и старается как можно скорее загладить несправедливость».

Однако, несмотря на эти черты характера, восхваляемые принцем де Линем, Румянцев не был доволен Потемкиным и, ссылаясь на болезнь ног, в начале 1789 года попросил увольнения и охотно удалился в свое Киевское поместье. Здесь он проводил все время в чтении, которое всегда было его любимым занятием, и в беседах со своими поселянами. Здесь же он при всем своем нерасположении к Потемкину со слезами услышал о его смерти и воздал ему справедливость следующими словами, сказанными в то время, когда его домашние с удивлением смотрели на его слезы: «Чему вы удивляетесь, что я плачу? Потемкин был мне соперником; но Россия лишилась в нем великого мужа, а Отечество — усерднейшего сына».

Теперь, читатели мои, когда вы уже достаточно познакомились с двумя известнейшими людьми века Екатерины, надо рассказать вам об их третьем современнике, не менее знаменитом, о герое Суворове. Уже несколько раз его имя появлялось в наших рассказах, уже несколько раз он удивлял нас своей храбростью; теперь же мы дошли до того времени, с которого начинается блистательнейшая эпоха его славы — до войны 1787 года, и, следовательно, теперь надо поговорить подробнее о жизни и делах знаменитейшего полководца XVIII столетия.

К сожалению, истории очень мало известно о детстве Александра Васильевича Суворова: мы знаем только, что его отец, генерал-аншеф и сенатор, Василий Иванович Суворов, происходил из Шведско-Финляндской семьи, был крестником Петра Великого и, занимая почетное место по дипломатической части, прочил и для своего единственного сына то же поприще. Для этого он и не записал его ни в какой гвардейский полк, как делали почти все знаменитые люди того времени. Эта традиция, впоследствии справедливо отмененная, часто предоставляла детям, записанным в полки от самого рождения, чин офицера гвардии в четырнадцать или пятнадцать лет. Такие офицеры не имели никакого понятия о службе и не сталкивались ни с какими ее трудностями.

Но судьба, уготовя Суворову высочайшую славу на военном поприще, конечно, хотела, чтобы он подробно узнал все ступени жизни воина, и не позволила ему попасть в число офицеров, легко получавших свой офицерский чин. Напротив, с ним было совсем иначе: до девятнадцатилетнего возраста, готовясь к гражданской и дипломатической службе, молодой Александр Васильевич получил от своих родителей самое лучшее в то время воспитание. Кроме Французского и Немецкого языков, он знал Английский и Итальянский, затем выучил Турецкий, Персидский и Финский. Но его любимой наукой и самым приятным занятием в детстве была история. Читая в ней описания жизни древних и новых героев, восхищаясь их делами, он чувствовал свое высокое назначение, и в нем пробуждался воинский гений при упоминании имен Александра*, Ганнибала⁴⁶², Цезаря⁴⁶³ и Карла XII*. Однако Суворов никогда не был точным подражателем кого-либо из этих знаменитых и любимых им полководцев; нет, он умел находить лучшие качества в каждом из них и подражать только в том, что было истинно высоко и превосходно в них.

Так, например, он любил неустрашимость, отважность и быстроту Шведского героя, но всегда осуждал его излишнюю пылкость, нерасчетливость, недостаток образования и осторожности. Он мыслил таким образом не только в то время, когда уже был командующим войском, но даже еще и в детстве, когда занимался своим любимым чтением. Удивительно было видеть его в это время! Смотря на его пламенное отношение к делам и поступкам избранных героев, на счастье, которым он наслаждался, беседуя с ними в книгах, сидя в своей уединенной комнате и забывая в этой беседе обо всем на свете, можно было предсказать его блестящие успехи в военных делах и его будущую славу. Может быть, после появления уверенности в этом, его отец без сожаления увидел, что его план разрушен: будущий дипломат попросил его позволения вступить на военную службу, и благоразумный Василий Иванович охотно дал свое согласие.

Старик сожалел только о том, что его сыну, не записанному ни в какой полк, трудно будет дослужиться до офицерского чина. Но не так думал молодой Александр Васильевич: увлекаемый непреодолимой страстью к военному поприщу, он был доволен тем, что пройдет все ступени воинских званий, и обрадовался, когда его записали в Семеновский гвардейский полк простым солдатом. Это было в 1742 году, в то самое время, когда ему минуло двенадцать лет от роду. В 1747 году, то есть через пять лет после этого, он был сделан капралом*, в 1749 — унтер-офицером*, потом — сержантом*, и не раньше 1754 года, когда его усердная служба в гвардии стала известна всем его начальникам, он был переведен поручиком в армию. С этих пор его производство чинов пошло гораздо быстрее и в 1756 году он был уже подполковником.

Но все эти успехи мало радовали геройскую душу молодого воина: он еще не был ни в одном сражении, не заслужил кровью своих отличий. Наконец, в 1759 году его пламенное желание исполнилось: полк, где он находился, готовился к походу против Пруссаков. Мои читатели, конечно, помнят, что в это время Пруссаки под командованием своего славного короля Фридриха вели с Россией, Австрией и Францией войну, известную под названием Семилетней. Здесь-то в этой знаменитой школе, имея перед глазами пример великого царственного героя, Суворов впервые стал на практике применять опыт военных уроков. Он анализировал все действия Фридриха, все ошибки его неприятелей, рассматривал все причины его побед, изучал все правила, которым он следовал, и результаты показали, что Суворов воспользовался впоследствии этим превосходным опытом: система ведения войны, которой он придерживался, будучи командующим войском, имела много схожего со смелой системой Фридриха.

Но не будем спешить: нашему герою еще далеко до командования войсками: пока он еще только подполковник в Куннерсдорфском сражении, столь несчастливом для Фридриха. Это была первая битва, в которой участвовал Суворов и в которой обратил на себя особенное внимание своего командира, князя Волконского, фельдмаршалов графов Румянцева и Фермора. Последний, будучи и сам героем на поле битвы, чрезвычайно полюбил Суворова и давал ему возможность отличаться. Храбрый подполковник постоянно был в авангарде⁴⁶⁴, участвовал во всех трудных предприятиях и жадно искал опасностей и славы. Пруссаки скоро почувствовали силу его страшной руки, которая была неутомима на протяжении всей этой войны: Суворов был и при взятии Берлина генералом Тотлебеном и способствовал падению Колберга, прославившего в первый раз имя Румянцева. Известно, что этой славной победой Русских закончилась Семилетняя война и император Петр III заключил мир с Фридрихом.

С восшествием на престол Екатерины Суворов в чине полковника Астраханского полка был вызван в Петербург: проницательная государыня уже знала все заслуги своего знаменитого подданного и старалась не терять его из виду. Суворов прожил таким образом в Петербурге до 1768 года: в это время началась война с Польскими конфедератами⁴⁶⁵, и он был отправлен в Варшаву. Мои читатели уже знают, как прославился Суворов в этой войне. Ему принадлежала честь полного усмирения конфедератов и их покорение законной власти короля Станислава. Чин генерал-майора и орден святой Анны⁴⁶⁶,святого Александра Невского и святого Великомученика Георгия были наградами за его победы. Он возвратился в Петербург в 1773 году и почти в тот же день просил у императрицы позволения участвовать в войне с Турками. Екатерина знала, сколько пользы принесет его присутствие в армии, и поспешила отправить его к графу Румянцеву. Успехи этой войны, закончившейся славным Кайнарджийским миром, также известны читателям. Суворов принимал участие почти в каждом из главных сражений и особенно отличился взятием одного важного Турецкого города — Туртукая, лежащего на Дунайском берегу. Но не хотите ли вы узнать поближе нашего героя? Прочитайте его донесение фельдмаршалу Румянцеву об этой новой победе. Вот оно слово в слово:

Это необычное донесение можно назвать верным изображением Суворова; он всегда отличался глубокой набожностью, и ею дышит его первое восклицание: «Слава Богу!» Он был так скромен, как редко может быть скромен счастливый и искусный воин, и не эта ли скромность видна в словах его: «Слава вам!» Он был чрезвычайно быстр в действиях и краток в речах, и как хорошо это выразилось в последней строке его донесения! Наконец, стихотворная форма этого донесения показывает, что он любил поэзию. Это заставляло его иногда отвечать стихами на письма к нему Державина и восклицать: «Если бы я не был полководцем, то был бы писателем!»

Но, говоря о нравственных качествах и природных способностях Суворова, нужно сказать читателям о том, чем прежде всего удивлял он каждого, кто его видел: о его странностях. Никогда человек, достигший такого почетного места в обществе, не имел так мало сходства с другими людьми, как Суворов. Не только в важных делах, но и в мелочах был он необычен. Мы тем более должны обратить внимание на его странности, что дошли до того периода в его жизни, когда они начали становиться известными и в армии, и даже при дворе, особенно с тех пор, когда деятельное участие Суворова в покорении Крыма сделало еще более знаменитым уже известное его имя.

Можно ли представить себе, что этот человек, столь возвышенный над другими, мог заслужить когда-нибудь название чудака. Многие, не понявшие его гений, считали его таким, особенно иностранцы, которым постигнуть его было еще труднее, потому что, не зная ни нашего языка, ни наших нравов и обычаев, они находили удивительного генерала еще более странным, чем его соотечественники. Да и мало кто не нашел бы его странным, когда он… Что бы рассказать вам о нем, милые читатели? Вот, например, он выбегал в лагере из своей палатки, становился на одну ногу и изо всех сил кричал: «Кукареку! Кукареку!» Вам кажется это смешным и невероятным, друзья мои, но это было совершенной правдой. Послушайте дальше: кто не нашел бы это странным, если бы видел, как он каждый день во время походов ел с солдатами сухари и их кашу; садился за свой обед в 8 или 9 часов утра; приказывал вынести из отведенной ему квартиры мебель и вместо нее принести только связку сена и чан⁴⁶⁷ с холодной водой: он всегда спал на сене, каждое утро окатывался водой, даже зимой. Перед сражением, сев на лошадь, он кричал солдатам: «На коней! На коней! Кто со мной не поедет, того волки съедят!» Одним словом, нельзя перечислить всего странного, что делал Суворов, и в результате как не прослыть в глазах людей чудаком? Но среди этих людей были и такие, кто не судил по одним внешним признакам, а видели причины таких действий. Они видели, что эти простые привычки, так сильно отличавшиеся от нравов высшего круга, к которому он принадлежал, имели особенную цель. Что лучше могло сблизить полководца с его воинами, как не совершенно одинаковый образ жизни? Что могло быстрее побудить их переносить все военные трудности, как не его высокий пример? Могли ли они жаловаться на скорость маршей, на скудость пищи, на краткий отдых во время походов, когда сам командующий шел возле них тем же шагом, как и они; ел с ними кашицу, спал еще меньше их, потому что пел петухом намного раньше настоящих петухов? Они не только не жаловались, а один только взгляд на него заставлял их забывать все опасности, один только звук необыкновенного пения доставлял столько общего неизъяснимого веселья по всему лагерю, несмотря на то что это пение всегда было сигналом к битве.

Значит, все действия Суворова были направлены на то, чтобы привязать к себе войско настолько, чтобы оно как бы имело с ним одну душу и, кроме того, чтобы какой-то особенностью поступков стать в глазах этого войска человеком, отличным от других людей. Эта цель была в полной мере достигнута: каждый солдат любил Суворова больше жизни; каждый солдат, видя в нем сверхъестественного человека, считал себя непобедимым под его командованием и был на самом деле непобедимым: известно, что на протяжении всей своей продолжительной службы Суворов не проиграл ни одного сражения.

Военная история всех веков не знает подобного примера, и этим неизменным счастьем Суворов обязан был больше всего беспредельной преданности к нему солдат и офицеров.

Итак, теперь вы понимаете, какова была цель необыкновенных странностей нашего знаменитого полководца? Она была благородна и высока, и поэтому все шутки Суворова, даже плоские внешне, даже то самое его «кукареку» заслуживают не смех, а наше удивление. Многие его современники видели кроме этой цели еще и другую причину, о которой историки того времени говорят с достоверностью в своих сочинениях, и это заставляет и нас прийти к такому же выводу.

Суворов, поступив на военную службу гораздо позже своих сверстников, проходил ее без чьего-либо покровительства и, как читатели мои видели, долго оставался в нижних чинах. Между тем его душе, любившей славу, лестно было обратить на себя внимание государыни. Но как это сделать? Чем отличиться в толпе соперников, большая часть которых была выше его чинами? В то время, когда он думал об этом, сама императрица вывела его из затруднения, случайно сказав в избранном обществе, что почти все великие люди, которых знает история, имели свои странности, свои особенные привычки и даже недостатки, от которых ни время, ни старания, ни сама слава не могли освободить их. «Да это и не нужно, — прибавила Екатерина, — человек с сильным характером и глубоко погруженный в свои планы, конечно, не будет сильно заботиться о том, чтобы исправить какие-нибудь свои недостатки, совсем даже не важные и некоторым образом отличающие его от толпы».

Итак, слыша, с какой снисходительностью императрица извиняла легкие недостатки людей, способных на великие дела, он осмелился без страха использовать единственное средство, которым мог выделиться среди толпы и обратить на себя внимание царицы. Средство это тем удобнее казалось ему, что оно заключалось в проявлении тех же странностей, с помощью которых он уже удачно воздействовал на умы своих подчиненных, и это было второй, такой же правдоподобной, как и первая, причиной тех необыкновенных поступков Суворова, из-за которых многие называли его чудаком.

После этого отступления, сделанного для того, чтобы читатели имели полное представление о нашем знаменитом полководце, обратимся к описанию его побед, для которых 1787 год был началом его блистательной эпохи.

Турки, объявив войну России, совершили первое нападение из своей Очаковской крепости на наш, лежащий в двух милях от нее, небольшой городок Кинбурн, построенный на косе⁴⁶⁸, или остроконечном мысе, Ногайской степи. Кинбурн был бы важным завоеванием для Турок, потому что открывал удобную дорогу к Херсону и в Крым; но, к нашему счастью, в это время в Кинбурн прибыл для осмотра войск Суворов, и вы можете догадаться, что Туркам оставалось только мечтать об этом завоевании. Вовсе не ожидая здесь своего несчастья, они с большой самонадеянностью выступили из Очакова с отборным войском в количестве 6000 человек, которому было приказано Очаковским пашой победить или умереть; поэтому все суда, высадившие их на Кинбурнский берег, должны были отъехать назад к Очакову. В то время, когда в Кинбурне увидели, что Турки подъезжают к косе и некоторые суда уже высаживают войска, Суворов спал после своего раннего обеда. Адъютант, пришедший доложить об этом, разбудил его. Храбрый генерал на сей раз не вскочил с обычной своей поспешностью, но спокойно оставаясь в постели, сказал: «Не мешайте им, пусть все вылезут».

В самом деле, Русские ни одним выстрелом не показали, что заметили высадку, и Турецкое войско, радуясь, что застанет врасплох малочисленный Кинбурнский гарнизон, состоявший едва из 3000 человек, вскоре было все на песчаном мысе. Но того только и ждал Суворов: его приказания уже были отданы, и Русские полки вихрем понеслись на неприятеля, который из осаждающего вдруг сам сделался осажденным. Девять часов продолжалось жестокое сражение, потому что Турки были в отчаянии: их ожидала верная смерть либо под штыками Русских, либо в море. Так и случилось, и из 6000 лучших воинов в Очаков вернулись лишь 700. Эта блистательная победа, одержанная Суворовым над неприятелем, вдвое превосходившим его по численности, имела важные последствия. Турки потеряли надежду овладеть Херсонесом и Крымом, потому что Суворов укрепился в Кинбурне и, построив на конце косы батарею, наносил большой вред всем Турецким кораблям, пытавшимся проходить в лиман⁴⁶⁹, и тем оказывал большую помощь нашему флоту. Он сторожил таким образом Турок около года, и его имя уже стало страшным и в Константинополе, особенно когда в августе 1788 года Потемкин начал осаду Очакова, а Суворов был один из его ревностных помощников.

Эта осада знаменита в военной истории. Очаков был важным городом и для Турок, и для Потемкина: первые видели в нем единственную оставшуюся возможность для соединения с Татарами — всегдашними верными их союзниками; последний по той же самой причине без завоевания Очакова считал все новые владения России на юге непрочными. Итак, обе стороны сражались с отчаянным мужеством; необычно холодная зима, какой жители того края никогда раньше не видели, усиливала бедствия войны, но не поколебала храбрости Русских, и, наконец, после четырех месяцев осады, 6 декабря, Очаков пал перед ними. Суворов, к величайшему своему сожалению, не принимал участия в этой славной победе, так как за несколько недель перед этим он получил тяжелую рану, которая едва было не лишила Россию одного из ее знаменитейших сынов. Лежа больной в Кинбурне, он слышал страшную пальбу приступа, и доктора, окружавшие его, едва могли успокоить сильное волнение его пылкой крови: он то огорчался из-за своей беды, то слишком сильно радовался новой славе беспредельно любимого Отечества.

Со взятием Очакова военные действия приостановились, как и бывает всегда на протяжении зимы. В это время знаменитые победители Турок — князь Потемкин и выздоровевший от ран Суворов — были призваны государыней в Петербург, где Суворов получил бриллиантовое перо на каску, с литерой⁴⁷⁰ К, то есть Кинбурн. Кроме того, незадолго перед тем он получил орден святого Андрея Первозванного. Но чем больше награждала его благодарная царица, тем больше старался он показать ей свое усердие, и, как только наступила весна, отправился в армию. На этот раз ему было назначено помогать Австрийскому генералу, принцу Саксен-Кобургскому. Надо сказать, что Австрийцы в то время были вернейшими союзниками Русских, и с первым известием о войне, объявленной Турками, император Иосиф II написал Екатерине следующее: «Получив известие, что один из слуг ваших в Константинополе посажен в Семибашенный замок, я, другой слуга Ваш, посылаю против мусульман в поход мои войска».

Но Австрийцев всегда упрекали в холодности характера и чрезвычайной медлительности в поступках. Сколько раз проигрывали они сражения только потому, что на их военном совете не было принято своевременных решений. Сколько раз их генералы ждали по целым неделям этих решений, и оттого теряли и время, и случай к победе! Турки пользовались такой выгодной для них нерешительностью и, нападая быстро на Австрийцев, всегда уверены были в победе: часто случалось даже, что они мстили им за то, что сами терпели от Русских.

Так было и в 1789 году. Многое потеряв в недавней борьбе с Россией, Турки решили направить свое внимание на Австрию и обратили на нее все свои главные силы. Подготовка к военным действиям шла у них тем живее, что на Константинопольском престоле с апреля 1789 года был новый султан — молодой и пылкий Селим III. По его приказанию 50-тысячный корпус пошел на принца Кобургского, стоявшего в Валахии в окрестностях местечка Фокшаны. Под командованием принца было только 18 000 человек. Узнав о неожиданной опасности, угрожавшей ему, и никак не надеясь получить быструю помощь от Австрийцев, он послал просить о ней Суворова, корпус которого расположен был в 84 верстах от Фокшан. В тридцать шесть часов эти 84 версты были пройдены Суворовым с семитысячным отборным отрядом его войска. Такая скорость перехода была неслыханна в истории новейших войн, и принц Кобургский едва поверил своим глазам, увидев перед собой Русских в ту самую минуту, когда только их приход мог спасти его от величайшей опасности. Здесь в первый раз узнали друг друга два славных полководца, и это знакомство состоялось при таких любопытных обстоятельствах, что рассказом о них я думаю угодить моим читателям.

Как только Суворов дошел до лагеря принца, тот и из-за беспокойства, в которое повергло его постоянное ожидание нападения Турок, и из-за нетерпения увидеть знаменитого Русского героя сразу поспешил в его палатку. Люди Суворова отвечали, что генерал молится и что в это время никто не смеет входить к нему с докладом. Огорченный принц удалился и через некоторое время появился во второй раз. Суворов ужинал и также не мог принять его. Между тем вдали уже показались легкие отряды Турецких войск. Принц, доведенный до крайности, попытался в третий раз увидеть Суворова, но ему сказали, что он спит. Наконец, в 11 часов вечера Австрийский генерал, не повидавшись с Русским, не сказав ни слова ни о своем и неприятельском положении, ни о каких-либо своих распоряжениях, получил от Русского полководца приказ начинать сражение. Этот приказ, написанный Суворовым по-французски, очень удивил всех военных людей того времени: его перечитывали и переводили на разные языки.

«Так как войско уже довольно отдохнуло (т. е. с 5 часов вечера, когда оно достигло Австрийского лагеря), то оно двинется с места в два часа утра. Оно пойдет тремя колоннами. Императорские войска будут составлять правое и левое крыло, я буду в середине. Мы нападем всеми силами на неприятельские посты, не теряя времени на то, чтобы выгнать его из кустарников и леса, находящихся с правой стороны, с рассветом придем к Птуне и перейдем ее для продолжения нападения. Говорят, что здесь только пятьдесят тысяч Турок и что пятьдесят тысяч других еще остались на несколько маршей позади. Лучше было бы, если бы они были уже вместе: в один день побили бы их, и — дело кончено. Но если уже случилось не так, то начнем с этих, и храбростью войск и милостью Божией победим их».

Принц Кобургский в точности исполнил полученные предписания, несмотря на то, что был старшим генералом и по праву должен был бы быть главным командующим соединенного войска. Но он не раскаивался в своей уступчивости: предположения Суворова сбылись, и 25 000 Австрийцев и Русских разбили 50 000 Турок. Эта славная победа положила начало той дружбе, которая впоследствии всегда соединяла обоих полководцев. Действуя во всем в полном согласии, они через два месяца после Фокшанской победы одержали другую, еще более знаменитую победу, на берегах реки Рымник. Здесь те же 25 000 воинов разбили 100-тысячную Турецкую армию под командованием самого великого визиря. Имя Суворова было первым и здесь, как и при Фокшанах, и награды одна за другой посылались ему от обоих императорских дворов.

Необыкновенная щедрость, сопровождавшая всегда дары Екатерины, была и на этот раз не менее удивительна: Суворов получил от нее бриллиантовые знаки ордена святого Андрея Первозванного и бриллиантовую шпагу с лавровым венком и надписью: победителю визиря. Обе вещи стоили 60 000 рублей.

Но этим еще не ограничились милости императрицы в отношении знаменитого полководца: спустя некоторое время он получил графское достоинство с именем Рымникского и орден святого великомученика Георгия 1-го класса. Император Иосиф пожаловал ему также графское достоинство Римской империи. Суворов очень восхищался этими милостями. Он любил чины и почести, когда они были в полной мере заслужены. Любопытно его письмо к дочери, которая воспитывалась в это время в Смольном монастыре. Я уверена, что оно настолько же понравится моим читателям, насколько, вероятно, понравился им приказ, отданный принцу Кобургскому.

«В октябре 1789 года.

Графиня двух империй! Любезная Наташа Суворочка! Айда! Надобно тебе всегда только благочестие, благонравие, добродетель. Скажи Софье Ивановне и сестрицам — у меня горячка в мозгу; да кто и выдержит! Слышала ли, сестрица, душа моя? Еще от моей великодушной матушки рескрипт⁴⁷¹ на полулисте, будто Александру Македонскому: знаки святого Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубушка, первый класс святого Георгия. Вот каков твой папенька, за доброе сердце, чуть право от радости не умер! Божие благословение с тобой.

Отец твой граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский».

Новый граф, наполненный невыразимой благодарностью, желал изъявить ее государыне новыми чудесами храбрости, но, к сожалению, его война с Турками в 1790 году приняла другой оборот: Австрийский император Иосиф II скончался, а его брат и наследник, Леопольд II, не любя войны от природы, должен был избегать ее в это время и по другим разным причинам, важным для его государства. Итак, в Австрии начали стремиться к миру с Турками, а Суворов был послан на помощь к Австрийцам. Скучая от бездействия, наконец, осенью 1790 года он был обрадован важным поручением Потемкина: взять неприступную крепость Измаил, построенную в устье Дуная и справедливо называвшуюся ключом ко входу в Турецкую империю. Уже более семи месяцев Измаил осаждался Русскими войсками, и продолжительные неудачи этой осады принудили, наконец, Потемкина поручить ее тому, кто никогда не знал неудач. Трудным было это поручение: Измаильская крепость имела все, чтобы заслужить название неприступной: и сильные укрепления, и многочисленный гарнизон, увеличенный войсками, выведенными из городов и крепостей, покоренных Русскими и Австрийцами, и бесчисленные запасы всего необходимого для военных действий. Кроме того, Измаил, по общему мнению Турок, был последним оплотом их государства, и грозным повелением султана каждому из правоверных было приказано не сдаваться ни в коем случае.

Все это было страшно, но не для Суворова. Придя к Измаилу, он на следующий же день послал к тамошнему паше требование сдать крепость. Паша гордо отвечал, что скорее воды Дуная остановятся в своем течении и небо падет на землю, чем Измаил сдастся Русским. Граф, видя такую непреклонность, подготовил свое войско к самому упорному сопротивлению со стороны Турок: воспламенил сердца воинов представлением славы и выгод, которые ожидают победителей в богатом Измаиле; напомнил им все их прежние победы, и, когда они уже горели нетерпением сразиться и победить, искусный полководец повел их на приступ в 5 часов утра 11 декабря 1790 года. Ничто не могло сравниться с ужасом этого приступа: пылкая неустрашимость Русских была в этот день беспримерна, но и сопротивление Турок было отчаянным, и только после восьми часов жесточайшей битвы Русские одержали чудесную победу, и гордый Измаил покорился Суворову. Тотчас он с восторгом отправил два донесения: в первом, к императрице, он писал: «Измаил у ног ваших», а во втором, к князю Потемкину: «Русский флаг на стенах Измаильских».

Но теперь, когда эта новая победа нашего героя, наведя ужас до самого Константинополя, гарантировала безопасность наших южных областей, посмотрим на север страны, давно оставленный нами: там происходят события, неожиданные для нас.

Война и мир со Швецией 1790 год

Швеция со времен Карла XII лишилась большой части своего блеска, и его сестра, Ульрика-Элеонора, и ее супруг, и, наконец, их избранный наследник, герцог Голштинский, Адольф-Фредерик, не только не могли поддержать славу знаменитого Шведского героя, но даже не могли сохранить своего собственного достоинства, и при последнем из них, Адольфе-Фредерике, самодержавное правление Швеции превратилось почти в аристократическое, то есть такое, где вельможи имели больше власти, чем сам король. Однако с его смертью все изменилось: его старший сын и наследник, принц Густав III, был одарен от природы высокими достоинствами. С момента своего вступления на престол он действовал с таким искусством и решительностью, что в короткое время исправил ошибки своих предшественников и вернул Шведской короне все прежнее ее достоинство: переворот, быстро и без малейшего кровопролития произведенный им в правлении, заставил недоброжелателей его, которыми были знатнейшие люди в государстве, покориться ему и уважать его.

Отличаясь образованностью, силой характера и истинно отеческой любовью к подданным, Густав III составил бы их счастье, если бы не его чрезвычайная гордость, увеличившаяся после успеха реформы управления. Считая себя с тех пор в одном ряду с величайшими государями, он вообразил, что назначен судьбой для совершения самых необыкновенных дел, очень важных для Швеции. Постоянно занятый этой гордой мыслью, он забывал, что счастье народа всегда было самым важным делом государя, и искал своей знаменитости в славе и военных подвигах. Такое настроение, естественно, внушило ему желание к расширению границ его государства, и при первой же возможности он обратил свой взор на Россию. Она владела землями, некогда принадлежавшими Швеции, и возвращение этих земель стало любимой мыслью Густава. Но это дело было очень трудным, во-первых, потому, что и Лифляндия, и даже не так давно завоеванная Петром Великим часть Финляндии уже привыкли к новым владетелям и не стремились к своему освобождению; во-вторых, могущество этих владетелей, по сравнению со Швецией, было так велико, что нападение на них можно было назвать безрассудной смелостью.

Все это Густав сначала понимал, но потом мало-помалу его опасения полностью исчезли: ослепленный гордостью, он думал, что его гений победит силу, — и вопрос о походе на Россию был решен. Обстоятельства благоприятствовали его намерению: все Русские войска были заняты войной с Турками, и наши северные границы были почти беззащитны, тем более что Екатерина, не нарушая ни в чем своих дружеских отношений со Шведами, вовсе не ожидала нападений с их стороны. Пользуясь таким положением дел, Густав спешил начать военные действия, но для этого была нужна подходящая причина. Тот недолго ищет, кто хочет ее найти: в Балтийских портах России корабли готовились к походу в Архипелаг против Турок, и Густав, как будто не зная, куда назначались эти корабли, объявил своему народу, что Россия готовится напасть на Швецию и что обязательно нужно предупредить это нападение. Напрасно наш посланник в Стокгольме, граф Разумовский, старался уверить в несправедливости такого объявления, напрасно объяснял, что Русские корабли идут в Турцию. Король, искавший только предлога к ссоре, нашел объяснения графа дерзкими и, радуясь новой причине для выражения неудовольствия, объявил войну в таких грозных, таких высокомерных выражениях, что многие из читавших ноту⁴⁷², присланную им по этому случаю в Петербург, сомневались, в полном ли рассудке находился король, писавший ее.

В этой ноте он требовал не только примерного наказания графа Разумовского за его дерзкие выражения, не только уступки всей части Финляндии, Карелии и Кексгольмской губернии, присоединенных к России по Ништадтскому миру, но требовал также, чтобы Русские уступили весь Крым его союзникам Туркам (с которыми заключил договор в 1789 году), требовал, чтобы они очистили от своих войск все места пограничные со Швецией, обезоружили все свои корабли на Балтийском море и спокойно смотрели бы на то, как Шведский король в полном вооружении и своей армии, и своего флота будет ожидать заключения мира Екатерины с Турцией. Прочитав все это и услышав, что Шведский король уже приглашает своих придворных дам на торжественный молебен в наш Петропавловский собор и на бал в Петергоф, современники не могли не усомниться в его здравом уме. Нельзя не удивиться, до чего гордость доводит людей! Но закономерным концом высокомерных замыслов бывает неудача. Так случилось и с Густавом III. Русские полки, быстро собранные под командованием самого наследника престола, великого князя Павла Петровича, и генералов Пушкина и Михельсона, смирили его гордость на самых первых шагах по Финляндии.

В то же время и на море адмиралом Грейгом была одержана победа над Шведским флотом, который был под командованием королевского брата, герцога Зюдерманландского. Неудачи Густава вскоре еще больше увеличились: его войска, удостоверясь, что Русские и не думали нападать на них, начали роптать на напрасное пролитие крови, и офицеры, вспомнив о прежнем правлении, уничтоженном Густавом, осмелились открыто противиться его воле в лагере под Фридрихсгамом, и вместо нападения на этот город ушли со своими полками за 25 верст оттуда. Опасность такого положения, уничтожив на этот раз величайший порок Густава — надменность, проявила в полном блеске его хорошие качества: он с твердостью переносил свое несчастье как заслуженное наказание за свою гордость и, несмотря на все препятствия и неудачи, поддерживал войну в течение двух лет. Много побед одержали Русские в это время, но и Шведы проявили не меньше храбрости, и особенно примечательным было сражение 24 мая 1790 года у Красной Горки в 30 верстах от Кронштадта.

Оно проходило с величайшим упорством с обеих сторон, и его пушечные выстрелы были так сильны и так часты, что в Петербурге окна дрожали. Все жители столицы были в большом страхе, кроме императрицы, сохранившей величайшее присутствие духа и как будто уверенной в победе. Ее уверенность в полной мере оправдалась: вице-адмирал⁴⁷³ Круз и подоспевший к нему на помощь начальник Ревельской эскадры адмирал Чичагов принудили Шведский флот удалиться в Выборгский залив, где находился и сам король со своим галерным флотом. Здесь-то, снова доведенный до крайности, Густав показал свой геройский дух. Окруженный со всех сторон Русскими кораблями, он был в таком положении, что командующий нашим флотом, известный адмирал, прославившийся на Черном море, принц Нассау-Зиген, уже предлагал ему сдаться. Все думали, что судьба Швеции решена, как вдруг отчаянная мысль спасла Густава: он решил прорваться со своим флотом сквозь все Русские корабли и преуспел в этом смелом намерении! Правда, он много потерял при этом: восемь кораблей, пять фрегатов, множество других судов и около 5000 солдат войска, но зато спас свою честь.

После такой ощутимой потери Густав стал искренно желать мира, несмотря на довольно значительную победу, одержанную им при Свенкезундской гавани, где излишняя пылкость принца Нассау и окружавших его офицеров вовлекла их в большую опасность и стоила пятидесяти судов, отнятых у нас Шведами. Это было уже последнее значительное сражение на море; на суше же Русские еще не один раз побеждали Шведов под командованием генерала Игельстрома и, наконец, 9 августа 1790 года заключили мир в деревне Верелах. Границы обоих государств остались теми же, что и были до начала войны. Следовательно, все великие планы Густава не имели ни малейшего успеха и послужили только горьким уроком его гордости. Для Екатерины же, всегда чувствовавшей свое достоинство, но никогда не гордившейся им, эта неожиданная война была новой славой и еще одной возможностью для проявления высоких качеств ее души: во время опасности она одна оставалась спокойной, она одна ни в чем не изменила свой ежедневный порядок и, принимая, как всегда, свое вечернее общество, была по-прежнему со всеми милостива и разговорчива.

В один из таких вечеров она спросила в шутку графа Сегюра: что говорят о ней в городе? И когда тот отвечал, что по причине приближения Шведов все ожидают ее отъезда в Москву, великая государыня сказала: «Я не поеду, будьте уверены. Знаю, что ваши товарищи, иностранные министры, ломают теперь голову над тем, что им думать, о чем молчать и что писать домой. Я выведу вас из этого затруднения: напишите вашему двору, что я остаюсь в моей столице, а если и выеду — то разве только на встречу к Шведскому королю».

Последствия доказали справедливость слов императрицы: она выдержала с совершенным спокойствием опасность, грозившую ей, и заключила со Швецией мир без всяких потерь для России. Вскоре и жители наших южных областей насладились тишиной: мир с Турцией был также заключен. Но прежде, чем мы порадуемся этому, разделим тогдашнюю печаль России: она лишилась одного из своих знаменитейших сынов.

Смерть Потемкина и мир с Турцией от 1790 до 1792 года

То был светлейший князь Таврический. Впечатление, которое произвела на всех его кончина, было поразительно: в то самое время, как блестящая слава, продолжительное могущество и счастливые успехи во всем больше прежнего возвышали его в глазах других людей, вдруг разнеслась весть о его смерти! Но остановимся на минуту, и пока эта печальная картина еще не явилась перед нами, посмотрим в последний раз на знаменитого полководца и вельможу Екатерины.

С 1790 года все замечали в нем какую-то необыкновенную мрачность и задумчивость. Такое расположение духа было тем удивительно, что оно было продолжительно и постоянно: ни военные распоряжения, ни победы Русских над Турками, прежде доставлявшие ему столько радости, ни переговоры о мире с Турцией — ничто не могло развлечь его: он не принимал участия в происшествиях, которые имели самое близкое отношение к его любимым намерениям. Такое равнодушие и такое явное уныние того, перед чьим могуществом все преклонялись, не могло не иметь важной причины — и все окружавшие его, все друзья и все враги начали с жадным любопытством доискиваться этой причины. Долго старания всех были напрасны: ничто, на первый взгляд, не проявляло никакой перемены в судьбе князя Таврического, особенно в те дни, когда он думал о том, как скрыть свое настроение, и великолепными праздниками веселил жителей Молдавского города Яссы, предназначенного быть местом мирных переговоров с Турцией. Милости императрицы к знаменитому фельдмаршалу были все так же велики: награды за успехи войск в эту последнюю, еще не оконченную войну так же пышны, как были и прежде, и в том же самом 1790 году Григорий Александрович получил сто тысяч рублей, лавровый венок, украшенный изумрудами и бриллиантами в сто пятьдесят тысяч, и золотую медаль, выбитую в его честь. Одним словом, для многих все казалось по-прежнему, но другие были проницательнее: они видели, что самолюбие князя страдало, и вскоре нашли этому причину.

Уже прошло более шестнадцати лет с тех пор, как Григорий Александрович, достигнув высочайших отличий и оправдывая их своими заслугами, не знал никого равного себе в России. Знаменитый фельдмаршал Румянцев уже оставил свое славное поприще и жил в деревне. Полностью успокоясь с того времени в своих честолюбивых планах, князь Таврический был уверен, что уже никто, при его жизни, не займет положения выше его. Равнодушно смотрел он на всех, более или менее известных приближенных к государыне: никто из них не казался опасным для его самолюбия. Но в 1790 году начал на себя обращать внимание генерал-майор кавалергардского корпуса⁴⁷⁴ граф Платон Александрович Зубов, и гордый Потемкин стал беспокоиться, несмотря на всю свою уверенность. И это беспокойство было причиной той мучительной тоски, которую он чувствовал даже и тогда, когда в феврале 1791 года приехал в Петербург и лично удостоверился в прежнем благоволении к нему императрицы. В шуме удовольствий он старался заглушить эту тоску, и поэтому охотно посещал все обеды и балы, которые давались по случаю его приезда, и, наконец, сам дал в честь Екатерины праздник столь блистательный, столь необыкновенный, что долго не могли наговориться о нем и те, кто видел его собственными глазами, и те, кто только слышал чудесные рассказы о нем. Первый и уже известный вам поэт того времени, Гаврила Романович Державин, довольно подробно описал этот праздник в стихах и в прозе.

Итак, если вы хотите прочитать это описание, искусство поэта полностью перенесет вас в давно минувшие часы великолепного праздника. Для того же, чтобы хоть как-то удовлетворить ваше любопытство в настоящую минуту и дать вам хотя бы небольшое понятие об этом празднике, который, можно сказать, был последним радостным днем Потемкина, я скажу вам несколько слов о нем.

Таврический дворец, прекрасный сад которого, наверное, известен многим из вас, был местом, где проходило это пышное торжество. Он получил свое название в память о покорении Тавриды и был подарен Потемкину за несколько недель до праздника, данного 28 апреля 1791 года. Надо сказать вам, друзья мои, что он был дан по случаю торжества побед над Турцией, но главной целью Потемкина было, кажется, желание показать государыне всю беспредельную преданность к ней. Достойно оценивая это усердие подданного, столь знаменитого своими заслугами, высокие члены августейшего семейства приняли участие в необыкновенном празднике, и великие князья Александр и Константин Павлович были в числе двадцати четырех пар кадрили⁴⁷⁵ или балета, которым и открылся бал, отличавшийся таким великолепием, что одних бриллиантов на белых платьях участвовавших в нем лиц было больше, чем на десять миллионов рублей!

Представьте себе, мои читатели, что двадцать четыре пары, составленные из молодых, прелестнейших особ двора, танцевали в огромном зале, окруженном в два ряда колоссальными столбами и украшенном богатыми ложами, разделявшими эти столбы, освещенном вместо люстр большими хрустальными, гранеными шарами, отражавшими и собственно огонь, и миллионы огней, висевших вокруг них. Это отражение, повторяясь еще раз в бесчисленных зеркалах, превращало зал в какой-то храм очарования, особенно когда восхищенные зрители переступали за огромные столбы, окружавшие танцевальный зал. За этими столбами был прелестный зимний сад из лавровых, померанцевых и миртовых деревьев⁴⁷⁶, с песчаными дорожками, с зелеными возвышенностями, с прозрачными фонтанами, с зеркальным гротом, с прекрасной мраморной статуей императрицы, с высокой золотой пирамидой в ее честь, даже с птичками, летавшими там, будто на открытом воздухе. По одному этому началу праздника можно было судить, каковы были удовольствия, его пышность и блеск, и поэтому я не буду вдаваться в подробности, не буду рассказывать, что маскарад, бал, спектакль, иллюминации и ужин сменялись, как по волшебству, и веселили своим разнообразием гостей, число которых достигало до 3000 человек. Все это можно найти в прекрасном описании Державина.

После такого блеска, после такого величия, что случилось с князем Таврическим через четыре месяца? Больной и грустный, он снова жил в Яссах, занимаясь с виду мирными переговорами с Турками, но внутренне не переставая желать войны. Это его тайное желание часто обнаруживалось в сильных спорах с полномочными, съехавшимися в Яссы; но по мере усиления болезни — злой эпидемической лихорадки*, свирепствовавшей в Молдавии и особенно в Яссах в 1791 году, — эта его пылкость начала ослабевать, и, наконец, в начале октября убийственная тоска, почти ни на минуту не покидавшая его, превратилась в настоящее предчувствие смерти. Веря этому предчувствию, он поспешил оставить вредный в то время воздух Ясс и ехать в Очаковскую область, где его привлекало новое, любимое им место — город Николаев, основанный им не более двух лет назад в том месте, где река Ингул впадает в Буг. Это соединение двух рек представляло большие удобства для порта и подало Потемкину первую мысль об основании здесь корабельной верфи. Построенный вскоре после Очаковской победы и на земле, принадлежавшей Очакову, новый порт был обязан ему и своим именем: Потемкин назвал его в честь святого чудотворца Николая, в день которого взят был Очаков.

Николаев уже в первый год своего существования принес много пользы Черноморскому флоту и поэтому был особенно любим его основателем: несмотря на множество занятий, Потемкин часто думал о постройке зданий и судов, посылал туда иностранных архитекторов и пленных Турок для работы. Как восхищался он, когда получил известия, что на Черное море уже отправлялись корабли, построенные в Николаеве! Наконец, к Николаеву стремился он в последние часы своей жизни. «По крайней мере, умру в Николаеве!» — говорил он 5 октября 1791 года и непременно хотел в тот же день выехать из Ясс. Напрасно его любимая племянница, графиня Бранницкая, жившая в его доме и не отлучавшаяся от него во время болезни, умоляла его подождать если не выздоровления, то, по крайней мере, облегчения страданий. Упрямый, может быть, по причине своей болезни, он остался непреклонен и поехал. Графиня ехала в одной карете с ним. Сначала свежий воздух, казалось, оживил потухающие силы больного, но едва проехали тридцать верст, как его обычная тоска начала усиливаться и, наконец, на 38-й версте достигла такой мучительной степени, что несчастный князь не мог продолжать езды: вышел из экипажа и лег у дороги на разостланном плаще. Здесь-то вдали от всякой пышности мира и людей, так усердно поклоняющихся ей, в пустынной степи, без помощи, облегчающей страдания, закончилась жизнь, столь полная славы и счастья! Можно было сказать, что кончина Таврического была так же необычна, как и его жизнь. Державин, пораженный, как и все, неожиданным известием о смерти Потемкина, прекрасно описал ее в своем стихотворении «Водопад»:

Его тело было привезено в Херсон и там погребено. Величайшее сожаление Екатерины сопровождало Потемкина в его раннюю могилу (князь Таврический скончался на 52 году жизни). Высоко ценя важные заслуги его Отечеству, она оказала памяти его справедливую почесть: ко дню торжества мира с Турцией, в заключении которого так велико было участие Потемкина, она повелела заготовить в память Потемкина грамоту с приписанием в оной завоеванных им крепостей и разных сухопутных и морских побед, его войсками одержанных; грамоту эту хранить в соборной церкви города Херсона, где соорудить мраморный памятник Потемкину-Таврическому, а в арсенале⁴⁷⁹ того же города поместить его изображение и выбить медаль в его честь.

Итак, в торжественный день празднования мира, заключенного через три месяца графом Безбородко в Яссах, имя Потемкина, уже умершего, озарилось новым блеском, и он, как бы еще живой, участвовал в славном торжестве.

Выгоды, получаемые вследствие заключения нового мира, были очень велики: Турция, начавшая войну с намерением возвратить Крым, закончила ее тем, что не только подтвердила права России на Крым, но и уступила ей большую часть берегов Черного моря, то есть Очаков и все земли, лежащие между Днепром и Днестром; обязалась защищать Русские корабли от Африканских разбойников и сверх того заплатить России за нанесенные убытки 15 000 000 пиастров⁴⁸⁰. Говоря об этом последнем условии мирного Ясского договора, нельзя не раскрыть новую прекрасную черту великой Екатерины. Зная, что Турки с неудовольствием вынуждены были согласиться на невыгодный для них мир и что гнев султана ожидал в Константинополе старшего из Турецких полномочных, присланных в Яссы, Юсуфа-пашу за его согласие на выплату 15 000 000 пиастров — согласие, полученное у него из-за стесненных обстоятельств Турции и твердой воли Потемкина, — Екатерина отказалась от них! Турки, придающие много значения золоту, были удивлены такому великодушию, и бедный Юсуф-паша, обязанный спасением своей головы этому великодушию, благословлял всю свою жизнь беспримерную царицу Севера.

Польша от 1792 до 1795 года

В то время, когда Россия, процветая в результате самодержавного правления, наслаждалась всем счастьем и всей славой, которые могла доставить ей знаменитая государыня, почти все другие царства Европы далеки были от счастья и славы! Там происходили ужасные беспорядки, начались которые во Франции. Жители этой несчастной страны, известные своим легкомыслием и непостоянством, вовлекли в то время свое Отечество в неслыханные бедствия. После войны, происходившей в Америке между Англией и Северо-Американскими колониями, многие Французы, участвовавшие в ней, вернулись в Европу с легкомысленными мечтами о независимости и с безрассудным желанием перемен в управлении государством. Такое желание, ни на чем не основанное и противное тем правилам, которые составляли счастье их Отечества на протяжении целых столетий, довело Французов до величайших беспорядков. Почти с каждым днем беспорядки увеличивались и меньше чем за три года достигли ужасных размеров. Следуя новому, своевольному образу мыслей, они перестали считать священной власть государя — эту власть, установленную законом Божьим. После этого стоит ли удивляться, что они мало-помалу перестали бояться и самого Бога! А человек, дошедший до такого жалкого состояния, человек, имевший несчастье забыть своего милосердного Творца, чего не сделает, на какие злодеяния не решится? Это доказали в полной степени тогдашние Французы. Как только необузданное своеволие довело их до забвения Бога, все преступления стали казаться им дозволенными, но и все несчастья были посланы небесным правосудием на безбожников.

Их добродетельный король, Людовик XVI, был первой жертвой ужасного переворота, происшедшего тогда во Франции: безумцы, проповедуя свободу, начали с того, что отняли ее у своего законного повелителя. Этого было еще мало: они лишили его жизни! Они подвергли той же участи и все его семейство и всех тех, кто проявлял малейшую привязанность к нему или к прежнему порядку правления. Невозможно описать все ужасы, какие происходили тогда во Франции: достаточно сказать, что не один год кровь там лилась рекой; что неслыханные злодейства под названием справедливых дел совершались там ежедневно.

Все государства Европы с негодованием смотрели на жалкое состояние Франции. Многие из них прервали все свои отношения с ней, и в их числе не могла не оказаться Россия, управляемая мудрой государыней. Россия сделала еще больше: она стала спасительным убежищем для некоторых Французских принцев, несчастных родственников Людовика XVI. Екатерина имела даже великодушное намерение отправить войско для усмирения страшного безвластия во Франции, но прежде чем эта благодатная мысль была приведена в исполнение — что было очень трудно из-за тогдашнего положения Европы, — безумие Французов породило новое зло: во многих государствах нашлись последователи их безбожных правил, и можно себе представить, какие новые ужасы следовало ожидать от этого!

Одним из таких государств, ближайшим к России и по их отношениям, и по положению, была Польша. Там появилось несколько ревностных приверженцев нововведений Французов, и они-то под предводительством главного из них — Игнатия Потоцкого — вздумали произвести важные перемены в своем правлении. Вместо короля Станислава они назначили принца Саксонского, которому отдали Польский престол в наследственное владение; вместо законов, одобренных Екатериной, написали новую конституцию. Русская государыня не могла остановить этого своевольства в самом начале; ее войска были в то время заняты на границах Турции и Швеции, но сразу после заключения мира в той и другой стороне она сочла своей обязанностью уничтожить зло, последствия которого были так гибельны и которое оказалось в таком близком соседстве с ее царством. Прусский король, рассуждая одинаково с Екатериной в этом вопросе и уже испытав опасность соседства с государствами, зараженными безумными правилами Французов, вступил в дружественный союз с Русской императрицей для усмирения Польских мятежников, и их войска на короткое время принудили Поляков отменить новую конституцию и привести все государство в прежний порядок.

Следствием побед Пруссаков и Русских было второе разделение Польши между этими двумя государствами. Россия возвратила области, несколько веков до того принадлежавшие ей и отнятые Литовскими князьями. Это были области: Минская, Подольская, часть Волыни и часть Литвы — всего до 4000 квадратных миль⁴⁸¹. Пруссия получила Данциг, Торун, Плоцк, Познань, Калишь, то есть часть северо-западной Польши, площадью 1000 квадратных миль. Это происходило в сентябре 1793 года. Итак, спокойствие восстановилось в Польше, и она, имея площадь 4000 квадратных мили и численность населения в 3 600 000 жителей, могла бы еще существовать среди Европейских государств и, познав на своем опыте, сколько вреда причиняет народу его непокорный дух, научиться, наконец, ценить покровительство могущественной Русской государыни.

Под этим сильным покровительством Польша могла бы еще оставаться самостоятельным государством; но Провидение предназначило ей соединиться с ее единоплеменниками. Поляки должны были возвратиться к тем, с кем изначально составляли один народ, должны были соединить с судьбой и славой этого народа свою собственную судьбу и древнюю славу. Но прежде, чем произошло это объединение, оба народа должны были еще раз испытать печальные последствия своих ссор. Прошло не больше шести месяцев после их усмирения, вероятно не очень совершенного, потому что Русские войска еще оставались для сохранения тишины в Варшаве и ее окрестностях, как в Кракове уже вспыхнула новая революция, сопровождаемая ужасами, походившими на ужасы Французской революции. Главные ее участники и руководители договорились в один день и в один час совершить неожиданное нападение на Русских в тех местах, где находились наши войска. Ужасный заговор имел полный успех, и почти все Русские, находившиеся в Польше, погибли неожиданной смертью! Екатерина ужаснулась, получив это известие, и, видя необходимость усмирить Польских мятежников с большей твердостью, чем прежде, отправила к ним графа Суворова. Одно имя знаменитого полководца уже было гарантией успеха и наполняло страхом сердца главных участников заговора против Русских.

Граф как главнокомандующий войск, расположенных в Екатеринославской и Таврической губерниях и в новоприобретенной Очаковской области, жил в то время в Херсоне и занимался укреплением мест, пограничных с Турцией. Такое занятие Суворов, страстно любивший военную деятельность, называл бездействием, и поэтому чрезвычайно обрадовался важному поручению, данному ему императрицей. Уже давно он с отвращением и ужасом слушал страшные рассказы о Французской революции и о ее пагубном влиянии на другие государства; уже давно ему хотелось посчитаться за это с Французами. Нередко, будто предчувствуя все зло, какого можно было ожидать от беспорядков во Франции, он говорил с каким-то нетерпеливым беспокойством государыне: «Матушка, пошли меня на Французов!»

И прежде, чем это пламенное желание графа исполнилось, произошла Польская революция и вероломное истребление Русского гарнизона. Императрица приказала Суворову отомстить за невинно пролитую кровь его соотечественников. Австрия и Прусский король встали на сторону России, а последний даже начал осаду Варшавы вместе с генералом Ферзеном. Быстро приближался туда же Суворов с двенадцатитысячным войском, как вдруг на границах Польши он узнал, что Прусский король вынужден был снять осаду, чтобы отправиться для усмирения мятежников в своих областях, присоединенных к Польше, а генерал Ферзен, не имея достаточного войска для продолжения осады, последовал его примеру и также отступил.

Такое неожиданное изменение обстоятельств остановило бы другого полководца, но только не Суворова. Со своим небольшим отрядом, чрезвычайно уменьшившимся в результате встреч с неприятелем и побед над ним, он решился на приступ столицы мятежников, в одном из предместий которой было 30 000 войска! С появлением первой мысли о приступе Суворов приказал всем Русским войскам, рассеянным в Польше, собраться в одном месте — рядом с его собственным отрядом. И все это соединенное войско состояло не более чем из 22 000 человек! Этого Суворов считал достаточным для покорения Варшавы с ее сильно укрепленным предместьем — Прагой.

Один из его лучших помощников в этом знаменитом деле был генерал Ферзен. Спеша соединить свой корпус с корпусом графа, он был встречен на дороге главным генералом Поляков — славным Костюшко, желавшим воспрепятствовать этому соединению. Зная, что Русские много потеряли бы в случае, если Костюшко удалось бы исполнить свое намерение, Ферзен не только приготовился мужественно отразить его нападение, но даже решил напасть первый. Смелость его была вполне вознаграждена: Костюшко был совершенно разбит, потерял убитыми 6000 человек, пленными — 1600 человек, всю артиллерию и, наконец, сам попал в плен.

После этой славной битвы, повергшей в глубокое уныние Поляков, особенно по причине пленения важнейшего из военачальников, действовавших в их революции, Ферзен поспешил соединиться с Суворовым; другой Русский генерал, находившийся в Польше, Дерфельден, сделал то же со своим отрядом, и таким образом к 22 октября двадцатидвухтысячный корпус собрался уже под командованием Суворова.

Не любя откладывать то, что уже можно было сделать, граф после того, как собравшееся войско отдохнуло в течение двух дней, подошел к стенам Праги и на другой день — 25 октября в 5 часов утра — начал приступ обширного предместья, представлявшего собой отдельный город. Отчаяние с одной стороны и неутомимое, можно сказать, беспримерное мужество с другой были одинаково удивительны; но первое должно было, наконец, уступить могущественным усилиям второго, и через четыре часа битвы Прага, несмотря на многочисленность войска, на силу своих укреплений, на то, что ее, казалось невозможно победить, пала перед несравненным героем России. Лучшие историки, описавшие это удивительное происшествие, говорят, что в военных летописях редко случается встретить операцию, которая была бы такой смелой по плану, так искусна по исполнению и так важна по своим последствиям. Последнее было особенно важно: взятие Праги потушило в один день все ужасное пламя Польской революции и ценой пролитой крови восстановило общественное спокойствие. Дорога была эта цена для Поляков: у них погибло 13 000 человек на поле сражения, 2000 человек утонуло в Висле и более 14 000 было взято в плен!

Такое полное поражение привело в ужас главных мятежников. С горестью смотрели они со стен своей столицы на блистательную победу Суворова и тогда же признали необходимость покориться его непобедимой силе. Однако еще три дня продолжались переговоры об условиях, на которых они хотели сдать Варшаву Русскому войску, и, наконец, граф с угрозой должен был огласить следующие свои условия: «1) Всем Полякам сложить оружие. 2) Оставить только 600 человек пехоты и 400 конницы для короля. 3) Отдать королю все должные почести, которых лишило его безумство мятежников. 4) Прислать все оружие, всю артиллерию и вообще все военные снаряды в Прагу. 5) Немедленно освободить всех Русских, взятых в плен, и, наконец, 6) к 8 ноября для торжественного вступления победителей в Варшаву навести разрушенный мост через Вислу».

Поляки вынуждены были согласиться на все предложенные условия и в точности исполнить их. Ужасы революции в полной мере научили их ценить наступившую тишину, поэтому 8 ноября, казалось, и для них было радостным днем: они встретили Русских со всеми знаками покорности и даже усердия. Мирные граждане, обычно больше всех страдающие в дни мятежа, бросались к ногам графа, называли его своим избавителем, кричали: «Да здравствует Екатерина! Да здравствует Суворов!» Но торжественнее всего была та минута, когда при входе в Варшаву Суворов был встречен ее начальником, который ему поднес ключи от города. Наш герой с каким-то благоговейным и сладостным чувством принял их, поцеловал, и, подняв к небу, сказал растроганным голосом: «Всемогущий Боже! Благодарю Тебя, что эти ключи не стоят так дорого, как…» Слезы помешали ему продолжать, и только взоры его показывали на несчастную Прагу.

Меры, принятые им для усмирения остальных мятежников, рассеянных в разных местах Польши, были так хорошо продуманы, так искусно исполнены, что никакие беспокойства не нарушили больше восстановленной тишины, и Поляки с покорностью согласились на новое и последнее разделение их государства. Они быстро согласились на это, потому что сам их король, намучившись от бедствий, тесно связанных на протяжении нескольких лет с Польским престолом, отказался от обладания им. Екатерина, не пользуясь правом победительницы, правом, по которому она могла бы стать единственной обладательницей страны, покоренной ею без помощи союзников, и напротив, желая, насколько это возможно, соединить выгоды Польши с необходимостью уничтожения ее отдельного существования в ряду Европейских государств, предложила королю и союзникам собрать сейм в городе Гродно. Здесь, на этом сейме, была решена в последний раз судьба Поляков, и их царство окончательно было разделено между Россией, Австрией и Пруссией. Первая получила Вильну, Гродно, остальную часть Волыни, Самогитии, Троки, Брест и Хельм — территорию общей площадью 2030 квадратных миль и численностью населения 1 176 590 человек.

Австрия получила Краков, Сандомирское воеводство⁴⁸², Люблин, части Хельма, Подляхии, Мазовии — территорию общей площадью 834 квадратных мили с населением 1 037 732 человека.

Пруссии достались Варшава, Белый Сток, воеводство Августовское, части Мазовии, Разы, Плоцка, Троков — территория площадью 997 квадратных миль с населением 939 297 человек.

Станиславу-Августу, отказавшемуся от престола, назначено было на годовое содержание 200 000 червонцев от России и Пруссии. Издавна пользуясь покровительством Екатерины, он надеялся окончить свои дни в ее владениях спокойнее, чем где-нибудь, и поэтому после окончания сейма отправился в Гродно, а потом в Петербург, где впоследствии и скончался.

Так было прекращено существование мятежного Польского королевства, и беспокойные Поляки сами были виной этого. Герой, усмиривший их, еще около года оставался в Варшаве и в новых Русских областях и, наконец, сделав все, что нужно было для их безопасности и спокойствия, поехал в Петербург. Там его ожидали новые почести и награды щедрой государыни; но еще за год до этого он получил самую лестную для него награду за славное взятие Праги — чин фельдмаршала. Подробности этого очень любопытны. Граф, одержав беспримерную победу, сохранил свою обычную скромность, и в его донесении императрице было на сей раз еще более краткости, чем когда-нибудь. Он написал только: «Ура, Прага!» Государыня, еще более остроумная и чрезвычайно восхищенная знаменитой победой, отвечала также двумя словами: «Ура, фельдмаршал!»

Прежде, чем мы закончим наш рассказ, читатели мои должны узнать, что вместе с новоприобретенными Польскими областями Россия получила еще и новое владение: Курляндия, со времен герцога Кетлера зависевшая от Польши, не захотела больше признавать над собой власть разрушающегося государства и, прежде, чем ее судьба решилась на Гродненском сейме, предложила себя в вечное подданство Русской императрице.

Таким образом Россия, расширившая свои границы, вознесенная на высокую степень славы, наслаждалась полным счастьем, но вдруг ужасный удар судьбы поразил ее.

Кончина Екатерины 1796 год

Постоянная деятельность, с которой великая государыня проводила каждый день своей жизни, ее неутомимые труды, связанные с государственными делами, беспрестанная и всегда одинаковая забота о счастье подданных внушала Русским столько уверенности в своей судьбе, что, беспечно наслаждаясь своим счастьем, они считали его бесконечным, а государыню свою — бессмертной. Прекрасное здоровье императрицы и искренние радости, которые украшали ее жизнь в кругу августейшего семейства, подтверждали надежды Русских. Они тем охотнее предавались им, что события, происходившие в России в последние пять или шесть лет царствования Екатерины, особенно располагали всех к радости.

Кроме славы, которой в это время покрылось имя Русских в Турции и Польше, много приятного произошло в Царском семействе, а это всегда бывало для Русского народа особой, священной радостью. Сначала это было умножение императорского дома, рождение дочерей у наследника престола, великих княжон Марии, Екатерины и Ольги, потом, в 1793 году, обручение старшего сына его, великого князя Александра Павловича. Это был любимый внук императрицы. Все попечения, какие только может придумать любовь нежнейшей матери, лелеяли его счастливое детство. Нередко она сама присутствовала при уроках, а в краткие минуты отдыха находила иногда время заниматься сочинением нравоучительных детских повестей. Все это было для любимца сердца ее, для ее Александра. С восхищением смотрела она на его цветущую юность и на прекрасные способности его ума и сердца.

С наступлением пятнадцатилетия князя государыня уже заботилась о том, чтобы еще при своей жизни соединить его с подругой столь же прелестной, столь же кроткой, как он: избранная невеста — Луиза-Мария Августа, дочь маркграфа Баденского, названная при миропомазании Елизаветой Алексеевной, была ангелом и видом, и душой. В мае 1793 года состоялось ее обручение с великим князем, а 28 сентября того же года — бракосочетание. Радость, с которой императрица праздновала этот драгоценный для нее день, соединялась с торжественным заключением мира с Турцией и распространилась на всю Россию — была радостью для всех подданных Екатерины. Надо было видеть, с каким восторгом слушали они рассказы о малейших подробностях, касавшихся молодого великого князя и великой княгини! Как радовались они этой постоянной заботе государыни о счастье прекрасных супругов. Она всегда доставляла им какое-нибудь новое удовольствие. Одним из прекрасных доказательств этого служит пышный Александровский дворец в Царском Селе. Как ни чудесно было его великолепное устройство и в целом, и в отдельных его частях, императрица все еще не находила это жилище в полной мере достойным ее обожаемого внука и постоянно придумывала новые украшения для него. Но эта исключительная привязанность к великому князю Александру не мешала ее любви к младшим внукам. Нет, нежность ее души была так велика, что каждый из ее детей находил в материнском сердце всю полноту любви.

Так, среди семейного счастья и громкой государственной славы встретила императрица и последний год своей жизни — 1796. Радостное начало, казалось, вовсе не предвещало горестного окончания: 2 февраля было обручение и 15 февраля состоялось бракосочетание ее второго внука, великого князя Константина Павловича, с принцессой Кобургской, Юлией, названной при миропомазании великой княжной Анной Феодоровной.

Вскоре после веселых, продолжительных и великолепных праздников, по обыкновению сопровождающих такие события, новая радость восхитила весь царский дом: 25 июня у наследника престола, к особой радости всего августейшего семейства, после нескольких великих княжон родился третий сын, будущий император Николай Павлович.

Эта семейная радость была последней для Екатерины: через четыре месяца, 6 ноября, наступил страшный для России день. Утром этого дня государыня проснулась в совершенном здравии, провела, как обычно, время до завтрака, была весела, а вскоре, незаметно для всех окружавших, почувствовала дурноту и упала в обморок. Представьте себе, милые мои читатели, испуг той приближенной дамы императрицы, которая, войдя в комнату, увидела государыню, лежавшую без чувств! Надо знать всю меру привязанности, какую внушала Екатерина, чтобы понять и особенную горесть каждого, и общую печаль, и смятение всех тех, кто был в это время во дворце.

Все усилия любимого лейб-медика императрицы, Рожерсона, были бесполезны: удар паралича⁴⁸³ был так силен, что никакими средствами нельзя было возвратить умирающей ни память, ни речь. Несколько часов она еще дышала, но в ночь того же дня дыхание прекратилось навеки, и Екатерины — могущественной, несравненной среди земных царей, гения-хранителя не только России, но и всей Европы — не стало! Сколько влияния оказывала эта знаменитая государыня на поддержание спокойствия в Европе в смутный период повсеместных волнений, исходивших от ужасов Французской революции, и сколько печали и страха распространило везде известие о ее кончине — все это можно видеть из следующих слов одного иностранного писателя.

«Россия, непобедимая внутри, уважаемая за ее пределами, превосходившая другие государства и оружием и политикой, была первым царством Европы, хранительницей потрясенных тронов и полярной звездой народов, боявшихся кораблекрушений, когда Екатерина, возвысившая ее на эту почетную и блистательную степень, окончила свое славное поприще. После этого удивительно ли, что ее кончина причиняла столько горя и ужаса? С ее жизнью связывалось для многих народов понятие безопасности — этого первого блага человека».

Если кончина Екатерины так опечалила иностранные государства, как же она должна была отозваться в стране, которой Екатерина посвятила свою жизнь, в стране, которую она любила, как свое Отечество? Горе, поразившее ее, было неописуемо, и очевидцы, бывшие в Петербурге в несчастный день 6 ноября, рассказывают, что в период неизвестности, то есть пока доктора безуспешно пытались привести в чувство государыню, жители Петербурга были в каком-то мрачном оцепенении: встречавшиеся смотрели с беспокойством друг на друга, не смели ни о чем спрашивать, как будто боялись услышать страшные слова о том, что уже нет их благодетельницы, их незабвенной матери. Когда же разнеслась страшная весть по городу, не было меры слезам, не было утешения печали огорченных! Единственной отрадой оставалось для них воспоминание о тех бесчисленных благодеяниях, которые так убедительно доказывали ее материнскую любовь к ним. Проливая слезы, они перечисляли все ее благотворения и таким образом находили облегчение своей печали в мысли о ее вечном существовании в небесном мире и о ее нескончаемой славе в земном мире.

Такая мысль — лучшее утешение осиротевшим, а воспоминание о делах, совершенных душой, покинувшей нас, — лучшая дань, отдаваемая ее памяти. Последуем же примеру наших соотечественников и усладим наш горестный рассказ о кончине незабвенной несколькими словами о делах ее, которые еще не известны вам, милые читатели.

Главное место занимает среди них дело, чрезвычайно важное для высшего класса: грамота, пожалованная Российскому: дворянству 21 апреля 1785 года. Это был акт, которым не только подтверждались права и преимущества, данные Русским дворянам императором Петром III, но и предоставлялись новые, дотоле не известные им. Грамота, жалованная дворянству, устраивала дворян во всех отношениях, наполняла их сердца вечной благодарностью к государыне и новым усердием к престолу и Отечеству. В то же время, то есть 21 апреля 1785 года, и купечество, и мещане получили подобный акт об устройстве их сословия. Этот акт известен под названием Городового положения. Великая государыня не забыла при этом и низший класс своих подданных — крестьян и крепостных людей: всем их владельцам строго запрещалось жестоко обращаться с ними. При этом она обнародовала особенный указ, в котором навсегда запрещалось упоминать слово раб в прошениях, подаваемых на Высочайшее имя, и предписывалось заменить его простым словом: верный подданный.

Мудрая законодательница, так прекрасно устроившая судьбу всех сословий своего государства и так много заботившаяся об их просвещении, не могла не обратить внимания на важнейшее средство для просвещения и смягчения нравов — на воспитание женщин. Кто больше всех имеет влияния на развитие ума и сердца ребенка? Конечно, мать. Чьи наставления быстрее всего остаются в его памяти? Конечно, матери. Какое же бывает несчастье, если эта самая первая руководительница, данная человеку природой, не имеет возможности исполнить, как должно, своей священной обязанности! Екатерина видела много недостатков в процессе воспитания у Русских и положила начало к их исправлению: она учредила в Петербурге, при основанном императрицей Елизаветой Воскресенском монастыре (ныне Смольном), училище для воспитания благородных и также мещанских девиц.

Вскоре после этого важного события в деле просвещения произошло другое, не менее важное событие — преобразование учебных заведений для детей мужского пола.

Корпуса Первый кадетский, Морской и Артиллерийский были почти полностью преобразованы и во всех частях усовершенствованы. Кроме того, были учреждены три новые училища: Горное, Лекарское и Судоходное, а через несколько лет просвещенная государыня достигла новых успехов в деле образования среди простого народа своего царства путем учреждения народных училищ по всей империи. С того времени возможности просвещения, сосредоточенные прежде только в столицах, стали доступными и для самых отдаленных обитателей нашего Отечества.

Если бы мы захотели перечислить все, что сделала Екатерина в период своего царствования, мы никогда не закончили бы этого, милые мои читатели, потому что не только при совершении значительных и важных дел видны черты ее гениального, великого ума — и в малейших делах, совершенных ею, проявляются эти высокие качества, значит, и малейшие ее дела достойны описания. Не имея возможности завершить это перечисление, мы закончим его рассказом о еще одном интересном факте из жизни Екатерины.

В 1787 году прививание оспы уже применялось во многих местах Европы, но в России еще не верили благодетельному воздействию этого изобретения и даже боялись его. Как вразумить предубежденных людей и спасти от гибели бесчисленное множество детей, умиравших от этой страшной заразы? Екатерина никогда не колебалась там, где речь шла о спасении человеческой жизни. Несмотря на свой сорокалетний возраст в то время, она еще не болела оспой, и вместо того, чтобы опасаться этой ужасной болезни, Великая благодарила Бога, что Он избрал ее орудием спасения миллионов людей, и с полным спокойствием духа привила себе оспу, чтобы на своем примере убедить подданных в пользе прививки. Этого было недостаточно: без осложнений перенеся весь ход болезни, она приказала привить ее и своему единственному сыну и наследнику, великому князю Павлу Петровичу! Мог ли такой высокий пример самоотверженности не подействовать на подданных, умевших ценить свою знаменитую государыню? При первом известии об этом они уже были убеждены в спасительной силе прививки и с тех пор уже с полным доверием к августейшей матери народа приносили своих младенцев под ланцет* врачей.

Теперь, милые мои читатели, после такого доказательства беспредельной любви Екатерины к своим подданным можно судить о глубине горя, поразившего их 6 ноября 1796 года, и о величии их утраты!

Правление Павла I *1796–1801 года*

Император Павел I от 1796 до 1797 года

Необыкновенной деятельностью отличалось царствование императора Павла Петровича. С первых дней своего восшествия на престол он неутомимо занимался государственными делами, и множество новых законов и постановлений, в короткое время принятых им, показывают, сколько любви к справедливости, к подданным и желания видеть их счастливыми было в сердце этого государя. Остановимся на важнейших из этих постановлений. Первым, принятым почти в самом начале его царствования, был Воинский устав, который содержал разные изменения и преобразования в устройстве всего войска. Потом внимание государя было обращено на важнейшее присутственное место, где вершилось верховное правосудие, — на Сенат. Перемены, введенные здесь, были очень важны.

Заметив недостаток чиновников, необходимых для более скорого производства дел, новый император приказал увеличить их число, а для завершения множества нерешенных дел учредил: три новых временных департамента. Через месяц было принято: новое распоряжение государя, которое показало его заботу о правосудии и на будущее время: при Сенате была учреждена школа для обучения титулярных юнкеров*, то есть молодых людей, которых готовили к гражданской службе.

Почти в то же время были проведены преобразования в области военного судопроизводства и медицины. Был учрежден Генерал-аудиториат, то есть такое присутственное место, где рассматривают уголовные дела военных чинов, а также Врачебные управы, учреждаемые в каждой губернии для медицинских: чиновников, служащих в ней.

В книгопечатании и во всем, что касалось этой важной отрасли в государстве, был также учрежден новый порядок: государь воплотил в жизнь одно из последних предложений своей родительницы и утвердил правила цензуры, назначив вместе с ними и шесть первых цензоров. Цензура — это просмотр книг, подготовленных к печати. Этот просмотр проводится для того, чтобы в книгах не содержалось ничего, направленного против закона Божьего и против государственных законов, против нравственности и вообще против порядка образованного общества. Цензорами же называются те чиновники, которым поручается этот просмотр.

В феврале 1797 года, то есть не позже, чем через три месяца после восшествия на престол императора, был издан Устав военного флота. Здесь были собраны правила, которые улучшали устройство всех частей флота. Это новое преобразование было необходимо по причине перемен, произошедших в России со времени первоначального учреждения ее морских сил.

Но главнейшим делом, совершенным императором Павлом в начале его царствования, было постановление об императорской фамилии. Акт об этом важном событии в законодательстве нашего Отечества был объявлен в торжественный день коронования государя — 5 апреля 1797 года — и тогда же положен для хранения на престоле Успенского собора. Этим драгоценным для нас актом новый император и его супруга, императрица Мария Федоровна, утвердили будущее спокойствие и счастье России, определив порядок наследования престола и вообще всего, что могло касаться устройства императорской фамилии на вечные времена.

Главнейшей статьей акта об учреждении императорской фамилии было право наследования престола старшим сыном императора до тех пор, пока будет существовать его мужское колено. С прекращением же его право наследования переходило ко второму сыну императора, и так далее — до последнего потомка его мужского колена, со смертью которого престол становился наследием женского колена последнего царствовавшего императора.

Другой важной статьей акта было назначение доходов на содержание императорской фамилии до позднейших ее потомков. Для получения этих доходов один раз и навсегда выделялись из государственных владений имения, известные прежде под названием дворцовых и названные с этого времени удельными. Управление удельными имениями было поручено особому присутственному месту, названному Департаментом Уделов.

Таким образом, из этого краткого описания дел, совершенных императором Павлом почти в первые дни его царствования, можно сделать вывод о его неутомимости в трудах. Каждый день с 5 часов утра он начинал их, такая деятельность государя оказывала влияние и на его подданных: все они с усердием спешили к исполнению своих обязанностей с раннего утра.

Такая же деятельность императора, которая удивляла всех, отличала и его августейшую супругу, императрицу Марию Федоровну, в том деле, которое Бог предоставил выполнить ее ангельскому сердцу. Я говорю о тех бесчисленных благодеяниях, которыми эта, прославившаяся небесной кротостью государыня осчастливила младенчество и старость, сиротство и бедность в своем обширном царстве. Но коснувшись этих священных страниц в истории Марии и нашего Отечества, остановимся перед ними с любовью и благоговением: события, о которых они повествуют, беспримерны в летописях света, прекрасны, как прекрасна была душа Марии, дороги сердцу каждого Русского. Остановимся перед ними и, воздавая глубокую, искреннюю благодарность царице, сделаем хотя бы краткое, мимолетное обозрение всего того, что совершила она на земле.

Чтобы сделать это краткое обозрение по возможности более полным и понятным для вас, милые читатели, мы выделим его из обычного хронологического порядка наших рассказов и, не прерывая его рассказом о других происшествиях, представим отдельным повествованием, в котором будет говориться только о прекрасной судьбе всего того, что жило и расцветало под материнским покровительством императрицы Марии на протяжении последних тридцати двух лет, проведенных ею на земле.

Императрица Мария

Императрица Мария Федоровна была одарена от природы всеми качествами, которые сопровождают благотворительность. Любовь и сострадание сияли в каждой черте ее неизъяснимо прелестного лица; смирение и кротость выражались в каждом ее поступке. Супруга императора и впоследствии — мать императора, она никогда не пользовалась влиянием, так справедливо принадлежавшим ей. Всегда удалялась от участия в важных государственных делах, которые должны зависеть только от одной особы, и во все время царствования трех императоров была, по словам одного из наших писателей, только министром благотворительности.

Это самое подходящее определение для Марии! Оно в полной мере выражает то, чем она всегда желала быть, — кроткой посредницей между троном и множеством несчастных людей, утешенных ею; детей, воспитанных ее материнскими заботами; больных, страдания которых облегчались ее благотворительностью!

Святое и счастливое для миллионов людей посредничество императрицы Марии началось с первых дней царствования императора Павла Петровича. Узнавая ангельские качества своей супруги, он как будто предчувствовал все ее благотворительные дела, которые она направит на одну из важнейших частей, составляющих государственное благосостояние, — на воспитание женщин, и поэтому спешил вверить его сердцу Марии, и 12 ноября 1796 года, то есть через шесть дней после своего восшествия на престол, поручил ей ведать Воспитательным Обществом благородных девиц.

Это первое из наших женских учебных заведений, более известное под названием Смольный монастырь, было основано в 1764 году по плану тайного советника Бецкого и, как все новое, еще не испытанное и малоизвестное, имело много недостатков в своем устройстве. Например, среди воспитанниц были девушки из благородных и из мещанских⁴⁸⁴, а между тем планы обучения и воспитания были совершенно одинаковыми для тех и других, как будто воспитанницы, закончив свое обучение здесь, должны были вести одинаковый образ жизни и в свете. Кроме того, их принимали в училище на шестом году жизни, когда их нежный возраст требовал еще гораздо большего внимания нянюшек, чем их участия в обучении. Девочек оставляли здесь на двенадцать лет, в течение которых они могли полностью забыть родительский дом и отвыкнуть от всех родственных связей, составляющих наше счастье на протяжении всей нашей жизни. Наконец, и хозяйственные дела монастыря находились в большом расстройстве: кроме недостатков, которые имелись по всем статьям расходов, монастырь имел еще около 73 000 рублей долгу. В таком положении императрица приняла под свое начало главнейшее заведение для воспитания девиц! Что же удалось здесь сделать материнскому сердцу нежной Марии?

Щедрое благодеяние было началом ее действий при введении нового управления: на следующий же день после своего вступления она пожаловала из собственной казны на ежегодное пособие заведению по 15 000 рублей и внушила великим княгиням, Елизавете Алексеевне, Анне Федоровне, и великим княжнам, своим дочерям, такую же потребность в оказании помощи Воспитательскому обществу. Из этих общих пожертвований императорской фамилии, предназначенных только на покрытие чрезвычайных издержек, например, на помощь бедным девицам при их выпуске, на награды наставницам и учителям и на другое, составился капитал, известный под названием кассетной суммы. Можно ли без удивления представить себе, что этот капитал, покрывая каждый год своими процентами множество издержек, возрос в 1829 году до 1 289 310 рублей! Но перестанем удивляться и посмотрим на чудесные последствия благотворного управления императрицы Марии.

Кроме кассетного капитала, определенного на расходы, государыня испросила у своего супруга всю сумму, нужную для уплаты долга в 73 000 рублей, и кроме того 30 000 рублей в год прибавки к доходам Общества.

Приведя, таким образом, в полный порядок хозяйство заведения, императрица обратила свое материнское внимание на само воспитание и учение; и улучшения, сделанные ею по этой части, были не менее изумительны. Вместо пятидесяти благородных и шестидесяти мещанских воспитанниц, — количество, на которое первоначально было рассчитано заведение и которое впоследствии увеличилось почти вчетверо и из-за которого появились долги в заведении, — государыня определила принимать до 300 благородных и до 200 мещанских воспитанниц, разделила планы их учения и каждый сделала более соответствующим будущему состоянию воспитанниц: приказала принимать их в училище на девятом году жизни и оставлять там не более девяти лет.

Воспитательное Общество, или Смольный монастырь, оставалось в таком состоянии до 1813 года. На протяжении этого времени цены на все самое необходимое в жизни повысились, а между тем желание делать добро в императрице оставалось все таким же сильным и деятельным. Поддаваясь этому благородному желанию, она испросила у своего царствовавшего тогда сына, императора Александра Павловича, новую прибавку к годовым доходам Общества, и эта прибавка была очень значительна — 68 000 рублей каждый год.

Между тем в 1817 году было исполнено одно из первых желаний императрицы: был издан общий план воспитания и обучения для всех заведений, о котором долго размышляла императрица, и работа над которым была поручена комитету, составленному из самых образованных и опытных людей того времени. Главным же руководством для них в этом деле были собственный опыт и наблюдения императрицы. Неудивительно, что новый план был отлично продуман и в скором времени был принят к исполнению во всех заведениях, состоявших тогда под началом государыни, и число этих заведений в 1817 году было уже велико. Представьте себе, что вместо одного Воспитательного общества, принятого государыней в 1796 году, под ее началом в 1817 году было уже тридцать четыре заведения. Среди них, помимо Воспитательного Общества, только два было основано до нее: Воспитательный дом в Петербурге и Воспитательный дом в Москве. Все другие заведения были основаны императрицей! И все это было до 1817 года. После того, до дня ее кончины, в октябре 1828 года, было учреждено еще шесть новых заведений!

Вернемся же к тому времени, когда государыня после нескольких месяцев управления Воспитательным Обществом удивила своего супруга тем прекрасным состоянием дел, которого достигло это заведение под ее началом. Исполненный благодарности к августейшей помощнице в его царственных трудах и радуясь счастью бесчисленного множества малюток, судьба которых так быстро и так разительно улучшилась за очень короткое время, император пожелал поручить тому же материнскому сердцу судьбу тысячи других детей, еще более достойных сострадания его небесной подруги. Это были те бедные дети, которые воспитывались в Воспитательных домах. В эти дома, по милосердию государей, учреждавших их, принимались без всяких ограничений все дети, которых туда приносили или привозили. Можно представить себе, как чужие люди могли смотреть за этими маленькими, брошенными существами! Но наши добрые государи умели и чужих людей заставить любить этих бедных детей и усердно ходить за ними. Они давали им за это хорошее жалованье, награды, милость свою, и неудивительно, что даже и те надзирательницы и надзиратели, которые не способны делать добро по зову сердца, делали его из желания заслужить царское благоволение.

Но разве, несмотря на все старания благодетельных учредителей, злоупотребления не могут появиться в таком деле, где участвуют тысячи лиц разного рода и звания? И этот приют сиротства и младенчества не избежал их, и положение, в котором государыня, по воле и просьбе своего супруга, приняла в 1797 году под свое начало Петербургский и Московский Воспитательные дома, было самое жалкое. Их доходы, главнейшая часть которых получалась из оборота учрежденной при каждом доме Сохранной казны⁴⁸⁵ и Ссудной казны⁴⁸⁶, были в величайшем упадке из-за беспорядков, царивших там. Расстройство оказалось так велико, что даже доверие к Сохранной казне было потеряно, и многие, положившие туда капиталы, отдавали свои билеты с большой уступкой, только чтобы получить хоть какую-нибудь часть денег. После этого удивительно ли, что упадок распространился по всем звеньям, зависящим от Воспитательных домов, и что сами дома, а следовательно, и невинные дети — их воспитанники — больше всех терпели от этого? В таком состоянии императрица Мария приняла под свое могущественное покровительство эту огромную и полностью расстроенную массу людей и дел.

Что же удалось сделать великой благотворительнице? Прежде всего она обратила внимание на приведение в порядок каждой казны Воспитательного дома, учредила Опекунский совет⁴⁸⁷ из людей, особенно знающих это дело, дала каждому из них подробные, ею самой сочиненные и даже ею же переписанные наставления, проводила с ними частые совещания; одним словом, трудилась сама неутомимо и этим заставила всех принять жаркое участие в ее великом деле. Следствием всего этого была быстрая, почти невероятная перемена в состоянии всех касс Воспитательного дома: меньше чем за один год все было приведено в полный порядок и вместо общего недостатка в деньгах все казны были полны доходов. Лучшим доказательством этой удивительной перемены служит то, что уже в 1799 году, то есть не более, как через два года от начала ее управления, императрица могла ссудить своего супруга, двумя миллионами рублей из сумм Воспитательного дома для начала строительства канала на реке Вытегре.

Но та польза, которая была получена от употребления этих двух миллионов рублей, не значила почти ничего по сравнению с тем благом и с теми бесчисленными выгодами, какие императрица Мария своими мудрыми и в полной мере человеколюбивыми распоряжениями извлекла из сумм Воспитательных домов. О первом и главнейшем благе — о счастье нескольких тысяч несчастных детей — мы уже говорили и будем говорить подробнее дальше, а теперь скажем несколько слов о других, столь же важных выгодах, полученных для общества, — о великодушных, истинно царских пособиях, данных тем помещикам и владельцам, которые закладывали свои имения в Ссудной казне, и тем бедным людям, которые приходили с ручными залогами в Ломбард⁴⁸⁸. Всем им были даны императрицей новые права и преимущества, был увеличен срок, на который можно было закладывать имение, уменьшено число процентов, обычно выплачиваемых в таких случаях, одним словом, было сделано все, чем только можно было облегчить стесненное состояние разорившихся людей.

А теперь я хочу предоставить вам то приятное удовольствие, какое испытывает каждый Русский, читая что-либо об императрице Марии Федоровне. Это удовольствие тем более ценно, что редко можно воспользоваться им: еще никто не написал историю драгоценной жизни Марии. Итак, прочтите несколько строк очевидца ее прекрасных дел, и вы, наверное, поблагодарите меня за них. Если же кому-то из вас захочется прочитать всю превосходную статью, из которой взят этот отрывок, то я скажу, что ее можно найти в 1-й книге журнала «Современник»* за 1836 год. Предлагаю вам здесь несколько строк из этой статьи:

«Императрица постигала высочайшую тайну, как властвовать сердцем подчиненных своих. В духе истинно христианском она образовала царство любви, которое в каждом сердце составляло одно главное побуждение. Другими средствами невозможно было действовать успешно на избранном ею поприще. Для физических занятии легко придумать все: и правила, как устроить их, и формы, как их поверять. Над душой нет власти, кроме силы душевной. В этом убеждении императрица всякое лицо, вступавшее в область попечительности ее, признавала равно достойным своего внимания. Она нисходила к каждому человеку и освещала его сердце той любовью, которая все одушевляла в кругу ее благотворительности. Она изучила человека во всех его возрастах, под влиянием всякой страсти, во всяком состоянии, во всех отношениях: не было примера, чтобы кто-нибудь из подчиненных ее не предался всей ревности к исполнению долга, к какой только он способен был по душе своей. В ее сфере должность и счастье значили одно и то же. Пусть сообразят, какая внимательность со стороны особы, столь высоко поставленной Провидением, потребна была к самым мелким обстоятельствам частных людей, чтобы никогда и нигде не изменить сим правилам. Если бы возможно было собрать в одно целое разнообразные черты умилительно трогательной ее попечительности о каждом лице, которое состояло в каком-нибудь к ней отношении, эта картина человеколюбия, благости и мудрости была бы орошаема сладкими слезами всего человечества».

Узнав о кроткой и, можно сказать, божественной силе, с которой действовала могущественнейшая из земных цариц, посмотрим теперь и на сами ее действия. Нежное, в полной мере материнское внимание обратила она прежде всего на самые слабые существа из всех покровительствуемых ею — на новорожденных младенцев, приносимых в Воспитательный дом. Нельзя перечислить благодеяния, какие излила она на этих несчастных малюток! Все, что касалось их, было преобразовано и устроено самым лучшим образом. Внимательная государыня заботилась не только об их кормилицах, на содержание которых жертвовала в заведение ежегодно по 9000 рублей из своей собственной казны, но даже и о том, чтобы бедняжки не страдали от холода, когда случалось зимой доставлять их в Воспитательный дом из отдаленных частей города. Для этого она учредила в разных местах особые приемные, куда приносили малюток прямо из домов бедных родителей и откуда уже с осторожностью и, можно сказать, даже с материнской заботой доставляли их в Воспитательный дом. Что же касается детей, которых отдавали кормить в деревни крестьянам (ведь их было так много, что нельзя было всех вскормить в Воспитательном доме), то о них императрица, казалось, заботилась с еще большим вниманием, потому что они не были у нее на глазах.

Как часто она говорила о них с докторами и чиновниками, которые были обязаны объезжать все деревни, где были такие дети! Как просила их добрая государыня заботиться о здоровье малюток, смотреть за тем, чтобы их содержали в чистоте и довольстве! А когда она видела тех крестьянок, заботам которых они поручались, то всегда обходилась с ними самым милостивым образом и трогательно просила их любить и беречь ее деток, — так она называла бедных малюток. И тем крестьянам, которые отличались своей заботой об этих чужих для них детях, государыня посылала денежные награды и подарки.

Заметив потом, что эти дети, жившие до семилетнего возраста в деревнях, отставали в своем образовании от тех детей, которые воспитывались в самом Воспитательном доме, императрица основала для них в 1802 году отдельное Приготовительное заведение в Вотчине. На создание этого нового заведения великодушная благотворительница пожертвовала опять из своей собственной казны 21 000 рублей. Здесь семилетние мальчики обучались в течение четырех лет и потом поступали в Воспитательный дом, где проходили за шесть лет все науки, которые преподают в гимназии⁴⁸⁹. Окончив этот курс, отличники могли поступать в университеты и академии наук, художеств и медицины — в зависимости от их способностей.

Мальчики, которые не проявляли особых дарований, не проходили всего курса обучения, а еще из средних классов определялись простыми писцами в разные присутственные места; другие же — в типографию Воспитательного дома, где исполняли должности печатников и наборщиков или обучались какому-нибудь ремеслу в разных имеющихся при доме мастерских и, достигнув 21 года, выпускались с небольшим капиталом, который уже к тому времени мог накопиться у них за выполненные работы, всегда справедливо оцениваемые. Были, наконец, и такие воспитанники, которые определялись в крестьянское звание. Не думайте, что это звание делало их менее счастливыми. Нет, государыня заботилась одинаково о всех своих детях, и ее крестьяне были самые счастливые из всех крестьян на свете. Она устроила их судьбу самым лучшим образом: купила на счет Воспитательного дома 23 000 десятин земли в Саратовской губернии, приказала построить там пять отдельных деревень, каждую по сто дворов, и поселила там пятьсот семейств из взрослых воспитанников. Им было дано много прав и преимуществ для того, чтобы за счет трудолюбия и прилежания получить мещанское или купеческое звание.

Весь этот обширный план, в соответствии с которым так прекрасно устраивалась судьба питомцев Воспитательных домов, был разработан под руководством императрицы, основан на совершенном знании всех нужд воспитанников, наполнен самой нежной заботой о них. Нельзя не подивиться тому, что ни одно малейшее обстоятельство не было забыто, что все было предусмотрено Августейшей матерью несчастных сирот! Вы видели уже, как разумны были все распоряжения, касавшиеся мальчиков Воспитательного дома. Теперь посмотрим на судьбу девочек. Здесь также все зависело от способностей и прилежания воспитанниц. Самые прилежные из них готовились быть домашними наставницами, то есть гувернантками⁴⁹⁰, и не только в столицах, где их число всегда бывает велико, но и внутри государства, особенно у помещиков, живущих в своих деревнях. Нельзя не заметить и здесь мудрой заботы государыни. Сколько затруднений испытывали прежде семейства, живущие не только в своих отдаленных поместьях, но даже и в губернских городах, когда старались найти наставницу для своих детей! Как боялись многие из образованных дам и девиц ехать далеко от большого города в какую-нибудь глушь и жить там с вовсе не знакомыми людьми, имевшими какое-то право распоряжаться ими. Императрица Мария своими превосходно образованными гувернантками ликвидировала все эти затруднения и тем самым принесла величайшее благо для дела просвещения внутри нашего Отечества.

В классе гувернанток, где обучались избранные воспитанницы, преподавались не только Русский, Французский и Немецкий языки, но и рисование, танцы, музыка и все женское рукоделие. Окончив курс, отличницы получали звание кандидаток и еще год учились педагогике. Помогая в то же время гувернанткам и учителям, они практически готовились к званию наставниц и по прошествии года поступали в частные дома по всей России. Императрица, выпуская из материнского приюта своих бедных сирот, заботливо продумывала все, что касалось их пользы. Начальство воспитательного дома, держа их всегда под своим присмотром, заключало контракты⁴⁹¹ с теми семействами, в которые его воспитанницы поступали гувернантками. Такой контракт избавлял молодую девушку от всех неприятностей, какие могли бы случиться с ней в отдаленном месте и среди чужих ей людей, и в то же время обязывал и ее пробыть не менее шести лет в одном доме, разумеется, только в том случае, если у нее не появлялись основательные причины быть недовольной этим домом. По прошествии определенного количества лет, достаточного для изъявления воспитанницей признательности к заведению за свое превосходное образование, она уже могла избрать себе местопребывание там, где захочет. Вы, может быть, думаете, что на этом заканчивались благодеяния государыни, что ее воспитанница, охраняемая высоким покровительством в годы неопытности, теперь уже навсегда расставалась с заведением, бывшим ее колыбелью? Нет, друзья мои, она всегда оставалась под его покровительством и вместе с свободой в выборе местопребывания получала известный капитал, составляемый по приказанию государыни из суммы, на ее имя положенной в Ломбард в то время, когда она поступила в класс гувернанток, и из части ее шестилетнего жалования, прилагаемой каждый год к этой сумме. Таким образом, воспитанница, кроме образования — этого достояния, ничем неоценимого, — получала еще от августейшей благотворительницы такое денежное награждение, которого достаточно было не только на первое обзаведение, но даже и на приданое в случае замужества.

Воспитанницы низших классов, одаренные меньшими способностями, обучались какому-нибудь одному искусству, например, музыке, или рисованию, или какому-то женскому рукоделию. Кроме того, были и такие воспитанницы, которых определяли на фабрики или обучали какому-то ремеслу, и наконец, такие, которых назначали в крестьянское звание.

Милые читатели, вы получили подробное описание тех благодетельных распоряжений, с помощью которых императрица устраивала счастье бедных детей, оставленных родителями. Чтобы показать, до какой степени простиралась ее забота о них, расскажу вам еще об одном заведении, основанном ею: это был дом Призрения для тех питомцев Воспитательного дома, которые по причине какой-либо неизлечимой болезни или увечья, или из-за своего возраста не могли сами заработать себе на пропитание. Помещая сто таких несчастных в спокойном приюте⁴⁹², неподражаемая государыня трогательно говорила: «Они найдут здесь многих знакомых, многих товарищей юности своей, и в обществе их будут менее чувствовать несчастье свое, нежели между чужими людьми».

Это еще не все. Императрица основала в Петербурге Училище глухонемых, и в Гатчине — Училище для лишенных зрения питомцев Воспитательного дома. Они обучались там всему, чему можно учить в их горестном состоянии, и, наслаждаясь благами, о которых не могли подумать прежде, благословляли свою августейшую благотворительницу.

Так императрица Мария давала радость и счастье всем тем, кто был под ее благотворным покровительством. Удивительно, но Воспитательные дома в период ее управления дали образование 230 000 сиротам! И кроме этой важной пользы, которую государство получило в результате деятельности такого огромного количества образованных людей, деятельности, кстати соответствующей их наклонностям, сколько еще благотворного влияния оказали Воспитательные дома! Двадцать заведений существовали за счет денег, заработанных ими и принадлежавших им! И все это стало возможным благодаря Марии! Но ее деятельность была беспредельной, и еще много других учебных и благотворительных заведений было основано ею помимо Воспитательных домов.

Первое место среди них занимает Екатерининский институт, учрежденный императрицей в 1798 году для таких девиц, которые из-за невысоких чинов своих отцов не могли поступить в Смольный монастырь. Свое название Екатерининский институт получил в результате того, что основные доходы он имел из сумм ордена святой Екатерины. Так как учебные и воспитательные планы были совершенно одинаковы с планами, принятыми в Воспитательном обществе благородных девиц, и опека августейшей покровительницы вскоре поставила новое заведение на такую ступень совершенства, какая только бывает возможна, то многие родители высшего звания стали отдавать туда своих дочерей, и теперь Смольный монастырь только по своему старшинству среди учреждений подобного рода имел преимущество перед Екатерининским институтом. В нем воспитывались шестьдесят девиц за счет института и двести сорок пансионерок⁴⁹³, из которых каждая платила по девятьсот рублей в год.

Через четыре года — а именно в 1802 году — был учрежден второй Екатерининский институт, уже в Москве. На его основание государыня опять пожертвовала из своей собственной казны единовременно 17 400 рублей и ежегодно жертвовала по 6 000 рублей. Кроме того, значительные пожертвования были сделаны членами императорской фамилии: нежная и добродетельная мать-государыня умела внушить и своим августейшим детям то же святое чувство любви к ближнему, которое так неизменно горело в ее груди, и великие князья и княжны всегда участвовали в благотворительных делах незабвенной своей родительницы. В Москве в Екатерининском институте обучались восемьдесят воспитанниц за счет института и сто пятьдесят четыре пансионерки.

По примеру обоих Екатерининских институтов дворянство Новороссийской губернии основало в 1817 году в Харькове институт для тамошних дворянок. Государыня удостоила его чести быть принятым под свое покровительство, и теперь Харьковский институт стал занимать одно из первых мест среди воспитательных заведений.

Постоянно думая о расширении круга своей благотворительной деятельности и обращая одинаковое внимание на состояние всех подданных своего супруга, императрица Мария еще в: 1798 году взяла под свое покровительство Коммерческое училище, основанное в Москве Прокофием Акинфиевичем Демидовым, и к 1772 году расстроенное во многих отношениях. Чтобы успешнее преобразовать это училище, государыня перевела его в Петербург, собственноручно составила план его изменения и пожертвовала из своей собственной казны по 3000 рублей в год на воспитание нескольких бедных детей. Очевидная: польза, какую приносило это заведение, и его процветающее состояние возбудили желание и в Московском купечестве основать такое же училище, что и было сделано в 1804 году. Его основатели, по обыкновению, просили покровительства императрицы, которая и здесь пожаловала единовременно 26 500 рублей и ежегодно по 3000 рублей.

В 1807 году благодаря заботам государыни возродилось женское отделение Военно-сиротского дома в Петербурге. Это заведение было основано императором Павлом I и стало известно под названием Павловского кадетского корпуса. Женское же отделение для благородных девиц, преобразованное, улучшенное во всех отношениях и учрежденное по плану Екатерининского института, называлось Павловским институтом. Его низшее отделение, в котором обучались солдатские дочери, было устроено в полном соответствии со своим назначением, и его воспитанницы учились всему тому, что им было нужно в будущем. Впоследствии государыня по примеру этого низшего отделения Павловского корпуса учредила училища солдатских дочерей в Петербурге, а также училища для дочерей матросов и морских солдат в Севастополе и Николаеве.

Но мы бы никогда не закончили это перечисление, если бы задумали говорить обо всех благотворительных делах, обо всех святых начинаниях, которые совершила императрица Мария в течение своей жизни. Конечно, можно пересчитать, сколько основано ею учебных и богоугодных заведений, можно пересчитать даже, сколько несчастных успокоено там, сколько девиц воспитано; но кто перечислит когда-нибудь те блага, которые получила Россия в результате этого улучшенного воспитания женщин? Кто перечислит, сколько счастья принесли в семьи эти развитые таланты своими основательными познаниями или, наконец, детским добродушием и невинностью этих новых воспитанниц? Не говоря уже о сильном влиянии образованных женщин на общество, не говоря о том счастье, которое дает образованная мать своему семейству, но ведь каждая из воспитанниц Марии, кроме того, принесла в родительский дом любовь, в которой ее постоянно воспитывали, и радость — эту неразлучную спутницу ее счастливого детства — и ласковое слово царицы — маменьки!

Не забудьте, милые дети, что эта добрая царица приказывала напоминать воспитанникам всех ее заведений при выпуске, чтобы они в случае нужды или какого-либо несчастья обращались к самой государыне через начальство того заведения, в котором они обучались, и нежное сердце этой государыни всегда помогало им и предотвращало в их семьях те несчастья, которые происходили от бедности и недостатков. Дальновидная Мария сумела распорядиться так, чтобы такая помощь оказывалась и в будущем — в период всего существования заведений и вот каким образом: государыня в каждом из этих заведений составила значительный капитал, проценты с которого назначались на помощь, награды и пенсии всем лицам, находившимся под ее покровительством, например чиновникам, служившим при ее заведениях, наставницам, учителям, питомцам Воспитательных домов различных должностей и званий, бедным воспитанницам, выходящим замуж.

Забота государыни проявлялась и в отношении классных дам, которые получали по старости и болезням пенсии, — им отводились за счет казны удобные жилища в домах, принадлежащих Смольному монастырю, чтобы они могли провести в покое остаток своих дней. Как трогательны были слова государыни, сказанные ею по этому поводу: «Они жили между нами, — говорила добрая государыня, — пока были молоды и в силах; жестоко было бы, если бы они ныне, в старости, принуждены были отыскивать себе жилища, нанимать их и жить между чужими!»

Устроив таким прекрасным образом судьбу всех, кто имел хоть какое-то отношение к заведениям, государыня часто задумывалась о будущности этих заведений и пламенно желала, чтобы все они твердо стояли на ногах и тогда, когда ее уже не будет на этом свете и она лишится счастья покровительствовать им. Для этого она постоянно заботилась о том, чтобы составить каждому из них особый капитал, проценты с которого со временем могли бы обеспечить все содержание их. Начальным капиталом всегда была сумма, пожертвованная императрицей из собственной казны для каждого заведения, и представьте себе, друзья мои, что это удивительное, почти невероятное предприятие — поддерживать без всяких дополнительных доходов существование огромных заведений — увенчалось полным успехом! Мариинский институт, основанный императрицей в 1797 г., и многие другие институты вскоре уже имели капиталы, достаточные для своего содержания, а в 1830 году был прекращен отпуск ежегодных сумм из государственного казначейства и на следующие заведения: два Воспитательных дома, Воспитательное общество благородных девиц, два Екатерининских и Александровский институты. А средства, необходимые для их содержания, брали с тех пор из касс Воспитательных домов. Это служит убедительным доказательством того благословения Божия, которое всегда благодатно сопровождало все начинания императрицы Марии. Что другое, кроме этой святой силы, могло так чудесно довершить начатое ею!

Вы, конечно, удивитесь, милые читатели, когда я скажу вам, что наш рассказ на этом еще не окончен и что вы услышите еще много такого, чему с трудом поверите. Например, как не удивиться тому, что императрица, кроме того, что уделяла огромное внимание заведениям, непосредственно принадлежавшим ей, находила еще время обращать внимание и на другие благодетельные учреждения и принимать в их судьбе активное участие. В 1797 году она из собственной казны назначила по 20 000 рублей в год на пенсии бедным вдовам военных офицеров. По распоряжению императрицы часть этой суммы предназначалась на раздачу пенсий, а остальная часть — на основание капитала, который впоследствии давал бы 20 000 рублей за счет процентов. И это предложение государыни было также претворено в жизнь, и 20 000 рублей — это та сумма, которая получается от процентов с накопившегося капитала и которая каждый год помогает выйти из крайней нужды многим бедным семействам. Кроме всего этого, в 1802 году государыня основала в Гатчине дом Призрения для восьмидесяти больных старцев, крестьян ее вотчин, а в Павловске — больницу на тридцать кроватей.

В 1807 и 1812 годах она учредила в Петербурге при Мариинской больнице для бедных, ею же основанной в 1803 году, временные отделения для пятидесяти раненых офицеров до совершенного их выздоровления. После войны 1812 года пожаловала 20 000 рублей разоренным жителям Москвы и Смоленска. В 1815 году основала Дом призрения для инвалидов; в 1821 году — Дом призрения в Симферополе для тридцати престарелых Русских воинов; в 1823 году — Странноприимный дом в Таганроге. В 1824 году августейшая благотворительница оказала бесчисленные милости пострадавшим от сильного наводнения, случившегося тогда; наконец, в 1828 году по просьбе его величества императора Николая I она приняла под свое покровительство все зависящие от Приказа общественного призрения богоугодные заведения в Петербурге, и хотя это был уже последний год ее прекрасной жизни, но и этот короткий срок не помешал ей совершить величайшие благодеяния. Она успела улучшить во многом состояние городской Обуховской больницы, богадельни, Сиротского дома и полностью преобразовать Дом умалишенных. Много ничем не оценимого добра сделала она этим несчастным. Их физическое и нравственное состояние было настолько улучшено, что через несколько недель управления государыни никто не узнавал их. Кротость и ласковость, с которыми было предписано обращаться с ними, казалось, и в них вселили эти чувства, и они стали такими смирными, покорными и ласковыми, что могли вскоре быть в церкви при Богослужении.

Тогда же с наступлением весны государыня заметила тесноту и неудобство дома, в котором были помещены эти несчастные, и тогда она решилась построить для них жилища за городом. Для этого она купила прекрасную дачу на 7-й версте Петергофской дороги. Большой сад вокруг этой дачи представляет собой удобное и приятное место для прогулок, а для больных такого рода прогулки — главная необходимость. Проводя большую часть времени на чистом воздухе в приятных для них занятиях, пользуясь полной свободой, какая только для них возможна, видя около себя людей, похожих не на суровых надзирателей, а на ласковых родственников, заботящихся о них, бедные страдальцы начали вести совсем иную жизнь, и многие из них в скором времени выздоровели, а у других появилась надежда на выздоровление.

Но нежное сердце Марии уже не могло насладиться этой радостью на земле: в октябре 1828 года она скончалась, и ее осиротевшие дети всех возрастов и всех состояний долго оплакивали эту невозвратимую потерю. С ее уходом из земного мира все осиротело. Все плакали, потому что не было дома, который прямо или косвенно не был ею облагодетельствован. Сколько слез пролили бедные дети, когда им сказали, что они уже никогда больше не увидят своей милой благодетельницы! Начальницы и классные дамы всех институтов не знали, как утешить бедных малюток. Что же говорить тогда о величии горя бесчисленного множества слабых, больных, престарелых несчастливцев, которые были призрены и успокоены Марией? Это горе людей, близких к могиле, не могло скоро утихнуть: оно облегчалось только надеждой на скорое соединение с незабвенной покровительницей. Но что говорим мы о горе тех, кто жил только за счет благодеяний императрицы? Оно не удивительно, ведь весь народ вообще и все его слои были поражены ее кончиной в самое сердце. Это общее горе прекрасно выражено поэтом В.А. Жуковским в стихотворении «Чувства перед гробом государыни императрицы Марии Федоровны в ночи накануне ее погребения»:

К этим стихам добавим еще несколько подробностей, рассказанных нам теми особами, которые имели счастье близко знать покойную императрицу. Удивительна, неподражаема была эта государыня, и как супруга, и как мать, и как царица!

Начнем с ее семейной жизни. Она любила своего супруга с величайшей нежностью: все его малейшие желания для нее были законом. Она уважала все его привычки даже и тогда, когда его уже не было на свете. Память его была для нее самой драгоценной святыней. До самой своей кончины она проводила каждое время года там, где жила с ним. Все помнят, что с 1 мая до октября она оставалась в Павловске и на октябрь переезжала в Гатчину; помнят, что она не делала никаких перемен ни в расположении, ни в убранстве своих комнат и что они оставались всегда такими, какими были при ее обожаемом супруге.

Ее нежнейшая любовь к детям, которые, в свою очередь, оказались благодарны ей за это, ни с чем не может быть сравнима. Ни ее возраст, ни сан, ни разлука — ничто не могло и в малейшей степени поколебать их беспредельную преданность ей и благоговение перед ней — чувства, которые она сумела воспитать в них своей материнской заботой. Двое из ее сыновей, облеченные императорской властью, всегда являлись перед нею, как перед своей законной повелительницей. Если бы в ее взоре показалась тень неудовольствия или неодобрения, ни у кого из них не хватило бы духу оставить ее, не вымолив себе всегдашней нежности и ласки. Ее дочери, приезжая из-за границы, высчитывали минуты, которые могли проводить с ней.

Воспитанием ее первых сыновей занималась еще сама императрица Екатерина. Для государя императора Николая Павловича и для великого князя Михаила Павловича она выбрала в наставники людей, лично ей известных. И при всем том она настолько входила во все тонкости обучения, что каждый из наставников обязан был в письменном виде представлять ей уроки, которые предполагал давать великим князьям. Это так сблизило ее с наставниками детей, что все они до смерти государыни оставались в числе самых приближенных к ней особ. Среди них Шторх и Аделунг всегда получали даже летом квартиры в Павловске, чтобы им было удобнее находиться в избранном обществе императрицы.

Относясь с таким невыразимым благоговением ко всему, что касалось ее семейства, императрица была строга к одной себе. Она отстранялась от всего, что мы называем сладостью отдохновения. Одежды и мебели, способствующих расслаблению, легких развлечений — всего этого для нее не существовало. С девяти часов утра начиналась ее ежедневная служба. К этому времени она была уже в полном туалете. Начинались доклады. Ни на минуту не смел опоздать ни один из ее секретарей. Вопросы рассматривались один за другим, мирно, неизменно, их распорядок не менялся ни в коем случае. Рассказывали как событие необыкновенное, что 9 февраля 1816 года от нее не была получена одна из бумаг, накануне отправленных в ее канцелярию. Дело в том, что в этот день была свадьба великой княжны Анны Павловны. Но эта бумага 10 февраля утром уже была подписана императрицей.

Государыня в своем кабинете всегда сидела на соломенном плетеном стуле; она держалась прямо, никогда не опираясь на его спинку. Даже на экзаменах в ее заведениях, где она просиживала с девяти часов утра до трех часов пополудни, а иногда и дольше, для ее особы всегда ставили простой соломенный стул. Ее точность в делах не нарушалась ни в каком случае. В Екатерининском институте один из недавно назначенных учителей, чувствуя себя не совсем здоровым, позволил себе приехать в девять часов с четвертью на экзамен, который должен был состояться в присутствии императрицы. Его встретили известием, что государыня изволит его ожидать четверть часа. Не желая привести в замешательство этого молодого человека, государыня не позволила экзаменовать по другому предмету и, заметив его испуганный вид при входе в зал, с обыкновенной ласковостью спросила у него, почему он опоздал. Ободренный благосклонностью государыни, но все еще встревоженный мыслью о своем опоздании, он робко отвечал, что перед отъездом из дома у него закружилась голова. Забота императрицы о подчиненном проявилась самым трогательным образом.

Расспросив его подробно о здоровье, она повелела ему начинать экзамен только после того, как его усадили на удобном стуле, чтобы он не утомился.

Государыня, чувствуя, что каждый час она может делать что-нибудь полезное, чрезвычайно дорожила своим временем и никогда не тратила его на одни удовольствия; даже часы, отведенные для прогулки, а также время между утренними занятиями и обедом она проводила в обозрении своих заведений. Она следовала этому правилу и летом, когда жила за городом, и планировала свои прогулки таким образом, чтобы в это же время иметь возможность провести какой-нибудь осмотр.

Ее вечера проходили в приятных беседах для всех. Все проходило без малейшего принуждения. Никто из наших лучших литераторов не был лишен счастья прочитать что-нибудь свое для государыни. Карамзин, Крылов, Жуковский и многие другие принимались ею как гости и как друзья. Не говоря о приближенных, ее драгоценным вниманием пользовались самые мелкие чиновники. Она лично знала каждого, кто был у нее на службе, и в доказательство этого я расскажу вам, милые читатели, один из самых трогательных случаев.

В 1826 году, отправившись в Москву, государыня вспомнила, что в Петербурге остался больным один из учителей в ее заведении. В Москве в это время шла подготовка к коронации, в это же время там родилась внучка императрицы, великая княжна Елизавета Михайловна; и тогда же в Белеве скончалась императрица Елизавета Алексеевна. И что же? К больному учителю явился один из докторов государыни и объявил, что он получил от нее приказ: во-первых, узнать, кто его лечит, во-вторых, узнать, как протекает болезнь, и в-третьих, еженедельно подавать ей рапорты о состоянии его здоровья. Не умилительна ли эта трогающая душу забота царицы об одном из мелких чиновников ее заведений в то время, когда в ее сердце было столько тревоги о своих близких.

Всем была известна привязанность государыни к воспитанницам ее заведений. Часто приезжала она из Павловска в город, чтобы навестить и порадовать букетом цветов какую-нибудь больную девушку, если узнавала, что это ее утешит и, может быть, облегчит страдания. В больницах она появлялась как ангел-утешитель. Она не только лично осматривала больных, но нередко даже присутствовала при проведении трудных и для многих невыносимых операций, только потому, что больные соглашались на подобные операции при условии присутствия на них государыни. Такое безрассудное желание страдальцев служит сильнейшим доказательством той беспредельной благосклонности, какую всегда проявляла к ним государыня. Ее благочестие было беспримерно. В продолжение великого поста она говела и на первой, и на последней неделе. Распространение религиозных мыслей и чувств она считала своей важнейшей обязанностью. Однажды по окончании экзамена по Истории Русской словесности она сказала учителю: «Я чрезвычайно довольна всем, что слышала; но мне показалось, что вы не достаточно подробно говорили о писателях духовных». Словом, нельзя представить ни одной сферы жизни, где бы ни проявлялась ее высокая духовность.

Теперь, милые читатели, когда вы уже имеете, хотя бы краткое, но, насколько это возможно, полное представление о высоких достоинствах императрицы Марии Федоровны и о тех бесчисленных добрых делах, которые делала она для нашего Отечества, вернемся снова к 1797 году. Вы помните, что ради большей полноты нашего рассказа о том, что было совершено императрицей на благотворительном поприще, мы нарушили хронологический порядок нашей истории и рассказали о событиях, произошедших с нею через несколько лет после того времени, до которого дошло наше первоначальное повествование. Теперь мы возвращаемся во времена царствования императора Павла I — к самой блистательной эпохе этого царствования.

Русские в Италии и Швейцарии от 1797 до 1801 года

Милые читатели, вы, конечно, помните, что мы рассказывали об ужасном перевороте, произошедшем во Франции в конце XVIII столетия, и о пагубном влиянии этого переворота на многие Европейские государства. Вы, конечно, помните все, что произошло в результате этого в Польше. Но если бы вы могли представить себе, сколько бедствий принесла эта страшная революция в другие страны! Если бы вы могли представить себе, до чего дошли Французы с тех пор, как объявили себя республиканцами, то есть людьми, не признающими королевской власти! Бездумно покорившись республиканскому правлению, они сделали еще хуже: захотели ввести его и в других государствах. Неудивительно, что у них нашлись сторонники: ведь они проповедовали свободу и равенство. Где же нет таких людей, которые не хотели бы освободиться от власти, удерживающей их от пороков и страстей? Эти обольстительные слова, казалось, были выше самой свободы! Равенство означает то состояние общества, когда все его члены равны между собой, когда среди них нет ни знатных, ни богатых, все находятся в одном звании и пользуются равными правами гражданина. Так всегда бывает в республиках. Скажите, как же люди низших сословий, к которым всегда принадлежит большая часть возмутителей общего спокойствия, не могли пожелать таким легким путем сравняться с первыми людьми в своем Отечестве? Как им было не броситься с жадностью на такие нововведения, тем более что Французы, обманывая их, описывали выгоды и счастье, получаемые от этой свободы и этого равенства. Тех же, кто был не настолько легковерен, чтобы увлечься их описаниями, они принуждали силой повиноваться себе.

Сколько несчастий испытали тогда почти все Европейские страны! Безбожные Французы шли с войной туда, где не принимали их преступные правила, и законные государи не в состоянии были защитить своих подданных: республиканцы нападали на них и, отнимая наследственные престолы, подчиняли их своей власти, включая в название их областей слово республика. Таким образом они завоевали уже Нидерланды и назвали их Батавской республикой; завоевали всю северную часть Италии и сделали из нее две республики — Цизальпийскую⁴⁹⁴ и Лигурийскую⁴⁹⁵; завоевали и Швейцарию, и королевство Неаполитанское и назвали их Гельветической* и Партенопейской* республиками. Этого было мало. Они привели в расстройство почти всю Германию: некоторые ее области уже принадлежали Французам, другие готовы были перейти на их сторону, увлекаясь ложными понятиями о мнимой свободе. Наконец, не избежала этой участи и священная свобода первосвященника католической церкви: он вместе со многими другими законными государями лишился принадлежавших ему областей, был отвезен во Францию в качестве пленника, и Рим — эта древняя столица мира — признал власть Французов, которые, окрыленные своими необыкновенными успехами, уже считали себя непобедимыми и мечтали превратить всю Европу в одну обширную республику.

Эти дерзкие мысли стали главными для Французов, особенно с тех пор, как до уровня их первого полководца возвысился человек, незнатный родом, но одаренный необыкновенным умом, сильным характером, непомерным честолюбием. Это был Наполеон Бонапарт, о котором вы много услышите впоследствии. Именно он своим военным искусством, своей твердой волей и непоколебимым мужеством принес Французам блестящие успехи и заронил в них гордую мысль об их непобедимости. Под его предводительством Французы наводили страх на все Европейские государства, и Австрия, больше всех оскорбленная за Германию, первой начала думать о сопротивлении ужасной силе, покорявшей все, что встречалось ей на пути. Англия разделяла это справедливое негодование, но объединенными усилиями этих двух государств нельзя было поколебать беспрестанно возраставшее могущество Французской республики.

И они обратились к тому, от кого можно было ожидать спасения для всей Европы — к Русскому императору. Павел I, отличавшийся глубокой преданностью вере и справедливости, давно с негодованием смотрел на беззакония Франции и удивлялся терпению государей соседних с ней земель. Воззвания Австрии и Англии были приняты им с удовольствием, и вскоре к союзу трех сильнейших Европейских государств примкнули и многие другие: Пруссия, Германия, Неаполь, Турция и Мальтийские рыцари*.

Все они желали одного — освободить завоеванные Французами области Италии, Швейцарии, Германии и Голландии и вернуть законным государям принадлежавшие им престолы. Велика и славна была такая цель союза, но как трудно оказалось достичь ее! Где взять такого военачальника, которому единодушно повиновалось бы войско, состоящее из представителей различных народов?

Это обстоятельство приводило в большое затруднение союзников, но вдруг взоры главнейших из них — Австрийского императора и Английского короля — единогласно остановились на герое, которому уже давно дивилась Европа — на Русском фельдмаршале, графе Суворове. В это время он был уже в отставке и жил в своей деревне, в Кончанске, Новгородской губернии. Здесь, проводя в глубочайшем уединении спокойные и, может быть, по причине непривычного для него бездействия, скучные дни, он с огорчением смотрел на события в Европе и сожалел, что судьба не исполнила его пламенного желания и что ему не удалось поспорить в военном искусстве с Французами, которых все уже считали непобедимыми. При мысли о войне с ними еще играла его старая кровь, сильно стучало сердце и предсказывало ему, что он победил бы их.

И вот в одну из таких печальных для него минут, в марте 1799 года, подали ему письмо от государя. С благоговением принял он его и поцеловал (так он всегда поступал с вещами, получаемыми от государей). Как же велико было его восхищение, когда он прочитал в этом письме следующие строки, написанные собственной рукой императора Павла: «Я решился послать вас в Италию на помощь к его величеству, императору и королю, моему союзнику и брату. Суворову не нужны ни победы, ни лавры; но Отечеству нужен Суворов, и желания мои согласны с желаниями Франца II, который, поручая вам начальство над своей армией, просит вас принять это достоинство. Итак, от Суворова зависит согласиться на желание Отечества и просьбу Франца II».

С наслаждением перечитывал фельдмаршал это драгоценное письмо. Оно, казалось, возродило его к новой жизни и возбудило в нем прежнее желание деятельности. Не теряя ни минуты, он поехал по приказанию государя в Петербург. Здесь его ожидала царская милость: император Павел I пожаловал ему знаки вновь учрежденного в России ордена святого Иоанна Иерусалимского⁴⁹⁶. В то время, когда государь собственноручно вручал Суворову этот орден, знаменитый и скромный фельдмаршал, полный радостного чувства, воскликнул: «Боже, спаси Царя!» На это остроумный государь отвечал: «Тебе предстоит спасать царей!»

Эти пророческие слова императора были приняты Суворовым как благословение свыше на великие дела, предстоявшие ему, и желание совершить их запылало еще сильнее в его груди. Всегда исполненный надежды на помощь Божию и на храбрость своих чудо-богатырей (так Суворов называл Русских солдат), он весело отправился в Вену и был встречен там с тем восторгом, какой везде и всем внушала его слава — от императора до последнего его подданного, все наперебой старались показать знаменитому фельдмаршалу свое уважение, любовь и ту радость, которую вызывало у всех его присутствие. Один из иностранных писателей, находясь в это время в Вене, так описывает чувства жителей к нашему незабвенному герою: «Внимательно и как разительный феномен рассматривали мы ту радость, доверие и надежду, которые присутствие Суворова внушало каждому, начиная от самого незначащего частного человека до знаменитейшего вельможи, начиная от солдата до главнокомандующего армией. Казалось, что Австрийская империя одушевилась новой жизнью и что великая судьба ожидала ее; так могущественно влияние гения и благородного характера. Вот оригинальная черта, отличавшая Суворова, и надо признаться, что она не очень обыкновенна».

На эти искренние чувства Суворов отвечал тем же, и вскоре живейшая дружба соединила его с Францем И, а любовь и благодарность за проявляемую преданность — с его народом. Получив от императора звание фельдмаршала и главнокомандующего всей союзной армией, он отправился через несколько дней после своего приезда в Верону, где находилась главная квартира союзной армии. Прощаясь с императором, Суворов с уверенностью обещал прислать ему вскоре вести о победах, и не ошибся. При его вступлении в Италию, где находился главный театр военных действий, победы, как обыкновенные спутницы, уже ждали его: Русские войска отняли у Французов крепости Бресчио, Бергамо, Лекко, Кремо и Кремону. Здесь отличились генералы князь Багратион и Милорадович. В сражении при Кассано присутствовал лично сам Суворов, и оно было одно из самых блистательных, одно из тех, которые решили судьбу Верхней Италии. Командующим неприятельской армией здесь был славный генерал Моро. Суворов полностью его разбил, принудил бежать и этой победой уничтожил республику Цизальпийскую и вступил в Ломбардию.

Жители ее столицы — Милана — встретили его как своего избавителя. Архиепископ со всем духовенством и государственными чиновниками вышел к городским воротам. Увидев духовную процессию, набожный фельдмаршал сошел с лошади и, приняв благословение архиепископа, сказал: «Я пришел восстановить веру Иисуса Христа, возвратить папе престол его, привести снова народы к уважению должному царской власти. Звание ваше возлагает на вас обязанность помогать моему похвальному намерению, и я надеюсь на эту помощь».

Велик был восторг при упоминании имени Суворова во всех местах, пострадавших от самоуправства Французов, но после его торжественной встречи в Милане, после небольшой, но сильной речи, где так отчетливо была объявлена благородная цель похода Русских войск, жители Италии и всех покоренных Францией областей не знали меры своему восхищению и усердию к Русскому фельдмаршалу. Они собственными глазами увидели в нем храброго полководца, великодушного победителя, благочестивого защитника веры и законной власти. Они желали ему успеха, молились о нем, и их молитвы были услышаны: победы одна за другой прославляли Русского героя. Не прошло и двух месяцев после вступления союзных войск в Италию, как уже, кроме Милана, многие важнейшие города и крепости (Пескьера, Тортона, Пичигетона, Александрия, Турин) сдались союзникам.

Сдача Александрии была особенно примечательна тем, что у Суворова был торжественный въезд в эту крепость. Он желал этой торжественности потому, что за несколько дней перед этим в армию приехал и уже участвовал в ее подвигах второй сын императора Павла Петровича, двадцатилетний великий князь Константин Павлович. Его присутствие доказывало, какое живейшее участие принимал его августейший родитель в делах союзников. Итальянцы, смотря на молодого князя, уже отличившегося в нескольких сражениях, воодушевлялись новыми надеждами, чувствовали новые силы для сопротивления своим врагам, а Суворову именно это и нужно было: с единодушным усердием жителей и храбростью своих войск он надеялся сделать все.

В Турине фельдмаршала ожидало самое блистательное торжество. Великолепнейшая иллюминация осветила город в день его вступления туда, а в театре, куда он приехал по приглашению, его бюст был увенчан лавровым венком. Изображения всех его побед окружали этот бюст, а громкие восклицания «Да здравствует Суворов!» наполняли воздух. Это усердие чужестранцев до того тронуло знаменитого воина, что слезы умиления полились из его глаз.

Вскоре после этого восторг и надежды Итальянцев еще больше увеличились: 5 мая союзники одержали важную победу над Французским генералом Моро при Сен-Жулиано (близ Александрии) и даже принудили его к бегству в Генуэзские горы. Здесь он думал поправить свои дела, соединившись с другим Французским генералом — Макдональдом, войско которого было расположено по берегам реки Требии, знаменитой еще во времена владычества Римлян в Европе: на полях, орошаемых этой рекой, у них состоялось сражение с Карфагенянами⁴⁹⁷, и они были побеждены их славным полководцем, Ганнибалом. Такое воспоминание и такое поле сражения было в полной мере достойно нового Ганнибала. Так часто называли Суворова. И это название оправдалось! Победа, одержанная им на полях Требии, принадлежит к знаменитейшим из всех, какими он прославился. Макдональд, на которого ему нужно было напасть, чтобы предупредить его соединение с Моро, отличался военными заслугами, командовал храброй армией, был одержим также мыслью о том, что за 2000 лет до этого происходило здесь на берегах Требии, и неудивительно, что он направил все свои силы, все свое искусство, чтобы победить, и, вероятно, удачно исполнил бы свое намерение, если бы имел дело не с Суворовым.

Но в данном случае это было невозможно. Не только Русские, но и все иностранные писатели единогласно говорят о том, что при Требии Суворов доказал свою непобедимость. Битва продолжалась три дня — 5, 6 и 7 июня — и закончилась почти полным поражением Французов. Они потеряли около 20 000 человек и большую часть артиллерии и военных снарядов.

Сам Макдональд и почти все его генералы были ранены. Моро, спустившийся было с гор, чтобы соединиться с ним, вынужден был снова удалиться туда же. Но чтобы иметь верное представление о важности победы при Требии и в то же время о скромности Суворова, надо прочитать письмо, которое наш славный фельдмаршал написал по этому случаю Австрийскому императору: «Офицер, которому поручена эта депеша, уведомит Ваше Величество о подробностях славной для наших войск трехдневной битвы при Требии. Удивительное мужество Французов было для союзных войск побудительной причиной к оказанию еще большего. Мы обязаны успехом нашим храброй армии, которой я командую. Что же касается до меня, то я исполнил только повеление Вашего Величества. Вы приказали мне освободить Италию от неприятеля. Неприятель изгнан, и Италия свободна».

Необыкновенные успехи Русских в Италии напугали Французскую республику: из Франции было отправлено еще 70 000 человек для подкрепления своей разбитой армии и было подготовлено еще 50 000 человек с той же целью. Командовал новой армией молодой и славный генерал Жубер, собиравшийся отплатить Суворову за его победы. Со всем нетерпением двадцатилетнего юноши, со всей самонадеянностью этого смелого возраста он устремился к крепости Тортоне, которая еще принадлежала Французам и была для них последней возможностью оказать влияние на Ломбардию. Если бы удалось отстоять эту крепость от власти союзников, то можно было бы даже изменить ход войны в пользу Французов. Жубер знал это и поэтому спешил к Тортоне — к месту, где он должен был громко прославиться. Но и Суворов знал это еще лучше его и потому со своей стороны спешил навстречу Жуберу.

Любопытно было видеть столкновение этих двух полководцев, столь разных по возрасту, но столь одинаковых по пылкости и мужеству! Семидесятилетний Суворов даже превзошел соперника быстротой действий. Следуя своему обычному правилу, что нападающая сторона всегда находится в более выигрышном положении, он и здесь поступил так же и прежде, чем Жубер успел отдать свои распоряжения, и даже раньше, чем он дошел до Тортоны, Суворов уже встретил его за несколько миль до этой крепости — в местечке Нови — и первым начал сражение. Оно было ужасно, с обеих сторон было проявлено много мужества и искусства. Французы показали столько неустрашимости, защищались так храбро от нападений Русских, что была даже минута, когда знаменитый фельдмаршал в первый раз в жизни усомнился в возможности своей победы. Но это была только одна минута, следующая за ней уже принесла ему уверенность в победе, а молодому Жуберу — смерть. Он был ранен пулей и через несколько часов скончался. Вместе с ним на поле сражения было убито восемь тысяч Французов; много было взято в плен, и, кроме того, вся их артиллерия досталась союзникам.

Сражение при Нови принадлежит к самым знаменитым. Суворов сам говорил, что никогда не видел битвы более упорной. Военные писатели сравнивают его с важнейшими сражениями прошедшего столетия, например, Полтавским и Кунерсдорфским. Победа Суворова была на этот раз тем важнее для него, что убедила врагов в совершенстве его военного искусства: среди них были и такие, кто из зависти оспаривал достоинства его военных знаний и бесстыдно говорил, что он побеждает только за счет одного везения, удачи и только одних Турок и Поляков, не столь искусных в военном деле, как другие народы. При Нови он доказал всю несправедливость такого обвинения, сражаясь с одним из отличнейших генералов того времени. Со всех сторон государи стали проявлять к нему уважение.

Сардинский король пожаловал ему достоинство фельдмаршала своих войск и принца и гранда⁴⁹⁸ своего государства.

Город Турин поднес богатую шпагу⁴⁹⁹, украшенную алмазами. Император Франц II, уже не имея для него других знаков отличия, выражал ему свою благодарность самыми лестными письмами.

Но император Павел превзошел всех своей щедростью. Он пожаловал своему храброму подданному княжество Русской империи с названием Итальянское, столь подходящим освободителю Италии. Кроме того, он прислал ему свой портрет, украшенный бриллиантами, с письмом, в котором самыми лестными выражениями просил его обязательно носить этот знак признательности государя к подданному, прославившему его царствование. Этого было мало: государь, принося Богу благодарение за победы в Италии, приказал, чтобы Суворову оказывали воинские почести, подобные отдаваемым особе императора, даже в присутствии его величества.

Но это были почти последние почести, оказанные славному фельдмаршалу: они были для него предвестниками печальных, хотя не менее славных дней. Такая удивительная перемена в судьбе победителя и вообще в судьбе всей войны произошла вскоре после сражения при Нови. Трудно решить, в чем была причина этого, только эта победа, вместо того, чтобы, по мнению Суворова, принести союзникам чрезвычайные выгоды и даже открыть доступ к юго-восточным областям Франции, не дала им ничего. Союзные войска после своих невероятных успехов как будто утомились, и, Бог знает, от зависти ли к славе Суворова или просто из-за одного духа несогласия, только придворный Венский Верховный совет, распоряжавшийся делами войны и только Суворову уступавший на некоторое время это свое право, распорядился на этот раз так, что все, достигнутое победами Русского фельдмаршала, было уничтожено. Следуя этому странному распоряжению, часть Австрийской армии, действовавшая против Французов в Швейцарии под командованием эрцгерцога⁵⁰⁰ Карла, должна была идти к Рейну только потому, что там показался небольшой и совсем неопасный отряд неприятеля. Суворов же должен был оставить освобожденную им Италию и занять со своей очень уменьшившейся армией место эрцгерцога в Швейцарии. Такое перемещение войска влекло за собой самые плохие последствия: в Швейцарии оставались еще части Русской и Австрийской армий под командованием генералов Римского-Корсакова и Готца. Отступление эрцгерцога делало их вовсе беззащитными перед нападением главного Французского войска, которое под командованием Массены наблюдало за всеми их передвижениями и ожидало только удобного случая совершить нападение. Суворов предугадывал это и поэтому с величайшим неудовольствием отнесся к распоряжению Придворного военного совета и с горестью расстался с Италией, жители которой неутешно плакали по нему, как будто предчувствуя возвращение своих прежних бедствий.

Ни они, ни Суворов не ошиблись: Французы начали торжествовать с той самой минуты, как предписания Венского совета были исполнены. Массена напал на Корсакова и Готца прежде, чем успел соединиться с ними Суворов. И этому соединению также помешал Венский совет: Суворов, дойдя с величайшей поспешностью до Беллицоны, не нашел снаряжения, которое ему было необходимо для перехода через Альпийские горы и которое Австрия обещала непременно приготовить для него. Пять дней ожидал он выполнения этого обещания, и — напрасно! Ни полторы тысячи мулов⁵⁰¹, на которых надо было перевозить снаряды и припасы, ни эти самые припасы для снабжения войска не подвозились, и фельдмаршал, будучи не в состоянии сдерживать больше свое нетерпение, перешел Альпы и перевез снаряды и запасы, какие он смог собрать, на казацких лошадях, которых было около полутора тысяч в его войске. Утомленные необычным походом, воины, дойдя до середины высочайших гор Европы, увидели самую неприступную из них, Сен-Готард, и услышали приказ своего командующего взойти на нее. Сначала этот приказ показался им невыполнимым; их мужество поколебалось, и тихий, невнятный ропот пробежал по толпе, окружавшей героя. Он понял, что происходило в сердцах его храбрых товарищей, и в ту же минуту разрешил их сомнение. «Братцы! — закричал он солдатам, — ройте мне яму: здесь похороните меня, не могу пережить своей славы, вы не Русские, вы мне уже не дети! Мне ничего не остается, кроме смерти».

Милые читатели! Вы как Русские можете понять, какое действие произвели эти слова на наших солдат. Они устыдились своей минутной слабости и в восторге, и слезах закричали: «С нами Бог! Отец наш Суворов! Веди нас!»

С этой минуты они уже не боялись опасностей, которые встречались почти на каждом шагу в этом трудном походе. Они преодолевали все его сложности и одерживали победы над неприятелями, неожиданно появлявшимися перед ними по дороге из-за скал Сен-Готарда. Этого было мало: достигнув ледяной вершины этой неприступной горы, они выдержали кровопролитное сражение с укрепившимися там Французами и вытеснили их оттуда в долину Урзен. Здесь Французы, будучи не в силах больше выдерживать жестокую борьбу, побежали. Дорога, по которой им надо было спасаться, оказалась почти непроходимой. Высочайшие горы и глубокие пропасти окружали их со всех сторон, и над одной из этих пропастей висел тоненький мостик, через который нужно было пройти. Этот мост назывался Чертовым, — название, соответствующее опасности перехода. Французы, гонимые страхом, кое как навели опасную переправу и, чтобы самым верным способом избавиться от погони, разрушили за собой воздушный мост. Но как же они ошиблись, думая остановить этим Русских под командованием Суворова! Ни разу не было случая, когда бы они остановились: разрушенный мост снова был построен. Офицеры своими шарфами связывали его доски, солдаты перекидывали эти доски над пропастями, и по этой зыбкой, едва державшейся дороге храброе войско перешло и через пропасть догнало неприятеля у деревни Альдорф. Здесь, на водах прекрасного озера Луцернского, Французы нашли свое спасение, бросившись в лодки, которые отвезли их в кантон Унтервальден.

Суворов, спеша соединиться с Римским-Корсаковым и Готце, не остановился здесь, а отправился прямо к кантону Швицу через долину Муттен. В этой долине, до которой так трудно было добраться, фельдмаршал узнал, что оба генерала, единственные его помощники в Швейцарии, — разбиты! Если на протяжении всей своей славной жизни Суворов и был чем-нибудь поражен, то, конечно, этим известием! Он не мог без ужаса думать, что слава Русских, это его драгоценнейшее благо, померкнет в Швейцарии; что никто, и даже сам он, не в состоянии будет вернуть ей прежний блеск, потому что долина Муттен, окруженная со всех сторон высочайшими горами, была окружена еще и Французским войском, втрое многочисленнее Русского войска. Казалось, верная смерть ожидала храбрый отряд, так смело взобравшийся на чуждые ему высоты. Глаза всей Европы были жадно устремлены на героя, так долго побеждавшего и, наконец, — побежденного, пусть даже и не искусством и храбростью неприятеля, а несчастным стечением обстоятельств.

Так думали все, кроме одного Суворова. Нет, герой России не пришел в уныние и здесь, а надеялся на себя и на своих солдат и тогда, когда, казалось, уже не было никакой надежды. Он не только не думал быть побежден, но еще и первый напал на Массену, расстроил его передовые отряды, взял в плен четыреста человек, сбросил несколько его пушек в пропасть. Но все эти проявления отчаянного мужества не помогали его положению. Рано или поздно все это должно было окончиться пленом: неприятельские силы слишком превышали малый остаток Русских. И эту ужасную участь должен разделить с ними сын императора — молодой великий князь, вверенный попечениям Суворова и отличившийся неустрашимостью, достойной славного учителя.

Нет, герой России не мог допустить такой мысли и решился на последнее, только ему одному доступное средство. Из долины Муттен был еще один выход, который мог избавить Русских от плена: вершина одной из высочайших Альпийских гор — Глариса. Но и эту, можно сказать, тропинку, по которой только два человека могли идти рядом и возле которой с одной стороны была неприступная скала, а с другой Клейнталерское озеро, стерегли у выхода Французы; с боку же в нее стреляла неприятельская артиллерия, расположенная по другую сторону озера. И именно здесь надо было пройти бесстрашному отряду Русских. Суворов показал этот путь своим солдатам и сказал, что только пройдя его, они могут спасти свою честь, честь сына императора и славу их фельдмаршала. Этих слов было достаточно для Русских воинов. Громкими криками просили они отца своего вести их, и беспримерное мужество победило все препятствия. Тропинка была очищена от Французов, и их опрокинутые передовые отряды, спасаясь бегством от Русских, увлекли за собой и всех остальных своих товарищей, так что Русские удачно достигли Глариса. Здесь Суворов минуту еще мог стоять в нерешительности и думать о том, что делать, мог еще думать о нападении! Его гений, беспримерно отважный, еще хотел бы устремиться на Французов, бывших в долине, сквозь их ряды до Цюрихского озера, соединиться с Австрийским корпусом Готце и остатками Русского корпуса Римского-Корсакова. Но взглянув на горсть своих храбрых товарищей, истощенных трудностями похода, и узнав в Гларисе, что состояние разбитого войска Корсакова было хуже, чем он представлял себе по первым известиям, непобедимый герой должен был покориться своей судьбе и решил в первый раз в жизни отступить от неприятеля, имея возможность сразиться с ним.

Но это отступление принадлежит к числу его важнейших побед: так велики были трудности, сопровождавшие его, так невероятны были усилия, с какими надо было произвести его. Чтобы читатели могли иметь вернейшее представление об этом знаменитом подвиге Суворова и его воинов, я предлагаю здесь рассказ о переходе через Альпийские горы одного из очевидцев и участников этого славного похода — действительного статского советника⁵⁰² Егора Фукса, служившего в то время при фельдмаршале и описавшего эту военную кампанию 1789 года. «Надо было перейти через горы Бинтнер, Ринкнен и Панике, подобные Сен-Готарду, возвышающиеся над пропастями, покрытыми вечными снегами.

Русские забирались к облакам по крутизне гор, скользких от падающего снега, где никогда не бывало следов человека; где измученные мулы и казачьи лошади постоянно должны были останавливаться и часто падали в бездну, где не находилось ни кустика, чтобы развести огонь и согреться. Жизнь храбрых воинов, изнуренных походами, нуждающихся в пище, обуви и одежде, на каждом шагу подвергалась опасностям. На гору Бинтнер надо было подниматься навстречу шумящим потокам водопада, который многих пеших и конных низвергал в бездны. Темные ночи и раскаты грома довершали опасности этого похода. Поднимаясь на высоты гор, воины должны были спуститься в необитаемую часть Граубиндена, в пустынные равнины, скрытые от них мрачными туманами. Престарелый вождь и порученный его заботам юный сын Русского императора проходили опасный и славный путь, как верные, дружелюбные сотоварищи.

Семидесятилетний старец совершал свой поход на казачьей лошади; синий плащ и круглая шляпа с большими полями были его единственной защитой от суровой и ненастной погоды; вместе с великим князем проводил он ночи под открытым небом, имел пристанище только в сараях, где в летнее время укрываются от непогоды стада. Наконец, после шестнадцатидневного, победоносного странствования по Альпийским горам Русские достигли Коира и 28 сентября 1799 года пришли в Линдау».

Отсюда фельдмаршал стал готовиться к возвращению в Россию и, несмотря на все убеждения союзников, понявших тогда свою ошибку и чрезвычайно сожалевших о своей неблагодарности к знаменитому Русскому герою, не согласился помогать им больше. «Нет, — отвечал он всем посланникам и поверенным в делах Лондонского и Венского дворов, явившимся к нему для переговоров, — нет, довольно, что один раз обманули меня, но быть обманутым два раза было бы уже слишком стыдно для лет моих и опытности». Вскоре после этого он получил и от своего государя приказание возвратиться с войском в Россию. Император Павел I был справедливо недоволен союзниками, которые гораздо больше заботились о своих частных выгодах, чем об общей пользе.

Суворов, возвращаясь на этот раз из похода, может быть самого знаменитого из всех, совершенных им, был мрачен, недоволен судьбой и людьми, и в первый раз этот характер, твердый при любых обстоятельствах, поколебался от тени, брошенной на его блистательную славу, или, может быть, от сожаления о том, что все его усилия, все его славные победы в Италии не дали той пользы, которую он надеялся принести всей Европе уничтожением Французской республики. Это печальное состояние души имело такое сильное влияние на все его существо, что в феврале 1800 года он заболел и вскоре после своего возвращения в Петербург — 6 мая 1800 года — скончался. Великий князь, наследник престола Александр Павлович и ученик героя, получивший от родителя за свои военные заслуги титул цесаревича⁵⁰³, великий князь Константин Павлович, высоко уважавший и искренно любивший фельдмаршала, были при его последних минутах с изъявлениями участия императора, их родителя, и приняли от него несколько наставлений в военном деле, о котором умирающий еще имел твердость говорить практически в минуты кончины.

Можно представить себе, как горестно было для Суворова расставаться с жизнью, когда он уже знал, что с его уходом из Италии и Швейцарии Французы начали снова все покорять своему владычеству! Его благочестивая душа, постигавшая перед кончиной еще глубже и живее все величие Бога и Его святой религии, содрогалась, помышляя о судьбе мира или, по крайней мере, Европы в то время, когда безумию Французов покорятся все ее жители. С этой печальной мыслью он скончался. Тело его погребено в Александро-Невском монастыре, а памятник, воздвигнутый в его честь, находится напротив Троицкого моста, на так называемой Суворовской площади.

Предчувствие, которое печалило знаменитого фельдмаршала в последние минуты его жизни, начало сбываться вскоре после его смерти: могущество Французов быстро возросло с 1800 года, и их молодой герой, Наполеон Бонапарт, пользуясь властью, которой он обязан был своему гению и важным заслугам, оказанным Франции, начал наводить некоторый порядок во Французской республике и с 1800 года учредил в ней правление, похожее на то, какое некогда было в Риме, — консульское⁵⁰⁴ правление. Учредитель порядка, казавшегося спасительным после ужасов безначалия, получил достойную награду за сделанное: его избрали первым консулом Французской республики. С этим титулом, так напоминавшим многих знаменитостей в древности, слава Бонапарта, казалось, получила новый блеск, и его новые победы опять распространили владычество Французов на Италию, едва только освободившуюся от своих завоевателей. Мир в Люневиле, заключенный полностью по желанию Французов, заставил Австрийцев снова пожалеть о том, что Русских уже не было с ними.

Между тем Бонапарт, замышляя обширные планы увеличения своего могущества, знал, что ему будет трудно действовать без помощи Русского императора. Это убеждение заставляло его делать все, чтобы император Павел I разделил его неприязненные намерения против некоторых Европейских государей, и особенно против Английского короля. Обстоятельства благоприятствовали желаниям первого консула. Император, кроме прежних причин для неудовольствия Англичанами за Суворова и Русское войско в Швейцарии, имел еще и новые причины: Англичане упросили его помочь им изгнать Французов из Голландии, но войско, посланное Русским императором в Голландию, постигла та же участь, что и то войско, которое под командованием Суворова помогало Австрийцам биться с Французами в Италии и Швейцарии. Кроме того, Англичане завладели островом Мальта, принадлежавшим ордену святого Иоанна Иерусалимского, который был под особым покровительством Русского государя, и вообще опять начали проявлять столько несправедливостей по отношению к кораблям других наций, что Павел вынужден был отказаться от союза с ними и возобновить бессмертное учреждение родительницы своей — вооруженный нейтралитет.

Итак, Бонапарт видел, что император Павел был готов разделить его неудовольствие против Англичан. К ним присоединились Пруссия, Дания и Швеция. Англия, может быть, испытала бы важные изменения в своей судьбе, если бы Богу угодно было продлить жизнь императора. Но он скончался прежде, чем война с Англичанами началась, — 12 марта 1801 года.

Эта кончина внесла важные изменения в расклад политических сил в Европе. Трогательнее всего была печаль императрицы Марии Федоровны: вы знаете, милые читатели, что она обожала своего супруга. Какая картина могла быть умилительнее той, которую представляла собой эта венценосная вдова и мать, окруженная своим семейством! Здесь-то больше, чем где-нибудь, ее высокие качества проявились в полном блеске. Перенося с величайшей твердостью тоску о своей невозвратимой потере, она в то же время утешала сердца своих детей и была вознаграждена за свои страдания тем редким, можно сказать, даже беспримерным союзом детской и родственной любви, в котором ее августейшее семейство всегда представляло высокий образец.

Россия в годы правления Александра I *1801–1825 года*

Состояние Европы в первые четыре года царствования императора Александра I от 1801 до 1805 года

В 1714 году Петр I, одержав важную победу над Шведским флотом при Аландских* островах, сказал в своей торжественной речи по этому поводу следующие примечательные слова: «Природа сотворила токмо* единую Россию, и она не должна иметь никакого соперника». Все действия императора Александра во время его двадцатишестилетнего правления подтверждали эти слова великого: все, казалось, склонялось к тому, чтобы оправдать их, — и случайные обстоятельства, и воля государя.

Милые читатели, вы, конечно, помните, что император Александр Павлович был старшим сыном императора Павла I и его супруги, императрицы Марии Федоровны. Вы знаете также, что он был любимцем своей великой бабушки и что она сама воспитывала его, сама готовила к царствованию. Описание тридцати четырех лет правления Екатерины доказало нам, что основной причиной счастливых царствований является любовь народа, и немногие государи умели внушить к себе такую любовь, как император Александр. Природа одарила его всеми качествами, достойными любви, а воспитание развило до высочайшей степени эти драгоценные дары, поэтому августейший внук Екатерины представлял собой образец государя, обожаемого народом. Мы уже говорили о любви, так сильно проявляемой к нему во всех местах нашего обширного Отечества еще в то время, когда он был наследником престола. Эта любовь к нему усиливалась с его возрастом и с той молвой, которая разносила по всему царству слух о его ангельской доброте, о его кротком нраве, прелестной наружности. Наконец, она проявилась сильнее, чем при его восшествии на престол, и проявилась не только в России среди его подданных, но даже и в чужих краях, среди иностранцев: их восторг по отношению к молодому императору был так велик, что один из лучших поэтов Германии, Клотшток, написал оду⁵⁰⁵ на случай его восшествия на престол.

Александр не мог оставаться равнодушным к такому всеобщему выражению любви: она глубоко трогала его сердце, от природы чрезвычайно чувствительное, и, исполненный благодарности к августейшей бабушке, своей воспитательнице, он в первом же своем указе народу объявил: «Мы будем царствовать по сердцу и законам нашей бабки Екатерины II». Вслед за этим он поспешил проявить и перед своими подданными то чувство, которое наполняло его сердце к ним: это было проявление нежнейшей заботы обо всем, что касалось улучшения их состояния. Здесь перед нами открывается длинный ряд благодеяний Александра. Внимание его прежде всего было обращено на тех подданных, положение которых было несчастливо, и 15 марта, то есть через три дня после его восшествия на престол, были прощены все содержавшиеся по делам Тайной экспедиции, и само это присутственное место, учрежденное для разбора важнейших уголовных дел и принимавшее иногда при этих разбирательствах слишком строгие меры, было упразднено. Вообще кроткая душа Александра была до такой степени наполнена милосердием, что и к самим преступникам он проявлял сострадание, и все, что отягощало их судьбу, например, слишком жестокие наказания, пытки при допросах — все это было им отменено; даже виселицы, которые обычно ставились в городах в публичных местах для того, чтобы выставлять напоказ имена преступников, были уничтожены: милосердный государь находил эту меру правосудия слишком тяжелой для родственников несчастного, подвергшегося наказанию.

Столько великодушия, проявляемого по отношению к людям, меньше всего достойным царственных милостей, показывает, до такой степени сердце Александра было наполнено заботой о счастье всех других его подданных. Приступая к перечислению всего сделанного им, мы должны прежде всего остановить внимание на стремлении молодого императора дать своему народу главную основу счастливой жизни — дать образование и вместе с ним — все блага, отсюда проистекающие. В этом отношении он превзошел всех своих предшественников. «Примера не было в истории, — сказал один из известных наших литераторов, — когда бы с таким одушевлением и ревностью заботилось правительство о водворении в государстве любви к наукам, как в первые годы царствования императора Александра. До него просвещение представляло один из тех предметов, на которые смотрят как на приятность, как на удобство, как на предмет из числа полезных, но еще не необходимых. При нем оно перешло в разряд предметов государственных. Судьбой наук стали так заниматься, как до сих пор занимались только государственными имуществами, военными силами и прочим».

1802 год был решающим для введения этих счастливых перемен. 8 сентября были учреждены для улучшения государственного управления восемь министерств, и в их числе — Министерство народного просвещения. Само название министерства уже говорит о благотворной цели этого отделения правительственной власти. Новое министерство в самом деле было местом, откуда просвещение стало распространяться во все стороны нашего обширного Отечества, и в этом распространении было столько порядка, столько точности и постепенности, что нельзя не удивляться совершенству всего до мельчайших подробностей. Чтобы читатели могли лучше представить деятельность этого важнейшего учреждения в деле просвещения России, надо несколько подробнее рассказать о том, что сделало Министерство народного просвещения сразу после своего учреждения. В его ведении был единственный, существовавший тогда университет — Московский. По примеру этого университета Министерство основало три новых учебных заведения в городах: Вилъне⁵⁰⁶, Харькове и Казани; планировало еще три университета — в Киеве, Устюге-Великом и Тобольске, и под начало каждого из них определило целый круг учебных заведений. Это были губернские гимназии, уездные и приходские училища*. Начальное образование дети получали в приходских училищах, из которых воспитанники поступали в уездные училища и, наконец, в гимназии. Познания, которые дети получали в этих трех учебных заведениях, были достаточны для поступления на многие гражданские должности. Те же воспитанники, которые хотели и могли получать дальше образование по части наук или литературы, принимались в университет, и каждый студент, независимо от его происхождения и звания, получал там преимущества в соответствии с его способностями. Студенты, слушавшие курсы наук в университетах, уже считались на службе, а окончившие курс удовлетворительно выпускались с чинами разных классов.

Таким образом, обширное поле деятельности было открыто по воле просвещенного государя для каждого из его подданных. Это способствовало успехам просвещения. Казалось, одно обнародование этих намерений, одно известие о желании государя просвещать своих подданных уже подтолкнули многих к учению: почти во всех концах России появилось какое-то общее стремление к просвещению, какое-то необыкновенное усердие, которое согласовывалось с желаниями молодого императора. Целые сословия и многие частные лица жертвовали целые имения на основание учебных обществ и учебных заведений. Так были основаны два знаменитые училища высших наук в Ярославле и Нежине⁵⁰⁷; первое — на пожертвования статского советника Демидова, второе — графа Безбородко. А в Москве и Петербурге появились разные замечательные общества. В Москве их было три: одно — для исторических изысканий; другое — для распространения сведений из области естествоиспытания; третье — из области словесности. В Петербурге также образовались одно за другим три общества: первое — общество любителей наук, словесности и художеств*, второе — Беседа любителей Русского слова⁵⁰⁸, и третье — Общество соревнователей просвещения и благотворения*. Рассказывая об этих обществах, надо сказать вам, милые читатели, что император Александр обращал также внимание на все, относящееся к просвещению, и даже издавал именные указы о том, чтобы издатели публичных ведомостей, пользуясь материалами иностранных журналов и сочинений, печатали в своих изданиях все, что касалось открытий в разных областях наук, ремесел, художеств и земледелия.

Кроме Министерства народного просвещения были учреждены еще семь министерств: 1) министерство военных сухопутных сил, 2) министерство морских сил, 3) министерство иностранных дел, 4) министерство юстиции, 5) министерство внутренних дел, 6) министерство финансов, 7) министерство коммерции. Все звенья этой новой системы управления работали четко и слаженно, что доказывало появление успехов в деле просвещения и образования народа.

Имея представление о состоянии России в первые годы царствования незабвенного императора Александра, вы, конечно, хотите знать, каковы были отношения России в то время с другими государствами. Для этого посмотрим состояние дел всей Европы того времени. Вы помните, каким потрясением была для всех Французская революция. Несколько государств, исчезнувших из списка Европейских стран, и несколько других, вновь образованных государств, почти полностью изменили Европу. В начале XIX столетия, то есть в то время, о котором мы ведем разговор, всеобщее волнение в Европе начало утихать: во Франции появился удачливый воин, который смог своим необыкновенным умом обуздать необузданных. Вы видели, что его могущество было сильно в 1801 году и что для его усиления он искал благосклонности императора Павла I. Общее недовольство Англичанами сблизило их, и война уже готова была начаться, как вдруг разнеслась весть о кончине императора. Кроткий Александр не мог без сожаления думать о нарушении мира, только что заключенного после ужасного кровопролития, происходившего в Европе на протяжении нескольких лет в период Французской революции, и направил свои усилия на то, чтобы примирить государства.

Успехом увенчались действия августейшего посредника, и раньше, чем закончился 1801 год, мирные договоры были заключены не только между Россией и Англией, бывшими на грани разрыва, но даже и между другими несогласными между собой государствами, кроме Франции и Англии. Обыкновенное недовольство их друг другом обозначилось в то время сильнее, чем когда-либо. Однако в начале 1802 года Амьенский мир положил конец и их разногласиям. Примирение было не совсем искренним со стороны Англии и было достигнуто за счет могущества первого консула Франции, могущества, которое в тот год было подкреплено новой и, по справедливости сказать, истинной славой: 18 апреля, в первый день Пасхи⁵⁰⁹, Бонапарт восстановил христианскую религию, уничтоженную было во Франции во времена безумной революции. Благотворные последствия этого даже трудно перечислить. Представьте себе страну, в которой в течение многих лет была забыта священнейшая обязанность человека — благоговение к его Творцу, и, следовательно, все другие обязанности, связанные с ней.

Представьте, какую жизнь могли вести люди, которые никогда и никого не уважали и не любили, потому что нельзя чувствовать никакой любви и уважения без любви к Богу, без страха к Его великому правосудию! Все Европейские государи, услышав эту новость, важную не только для Французского народа, но и для всех других народов, поддерживающих с ним отношения, не могли не принять живейшего участия во всем происходящем: в эту минуту многие из них даже забыли оскорбления, нанесенные им первым консулом, и в святом порыве благородных своих сердец простили ему многое. Что же касается Французов, то, конечно, их восхищение Бонапартом и благодарность достигли в это время высочайшей степени. Они долго думали, каким образом выразить ему свои чувства, и в сентябре объявили, что избирают его первым консулом на всю жизнь. Такая честь, отличавшая его от двух других консулов, сменявшихся через каждые три года, возвысив его почти до степени государя, открыла его честолюбию новое, обширное поле деятельности. Он был бы счастлив, если бы не поддался этой опасной страсти человеческого сердца, если бы остался доволен высоким званием, которое дала ему судьба! Но в ослеплении, всегда неразлучном с честолюбием, Бонапарт думал, что в звании первого консула на всю жизнь он, не будучи государем, не обладал властью, равной царской, и безрассудно устремился за ее получением. А для этого он готов был пожертвовать всем. Надо сказать, что этот человек совершил преступление, которое навсегда осталось для него упреком. Грустен рассказ об этом, но история неумолима. Ее страницы, как чистое зеркало, отражают добро и зло, совершаемое в мире. Они сохранили в подробностях рассказ о жестоком деле Бонапарта. Вот оно.

Обращая свои гордые взоры на осиротевший престол Франции, первый консул очень хорошо знал, что все права на это священное наследие короля-мученика принадлежали его ближайшим родственникам, Французским принцам, изгнанным из Отечества. Многие из Европейских государей покровительствовали им и предоставляли у себя убежище. Со времени владычества Бонапарта эти преследования перестали быть столь ужасными, как прежде, и все изгнанные Французы, и в том числе и принцы королевской крови, начали вести более спокойную жизнь. Один из них, племянник короля, молодой и отличавшийся высокими достоинствами, принц Энгиенский так доверчиво относился к первому консулу, что беззаботно жил почти на самой границе Франции, в герцогстве Баденском. Этот молодой принц своими прекрасными качествами всегда обращал на себя особое внимание Французов и поэтому казался Бонапарту опаснее всех других, особенно с тех пор, как он начал задумываться о подчинении республиканской Франции власти монархического государя и о возложении на себя его короны. Увлеченный мыслью о том, как лучше завладеть ею самому и потом передать потомкам, и уверенный в привязанности к нему Французского народа, готового с восторгом назвать его своим государем, первый консул с досадой смотрел на изгнанное семейство королей Франции и на их приверженцев. Последние беспокоили его почти так же, как и первые: приверженность к законным правителям Отечества часто заставляла их направлять свои усилия на возвращение им престола. Эти усилия, хотя бесплодные на фоне деятельности многочисленной толпы республиканцев, могли найти поддержку у иностранных государей, и тогда большая опасность угрожала бы могуществу Бонапарта!

Мысль об Англии, давно недовольной Французами, и о примирившейся с ней России усиливала невольный страх знаменитого консула, и в это время он услышал, что в Эттенгеймском замке, где жил герцог Энгиенский, проходят тайные собрания многих приверженцев королевской фамилии. Этого было достаточно, чтобы возбудить сильный гнев и опасения Бонапарта: не узнав цели этих собраний и не выяснив, действительно ли они бывают в замке герцога, он отдал приказание немедленно схватить несчастного принца, несмотря на то, что тот жил во владениях иностранного государя, и отвезти его во Французский город Страсбург. Здесь потомок королей и один из наследников престола Франции был посажен в темницу, отдан под военный суд за измену Отечеству и за участие в заговоре о покушении на жизнь первого консула и через три дня после этого расстрелян!

Поспешность и таинственность, с которыми проходил этот суд, достаточно доказывают невиновность молодого принца и преступный замысел первого консула. Но Французы в слепом восхищении своим героем не могли считать его способным на преступление и поверили торжественным заявлениям о вине герцога. Принц погиб, и никто не явился его защитить! Напротив, почти в то же время трибунал⁵¹⁰ и сенат республиканской Франции принимали решение о поднесении первому консулу императорского достоинства с наследственной властью его потомству. Через несколько дней, 18 мая 1804 года, это предложение и было сделано Бонапарту и 20 мая было им принято. Восторг народа и войска по отношению к новому императору был неописуем: все видели в нем нового родоначальника знаменитейшего поколения царей и неблагодарно забывали о тех, чьи предки в течение нескольких столетий были их королями и благодетелями. Так думали легкомысленные Французы, преклоняясь перед величием своего нового государя. Но их мнение не разделяли другие народы, и многие государства не только не признавали нового достоинства бывшего консула, но даже прервали все отношения с Францией с того времени, когда узнали о несчастной кончине невинного герцога Энгиенского. Впрочем, несмотря на это общее неудовольствие и на оскорбления, нанесенные Французским императором многим владетельным Европейским принцам (ведь Бонапарт провозгласил себя не только Французским императором, но вскоре и королем Итальянским), 1804 год прошел довольно тихо. Казалось, все готовились к войне, все ждали, что она начнется в 1805 году, и не ошиблись.

Воины с Францией и Тильзитский мир от 1805 до 1808 года

22 ноября 1804 года Бонапарт был коронован императором Французов под именем Наполеона I. Вскоре после этого священного обряда, совершенного по желанию гордого честолюбца самим папой, специально приглашенным для этого во Францию, к новому императору явилось депутатство от Итальянской республики, находившейся полностью под властью Франции. Итальянцы умоляли Наполеона принять их под свое, еще более близкое покровительство и, сделав их республику — по примеру Французской империи — королевством, согласиться быть королем Италии. Наполеон быстро согласился на принятие Итальянской короны, однако, с тем условием, что только он один может соединить ее с Французской короной; после смерти его они должны будут разделиться. Тогда же он назначил наследника своей новой короны и назвал его вице-королем Италии: это был его пасынок, принц Евгений Богарне, незадолго перед тем усыновленный им и искренно любимый.

Но, кажется, с каждым возвышением Бонапарта душа счастливого воина и искусного покровителя народов становилась все более и более себялюбивой и гордой: уступив престол Италии принцу Евгению, Наполеон тем не менее хотел короновать на этот престол себя, может быть, потому, что корона Италии, известная под названием железной, была знаменитейшей в Европе. Второе коронование императора происходило в Милане с таким же великолепием, как и первое, бывшее за несколько месяцев перед тем в Париже. Церемониал⁵¹¹ был одинаковым и в Париже, и в Милане. Наполеон не допустил ни папу, ни Миланского кардинала Капрару возложить на себя корону: каждый раз он собственными руками брал ее с алтаря и возлагал на голову. В Милане, надевая ее, он сказал: «Бог дал мне ее, беда тому, кто прикоснется к ней!»

Нельзя было не удивляться дерзкой самонадеянности этих слов, ведь в соответствии с мирными Люневильским и Амьенским договорами Франция не должна была совершать даже малейших перемен в образе правления республик, утвержденных этими договорами. А она сделала из себя империю и присоединила к этой империи Лигурийскую и Луккскую⁵¹² республики, превратила Итальянскую республику в королевство, подвластное ей, и все это было сделано не только без согласия, но даже без ведома других держав! Такое нарушение договоров ясно показало Европейским государям, какой степени может достичь честолюбие Наполеона и какая опасность угрожает их владениям! Главнейшие из них — императоры Российский и Австрийский и король Английский — были первыми, кто решил оказать сопротивление могучей силе человека, своими делами напоминавшего великих завоевателей древнего мира: они заключили между собой союз, целью которого было остановить необузданное стремление Наполеона к владычеству и дать мир и спокойствие Европе, потрясенной в самом основании. Но благодетельный союз не принес ожидаемого результата: Англичане больше занимались частными выгодами своей торговли, чем общим благосостоянием Европы, а Австрийцы, из-за неудачно составленного в Вене плана войны и из-за неудачных распоряжений своих главных генералов, особенно одного из них — барона Макка, оказали такое слабое сопротивление Французам, что Наполеон истребил почти всю их армию, прежде чем она успела соединиться с Русской армией, шедшей к ней на помощь. С остатками Австрийского войска Макк вынужден был сдаться в плен.

Такое начало войны не могло не привести в уныние Австрийский народ, не могло не расстроить планов союзных войск, и поэтому неудивительно, что они действовали настолько безуспешно против торжествующих Французов, что и Русские отряды, пришедшие на помощь к ним под командованием Голенищева-Кутузова, должны были почти начать отступление. Но и при этом отступлении они отличили себя не один раз своей необыкновенной храбростью. Так, Кутузов одержал блистательную победу при Кремсе, где Французы потеряли до 6000 человек и 5 пушек; так шеститысячный отряд Русских под командованием Багратиона, окруженный сорокатысячной армией Французов, будто в укор слабому Макку, согласился лучше умереть, чем сдаться, и отчаянно, с потерей 2000 человек, пробился сквозь неприятеля.

Но все это не помогло Австрийцам: почти в самую минуту своей победы Кутузов узнал, что они уже сдали Французам Вену, и снова вынужден был отступить. Сдача столицы произошла в то время, когда Австрийский император, отправляясь на встречу с императором Александром в Брюнн, поручил оборону Вены обер-камергеру графу Вурбна, который, не имея никаких военных способностей, заботился только о сохранении общественного порядка и, строго соблюдая его, сам обратился к Наполеону с предложением о сдаче города. Но странными и непонятными были его действия, совершаемые в то самое время, когда Австрийский император искал все возможные пути, чтобы отразить наступление неприятеля! Доказательством этого служит его несогласие с условиями мира, предложенными ему Наполеоном, и его желание решать вопросы с оружием в руках. Император Александр разделял мнение Франца I, и генерал Савари, также присланный к нему Наполеоном для выработки условий мира, поехал назад без всякого результата.

Итак, союзники решили дать генеральное сражение. Оно состоялось при Аустерлице в Моравии 20 ноября 1805 года и было неудачно для Австрийско-Русской армии. Превосходство сил и все возможные при сражениях выгоды были на стороне Французов. Австрийцы же, не досчитавшиеся многих своих товарищей, убитых или взятых в плен, были унылы и недоверчивы к командованию, а положение Русских не могло быть лучше, потому что они сражались на чужой земле, заодно с войском, которое постоянно терпело поражения. Кроме того, они нуждались в пище и военных припасах, не получая помощи, обещанной Англией. Все это облегчило Наполеону победу при Аустерлице — победу, которая оказалась настолько страшна для Австрийцев, что в Пресбурге 14 декабря 1805 года они поспешили заключить отдельно от союзников мир с Францией. Наполеон предлагал мир и России, но император Александр посчитал его условия не гарантирующими спокойствие Европы и поэтому отказался от них и приказал своим войскам возвратиться в Отечество.

Опасения Александра были справедливы: вскоре после непрочного Пресбургского мира, так слабо успокоившего Европу, новые замыслы Французского императора опять встревожили ее. Присоединяя одну за другой области Италии и Германии к Франции или подчиняя их своему влиянию, Наполеон отчетливо показал всем свое намерение быть основателем всемирной монархии. После Пресбургского мира, унизившего первое по старшинству Европейское государство до второстепенной державы, дерзкое намерение Наполеона стало осуществляться с новой силой: он начал действовать решительнее. В том же 1805 году он изгнал из Неаполитанского королевства царствующую там фамилию Анжуйскую и отдал его своему брату Иосифу, а Батавскую, или Голландскую республику превратил в королевство и отдал своему брату Людовику. Германские области, большая часть которых была обязана Франции или своим существованием, или преобразованием из герцогств в королевства, из графств в герцогства, были преобразованы в соответствии с целью Французского императора: он образовал из них Рейнский союз и назвал себя его протектором. Это название говорило о степени их зависимости и в то же время внушало живейшие опасения тем из государей, кто больше других заботился о спокойствии и счастье Европейских народов. Это были: император Александр и Прусский король Фридрих Вильгельм III.

Еще за год перед этим, а именно в октябре 1805 года, до начала войны Французов с Австрийцами самая искренняя дружба связывала Прусского короля с Русским императором. Отправляясь к своей армии в Австрию, Александр заехал в Берлин. Слух о высоких достоинствах Фридриха Вильгельма настолько заинтересовал Русского государя, что он пламенно хотел личного свидания с ним. Результатом этого свидания был союз, основанный на взаимном, глубоком уважении, и с того времени он соединил неразрывными узами два народа, достойные один другого. Тень Фридриха Великого*, этого славного государя, любопытную историю которого вы, милые читатели, без сомнения помните, осенила благословением этот союз — союз, при заключении которого они дали клятву быть друзьями и в то же время союзниками для защиты государей и народов, обиженных похитителем Французского престола. Прекрасен был этот союз, но много предстояло вытерпеть венценосным друзьям, прежде чем их дружба принесла блистательные плоды. В августе 1806 года был объявлен союз России и Пруссии в борьбе против Франции. Наполеон, у которого была причина подозревать, что его дерзкому могуществу будет оказано сопротивление, не выводил своих войск из Германии и Австрии, хотя и должен был сделать это по условиям Пресбургского мира, и его армия была готова действовать против Пруссии, прежде чем вспомогательное войско Александра достигнет границ Пруссии. Поэтому Французы имели бесчисленные преимущества. Они численностью своей армии превосходили Прусскую армию и были под командованием самого Наполеона, а его громкое имя никогда не внушало его воинам такого энтузиазма, как в то время: их победные клики над Австрийской империей еще раз давались в Европе, и Аустерлицкое сражение придавало Наполеону особенный блеск героя.

Итак, уверенный в легкости победы над Пруссией до прибытия Русских войск, тем более что она была ослаблена войной прошедшего года, император Французов спешил воспользоваться своим выгодным положением, которое вскоре еще улучшилось от того, что Пруссия ошиблась точно так же, как и Австрия: начала войну с Французами, не дождавшись Русских, шедших к ней на помощь. Наполеон со своей многочисленной армией в сражении при Иене уничтожил почти все Прусское войско: часть его была разбита, другая взята в плен, третья — сложила оружие сама, и победитель уже без битвы вошел в Берлин и Варшаву, принадлежавшую тогда Пруссии. Королевская фамилия удалилась в Кенигсберг. Но и там она недолго оставалась в спокойствии: ненависть Наполеона к Прусскому королю из-за его союза с Александром, единственным из Европейских государей, который еще казался опасным для могущества Франции, была так велика, что он не щадил его и использовал все средства, которыми можно было чувствительно поразить благородное сердце Фридриха. Города Пруссии переходили один за другим под власть Французов.

Наконец, в декабре 1806 года пришли Русские войска под командованием фельдмаршала Каменского, и Наполеон с ожесточением и самонадеянностью, которую ему внушили его победы, бросился на войско опаснейшего противника. Первое сражение Русских с Французами было при Пултуске. Оно было кровопролитное, но с непонятным исходом: каждая из сторон присваивала себе честь победы. Каменский вскоре после этой битвы заболел, командование армией было поручено Беннигсену. Новый главнокомандующий вместе с Прусским генералом Лестоком одержал знаменитую победу 29 января 1807 года при Прейсиш-Эйлау.

Но Наполеон не признавал себя побежденным: правда, он не мог в этот раз овладеть Кенигсбергом, но зато овладел Данцигом, и этим очень усилил свое положение в Пруссии. Прошло еще несколько месяцев, и счастливый завоеватель покорил почти все государство Фридриха. Последняя его решительная победа была при Фридланде 2 июня 1807 года. Русские и Пруссаки показали здесь чудеса храбрости, и около полудня победа склонялась уже на их сторону, но к вечеру счастье снова обратилось к тогдашнему своему любимцу, и он стал победителем. Следствием этой победы было взятие Кенигсберга, откуда семейство короля уже переехало в Мемель — самый северный город Прусских владений. Армия союзников, утомленная тяжелым сражением при Фридланде, отступила к небольшому Прусскому городку Тильзиту и даже переправилась на другую сторону реки Неман, на левом берегу которой он был построен.

Здесь, в Тильзите, предстала перед взорами Европейцев любопытнейшая картина, произошло важнейшее в политическом отношении событие: здесь увиделись два знаменитейших государя того времени, здесь узнали друг друга два повелителя Европы — Александр и Наполеон. Но прежде, чем мы приступим к описанию подробностей этой встречи, столь важной по своим последствиям, посмотрим на отношение императоров друг к другу и на положение тех Европейских государств, судьба которых каким-либо образом была связана с судьбами России и Франции.

Мы уже знаем, что Английский король был одним из противников Наполеона еще в то время, когда Бонапарт был только первым консулом Французской республики. Может быть, он был главнейшим из них, может быть, многие только следовали его внушениям, так как Наполеон с того момента, как овладел верховной властью во Франции, всеми силами стремился к уничтожению всего, что вредило могуществу страны, вознесшей его на такую блистательную высоту, а Англичане всегда были первыми врагами Французов. Их успехи на поприще славы страшили первого консула. Оскорбления, наносимые их флотом кораблям всех других наций, приводили в негодование того, кто, восстанавливая порядок в ужасной Французской республике, должен был подавать пример правосудия и беспристрастия. Такое отношение Бонапарта к Англии и потребность в сильной помощи для сокрушения ее могущества, а также для своих собственных успехов на пути к Французскому трону заставили первого консула искать благосклонности сильнейшего из Европейских государей — императора Павла I. Павел уважал великие заслуги, оказанные первым консулом Франции, и сам был исполнен негодования на несправедливые действия Английского флота. Полностью соглашаясь с Бонапартом в необходимости остановить своевольство Англичан на море, император уже возобновил знаменитое учреждение своей родительницы — вооруженный нейтралитет и заключил союз с Францией.

Кончина Павла, последовавшая вскоре, отменила эти страшные для Англии распоряжения: его молодой наследник боялся новой войны, нового кровопролития, сильно опустошавших Европу в конце минувшего столетия, и прислушался к убеждениям Англичан, обещавших исправить все несправедливости, совершенные ими на морях. Между тем Бонапарт, быстро возвышаясь, вскоре уже не имел нужды искать чужой помощи: Англичане уже не казались страшны императору Франции, и он думал теперь не о том, чтобы защитить себя от них, а о том, чтобы и их покорить своей власти, лишить выгодной торговли, так сильно возвышавшей Англию над другими государствами. Для этого ему была нужна помощь Русского государя, который вместе с Австрией был против нового императора. Мы уже видели, что победы Наполеона заставили Австрию изменить свое отношение к Франции, но Россия, хотя и была союзницей Австрии, все еще оставалась твердой, все еще не признавала Наполеона государем Франции и, чтобы противостоять ему, объединилась теперь с Пруссией. Мы знаем, что и Пруссию постигла общая участь Европейских государств, что и ее отборное войско стало жертвой ненасытного честолюбия Бонапарта. Наконец, дошла очередь и до России. Но для победы над ней нужно было много усилий, тем более что в союзе с ней была теперь жестокая противница Французов — Англия.

Изобретательный ум завоевателя нашел способ и здесь достичь своей цели: он проанализировал отношения России и Турции и в соответствии с этим разработал свой план. В 1806 году в Константинополь приехал Французский посланник Себастьяни, искусный политик, который легко смог внушить Турецкому султану Селиму III, что Русский император имеет неприязненные намерения по отношению к Турции, что Англия согласилась помогать ему и что император Французов, будучи другом султана, советует ему принять все меры предосторожности и даже предлагает ему свою помощь против его соперниц. Султан легкомысленно поверил всему, что говорил ему Себастьяни, сумевший в короткое время снискать его полное доверие, и начал войну с Россией в то самое время, когда большая часть Русских войск сражалась в Пруссии против Французов. Разделив таким образом силы России, Наполеон уже мог рассчитывать на свою победу над Русскими войсками, тем более, что Англия не всегда была им верной помощницей, а чаще общему делу предпочитала свои торговые выгоды.

Таково было положение дел в главных Европейских государствах в то время, когда важная победа, одержанная Наполеоном над союзной Прусско-Русской армией при Фридланде, вознесла его еще выше в честолюбивых мечтах и осложнила еще больше положение его неприятелей. Почти все Прусское королевство было уже в его власти, значит, сопротивление со стороны Фридриха-Вильгельма было невозможно. Русский император стоял с армией, утомленной походами и сражениями, на границе своих владений и не мог подкрепить ее свежими войсками, потому что они были нужны на обширном пространстве его границ с Турцией. Итак, необходимость и его заставляла кончить войну. Сам император Французов, несмотря на свои счастливые успехи, желал мира: его армия много потеряла из-за отчаянной храбрости Русских и Пруссаков.

Одним словом, все предвещало мир, и переговоры о нем начались через несколько дней после Фридландского сражения, в том самом Тильзите, рассказ о котором прервал наше повествование. Мы говорили о встрече императоров и обещали нашим читателям рассказать несколько любопытных подробностей о ней. Эта встреча проходила спустя три дня после перемирия, заключенного на месяц, в течение которого положено было рассуждать об условиях окончательного мира, и происходила она на реке Неман, разделявшей обе армии. Мы уже сказали, что Русско-Прусская армия после Фридландского сражения переправилась на правый берег этой реки, а Французская армия стояла напротив нее — на левом берегу, в городе Тильзите. Так как демаркационная линия⁵¹³, то есть та линия, которая должна была разделять армии, проходила посередине Немана, эта середина и была назначена местом встречи. Для этого на ней на двух плотах построили два павильона: один просторнее и лучше — для императоров, другой — для их свиты. Две большие, но обыкновенные лодки были приготовлены на обоих берегах для того, чтобы привезти в одно и то же время к плотам императоров. Но как бы точно ни старались выполнить это условие, все же лодка Наполеона успела коснуться плота на несколько секунд раньше, так что Французский император успел быстро пройти павильон⁵¹⁴ и встретить Русского императора при его входе на плот.

Государи обнялись — и это было предвестием мира для их войск, смотревших с обоих берегов на эту любопытную встречу своих монархов и сопровождавших радостными восклицаниями их первое объятие. Оно было в то же время залогом того взаимного расположения, которое оба императора почувствовали друг к другу. Александр, умный от природы, тонко образованный, не мог не отдавать должной справедливости великим делам Наполеона в качестве восстановителя разрушенной Франции. Наполеон не мог не уважать высоких качеств Александра, не мог не плениться очаровательностью его обращения, слывшего неподражаемым, наконец, не мог не стараться получить расположение государя, с помощью которого он вернее всего мог подчинить своему влиянию последних, оставшихся у него врагов — Англичан.

Французский император не ошибся в своем ожидании: Александр был недоволен Англией, не исполнившей и половины обещаний, данных ею России как своей союзнице, и вопрос о разрыве с ней был решен почти в самом начале встречи императоров. Разговор продолжался два часа. По его окончании свиты государей были позваны к ним в большой павильон, и здесь-то многие увидели на тесном пространстве плота и осенявшей его палатки тех двух великих монархов, от воли которых зависела участь всей Европы. Они рассказывали еще несколько интересных подробностей, которые, наверное, заинтересуют моих читателей. Хотите ли вы знать, например, как был одет император Александр? Он был в Преображенском мундире покроя того времени, в коротких ботфортах⁵¹⁵, на правом плече — аксельбант⁵¹⁶, через плечо — Андреевская лента*, без эполет⁵¹⁷,потому что их тогда не носили. Шляпа высокая; по ее краям был заметен белый плюмаж⁵¹⁸, наверху — черный султан*. Перчатки белые, лосиные* и гораздо длиннее нынешних. Император Французов был в мундире старой гвардии, в ленте Почетного легиона* и в маленькой шляпе, которую, наверное, все вы видели на его портретах и гипсовых изображениях. Очевидцы говорят, что он был очень похож на эти известные всем изображения; что, подъезжая к павильону, он даже стоял в лодке со сложенными на груди руками, как его представляют.

Любезность обращения Александра настолько известна, что излишне было бы рассказывать вам, друзья мои, как милостиво разговаривал он со всей свитой Наполеона, которая состояла из Мюрата, Бертье, Бесьера, Дюрока и Коленкура. Французский император был также очень приветлив с генералами, сопровождавшими Александра. Кроме великого князя Константина Павловича — этого храброго воина, молодого товарища Суворова и ревностного сотрудника августейшего брата своего — Русская свита состояла из князей Ливена и Лобанова, генералов Беннигсена и Уварова. Разговаривая с Беннигсеном, Наполеон сказал: «Вы были очень злы под Элау!» и потом прибавил: «Я всегда восхищаюсь вашим талантом и еще больше вашим благоразумием!»

На другой день свидание повторилось. Вместе с Русским императором на этот раз приехал его друг и союзник — Прусский король. Вот что рассказал об этом примерном государе один из очевидцев встречи, генерал Д.В. Давыдов, бывший тогда только адъютантом при генерале Багратионе:

«О! Как явственно — невзирая на мою молодость — как явственно поняла душа моя глубокое, но немое горе этого добродетельного отца своего народа, этого добродетельнейшей жизни человека! С какими полными слез глазами, но и с каким восторгом глядел я на монарха, сохранившего все наружное безмятежие, все достоинство высокого сана своего при погибели, казалось, неотразимой и окончательной».

Таково было положение Фридриха-Вильгельма, но влияние его знаменитого друга, Александра, на Французского императора изменило отношение Наполеона к Пруссии. Из всего королевства, завоеванного им, Наполеон хотел по примеру областей Италии не возвращать королю ничего, однако, вняв убеждениям Александра, возвратил больше половины, то есть все земли, лежащие на правому берегу Эльбы, кроме южной и небольшой части западной Пруссии, составлявших некогда области, принадлежавшие Польше. Эти области, а также территории, перешедшие в разные времена к Пруссии от Польши, должны были перейти во владение Саксонского короля под названием герцогства Варшавского.

Император Александр, заключая в Тильзите мир с Наполеоном, заключил в то же время с ним союз против неприятелей обоих государств. По договорам этого мира и союза, Франция должна была принять на себя роль посредника между Россией и Турцией, а Россия должна была исполнять роль посредника между Францией и Англией. Кроме того, Наполеон из встреч и своих личных переговоров с Русским государем извлек еще другие, важные для него выгоды. Тильзитским трактатом⁵¹⁹ Александр не только признал его императором Французов, но признал также и трех его братьев Иосифа, Людовика и Иеронима королями Неаполитанским, Голландским и Вестфальским.

Так счастливый завоеватель Европы удачно достиг своей цели и благодаря силе своих убеждений, дружбе Александра с Фридрихом-Вильгельмом и обстоятельствам, которые заставляли Русского императора уступить необходимости, получил все, что ждал от России и Пруссии. Скоро мы увидим, какую цену заплатил он за снисходительное великодушие Александра и добродетельную терпеливость Фридриха-Вильгельма.

Завоевание Финляндии от 1808 до 1810 года

Прочитав название этого рассказа, мои читатели, конечно, вспомнят области, завоеванные Петром I у Швеции и лежащие в соседстве с нашим Петербургом. Вы вспомните также, что эти завоеванные тогда области составляли только часть целой страны, известной под названием Финляндия. Но слышали ли вы, что Финляндия с 1809 года принадлежала России и что она прекрасна? Красота тех мест, где она расположена, величественная пустынность и добрые, простые нравы жителей представляют здесь приятное и редкое в Европе сочетание. Высокие горы, прелестные озера, окруженные живописными берегами, напоминают на каждом шагу красоты Швейцарии, и многие путешественники, имевшие возможность полюбоваться обеими странами, в один голос называют Финляндию Русской Швейцарией. Даже в их народных песнях, внушенных одинаковой природой, есть поразительное сходство. С этим согласны и поэты Финляндии. Один из лучших ее поэтов, Рунеберг, — страстный любитель и наблюдатель прекрасной природы своего Отечества. Из его поэтических описаний можно получить самое верное представление об увлекательных, разнообразных красотах Финляндии — этой прелестной частицы нашей тогдашней обширной России. Эти описания были сделаны Рунебергом во время его путешествия по родине: «Между тем как по береговой дороге, особенно по южной, деревня за деревней и дом за домом свидетельствуют о цветущем народонаселении, по дорогам внутренним можно проехать целые мили, не увидеть ни следа хижины; а если, наконец, и встретится жилье, то оно висит на скате огромной, песчаной горы или, выглядывая из диких рощ, окружающих полузакрытое озеро, мелькает как чуждый нарост на здоровом и величественном дереве природы».

Рассуждая о разнообразии Финляндской природы, он говорит: «Не желая доказывать превосходства одного из них перед другим (верхнего и нижнего края Финляндии) в отношении к отличительным свойствам каждого, я думаю, что никогда тот же самый человек не привяжется с одинаковой любовью к различным характерам нашей земли. Кто поживет довольно долго под влиянием той или другой местности, тот глубоко сохранит в душе только одну из них, а не обе, к которой бы впрочем ни влекли его священные узы сердца. Ум, настроенный к спокойным, поэтически религиозным созерцаниям, предпочтет верхние страны. Кипящий жизнью, смелый, предприимчивый дух, вероятно, полюбит более берега морские, а человек расчетливый, заводчик-хозяин изберет прибрежные равнины. Но так как, без сомнения, первый из этих характеров вернее всех воспринимает и с наибольшим сознанием хранит впечатления, производимые природой, то можно вообще, в отношении к высшим требованиям, отдать преимущество тем местам, которые всего сильнее действуют на такую душу. В самом деле, трудно вообразить выражение Божественного более ясное, более дивное и возвышающее, как то, которое представляет внутренняя Финляндия в своем величественном очертании, в своей пустынности, в своем глубоком, невозмутимом спокойствии. Море, как оно ни мощно, не всегда носит такую печать Божественности. Только в безграничной тишине его дух видит и обнимает бесконечность: взволнованное бурей, оно из Божества становится исполином, и человек уже не поклоняется, но готовится к битве. К местам, которые могут служить верными представителями внутренней Финляндии, как относительно природы, так и в рассуждении характера жителей, должно по всей справедливости причислить и отдельно лежащий, бедный, но прекрасный приход Сариерви. Ничто не действует на душу сильнее дремучих неизмеримых лесов пустыни. По ним гуляешь, как по дну морскому, в непрерывной, однообразной тишине, и только высоко над головой слышишь ветер в вершинах елей и в подоблачных венцах диких сосен. Там и сям встречаешь, будто сход в подземное царство, лесное озеро: по крутизне, в его обросшее деревьями ложе никогда не слетал заблудший ветерок; по его поверхности никогда ничто не струило, кроме плескания стаи окуней, кроме плавания одинокого нырка. Глубоко под ногами стелется небо, еще спокойнее горного, и, будто при вратах вечности, кажется, боги и духи окружают тебя: беспрестанно ищешь их взорами, слухом, ежеминутно хочешь уловить шепот их. С другой стороны слышится журчание ручья. Идешь туда, думаешь, что он уже близехонько, и, однако, не видишь ничего, кроме поросшей вереском степи и тесных рядов сосен, на ней стоящих. Наконец, на расстоянии полета брошенной палки, берег начинает показывать верхи своих берез. Тогда только, достигнув края степи, видишь между листьев проблеск воды, и если, желая спуститься безопаснее, правой рукой ухватишься за корень одной березы, то левой можешь держаться за верхние ветви другой. Дошедши до самого ручья, видишь над собой только узкую, в несколько саженях ширины полосу неба, а по обеим сторонам непроницаемую ткань листьев и стволов. Ежели после других странствований, между однообразных деревьев, по степи доберешься, наконец, до границы ее, то взорам представится вдруг, как бы по волшебному слову, картина необычайно разнообразная и обширная: ряд озер с зелеными островами, реки, поля и холмы. Изумительно, как много изменений света и мрака здесь можно обнять одним взглядом, от черных елей болотной долины до соснового леса, возвышающегося за ними, и берез, которые в виде венца обхватывают подошву и бедра дальней горы. Все это становится еще прекраснее, когда в летний день солнце, прерываемое облаками, беспрестанно играет оттенками».

Такова Финляндия, милые читатели! Любопытно узнать, как досталась России столь прелестная красотами земля. Россия долго владела только теми ее областями, которые были завоеваны Петром Великим, то есть Карелией, Ингерманландией и городами Кексгольм и Выборг. Не один раз после этого Шведские короли покушались вернуть их, но Русские знали ценность своего приобретения, и поэтому все усилия Шведов были напрасны: завоеванные провинции как будто сроднились со своим новым Отечеством, и Швеция мало-помалу начала забывать потерю, как вдруг на ее престол взошел в 1792 году государь, известный в истории многими своими странностями и необдуманной отвагой, с которой он пускался в самые невероятные предприятия: это был Густав IV Адольф. Его отец, Густав III, с самого младенчества воспитывал его, как спартанца⁵²⁰. Густав, которого еще грудным ребенком купали в ледяных ваннах, приобретал с годами не только крепость тела, но и твердость духа, превратившуюся впоследствии в необыкновенное упорство. Все должны были повиноваться его образу мыслей, и никакие доводы не могли отвлечь его от намерения, на которое он решился. Такая настойчивость не однажды была причиной серьезных разногласий в его политических отношениях с другими государствами и, наконец, погубила его, несмотря на благородную цель, которую в этот раз он ставил перед собой.

Со времени кончины несчастного Французского короля Людовика XVI и изгнания его несчастного семейства Густав IV стал их пламенным защитником и непримиримым врагом Французов и всех их предводителей, восставших против Бурбонов⁵²¹. В свою очередь, и Наполеон сделался предметом его ненависти, которая справедливо усилилась после убийства герцога Энгиенского и восшествия на Французский престол того, кто, по мнению Густава, должен был возложить поднесенную ему корону на голову Людовика XVIII — родного брата царственного мученика. Исполненный истинно рыцарского негодования Шведский король не думал таить его, а открыто предложил всем Европейским дворам вступиться за обиженных наследников Французского престола. Этого еще мало. Упорно придерживаясь своего мнения о Наполеоне, Густав не соглашался признать его Французским императором, называл его не иначе, как похитителем короны, и даже осмелился показать такое отвращение к могущественнейшему в то время повелителю Европы, что не принял от Прусского короля посланных ему знаков Черного Орла⁵²², потому что их получил и Наполеон, которого он не мог уважать.

С неподдельным огорчением смотрел Шведский король на то, как необыкновенное счастье Наполеона, все более возвышая его, примирило, наконец, с ним всех его врагов. Государи, преследуя цель прекратить кровопролитие, согласились на мир с человеком, с которым внутренне, может быть, желали бы еще долго вести войну. Но Густав не обладал таким благоразумием и, увлеченный своим непреодолимым упрямством, забывал о страданиях народа во время войны. Он желал, чтобы война продолжалась, а между тем Тильзитский мир уже был заключен, и врагами Французов остались одни Англичане. С жаром строил он планы об объединении с ними, как вдруг узнал новость, удивившую и оскорбившую все Европейские дворы.

Дания на протяжении всех смут, волновавших Европу со времени Французской революции, оставалась нейтральной, то есть не вмешивалась в споры других государств и не вставала на сторону ни одного из них. Казалось, такой миролюбивый настрой должен был бы предохранить ее от всяких нападений, тем более, что и своим географическим положением она была отделена от тех стран, где происходили важнейшие политические перевороты. Исполненная чистых намерений, она была спокойна до беспечности, и на островах, где расположено это королевство и мимо которых, как, вероятно, моим читателям известно, лежит путь всех кораблей, направляющихся в Балтийское море, почти совсем не было войска, на их бастионах не было пушек; ни одно из морских и сухопутных укреплений не было подготовлено к отражению неприятеля.

И вот в такой обстановке жители Копенгагена в июне 1807 года, через месяц после заключения Тильзитского мира, вдруг увидели у своих берегов военные корабли Англии! Сначала это их не испугало, потому что путь следования этих кораблей был тотчас объявлен: говорили, что они шли в Пруссию, и никто не представлял, что Английский флот после стольких лет мирных отношений мог иметь враждебные намерения против Дании. Но прошло несколько дней, и командующий Английским флотом сделал Датскому правительству от имени своего короля очень странное, удивительное заявление: ситуация в Европе после заключения Тильзитского мира такова, что Дания может быть вовлечена некоторыми государствами в войну с Англией, поэтому Английский король настоятельно требует, чтобы весь Датский военный флот был отдан ему и оставался под его стражей до тех пор, пока в Европе не будет восстановлено всеобщее спокойствие.

К такому непонятному заявлению со стороны нации, всегда гордившейся своей справедливостью и благородством, добавлены были самые оскорбительные угрозы в случае отказа Дании исполнить требование Английского короля. Но могло ли уважающее себя правительство согласиться на такое унижение? Все слои Датского народа, оскорбленные в лице их правительства, объединились под началом своего деятельного и всеми искренне любимого кронпринца⁵²³, использовали все, что можно было придумать для защиты столицы, нападение на которую было совершено так неожиданно. Несмотря на всю малочисленность войска по сравнению с сильным Английским флотом, было решено не сдавать Копенгаген. Но Англичане не были тронуты этой благородной решимостью: они исполнили со всей строгостью приказ своего короля, и несчастная столица Дании должна была вынести все ужасы жестокой и продолжительной осады. Наконец, разрушенная бомбардировками, безжалостно выжженная пожарами и в середине города, и в прекрасных предместьях, она вынуждена была сдаться и согласиться на все условия, предписанные Английским правительством.

Однако Англичане не до конца были довольны: им не удалось овладеть особой короля, который под защитой своего смелого сына, кронпринца, при виде неприятельских кораблей счастливо переплыл из Зеланда в Голштинию. Оскорбленный в высшей степени, Датский король представил на суд Европейских государей недостойный поступок правительства Англии, и все увидели необходимость ограничить несправедливое владычество Англичан на морях. Император Александр, как главный страж спокойствия на Балтийском море, так преступно нарушенного Англичанами, первый объявил Англии, что прерывает все отношения с ней и не возобновит их до тех пор, пока Дания не будет удовлетворена в полной мере. Он предложил и Шведскому королю, владения которого простирались также по берегам Балтийского моря, вступить в союз с Русскими для защиты кораблей нейтральных государств. В это время Густав IV, как мы уже видели, был погружен в размышления, совершенно противоположные предложению Александра: он думал о том, как ему сблизиться с Англичанами. Их жестокая несправедливость по отношению к Датчанам не унижала их в его глазах: ослепленный негодованием на Французов, он видел в ней только желание противиться их могуществу, а это желание так соответствовало его собственным, что он вместо того, чтобы принять предложение Александра, заключил союз с Англией. Такой поступок Густава IV нельзя было расценить иначе, как объявление войны, и войска Русского императора под командованием графа Буксгевдена пошли в Финляндию.

Это было в начале февраля 1808 года. Шведы, хотя и ожидали неприятельских действий со стороны Русских и поэтому приготовили значительное войско в Финляндии, никак не думали, что военные действия начнутся в зимнее время. Быстрота продвижения Русской армии дала ей важные преимущества перед Шведами: пораженные неожиданностью, они должны были отступать в самом начале войны и в результате к 13 февраля уступили неприятелю всю Кюменгардскую губернию. Только у Гельсингфорса они решили дать сражение, но и оно было несчастливо для них. 18 февраля Русские уже взяли этот город, а вслед за ним и всю Гельсингфорсскую область. 10 марта им принадлежал уже и Або — первый из городов Шведской Финляндии, и с ними вместе — вся нижняя Финляндия.

Между тем Густав IV с первым известием о вступлении Русских войск в его владения, единственной причиной которого был он сам, проявил новую, неожиданную черту своего характера: он приказал арестовать Русского посланника в Стокгольме, господина Алопеуса, не позволять ему с кем-либо свидания, отобрать все его бумаги, опечатать посольский архив⁵²⁴. Такое нарушение всех прав человека и неприкосновенности особы посла могло быть понятно только для полудикого государства, еще не знакомого с требованиями просвещенных народов, но здесь, в отношении Швеции, все извинения были неуместны: поступок Густава IV явно основывался на его уверенности в помощи его союзников, Англичан, которые, побуждая его к войне с Россией, обещали ему большую помощь морскими и сухопутными войсками и деньгами. Эти войска уже были готовы к отплытию из Англии и ожидали только благоприятного ветра. Таким образом, серьезная опасность грозила границам России со стороны Швеции, а, значит, и ее северной столице. Чтобы обезопасить этот священный город России и, вместе с тем, чтобы не оставить без наказания оскорбления, нанесенные достоинству Русской империи жестоким поступком Шведского короля по отношению к господину Алопеусу, император Александр объявил всем иностранным дворам, что навсегда присоединяет Шведскую Финляндию к Русскому государству. Такое объявление не только не усмирило Густава IV, но еще более возбудило его упорство, и не имея терпения дождаться Англичан, которые, по своему обыкновению, всегда с опозданием оказывали обещанную помощь, он приказал всем молодым людям своего государства в возрасте от 18 до 36 лет поступить на военную службу и отправиться к Финляндской армии.

Общее неудовольствие, с которым Шведы с самого начала смотрели на войну с Россией, начатую их королем, чрезвычайно усилилось при известии об этом народном ополчении, принесшем горесть почти в каждое семейство. Но Густав IV в пылу своего упрямства, занятый единственной мыслью возвратить потерянную Финляндию, не обращал внимания на огорчение и ропот своих подданных: он спешил отправить вновь набранное войско к армии, но ничем не смог вознаградить те жертвы, которые принес его народ: успехи в войне оставались по-прежнему на стороне Русских. Нашим храбрым солдатам не нужно было учиться побеждать трудности, какие встретились им на войне в Финляндии: им еще памятны были высокие Швейцарские горы и льды, покрывающие их. Итак, они с легкостью взбирались на крутизны Финляндии, с такой же непоколебимой твердостью переносили холод севера, как некогда, в Италии, жар юга, и даже более того: на второй год войны — в феврале 1809 года — они совершили переход, который называют беспримерным в истории: одна часть войска, под командованием князя Багратиона, перешла из Або по льду на Аландские острова и завладела ими, а другая часть, под командой генерала Барклая де Толли, перешла из Вазы на Шведский берег, в Умео. Последний переход был особенно примечателен: он проходил по льдам Ботнического залива, под 64° северной широты и при 30° мороза!

Этот смелый переход решил судьбу войны. Шведы увидели Русских уже за границами Финляндии — в самой Швеции. Испуганные такими быстрыми успехами неприятеля и приведенные в отчаяние упорством своего короля, они решили действовать против его приказов, и граф Кронштедт, охранявший со своим войском город Умео, объявил Барклаю де Толли, что весь Шведский народ желает мира и больше не намерен проливать бесполезно свою кровь. Вслед за этим объявлением последовала сдача Умео. Вы, конечно, удивитесь смелости графа Кронштедта и вообще всех Шведов, поступивших таким образом по отношению к своему королю. Но в это время в Швеции происходили большие беспорядки; король поссорился уже и с Англичанами за то, что они вместо обещанной помощи начали также склонять его к миру с Россией. Он приказал арестовать все их корабли, находившиеся в Шведских гаванях. Эта ссора с новым сильным неприятелем показала Шведам всю опасность, какой подвергались они, будучи под властью государя, равнодушно распоряжавшегося их судьбой. Доведенные до крайности, они решили освободиться из-под его власти, и 15 марта 1809 года король Густав Адольф уже больше не царствовал: опечаленный неудачами разного рода, он, по-видимому, без сожаления сложил с себя корону, уступил престол своему дяде, герцогу Зюдерманландскому⁵²⁵, и вскоре выехал из Швеции, поселился в Швейцарии, где жил под именем полковника Густавсона.

Между тем первым делом нового короля, вступившего на престол под именем Карла XIII, было заключение мира с Россией: Швеция, изнуренная трудной и бесполезной войной, очень нуждалась в нем. Переговоры происходили в одном из городов Финляндии — Фридрихсгаме. 5 сентября 1809 года они были окончены, и мир был заключен. По этому миру Россия получала Аландские острова и всю Финляндию до реки Торнео и до границ с Норвегией.

Вот каким образом Русские приобрели прекрасную Финляндию. Это приобретение было очень важным, можно сказать, даже необходимым для безопасности Петербурга. Не один раз он подвергался нападениям в те времена, когда только небольшое пространство отделяло его от Шведских владений; теперь же это пространство увеличилось до 3000 квадратных миль. На нем были высокие горы и скалы, во многих местах неприступные и везде трудные для нападения. Оно было заселено народом, в высочайшей степени честным, добрым, искренно преданным нашим государям, которые положили прочное основание этой преданности тем, что оставили Финляндию с теми же самыми правами и законами, какие были у нее в те времена, когда она принадлежала Швеции. Политическая жизнь ее осталась все та же; изменилось только имя ее владетеля, и изменилось с большими для нее выгодами: сильное могущество Русских императоров прочно защищало ее от волнений и бурь, какие были ее уделом во времена тревожного правления Шведских королей, всегда старавшихся вредить России через Финляндию.

Новые успехи русских в военных и гражданских делах от 1810 до 1812 года

Почти в то самое время, когда Русские на севере приобрели новые владения, на юге им покорилась новая страна — Грузия. Она была присоединена к России добровольно, по просьбе ее собственных царей, обращенной еще к покойному императору Павлу Петровичу. Император Александр предложил большие выгоды членам царского Грузинского дома и каждому из них назначил значительную пенсию. Они были довольны и, оставив Грузию, переехали на жительство в Москву и Петербург.

Усиление могущества России в результате такого легкого приобретения целой области, занимающей 4000 квадратных миль и имеющей около 2 000 000 жителей, а также новое положение этой области, прежде очень слабой, а теперь сильной и защищенной покровительством Русского императора, — все это не могло понравиться ее соседям — Персам. Они лишились многих своих выгод, которые раньше имели в Грузии, и боялись усилившегося влияния Русских. Чтобы исправить это, они неблагоразумно решили начать войну с Россией. В 1804 году они ее развязали и постоянно продолжали до 1812 года. Можно было предвидеть, чем кончится война Персиян, не имевших навыков в военном деле, с Русскими, имевшими одну из лучших армий. По условиям мира, заключенного в 1812 году в Гулистане, Персия должна была уступить России все свои земли, лежащие на западном берегу Каспийского моря до реки Аррас.

Впрочем, война с Персией во все времена не считалась у Русских важным делом: и на этот раз о ней мало говорили и гораздо больше занимались войной, начавшейся с Турцией спустя два года после Персидской и продолжавшейся также до 1812 года.

Моим читателям уже известно, как она началась. Наполеон, развязавший ее по политическим соображениям, думал, что все разногласия между Россией и Турцией закончатся вместе с Тильзитским миром. Но его ожидания не оправдались, и предпринятое им посредничество было неудачно: Турки, много теряя в своих торговых делах в результате разрыва с Англией, спешили примириться с ней, а это примирение неизбежно влекло за собой войну с Россией. Итак, она снова началась, и фельдмаршал князь Прозоровский во второй раз вступил в Молдавию и Валахию и вскоре перешел за Дунай. В 1809 году он скончался после кратковременной болезни, и на его место заступил князь Багратион. Под командованием этого храброго полководца Русские в том же 1809 году взяли крепость Измаил, а в следующем, 1810 году, при новом главнокомандующем, занявшем место князя Багратиона, — Каменском, взяли важную для них крепость Силистрию. При Каменском Русские одержали также знаменитые победы над Турками при Базарджике, Разграде и при реке Янтре.

Успехи Русских приводили Турцию тем в большее уныние, что при Константинопольском дворе в это время происходили истинно ужасные события. В конце 1807 года султан Селим III был свергнут с престола янычарами, которые ненавидели его за то, что он хотел ввести у них европейские порядки. На его место заступил двоюродный брат Мустафа. Не прошло и года, как новое возмущение свергло и Мустафу, а на престол возвели его брата Махмуда. При Махмуде также начались беспокойства, и дерзкие янычары снова уже хотели сделать султаном Мустафу, но Махмуд был тверд и умел избавиться от беды, по-видимому, неминуемой: он велел убить Мустафу и с того времени как единственный потомок царского поколения стал обладателем престола, а через двадцать лет сумел, наконец, уничтожить войско, причинявшее во все времена столько бедствий его народу.

При таком несчастливом положении дел Турки, в любом случае, не могли бы с успехом вести войну. Русские войска и на суше, и на море всегда одерживали над ними победы. Кроме армии, находившейся под командованием фельдмаршалов, о которых мы уже говорили, адмирал Сенявин также прославил свое имя в водах, омывающих южные берега Турции. До заключения Тильзитского мира он сражался не только с Турками, но и с Французами. Он защищал от них Ионические острова и восточные берега Адриатического моря и везде становился победителем до тех пор, пока мир, заключенный с Францией, полностью не изменил положение нашего флота в Средиземном море. Англичане сделались врагами Русских, и их корабли, которых было около берегов Турции гораздо больше, чем Русских, использовали все средства, чтобы навредить нам, и довели храброго Сенявина до того, что он должен был сдаться им и капитулировать. Но эта сдача не считалась эпизодом Турецкой войны: Русский флот имел дело с Англичанами уже тогда, когда, узнав о Тильзитском мире, прекратил военные действия с Турками и, оставив их берега, возвращался в Отечество. Следовательно, неуспех Сенявина не мог порадовать Константинопольских жителей. Они были погружены в уныние и от побед Русских войск на суше, и от неудачного управления их государством. Султан Махмуд несколько ободрил их. Он вступил на престол в то самое время, когда победы Каменского наводили такой страх на Турок, что они уже начинали думать о мире. Отважный и твердый Махмуд решил продолжать войну. Для большего ее успеха он сменил старого визиря Юсуфа-Пашу и на его место послал к Шумле, где стояли тогда Русские, молодого и храброго Ахмеда-Агу и с ним 50 000 отборного войска.

В это время и в Русской армии главнокомандующий сменился: место заболевшего Каменского занял Голенищев-Кутузов, имя которого через год стало одним из драгоценнейших для России. Турецкая армия с войском, вновь присланным султаном, была втрое многочисленнее Русской; но знаменитый ученик Суворова оправдал славу своего учителя: Ахмед-Ага был разбит при Рущуке и обратился в бегство. Он едва успел переправиться через Дунай в лодке, забыв о своей армии, которая должна была сдаться Русским. Это было в декабре 1811 года, а в мае 1812 года Россия воспользовалась плодами этой знаменитой победы Кутузова: в Бухаресте был заключен мир, по которому Турция уступила России Бессарабию до реки Прут.

Итак, мы дошли до 1812 года — знаменитейшей эпохи в истории нашего Отечества. Но прежде, чем мы обратимся к блестящим страницам славы России, посмотрим на внутреннее ее устройство, постоянно улучшаемое молодым императором, на удивительные успехи в деле просвещения, которыми так отличалось его царствование.

Мы уже видели, что было сделано в первые годы его славного царствования. Последующие нововведения были прекрасным продолжением начатого. Одним из основных занятий государя было, как и прежде, просвещение его подданных. В этом важном государственном деле царская забота давала каждый год новые, драгоценные плоды. Вы уже знаете, какие блестящие изменения в системе образования России произошли с учреждением министерства народного просвещения. В 1804 году стараниями министерства в Санкт-Петербурге был открыт Педагогический Институт, то есть такое учебное заведение, где молодые люди готовились стать преподавателями и наставниками юношества.

Санкт-Петербургский Педагогический институт — первое по тем временам учебное заведение — был образован из существовавшей прежде Учительской гимназии. Он должен был стать со временем отделением Петербургского университета; поэтому и деятельность его строилась на университетских принципах. Его воспитанники пользовались всеми правами университетских студентов с той только разницей, что, по причине того, что институт был образован Правительством, они должны были прослужить определенное количество лет преподавателями по той части, к которой и готовились в институте.

Судьбой им было уготовано счастье сеять просвещение по всем частям нашего обширного Отечества: окончив курс, они должны были занять места учителей в наших близких и дальних губерниях.

В 1807 году состоялся выпуск первых ста воспитанников Педагогического института, и император Александр, подражая во всем Своей Августейшей Бабке, за двадцать два года перед тем посетившей Учительскую гимназию, присутствовал при торжественном акте выпуска первого курса Педагогического института. Три часа слушал он со своей неподражаемой снисходительностью лекции, читавшиеся по разным предметам студентами, кончившими курс. Участие, какое он принимал в судьбе будущих наставников, было неудивительно: он видел в них людей, которым судьбой было назначено исполнять его любимые планы, осуществлять его благородные желания. Этим людям предстояло заниматься образованием его народа, и Александр желал поднять их престиж еще выше: двенадцать лучших из них были отправлены в чужие края для дальнейшего образования.

Так, Педагогический институт, неизменно пользуясь особенным благоволением государя, продолжал свое существование до 1819 года, когда был учрежден Санкт-Петербургский университет, в состав которого вошел и Педагогический институт.

Вернемся к 1811 году, когда произошло событие, не менее любопытное: в 1811 году в Царском Селе был основан императорский Лицей*. Хочу обратить ваше внимание, милые читатели, на то, что в этом новом учебном заведении получил образование наш незабвенный поэт Пушкин. Он был одним из первых воспитанников, поступивших туда; он был свидетелем того живейшего участия, какое Александр и все члены его августейшего семейства принимали в основании заведения, предназначавшегося для обучения знатных от рождения юношей. Само местоположение, избранное для учреждения лицея, уже доказывало величайшее благоволение государя к молодым воспитанникам: там, где знаменитая царица отдыхала от своих царственных трудов, там, где сам он учился у нее высокой науке управления государством, где прошли лучшие дни его светлого детства и первой юности, где и в настоящее время любил он уединяться от шумных забот и беспрерывной деятельности, — там он желал обучать цвет российского дворянства, растить лучших представителей своего народа. Это желание, так хорошо раскрывающее высокую душу Александра, с самого начала было обречено на успех: первый выпуск воспитанников был блистательный по их дарованиям, стал незабываемым вследствие появления среди них поэта — гениального представителя нашей словесности. Следует почтить память учреждения Лицея и память этого гения, так рано покинувшего нас, и вспомнить одно из его последних стихотворений, написанное на день Лицея («Лицейская годовщина. 1836 год»). Фрагмент стихотворения кстати может заключить настоящий рассказ.

Отечественная война 1812 год

Угас Наполеон!.. Как невероятны показались бы эти слова, если бы кто-то произнес их до 1812 года! Европе, оглушенной громом его побед, покоренной его власти, казалось, что его бессмертие было связано с тем величайшим могуществом, которого достиг в это время Наполеон. Но прежде чем вы, милые читатели, прочитаете о чудном низведении этого необыкновенного земного величия, вы должны понять, как высоко он был вознесен.

Тильзитский мир можно назвать началом блистательнейшей эпохи Наполеона: он разрушил союз России с Англией и тем самым уничтожил последнюю возможность, способную противостоять всесокрушающей силе покорителя Европы; Россия объединилась с Францией, и у Англичан не осталось больше никакой надежды. Их торговля, за счет которой они и жили, стала подвергаться величайшей опасности, так как по условиям Тильзитского мира все Европейские гавани закрылись для Английских кораблей. Напрасно старался Лондонский кабинет тайно настраивать государства на разрыв с Францией: все боялись ее могущества, еще более усилившегося в результате союза с Россией. Только одна Португалия, которая в торговых делах была в полной зависимости от Англичан, покорилась их желанию и необдуманно решила противиться Наполеону: ее гавани открылись для Английских кораблей.

Как только известие об этом было получено во Франции, судьбу Португалии можно было считать решенной, потому что Французские войска тотчас отправились туда. Ничто не досталось Наполеону так легко, как завоевание Португалии. Прежде чем его армия достигла Лиссабона, королевская фамилия по какому-то непонятному чувству безнадежности или нежелания защищать с оружием в руках свои права, оставила столицу и отправилась в свои Американские владения. После такого поступка правителей государства народ не мог противиться, и Французские войска, не сделав ни одного выстрела, вступили в Лиссабон, а Французский император без всяких предварительных переговоров с Португальским двором, торжественно объявил Европе, что «дом Браганцский перестал царствовать». В его намерения входил раздел Португалии и присоединение большей части ее областей к Франции. На это нужно было иметь согласие Испанского короля — соседа и близкого родственника Португальской королевской фамилии.

На троне Испании был тогда слабый Карл IV. Его согласие нетрудно было получить: министр, управлявший им, — Годой, известный под именем князя Мира, был давно в распоряжении Франции. Но Наполеону уже было мало одной Португалии: ему хотелось завладеть и Испанией, и, к несчастью, это ему сначала удалось сделать.

Годой из соображений собственной выгоды расстроил согласие в королевском семействе: внушил слабому королю, что наследник престола — принц Фердинанд Австрийский — участвует в заговоре против него. Раздраженный отец приказал судить принца, совершенно невиновного. Народ вступился за Фердинанда, заключил в темницу хитрого министра, и испуганный король, потеряв в нем своего руководителя, отказался от трона и отдал его Фердинанду.

Но Наполеон не нуждался в восстановлении согласия в королевском семействе, и Французские войска поспешили нарушить его. Они вошли в Мадрид, и в тот же день Карл IV объявил, что его отречение от престола было вынужденное и что он опять возлагает на себя корону.

Такое объявление, конечно, было делом рук Наполеона. Все убедились в этом тогда же, потому что король торжественно просил свидания у Французского императора для обсуждения расстроенного состояния своего государства.

Наполеон будто ожидал этого повода, столь удобного для того, чтобы начать распоряжаться делами Испании по своей воле, и поспешил на место свидания, назначенного в Байонне. Могущественный посредник пригласил туда и принца Фердинанда. И каковы же были результаты этих торжественных переговоров? Фердинанд с сыновней покорностью возвратил корону отцу, возложенную на него, а Карл IV все права на нее уступил Наполеону! Непонятно, как мог человек, желающий сделать свое имя великим и бессмертным, поступать так несогласно со всем, что дает истинное бессмертие и что носит отпечаток истинного величия! Мало того, что Наполеон принудил слабого короля к такой унизительной для королевской чести уступчивости; он созвал еще юнту⁵²⁶, или собрание из 150 знатнейших Испанцев, и предложил им выбрать в короли одного из своих братьев. Пораженные уступчивостью своего короля, Испанцы, будто в каком-то оцепенении, повиновались и выбрали Иосифа, уже бывшего в то время Неаполитанским королем. Но это перемещение с одного трона на другой не заставило его задуматься о том, кто так неразборчиво раздает эти троны. Иосиф приехал в Мадрид, а на его место в Неаполе заступил зять* Наполеона, Мюрат.

Но завоевание Испании и Португалии, казавшееся сначала столь легким для Наполеона, превратилось вскоре в труднейшее дело, которое когда-либо ему доставалось. Не больше месяца народ с какой-то бесчувственностью покорялся повелению своего монарха, отдавшегося во власть Наполеона. Это затишье, или, лучше сказать, эта тишина перед бурей продолжалась и тогда, когда Испанцы уже знали, что принц Фердинанд после Байоннских совещаний был увезен пленником во Францию. Все переживали за него, называли его царственным мучеником, но ропот еще не был слышен слишком ясно, все как будто ждали случая, который вскоре представился: разнесся слух, что Французы хотят похитить и увезти во Францию и последнего инфанта⁵²⁷ — малолетнего принца Франциска, уехавшего в Бразилию с Португальским двором. Появление этого слуха, казалось, было сигналом к восстанию всего Испанского народа. 2 мая 1808 года он разнесся по стране, и с этого дня началась жестокая, ужасная борьба Испанцев с притеснителями их Отечества. В первый раз они воскликнули в этот день: «Да здравствует Фердинанд VII! Смерть Французам!» И с этого дня началось поражение Французов в Испании! Все сословия народа, не исключая монахов и женщин, вооружались и явно, тайно, кинжалами, ядом, одним словом, всеми возможными средствами убивали Французов и, конечно, гибли сами. Но такая смерть не пугала Испанцев; они искали ее и считали святым пожертвованием; они были уверены, что за ней их ожидает венец мучеников, умирающих за Веру, Государя и Отечество. Война, которую они вели с того времени, не была похожа на обыкновенную войну: это была война партизанская, то есть война, которая велась малыми отрядами, без регулярных войск, без сражений по всем правилам, или лучше сказать, это была война Отечественная, народная, где сражались беспрестанно, где бились чем ни попадя, где все военные трудности переносились с железным терпением.

Эти воины, бесстрашные, неумолимые, вступившие в ряды сражающихся из всех званий, состояний, даже часто обоего пола, назывались герильясами*. Их отряды, ничтожные в глазах Наполеона, были первые, поколебавшие его исполинское могущество. Несмотря на все усилия Французских войск, рассеянных по Испании, невозможно было истребить этих жестоких мстителей за королевскую славу и народную честь. Французы губили их безжалостно, но на месте этих погибших появлялись новые мстители, которые над телами погибших отцов и братьев, матерей и сестер клялись в новой ненависти к Французам и исполняли свои клятвы. Одним словом, у Французов не было спокойного убежища во всей Испании: везде их ждала смерть в самых ужасных формах, изобретенных оскорбленным народом. Однако Французы все еще держались в Испании, все еще владели Мадридом, все еще называли Испанию страной, покоренной ими, а Иосифа называли Испанским королем. Трудно было удерживать свои позиции, тем более, что и Португальцы последовали примеру Испанцев и помимо того, они находились под защитой Англичан, приславших на помощь к ним свое войско.

Воины Наполеона в первый раз познали горечь неудач, а их счастливый полководец впервые не знал, как усмирить врагов. Но его устрашали не одни Испанцы и Португальцы, которых он все еще не считал серьезными врагами: его беспокоили военные приготовления в Австрии, продолжавшиеся в течение всего 1808 года. Кроме многочисленной армии, Австрийский император, решившийся искоренить память об унижении достоинства своей империи во время последней борьбы с Наполеоном, созвал земское ополчение⁵²⁸. Каждый его воин стремился исполнить желание государя, а этих воинов было около 350 000 человек.

Такое множество людей, решившихся на отчаянную битву, не могло не внушить беспокойства тому, кому угрожало их нападение. Император Французов больше всего боялся, чтобы и Россия не объединилась с Австрией, выбиравшей удобное время, чтобы отомстить за оскорбления, нанесенные ей. И для этого ему нужно было увидеться с императором Александром, нужно было удостовериться в его мирном расположении, и он пригласил государя на конгресс⁵²⁹ в Саксонский город Эрфурт.

Александр, великодушный, благородный, свято соблюдавший условия договоров, заключаемых им, объявил Наполеону, что условия Тильзитского мира будут полностью выполняться, пока Французы тоже будут их выполнять.

Успокоенный такой постановкой вопроса, Наполеон вернулся из Эрфурта в Париж с новыми замыслами о подчинении себе Испанцев и Австрийцев. Франция должна была набрать для него свежее войско, Рейнский союз — выставить стотысячную армию. Счастье не покидало избалованного любимца: желания Наполеона были исполнены. Испанцы горестно почувствовали, что численность Французских войск увеличилась в их Отечестве, однако благородные защитники все еще продолжали свое сопротивление, хотя их число с каждым днем значительно сокращалось. Что же касается Австрийцев, то напрасными были их продолжительные и дорогостоящие приготовления: их война, начавшаяся с Французами в апреле 1809 года, несмотря на многочисленную армию Австрийцев, шла неудачно и закончилась в октябре того же года Венским миром, который был так же невыгоден, как и прежние: по его тяжелым условиям, Австрия теряла три с половиной миллиона жителей. К Баварии отошли Зальцбург, Инфиртель, Браунау и Гаусрук; части Каринтии, Карниолии, Далмации и Кроации составили новые Иллирийские провинции, отданные Франции и распространившие владения этого исполинского государства до границ Турции; Восточная Галиция и ее полтора миллиона жителей были присоединены к Варшавскому герцогству.

Присоединение Галиции и вследствие этого увеличение Варшавского герцогства нарушило условия Тильзитского мира, по которому запрещалось расширение территории этого герцогства как области соседней с Россией и враждебной ей в то время. Это было первой искрой разногласий между Русским и Французским кабинетами, и это прояснило императору Александру тайные замыслы Наполеона. Государь тогда же через Французского посланника Коленкура просил передать императору, что он первым не нарушит условий мирного соглашения, но будет отражать малейшее нападение. Коленкур старался уверить государя в дружелюбном и миролюбивом расположении Наполеона, тем не менее подозрение с того времени осталось в душе Александра, а действия императора Французов подтверждали их больше и больше.

Вскоре новое обстоятельство усилило неудовольствие дворов друг другом. Наполеон, усиливая с каждым годом свое величие, решил придать ему еще больше блеска и навсегда утвердить его, а для этого вступить в супружество с принцессой одного из знаменитых дворов Европы.

Но у него уже давно была супруга, и супруга коронованная им, — императрица Жозефина. Благородная и великодушная, она нежно любила Наполеона и поэтому не отказалась от его предложения, пожертвовать своим счастьем во благо Франции, для чего, по словам императора, был нужен наследник его имени. Жозефина согласилась развестись с супругом, и развод был делом нескольких дней.

Получив разрешение духовенства на вступление в новый брак, Наполеон обратил свои взоры, столь же ненасытные, как и его честолюбие, на знаменитейшие дворы Европы, и Александру было передано желание императора Французов получить руку одной из Великих Княжон, его Августейших сестер. Долго не получая никакого ответа на предложение, которое, по его мнению, могло вызвать только приятные чувства при любом дворе, Наполеон терял терпение и приходил в негодование. Удостоверившись, что ответ не может быть положительным, он поспешил сделать предложение Александрийскому двору.

В Вене, где еще во всем чувствовалось недавнее присутствие могущественного победителя, в Вене, еще так недавно покоренной его неодолимой силой, нельзя было отвечать на предложение императора Французов иначе, как согласием, и дочь Франца I, эрцгерцогиня Мария-Луиза, была принесена в жертву спокойствию Европы. Наполеон, сделавшись ее супругом, гордился уже не только величием своих дел, но и знаменитостью рода, с которым он соединил свой род, долженствовавший начать новое и, по его мнению, первое из царских поколений.

Замыслы, еще более надменные, появились с того времени в его душе. К ненасытному честолюбию, теперь полностью удовлетворенному, прибавилось желание отомстить за оскорбление, нанесенное ему Русским двором, и мысль о всемирной империи начала все сильнее занимать его, особенно с тех пор, как счастье, всегда баловавшее его, даровало ему и сына — наследника, которому он мог передать созданный им величественный трон. В марте 1811 года появился наследник, еще до рождения названный Римским королем, который с первых минут своей жизни был окружен таким блеском, на какой только был способен его восхищенный и могущественный отец. С полной уверенностью в своей счастливой судьбе, которая ранее не казалась ему столь благосклонной, как сейчас, Наполеон решил приступить к исполнению своих честолюбивых замыслов.

Разрыв с Россией должен был стать первым шагом к всемирному владычеству, потому что только Россия представляла собой препятствие для могущественного завоевателя. Но Александр, дорожа спокойствием Европы, столь часто и столь гибельно нарушаемым на протяжении многих лет, не начинал спора, хотя нарушение Тильзитского мира в отношении Варшавского герцогства⁵³⁰ и давало ему повод к этому. Наполеон нашел новый случай сделать вызов великодушному монарху России.

В 1810 году — вскоре после знаменитого бракосочетания императора Французов — к его империи были присоединены новые владения: Голландия, половина Вестфалии⁵³¹, часть Тироля, страна между Северным и Балтийским морями и вольные города Бремен, Гамбург и Любек. В числе земель, беззаконно присвоенных Наполеоном, были и владения герцога Голштейн-Ольденбургского⁵³², состоявшего в ближайшем родстве с императором Александром (ведь великая княжна Екатерина Павловна была замужем за принцем Голштейн-Ольденбургским, а тот, в свое время, был военным губернатором Ярославля, Твери и Нижнего Новгорода). Сначала из уважения к этому родству герцогу был предложен размен его владений на какую-нибудь другую область, принадлежавшую Франции, но когда герцог не дал согласия расстаться с подданными, с которыми его дом был связан в течение десяти веков, Наполеон предложил ему взамен его владений княжество Эрфурт и отправил в Ольденбург Французских комиссаров⁵³³ для опечатывания всех казенных сумм и для формирования внутреннего управления герцогства.

Император Александр, узнав о такой несправедливости от самого своего светлейшего родственника и от Русского посла в Париже, князя Куракина, едва мог поверить им и, считая все происшествие каким-либо недоразумением со стороны комиссаров, приказал князю Куракину удостовериться с большей точностью в случившемся и потребовать объяснения от Французского двора. При этом государь приказал напомнить Наполеону, что владения герцога Голштейн-Ольденбургского были закреплены за ним 12 статьей Тильзитского договора; что Русский император как глава Голштейнского дома является также и наследником герцога и что, следовательно, в случае нанесения оскорбления герцогу он вынужден будет защищать его и свои собственные права.

Что же ответил Наполеон на эти законные требования Русского государя? Странно видеть, к каким невероятным умозаключениям может прийти человек, когда ему нужно оправдать свою несправедливость! Вот любопытный в этом отношении ответ Французского министра иностранных дел князю Куракину: «Конечно, Эрфурт по пространству и народонаселению не может быть достаточным вознаграждением; но земля плодороднее, нежели в Ольденбурге, жители промышленнее и богаче, доходы одинаковы, а император Наполеон оставляет герцогу прежние его уделы в Ольденбурге. В Эрфурте нет дворца, но, помнится мне, есть большой дом, где герцог может удобно поместиться. Что касается до нарушения 12 статьи Тильзитского мира, то, без сомнения, она служит в пользу герцогу; но в ней также сказано, что, до окончания войны с Англией, Французские войска будут занимать герцогство. Во время заключения Тильзитского мира Ольденбург находился во власти императора Наполеона, который, возвратив свое завоевание герцогу, исполнил договор. Потом возникли новые политические соображения, вследствие которых нужно было присоединить сию область к Франции. Но герцог от того совершенно ничего не теряет: император Наполеон отдачей Эрфурта хочет сделать ему полное вознаграждение и тем явить новое свидетельство дружбы к государю. В происшествиях бывает неотвратимая случайность и надобно покориться ей. Мелкие владения не могут оставаться, когда их существование противно политике и выгодам больших держав, которые, подобно быстрым потокам, поглощают все, что встречают в своем течении. Вот правила императора Наполеона, и он не может отказаться от меры, единожды им принятой, тем более, что декретом⁵³⁴ Сената, присоединившим Ольденбург к Франции, почитает себя совершенно связанным».

Такая настойчивая защита дела, в полной мере несправедливого, явно доказывала желание Наполеона нарушить согласие, препятствовавшее его намерениям, тем более что и на второе предложение Русского двора Наполеону подписать акт, в котором он обещал бы никогда не стремиться к восстановлению Польского королевства, император Французов отвечал, что хотя восстановление Польши и не входит в его политические предначертания, однако подписание подобного акта было бы несовместимо с его достоинством. К этому надо добавить, что в то же время по всей Франции и во всех подвластных ей и союзных с ней областях пополнялись армии, учреждались вновь целые полки, запасались оружие и военные снаряды, одним словом, велась подготовка к войне. Здесь вашему вниманию предлагаются точные данные о всех военных силах Наполеона во время его величайшего могущества, а также о той огромной части их, которую он под названием Великой армии предназначал для замышляемого им покорения России.

В феврале 1811 года действующих Французских войск в соответствии со списками было:

В Испании 305 245 человек.

В Италии 47 846 человек.

В Илларии и на Ионических островах 16 685 человек.

В Голландии 22 823 человек.

В Германии 47 250 человек.

Во Франции 198 610 человек.

Гвардии 37 302 человек.

Итого 675 761 человек.

С февраля 1811 года началось формирование этих войск, и к половине октября того же года оно было уже окончено, Французская армия состояла уже из 850 000 человек. Кроме того, Наполеон имел 337 000 человек вспомогательного войска из всех подвластных ему королевств. И из этого исполинского войска, численность которого доходила до 1 187 000 человек, император Французов в начале 1812 года создал так называемую Великую армию. Она состояла из 610 000 строевых, а с чиновниками и вообще со всеми людьми, относящимися к армии и имеющими название нестроевых, до 700 000 человек.

В этом огромном ополчении принимали участие следующие народы: Французы, Итальянцы, Швейцарцы, Нидерландцы, Австрийцы, Венгры, Баварцы, Вюртембергцы, Саксонцы, Вестфальцы, другие разные народы Рейнского союза, Пруссаки, Поляки, Иллирийцы, Португальцы и пленные Испанцы.

Все Русское войско, уже укрепленное к марту 1812 года, состояло из 590 973 человек, но из их числа только 218 000 могли быть направлены против неприятеля; остальные должны были охранять границы наших огромных пространств и, кроме того, участвовать в войне с Турками, в то время еще не оконченной.

Наполеон использовал все свое влияние на то, чтобы она и не была окончена: Французские курьеры⁵³⁵ беспрерывно ездили от него в Константинополь с наставлениями Французскому посланнику. Но все усилия были напрасны: Турки под влиянием побед Кутузова пришли к необходимости заключения мира с Россией и заключили его в то самое время, когда Наполеон больше всего старался настроить их против Русских.

Мало успехов имели также и его старания в отношении Шведов. После многих тревог и волнений Швеция в это время только что достигла спокойствия, которое не хотела нарушать: на троне Густава-Адольфа был по-прежнему его дядя Карл XIII, но наследником этого короля, не имевшего детей, был избран, по желанию народа и, конечно, под влиянием императора Французов, Французский маршал Бернадот, принц Понтекорво. Однако, способствуя избранию своего маршала в Шведские кронпринцы, Наполеон ошибся в расчетах. Бернадот, став наследником престола знаменитого Густава Вазы и приняв лютеранское вероисповедание, будто превратился в настоящего Шведа. Благородное сердце говорило ему, что теперь вся его жизнь должна быть посвящена Швеции, и никакие убеждения Наполеона не могли заставить его ни на минуту забыть о ее выгодах. Уверенный, что эти выгоды заключались не в войне с Россией, а, напротив, в теснейшем союзе с ней, наследный Шведский принц отверг все лестные обещания, даваемые ему Наполеоном за помощь Шведов в войне против России, и сам предложил эту помощь Русскому императору.

Такой возвышенный образ мыслей был оценен по достоинству Александром, и искренние дружеские отношения соединили его с того времени со Шведским наследником. В самом деле, это был единственный принц, осмелившийся открыто встать на сторону Александра, оставленного в то время всеми державами. Без сомнения, многие из них были на его стороне и тайно желали успеха ему, а не Наполеону; но в действительности все они были его врагами, все шли на него под предводительством Наполеона.

Удивительную картину представляла собой Европа в то время, когда намерения Франции против России уже были всем известны, но война еще не была объявлена, когда все войска Наполеона уже были на пути к России, а в России готовились встретить неприятеля. С виду все было тихо, все было погружено в какое-то таинственное ожидание, которое походило на тишину — предвестницу бури. И во время этой грозной тишины посланники обоих государств вели, как обычно, переговоры, даже ездили от одного государя к другому с поручениями, имевшими, скорее, мирный, чем военный, характер.

Это было удивительно для толпы, но понятно каждому, кто хорошо знал Наполеона и Александра: первый — добивавшийся величия всеми средствами, не хотел в глазах Европы предстать несправедливым зачинщиком войны; второй — благочестивый и кроткий, боялся излишней поспешностью преждевременно подвергнуть Европу новому кровопролитию, с которым его совесть могла согласиться только в крайнем случае. Каково же было действительно положение дел, можно судить по тому, что Наполеон не только мечтал, но даже говорил со своими приближенными о завоевании у Англичан Индии с помощью покоренной им России, а император Александр почти в то же время писал своему главнокомандующему: «Прошу вас, не робейте перед затруднениями, полагайтесь на Провидение Божие и Его правосудие. Не унывайте, но укрепите вашу душу великой целью, к которой мы стремимся: избавить человечество от ига, под коим она стонет, и освободить Европу от цепей».

Такова была цель усилий Александра, но, несмотря на весь их возвышенный характер, он считал своим долгом избегать войны, насколько это возможно, и поэтому предложил посланнику, в последний раз приезжавшему к нему от императора Французов, самые легкие условия для сохранения мира. Соглашаясь даже на передачу герцогу Ольденбургскому других владений в Германии, Русский император настаивал только на выводе Французских войск из Пруссии и из Варшавского герцогства.

Наполеон называл эту настойчивость, имевшую целью сохранение спокойствия и безопасности Пруссии и России, оскорбительной для своего достоинства и для независимости Прусского короля и под этим ничтожным и несправедливым предлогом решил вторгнуться в Россию, даже не объявив ей надлежащим образом войны. Отдав приказание своей армии, стоявшей уже на Висле, идти ускоренным маршем к Русским границам и перейти пограничную реку Неман близ Ковно, он в то же время обнародовал следующий приказ: «Солдаты! Вторая война Польская началась. Первая кончилась под Фридландом и Тильзитом. В Тильзите Россия поклялась на вечный союз с Францией и войну с Англией. Ныне нарушает она клятвы свои и не хочет дать никакого объяснения о странном поведении своем, пока орлы Французские не возвратятся за Рейн, предав во власть ее союзников наших. Россия увлекается роком! Судьба ее должна исполниться. Не почитает ли она нас изменившимися? Разве мы уже не воины Аустерлицкие? Россия поставляет нас между бесчестьем и войной. Выбор не будет сомнителен. Пойдем же вперед. Перейдем Неман, внесем войну в Русские пределы. Вторая Польская война, подобно первой, прославит оружие Французское; но мир, который мы заключим, будет прочен и положит конец пятидесятилетнему кичливому влиянию России на дела Европы».

Вместе с Французской армией прочитали этот приказ и Поляки и были восхищены им. Он как будто был сочинен для подстрекательства их к мятежу, и, легкомысленные, они увлеклись лестными обещаниями повелителя Европы и, избавляясь от отеческой власти единоплеменного царя, сами отдали себя во власть жестокого и чуждого им государя-завоевателя. В Польше и в Польских губерниях, присоединенных к России, жители отделились от Русских и готовились встретить Французов для восстановления своего Отечества. Это было еще одной важной потерей для России, или, лучше сказать, это было еще несколько тысяч ее новых врагов. Что же делал царь во время опасностей, угрожавших его престолу? О делах царя, которым так справедливо может гордиться Россия, лучше всего можно судить по его собственным словам, обращенным к народу. Например, вот его первый приказ армиям, отданный 13 июня, на следующий день после вступления Французов в наше Отечество.

«С давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки Французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений, при всем нашем желании сохранить тишину, принуждены мы были ополчиться и собрать войска наши; но и тогда, ласкаясь еще примирением, оставались в пределах нашей империи, не нарушая мира, быв токмо готовыми к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого нами спокойствия. Французский император, нападением на войска наши при Ковно, открыл первым войну. Итак, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь Свидетеля и Защитника правды, Всемогущего Творца небес, поставить силы наши против сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь Славян. Воины! Вы защищаете Веру, Отечество, Свободу. Я с вами. На начинающего Бог!»

Прочитав этот приказ, исполненный такой кротости и такого благочестия, вы теперь представляете, милые читатели, все, что мог совершить и что в самом деле совершил государь, действовавший таким образом. Конечно, сердце, столь великодушное, душа, столь твердо надеющаяся на Бога, средства, столь сильные, какие могла предоставить своему государю могучая Россия, не могли не победить врага, гордившегося только силой собственного гения, надеявшегося только на людей, увлеченных этим гением. Так во все древние и новейшие времена, когда России суждено было бороться с нападавшими на нее врагами, Вера и Благочестие народа и царей спасали ее даже тогда, когда гибель казалась неизбежной. Она лучше других государств в мировой истории оправдала истину священного изречения: «Надеющиеся на Господа не постыдятся!» Но никогда еще эта истина не являлась глазам людей в таком ярком свете, как в 1812 году; никогда положение России не было опаснее, чем сейчас, никогда ее враги не были многочисленнее и искуснее в науке побеждать. Но что значила эта многочисленность и это искусство перед могуществом того, Чью помощь призывали Русские и прежде всего их благочестивый царь! Вы уже видели это в его первом воззвании к войскам. Теперь прочтите, что писал он для всеобщего обнародования, в собственноручном рескрипте к фельдмаршалу, графу Салтыкову, своему глубоко уважаемому воспитателю детства и юности.

«Граф Николай Иванович!

Французские войска вошли в пределы нашей империи. Самое вероломное нападение было возмездием за строгое наблюдение союза. Я, для сохранения мира, истощил все средства, совместимые с достоинством престола и пользой моего народа. Все старания мои были безуспешны. Император Наполеон в уме своем положил твердо — разорить Россию. Предложения самые умеренные остались без ответа. Внезапное нападение открыло явным образом лживость подтверждаемых в недавнем еще времени миролюбивых обещаний. И потому не остается мне иного, как поднять оружие и употребить все врученные мне Провидением способы к отражению силы силой. Я надеюсь на усердие моего народа и храбрость войск моих. Будучи в недрах домов своих угрожаемы, они защитят их со свойственной им твердостью и мужеством. Провидение благословит праведное наше дело. Оборона Отечества, сохранение независимости и чести народной принудили нас препоясаться на брань⁵³⁶. Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем».

В этом втором воззвании опять просматривается целый ряд знаменитых дел Александра. Достопамятные слова: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем», — были началом успеха Русских, были основанием, на котором твердость царя воздвигла величественное здание славы его народа и в то же время погибели могущественнейшего завоевателя. Вполне осознавая важность своего торжественного изречения, Александр во время всего пребывания Французов в своем государстве не склонился ни на какие предложения Наполеона о мире и тем довел гордого зачинщика брани до того крайнего состояния, в котором впоследствии он оказался и которое грозно предвещало его падение.

После этих двух воззваний императора, имевших такое важное влияние на исход Отечественной войны, вам остается узнать, милые читатели, еще о двух воззваниях, и тогда история знаменитого двенадцатого года предстанет перед вами во всей своей ясности, простоте и трогающем душу красноречии. Первое из них было обращено к нашей древней столице Москве, второе — ко всему народу.

«Первопрестольной столице нашей Москве.

Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять наше Отечество. Хотя пылающее мужеством ополченное Российское воинство готово встретить и низложить дерзость его и зломыслие, однако, по отеческому сердолюбию и попечению нашему о всех верных наших подданных, не можем мы оставить без предварения их о сей угрожающей им опасности. Да не возникнет из неосторожности нашей преимущество врагу. Того ради, имея в намерении, для надлежащей обороны, собрать новые внутренние силы, наипервее обращаемся мы к древней столице предков наших, Москве. Она всегда была главой прочих городов Российских, она изливала всегда из недр своих смертоносную на врагов силу; по примеру ее, из всех прочих окрестностей текли к ней, наподобие крови к сердцу, сыны Отечества, для защиты оного. Никогда не настояло в том вящей⁵³⁷ надобности, как ныне. Спасение веры, престола, царства того требует. Итак, да распространится в сердце знаменитого дворянства нашего и во всех прочих сословиях дух той праведной брани, какую благословляет Бог и православная наша Церковь; да составит и ныне сие общее рвение и усердие новые силы, и да умножатся оные, начиная с Москвы, во всей обширной России! Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице, и в других государства нашего местах, для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую мнит он низвергнуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России».

Понимая, какое действие оказывают на Русских слова их царя, вам, милые читатели, нетрудно будет догадаться, каково было значение этих двух манифестов! Именно здесь таилась причина совершения длинного ряда смелых подвигов, великодушных пожертвований, беспредельного самоотвержения. Волшебному влиянию царского слова покорились все сословия, даже все возрасты.

11 июля эти манифесты были обнародованы в Москве. Вместе с тем Московские жители узнали, что государь сам прибудет в их столицу к вечеру того же дня. Надо было видеть, какой переворот в настроении жителей произвели эти два известия! Уже прошло четыре недели с тех пор, как Наполеон и его многочисленное разноплеменное воинство были в России, и все это время, казавшееся столь продолжительным для Русских, не только не было одержано ни одной победы над неприятелем, но главнокомандующие Русских армий, Барклай де Толли и князь Багратион, даже отступали и, как будто всеми силами стараясь избегать сражения с Французами, уступали им города и целые области. Это было нужно для соединения наших армий, уже разделенных Французами; но народ не понимал, для чего нужны такие меры благоразумия и предосторожности, и, необдуманно обвиняя военачальников в робости и недостаточном усердии к защите Отечества, падал духом и жалел, что не ему представляется случай сразиться с врагом за Царя и Родину. Особенно Москвичи были категоричны в таких рассуждениях, потому что они находились ближе других к неприятелю и, как жители столицы, во все времена славившиеся усердием к престолу, считали себя больше других обязанными явиться на защиту священных драгоценностей, хранившихся в их Божьих храмах, в их царских дворцах. И в такое время они получили два манифеста государя и известие о его скором прибытии! Невыразимы были их чувства, пришедшие на смену унынию! Им казалось, что они вышли из душной темницы на свежий, благоуханный воздух. Перед ними открывалось счастье, которое раньше казалось для них несуществующим! Они могли проявить свое усердие к Отечеству, и сам царь призывал их на это святое дело! И в тот же день они надеялись увидеть самого царя — это красное солнце России.

Весь вечер И июля народ толпился на Поклонной горе и около Дорогомиловской заставы, откуда должен был ехать государь. Каждый стремился раньше всех увидеть его; все сговаривались распрячь лошадей в его экипаже и на себе ввезти в столицу отца-государя. Но Александр, кроткий, смиренный больше всех других земных царей, вполне умея оценить любовь своего народа, не любил принимать торжественно пылких излияний, и всегда старался уклониться от почестей, которые все желали ему воздать. Так случилось и на этот раз. Он приказал распустить слух, что остается ночевать на последней станции; народ разошелся по домам, и в 12 часов ночи государь незаметно для всех въехал в столицу.

На другой день император, несмотря на всю свою скромность, уже не мог уклониться от торжественной встречи: с раннего утра Кремлевские площади заполнились народом, следившим за малейшим движением во дворце государя. В 10 часов Александр показался на Красном крыльце. Всегда трудно передать восторг Русских в ту минуту, когда они видят появление своих государей на Красном крыльце. Невозможно описать тот восторг, который был в сердцах всего народа утром 12 июля 1812 года! Звон колоколов — этот священный голос церкви, столь высокочтимый благочестивым народом и его царями, — и громкое, пламенно усердное ура! раздались одновременно в эту торжественную минуту, и вскоре их затмили новые восклицания:

«Веди нас, Отец наш! — кричали верные дети Александра всех званий и возрастов. — Веди нас, Отец наш! Умрем или истребим злодея!» Тронутый этим, государь с минуту обозревал сонмы усердного народа и потом продолжал свое шествие к Успенскому собору, где в тот день был назначен благодарственный молебен по случаю мира с Турками, воспринятого государем в это трудное для России время как особая милость Божья.

День 15 июля был еще более торжественный и сладостный для Русского народа. В Слободской дворец съехалось дворянство и купечество с просьбой к государю принять предлагаемую ими помощь. Эти просьбы были наполнены такой беспредельной преданностью Престолу и Отечеству, что император не мог без слез благодарить своих верных подданных. Прерывающимся голосом он сказал им: «Иного я не ожидал и не мог от вас ожидать: вы оправдали мое о вас мнение».

Но еще более лестным было для московских дворянства и купечества следующее письмо государя к графу Салтыкову: «Приезд мой в Москву имел настоящую пользу. В Смоленске дворянство предложило мне на вооружение 20 000 человек, к чему уже тотчас приступлено. В Москве — одна сия губерния дает мне десятого с каждого имения, что составит до 80 000 человек, кроме поступающих охотно из мещан и разночинцев⁵⁴¹. Денег дворяне жертвуют до трех миллионов; купечество же — слишком до десяти. Одним словом, нельзя не быть тронутым до слез, видя дух, оживляющий всех, и усердие и готовность каждого содействовать общей пользе».

Если бы Наполеон — этот великий завоеватель, этот непобедимый воин своего века — мог иметь представление о силе веры и благочестия, о могуществе любви, основанной на них и соединяющей государя с его народом, как далек был бы он от мысли о покорении России! Какое различие между несметными полками, соединенными его гением, и войском, не столь многочисленным, но собравшимся во имя Божие! Даже вновь набранные отряды ополчений — это войско, образованное из простых крестьян, — даже и они, влекомые пламенным чувством своей преданности Государю и Отечеству, отличались удивительной неустрашимостью!

Не менее удивительна была и быстрота, с которой эти отряды образовались: Московское ополчение еще в августе присоединилось к главной армии. Смоленское и Калужское ополчения были готовы к сражению почти в то же время. Санкт-Петербургское и Новгородское ополчения, лучше всех сформированные, в начале сентября явились на подкрепление корпуса графа Витгенштейна, охранявшего от неприятеля дорогу к северной столице. Одним словом, за два месяца была образована новая армия в 130 000 человек. Конечно, не все ее воины могли приносить такую же пользу, как старые солдаты действующей армии, но каждый из них мог быть в резерве⁵⁴², то есть в таком отделении войска, из которого поступало пополнение взамен убитых и раненых в полках.

Но вернемся к действиям Русских армий. Мы оставили их отступающими от неприятеля для соединения разрозненных сил. Несмотря на все старания Французов помешать этому соединению, оно произошло 22 июля у Смоленска, и здесь-то состоялось первое кровопролитное сражении Русских с Французами — сражение, продолжавшееся два дня, а именно 4 и 5 августа. Здесь отличились генералы Коновницын, Ермолов и Раевский. Но, несмотря на всю свою храбрость, Русские должны были уступить Французам Смоленск, или, лучше сказать, его горящие развалины, чтобы защитить от врагов дорогу, по которой еще оставалось сообщение с нашими хлеборобными губерниями. Они отступили к Вязьме.

Как ни кровопролитна была битва у Смоленска, но все-таки ее нельзя было назвать генеральной, которую ждало все войско и весь народ. Воины, горя нетерпением сразиться, уже начинали роптать, и главнокомандующий Барклай де Толли решил удовлетворить его. Но прежде, чем было выбрано для сражения наиболее удобное место, к армии приехал новый начальник — князь Кутузов.

Князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов был тем самым главнокомандующим Русской армией в Турции, который сумел своим искусством и храбростью заставить Турок заключить столь необходимый для России мир, несмотря на все старания Французского императора помешать этому. Отличаясь с молодых лет и военными, и дипломатическими достоинствами, он не один раз бывал уже и командующим армией, и посланником при иностранных дворах и везде с полным успехом и истинной славой выполнял возложенные на него поручения. Императрица Екатерина II и императоры Павел и Александр всегда оказывали ему равное расположение. Вернувшись после заключения славного Турецкого мира в Петербург, он был принят жителями столицы с восхищением, тем более, что тогда уже общее уныние было повсеместно. Взоры всех с надеждой обратились на новые лавры, так недавно украсившие генерала — знаменитого сподвижника Суворова, и как только ополчения нескольких губерний были готовы явиться к армии, обе столицы единодушно назвали его главнокомандующим этим новым войском, предназначенным для защиты Отечества.

Император, ожидая больших успехов в действиях армии вследствие того восторга, с каким принят был Кутузов, и имея сам истинное представление о его высоких достоинствах, поручил ему командование над всеми своими армиями, и вот тогда-то Кутузов прибыл к ним, спустя несколько дней после сражения у Смоленска.

Одобряя в полной мере намерения Барклая де Толли дать, наконец, генеральное сражение, Кутузов сам выбрал для этого место при селе Бородине. Этот выбор обессмертил до тех пор никому не известное село: при Бородине 26 августа произошло одно из знаменитейших сражений, какие когда-либо описывались в военной истории народов: 132 000 Русских в смертельной схватке сражались здесь со 135 000 лучших воинов Наполеона, которыми он сам предводительствовал. Несмотря на превосходство сил неприятеля и на славу его предводителя, Русские сражались так отчаянно, что на протяжении целого дня, во время которого не прерывался гром 2000 орудий, не уступили Французам ни одной пяди земли! Французы не только не продвинулись вперед, но даже отступили несколько назад. Убитых и раненых генералов и других офицеров высших чинов при Бородине было так много, что это сражение названо Французами битвой генералов.

Ни с чем нельзя сравнить радости, какая была во всех местах России при получении известия об этой победе; она казалась всем предвестницей многих других побед, столь же знаменитых, и даже предвестницей изгнания Французов из Отечества. Но сколь же велика была горесть всех, когда через несколько дней они узнали, что Москва — эта драгоценная святыня Русских, этот заветный храм их величия, славы и счастья — была оставлена войском, до тех пор стремившимся защищать ее всей своей кровью, она, беззащитная, была оставлена во власть неприятеля!

Но обстоятельства так сложились, что была необходима великая жертва. Местоположение Москвы и ее окрестностей было невыгодным для большого сражения, да и решиться на него благоразумие запрещало, потому что после Бородинской битвы Русское войско уменьшилось почти до 52 000 человек, а Французская армия все еще имела более 100 000 человек. Итак, надо было решить: или наверняка потерять все войско и потом столицу, или потерять столицу, но сохранить войско, с которым можно было надеяться возвратить ее. Мудрый и дальновидный военачальник недолго колебался в выборе и с тяжелым сердцем, объявив на совете собранных им первых генералов армий, что потеря столицы не есть еще потеря Отечества, приказал войску отступать.

Всю ночь перед отступлением князь Кутузов провел в глубокой горести и, по свидетельству одного из самых приближенных и любимых им офицеров, несколько раз плакал. Все генералы, офицеры и вообще все войско разделяло со своим командующим эту священную печаль, и Русский лагерь в эту последнюю ночь, проведенную им перед оставлением Москвы, представлял собой самую унылую картину.

Печальное утро настало. Это было 2 сентября. С рассветом наши войска через Дорогомиловскую заставу вошли в город и, пройдя его, вышли у Коломенской заставы. Между тем жителям за несколько недель до того было объявлено об опасности вторжения неприятеля в столицу и были предоставлены все средства для выезда со всем своим имуществом. Правительство также эвакуировало в Казань все присутственные учреждения, кроме Сената, все учебные заведения, все казенное имущество. Здесь главным действующим лицом и, так сказать, душой города, в это горестное время перед его сдачей был генерал-губернатор, граф Ростопчин.

Нельзя было найти человека более способного для утешения бедных Московских жителей, каким был этот доблестный, истинно Русский вельможа! Он исполнял не только свой долг и помогал Москвичам в трудных и печальных обстоятельствах, но, насколько это было возможно, одобрял и поддерживал их. Во все времена опасности для Москвы, то есть с тех пор, как войско Наполеона вступило в Россию и направило путь свой к Москве, он постоянно распространял среди простого народа небольшие печатные объявления, в которых разговаривал с ним как равный с равным, на всем понятном языке и в то же время так остроумно и забавно, что каждый читатель этого объявления невольно веселился и с бодростью повторял заветное слово каждого Русского: «Умрем за батюшку-царя и за Русь Православную».

Чтобы дать вам представление, милые читатели, об этих воззваниях графа Ростопчина к Московским жителям, мы предлагаем вашему вниманию одно из самых трогательных объявлений, изданных за несколько дней до оставления Москвы, когда еще вопрос о ее сдаче неприятелю не был решен и все войско, и все жители, напротив, готовились умереть на ее стенах.

«Братцы! Сила наша многочисленна и готова положить живот⁵⁴³, защищая Отечество, и не впустить злодея в Москву. Но должно пособить и нам свое дело сделать: грех тяжкий своих выдавать: Москва — наша мать. Она нас поила и обогатила. Я вас призываю именем Божьей Матери на защиту храмов Господних, Москвы, земли Русской. Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие, возьмите только на три дня хлеба, идите с крестом, возьмите хоругви из церквей и с сим знамением собирайтесь на Трех Горах: я буду с вами; вместе истребим злодея. Слава в вышних — кто не отстанет; вечная память — кто мертвый ляжет; горе на страшном суде — кто отговариваться станет!»

Все жители с воодушевлением приняли это воззвание к битве, все с радостью готовились победить, и вдруг 1 сентября все погрузились в неописуемое уныние: фельдмаршал прислал графу Ростопчину уведомление об оставлении Москвы. Несмотря на всю очевидную невозможность спасти ее, все — от графа до последнего дворянина в опустевших домах столицы — были недовольны, и только одно глубокое преклонение перед прославленными сединами 67-летнего фельдмаршала и беспредельное доверие к нему царя и всей России удерживали ропот войска и народа и внушили им ту безмолвную покорность, с которой 2 сентября войско уныло проходило по Московским улицам, а народ — еще более уныло провожал глазами своих удалявшихся защитников.

Многие жители ушли из города вместе с войском, потому что отъезд все еще продолжался, и, по сведениям графа Ростопчина, число всех остававшихся в Москве Русских ко 2 сентября было не более 10 000 человек.

Прежде, чем все Русские войска успели пройти Москву, Французские отряды уже показались у Дорогомиловской заставы, и наш арьергард⁵⁴⁴, в котором были и все военные обозы⁵⁴⁵, мог бы сильно пострадать от неприятеля на тесных Московских улицах; но ими командовал храбрый генерал Милорадович, и благодаря его твердости и благоразумию дерзость Французов, на которую некоторые из них уже настроились, была предотвращена. Он послал офицера объявить передовым отрядам неприятеля, которыми командовал Неаполитанский король, что если Французы нападут на него в то время, когда он будет проходить через Москву, то он будет защищаться до последней крайности, зажжет город и под его развалинами погребет себя и неприятеля.

Грозное обещание воина, прославившегося еще под знаменами Суворова в Италии, произвело ожидаемое действие: король-кавалерист — так называли иногда Мюрата — согласился не тревожить выходящее из города войско до тех пор, пока его последняя обозная повозка не окажется за Коломенской заставой.

Таким образом, кроме арьергардного войска, множество людей, успевших выехать из Москвы в это выигранное Милорадовичем время, обязаны были ему спасением своей жизни и имущества.

Наконец, в два часа и Наполеон подъехал к Дорогомиловской заставе, там он остановился и долго ждал депутатов из Москвы и ее знаменитых древних ключей. Но напрасным было ожидание: никто не являлся из опустевшего города. Невыразимо было его удивление, когда он узнал, что все правительственные чиновники, все дворянство, все сословия Московских жителей выехали, и он стал обладателем покинутого всеми, почти пустынного города!

Никакими словами нельзя выразить того, что происходило в душе гордого завоевателя! Это было и чувство обманутой надежды увенчать здесь свою славу, и чувство стыда за такую большую, признанную перед всеми ошибку, и чувство унижения самоуверенного человека перед величественной простотой народа, без сожаления покинувшего жилище и свои драгоценности ради спасения чести и независимости родины. Но это было еще только начало бедствий Наполеона. В Москве бедствия стали увеличиваться: к вечеру первого дня, проведенного здесь Французами, показался дым, и потом пламя в разных частях города. Это был пожар, начатый самими жителями Москвы в их собственных домах; это был пожар, в котором сверкало чистое пламя любви Русских к своему Отечеству, это был пожар, сжигающий со всех сторон исполинское величие Наполеона и испепеливший его до праха.

Ужасен был вид Москвы на второй, на третий и на четвертый день: пламя свирепствовало все больше и больше. Горели церкви, дворцы, частные дома; горели древние рощи и великолепные сады; горели мосты и суда на реках. Сильный вихрь бросал во все стороны горящие головни*. Крики несчастных жителей, спасавшихся то от огня, то от нападавших на них Французов, раздавались в воздухе. Одним словом, все ужасы разрушения мира, казалось, носились над несчастной Москвой и силились поглотить эту растерзанную жертву чести народной со всеми виновниками I ее погибели. Наполеон, минутный обладатель священного Кремля, с невыразимой тоской, как будто в предчувствии своего близкого падения, смотрел на страшное море пламени, бушевавшее в городе. Пораженный этим зрелищем, он воскликнул, стоя на балконе Кремлевского дворца: «Москвы нет более! Я лишился на-: грады, обещанной войскам!.. Русские сами зажигают!.. Какая чрезвычайная решительность! Что за люди! Это Скифы…»

Вскоре в Кремле было опасно оставаться — пожар начинался и там, и Наполеон выехал в загородный Петровский дворец. Огонь свирепствовал с одинаковой силой до 7 сентября и начал утихать только 8 сентября. В это горестное время Французы напомнили Москве ужасы варварских нашествий, каким она подвергалась во время владычества Татар. Получив от своего императора позволение грабить столицу, они предались этому с I необузданностью, в которой как будто желали заглушить все свое негодование на неудачный поход. Без всякого уважения к I Божьим храмам они грабили святыни церквей, ризы образов, богатые облачения священников; без всякого сострадания к полу и возрасту оскорбляли оставшихся жителей, отнимали у несчастных последнее имущество, выгоняли их из последних жилищ — подвалов и погребов, где бедные старались скрыться от жестокостей своих врагов.

Неистовства Французов над несчастными жителями не прекратились и после того, как пожар утих: они грабили до тех пор, пока еще могли найти что-нибудь в обгорелых стенах церквей и домов, они мучили человеческое достоинство, пока еще его тень оставалась в истощенных, почти полумертвых жителях.

Между тем 9 сентября Наполеон снова переехал в Кремлевский дворец и там, скрывая даже от своих приближенных терзавшее его беспокойство, ожидал, что Русский император пришлет к нему просить о мире. Долго ему еще ожидать; а мы пока заглянем в наш родной лагерь, к умудренному опытом фельдмаршалу, к нашим храбрым воинам.

До 5 сентября главнокомандующий вел свое войско по Коломенской дороге, чтобы уверить неприятеля в том, что он перейдет Оку, в то время как его намерение было сделать круг и снова подойти к Смоленской дороге, где он был гораздо опаснее для Французов, чем в других местах. Хитрость удалась: Наполеон, обманутый отрядами, нарочно посланными князем Кутузовым по Коломенской дороге, долго не знал, где находится Русская армия, и только 14 сентября обнаружил ее на Калужской дороге.

Русские отступали еще до 20 сентября, и в этот день остановились в укрепленном лагере у села Тарутина в 80 верстах от Москвы. Здесь, знакомясь в первый раз с выгодным для лагеря местоположением на высоком берегу реки Нарвы, фельдмаршал воскликнул: «Теперь ни шагу назад!» И он сдержал слово: Русские уже больше не отступали, но еще три недели оставались в Тарутине, и в течение этого времени князь Кутузов направил все усилия на то, чтобы скорее пополнить свои армии. Старания его закончились полным успехом: из всех губерний подходили ополчения, формировались новые полки, являлись на службу отставные дворяне, приходили многочисленные отряды казаков с Дона. Среди этих отрядов часто видели престарелого деда вместе с молоденьким внуком, едва вышедшим из детского возраста. Часто случалось даже, что в избу, служившую квартирой фельдмаршалу, приходили крестьянские мальчики лет 10 и 12 и усердно просили у дедушки (так они называли князя) не ружья, которые были для них слишком тяжелы, а пистолеты.

Фельдмаршал с радостью смотрел на это почти поголовное вооружение народа, развившееся с новой силой после сдачи Москвы и ее бедствий под властью неприятеля. Он с радостью смотрел на усиление армий, и планы, гибельные для Французского войска, строились в его уме; а между тем, пока еще не наступило время для их исполнения, Французы оказались перед новой опасностью, до той поры не известной для них на Русской земле: началась партизанская война. Вы уже имеете представление о ней, милые читатели, из описания событий во время народной войны в Испании. Наши партизаны были почти то же самое, что Испанские герильясы. Одинаковые цели воодушевляли их, и одинаковы были их последствия: в России с Французами случилось то же, что и в Испании. В России они начали гибнуть точно так же, как гибли в Испании. Но так как наши состояли из регулярных войск, а именно — из малых отрядов, отделившихся от полков под командованием одного из офицеров, то и действовали они гораздо правильнее и успешнее Испанских. Отряды же крестьян и других добровольцев, выступивших на защиту Отечества и вооруженных наподобие герильясов, и так же, как герильясы, исполненных жесточайшей ненависти к Французам, — эти отряды, присоединяясь к партизанам, охотно поступали в безусловное распоряжение командира партии. Следовательно, беспорядков было здесь меньше, но дух, царивший среди Русских и Испанских воинов, был совершенно одинаковый, и народная война в России была так же ужасна для Французов, как и народная война в Испании. Она принесла новое бедствие Наполеону — страшный голод в Москве. Большая часть припасов сгорела во время пожара, другая была специально потоплена выезжавшими жителями в реке, так что Французы недолго могли довольствоваться тем, что нашли в Москве: надо было отправлять отряды для сбора продовольствия по окрестным деревням и селам, и тут-то перед партизанами открывалось обширное поле деятельности: они нападали на эти отряды и причиняли им каждый раз столько вреда, что Французам уже нельзя было выезжать и за пять верст от Москвы без больших конвоев⁵⁴⁶. Страшный голод стал свирепствовать в несчастной столице, и дошло до того, что победоносное воинство императора Французов вынуждено было питаться воронами, кошками и лошадьми.

Наконец, терпение Наполеона, ожидавшего от Александра предложений о мире, истощилось: прошло три недели его томительного пребывания в Москве, и он решил сам предложить этот, столь желаемый им мир. Но он жестоко ошибся и на этот раз в своих предположениях. Русский император, твердо решивший отомстить жестокому оскорбителю его Отечества и народа, не хотел слышать о мире, и презрительное молчание было ответом на письмо к нему Наполеона; это письмо было послано государю с одним отставным гвардейским офицером Яковлевым, оставшимся из-за болезни дяди в Москве и потом отправленным в Петербург Наполеоном.

Не получив ожидаемого ответа, Французский император предпринял новое предложение о мире: послал 23 сентября к князю Кутузову своего генерал-адъютанта Лористона для переговоров. Фельдмаршал, объявив посланнику, что государь запретил ему даже произносить слова мир и перемирие, мог обещать только то, что он донесет его величеству о желании Наполеона. Ответом императора Наполеону было все то же молчание, а князю Кутузову было приказано поспешить с возобновлением военных действий.

Князь не замедлил с исполнением воли государя; но прежде, чем мы устремимся за его армией, с этих пор ставшей победоносной, скажем несколько слов об отдельных Французских войсках, о корпусах, действовавших справа и слева от центра, находившегося под личным предводительством Наполеона и князя Кутузова. Они расположены были следующим образом: в Полоцке стоял Французский маршал Сен-Сир и против него — наш генерал, граф Витгенштейн, прославившийся защитой Петербургской дороги, на которую Французы совершили смелое нападение. Против Риги, защищаемой нашим генералом Эссеном стоял маршал Макдональд; против Игнатьева в Бобруйске — Польский генерал Домбровский; против Эртеля в Мозыре — Австрийский генерал Мор; против Тормасова и Чичагова, командующего Дунайской армией, пришедшей после заключения Турецкого мира в Луцк, где стоял Тормасов, — также Австрийский генерал, князь Шварценберг и Французский Ренье.

Все командующие отдельными Русскими войсками действовали по плану, начертанному самим государем, и все действовали с большим или меньшим успехом. Тормасов и Чичагов также заставили Австрийцев отступить. Но так как от настроения в войсках зависело положение дел в главных армиях, то мы и обратимся снова к ним.

6 октября произошло, наконец, первое наступление Русских, до сих пор только оборонявшихся. Французский корпус, подвергшийся этому нападению, находился под командованием Неаполитанского короля и был расположен близ укрепленного лагеря Русских при Тарутино⁵⁴⁷. Сражение 6 октября, где особенно отличились генералы Бенингсен, Милорадович, Орлов-Денисов, Дохтуров и где смерть вырвала из Русских рядов одного из храбрейших генералов — Багговута, прославило Тарутино, известное уже и потому, что оно было последним рубежом, куда дошли враги: дальше этого, прежде неизвестного, а теперь столь знаменитого, села Французы в Россию не проникли.

Наполеон, услышав о серьезном поражении, которое потерпел Неаполитанский король, как бы проснулся от летаргического сна⁵⁴⁸, овладевшего им в Москве. Он понял тогда, что, совершив нападение, Русские не будут просить мира, и ужаснулся своему положению. Еще за несколько дней перед этим он уже намеревался оставить Москву, где больше не надеялся дождаться ответа Александра на свои мирные предложения. Сражение при Тарутине решило все его сомнения, и на следующий же день после него он выехал из несчастной столицы, настолько разрушенной и разоренной, что все подсчеты, сделанные впоследствии правительством об убытках, понесенных ею, кажутся невероятными, несмотря на всю их достоверность. Вот небольшая выдержка из подробного и огромного счета.

До нашествия Наполеона в Москве насчитывалось: монастырей, соборов, казенных строений, частных домов и фабрик — 9 257. Из них сгорело — 6 496; все прочие разграблены. Потери жителей в столице и уездах превышали 271 миллион рублей. По делам Комитета Министров показано разорение в 278 966 289 рублей, а по делам Государственного Казначейства — в 280 006 507 рублей.

Помимо ужасов, которые происходили в Москве в течение шестинедельного пребывания там знаменитейших армий, Наполеон сам отдал новый, ужасный по своему варварскому содержанию приказ: при своем отъезде из Москвы он приказал маршалу Мортье взорвать Кремль и зажечь в нем дворец, казармы и все уцелевшие еще казенные здания. Это варварское приказание, покрывшее несмываемым позором завоевателя XIX века, было в точности исполнено. Но оно содержало в себе и ответное наказание: распространившийся слух об уничтожении священного Кремля наполнил новым ожесточением сердца воинов и Русского народа, усилил их желание жестоко мстить губителю их святыни, и Французы испытывали на себе это мщение каждый день, можно сказать даже, каждый час, пока находились в России. Солдаты и крестьяне, старики и молодые люди, даже женщины и слабые дети — все стремились к истреблению их всеми возможными средствами.

12 октября произошло кровопролитное сражение у Малоярославца — небольшого городка Калужской области. Здесь предусмотрительный фельдмаршал заставил Наполеона расстаться с намерением отступать из Москвы по нашим хлеборобным губерниям и принудил его возвращаться по тому же разоренному им самим же пути, по которому он победоносно шел в Москву. Слишком много зависело от результатов сражения при Малоярославце, и это придало необыкновенное ожесточение войскам обеих сторон. Несчастный город переходил несколько раз от Русских к Французам и от Французов опять к Русским. Наконец, Русские одержали победу.

Вынужденный отступать по прежней дороге, Наполеон предвидел гибель своих полков из-за недостатка продовольствия, которое невозможно было отыскать в местах, опустошенных два месяца назад, и поэтому приказал отступать с чрезвычайной поспешностью. Марши Французских войск походили на бегство. Однако и оно не спасало несчастных, потому что кроме голода, который Наполеону не удалось остановить в Смоленске, на их пути встало еще и другое, может быть, величайшее для них зло: летучие отряды партизан и казаков, являвшиеся для них неминуемой гибелью везде, где только показывались отряды неприятеля в поисках продовольствия.

Кроме этих постоянных, внезапных и изнурительных нападений, которым подвергались Французы, несколько серьезных сражений близ Вязьмы и Красного довершили ужасное расстройство их армии. С этих пор обратный путь Французов представлял собой настоящее бегство, сопровождаемое голодом и бедствиями. Генералам Милорадовичу, Коновницыну, предводителю казаков графу Платову и партизанам фельдмаршалом было поручено преследовать неприятеля и как можно больше вредить ему. С жаром все стремились исполнить поручение, исходившее от царя: чтобы пожар Москвы был потушен кровью ее врагов.

Но ни чьи другие преследования не были так чувствительны для Французского войска, как преследования казаков. Смертоносные нападения на басурманов, осквернителей церквей Божьих и оскорбителей Отечества, так отличали воинов с Дона, что одно их имя внушало Французам не только страх, но и приводило в какое-то оцепенение. Они бледнели, увидев издали казаков, обращались в бегство или слагали оружие, когда те приближались.

На протяжении шести недель преследования неприятеля казаки совершили подвиги, истинно беспримерные. Подсчитано по достоверным источникам, что полки Донских казаков, предводительствуемые самим атаманом графом Платовым, взяли у неприятеля за это короткое время более 500 орудий, несметные обозы, 50 000 пленных, в том числе восемь генералов, тринадцать полковников и свыше 1000 штаб- и обер-офицеров⁵⁵⁰. Кроме того, они возвратили Московским церквам много ценностей, похищенных неприятелем, и, отличаясь всегда особенным благочестием и набожностью, принесли сорок пудов* серебра в дар Храму Казанской Божьей Матери в Санкт-Петербурге. Вы можете увидеть, милые дети, это приношение храбрых и усердных Донских казаков церкви Господней: из него выполнен чудесный серебряный иконостас⁵⁵¹ этой церкви. Под его главными образами есть и подпись: «От усердного приношения войска Донского».

В то время, как главная армия Наполеона, предводительствуемая им самим, в самом жалком положении, доведенном до отчаяния наступившими в конце октября морозами, спешила покинуть Россию, другие отдельные корпуса его армии терпели поражения одно за другим от Русских войск. Граф Витгенштейн уже овладел Полоцком, потом одержал победу при Чашниках. Адмирал Чичагов принудил Австрийцев под командованием князя Шварценберга заключить с ним соглашение, по которому они обязались выйти за пределы России.

Наконец, почти все отдельные корпуса по приказанию фельдмаршала должны были сойтись к берегам реки Березины. Здесь Наполеон еще мог надеяться на спасение: за Березиной еще были войска, принадлежавшие его армии, были еще Литва и Курляндия, города Вильна, Гродно и Ковно, где он думал найти продовольствие и военные запасы. Кутузов понимал все значение переправы неприятеля через Березину, и все его распоряжения в последнее время имели одну цель: не допустить этой переправы. Но либо генералы отдельных корпусов не смогли с нужной быстротой пройти большие расстояния, отделявшие их от Березины, либо они не могли вовремя получить сообщаемых друг другу донесений, либо Провидение имело в этом деле особенную, скрытую для нас цель, только усилия фельдмаршала, всегда удачные до сих пор, на этот раз не имели успеха, и 15 ноября Наполеон перешел Березину. Конечно, эта переправа дорого стоила ему: он потерял до 20 000 пленных, несколько тысяч убитых и утонувших в реке, 25 пушек, много других орудий и огромный обоз, но он все-таки переправился через Березину, и желания императора Александра и фельдмаршала не были выполнены: «Не истребили Русские врагов своих до последнего человека». Фельдмаршал чрезвычайно досадовал на эту неудачу, успокоился только через несколько часов и сказал: «Бог довершит то, чего не успели сделать отдельные генералы. Немного недоставало, и наш брат Псковский дворянин взял бы Наполеона в плен!»

Но и за Березиной надежда обманула императора Французов: спасение могло его ждать только во Франции, и 24 ноября он объявил своим маршалам и корпусным командирам Мюрату, Бертье, вице-королю⁵⁵² Даву, Нею, Мертье, Лефебру и Бессьеру, что уезжает в Париж, где его присутствие необходимо для формирования новой армии.

Грустно было расстаться маршалам со своим повелителем, тем более в таких трудных обстоятельствах, когда на время отступления он поручил командование армией Мюрату, который уже давно потерял бодрость духа и думал только о том, как бы самому спастись из России.

Экипажи отправлявшегося в путь императора не были роскошными и состояли из кареты, взятой у какого-то помещика, и саней. В карете сидел он сам с Коленкуром, под его именем он и надеялся доехать до Франции; в санях сидели обер-гофмаршал Дюрок и генерал Мутон. Из всех трофеев⁵⁵³, увозимых из России героем, всего за несколько недель до того непобедимым, были: соболья, крытая зеленым бархатом шуба и теплая шапка. Мороз — этот жестокий враг войска Наполеона — доходил в день его отъезда до 28 градусов, и на этот раз был для него поистине спасительным, так как остановил от выезда в тот вечер и в ту ночь партизан Сеславина, разъезжавших по большой дороге, и тем избавил императора Французов от неминуемого плена. Он счастливо пронесся по своему опасному пути во всю прыть лошадей, и утром 26 ноября был уже за границей России, так жестоко оскорбленной им, и так грозно отомстившей ему за это оскорбление.

После его отъезда Французские войска, доведенные давно до полного расстройства, пришли в еще большее уныние. Русским уже не надо было сражаться с остатками главной армии, бывшей раньше под предводительством Наполеона, теперь надо было только умело распорядиться, куда помещать пленных, сдававшихся целыми отрядами и полками, и больных, страдающих от холода и всякого рода лишений, которые испытывала несчастная армия, увлеченная преступной надеждой победы на земле, которая всегда умела храбро защищать себя.

Русские почти без боя вступили 28 ноября в Вильну и нашли там более 40 пушек, 15 000 больных и богатые запасы продовольствия и военного снаряжения. 30 ноября Французы отступили до города Ковно, оставили там еще 2000 пленных и 10 орудий и, наконец, 1 декабря в количестве 20 000 человек перешли пограничную реку Неман.

Кроме этих 20 000 человек в России были еще два отдельные корпуса армии Наполеона, в которых насчитывалось около 60 000 человек: корпус Макдональда — у Риги, и корпус князя Шварценберга — в Гродненской губернии. Вы уже знаете, что последний заключил своего рода соглашение о перемирии с Русскими, по которому к 13 декабря все Австрийцы выступили из России. В корпусе Макдональда было все вспомогательное Прусское войско под командованием двух их генералов — Йорка и Массенбаха. Во время их общего, со всеми Французскими войсками, отступления к Неману начальник передового отряда корпуса Витгенштейна, генерал-майор Дибич, успел искусно отделить Пруссаков от Макдональда и заставить их заключить с ним соглашение о нейтралитете впредь до повеления Прусского короля. Это было первое явное отделение от Наполеона, и король Фридрих-Вильгельм III был доволен им, потому что оно спасло около 20 000 человек его лучшего войска.

Макдональд, оставленный таким образом Пруссаками, спешил спастись с остатками своего корпуса; однако 22 декабря он имел еще одно жаркое сражение с Русскими, в котором потерял до 1500 человек убитыми и 500 пленными. Он ушел в Кенигсберг, который на следующий день поспешно покинул, потому что по его следам шли Русские. Богатая добыча досталась Русским в Кенигсберге: много наших пленных, отправленных раньше в этот город Французами, много значительных запасов, 8000 усталых и больных и 13000 пленных Французов.

Так, в конце декабря 1812 года последние неприятели России были прогнаны за ее границы, и великие слова Александра исполнились: ни единого неприятельского воина не осталось в его царстве.

Рассказывая о событиях Отечественной войны 1812 года, А.И. Михайловский-Данилевский написал: «Из 700 000 неприятелей, которые вошли в Россию, возвратилась назад едва ли десятая их часть, то есть около 70 000 человек. Остальные 600 000 человек погибли в сражениях, от ран, голода и стужи, убиты жителями, взяты в плен в бою или сдались добровольно, предпочитая временную неволю неизбежной смерти. Пленных осталось в России до 200 000 человек, в том числе 48 генералов и более 4000 офицеров. В Смоленской, Московской, Калужской, Могилевской, Витебской, Гродненской, Виленской и Минской губерниях было сожжено и зарыто в ямы 306 000 трупов. Много человеческих тел осталось в реках, озерах и болотах, было съедено хищными зверями и сгнило в лесах, пещерах и расселинах гор, где во время своего бегства укрывались враги. В Ковно на льду Немана осталось и было спущено в реку 15 000 трупов. Потеряв людей, Наполеон утратил и все огнестрельное и белое оружие, казну, армейское снаряжение, лошадей и награбленную в России добычу.

Хотя во время своего бегства он сжигал, взрывал, ломал и топил знамена, штандарты⁵⁵⁴, оружие и обозы, однако при всем этом Русскими отбито у неприятелей силой или ими брошено на дорогах большое количество казны, комиссариатских⁵⁵⁵ и провиантских⁵⁵⁶ запасов, артиллерийских снарядов, обозов, до ста знамен и штандартов и более тысячи пушек. Таковы были трофеи Отечественной войны, по количеству своему не имевшие равных в истории. Пространство от Москвы до Немана, покрытое обломками Наполеоновых армий, было похоже на морской берег, на который разъяренные волны выбрасывали остатки разбитых бурей и утонувших кораблей. Неприятельские орудия были свезены в Москву и сложены там в Кремле, а знамена и штандарты выставлены в Санкт-Петербургском Казанском соборе, где признательный Александр повелел отвести место для вечного успокоения полководца, под предводительством которого были приобретены многочисленные трофеи».

Итак, вы видели великодушного государя Александра I в минуту его глубокой горести в Москве, которая самоотверженно доказала ему свою любовь и преданность. Посмотрите же на него теперь, в первую минуту его великого торжества, когда он, радостный, благодарный к своему доброму народу, явился в Вильну тотчас после получения известия о ее занятии нашими войсками.

Это было 11 декабря. Сильный мороз, постоянно державшийся в это время, несколько смягчался от лучей зимнего солнца, довольно ярко блиставших, хотя на дворе уже было 4 часа пополудни. В Вильне уже знали, что государь приедет из Петербурга, и в тот день пришло известие, что он находится на последней станции перед Вильной. Все собрались около замка, где была приготовлена квартира для императора и где также жил фельдмаршал. В пятом часу и он вышел к подъезду, чтобы ожидать государя. Все военные, толпившиеся у подъезда и около дворца, давно не видели своего знаменитого командующего в таком парадном виде. Во время войны из-за связанных с ней тревог и беспокойств он всегда носил сюртук, который не снимал и ночью. Теперь на нем был полный генеральский мундир, с шарфом через плечо. В руке он держал строевой рапорт, в котором готовился лично доложить императору о спасении Отечества. Приятно было каждому воину посмотреть на торжествующий вид своего победоносного предводителя, приятно было всему народу видеть храброго избавителя от бедствий, разорявших Отечество.

К концу пятого часа на улицах раздались радостные восклицания народа и у подъезда остановилась тройка лошадей с открытыми дорожными санями, в которых сидел государь. Снег и иней покрывали его одежду. Фельдмаршал поспешил подойти к нему, и восхищенный император обнял спасителя своего царства, а затем рука об руку пошел с ним во дворец. Здесь первым делом государь наградил фельдмаршала. Эта награда была знаменитейшей для Русского воина: орден святого Георгия 1-й степени, поднесенный князю на серебряном блюде обер-гофмаршалом Двора. Незадолго перед тем за победы, одержанные нашими войсками в Смоленской губернии, фельдмаршал получил звание князя Смоленского и титул светлости.

Следующий день — 12 декабря — был днем рождения государя и был избран им для изъявления благодарности всей его армии в лице собравшихся во дворце генералов. Выражая эту благодарность, он между прочим сказал им эти примечательные слова: «Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу».

В этот день фельдмаршал давал обед, во время которого палили из Наполеоновских пушек Французским порохом, и вечером на балу, также данном фельдмаршалом, перед государем были повергнуты новые трофеи его храбрых войск — знамена, отнятые графом Платовым у неприятеля и за полчаса до бала привезенные к князю Кутузову.

Наградив главного виновника Русской славы 1812 года и потом всех отличившихся генералов-сподвижников его, император пожелал, чтобы каждый участник знаменитой войны навсегда сохранил память о признательности его и Отечества, чтобы каждый носил с собой очевидное свидетельство своего участия, и для этого он учредил серебряную медаль с надписью на одной стороне: «1812 год» под лучами Всевидящего ока, и с надписью на другой стороне: «Не нам, не нам, а имени Твоему». Такая надпись характеризовала самым лучшим образом скромную и благочестивую душу Александра.

После этих торжественных изъявлений благодарности всему войску, после объявления еще в ноябре месяце благодарственного манифеста народу Государь занялся сразу проблемами организации помощи несчастным жителям Москвы и других губерний, разоренных неприятелем во время его ужасного нашествия. Все, что могло облегчить положение бедных страдальцев, было намечено и исполнено императором и его августейшим семейством. Государыни императрицы Елизавета Алексеевна и Мария Федоровна и государыни великая княгиня Екатерина Павловна и великая княжна Анна Павловна совершили бесчисленные благодеяния в этот год народных бедствий.

Под покровительством императрицы Елизаветы Алексеевны было организовано в Петербурге Женское Патриотическое Общество, облегчившее в скором времени участь многих осиротевших страдальцев. Кроме помощи, которую почетные члены, избираемые по большей части из числа первых особ двора и столицы, оказывали бедным людям всех сословий, Патриотическое Общество основало впоследствии прекрасное заведение для образования дочерей убитых и раненых в Отечественной войне офицеров, — заведение, известное под названием Патриотического Института, а также основало и несколько Патриотических школ, где дочери бедных людей низших сословий обучались всему, что могло обеспечить их жизнь в будущем.

Второе общество, организованное в Петербурге в 1812 году, называлось «Сословие призрения разоренных от неприятеля».

Здесь принимались добровольные приношения в пользу пострадавших и разоренных неприятелем городских и сельских жителей. Кроме того, в Петербурге была учреждена газета под названием «Русский Инвалид». Все вырученные за нее деньги поступали в пользу изувеченных в сражениях воинов и осиротевших семейств. Немалые приношения поступали от всех сословий Русского народа и в эти два Общества, но самые щедрые дары обычно присылались императрицей Марией Федоровной. Государыня сопровождала их всегда следующей запиской: «От счастливой матери и детей ее». Здесь имелись в виду только что вышедшие из детского возраста великие князья Николай Павлович и Михаил Павлович и великая княжна Анна Павловна. Их императорские высочества, принимая живейшее участие в преодолении последствий бедствий, выпавших на долю народа и войска, желали, насколько это возможно, облегчить участь многочисленных страдальцев и потому всегда участвовали во всех благотворительных начинаниях своей августейшей родительницы.

Великая княгиня Екатерина Павловна, жившая в это время в Ярославле, где ее супруг был военным генерал-губернатором, имела возможность быть ближе, чем все другие особы императорской фамилии, к пострадавшим Московским и Смоленским жителям, и поэтому ее благотворительные дела в этих разоренных краях были невыразимо велики. Участие, принимаемое ее высочеством в малейших событиях, касавшихся военных действий, простиралось до такой степени, что командир казачьего полка, стоявшего на Ярославской дороге во время приближения неприятеля к Москве, обязан был обо всем примечательном, что случалось на пути, вверенном ему, докладывать непосредственно великой княгине, несмотря на слабое состояние здоровья.

Велико было участие императорской фамилии в бедствиях народа в 1812 году. Александр I не оставил без внимания горестное положение и тех несчастных, которые были оторваны ненасытным завоевателем от их родины и их семейств и которые погибали среди всех ужасов народной ненависти в стране, чуждой им во всех отношениях. Вы догадываетесь, что я говорю о пленных, оставшихся в России в 1812 году. Положение этих несчастных было неописуемо. Разлученные со всеми, кто был им близок в их драгоценном Отечестве, лишенные всего необходимого в жизни, окруженные врагами, справедливо ожесточенными против них, они должны были переносить больше, чем может перенести природа человеческая. Государь, сострадательный в высочайшей степени, предписал всему местному начальству оказывать им всевозможную помощь. Он приказал снабжать их пищей, в которой они очень нуждались, так как иначе они бы умерли с голоду, одеждой, которая также была им необходима в большом количестве по причине жестоких морозов, продолжавшихся почти всю зиму 1812 года; приказал защищать их от мести крестьян, от оскорблений солдат, одним словом, приказал облегчить их положение во всех отношениях, и несчастные страдальцы, проклиная Наполеона, честолюбие которого так безжалостно погубило их счастье, благословили Александра, вернувшего их от ужасов войны к жизни.

Александр в Париже

Труден был шаг, на который решался Александр, — освободить порабощенную Европу, но счастье многих народов зависело от этой решимости, и его великодушное сердце не могло медлить: Русские войска после проявленных ими чудес храбрости в своем Отечестве получили приказ перейти границу. Там все еще были покорны власти Наполеона, исключая Англию, Швецию и Испанию, но все эти страны были так далеко от России, что не могли принимать деятельного участия в осуществлении ее великого намерения — низвергнуть несправедливое владычество Наполеона. Итак, Россия одна должна была совершить этот славный подвиг, и ей одной принадлежала эта честь.

Первой, кто к ней присоединился, была ее союзница Пруссия. Долго терзаемые самоуправством Наполеона, Пруссаки, наконец, решили последовать примеру Испанцев и Русских: они собрали поголовное народное ополчение против притеснителей Отечества, и это можно было назвать сигналом к всеобщему восстанию народов против Французов. 3 марта в Бреславле был возобновлен союз Александра с Прусским королем, и с этих пор оба государя были почти неразлучны. Они не дрогнули от торжественных заявлений Французов о том, что Наполеон в скором времени вернется из Франции с новой 250 000-ной армией, и, исполненные высоких намерений освободить Европу, решили идти вперед.

В это время среди всех государств Европы важнейшее место занимала Австрия: ее силы не были истощены минувшей войной с Россией, и поэтому судьба начинавшейся великой борьбы во многом зависела от того, на чью сторону склонится Австрия. Прежде всего она приняла на себя посреднические обязанности: император Франц предложил своему зятю склонить Русского императора к миру. Но Наполеон, надменный даже в несчастии, отверг это посредничество и уверенный, что его тесть никогда не решится встать на сторону его соперника, гордо отвечал на это предложение, что он сам ведет переговоры со своими друзьями и неприятелями и что скоро он принудит Русских к миру.

После такого ответа Австрия начала усиливать свои армии, но намерения ее не были ясны до тех пор, пока успехи союзников были сомнительны. Главной причиной этого неуспеха, по мнению Русских, была смерть спасителя России, славного вождя ее воинства, фельдмаршала Кутузова. 16 апреля горестное известие поразило не только Русских, но и всю союзную армию. Фельдмаршал прибыл 6 апреля вместе с войском в Прусский город Бунцлау, а выехать оттуда у него уже не было сил. С тяжелым сердцем и как бы предчувствуя свою кончину, он через четыре дня отправил армию в дальнейший путь, а сам, больной сильной простудой, остался в постели и через неделю скончался. Тело его со всеми почестями было привезено в Петербург и погребено в соборе Казанской Божьей Матери, украшенном трофеями его побед. Там, осененный знаменами, завоеванными под его командованием, хранимый божественным покровом Святой Девы, изображение которой сияет над его тихой могилой, а свет неугасимой лампады освещает ее, там покоится он сладким сном смертного, исполнившего на земле свое славное назначение.

Есть еще один памятник князю Смоленскому: его поставил Прусский король в том самом городе, где скончался фельдмаршал, — в Бунцлау. На нем сделана следующая надпись на Русском языке: «До сих мест князь Кутузов-Смоленский довел победоносные Российские войска; но здесь смерть положила предел славным дням его. Он спас Отечество свое и отверз⁵⁵⁷ путь к избавлению Европы; да будет благословенна память героя».

До самой кончины фельдмаршала успех не оставлял Русские и соединившиеся с ними Прусские войска. 20 января Поляки и их защитники, Французы, сдали Варшаву Русским, находившимся под командованием Милорадовича. Чтобы показать читателям, какой силы был дух Русских войск, производивших свои завоевания, достаточно рассказать об ответе Милорадовича депутатам Варшавы, вручившим ему ключи от города с мольбой о пощаде их столицы, столь виновной перед Русскими: «Церкви и законы ваши останутся неприкосновенными, и государь, из особенного покровительства к Варшаве, освобождает ее от постоя⁵⁵⁸. Император не желает проливать кровь за кровь и платить разрушением за разрушение; даже для самых виновных отложил он суд свой, карая их одной милостью».

Прочитав с удивлением эти слова, сказанные генералом народу, жестоко оскорбившему достоинство России, вы, милые читатели, вероятно, с удовольствием прочитаете слова другого Русского генерала. Это донесение графа Витгенштейна князю Смоленскому, написанное 27 февраля — в тот день, когда он вступил в Берлин. Прусский король тогда еще не был союзником нашего государя: «Дружеский прием жителей был неописанный. Принц Генрих, окруженный генералами выехал ко мне навстречу за четыре версты от заставы, и все это пространство было покрыто несчетным множеством всякого звания людей. В самом городе кровли, заборы, окна домов были наполнены зрителями, и в продолжение нашего шествия из ста тысяч уст раздавались восклицания: „Да здравствует Александр, наш избавитель!“ На всех лицах видны были чувствования живейшей радости. Никакая кисть не в состоянии выразить этого восхитительного зрелища, недоставало только присутствия нашего августейшего монарха».

Такой же прием был оказан Русским войскам через несколько дней в Гамбурге, также освобожденном ими из-под власти Французов, больше семи лет угнетавшей их.

В Силезию Русские вступили уже вместе с Пруссаками, то есть после заключения союза между Александром и Фридрихом — Вильгельмом. Необыкновенное усердие проявили и жители Силезии. В городах ее духовенство встречало нашего государя с крестами, девушки осыпали его дорогу цветами, народ постоянно толпился на улицах. Перед домом первого города Силезии, где он остановился, — в Миличе, были построены две пирамиды с надписью: «Немцы — Русским». При виде фельдмаршала народные толпы кричали: «Да здравствует Русский император! Да здравствует фельдмаршал Кутузов!»

О приеме, оказанном нашим войскам в Силезии, Кутузов с восторгом писал своим друзьям. Это было незадолго до его кончины. Первое серьезное сражение союзников с Французами состоялось близ Люцена уже после этой кончины — 2 мая. Император Александр и Прусский король лично участвовали в нем; Наполеон участвовал также. Победа склонилась на сторону Наполеона, и хотя он ничего не достиг ею, но его гордость опять была на вершине счастья, и, говоря о посредничестве Австрийцев, все еще стремившихся к миру, он сказал одному из своих приближенных министров: «Если они мне наскучат, то я, во что бы то ни стало, заключу отдельный мир с Александром, и тогда мы справимся с гг. Австрийцами». Эти оскорбительные слова дошли до Австрийского императора и, может быть, заставили его, наконец, занять сторону союзных государей. Но он не сразу объявил о своем решении и все еще использовал последние усилия, чтобы всех склонить к миру. Заключенное в это время перемирие давало ему удобный случай для этого. Однако старания его были напрасны: Наполеон не соглашался на уступки, которые требовали от Франции союзники для заключения мира; его даже не насторожила мысль, что Австрия может перейти на сторону его неприятелей, и он с надменностью отверг все предложения и императора — своего тестя, и других государей. Тогда-то Франц I, заботясь о сохранении достоинства своей империи, так часто оскорбляемой Наполеоном, присоединился к союзу России и Пруссии и так же, как и они, объявил войну Франции.

Эта война, которую можно было назвать теперь войной всей Европы, началась с окончания перемирия — 30 июля. Теперь было три армии: первая — главная, или Богемская, состояла из 250 000 человек и была под командованием Австрийского фельдмаршала князя Шварценберга; вторая — Прусская, состояла из 80 000 человек, была под командованием Прусского генерала Блюхера, и, наконец, третья — северная — состояла из 70 000 человек под командованием Шведского наследного принца. В каждой из этих армий была часть Русских войск, и, кроме того, их 40 000-й корпус шел в Германию под командой Беннингсена.

Война началась знаменитым сражением у Дрездена. Оно было так же, как и Люценское, в пользу Наполеона, но так же, как и из того, он не извлек никаких выгод из своей победы и, напротив, через три дня, 18 августа, в сражении при Кульме, потерял и ее малейшие плоды. Здесь отличилась небольшая часть или, точнее сказать, одна дивизия Русской гвардии, которая под командованием графа Остермана-Толстого и генерала Дибича в количестве 8000 человек держалась в течение целого дня против 30 000-ного корпуса Наполеона. Наконец, только к вечеру, подошли на подкрепление к Русским Пруссаки, и соединенное войско одержало полную победу над Французами, которые потеряли в этот день 12 000 пленными (среди них были четыре генерала и корпусный начальник Вандам), несколько знамен, 84 орудия и весь обоз.

Победа при Кульме была особенно дорога императору Александру, потому что это была первая, полная победа, при которой он лично присутствовал и заслугу которой он имел полное право приписать себе: мысль о нападении на корпус Вандама принадлежала Остерману и большая часть войск, участвующих в нем, были Русские. В память об этой победе и в доказательство своей благодарности храбрым воинам, так часто отличавшимся в те славные для Русских времена, Александр учредил комитет для вспомоществования и успокоения всех раненых, не имевших достатка и нуждавшихся в содержании. Этот комитет, долженствующий бесчисленными милостями, оказываемыми им заслуженным воинам, свидетельствовать и позднейшим потомкам о признательности Александра Русским войскам, известен под названием Комитета 18 августа — в память о дне Кульмского сражения.

Сражение при Кульме примечательно еще и тем, что вместе с ним прекратились все успехи Наполеона: можно сказать, что с этих пор счастье полностью оставило своего прежнего любимца. Отвернулись от Наполеона и его союзники: Германские владетели один за другим стали оставлять его знамена. Первыми, решившимися на это, были короли Баварский, Виртембергский и великий герцог Баденский. В Саксонии и Вестфалии только короли оставались еще покорны ему, но их народы уже перешли на сторону союзников.

Между тем войско, вновь собранное Наполеоном, собралось в окрестностях Лейпцига. Это дало императору Александру мысль окружить со всех сторон неприятеля и одним ударом полностью его сокрушить. Государь мог быть уверен в мужестве всего войска, так как в этой битве решалась судьба независимости почти всей Германии. Ужасно было Лейпцигское сражение! Три дня продолжалось оно — 5, 6 и 7 октября. Три дня не переставали греметь 2000 орудий, не переставали биться около 500 000 воинов! Обе стороны сражались с необыкновенным мужеством: союзники защищали права угнетенных народов; Наполеон свою великую славу, близкую к окончательному падению. Первые одержали победу, и столь полную, что все новые силы Наполеона, собранные после гибельного для него похода в Россию, были уничтожены: из 200 000-ной армии, собранной снова во Франции безжалостным повелителем, едва 70 000 человек спаслись после Лейпцигской битвы и быстро устремились в Отечество. Эта картина была похожа на ту, которую за год до этого наблюдали Русские во время бегства Французов из Москвы: голод и болезни, как здесь, так и там, с каждым днем уменьшали несчастное войско Наполеона, и, выдержав еще одно сражение при Ганау, он привел с собой во Францию не более 40 000 человек.

Лейпцигское сражение, последнее в 1813 году, произвело решительную перемену в судьбе Наполеона: последние подвластные ему государи и государства оставили его. Датский король, долго и искренне преданный ему, отказался от него; Голландия свергла насильственное владычество Франции и призвала на свой престол принцев Оранских; наконец, даже и Неаполитанский король, обязанный всем своим величием императору Французов, уехал в Италию, чтобы на свободе поразмышлять о том, каким образом оставить своего прежнего благодетеля.

Покинутый всеми, Наполеон не находил утешения и в известиях из Испании, где все еще бились его войска: командующий Англичан, помогавших Испанцам, лорд Веллингтон, постоянно поражал Французов и быстро уничтожал беззаконное владычество в ней их императора.

Так окончился 1813 год. С началом 1814 года союзники по плану, начертанному императором Александром и утвержденному всеми его союзниками, должны были перейти за Рейн, в пределы Франции. Главные Русские корпуса, находившиеся под личным предводительством государя, совершили этот переход в день Нового года. Фельдмаршал Блюхер, один из непримиримейших неприятелей Наполеона, горевший желанием отомстить Французам за оскорбленное ими его Отечество — Пруссию, перешел Рейн тоже в день Нового года, но по другому стилю.

Итак, два раза грозно начинался для Наполеона 1814 год, но он не проявлял уныния, не проявлял больше готовности к миру, как раньше, и несмотря на ропот всей Франции, истерзанной двумя неудачными войнами, на слезы семейств, почти в каждом из которых оплакивали потерю отца, брата или сына, отдавал приказание снова набирать войско, старался поднимать народ на общее восстание, даже посылал для этого сенаторов в разные области; но старания его были напрасны: энтузиазм Французов по отношению к герою уже миновал, и все они желали мира, тем более что поступки союзных государей и особенно главного из них — Русского императора — внушали им чрезвычайное доверие. И как было не почувствовать доверия к Александру, прочитав следующее его воззвание к воинам при вступлении в пределы Франции!

«Воины! Мужество и храбрость ваши привели вас от Оки на Рейн. Они ведут вас далее. Мы переходим за оный, вступаем в пределы той земли, с которой ведем кровопролитную, жестокую войну. Мы уже спасли, прославили Отечество свое, возвратили Европе свободу ее и независимость. Остается увенчать великий подвиг сей желаемым миром. Да водворится на всем шаре земном спокойствие и тишина! Да будет каждое царство под единой собственного правителя своего властью и законами благополучно! Да процветают в каждой земле, ко всеобщему благоденствию народов, вера, язык, науки, художества и торговля. Сие есть намерение наше, а не продолжение брани и разорения. Неприятели, вступая в середину царства нашего, нанесли нам много зла, но и претерпели страшную казнь. Гнев Божий поразил их. Не уподобимся им: человеколюбивому Богу не может быть угодно бесчеловечие и зверство. Забудем дела их; понесем к ним не месть и злобу, но дружелюбие и простертую для примирения руку. Слава Россиянина — низвергать ополченного врага и, по исторжении из рук его оружия, благодетельствовать ему и мирным его собратьям. Сему научает нас святопочитаемая в душах наших Православная Вера: она божественными устами вещает нам: любите враги ваша и ненавидящим вас творите добро. Воины! Я несомненно уверен, что вы, кротким поведением своим в земле неприятельской, столько же победите ее великодушием своим, сколько оружием, и соединяя в себе храбрость воина против вооруженных, с благочестием христианина против безоружных, довершите многотрудные подвиги свои сохранением приобретенной уже вами славы мужественного и добронравного народа. Вы ускорите через то достигнуть конца желаний наших — всеобщего мира. Я уверен также, что начальствующие над вами не оставят взять нужных для сего и строгих мер, дабы несогласные с сим поступки некоторых из вас не помрачили к общему нашему прискорбию того доброго имени, которым вы доселе по справедливости славитесь».

Однако, несмотря на расположение большей части Французов к императору Александру, война 1814 года в пределах Франции началась довольно успешно для Наполеона: ему удалось выиграть несколько сражений у Прусского фельдмаршала Блюхера, который в то время был болен. Это внушило ему снова столько уверенности, что он опять отверг все предложения союзных государей, еще раз согласившихся помириться с ним на условиях, выгодных для Наполеона в том его положении. Эти условия предусматривали отказ Французского императора от всех территориальных приобретений Франции, начиная с 1792 года, и отказ от любого влияния на области, являющиеся этими приобретениями, то есть на Испанию, Италию, Рейнский Союз и Швейцарию. Такая жертва казалась слишком большой для честолюбивого Наполеона, и, отказавшись, он навсегда погубил себя: союзные государи поняли необходимость избавить Европу от непреклонного ее притеснителя. Здесь проявилось великодушие Австрийского императора, который во второй раз пожертвовал счастьем своей дочери ради спокойствия народов. Он согласился на то, чтобы его зять и внук были лишены Французского престола.

Когда союзники решались на эту последнюю меру, переговоры о мире, происходившие в городе Шатильоне, прекратились. Между тем военные действия не останавливались и во все время этих переговоров. В первых числах марта изменился только их план. Наполеон, оставив Блюхера, на которого он долгое время нападал, направил теперь все свои силы на то, чтобы разбить по частям армии союзников. Полководец столь опытный, как Наполеон, легко мог бы сделать это, если бы император Александр не поспешил соединить разрозненные части главной армии и не принял деятельного участия в распоряжениях военными действиями. Главным командующим всех войск стал, с общего согласия союзных государей, Австрийский фельдмаршал, князь Шварценберг.

Известно, что военные распоряжения Австрийцев почти всегда отличались необыкновенной медлительностью. Так случилось и в этот раз: нерешительность князя Шварценберга и других генералов, составлявших его военный совет, была удивительна. Они, казалось, вовсе не думали о том, что Наполеон, находясь в своем собственном государстве, имеет гораздо больше возможностей вредить неприятелям, чем они ему, и беспечно оставались в главной квартире, при селении Арсисе, откладывая со дня на день нападение на Французские войска до тех пор, пока 6 марта император Александр не приехал в Арсис. Все, начиная с самого князя Шварценберга, больного подагрой, были рады этому приезду, как будто пробудившему Австрийцев от сна. Князь Шварценберг был так оживлен присутствием молодого, мужественного и смелого нашего государя, что на другой же день решил изменить свою оборонительную тактику на наступательную, то есть решил не только защищаться от нападений, но и нападать, чтобы не дать Наполеону разбить поодиночке корпуса союзников. 7 марта он начал военные действия и предполагал дать большое сражение при Арсисе, но Наполеон уклонился от него, и Арсисское сражение осталось памятно только тем, что здесь в последний раз встретились Александр и Наполеон.

Когда Наполеон, отказавшись от сражения при Арсисе, отступил, все думали, что он направляется к Парижу, чтобы защищать столицу государства, источник силы и своего могущества; но, к удивлению всех, он пошел в другую сторону, будто бы для нападения на те корпуса неприятельских войск, которые оставались еще присоединенными к их главной армии. Это была военная хитрость, которой Наполеон думал спасти Париж, увлекая за собой войско союзников. Но прежний страх перед именем знаменитого завоевателя уже исчез: союзные государи, в числе которых и здесь первым был Александр, не стали преследовать Наполеона всеми своими войсками, но, отплатив хитростью за хитрость, отправили за ним только небольшую их часть с приказанием следовать за неприятелем таким образом, будто бы за ним шло все войско. Наполеон поверил, а союзные государи между тем вели главную армию к Парижу и отдали приказание фельдмаршалу Блюхеру сделать то же самое со своей армией. 16 марта они должны были соединиться в окрестностях Парижа, а 17 марта вместе подступить к нему.

Прежде, чем произошло это соединение, главная армия должна была встретиться с корпусом Французских маршалов Мармона и Мортье, оставленным для защиты Парижа, и сразиться с ним. Сражение произошло при Фер-Шампенуазе и покрыло славой Русских, и особенно великого князя цесаревича Константина Павловича. Здесь уместно сказать, что не только он — сподвижник Суворова на Альпийских высотах и в Италии — участвовал в тогдашней войне с Наполеоном, но также и великие князья Николай Павлович и Михаил Павлович в это время успели получить у своей августейшей родительницы давно желаемое позволение приехать в армию. Судьба, однако, не допустила, чтобы их юношеские дни подверглись малейшей опасности: они приехали во Францию тогда, когда войска союзников уже были на дороге к Парижу, и эта дорога, из-за неприятелей, которые могли встретиться на ней, стала опасной. Государь послал известить об этом великих князей. Посланный встретил их в местечке Везуле — уже на Французской стороне Рейна. С большим огорчением узнали они о невозможности продолжать свое путешествие в армию и возвратились из Везуля в Базель, в котором оставались до вступления союзных войск в Париж.

Это вступление не было слишком легким делом для союзников; войска, оставшиеся в Париже, и корпуса маршалов Мармона и Мортье, отступавшие перед неприятелями до самых стен столицы, защищались с неустрашимым мужеством. Их умолял об этом брат Наполеона, Иосиф, оставленный главным начальником и в случае нападения неприятелей — главным защитником Парижа. Чтобы показать, до какой степени Иосиф был настроен сопротивляться союзным войскам, надо сказать, как был встречен Французами офицер, посланный государем с первыми мирными предложениями. Это был флигель-адъютант⁵⁵⁹ Орлов. Отправляя его, государь сказал следующие примечательные слова: «Поезжай. Для предупреждения кровопролития уполномочиваю тебя прекратить огонь везде, где надобно, и без всякой ответственности остановить самые решительные атаки, даже победу. Париж, лишенный своих блуждающих защитников и своего великого человека, не может устоять: я в этом убежден. Но даровав мне силу и победу, Богу угодно, чтобы я употребил их для мира и спокойствия вселенной. Если можем достигнуть этого без боя, тем лучше; если нет, то уступим необходимости и будем сражаться. Доброй ли волей или силой, на штыках или церемониальным маршем, на развалинах или в чертогах, но сегодня же Европа должна ночевать в Париже».

Но Орлов не мог исполнить поручения государя. На всем пути его встречали ружейные выстрелы неприятелей, и он должен был вернуться, так и не начав переговоров, и Французы только тогда решили просить пощады, когда войско союзников, в числе которых основную часть составляли в тот день Русские, принудило их к тому упорной битвой на высотах, окружающих Париж. Генералы, отличившиеся в этой битве, были: Барклай де Толли, Ланжерон, граф Милорадович и Раевский.

В то время, когда маршалы Мортье и Мармон вынуждены были просить пощады, главного начальника Парижа, Иосифа Бонапарта, уже не было там: оставаясь на высотах Монмартра, где происходило главное сражение, до тех пор, пока не показалась вдали армия Блюхера, шедшая на условленное соединение под стенами Парижа, он выехал из столицы, оставив маршалам следующую записку, написанную в то самое время, когда приближающееся новое войско союзников убедило его в невозможности противиться дальше могуществу, стремившемуся покорить Французов: «Если господа маршалы Мортье и Мармон не могут удержаться на позиции, то разрешаю им вступить в переговоры с Российским императором и князем Шварценбергом, которые перед вами. Войскам отступить на Луару».

Эта записка решила судьбу Парижа. Офицер, посланный Мармоном просить о прекращении военных действий и согласия на перемирие, приведен был к нашему государю на Роменвильскую гору в ту самую минуту, когда его величество намеревался отдать своей гвардии приказ идти вперед, чтобы встретить победу, которая уже носилась в воздухе над Русским воинством вместе с их двуглавыми орлами. Посланный робко приблизился к Александру и исполнил свое поручение.

Неизъяснимо сладостна была для Русского государя эта минута покорности его гордых врагов! Как была вознаграждена твердость, которую он проявлял во все время своей борьбы с неприятелем, считаемым всеми непобедимым! Эта непреклонная твердость была, может быть, главной причиной невероятных успехов Русских в войне с Наполеоном. Император сохранил ее и в эту последнюю минуту, когда принимал мирные предложения Парижан. Его величество сказал посланному от маршала Мармона, что соглашается на его просьбу остановить сражение, но с условием, чтобы Париж был сдан, «иначе, — прибавил он, — к вечеру не узнают места, где была ваша столица». Такая решительность заставила маршалов не медлить с ответом и не предлагать невыполнимых условий сдачи. Они только попросили дозволения выйти со всеми войсками из Парижа и идти с ними по дороге, которую сами изберут себе. Во всем остальном город предоставлялся великодушию союзных государей — великодушию, вполне оправданному, особенно со стороны Русских войск: величайший порядок сохранялся среди них до такой степени, что нельзя было представить себе, что наши солдаты вступили в столицу того народа, который за год перед тем безжалостно сокрушал в их стране церкви и жилища, убивал их жен и детей.

Вступление наших войск в Париж представляло прекрасную и самую приятную для Русского картину. Оно было назначено на 19 марта. Подготовка к этому вступлению началась не рано утром, а ночью, когда большая часть войска не спала от нетерпения увидеть славную цель своих трудных походов. Государь ночевал в замке Бонди, находящемся в окрестностях Парижа. В 8 часов утра он выехал оттуда. Прусский король и Русская гвардия встретили его на дороге, а в трех верстах от Парижа его встречали многие жители. Все стремились видеть Александра, все спрашивали, где он. И увидев его, не могли налюбоваться его прекрасной наружностью, надивиться его приветливости. Восхищение, с которым Парижане смотрели на Русского императора, было так велико, что многие из них на торжественной встрече кричали ему: «Царствуйте над нами или дайте нам монарха, который был бы на вас похож!»

С удивлением смотрели они также и на Русские войска, веселый вид которых, порядок и даже какая-то щеголеватость в одежде, образованность и ласковость офицеров поражали Французов до такой степени, что они не раз говорили Русским: «Вы не Русские, вы, наверное, эмигранты!»

Все это вместе с восклицаниями: «Да здравствует Александр! Да здравствуют Русские!» раздавалось со всех сторон 19 марта, когда союзные войска проходили по Парижским улицам, и во время пребывания Русских в Париже Французы проявляли к ним гораздо больше доверия, и даже какого-то радушия и любви, нежели к Австрийцам и Пруссакам: они видели только в императоре Александре и его воинах своих спасителей от тех бедствий, которые заставил их вытерпеть Наполеон в последнее время своего владычества, и именно Александру Французский Сенат представил определение, которым лишил Наполеона престола.

Ответ государя сенаторам, представившим это определение, был следующий: «Человек, называвшийся моим союзником, напал на мое государство несправедливым образом, а посему я веду войну с ним, а не с Францией. Я друг Французов. Настоящий ваш поступок, коим вы лишили престола Наполеона и его семейство, еще более связует меня с вами. Благоразумие требует, чтобы во Франции учреждено было правительство на основаниях твердых и согласных с настоящим просвещением сего государства. Союзники мои и я будем покровительствовать свободе ваших заседаний».

Определение Сената и ответ Александра были роковым ударом, решившим судьбу Наполеона: до их обнародования никто не знал, каковы будут последствия побед союзников. Теперь стало известно, что Французский престол должен быть возвращен законным владетелям, и брат Людовика XVI — Людовик XVIII — тогда же был признан Французским королем. 22 апреля он приехал в Париж и был встречен жителями с живейшим восторгом. 18 мая был заключен всеобщий мир, по условиям которого Франция осталась в тех же границах, какие она имела до 1791 года, то есть до начала ее революции. Все государства, оскорбленные ею, получили удовлетворение. Испания была возвращена ее законному государю; Голландия превращена в королевство; папа, все еще находившийся в плену, возвратил себе вместе со свободой и свой священный престол. На другие же государства, так или иначе пострадавшие от владычества Наполеона, не распространялись условия мирного договора от 18 мая. Их вопросы должны были обсуждаться особым конгрессом, который планировали провести в Вене.

Восстанавливая Бурбонов на троне Франции, союзные государи в то же время окончательно решили все, что касалось будущего существования Наполеона: ему было предоставлено право вместе с сохранением титула императора избрать для жительства какую-либо отдаленную от Франции область. Он избрал остров Эльбу и 10 апреля — за 11 дней до прибытия в Париж Людовика XVIII — отправился туда из своего дворца Фонтенбло, куда и приехал в тот же день, когда союзные государи вступили в Париж.

Таким образом, все было приведено в порядок, необходимость которого была вызвана обстоятельствами. Великодушный примиритель царей и Европы, добрый, навеки незабываемый для Французов Александр отправился через три дня после заключения знаменитого мира, то есть 21 мая, посетить Англию. Восторг, возбуждаемый его именем в это время, был повсеместный: Англичане не находили слов для изъявления своих чувств при виде избавителя Европы — так они называли Александра, — и в течение всего времени его пребывания в Лондоне (с 25 мая по 11 июня) праздники и общее веселье не прекращались. Точно так же был принят Александр и в Голландии, куда он приехал из Англии. Наконец, в половине июня, государь возвратился в северную столицу, после своего отсутствия, продолжавшегося полтора года. У Казанского собора, куда наши государи имели обыкновение приезжать после своих путешествий, толпы народа собрались задолго до его приезда, чтобы встретить своего несравненного государя. Всегда снисходительный и ласковый, он смиренно принял пылкие и шумные изъявления радости своих детей; они безумолчно кричали свое громкое ура, окружали экипаж, останавливали его при входе в церковь, целовали его ноги и одежду.

Искренняя любовь и преданность всех сословий народа к Александру выразились через несколько дней гораздо возвышеннее и сильнее: Государственный Совет, Синод и Сенат, выполняя волю народа, решили поднести государю титул Благословенного и воздвигнуть ему памятник. Они явились к нему с этим предложением, но скромный и в полной мере достойный названия Благословенного, Александр отказался от почести, казавшейся ему приятной только потому, что она изъявляла чувства к нему народа. Вот достопамятные слова, в которых он благодарил за них: «Да соорудится мне памятник в чувствах ваших, как оный сооружен в чувствах моих к вам. Да благословляет меня в сердцах своих народ мой, как Я в сердце моем благословляю оный! Да благоденствует Россия, и да будет надо мной и над ней благословение Божие!»

В сентябре государь снова отправился в чужие края. В это время в Вене открылся назначенный конгресс. В следующем рассказе вы прочитаете о неожиданном происшествии, которое случилось прежде, чем закончились совещания.

Конгресс в Вене 1815 год

Ничто другое не может дать лучшего представления о замечательнейшем времени XIX столетия — о времени великого переворота, произведенного Русскими на политической арене Европы низвержением Наполеона, как описание Венского конгресса. От главного виновника этого переворота — императора Александра — до самых младших его участников — герцогов и князей Рейнского союза⁵⁶⁰ — все явились на знаменитое совещание, которое своим величием, своим царственным блеском, своими необыкновенными праздниками напоминало рыцарскую Германию и ее великолепные сеймы. Среди всех съехавшихся владетельных государей и других членов царствующих домов первое место, несомненно, занимал Александр. Горделивая Австрийская империя, несмотря на все древние права своего старшинства, уступала на этот раз первенство хотя и юной, но так хорошо доказавшей свое могущество, России.

Итак, можно справедливо говорить, что с первого дня приезда государя в Вену внимание всех было обращено на него и на Русских. Пушечные выстрелы возвестили о его прибытии 13 сентября. Знаменитые вельможи и придворные Австрийские чины, всегда отличавшиеся своей важностью, теперь, казалось, вовсе забыли о ней и с непритворным нетерпением спешили во дворец встретить примирителя Европы. Среди них обращал на себя особенное внимание тот самый остроумный принц Де-Линь, который за двадцать восемь лет до того был одним из участников знаменитого путешествия императрицы Екатерины в Крым, и за пятьдесят до происходящих событий уже удивлял Европу своим умом и образованностью. Теперь ему было уже около 80 лет, но несмотря на глубокую старость, он бодро и весело явился встречать покрытого славой внука Великой и искренне любимой им государыни. Весело было смотреть на этого удивительного человека, сохранившего и в преклонных годах все те качества, которые делали его избранным человеком среди общества столь знаменитых особ прошедшего века, каковыми были Великая Екатерина и Великий Фридрих. И теперь при дворе Франца I, как и при дворе его предшественника Иосифа, он продолжал всех удивлять своим веселым и любезным нравом, своим приятным остроумием.

Вы хотите иметь доказательства последнего? Наверное, хотите, потому что вы еще помните, что говорил он об уме Великой Екатерины? Теперь послушайте, что сказал он о двух ее внучках — великих княгинях Марии Павловне и Екатерине Павловне, также прибывших в Вену для свидания с августейшим братом и также присутствовавших во дворце при его встрече. «Великая княгиня Мария, — говорил принц, — привязывает к себе сердца, а Екатерина — берет их приступом».

Так знаменитейшее из царских семейств Европы было предметом разговора Австрийских придворных в то время, когда гром пушек возвестил прибытие его главы. Прекрасная картина явилась в эту минуту перед глазами ожидавшей, нетерпеливой толпы! Император Александр и император Франц, встретивший своего знаменитого гостя в минуту его приезда, шли рука об руку между двумя рядами придворных, на лицах которых изображалось необыкновенное, живейшее участие, внушаемое в то время Александром каждому, кто хоть немного понимал значение переворота, произведенного им в Европе.

За двумя императорами, так превосходно доказавшими свой возвышенный образ мыслей в политических делах, шел столь же великодушный в бедствиях, как скромный в счастье, Прусский король. Он вел наших обеих прекрасных великих княгинь. За ними шло несколько королей и множество принцев и принцесс. В Вену съехались представители всех царствующих европейских домов.

На Венском конгрессе рассматривались многочисленные вопросы и дела. У каждого короля и принца была какая-нибудь просьба: одним надо было возвратить отнятые Французами земли, других — вознаградить за понесенные потери, третьих — за испытанное унижение; одним словом, все явились с вопросами, для разрешения которых требовалось большое искусство. Несмотря на это, совещания Венского конгресса достигли своей цели во всех отношениях — они удовлетворили каждое государство. Австрийская империя, Прусское, Неаполитанское и Сардинское королевства были восстановлены во всех своих прежних правах; Голландскую республику преобразовали в Нидерландское королевство; обиженные Наполеоном владетели Германии и Италии получили точное и справедливое разделение своих границ; Швейцария возвратила права свои; Россия также была частично вознаграждена за свои великие жертвы утверждением за ней Варшавского герцогства под названием Царства Польского. Из владений Германии был образован Германкий союз, членами которого были начиная с Австрии все царствующие дома Германии. Наконец, доброе сердце Александра подало мысль о Священном союзе⁵⁶¹, заключенном потом Австрией, Россией и Пруссией. Целью этого союза было поддержание независимости каждого государства на основах нравственности и священных истин Евангелия.

Несмотря на эти столь различные и столь важные вопросы, решаемые на конгрессе, августейшие лица, участвующие в нем, и все особы, принадлежавшие к их свитам, предавались самой искренней веселости, которую могло давать только чувство радости, ощущаемой всеми при мысли об избавлении от всеобщего утеснителя. Вена представляла собой картину беспрерывных праздников, которые были тем приятнее, что в каждом из них было что-то необыкновенное. Например, 23 сентября Австрийский император давал праздник в честь инвалидов в саду Аугартенском. Заслуженные и изувеченные воины обедали в присутствии монархов и всего двора. Посреди них возвышалась колонна, бывшая точной копией той колонны, какую намеревались воздвигнуть в Москве из орудий, отнятых у неприятелей. Внизу этого почетного памятника, так очевидно свидетельствовавшего о победе Русских над общим врагом, стояло изображение государя, венчаемого славой. Умилительна была эта картина для Русских, особенно в те минуты, когда они видели слезы, блиставшие на глазах императрицы Елизаветы Алексеевны и великих княгинь.

6 октября, в известном венском месте для гулянья — в Пратерте, праздновалась годовщина Лейпцигского сражения. Тридцать тысяч солдат явились перед монархами в полном параде, потом их угощали обедом.

На другой день и государю было угодно праздновать славную Лейпцигскую битву великолепным обедом, на который, кроме царственных гостей, были приглашены все находившиеся тогда в Вене участники знаменитого сражения. Все убранство зала и столов состояло из военных трофеев. Везде были видны трехцветные Французские знамена и круглые щиты, на которых были изображены сражения, выигранные союзниками в последних походах.

Замечателен был также праздник, данный во время краткого пребывания императоров и Прусского короля в Венгрии. Это был сбор винограда на прекрасном острове, лежащем на Дунае в трех верстах от Офена. Пятьдесят молодых людей и пятьдесят прелестных девушек, одетых в платья народов, живущих в Венгрии, были рассеяны по цветущему винограднику и с пением Венгерских песен срезали гроздья и подносили их своим августейшим гостям. Одна из них сказала при этом приветствие государю, пользовавшемуся везде особым вниманием.

Говоря о праздниках Австрийского двора, мы не упоминаем об обычных балах и вечерних собраниях, беспрестанно даваемых то государями, то их послами и вельможами. Они были так многочисленны, что, наконец, утомили общество, очень настроенное на необыкновенное веселье. Надо было придумать что-нибудь новое, и вот с первым выпавшим снегом было назначено невиданное дотоле в Вене катанье в великолепных санях, сделанных в виде колесниц и покрытых золотом. Но это прекрасное катанье едва не расстроилось: снегу было так мало, что несколько сот человек собирали его на полях и усыпали им дорогу для катанья.

Это необыкновенное гулянье окончилось еще более необыкновенным праздником: в огромнейшем Венском манеже была сооружена карусель, на которой были в точности исполнены все обряды каруселей средних веков. Кавалеры в красной одежде того времени сражались точно так, как некогда сражались рыцари на турнирах и своих каруселях, а дамы в самом великолепном убранстве сидели в ложе, специально для этого приготовленной, и раздавали точно так же, как и красавицы старинных времен, награды победителям.

Этого было недовольно: через несколько недель при дворе был устроен театр, на котором представляли живые картины и играли комедии. Одним словом, веселье не прерывалось, потому что все были настроены веселиться, и это веселье не было ничем стеснено, даже многочисленным собранием монархов и августейших членов их семейств. Этой непринужденностью все были также обязаны императору Александру. Кроме любезности обхождения, которая привлекала к нему сердца всех, он проявил также мудрость и в том, что, узнав при открытии конгресса, что решается вопрос о том, какой этикет надо соблюдать в собрании государей, предложил, чтобы все они занимали места в соответствии со своим возрастом, и таким образом те, кто был старше, садился выше тех, кто был его моложе. Такое предложение Русского государя было тем более ценно, что он был самый младший из всех коронованных особ.

Среди лиц, принимавших непосредственное участие в этих праздниках, был и воспитатель императора Александра Павловича, Лагарп. Он также был в это время в Вене как уполномоченный от одного из Швейцарских кантонов и обращал на себя общее внимание как наставник, самым блистательным образом оправдавший доверие великой государыни, избравшей его в воспитатели к своему знаменитому внуку. Глубокое уважение и признательность к нему государя были так искренны и велики, что нередко во время величайшей славы своей он говаривал: «Если бы не было Лагарпа, то не было бы и Александра!»

Это собственное признание августейшего воспитанника должно было высоко вознести Лагарпа в глазах всех Русских. Что же касается его чувств к государю, то он до самой своей смерти не мог говорить о нем без восхищения, и надо было видеть, с каким восторгом слушали в Вене его рассказы о детстве и молодости его великого питомца! Он часто прерывал свои рассказы восклицаниями: «Ни для одного смертного природа не была столь щедра, как для Александра!» Восклицание, доказывающее необыкновенные способности государя и скромность наставника.

Но вернемся к конгрессу. Уже семь месяцев продолжался он, и почти все его совещания были закончены, как вдруг союзные государи получили известие, что Наполеон тайно от Английской эскадры, призванной смотреть за ним, оставил остров Эльбу и на пяти судах с отрядом своих приверженцев в количестве около 1140 человек появился у берегов Франции. 1 марта он сошел на берег близ небольшого городка Канна, а 8 марта уже был в Гренобле и имел 6000 человек войска. Брат Людовика XVIII, граф д’Артуа, и маршал Макдональд приготовились было оказать ему сильное сопротивление, но их войско при появлении прежнего любимого начальника полностью перешло на его сторону, и защитники короля вынуждены были удалиться в Париж, куда и Наполеон быстро продвигался со своими приверженцами. Число их до того увеличилось, что 19 марта Людовик XVIII вынужден был оставить бурную столицу, для которой его правление было слишком кратко и снисходительно. На другой же день, 20 марта, Наполеон с торжеством въехал в нее без единого сражения на всем пути своего следования от берегов Средиземного моря. Успех, доселе неслыханный! Но вскоре мы увидим, был ли он продолжителен.

Известие о бегстве бывшего императора Французов сначала не произвело сильного впечатления на Венский конгресс: все сочли эту новую попытку Наполеона несерьезной и думали, что он может быть уничтожен собственными силами Людовика XVIII. Один Александр, избранный Провидением для сокрушения могущества Наполеона, думал иначе. Он сказал: «Случай сей будет действительно мало важным, если союзные государи не будут почитать его маловажным». Эти слова того, кто так хорошо уже доказал свою проницательность и искусство в борьбе с непобедимым неприятелем, возымели свое действие, и 25 марта Россия, Австрия, Пруссия и Англия заключили между собой договор, по которому каждая страна обязывалась выставить и содержать в поле по 150 000 солдат войска до тех пор, пока Бонапарт не будет полностью низвержен.

Единодушие союзников было спасительно для Европы, и менее, чем за три месяца, и даже прежде чем успели собраться все войска, дерзкие замыслы Наполеона были уничтожены. Честь этого последнего поражения Наполеона принадлежала Английской и Прусской армиям. Будучи ближайшими к Франции, они первыми подверглись нападению Наполеона. Командующими у них были лорд Веллингтон и Блюхер. Французы начали с Блюхера. Наполеон напал на него у деревни Линьи и после жесточайшей битвы, в которой можно было только удивляться взаимной ненависти Пруссаков и Французов, Наполеону удалось еще раз оставить за собой поле сражения: он выиграл его, но без всякой для себя пользы, потому что все его войско было так изнурено, что не могло преследовать Блюхера, успевшего уйти для соединения с Веллингтоном. На следующий и на третий день Наполеон направил все усилия на то, чтобы не допустить их соединения, и напал на Веллингтона при Ватерлоо. Здесь-то в этом незначительном местечке Бельгии, Веллингтон одержал, наконец, последнюю победу над непреклонным завоевателем и соединился с Блюхером, вовремя подоспевшим к нему на помощь на мысе Бель-Аллиансе. Наполеон, полностью разбитый, поспешно уехал в Париж и 21 июня издал прокламацию⁵⁶², в которой отказался от Французского престола и провозгласил императором своего сына, Наполеона II.

Но эта прокламация, последняя надежда прежнего счастливца, была отвергнута всеми союзными государями и даже большей частью Французов, усердие которых после Ватерлооского сражения чрезвычайно охладело. Наполеон уже никак не мог надеяться на то, что они, только что потеряв 200 000 солдат, еще раз согласятся собрать для него новое войско. Погруженный в уныние, он со страхом получал постоянные известия о приближении союзных государей с их войсками к Парижу и дошел в это время до того, что министр полиции Фуше овладел им как пленником и уже хотел выдать его Людовику XVIII, как вдруг, как бы опомнясь, бывший император решил тайно оставить Францию и уехать в Америку. Но судьба и тут была против него: Англичане подстерегли корабль, на котором он отправился, и вынудили его сдаться. Он был привезен в Англию, а оттуда, по решению союзных государей, был отправлен на остров святой Елены, лежащий в Африке на Эфиопском море, к северо-западу от Мыса Доброй Надежды.

На этом каменистом острове, окруженном пустынным морем, было назначено угаснуть гению, более двадцати лет удивлявшему или, справедливее сказать, терзавшему мир своим честолюбием. Но оставим его, грустно плывущего к месту своего изгнания, его честолюбие уже больше не нарушит спокойствия Европы, и посмотрим на эту Европу, снова встревоженную последним покушением ее утеснителя и снова явившуюся в Париж в лице ее главнейших представителей — Русского, Австрийского и Прусского государей.

Веллингтон и Блюхер вступили в Париж в конце июня и были в самом затруднительном положении до прибытия туда государей. Волнение и споры слышны были со всех сторон: одни Французы желали возвращения Бурбонов, другие — Наполеона или, по крайней мере, его сына, третьи не хотели ни того, ни другого, и из-за этих различных желаний и требований возникал такой беспорядок, что оба фельдмаршала союзных войск не знали, как погасить начинающуюся бурю. В то время в Париже был генерал Чернышев. К нему обратились Веллингтон и Блюхер, прося его доложить императору Александру о том, что только его присутствие может еще спасти Французов. Государь получил подробное донесение Чернышева в Сен-Дизье, за 220 верст от Парижа, будучи среди своего войска. Вместе с ним были и его августейшие союзники: Австрийский император и Прусский король. Состояние духа Парижских жителей встревожило Александра, тем более что он мог прибыть вместе с армией в Париж не раньше, чем через семь или восемь суток. А сколько бедствий могло совершиться в это время! Государь не только сам решил немедленно ехать туда без всякого войска, но даже склонил и других государей сопровождать его.: Три государя со свитой, состоявшей из семи человек, без всякого военного прикрытия, кроме 50 казаков, выставляемых на каждой станции, проезжали по неприятельской земле, где на каждом шагу можно было встретить недовольных и ожесточенных. Но Французы, как будто все еще оглушенные шумом последних побед союзников, как будто пораженные неслыханной дотоле смелостью монархов, смотрели спокойно на чудный поезд, сходились толпами в почтовых селениях, чтобы взглянуть на перемену лошадей, окружали экипажи и иногда кричали: «Да здравствует король Римский!» Иногда же: «Да здравствует Людовик XVIII!» Но чаще всего: «Да здравствует Александр!» Другие государи всегда оставались при нем в тени, и Французский народ считал его одного властелином своей судьбы.

Так, без всяких приключений закончилось опасное путешествие: 29 июля государь и его августейшие спутники приехали в Париж, и их присутствие, полностью неожиданное, изумило всех жителей и как будто волшебной силой усмирило волнение умов. Людовик XVIII, за два дня перед тем прибывший в Париж, почувствовал благотворное влияние на легкомысленный свой народ, произведенное появлением Александра, и во второй раз благословил спасителя своего семейства и царства.

Но в то же время, когда столица Франции, по крайней мере, внешне была уже спокойна и предана своему королю, во многих ее областях буря еще не утихла, мятежи постоянно возобновлялись, проливалась кровь невинных, как обычная жертва, приносимая ненависти партий.

Такое состояние несчастного государства заставило союзных монархов продлить свое пребывание в Париже на три месяца и принять против Французов меры более строгие, чем прежде. По мирному договору, снова заключенному в Париже, Франция должна была уменьшить свои границы и лишиться Бельгии, Эльзаса, Лотарингии и Савойи; заплатить 700 миллионов франков военной контрибуции и содержать у себя на протяжении пяти лет союзную армию, которой было поручено наблюдать за сохранением спокойствия. Русских было оставлено во Франции 40 000 человек под командованием графа Воронцова.

Устроив таким образом дела в несчастной Франции как можно лучше и в соответствии с ее нуждами, союзные государи, к величайшему огорчению Парижан, показавших в это время самую легкомысленную страсть к забавам и веселью, несмотря на стесненное положение Отечества, назначили день своего отъезда из Парижа. Но прежде, чем он наступил, Русскому государю было угодно совершить смотр его армии в прекрасной долине Шампаньи близ города Вертю. День, назначенный для этого, был знаменитый в истории Русского войска — 26 августа. Казалось, слава Бородинской битвы, так грозно поразившая Французов за три года перед тем, озарила новым блеском Русских воинов под лазурным небом Франции, на ее прекрасных лугах.

С удивлением смотрели все иностранцы на это изумительно стройное, чудное войско, которое, несмотря на продолжительный поход и скорость переходов, было в том самом прекрасном порядке, в каком оно выступило из Отечества. Смотря на плотные колонны, с невероятной стройностью проходившие мимо, фельдмаршалы союзных войск не могли сдерживать своих восклицаний: «Я никогда не воображал, — сказал Веллингтон, — чтобы можно было довести армию до такой степени совершенства!» Другой же Англичанин, сэр Сидней Смит, прибавил: «Этот смотр есть урок, который Русский император дает другим народам». И точно, 150 000-ное войско, в таком чудном порядке явившееся вдали от своего обширного Отечества, могло служить лучшим доказательством великой силы этого Отечества и силы наказания, какое ожидало его дерзких оскорбителей.

Говоря об этом великолепном смотре Русской армии, надо сказать моим читателям, что в нем участвовали и молодые великие князья, находившиеся в то время в армии: великий князь Николай Павлович вел бригаду гренадеров, а великий князь Михаил Павлович командовал пятью ротами конной артиллерии.

После смотра, повторенного два раза (26 и 29 августа), государь в день праздника святого Александра Невского пожелал, чтобы его войско принесло торжественное моление Богу, и вот новое, прекрасное зрелище открылось взорам чужестранцев. Посреди обширной равнины Вертю был поставлен алтарь, и знаменитое воинство, столь же благочестивое, как и его царь, преклонило колени перед высочайшим могуществом Того, Кто вознес его выше других народов.

Здесь в качестве заключения рассказа о войне 1815 года вашему вниманию предлагается приказ, отданный государем его войскам после смотра при Вертю. Они в это время готовились к возвращению в Отечество.

«Измена и коварные замыслы врага всеобщего покоя привели вас, храбрые воины, опять на те поля, где за год с небольшим одержали вы победу над неприятелем, и по пятам его проложили себе путь к Парижу. Благодарение Всевышнему, храбрость ваша, всему свету известная, не имела нового испытания, ибо меры, предпринятые союзными державами вообще, противопоставили оплот дерзости Наполеона Бонапарта, прежде нежели вознадобилась помощь ваша на поле битвы, и сам он, наконец, достался в плен. Но тем не менее быстрым переходом от Днепра и Двины к Сене вы показали, что спокойствие Европы не есть чуждое для России дело и что, невзирая ни на какое расстояние, вы по гласу Отечества и царя везде, где должно поборать правде. Отпуская теперь вас в любезное Отечество, приятно мне изъявить вам, сослуживцам моим, благодарность за усердие ваше и за ту исправность, какую нашел я при осмотре рядов ваших на полях Шампани. Смотр сей, где в глазах союзных государей и полководцев их оспаривали друг друга полки и артиллерия в устройстве, движениях и исправности одежды и амуниции, остается навсегда памятником вашим. Благодарю также вас за сохранение строгой дисциплины и за доброе поведение в иностранных землях, которому отдают справедливость сами обыватели.

Да сопутствует вам благословение Превечного на возвратном шествии вашем. Мощная десница⁵⁶³ Его, сохранив нас от зол, войной наносимых, указует нам ныне путь в недра семейственные. Восчувствуйте благость Его к себе, помня беспрестанно святой закон Его, и что милосердие Божье везде нам было помощью, ибо всегда возлагали все упование наше на Него».

Это лестное название сослуживцы, данное здесь государем его воинам, повторено и в памятнике, сооруженном им в их честь в Царском Селе.

16 сентября Александр выехал из Парижа. Он простился с союзными государями на три года, потому что в последнем мирном договоре определено было, чтобы высокие союзники съезжались через три года для обсуждения мер, направленных на обеспечение счастья народов и сохранение мира.

Возвращаясь в Россию, опечаленную его долгим отсутствием, государь заезжал в Берлин, потом был в Варшаве. Радость, с которой в этот раз Поляки встретили его, была чрезвычайна.

Наконец, 1 декабря северная столица была обрадована возвращением обожаемого государя, покрывшего новым блеском имя Русских. Александр был в это время на высочайшей степени своей славы. Восстановитель спокойствия, снова нарушенного в Европе, он так возвышался над всеми другими Европейскими монархами, что по справедливости его можно было назвать величайшим из них. Принеся так много жертв ради счастья чужих ему народов и прочно устроив, наконец, это счастье, Александр возвратился в Отечество со сладостной мыслью, что теперь он может посвятить все свои дни приятным заботам о судьбе своих подданных.

Молитва Александра была услышана, и последнее десятилетие его царствования было счастливейшим для его народа и менее примечательным для истории. Так всегда и бывает: истинное счастье далеко от шумных побед и громкой славы. Русские достигли его в этот последний период жизни своего незабвенного государя, и вы увидите, милые читатели, как тихо и безмятежно для них прошло это счастливое время.

Последние десять лет царствования Александра I от 1815 до 1825 года

Царское семейство, постоянно разлучаемое с императором на протяжении целых трех лет великой войны с Наполеоном, печально разделяло все беды Европы.

Наконец, по окончании 1815 года все изменилось: восстановление спокойствия в Европе и связанное с этим возвращение государя в Петербург были первыми радостями императорского семейства. Вскоре происшествия, случившиеся потом в царском семействе, были как бы вознаграждением за долгие страдания.

Великая княгиня Екатерина Павловна, лишившаяся супруга за два года до того, вступила во второй брак с наследным принцем Вюртембергским.

В феврале 1816 года праздновалось бракосочетание великой княжны Анны Павловны с наследником Нидерландского престола, принцем Оранским.

В 1816 году было бракосочетание великого князя Николая Павловича со старшей дочерью Прусского короля, принцессой Шарлоттой, нареченной в святом миропомазании Александрой Федоровной.

Во время этих семейных радостей и отдохновения, необходимого после столь великих трудов, Александр ни на минуту не оставлял своих государственных занятий.

В 1817 году появился Коммерческий Банк, учрежденный для купечества, которое могло за небольшие проценты получать оттуда денежные ссуды. В этом же году введение торговых сообщений и судоходного сообщения вообще было облегчено появлением пароходов, до той поры неизвестных в России. Это облегчило связь с иностранными государствами, а также и ведение внутренней торговли, потому что вскоре после начала пароходного сообщения между Петербургом и Ревелем пароходы появились и на судоходных реках и каналах на территории самой России.

В это же время было положено начало и другому важному нововведению, способствующему облегчению внутреннего сообщения — был утвержден проект строительства насыпной дороги, то есть шоссе между Москвой и Петербургом. Эта прекрасная дорога, во многом облегчающая частые переезды между столицами, была проложена на двести верст еще при жизни государя, ее основателя, полностью же окончена спустя несколько лет после его кончины. Она является одним из замечательных памятников царствования Александра.

В 1817 году произошло еще одно замечательнейшее событие для торговли всего южного края России, или, лучше сказать, всей Новой России: город Одесса стал порто-франко*, то есть вольным портом, в который можно было привозить все товары из иностранных государств без пошлины, обычно вносимой за них.

История Одессы, этого юного и цветущего города Новой России, этого средоточия всей ее торговли, так любопытна, что нельзя не рассказать, по крайней мере, о ее главных событиях. Несмотря на то, что город находится в близком соседстве с Крымом, читая описание этого знаменитого полуострова и путешествия туда императрицы Екатерины, вы не могли ничего узнать об Одессе, потому что Одессы тогда еще не было, и само место, где она построена, находилось во власти Турок. Только после взятия Очакова, и именно в 1789 году, это место было завоевано Русскими. Оно находилось в восьмидесяти верстах от Очакова, и на нем стояла в то время небольшая Турецкая крепость Хаджибей, важная для Турок, потому что она охраняла залив, в котором их военные и торговые суда находили пристанище во время непогоды.

Хаджибей, представлявший собой во время взятия его Русскими плохо и неправильно построенный Турецкий замок, известен был еще в XI веке: на его месте было тогда Греческое селение, называвшееся на языке Греков гаванью Истриян. Разделяя участь многих северо-западных Греческих селений, опустошенных нашествиями разноплеменных народов, оно долго оставалось в неизвестности, но в XV веке появилось под названием Качибея (Cacybei) и под покровительством Литвы. Наконец, после нового разорения от нашествия Турок Качибей превратился уже в маленькую Турецкую крепость Хаджибей и оставался такой до взятия его Русскими.

Так как все, касающееся столь любопытного места, как Одесса, должно быть интересно читателям, надо назвать и имя того, кто взял Хаджибей для России. Это был генерал-майор Иосиф де Рибас, лицо знаменитое в истории Новороссийского края. Уроженец Неаполя, он двадцатилетним юношей узнал графа Орлова-Чесменского в лучшие дни его блестящей славы на море и, увлеченный ею, поступил по его приглашению на Русскую морскую службу. Он проходил ее с особенным отличием и через десять лет, в 1780 году, был уже полковником и командиром Мариупольского полка в Херсонском войске. Это привело его в Новую Россию под начало ее первого преобразователя, Потемкина. Пылкий и деятельный, де Рибас радовался и такому необыкновенному начальнику, каким был Потемкин, и такому обширному поприщу, какое представляла для него новая страна. Но частые войны с Турцией препятствовали ее развитию и заставляли обращать внимание только на защиту прекрасных мест Новой России от нападения неприятелей, а не на преобразование их. Таким образом, для этих же целей и был взят замок Хаджибей. Будучи главным инициатором этого приобретения, де Рибас принимал деятельное участие и во всех последующих победах, одержанных Русскими на протяжении этой войны. Он был ревностным помощником Суворова непосредственно до заключения Ясского мира 23 декабря 1791 года. С присоединением всей Очаковской области и безопасность Новой России упрочилась. Границей Русских со стороны Турции стала река Днестр, и вдоль ее Русского берега надо было строить целую линию крепостей.

Строительство одной из них было намечено вблизи разоренного Хаджибейского замка. Крепость должна была стать очень важной, потому что имела обширный рейд для гребного флота, чем и обратила на себя особенное внимание Экспедиции строения южных крепостей. Так назывался специально учрежденный для таких построек комитет, руководителем которого был граф Суворов, а главными членами-распорядителями генерал де Рибас и инженер-полковник де Волан. Как же воспрянул духом пламенный де Рибас, когда получил это место, столь соответствующее его склонностям и представлявшее столь обширное поле для его неутомимой деятельности! Он искренне любил страну, давно сделавшуюся его вторым Отечеством, и искал случая доказать свое усердие, превышающее, по его мнению, то, которое он уже так часто доказывал в битвах за нее.

И вот подходящий случай представился: кроме крепости, которую предстояло строить в Хаджибее и основание которой уже было положено 10 июня 1793 года, на совете у Великой Екатерины было решено построить на Черном море большой военно-торговый порт, и выбор места для него пал на тот же самый Хаджибей, в котором уже строилась Русская крепость. Де Рибас был удовлетворен: новый порт, а с ним и новый город, было поручено строить исключительно ему. Он удостоился по этому случаю лестного рескрипта от императрицы, который был примечателен тем, что объяснял словами великой государыни будущее назначение и судьбу нового города. Вот эти строки, извлеченные из рескрипта: «Потщитеся, дабы созидаемый вами город представлял торгующим не только безопасное от непогод пристанище, но защиту, одобрение, покровительство, словом, все зависящее от вас в делах их пособия, через что без сомнения как торговля наша в тех местах процветет, так и город сей наполнится жителями в скором времени».

Эти слова императрицы можно назвать пророческими: так прекрасно они исполнились! Новый город, получивший название Одессы в память о лежавшем близ него в древности Греческого селения Ордиссосы (что по-гречески значит «великий торговый путь»), как будто волшебной силой поднимался стараниями де Рибаса.

22 августа 1794 года началась его закладка: в этот день были положены первые камни для церквей святого Николая и святой Екатерины, и меньше чем через год в Одессе было уже около 2500 жителей. В ее порт пришло 86 кораблей, а вышло 64 корабля.

Эти первые успехи юного города смогли порадовать его великую основательницу в последние дни ее жизни, и 22 октября 1796 года, то есть за две недели до своей кончины, она подписала указ об учреждении в Одессе цензуры для привозимых туда иностранных книг. Это учреждение ставило новый порт в один ряд с четырьмя другими главными городами, куда был позволен привоз книг из чужих краев: с Петербургом, Москвой, Ригой и Радзивиловым.

Но чтобы иметь полное представление о том, с какой быстротой строилась юная Одесса, мы послушаем одного почтенного путешественника — Павла Сумарокова, ездившего по всему Крыму и Бессарабии в 1799 году. В то время еще не исполнилось и пяти лет существования нового порта и города, а вот что он уже говорит о нем: «Уже был вечер, как я въехал в Одессу, и при всем моем предварительном о нем понятии, явление возрожденного сего города привело меня в чрезвычайное удивление. Я проезжал, оставляя в левой руке синеющее море, мимо огромных и освещенных каменных зданий, хороших обывательских⁵⁶⁴ строений, широкими, правильными улицами и, наконец, привезен был в обширный дом генерала, князя Волконского (ныне барона Рено). Оный обнесен со всех четырех сторон, как замок, каменными строениями и отдавался внаймы разным лицам. Возможно ли, рассуждал я сам с собой, что когда у всех прочих народов, для построения и приведения в цветущее состояние города, потребно целое столетие, а чтобы у Россов только три или четыре года на то было достаточно? Не Цирцея⁵⁶⁵ ли силой волшебства его произвела?»

«…Положение Одессы есть на горе, при самом Черном море, весьма красивое, где с левой стороны природа, составляя из крутых берегов перед ней полукружие, ограждает гавань ее от погод. Расположенная по равнине, она простирается версты на три в длину и версты на две в ширину большими прямыми улицами, которые, имея каменные мостовые, вмещают в себя площади и построения по ним: исключая малого числа деревянных домов, все суть каменные новейшего вкуса, однако же во многих по городу местах находятся пустыни, притом разные в нем заведения, иные начатые, другие более половины деланные, а некоторые и к концу приведенные, остаются еще недовершенными».

Сочинитель насчитал в Одессе 3 еще не оконченные церкви, 506 домов, 232 землянки, 500 лавок, 36 хлебных магазинов и 4147 жителей. Но вернемся к его описаниям.

«Возрастающая Одесса час от часу приобретала новые силы. Число жителей ее умножалось, места для построения домов и лавок разбираемы были в великом количестве; начались хорошие общества, балы, хотели заводить театр, и в стране оной, до того пустынной, толпы народа, успехами торговли ободренные, воспели свое блаженство. Она по своему местоположению не только что далеко превосходит все прочие наши порты, но со временем может вступить в совместничество с Петербургским. Прилегающая к ней Польская Украйна не имеет, кроме оной, другого выхода всем своим произведениям, к чему Днепр и Днестр подают выгодные средства, а без нее, все пути к тому остались бы пресеченными, и изобилие того края пребыло бы бесполезным. Иностранных земель, как то: полуденной Германии и Франции, всей Италии, Архипелагских островов, Турции, Анатолии⁵⁶⁶ и Египта, купеческие суда удобнее пристани в России иметь не могут. Одним словом, она есть средоточие всей нашей торговли и надежным для империи сокровищем…»

Такова была Одесса в 1799 году. В 1803 году в ней было уже более 9000 человек жителей; в ее гавань пришло 552 корабля; из нее вывезено в чужие края одной пшеницы на 3 110 076 рублей, привезено же товаров на 936 189 рублей.

С этого года развитие Одессы получило новое, блистательное направление: ее военным губернатором и градоначальником стал один из благороднейших сынов растерзанной в то время монархической Франции, один из образованнейших ее эмигрантов — герцог Эммануил дю Плесси Ришелье. Соединяя с прекрасными качествами души необыкновенную преданность к несчастному семейству Людовика XVI, он с самого начала своего пребывания в России, принявшей его на свою службу после ужасов Франции, обратил на себя особое внимание великого князя Александра Павловича. В 1796 году его высочество пригласил его в свою свиту, и с того времени Ришелье был в числе самых близких особ, окружавших Александра. Узнав близко все его достоинства, государь, относившийся с особенной любовью к Одесскому порту, как одному из последних творений Екатерины, надеялся найти в герцоге все те качества, которые нужны были для окончания строительства и благоустройства нового города, и ожидания его оправдались самым лучшим образом: Одесса с первого года управления его новым градоначальником начала стремиться к своему усовершенствованию с быстротой, почти невероятной. Ришелье сначала только желал пламенно оправдать доверие глубоко чтимого им государя, но потом он чрезвычайно полюбил город, судьба которого во многом зависела от него, и все его внимание, все его старания были направлены на то, чтобы улучшить его благосостояние на самых прочных основаниях.

Невозможно перечислить всего, чем Одесса была обязана герцогу; коротко можно сказать только то, что в 1803 году, когда герцог принял в свое управление новый город и порт, в нем было не более 8000 жителей, 800 домов и землянок. Через одиннадцать же лет, в 1814 году, когда он оставил Одессу, в ней было 2000 красивых домов и около 100 прекрасных дач и садов; кроме того, она имела все необходимые для большого портового города общественные здания, например, таможню, карантин, театр, госпиталь и другие строения; ее торговля достигла оборота в 40 или 50 миллионов рублей в год, а жителей в ней было около 25 000 человек. Для образования и просвещения ее жителей, уже столь многочисленных, стараниями герцога были учреждены все те учебные заведения, которые было положено иметь в губернских городах; помимо того, при Коммерческой гимназии был открыт благородный институт для высшего образования Новороссийского юношества; другой благородный институт был открыт для воспитания девиц, и, наконец, уже после отъезда герцога был основан Ришельевский лицей. Привязанность герцога к Одессе оставалась все та же и в те времена, когда он уехал из России и снова жил в Париже, поступив на службу в своем Отечестве. Там он с восхищением принимал всех Одесских граждан, которых судьба иногда забрасывала так далеко от Отечества, и с любовью расспрашивал обо всем, что касалось незабываемого города.

Благосостояние Одессы, достигшей стараниями герцога звания первого торгового города на юге России, было увеличено новым благодеянием государя: в 1817 году ее порт был превращен в порто-франко. Вся торговля южной России сразу ощутила благотворные результаты этого.

За 30 лет существования, то есть в последние годы царствования Александра, Одесса стала процветающим городом. Ее успех понятен только в России и не удивляет только Русских. Мы так привыкли к этим успехам, что даже не замечаем их: они кажутся нам обыкновенным делом. Но надо спросить у иностранцев, поражает ли их все то, что делается в России. Например, как удивились те из них, кто в конце 1817 года приехал в Москву по случаю пребывания там императорской фамилии! Изумленные видом прекрасных зданий столицы, они едва верили, чтобы всего пять лет назад она представляла собой груду обгорелых развалин. Следы ужасного разорения почти исчезли; все блистало пышностью, дышало счастьем; народ был в том упоительном веселье, какое он всегда чувствует, видя перед собой царское семейство; августейшие члены этого семейства были наполнены также радостью вследствие недавних счастливых событий, а также были еще и в радостном ожидании: молодая великая княгиня Александра Федоровна готовилась стать матерью, и этот младенец — первое дитя счастливейшего брака, которому предстояло родиться в древней столице государства, — казался еще до рождения какой-то особенной драгоценностью и своего семейства, и народа. Будто предчувствуя будущее его предназначение, Московские жители заранее гордились высокой честью, ожидавшей их, и с пламенным усердием молились о его благополучном рождении. 17 апреля 1818 года оно совершилось, и великий князь Александр Николаевич явился на свет для будущего счастья. Никакое другое писание не может так истинно и так хорошо передать этот знаменитый для России день, как описание, сделанное тогда Жуковским в его превосходном послании к будущей государыне (тогда великой княгине) Александре Федоровне.

Счастливая Москва первая назвала своим юного князя, ставшего впоследствии нашим общим благом, нашей общей радостью.

5 мая происходило крещение новорожденного в знаменитом Чудовом монастыре. Воспреемником его от купели был его августейший дед, Прусский король, специально для этого прибывший в Москву. Торжественные праздники, начавшиеся по поводу этого радостного события в Москве, закончились в Петербурге, куда в июне возвратилась вся императорская фамилия и ее царственный родственник и гость.

В сентябре 1818 года в Ахене был назначен первый после Венского конгресса съезд государей — членов Священного союза. Русский, Австрийский императоры и Прусский король приехали в Ахен в середине сентября; Франция и Англия, принадлежавшие также к Священному союзу, прислали своих полномочных представителей.

Главным предметом обсуждения на этом новом конгрессе должен был стать вопрос о том, выводить ли союзные войска из Франции? Снисходительный Людовик XVIII, надеясь, что его доверие к народу сблизит с ним его легкомысленный народ, сам умолял союзных государей о выводе их войск. На Ахенском конгрессе его желание было исполнено, но оно не принесло ожидаемых плодов: может быть, вывод войск, сопровождавшийся небывалыми до той поры празднествами, и новость положения, столь ценимая Французами, заняла на некоторое время их внимание, и они забыли свое привычное занятие — беспокойное участие в делах правительства; но как только прелесть новизны исчезла, все пошло по-старому с той только разницей, что теперь они уже не боялись быть наказанными: иностранных войск, надзиравших за ними, уже не было. Приверженцы порядка и законной власти боялись за короля, и их опасения оправдались: не прошло и двух лет после вывода союзных войск из Франции, как племянник Людовика XVIII, который должен был со временем наследовать его престол, герцог Беррийский*, пал от руки убийцы. Это ужасное злодеяние, поразив своей жестокостью королевское семейство, потрясло снова и всю Францию; но убийца, совершая свое страшное дело, не знал, что у герцога Беррийского вскоре должен был родиться сын. Эта неожиданная новость разрушила на время все дальнейшие замыслы заговорщиков, которые не могли успешно действовать без народа, а народ сочувствовал оставшейся молодой принцессе, вдовствующей супруге герцога Беррийского, и его новорожденному сыну, герцогу Бордосскому.

Предназначенный самой судьбой восстановить угасавшее поколение Бурбонов, юный Бордосский принц вызывал такие необыкновенные чувства, такое трогательное внимание к себе, что легкомысленные Французы в первые месяцы и даже годы его существования были совершенно покорены им: народные беспокойства утихли, даже несмотря на то, что в это время во всей Европе царствовал какой-то дух мятежа: везде желали перемен и улучшений в правительстве, одна за другой следовали революции Португальская, Неаполитанская и Пьемонтская. Начало их было положено в Испании, в этой несчастной земле, погруженной в безвластие во время пленения ее короля во Франции и народной борьбы с Наполеоном. Фердинанд VII, вероятно, отвыкший в несчастье носить с достоинством свою корону, вынужден был уступить настоянию возмутителей и согласиться на конституцию, которую они требовали. Это согласие принесло величайшее зло, и с этого времени начались постоянные беспокойства в государствах, до которых доходили слухи о происшествиях в Испании. Португалия была первая, принявшая конституцию по примеру Испанцев. Вскоре то же самое произошло и в Итальянских государствах. Но там возмутители спокойствия, состоявшие из карбонариев⁵⁶⁷, были усмирены новым конгрессом союзных государей, собравшимся в городе Троппау, на котором силой оружия было решено уничтожить зло, грозившее новыми бедствиями Европе.

Спокойствие в Неаполе, Сицилии и Пьемонте восстановили Австрийские войска раньше, чем Русские войска успели явиться туда по решению монархов. Но едва совершилось эта благодетельная акция Священного союза государей, как новое событие опять обратило на себя внимание всей Европы. Греки, так долго стонавшие под властью Турок, восстали против своих угнетателей, и в каждой Европейской области нашлись защитники этого, по мнению многих, правого дела. Они помогали несчастным Грекам деньгами, оружием, и часто даже жертвовали собственной жизнью, сражаясь в их рядах. Почти все были уверены, что Россия воспользуется случаем, чтобы поколебать могущество Турции, так часто вредившей ей, и всеми силами будет помогать Грекам свергнуть иго, которое они столь долго терпели. Но все ошибались и поняли это, когда узнали о словах, сказанных Александром Французскому министру Шатобриану на конгрессе, состоявшемся в Вероне в 1812 году по случаю событий в Греции. Вот эти примечательные слова, объясняющие причину, из-за которой Россия не приняла участия в борьбе Греков с Турками: «Я рад, что все узнают истинную цель и чистоту моих намерений. Враги наши говорят, будто слово союз служит только к прикрытию честолюбивых замыслов.

Можно ли помышлять ныне о каких-либо частных выгодах, когда просвещеннейшая Европа находится в опасности? Россия, Англия, Франция, Пруссия, Австрия имеют одну и ту же политику, которую бы долженствовали принять все народы и государи для всеобщего блага. Будучи уверен в истине правил, на коих основан мной священный союз, я первый должен был показать все сие на самом опыте. Случай к тому представился. В Греции произошло возмущение. Ничего, конечно, не было согласнее с моей пользой, с выгодами моего народа, с мнением моей империи, как священная война против Турции; но в возмущении Пелопонеса приметил я признаки революции. С сей минуты я удержался от войны. Чего не делали для разорвания союза! Всячески старались то возбудить мое подозрение, то растрогать мое самолюбие за явное оскорбление моей особы.

Весьма худо меня знали, если думали, что правила мои происходят от тщеславия или что я не могу предать забвению причиненного мне оскорбления. Нет! Я никогда не отделюсь от монархов, соединенных со мной дружеством. Весьма позволительно нам иметь явные союзы, дабы защитить себя от тайных обществ. И что бы могло побудить меня к нарушению Моих правил? Нужно ли мне еще распространять пределы моей монархии? Провидение вверило мне 58 миллионов подданных и 900 000 воинов не для удовлетворения честолюбия, но для защиты религии, нравственности и правосудия, для утверждения правил благоустройства, на коих основываются человеческие общества и счастье народов».

Можно с полной справедливостью сказать, что счастье народов было первой и драгоценнейшей целью Александра. Сострадательный и человеколюбивый, он принес много жертв во имя этой благородной, возвышенной цели. Заботясь, насколько это возможно, о благосостоянии народов, судьба которых зависела от его решения на конгрессах, добродетельный государь заботился и о счастье собственных подданных с неутомимым усердием. Чтобы лучше узнать их нужды, он часто предпринимал путешествия по различным губерниям нашего обширного Отечества. Отдаленные и близкие, они в равной степени были предметом его заботы, и в сентябре 1824 года государь в числе многих других мест посетил края, никогда до той поры не видавшие своих монархов: Екатеринбург, Пермь и Оренбург. В любом месте своего кратковременного пребывания он оставлял множество несчастных примиренными с судьбой: бедные получали от его щедрой руки пособие, невинные — правосудие, виновные — прощение. Его называли ангелом-утешителем. Но вот настал день, принесший с собой для России новое доказательство справедливости этого названия.

7 ноября 1824 года, спустя несколько дней после возвращения государя из его далекого путешествия, Петербург стал жертвой ужасного наводнения. Будучи в близком соседстве с морем, он всегда был подвержен наводнениям, но никогда наводнение не достигало такой страшной степени, как в тот несчастный день 7 ноября. Бедствие, причиненное им, было тем ужаснее, что никто из жителей, не помня ничего подобного, никак не ожидал его, а оно приближалось с быстротой почти невероятной. Когда утром 7 ноября начался ветер, жестоко дувший с моря, жители Петербурга, не предчувствуя ужасной беды, ожидавшей их через несколько часов, казалось, были в ожидании какого-то особенного веселья, и во всех домах шутили над проходившими и проезжавшими по улицам: сильный ветер срывал шляпы и шапки, салопы и плащи. Но вот из решеток на мостовых начала показываться вода. Это был повод для новой забавы, потому что вода вырывалась в виде маленьких красивых фонтанов. Наконец, она полилась на мостовую, разлилась по набережным Невы, Фонтанки и каналов, вынесла с собой на городские улицы и площади все большие и малые суда и барки, и ужас объял жителей тем страшнее и убийственнее, что разразился над ними мгновенно и неожиданно.

Невозможно перечислить бедствия, причиненные этим ужасным наводнением, особенно в местах, ближайших к берегу, как, например, в Гавани и других частях Васильевского острова, на Петербургской стороне и в Коломне: были люди, потерявшие за один день половину своего семейства; другие люди получили в этот день смертельные болезни; наконец, были и такие, кто, будучи разлучены со своими семействами этим бедствием, не нашли даже и следов своих жилищ, унесенных волнами. Не один несчастный навеки потерял рассудок в таком ужасном положении.

Здесь-то среди этого хаоса и бедствий, император Александр явился снова ангелом-утешителем человечества. Не только по окончании наводнения, продолжавшегося около 10 часов подряд, но даже в эти самые страшные часы, когда почти все известные опасности носились над несчастной столицей, его величество сам отдавал приказания: каким образом помогать попавшим в беду, куда посылать своих приближенных, он умолял их не жалеть ничего для спасения несчастных и на следующий же день приказал выдать миллион рублей для помощи разоренным. Но эта сумма была только началом тех бесчисленных благодеяний, которые впоследствии были оказаны всем потерпевшим от наводнения комиссией, учрежденной специально для того, чтобы находить этих несчастных и помогать им всеми возможными средствами. Усерднейшим членом благодетельной комиссии можно было назвать самого государя, который лично осматривал все потерпевшие участки города, лично распоряжался, как помочь пострадавшим в первые дни, и с неутомимостью заботился впоследствии об их судьбе до тех пор, пока не было сделано все возможное.

Таким образом, отеческая забота государя смягчила жестокость бедствия, постигшего столицу, но ужасное потрясение, произведенное им, осталось. Какое-то неотразимое уныние надолго поразило высшие слои общества; что же касается низших слоев, то среди них все суеверно думали, что такое страшное несчастье недаром посетило царскую столицу, что оно предвещает какую-то, еще большую беду. Со страхом припоминали старики, что в 1777 году, перед самым рождением кроткого, обожаемого государя, Петербург также перенес сильное наводнение; что оно повторилось потом, хотя и в меньшей степени, в год его восшествия на престол. Эти почти забытые случаи ожили теперь в памяти народа, и невольно внушали какое-то тревожное ожидание.

Такое мнение народа, казалось, разделял и сам государь. Отличаясь необыкновенным благочестием в течение всей своей жизни и особенно со времени знаменитой войны, так явно оправдавшей его надежды на промысел Божий, Александр привык находить во многих событиях, с ним случавшихся, какое-то указание воли Провидения, какое-то небесное предостережение. Такому религиозному расположению души во многом способствовало постоянное чтение книг Священного Писания⁵⁶⁸, которым государь занимался каждый день в определенные часы. Привыкнув часто углубляться в размышления о святых истинах веры, знаменитейший из царей своего времени учился с каждым днем все более и более отвращать свое сердце от величия земного и возносить его к величию небесному. Стоит ли удивляться после того, что мысль о смерти — этом неизбежном пути к радостям неба — перестала казаться страшной набожному государю; что она стала потом одной из его привычных мыслей, и, наконец, что столь ужасное всеобщее бедствие, каким явилось наводнение 1824 года, сблизило его еще более с ней и невольно навело на размышления о суеверном страхе народа за его судьбу.

Как бы то ни было, только впечатление, произведенное этим бедствием на чувствительную душу Александра, было очень продолжительно и так сильно, что, казалось, все мысли его получили какое-то грустное направление, которое тем более поддерживалось в нем, что здоровье его супруги, императрицы Елизаветы Алексеевны, находилось в это время в расстроенном состоянии. Доктора, испробовав все известные науке методы, не находили другого средства для поправки ее драгоценного здоровья, как пребывание в южном климате, и государыне в ее болезненном состоянии предстояло еще огорчение от разлуки с августейшим семейством. Для жительства ее величества был избран город Таганрог в Екатеринославской губернии. Подготовка к пребыванию там императрицы проводилась в течение лета 1825 года, и в первых числах сентября был назначен отъезд.

Но государь желал лично обозреть все, что было сделано для успокоения его супруги, прежде, чем она прибудет туда; желал сам встретить ее в местах, которые должны были возвратить ей здоровье, и для этого отправился туда несколькими днями раньше государыни. Обстоятельства, сопровождавшие этот последний выезд императора из столицы, содержали в себе нечто особенное. Когда впоследствии они стали известны, все увидели, что благочестивая душа Александра, столь преданная Господу, удостоилась от Него какого-то таинственного откровения о том, что должно было случиться. Подлинно, нельзя назвать иначе того темного предчувствия, которое было у государя, когда он уезжал из Петербурга. Несколько всем известных случаев, доказали это.

Вместо Казанского собора, где государь обычно молился перед каждым своим выездом из Петербурга, на этот раз им был избран монастырь святого Александра Невского. Такой выбор был тем более удивителен, что только за день до отъезда государь посетил монастырь по случаю торжественного праздника 30 августа. В этот день его величество объявил Высокопреосвященному митрополиту, что желает в день своего отъезда, 1 сентября, отслужить молебен перед священной гробницей святого Александра. Желая молиться Богу, в уединении от всех, государь приехал в монастырь один, без всякой свиты, в 4 часа утра. Весь город был погружен в глубокий сон, никак не предполагая, что над ним протекала ночь последнего прощания с Благословенным.

Между тем таинственное пребывание государя в монастырских стенах, несмотря на его кратковременность, было полно самых грустных впечатлений. Отслушав молебен в каком-то особенно благоговейном расположении духа, его величество посетил митрополита и потом еще одного монаха-схимника. Кроме необычности, которой всегда в той или иной степени отличаются слова и речи человека, давно отказавшегося от мира и живущего в одних, ничем не развлекаемых размышлениях о Боге и будущей жизни, император был поражен всем, что увидел в отшельнической келье схимника. Стены и пол, обитые черным в той комнате, где он принимал государя, еще ничего не значили в сравнении с тем, что он показал в другой комнате, когда его величество спросил, где он спит. Это был гроб со всеми его принадлежностями: в нем-то благочестивый старец проводил немногие часы, отведенные им для своего успокоения. Несмотря на грусть, которую должны были внушить столь мрачные предметы, в государе ни в малейшей степени не изменилось то невыразимое благоволение, которым он так осчастливливал всех приближавшихся к нему: от схимника до последнего монаха из всего провожавшего его духовенства — все сохранили в своем сердце сладкое воспоминание о его необыкновенной кротости, о его ласковой приветливости. Но под этим внешним приятным расположением духа добрый государь скрывал в день своего отъезда в Таганрог грусть, которая невольно тяготила его сердце и которая могла опечалить окружавших его.

Однако был человек, заметивший грусть Александра, — это был его кучер⁵⁶⁹. Он как единственный спутник государя в тот день рассказал впоследствии, что государь, всегда с особенным удовольствием проезжавший по своему любимому Каменноостровскому мосту, на этот раз не только не проявил ни малейшего удовольствия, но даже с особенной печалью смотрел и на величественную Неву, и на ее прекрасные берега. Проезжая в тот же день по дороге в Царское Село, его величество приказал остановиться на Пулковской горе и, стоя в коляске, долго и уныло смотрел на покинутый город. Это была минута торжественного, грустного, угаданного любящей душой прощания.

Но на этом и кончились печальные предчувствия государя: всю дорогу до Таганрога он был спокоен и даже весел; его занимала приятная мысль, что здоровье кроткого ангела, его супруги, будет восстановлено, что она, наконец, будет избавлена от страданий. Занятый этой мыслью, его величество был необычайно весел и в Таганроге, занимаясь сначала подготовкой к принятию государыни, а потом ее встречей.

Императрица, соединившись с супругом, с которым так часто разлучали ее то войны, то его частые путешествия, видевшая доказательства любви в той нежной заботе, которой он постоянно окружал ее, обрадованная его непритворной веселостью, так редко наблюдаемой после бедствия Петербурга в ноябре 1824 года, почувствовала облегчение с первых дней пребывания в Таганроге. Очевидное улучшение ее здоровья так обрадовало всех окружавших, и особенно ее супруга, что все с грустью думали о предполагаемом путешествии государя в Крым, которое должно было снова разлучить августейших супругов; сам же император был так недоволен предстоящим путешествием, что был готов отказаться от него, и не сделал этого только потому, что еще раньше дал слово осмотреть Крым графу Воронцову, имевшему там большие поместья и уже два года управлявшему Новороссийским краем.

Итак, к общему сожалению и оставшихся, и отъезжавших, государь отправился в это несчастное, последнее путешествие. Неохотно уезжая, его величество неоднократно сокращал свой маршрут и в итоге оно теперь было рассчитано уже только на семнадцать дней, необходимых для обозрения замечательного полуострова. На 20 сентября был назначен день отъезда, 5 ноября — день возвращения.

О! Как отличались эти два дня для Таганрога! Государь, уезжавший с цветущим здоровьем и красотой, полный сил и надежд, возвратился больным, унылым, слабым. Позднее время года, сильные ветры, дувшие с морских берегов и в горах, вредные испарения в болотных местах и особенно в Козлове (Евпатории), где государь осматривал церкви, мечети, синагоги⁵⁷⁰, казармы и даже карантины; недостаточные меры предосторожности, какие принимал он во время путешествия по стране, где часто свирепствовали заразные болезни, и при осмотре не только карантинов, где находились люди, приехавшие из опасных в этом отношении стран, но и кораблей, еще не освидетельствованных представителями карантинов, — все это подвергло его величество влиянию одной из гибельных Крымских лихорадок.

В день возвращения государя в Таганрог состояние его здоровья еще поддерживалось радостью свидания с супругой, нежность к которой, казалось, увеличивалась в нем по мере приближения роковой разлуки; но на следующий день, 6 ноября, лихорадочные припадки проявились в такой степени, что государь, несмотря на свое отвращение к лекарствам, согласился проглотить 8 пилюль⁵⁷¹ и на другой день принять новое лекарство, которое, однако, не помогло. С 7 ноября его величество перестал заниматься делами и, смотря на кипы бумаг, скопившихся в его кабинете, часто высказывал сожаление о своем бездействии. До 14 ноября болезнь с каждым днем усиливалась, но слишком страшного пока еще ничего не было. Однако в этот день слабость и лихорадка достигли такой сильной степени, что лейб-медик государя, Виллие, потерял почти всю надежду и объявил об этом императрице.

Невозможно описать, что почувствовала несчастная государыня, услышав приговор, отнимавший у нее обожаемого супруга! Только одна святая помощь Господа, в которой Он никогда не отказывал столь благочестивой и столь совершенной христианке, какой была императрица Елизавета, дала ей силы перенести жестокий удар, поразивший ее так неожиданно. Она перенесла его и сделала даже больше: при своем слабом здоровье она набралась такой твердости, что подготовила своего супруга к мысли о разлуке с землей и о приготовлении к вечности. С неподражаемым смирением благочестивейшего христианина 15 ноября он исповедался и потом в присутствии императрицы, не покидавшей ни на минуту своего августейшего супруга, причастился святой Тайне.

Почувствовав спокойствие, обычно следующее за этим священным действием, государь с сердечным удовольствием благодарил супругу, с этого дня соглашался на все, что предлагали ему доктора. Но было поздно: никакие лекарства, от которых он отказывался накануне, теперь уже не помогли, и 16 ноября болезнь достигла высочайшей степени. Государь находился в беспамятстве до 18 ноября. В этот день он, казалось, почувствовал некоторое облегчение, и в сердцах всех ожила надежда, но она полностью исчезла к вечеру того же дня. Беспамятство и жар не прекращались до самой кончины, которая последовала на другой день, 19 ноября, за 10 минут до полудня.

Императрица, до конца сохранившая твердость, собственными руками закрыла глаза Александра. Исполнив свой горестный долг, августейшая страдалица, уже без внешнего спокойствия, теперь уже не нужного для ее супруга, предалась своей невыразимой печали со всей горестью нежно любящей души. Не больше полугода после кончины императора государыня смогла переносить свою безотрадную жизнь. В мае 1826 года не стало и Елизаветы! Ее величество скончалась на обратном пути в Петербург, в городе Белеве Тульской губернии. Тело ее, так же как и тело ее супруга, было привезено в столицу.

Останки императора Александра были провезены с торжественной печалью от одних границ царства до других. Так, некогда в истории Древнего Рима плачущий народ встречал и провожал от одного города до другого тело императора Траяна*, называвшегося отцом Отечества и скончавшегося, подобно Александру, на границе своей империи. Благодарные Римляне, привезя священные останки в свою славную столицу, погребли их под колонной, воздвигнутой в честь Траяна. Русские, положив драгоценный прах в храме Божием — в месте вечного успокоения их царей, — воздвигли также в честь оставившего их великолепную колонну, которая своей простой надписью на протяжении веков будет красноречиво выражать их чувства к Благословенному:

«Александру I благодарная Россия».

Примечания:

1. Идол — статуя или другое изваяние, которому поклонялись язычники.

2. Бард — поэт и сказитель у древних кельтов.

3. Сонм (др. — рус.) — множество.

4. Се (др. — рус.) — вот, это, сейчас.

5. Перст (др. — рус.) — палец на руке.

6. Забряцать (др. — рус.) — зазвенеть, загреметь чем-либо.

7. Варяги-Русь — древнерусское название народов и племен, живших по берегам Варяжского (Балтийского) моря. Наемные дружины варягов находились на службе у русских князей. Варягом был и Рюрик — основатель Древнерусского государства, а также основатель правившей на Руси княжеской династии Рюриковичей.

8. Норманны («северные люди») — общее название племен и народов, населявших Скандинавию, а также потомков скандинавов-переселенцев, основавших свои поселения в Англии, Исландии, Северной Франции (Нормандии), Сицилии.

9. Державин Гаврила Романович (1743–1816) — русский поэт, драматург, переводчик. Автор торжественных од («Фелица» и др.), стихотворных трагедий и сценических постановок о героическом прошлом русского народа.

10. Перси (др. — рус.) — грудь человека.

11. Рдяный — ярко-алый, отливающий светлыми оттенками красного цвета.

12. Значение слов отмеченных * можно посмотреть в словаре, находящемся в конце книги.

13. Росс (также: русич, россиянин) — книжное и поэтическое название русского человека.

14. Тризна — языческий обряд-пиршество у древних славян в память об умершем.

15. Боян (также: Баян) — герой славянского эпоса, легендарный вещий (то есть мудрый, предвидящий будущее) певец и сказитель.

16. Боярин — в древней Руси старший член княжеской дружины. Бояре служили князю по своей воле, поэтому могли свободно переходить от одного князя к другому. За службу они получали доход от части княжеских владений.

17. Вече (от ст. — сл. вет — совет) — народное собрание на Руси, сход всех жителей города и его окрестностей. На Руси вече как высший орган власти дольше всего сохранялось в Новгороде.

18. Челн — лодка, выдолбленная из ствола дерева.

19. Ветрило — ветер, парус.

20. Печенеги — кочевой тюркоязычный народ, обитавший в причерноморских степях в IX–XI веках. Печенеги неоднократно совершали набеги на русские земли. Они были разгромлены князем Ярославом Мудрым в 1036 году под Киевом.

21. Дань (подать) — налог, взимаемый князем, военачальником с населения подвластных или покоренных земель.

22. Патриарх (греч. родоначальник) — глава самостоятельной (автокефальной) православной церкви, избираемый собором митрополитов и епископов. В России патриаршество было установлено в 1589 году. Первым русским патриархом был митрополит Иов. При Петре I патриаршество было ликвидировано и в 1721 году заменено чисто правительственным учреждением — Священным Синодом. Вновь оно было восстановлено в 1917–1918 годах.

23. Константин Багрянородный (905–959) византийский император, автор исторических сочинений, содержащих важные сведения о Руси и Византии X века.

24. Шатер — большая походная палатка.

25. Доростол — название болгарского города Силистра до конца XIV века.

26. Наместник — глава местного управления, правитель города и его округи, доверенное лицо князя, царя.

27. Галиция — историческое название части современных западно-украинских и польских земель. В настоящее время это Иваново-Франковская, Львовская и Тернопольская области Украины и Краковское воеводство Польши.

28. Вира — в Древней Руси денежный штраф в пользу князя за убийство свободного человека. Разновидностью этого наказания была так называемая «дикая вира», которую платила община, если убийца, совершивший преступление на ее земле, не был найден.

29. Апостол (греч. «посланник») — каждый из двенадцати учеников Иисуса Христа, посланных им проповедовать Святое Учение. Апостолами были: братья Петр (Симон) и Андрей, братья Иаков Старший и Иоанн Богослов, Филипп, Варфоломей, Матфей мытарь, Фома, Иаков Алфеев, Фаддей, Симон Зилот и Иуда Искариот.

30. Пестун — воспитатель, наставник.

31. Басурман (басурманин, бусурман) — иноверец, иноземец, человек другой веры (чаще всего мусульманин).

32. Праща — древнейшее ручное метательное оружие. Состоит из ремня (кожаного или из плотной ткани) с расширяющейся средней частью, в которую вкладывался камень или кусок свинца. Пращу надо было вращать над головой, а затем резко отпустить один из концов ремня, после чего камень летел в противника.

33. Русалка — в славянском эпосе демоническое существо, обитательница речных и озерных вод.

34. Леший — в славянском эпосе злой: лесной дух, хозяин деревьев и зверей. Леший заманивает людей в лесную чащу и губит их.

35. Чертог — огромное великолепное здание, дворец. Чаще всего так называли места обитания: богов и волшебников.

36. Станица — казачий отряд, высылаемый в степь для ведения разведывательной и сторожевой службы; депутация казачьих войск в Москву; большое казацкое поселение.

37. Сыканская земля — древнерусское название острова Сицилия.

38. Сеча (др. — рус.) — сражение, рукопашный бой.

39. Секира — старинное оружие в виде топора на длинной рукояти.

40. Язычник — приверженец нехристианских верований, многобожества. Древние славяне были язычниками до крещения Руси князем Владимиром Святым в 988 году.

41. Кудесник — волшебник, колдун.

42. Чудь — в Древней Руси общее название эстов (эстонцев) и некоторых других угро-финских племен.

43. Чело — лоб.

44. Мономах — (греч. единоборец) — так назывался Византийский император Константин. Он был дедом русского князя Владимира (1053–1125), прозванного поэтому Мономахом.

45. Удел — часть, область государства, управляемая младшим (удельным) князем.

46. Половцы (кипчаки) — кочевой народ, в XI веке переселившийся в Причерноморье из Заволжских степей. Орды половцев неоднократно нападали на русские земли. Они также принимали участие в междоусобных войнах русских князей, помогая тем из них, которые породнились с половецкими ханами, женившись на ханских дочерях.

48. Хоругвыя (хоругвь) — священное знамя церкви в Древней Руси; полотнище с изображением Христа, святых; принадлежность церковных шествий; стяг.

49. Роптать — выражать недовольство, обиду.

50. Митрополит — высшее духовное звание в православной церкви.

51. Стан — в XI–XVII веках название походного военного лагеря и места расположения войска на отдых. Обычно стан устраивался на открытом возвышенном месте.

52. Образ — икона.

53. Верста — старая русская мера длины, равная 1,06 километра.

54. Ложница — постель, спальня.

55. Отрок — мальчик-подросток.

56. Причетник — младший служитель в православном приходском храме.

57. Паперть — крыльцо-галерея, ведущее в приходской православный храм.

58. Риза — облачение священнослужителей при богослужении.

59. Смядынь — река в Смоленской области (приток Днепра), на берегу которой в 1015 году был убит князь Глеб, сын князя Владимира.

60. Жуковский Василий Андреевич (1783–1852) — русский поэт и переводчик. Он является автором баллад «Людмила» и «Светлана», повести «Вадим Новгородский», стихотворного переложения «Слова о полку Игореве», переводов произведений Гомера, Ф. Шиллера, Дж. Байрона.

61. Черные Клобуки (от тюркск. каракалпаки — черные шапки) — военные поселенцы на степных границах Руси, которыми в основном были перешедшие в конце XI века на службу к киевским князьям печенеги, торки, берендеи.

62. Поганые — так на Руси называли неприятелей: нехристиан, язычников.

63. Папа римский — глава католической церкви, считающийся католиками преемником апостола Петра. Папа римский избирается пожизненно специальным советом кардиналов и епископов — конклавом. Власть папы в католической церкви не ограничена, и его решения признаются непогрешимыми.

64. Ливония (лат. Livonia) — область расселения балтийского племени ливов в низовьях рек Даугавы и Гауи. После завоевания Прибалтики немецкими рыцарями-крестоносцами на территории Ливонии было создано независимое рыцарское государство — Ливонский орден, в XIII–XVI веках включавшее в свой состав территорию Латвии и Эстонии. С XVII века Ливония называлась Лифляндией.

65. Меченосцы — члены немецкого католического духовно-рыцарского ордена, основанного в 1202 году для захвата прибалтийских земель. Происхождение названия связано с изображением на их плащах красного меча с крестом.

66. Кормилица — женщина, вскормившая своим молоком чужого ребенка.

67. Орда — кочующее племя у тюркских и монгольских народов.

68. Пророк — прорицатель и проповедник, обладающий божественным даром предсказывать будущее.

69. Тесть — отец жены.

70. Рать — войско.

71. Гонец — вестник, посланный с приказом, донесением.

72. Витязь — в Древней Руси храбрый и доблестный воин, богатырь, дружинник.

73. Стогно (также: стогна) — городская площадь, широкая улица.

74. Булат (от перс, пулад — сталь) — особо прочная и закаленная литая сталь, которую использовали для изготовления лучших образцов холодного (чаще всего клинкового) оружия.

75. Латы — металлический панцирь, доспехи, важный элемент защитного вооружения воина. Латы надевались воином для защиты от поражения холодным, а позднее и огнестрельным оружием.

76. Уста — рот, губы.

77. Длань (др. — рус.) — ладонь, рука.

78. Вельможа — знатный и богатый человек, обладающий властью и принимающий участие в управлении страной.

79. Ризница — помещение при храме для хранения риз и другой церковной утвари.

80. Ратник — воин (чаще всего пешего городового полка).

81. Курган — могильный насыпной холм у древних славян и других языческих народов.

82. Вотще (др. — рус.) — напрасно, тщетно.

83. Кроация — устаревшее название Хорватии, южно-славянской страны, расположенной на восточном побережье Адриатического моря.

84. Таврида (от ассир. гора) — название Крымского полуострова от названия племен, населявших его в XIII–XII веках до н. э.

85. Кумыс — кисломолочный напиток из кобыльего молока.

86. Варвар — иноземец, говорящий на непонятном языке, невежественный, грубый и жестокий человек.

87. Откупщик — человек, который за деньги приобрел право на сбор каких-либо налогов, государственных доходов.

88. Мытарь — в славянских церковных текстах название сборщика податей в римской провинции Иудее.

89. Десятник — командир подразделения воинов из десяти человек.

90. Сотник — командир отряда воинов из ста человек.

91. Темник — военачальник в монголо-татарском войске, командир тьмы, десяти тысяч воинов.

92. Золотник — старая русская мера веса, равная 4,26 грамма.

93. Архангел (греч. старший ангел) — высший ангельский чин. В православной религии известны три архангела — Михаил, Гавриил и Рафаил.

94. Складень — складная икона из двух (диптих), трех (триптих) или нескольких (полиптих) частей, скрепленных между собой.

95. Чело (др. — рус.) — головной убор.

96. Гривна — слиток серебра, служивший основной денежной и весовой единицей в Древней Руси. Гривна равнялась 1/2 фунта серебра, или 96 золотникам (1 золотник = 4,266 г). Так же назывался золотой или серебряный обруч, который носили на шее.

97. Объяринная шуба — шуба, крытая «объяром», т. е. плотной шелковой тканью с золотыми и серебряными узорами на ней.

98. Мантия (греч. покрывало, плащ) — широкая, длинная (до земли) одежда, парадная одежда князей, царей.

99. Бармы — важный элемент парадной одежды византийских императоров, московских царей и князей. Это широкое оплечье, украшенное золотым шитьем и драгоценными камнями.

100. Казначей — в Московской Руси хранитель княжеской и царской сокровищницы, а также государственного архива.

101. Эмир (араб, повелитель) — в странах мусульманского Востока так называли главу государства, а также военачальника, правителя.

102. Черный народ — (черные люди) — в XII–XVII веках на Руси так называли то городское и сельское население, которое платило все налоги и исполняло все повинности в пользу государства. В отличие от черных так называемые белые люди освобождались от всех или части повинностей.

103. Улус (от монг. государство, народ, люди) — удельное владение одного из ханов-чингизидов (потомков Чингисхана), формально подчиненного великому хану, правившему в Каракоруме — столице Монголии. «Улусниками» (данниками) монгольских ханов считались и русские князья, получавшие в Золотой Орде ярлыки (грамоты) на право владения своими княжествами.

104. Соха — единица податного налогообложения населения в Русском государстве XIII–XVII веков. В одну соху входило обычно 2–3 крестьянина.

105. Валахия — историческая область на юге Румынии. В XV–XVII веках Валахия являлась княжеством, которое находилось в зависимости от Турции (Османской империи).

107. Холоп — в Древней Руси бесправный, находящийся в зависимости человек.

108. Мурза — титул знатного татарина, предводителя одной из кочевых Орд; татарский вельможа.

109. Белая Россия — это название впервые появилось при Иоанне III. Слово «белая» значит «великая».

110. Легат (лат. посол) — дипломатический представитель папы римского, наделенный большими правами и полномочиями.

111. Архиепископ (греч. старший наблюдатель) — духовное звание священнослужителя в православной церкви.

112. Житые люди — в древнем Новгороде особое сословие горожан, занимавших промежуточное положение между местными боярами и простолюдинами — «черными людьми».

113. Басма (тюрк, отпечаток, другое название — пайцза) — металлическая, из золота или серебра, пластинка либо деревянная дощечка с изображением хана, служившая монголам знаком подтверждения ханской воли и доверия.

114. Кика — старинный праздничный головной убор замужней женщины. Кика была широко распространена в северорусских и поморских землях.

115. Кокошник — традиционный на Руси головной убор замужних женщин.

116. Молебен — краткое просительное или благодарственное богослужение у православных христиан.

117. Архимандрит (греч.) — в православной церкви звание настоятеля крупного мужского монастыря или ректора духовных учебных заведений.

118. Бармы и венец Мономаха — символы княжеской, позднее царской, власти. Согласно преданию они были присланы Владимиру Мономаху греческими царями. С той поры они стали использоваться при короновании русских государей.

119. Денежник — устаревшее название денежного мастера, чеканщика монеты.

120. Схима (греч. монашеское облачение) — клятва православных монахов соблюдать самые строгие правила поведения.

121. Протоиерей — в православной церкви старший (первый) приходской священник.

122. Оружничий — почетная должность в Московском государстве XVI–XVII веков. Оружничий ведал царской оружейной казной, изготовлением, хранением и закупками холодного и огнестрельного оружия.

123. Крайчий (кравчий) — придворный чин при дворе московских государей, а также боярин, подающий за столом блюда царю и царице.

124. Рынд (рында) — на Руси в XV–XVII веках оруженосец и телохранитель великих князей московского царя.

125. Обершенк — придворный чин российского императорского двора. Был введен Петром I вместо старорусского придворного чина кравчего.

126. Паж — в средневековой Европе молодой дворянин, проходящий первый этап рыцарской подготовки при дворе короля, герцога или графа.

127. Парча (перс, материя) — узорчатая ткань на шелковой основе, в которую вплетены золотые или серебряные нити.

128. Терем — в Древней Руси верхний этаж дома или отдельно стоящее высокое строение. Также назывались отдельные комнаты для девиц в верхней части высоких домов.

129. Окольничий — один из высших придворных чинов в Московском государстве в допетровской Руси. Окольничие входили в состав Княжеской и Боярской думы и принимали участие в управлении страной.

130. Скоморох — в Древней Руси бродячий актер и музыкант. Скоморохи обычно объединялись в большие «ватаги», развлекавшие зрителей прямо на улицах и площадях.

131. Атаман — выборный предводитель войска или отдельного отряда у казаков.

132. Келья — отдельная небольшая комната монаха, монахини в монастыре.

133. Стрелец — пеший ратник, обученный строю и ружейной стрельбе. Стрелецкое войско было создано в 1550 году при царе Иоанне Грозном. В мирное время стрельцы несли гарнизонную службу в городах, во время войны часть из них выступала в поход в составе русского войска. Вооружены они были пищалью (ружьем), саблей и бердышом (боевой секирой на длинной рукояти), служившим также подставкой для тяжелой пищали. Стрелецкое войско было упразднено Петром I в связи с созданием регулярной русской армии.

134. Алане (аланы) — кочевой народ иранского происхождения. С I века н. э. алане жили в Приазовье и предгорьях Кавказа. Это предки современных осетин.

135. Дворецкий — старший слуга, отвечающий за порядок в доме, надзирающий за другими слугами.

136. Ключник (ключница) — самый верный и старший слуга в доме, которому доверялись ключи и право распоряжаться дворовым хозяйством и продовольственными запасами.

137. Скуфейка (скуфья) — остроконечная синяя бархатная шапочка у православных священников, знак отличия белого духовенства.

138. Ряса — у православного духовенства верхняя длинная одежда с широкими рукавами.

139. Благовестить — оповещать ударами в колокол о начале церковной службы.

140. Заутреня — церковная служба у православных христиан, совершаемая рано утром, до обедни.

141. Обедня — главная церковная служба у православных христиан, совершаемая утром или днем.

142. Вечерня — церковная служба у православных христиан, совершаемая после полудня.

143. Калигула Гай Юлий Цезарь (12–41) — римский император из династии Юлиев-Клавдиев, известный своей жестокостью, подозрительностью и сумасбродными выходками.

144. Нерон Клавдий Цезарь (37–68) — римский император из династии Юлиев-Клавдиев. Нерон был одним из самых жестоких правителей в истории Древнего мира. Особенно он известен беспощадным преследованием христиан.

145. Людовик XI (1423–1483) — французский король из династии Валуа. Стремился упрочить королевскую власть и подчинить себе феодальную знать. Для достижения этих целей он действовал с помощью шантажа, подкупа, подстрекал подданных своих противников к мятежам и неповиновению.

146. Трансильвания — историческая область в предгорьях Карпатских гор на севере Румынии. В средние века Трансильвания управлялась венгерскими воеводами; была объектом постоянного пограничного спора между Венгрией (затем Австрией) и Турцией.

147. Югорская земля — историческое название в XII–XVII веках Северного Урала и побережья Северного Ледовитого океана, от пролива Югорский шар до устья реки Таз. Эти земли населяют народы ханты и манси.

148. Искер — город в Сибири на реке Иртыш недалеко от Тобольска. Искер также назывался Сибирью.

149. Мулла (ар. господин) — духовное лицо, священнослужитель у мусульман.

150. Кочевье — стоянка кочевников. Кочевьем называют также местность, где постоянно (летом и зимой) обитают кочевники.

151. Остяки — устарелое русское название сибирского народа ханты, жившего на реках Оби и Иртыше и их притоках.

152. Юрта — переносной шатер у кочевых народов Азии. Юрта состоит из решетчатых стенок, жердей, образующих купол, и войлочного покрытия.

153. Вогуличи (вогулы) — устарелое название сибирского народа манси, жившего на реке Оби и ее притоках.

154. Дьяк (греч. служитель) — в Древней Руси писец княжеской канцелярии. В Московском государстве дьяк — важное должностное лицо в приказах. Дьяками также называли секретарей — служащих, ведающих делопроизводством.

155. Моровая язва («черная смерть») — инфекционное заболевание, в средние века принимавшее характер эпидемий во многих странах Европы и Азии, в том числе и в России.

156. Отроковица — девочка-подросток.

157. Зельный (др. — рус.) — знаменитый, сильный.

158. Наипаче (др. — рус.) — тем более, в особенности.

159. Аки (др. — рус.) — как, подобно.

160. Кушак — широкий пояс.

161. Герцог — один из высших дворянских титулов. В средние века в странах Европы герцоги занимали в иерархической системе второе место после короля.

162. Вершник — едущий верхом конник.

163. Пристав — в русском государстве XV–XVII веков так называли должностное лицо, посылаемое для вызова кого-нибудь на царский суд.

164. Дьякон — в православной церкви священнослужитель, имеющий первую (ниже священника) степень священства, не дающую права самостоятельно совершать богослужения.

165. Расстрига — священнослужитель, лишенный своего духовного сана.

166. Уезд — в Московском государстве часть территории, с центром в одном из больших городов. В Российской империи с начала XVIII века уездом называли часть губернии.

167. Манифест — торжественное обращение главы государства (государя) к народу (своим подданным) в связи со значимым политическим событием: восшествием на престол, объявлением войны или заключением мира, проведением реформ.

168. Червонец (польск. красный, золотой) — общее название золотых иностранных монет, имевших хождение в допетровской Руси.

169. Литаврщик — музыкант, играющий на литаврах — медном ударном инструменте, издающем гулкий раскатистый звук.

170. Сокольничий — придворный чин в Русском государстве, отвечавший за организацию великокняжеской охоты. В конце XVI–XVII веках боярин-сокольничий возглавлял Сокольничий приказ.

171. Свита — люди, сопровождающие важную, высокопоставленную особу.

172. Застава — в России XVI–XIX веков охраняемый стражей въезд в город, где проверялись документы и собирались пошлины.

173. Колесница — большая колесная повозка, предназначенная для триумфальных, ритуальных (в том числе и похоронных) процессий. В древние времена колесницы использовались и в боевых действиях.

174. Мирра — ароматическая смола некоторых видов деревьев, растущих в Южной Аравии и Эфиопии. В православном богослужении используется как благовоние, а в виде масла (при растворении твердой смолы в воде) при миропомазании — приобщении человека к божественной благодати.

175. Причастие (евхаристия) — одно из важнейших таинств у православных христиан. Причащаясь вином и хлебом, верующие приобщаются к Иисусу Христу, освобождаются от грехов.

176. Еретик — сторонник ереси как лжеучения, искажающего смысл христианского вероучения, отвергающего его догматы; враг церкви.

177. Инок (инокиня) — православный монах (монахиня).

178. Келарь — монах, управляющий хозяйством монастыря.

179. Гетман — предводитель, начальник войска в ряде славянских стран (в Чехии, Польше, на Украине) и у запорожских казаков. С 1648 г. — правитель Украины и глава казацкого войска.

180. Шах — титул государя в Персии (Иране) и некоторых других странах Востока.

181. Ингерманландия (Ингрия) — немецкое название Ижорской земли, историческая область по берегам Невы и побережью Финского залива, исстари входившая в состав Водской пятины Новгорода. На эти земли постоянно нападали шведы, стремившиеся лишить Россию выхода к Балтийскому морю. В Смутное время по Столбовскому мирному договору 1617 года русское правительство уступило Ингрию Швеции. Эти земли вновь были отвоеваны Петром I в годы Северной войны (1700–1721) и в составе Российской империи получили название Ингерманландской (затем Петербургской) губернии с центром в новой русской столице Санкт-Петербурге.

182. Сарафан — русская национальная женская одежда, платье, которое надевали поверх рубахи.

183. Палаты — в Древней Руси большие, чаще всего каменные княжеские или боярские дворцы и хоромы.

183. Часовник (Часослов) — церковная книга служб и молитв на все дни года, расположенных по порядку часов.

186. Псалтырь (Псалтирь) — книга псалмов, входящая в Библию.

187. Псалом — (греч. песнь) — духовный стих; одна из песен, составляющих псалтырь, созданных, по преданию, царем Давидом.

188. Скит — жилище монахов-отшельников.

189. Пастырь — у православных христиан священник, духовный наставник своих прихожан (паствы).

190. Служебник — книга, содержащая тексты, используемые в богослужении.

191. Пороги — каменистые возвышения речного дна. Иногда пороги бывают такими высокими, что видны на поверхности воды.

192. Бунчук — казачий войсковой знак отличия, древко с металлическим шаром или острием, прядями из конских волос и двумя серебряными кистями. Бунчук также был знаком власти у турецких пашей, польских и украинских гетманов и атаманов русского казачьего войска в XV–XVIII веках.

193. Булава — старинное оружие в виде короткого древка с металлическим шаром, иногда с шипами или лезвиями на нем. В некоторых странах (Турции, Польше) и у запорожских казаков булава была знаком власти войсковых начальников.

194. Ротмистр — в царской армии офицерский чин в кавалерии, который соответствовал чину капитана в пехоте.

195. Старовер (старообрядец) — раскольник, противник церковной реформы патриарха Никона 1653–1656 годов.

197. Верфь — место постройки, оснащения, спуска на воду и ремонта судов.

198. Кромвель Оливер (1599–1658) — лидер Английской буржуазной революции. Кромвель содействовал казни короля и провозглашению республики в Англии в 1649 году.

199. Протектор (лат. защитник, покровитель) — титул некоторых английских правителей (лорд-протектор), самым известным из которых был Оливер Кромвель.

200. Людовик XIV (1638–1715) — французский король, управлявший государством с 1643 года. Его называли «король-солнце». Широко известным стало его изречение: «Государство — это я».

201. Заиконоспасская академия (Славяно-греко-латинская академия) — первое и старейшее высшее учебное заведение в Москве. Основана академия в 1687 году под названием Эллино-греческая академия при Заиконоспасском монастыре. Инициатором ее создания был Симеон Полоцкий. Академия готовила образованных людей для государственной службы и церкви, осуществляла цензуру книг духовного содержания и проводила дознание в отношении лиц, отступивших от православия. В 1701 году она была переименована в Славяно-латинскую, а в 1775 году — в Славяно-греко-латинскую академию. В 1814 году это учреждение было преобразовано в Московскую Духовную академию и переведено в Троице-Сергиеву лавру. Под этим названием существует и в настоящее время

202. Местничество — существовавшая в Московском государстве система замещения государственных и придворных должностей в соответствии с происхождением и заслугами предков. Местничество было отменено решением Земского собора в 1682 году.

203. Разрядный приказ (Разряд) — центральное государственное учреждение в России, ведавшее всеми находящимися на военной службе людьми, военным управлением, а также южными районами страны. Разрядный приказ существовал с середины XVI века до ликвидации его Петром I в 1711 году. Во время военных действий правительство осуществляло через Разряд руководство вооруженными силами. Разрядный приказ распределял служилых людей по полкам, назначал воевод и их помощников, обеспечивал государевых служащих земельным и денежным жалованьем.

204. Упряжь (сбруя) — приспособление для запрягания лошадей и некоторых других упряжных животных (волов, верблюдов) с целью управления ими при езде или в разного рода работах. На Руси в качестве основных деталей упряжи использовались хомут (с гужами и супонью), седло, чересседельник, шлея, уздечка.

205. Потешные дворцы — Преображенский дворец в селе Преображенском на берегу реки Яузы, некоторые другие дворцы в окрестностях Москвы и один дворец в самом Кремле. Свое название они получили по причине тех увеселительных представлений, какие давались в них в России в середине XVII века.

206. Драма (греч. действие) — серьезное, но не героическое литературное произведение, написанное в форме диалога и предназначенное для постановки на сцене.

207. Трагедия — драматическое произведение, изображающее напряженную борьбу, личную или общественную катастрофу и обычно оканчивающееся гибелью героя.

208. Голова — название военной (стрелецкий, станичный осадный голова) или административной должности (таможенный, кабацкий голова) в Московском государстве XVI–XVII веков.

209. Полуголова — помощник головы, командир подразделения из 50 ратников в дворянском ополчении и некоторых других частях русского войска.

210. Пятисотенный — воинское звание в русских войсках (наиболее распространенное в стрелецком войске); начальник подразделения из 500 воинов.

211. Господарь — титул правителей Дунайских княжеств — Молдавии и Валахии — в XIV–XIX веках.

212. Фунт — старинная русская мера веса, использовавшаяся до 1918 года. Фунт равнялся 1/40 пуда, или 0,409 кг.

213. Волость — сельский округ, удел, часть уезда.

214. Червонец (польск. красный, золотой) — общее название золотых иностранных монет, имевших хождение в допетровской Руси.

215. Мундир — военная или гражданская форменная одежда с золотым и серебряным шитьем.

216. Ратный (военный) устав — свод правил, определяющий порядок организации военной службы, права и обязанности военнослужащих в мирное и военное время. Первыми в России воинскими уставами были: «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе» (1571), «Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки» (1607, 1621), «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» (1647). Целый ряд уставов и артикулов, направленных на перестройку русской военной системы по европейским стандартам, появляется в петровскую эпоху: первым из них был воинский устав генерала А. Вейде (1698), затем — уложение Б.П. Шереметева (1702) и, наконец, «Воинский артикул» самого Петра I (1716), сохранявший свое значение до военной реформы 1869 года.

217. Мушкет — ручное огнестрельное оружие крупного калибра (до 20 мм), изобретенное испанцами в XVI веке. Применение мушкетов сделало бессмысленным использование в боевых действиях рыцарских доспехов.

218. Крестный ход — церковное шествие из одного храма в другой или к какому-либо определенному месту с крестом, хоругвями и иконами. Крестный ход у православных христиан совершался либо во время больших церковных праздников, либо в случае появления чрезвычайных обстоятельств или народных бедствий.

219. Бот (гол. лодка) — небольшое одномачтовое гребное или парусное судно.

220. Яхта (от голл. гнать, преследовать) — небольшое парусное быстроходное судно.

221. Кормщик (кормчий) — рулевой на корабле, лодке, человек управляющий движением судна.

222. Каланча — высокая сторожевая (дозорная) башня.

223. Фрегат — трехмачтовый военный корабль, второй по величине после линейного корабля. Фрегаты имели обычно две батарейные палубы и предназначались главным образом для военного наблюдения и разведки. В морском сражении фрегаты включались во вторую линию боевого построения.

224. Брандер — судно, нагруженное горючими, легковоспламеняющимися материалами. В старину брандер предназначался для сожжения вражеских кораблей.

225. Галиот — двухмачтовое военное парусное судно, имеющее небольшую осадку, позволяющую ему совершать плавание по мелководьям и каналам. Корабль этого типа был изобретен в Голландии.

226. Галера — деревянное гребное плоскодонное военное судно с дополнительным парусным вооружением. Вследствие своей легкости галера может очень близко подходить к берегам. Первые галеры были построены венецианцами в VII веке. В России корабли этого типа стали строить при Петре I во время Азовских походов, за образец брали 32-весельную галеру, привезенную из Голландии в разобранном виде в 1695 году.

227. Марс — бог войны у древних римлян. Бог Марс соответствует греческому богу Аресу.

228. Ратоваться (др. — рус.) — воевать, сражаться.

229. Геркулес — латинская форма имени Геракла, знаменитого древнегреческого героя, сына Зевса (лат. Юпитер). Геракл совершил 12 великих подвигов. После смерти он был взят на Олимп и обручен с богиней вечной юности Гебой. Культ Геркулеса (Геракла) был очень развит в Древней Греции, а затем и в Древнем Риме.

230. Паша — титул знатного человека (сановника), военачальника в Турецкой (Османской) империи.

231. Чалма — мужской головной убор у исповедующих ислам народов Востока; полотнище ткани, обернутое вокруг головы.

232. Лавровый венок — венок, сделанный из листьев вечнозеленого лавра, символ славы, победы, величия. Это вид награды, широко распространенной в Древней Греции и Древнем Риме.

233. Конюший — один из главных придворных чинов в Московском государстве XV–XVII веков, начальник Конюшенного приказа; в ведении его находились царские табуны лошадей, пастбища и большой штат придворных конюхов.

234. Турецкий полумесяц — один из элементов турецкого герба и флага, символ принадлежности Турции к исламу.

235. Гений — в древнеримской мифологии добрый дух, сверхъестественное существо, оберегающее каждого человека с момента его рождения и до смерти. Существовали также гении — покровители семьи, рода, города и всего римского народа.

236. Фейерверк (нем.) — декоративные огни, получаемые при сжигании специальных пиротехнических составов, содержащих соли металлов, окрашивающих пламя в разные цвета. Искусство фейерверков существовало в странах Востока (в Китае, Индии) за несколько веков до н. э. В Европе фейерверки использовали с XIV века. Первый фейерверк в России был устроен в 1674 году в городе Устюге. Широкое распространение «огненная потеха» получила при Петре I, устраивавшем фейерверки во время праздников, торжеств и народных гуляний.

237. Масленица («масленая неделя») — народный праздник проводов зимы. У христиан предшествует великому посту.

238. Лифляндия (нем. Livland) — историческая область в Прибалтике, на землях Ливонского ордена (на севере Латвии и юге Эстонии). В состав Российской империи Лифляндия вошла при Петре I.

239. Эстляндия — историческое название северной части Эстонии. В состав Российской империи Эстляндия вошла при Петре I в годы Северной войны (1700–1721).

240. Шлюпка (от голл. скользить) небольшое гребное судно, лодка, в большинстве случаев с дополнительным парусным снаряжением (съемной мачтой).

241. Сило Адам — голландский художник-маринист, гравер и механик, мореплаватель. Писал полотна, изображающие морские сражения и бури. Во время своего пребывания в Голландии Петр I учился у Сило кораблестроению и, будучи поклонником его таланта, покупал картины этого художника.

242. Адмиралтейство — центр военного кораблестроения. В России Адмиралтейства появились при Петре I. Главное Адмиралтейство, заложенное Петром I в 1704 году как корабельная верфь, находилось в Петербурге на левом берегу реки Невы. В 1704–1844 годах здесь строили корабли для русского флота, затем в основном здании Главного Адмиралтейства размещались органы управления флотом. В 1695–1711 годах Адмиралтейство было и в Воронеже. Адмиралтейства также существовали в Севастополе, Николаеве и Кронштадте.

243. Адмирал (отар, амир аль бахр. — владыка на море. ) — высшее звание (чин) в военно-морском флоте. Так называют командующего группой или соединением кораблей, эскадрой, флотилией, флотом, а также всеми военно-морскими силами страны.

244. Фрисландец — житель Фрисландии, одной из Голландских (Нидерландских) провинций.

245. Кесарь — греческая форма и древнерусское название римского имени «Цезарь», являвшегося также императорским титулом. Измененная форма этого слова — «царь» — с 1547 года стала официальным титулом российских государей (первым из них принял титул царя Иван IV Грозный).

246. Чета — пара.

247. Увертюра (от лат. открытие, начало) — оркестровая пьеса, предваряющая оперу, ораторию, балет и т. п. Увертюрой также называют самостоятельное оркестровое произведение в сонатной форме.

248. Денщик — в русской армии солдат, состоявший при офицере в качестве казенной прислуги. Так же назывались офицеры, состоявшие при Петре I и выполнявшие его поручения. Многие из них имели высокие чины (были офицерами гвардии).

249. Экипаж — легкая, не грузовая повозка или коляска.

250. Кучер — человек, правящий лошадьми, запряженными в повозку, карету, колесницу.

251. Саксония — историческая область на юго-востоке Германии. До объединения немецких земель в 1871 году Саксония была крупнейшим германским государством. В 1697 году саксонский курфюрст (князь) Фридрих Август I был избран польским королем (под именем Августа II). Саксония участвовала в большинстве европейских войн того времени (в том числе в союзе с Россией в Северной войне в 1700–1721 годах и в Семилетней войне в 1756–1763 годах).

252. Александр Македонский (356–323 годы до н. э.) — царь Македонии с 336 года до н. э. Это великий полководец, создавший огромное государство.

253. Рекрутский набор — в России с 1705 по 1874 год порядок призыва на военную службу рекрутов, при котором новобранцы набирались от определенного числа крестьянских дворов.

254. Драгуны — воины-кавалеристы, которые вели бой как в конном, так и в пешем строю.

255. Бомбардир — капитан — офицерский чин в регулярной русской армии, командир Бомбардирской (артиллерийской) роты «потешных» войск, затем Преображенского полка. В составе этого полка Бомбардирская рота существовала до 1796 года, когда указом императора Павла I она была переведена в состав лейб-гвардии артиллерийского батальона. Первым командиром Бомбардирской роты в чине бомбардир — капитана был сам царь Петр I.

256. Люст-Элант — «Остров веселья». В настоящее время известен как Петроградская сторона.

257. Чухонец — старорусское название финна, жителя Финляндии.

258. Холстина (холст) — прочная льняная ткань.

259. Камзол — старинная мужская одежда: куртка без рукавов, надеваемая под кафтан.

260. Болверк — бастион, разновидность оборонительного укрепления.

261. Фарватер (гол.) — безопасный водный путь.

262. Малороссия — официальное название Украины и части южных российских земель в Российской империи.

263. Орден — знак отличия, почетная награда за особые заслуги.

264. Орден Белого Орла — Один из старейших польских орденов, существовавший с 1325 года. Император Александр I, присоединив Польское царство к России, принял под свое покровительство и орден Белого Орла и стал награждать этим орденом поляков. В 1831 году орден был приравнен к русским орденам и стал государственной наградой Российской империи. Орден имел одну степень. Орденская лента была синего цвета. Орденский девиз: «За Веру, Царя и Отечество».

265. Генеральный судья — Помощник гетмана Левобережной Украины (Малороссии). Он избирался украинским казачьим войсковым старшиной.

266. Вершок — старая русская мера длины, равная 1/16 аршина, или 1,75 дюйма (4,45 см). Первоначально вершок был мерой длины, равной длине фаланги указательного пальца (4 вершка = 1 пядь).

267. Константин I Великий (ок. 285–337) — римский император, который активно поддерживал христианство. В 324–330 годах он основал новую столицу Константинополь на месте города Византий.

268. Хлыст — тонкий и гибкий прут или твердая упругая плетка из сплетенных ремней.

269. Султан (ар. — турецк. властитель) — титул верховного правителя в мусульманских странах.

270. Амуниция — вещи, составляющие снаряжение солдата, офицера, кроме оружия и форменной одежды.

271. Клик — крик, зов, громкий возглас.

272. Генерал-фельдмаршал — высшее воинское звание (чин) в сухопутных войсках, введенное в Германии в XVI веке и соответствующее французскому званию маршала. В России это звание было введено Петром I в 1699 году.

273. Контр-адмирал — младшее (первое) адмиральское звание (чин) в военно-морском флоте. В России чин контр-адмирала был введен Петром I в 1699 году. Разновидностью его были чины шаутбенахта и арир-адмирала.

274. Генерал-поручик — генеральский чин русской армии. Стоял рангом ниже генерал-аншефа, но выше генерал-майора.

275. Шут — человек, состоящий в свите знатного господина, обязанный развлекать его двор своими шутками и забавными дурачествами.

276. Пастор (от нем. пастырь) — религиозный наставник, руководитель общины у лютеран.

277. Греческая вера — православие.

278. Ногайцы (ногаи) — кочевники, являющиеся потомками тюркских и монгольских племен во второй половине XIII века, вошедших во владения золотоорды некого темника Ногая, правнука хана Джучи (старшего сына Чингисхана).

279. Сенат (от лат. senex — старик) — верховный орган власти. Сенат впервые появился еще в Древнем Риме как совет старейшин и впоследствии получил широкое распространение во многих странах мира. В России с 1711 по 1917 годы Сенат являлся высшим законодательным и судебным органом.

280. Валахия — историческая область на юге Румынии. В XV–XVII веках Валахия являлась княжеством, которое находилось в зависимости от Турции (Османской империи).

281. Ангел (греч. вестник) — бессмертное могущественное создание, бестелесный разумный дух

283. Триумфалъные ворота (триумфальная арка) — ворота, построенные в ознаменование победы.

284. Карлик (карлица) — человек неестественно малого роста.

285. Кардинал (лат. главный) — в римско-католической церкви один из 70 высших должностных лиц, назначаемых папой из епископов, священников и диаконов, помогающих ему в важнейших делах и избирающих из своего числа преемника умершего папы.

286. Ассамблея (фр. собрание) — танцевальный вечер, бал в высшем петербургском обществе при Петре I. Ассамблеи устраивались по европейскому образцу с приглашением иностранных послов, мореплавателей и купцов.

287. Монплезир (фр. мое удовольствие) — парадный дворец-резиденция, построенный Петром I на берегу Финского залива в Петергофе.

288. Кортик — холодное колющее оружие в форме узкого длинного кинжала с граненым клинком. Со временем кортиком стали называть парадное оружие офицеров флота.

289. Портупея (фр.) — ремень для ношения оружия.

290. Поярковая шапка — шапка, сшитая из меха ягнят.

291. Гулъден — золотая, затем серебряная монета в Голландии (Нидерландах).

292. Рейхсталер (буквально: имперский талер) — немецкая серебряная монета, использовавшаяся в Священной Римской империи германской нации — политическом объединении фактически независимых немецких государств-княжеств. Впервые она была отчеканена в 1518 году в Чехии. Первоначальный вес талера равнялся 28–29 г чистого серебра.

293. Минц-кабинет (нем.) — собрание монет и медалей.

294. Регент — правитель государства при малолетнем или больном государе.

295. Генерал-губернатор — в России с 1703 по 1917 год начальник края, области, обладающий еще и высшей военно-административной властью.

296. Тафта — плотная шелковая или хлопчатобумажная ткань с поперечными рубчиками.

297. Камер-коллегия — центральное государственное учреждение в Российской империи XVIII века, ведавшее государственными доходами, продажей казенных товаров, рыбными ловлями, строительством казенных зданий, дорог и мостов, таможенными сборами. Камер-коллегия была учреждена Петром I в 1721 году.

298. Юстиц, — коллегия — центральное государственное учреждение в Российской империи в XVIII веке. Юстиц-коллегия была образована в Москве 9 мая 1718 года из объединившихся судебных приказов, в 1722 году она была переведена в Петербург. Эта коллегия осуществляла контроль за системой судопроизводства и была упразднена в 1786 году.

299. Берг-коллегия — центральное государственное учреждение в Российской империи XVIII века. Берг-коллегия была создана Петром I в 1719 году для руководства горнорудной промышленностью России.

300. Синод — высший государственный орган в России, управляющий делами Православной Церкви.

301. Благовест — удары в колокол, оповещающие прихожан о начале богослужения.

302. Канцлер — высшее должностное лицо в государстве, глава правительства, хранитель печати. В России этот высший гражданский чин введен Петром I. По табели о рангах 1722 года он соответствовал чину генерал-фельдмаршала.

303. Адмирал Синего флага — одна из степеней английского адмиральского чина; также: адмирал Красного флага, адмирал Белого флага, адмирал Синего флага.

304. Иллюминация (от лат. освещаю, делаю ярким, украшаю) — праздничное украшение города яркими огнями и фейерверками в вечернее и ночное время по случаю какого-либо торжества.

305. Генерал-майор — младший из генеральских чинов. В России введен в конце XVII века.

306. Генерал-адмирал — высший чин в российском императорском военно-морском флоте.

307. Невский флот — так называли суда, принадлежавшие жителям столицы, которые были обязаны на случай наводнения иметь лодки и уметь хорошо управлять ими. Для этого по приказанию императора жители два раза в неделю спускали на воду свои суда и под командованием адмирала проводили разного рода учения. Петр I, страстно любивший море и мореплавание, хотел передать эту любовь и своим подданным.

308. Боцман (гол.) — должность младшего командира на судне. Боцман является непосредственным начальником палубной команды. На крупных военных кораблях может быть несколько боцманов, один из них является главным.

309. Кавалергард (фр. рыцарь стражи) — военнослужащий особой кавалерийской гвардейской части русской армии. Кавалергарды исполняли обязанности телохранителей и почетной императорской стражи во время коронации государей, других торжеств и празднеств. Впервые такая часть была сформирована Петром I из офицеров гвардейских полков в количестве 71 человека в 1724 году на время коронации Екатерины I. Позднее она существовала под названием Кавалергардский корпус, лейб-гвардии Кавалергардский полк.

310. Подпоручик — младший офицерский чин рангом ниже поручика в пехотных частях русской армии.

311. Бригадир (нем.) — офицерский чин в русской армии с 1722 по 1799 годы, промежуточный между полковником и генерал-майором.

312. Прапорщик — самый младший офицерский чин.

313. Лейб-медик — придворный врач.

314. Кунсткамера (нем. кабинет редкостей) — распространенное в прошлом название различных исторических, художественных, научных коллекций и мест их хранения. В России Кунсткамера была создана в 1714 году Петром I. В ее основе — личное собрание редкостей Петра I. Для посетителей она была открыта в 1719 году. В 1724 году Кунсткамера вошла в состав Академии наук и стала музеем.

315. Орден святого Александра Невского. После перенесения мощей святого князя Александра Невского в 1724 году из Владимира в Санкт-Петербург император Петр I предполагал учредить орден в честь святого Александра Невского — победителя шведов. Но смерть Петра I помешала осуществить это намерение. Императрица Екатерина I исполнила волю своего супруга и в 1725 году учредила кавалерский чин имени святого Александра Невского. Ордену был присвоен девиз «За труды и Отечество». Положение об ордене было разработано при императоре Павле I.

316. Опека — наблюдение за малолетними, душевнобольными и старыми людьми, попечение об их воспитании и правах. Опека — это также лица или учреждения, которые занимаются таким наблюдением.

317. Обер-камергер — старший камергер.

318. Апоплексический удар — инсульт, кровоизлияние в мозг.

319. Балдахин — нарядный церемониальный навес над троном, парадным ложем, церковным алтарем, как правило на фигурных стойках или столбах.

320. Скороход — слуга, сопровождавший пешком ехавшего в экипаже (карете) господина.

321. Шталмейстер — придворный чин при российском императорском дворе, соответствовавший старомосковскому придворному чину «конюший».

322. Фурьер (фр.) — военнослужащий младшего командного (унтер-офицерского) состава. Он исполнял обязанности квартирьера и снабжал роту или эскадрон продовольствием и фуражом.

323. Камер-паж — придворный паж при княжеском, герцогском, королевском, императорском дворе.

324. Гайдук — слуга, выездной лакей в богатых русских домах XVIII века.

325. Глазет (от фр. глянцевый) — шелковая ткань с золотой или серебряной поперечной нитью, гладкая или с крупным рисунком.

326. Диадема — царский венец с украшениями из драгоценных камней.

327. Веспасиан Тит Флавий (9-79) — римский император, основатель династии Флавиев. Веспасиан родился в семье сборщика налогов. Он занимал высшие командные должности в римской армии при императорах Клавдии и Нероне. Ему удалось подавить антиримское восстание в Иудее. В связи с тем, что Веспасиан пользовался огромной популярностью в армии, в 69 году ее восточные легионы провозгласили его императором.

328. Курляндия (нем. Kurland, латышское Курземе) — историческая область в Прибалтике (в западной части Латвии). В 1561–1795 годах — это герцогство со столицей в городе Митава. В 1795 году Курляндия была присоединена к Российской империи и стала Курляндской губернией.

329. Хирагра — болезнь костей пальцев и рук, то же, что подагра в ногах.

330. Желтуха — болезнь печени, сопровождающаяся пожелтением кожи.

331. Адъютант (лат. помогающий) — военнослужащий (офицер), состоящий при военном начальнике для служебных поручений или штабной работы.

332. Камер-юнкер — низшее придворное звание при российском императорском дворе.

333. Камергер — придворное звание старшего ранга в ряде европейских монархических государств. Впервые оно появилось в средневековой Испании. В России это звание было введено Екатериной II. Обязательной регалией камергера являлся золотой ключ на голубой ленте.

334. Обер-гофмаршал — старший гофмаршал. В Российской империи это был придворный чин и должность лица, ведавшего делами дворцового хозяйства, его снабжением, устройством торжественных приемов.

335. Кадетский корпус — военно-учебное заведение закрытого типа. Первый кадетский корпус в России был основан в правление императрицы Анны Иоанновны в 1732 году в Санкт-Петербурге под названием «Корпус кадет». С 1752 года после основания Морского корпуса он стал называться Сухопутным шляхетским кадетским корпусом, позднее — 1-й кадетский корпус. В XVIII веке кадетские корпуса готовили не только офицеров, но и гражданских чиновников, дипломатов, судей. Исключительно военными учебными заведениями они становятся лишь в начале XIX века.

336. Калмыки — кочевой народ, обитающий в прикаспийских степях. Предками калмыков были ойраты — представители самого западного из монгольских племен. Калмыки входили в состав империи Чингисхана и Золотую Орду. Они добровольно приняли российское подданство в XVII–XVIII веках.

337. Штофный кафтан — кафтан из плотной шелковой ткани с разводами.

338. Кабинет-министр — один из трех членов Кабинета министров, который являлся верховным государственным органом в годы правления Анны Иоанновны (1731–1741).

339. Обер-егермейстер — придворный, ведающий охотой. Так называли старшего начальника над придворными егерями.

340. Сажень — старая русская мера длины. В XI–XVII веках встречались сажени и в 152, и в 176 см. В дальнейшем размер сажени был определен в 7 английских футов, что равняется 213,36 см.

341. Лафет — часть артиллерийского орудия; специальный станок, на который крепится пушечный ствол. Существует два основных типа лафета: колесный и стационарный (имеющий неподвижное основание).

342. Мортира (гол. ступа) — артиллерийское орудие с коротким стволом, напоминавшее ступку, откуда и произошло ее название. Мортира предназначалась для разрушения крепостей и других оборонительных сооружений.

343. Грот — неглубокая пещера, со сводчатым потолком и широким входом. Искусственные гроты (иногда в виде павильона) были широко распространены в европейской парковой архитектуре.

344. Недоимка — не уплаченная в срок часть налога (подати).

345. Доимочные приказы (канцелярии) — губернские учреждения, существовавшие в России в XVIII веке и занимавшиеся сбором недоимок.

346. Брауншвейг — немецкое герцогство, которое в войнах XVIII века являлось союзником Пруссии. Герцог Карл и его сын Карл-Вильгельм Фердинанд были командующими не только отдельными воинскими частями, но и главными силами прусской армии.

347. Астролог — человек, предсказывающий будущее по расположению звезд.

348. Подагра (греч. капкан для ног) — хроническая болезнь суставов у человека, вызываемая нарушением обмена веществ в организме.

349. Караул (тюркск. стража) — вооруженное подразделение, назначенное для охраны и обороны важнейших государственных объектов, должностных лиц, преступников и осужденных лиц.

350. Генералиссимус (лат. самый главный) — высшее воинское звание, которое присваивалось полководцам, командовавшим несколькими, как правило союзными, армиями. Это звание присваивалось также видным государственным деятелям как почетное звание. В России первым генералиссимусом стал воевода А.С. Шейн. Этим чином его наградил Петр I 21 июня 1696 года за успешные действия его армии при взятии турецкой крепости Азов. В 1727 году чин генералиссимуса был пожалован князю А.Д. Меншикову, в 1740 году — принцу Антону Ульриху Брауншвейгскому, в 1799 году — А.В. Суворову.

351. Лютеране — последователи религиозного реформатора Мартина Лютера, который был основателем одного из направлений в протестантизме, возникшего в ходе Реформации XVI века в Германии. Отвергнув характерную для христианских церквей (католической и протестантской) сложную иерархическую организацию, лютеране подчинили свои религиозные общины светским владыкам — немецким князьям-курфюрстам. Лютеране отказались от почитания икон, святых, а также от необходимости монашеского подвига.

352. Аллегория (греч. иносказание) — условное, наглядное изображение идеи или отвлеченного понятия в конкретном (картинном) образе.

353. Генерал — прокурор — одна из высших государственных должностей в Российской империи. Генерал-прокурор возглавлял Сенат, наблюдал за соблюдением законов всеми должностными лицами. Эта должность была учреждена Петром I в январе 1722 года. Генерал-прокурору подчинялся большой штат прокуроров и фискалов, осуществляющих непосредственный надзор за правительственными чиновниками. В 1802 году с учреждением в России министерств генерал-прокурор, оставшись главой Сената, стал в дополнение к этому и министром юстиции.

354. Тайный советник — чин крупного государственного чиновника в Российской империи, который был введен Петром I. По Табели о рангах он считался гражданским чином 3 класса. Лиц, имевших этот титул, называли «ваше превосходительство».

355. Эшафот — деревянный помост, воздвигаемый в публичном месте для совершения смертной казни и других видов наказания.

356. Плаха — большая деревянная колода, на которой отсекалась голова приговоренного к смертной казни. Плахой также называли помост, на котором совершалась казнь.

357. Пастор (от нем. пастырь) — религиозный наставник, руководитель общины у лютеран.

358. Лейб-компания — гренадерская рота лейб-гвардии Преображенского полка (численностью 364 человека), при активном участии которой 25 ноября 1741 года произошел дворцовый переворот и была возведена на престол императрица Елизавета Петровна. 31 декабря 1741 года в ознаменование своих заслуг рота получила название Лейб-компании, а служившие в ней офицеры и солдаты были пожалованы новой особой формой и знаменем. Сама императрица приняла чин капитана Лейб-компании, все офицеры были произведены в генералы, прапорщик — в чин полковника, унтер-офицеры и рядовые стали офицерами, недворяне получили потомственное дворянство и поместья. Лейб-компания была расквартирована в особом помещении около Зимнего дворца, несла его внутреннюю охрану и составляла почетный конвой императрицы.

359. Капитан-поручик — офицерский чин в русской армии. В 1798 году заменен чином штабс-капитана.

360. Провинция (от лат. область) — часть территории государства. В Российской империи в 1719–1775 годах провинцией называли часть губернии. Она делилась на уезды и управлялась воеводами, а в губернских городах — губернаторами.

361. Кюменегард (провинция Кюменегард) — Кюммене, район в южной Финляндии.

362. Ангальт-Цербст — немецкое княжество, один из пяти анклавов (позднее округов) земли Ангальт (Анхальт) в среднем течении реки Эльбы. Формально существовало как независимое государство с 1218 по 1797 годы с исторической столицей в городе Цербст. Ангальт-Цербстской принцессой была до замужества российская императрица Екатерина II.

363. Поступь — походка.

364. Корь — острое инфекционное заболевание, преимущественно детское, широко распространенное во всем мире.

365. Оспа — острое вирусное заболевание, характерной особенностью которого является пузырчатая сыпь, оставляющая после себя рубцы. Большие эпидемии оспы в Европе В XV–XVIII веках приводили к смерти сотен тысяч людей, а также обезображивали лица переболевших, но выживших. Лишь открытие английским врачом Дженнером в 1796 году способа борьбы с болезнью:

366. Бавария — историческая область в южной Германии. В средние века Бавария была герцогством. После Тридцатилетней войны 1618–1648 годов, в которой герцог Максимилиан Баварский принял участие на стороне Католической лиги, Бавария стала курфюршеством.

367. Силезия — историческая славянская область в верхнем и среднем течении реки Одер на территории современной Польши. В ходе войны за австрийское наследство в 1740–1748 годы Силезия была захвачена Пруссией и стала ее провинцией.

368. Померания — немецкое герцогство на отвоеванных у поляков землях по южному берегу Балтийского моря. После Тридцатилетней войны 1618–1648 годов Западная Померания отошла к Швеции, а Восточная Померания стала прусской провинцией.

369. Падучая болезнь — эпилепсия, хроническое заболевание головного мозга человека, характерной особенностью которого являются так называемые припадки — судороги, сопровождающиеся временным помрачением рассудка.

370. Алтын (тат. золото) — старинная русская мелкая монета, широко распространенная в Московском государстве. Алтын равнялся трем копейкам.

371. Копейка — единица русского денежного счета. В гривне десять копеек, в рубле — сто. В копейке две деньги, или четыре полушки.

372. Этимология (греч. истинное значение слова) — раздел языкознания, изучающий происхождение слов.

373. Синтаксис (греч. порядок) — важнейший раздел грамматики, изучающий предложение и его части.

374. Иеромонах — монах в сане священника.

375. Семинарист — в России учащийся семинарии (духовного учебного заведения).

376. Гусары (венг.) — воины легкой кавалерии в русской армии в XVII–XX веках. Гусары появились впервые в Венгрии в XV веке.

377. Адъюнкт (от лат. присоединенный) — младшая ученая должность, помощник профессора.

378. Мрежа — рыболовная сеть.

379. Егерь (нем. охотник) — профессиональный охотник, служитель в охотничьей одежде при вельможах.

380. Рака (лат. ящик) — большой ларец в форме саркофага, украшенный резьбой, инкрустацией из драгоценных камней. Он предназначался для хранения мощей святых.

381. Мощи — нетленные, обладающие чудодейственной силой останки святых, христианских подвижников.

382. Департамент — в Российской империи в XVIII-начале XX века структурное подразделение коллегии, министерства, Сената.

383. Богадельня — частное или общественное благотворительное учреждение в Российской империи для ухода за престарелыми людьми или инвалидами.

384. Общество евангелических братьев (гернгутер) — одно из направлений в протестантизме, близкое лютеранству и баптизму.

385. Царицын — название города Волгограда до 1925 года.

386. Сейм — сословию — представительное учреждение парламентского типа в Польше, Литве и средневековой Чехии. Сеймом также называли парламент в Великом княжестве Финляндском, входившем на правах автономии в состав Российской империи.

387. Диссидент (лат. несогласный) — представитель религиозного меньшинства, отвергающего догматы официальной церкви. Вопрос о гражданских правах диссидентов-некатоликов очень остро стоял в XVII–XVIII веках в Польше. Россия традиционно выступала на стороне православного населения ее восточных воеводств.

388. Конфедерация (лат. объединение) — в Польше в XVI–XVIII веках временный политический союз вооруженной шляхты, т. е. польского дворянства, в целях защиты своих прав и интересов. Иногда конфедерация превращалась в рокош — восстание шляхты против короля.

389. Орден святого великомученика и победоносца Георгия был учрежден 26 ноября 1769 года. В тот же день знаки этого ордена были вручены императрице Екатерине II. Императрица учредила орден святого Георгия специально для воинского чина. При установлении орден имел четыре степени. Ордена первой и второй степеней были со звездой. При этом имелось высочайшее повеление: «сей орден никогда не снимать». Орденская лента представляла собой чередующиеся три черные и две желтые продольные полосы. В царствование Павла I знаками ордена никого не награждали. Только 12 декабря 1801 года император Александр I восстановил орден святого Георгия. По статусу ордена этим знаком отличия награждали генералов и офицеров, отличившихся в военных действиях. Ордену был присвоен девиз «За службу и храбрость».

390. Янычары (турецк. новое войско) — регулярная турецкая пехота, которая комплектовалась путем насильственного набора мальчиков из семей покоренных турками христианских народов. Воспитанные в духе фанатичных приверженцев ислама, янычары способствовали обеспечению турецкого военного могущества. Корпусом янычар называлось в Турции войско, состояящее из телохранителей султана или из его гвардии.

391. Имеретия (Имерети) — историческая область в Западной Грузии на реке Риони с центром в городе Кутаиси. В конце XV века на территории области образовалось Имеретинское царство, находившееся в зависимости от Турции с 1555 по 1804 год. В 1804 году имеретинский царь Соломон II принял покровительство Российской империи, а в 1811 году Имеретия вошла в состав Российской империи.

392. Архипелаг (итал.) — группа морских островов, расположенных близко друг от друга и имеющих одинаковое происхождение и сходное геологическое строение.

393. Чума (моровая язва) — острое инфекционное заболевание, известное своими опустошительными эпидемиями, сопровождающееся массовой смертью людей в местах ее распространения.

394. Карантин (итал. сорок дней) — система мер для предупреждения распространения инфекционных заболеваний. Карантин предусматривает запрещение или ограничение выезда и въезда, изоляцию больных и лиц, соприкасавшихся с больными.

395. Язва — болезнь, рана. Моровая язва — чума.

396. Киргиз-кайсаки — распространенное в России в XVIII–XIX веках название казахов.

397. Чернь — пренебрежительное название простого народа.

398. Архиерей (греч. старший священник) — общее название для высших чинов монашествующего духовенства православной церкви.

399. Ланиты (др. — рус.) — щеки.

400. Таймурские страны — далекие земли Восточной Сибири.

401. Таймура — река на западе Восточной Сибири, приток Нижней Тунгуски.

402. Багряный — густо-красный, кровавый.

403. Ходынское поле — так в XVII — начале XX века называли местность на северо-западе Москвы (в начале современного Ленинградского проспекта). Это было обширное поле, пересеченное оврагами и речками Таракановкой и Ходынкой. Здесь устраивались различные празднования.

404. Масиное дерево — красивое вечнозеленое дерево или кустарник с обильными плодами. Именно поэтому в Священном Писании часто встречаются иносказательные указания на маслину. Дерево стало символом неизменного благочестия и Божьего благословения.

405. Фигляр — фокусник, акробат.

406. Ярмарка — большой базар, торг, с увеселениями, развлечениями, аттракционами.

407. Губерния — имевшая четко определенные границы часть Российской империи. Управлялась назначаемым из столицы правительственным чиновником — губернатором. В России разделение страны на губернии было введено указом Петра I в 1708 году.

408. Наместничество — система управления национальными окраинами в Российской империи при Екатерине Великой: в 1775–1796 годах это была административно-территориальная единица, в состав которой входило две или три губернии, и управлял этой территорией наместник.

409. Призреть — дать приют или пропитание.

410. Мекленбург-Шверин — великое герцогство на севере Германии. Образовалось в результате разделения в 1815 году герцогства Мекленбург на два великих герцогства: Мекленбург-Стрелиц и Мекленбург-Шверин.

411. Пфальц, — княжество в средневековой Германии на среднем Рейне. С XII века это — графство, с 1356 года — курфюршество, в главном городе которого Гейдельберге находится знаменитый немецкий университет. С 1814 по 1815 год Пфальц был округом в составе Баварского королевства.

412. Герцог-палатин — титул владетельного герцога, суверенного правителя своего герцогства. Палатин (лат. придворный) — знатный человек из свиты короля, а также храбрый, доблестный рыцарь.

413. Нейтралитет (лат. ни тот, ни другой) — отказ государства от участия в войне, а также в военных коалициях и союзах.

414. Контрабанда — незаконное перемещение через границу товаров, валюты и различных ценностей.

415. Инкогнито (лат. неизвестный) — человек, пожелавший остаться неизвестным, сохранить в тайне свое имя.

416. Вюртемберг — герцогство, а с 1805 года королевство в Германии со столицей в городе Штутгарт.

417. Гессен-Дармштадт — великое герцогство, одно из многих немецких княжеств, располагавшееся на западе Германии в среднем течении реки Рейн. Оно существовало как независимое государство с 1567 по 1866 годы.

418. Гарнизон — воинские части, расположенные (расквартированные) в каком-либо населенном пункте или крепости.

419. Семинария — в Российской империи специальное учебное заведение для подготовки священнослужителей (духовная семинария) или учителей начальных школ (учительская семинария).

420. Гвардия — отборная и привилегированная часть войск. Несмотря на то, что такие части существовали в армиях почти всех государств, само название «гвардия» впервые появилось в Италии в XII веке как название отборного отряда для охраны знамени. В России гвардия («лейб-гвардия») была создана Петром I в 1687 году из его так называемых «потешных» войск в составе Семеновского и Преображенского полков. Официально эти полки получили звание гвардейских в 1700 году после сражения под Нарвой. В дальнейшем лейб-гвардейскими стали и некоторые другие полки русской армии.

421. Вахмистр — чин и должность унтер-офицерского состава в русской кавалерии и конной артиллерии. Соответствовал чину фельдфебеля в других родах войск.

422. Эскадрон — подразделение кавалерийского полка, состоящее из 2–4 взводов.

423. Секунд-ротмистр — офицерский чин в русской кавалерии в XVIII веке.

424. Генерал-адъютант — в русской армии XVIII века генерал, исполняющий адъютантские обязанности при императоре или фельдмаршале. В XIX веке генерал-адъютант — это почетное звание, присваиваемое полным генералам или генерал-лейтенантам, причисленным к свите его императорского величества.

425. Паче (др. — рус.) — тем более, особенно, лучше.

426. Вяще (др. — рус.) — более.

427. Пикинеры — в европейских армиях XVI–XVII веков воины пехоты, вооруженные длинными пиками. Пикинеры предназначались для прикрытия на поле боя вооруженных огнестрельным оружием мушкетеров.

428. Шанцы — окопы, полевые укрепления.

429. Старообрядцы (староверы, раскольники) — противники церковной реформы патриарха Никона 1653–1656 годов.

430. Бахмутская провинция — часть Екатеринославской губернии на юге России с центром в городе Бахмут, основанном в 1783 году. В настоящее время это Донецкая область в составе Украины.

431. Моравия — историческая область в Чехии, которая в древности была заселена кельтами. В середине I тысячелетия здесь поселились славяне-моравы. В IX–X веках Моравия существовала как Великоморавская держава. С 1526 по 1918 годы она находилась в составе австрийского государства Габсбургов. Историческая столица — город Брно.

432. Запорожская Сечь — военное объединение днепровских казаков, которое существовало в XVI–XVIII веках за Днепровскими порогами. Название происходит от наименования главного казачьего укрепления — «Сечи», основанного на острове Томаковка. До 1654 года Запорожская Сечь представляла собой своеобразную казачью «республику» с выборным главой — кошевым атаманом и выборным советом — сечевой радой. После вхождения Украины и Запорожской Сечи в состав России днепровские казаки принимали участие в русско-турецких войнах, выставляя от 20 до 30 тысяч воинов. Так называемая «Старая Сечь» была ликвидирована в 1709 году после перехода запорожцев и гетмана Мазепы на сторону шведского короля Карла XII.

433. Орден Белого Орла — один из старейших польских орденов, существовавший с 1325 года. Император Александр I, присоединив Польское царство к России, принял под свое покровительство и орден Белого Орла и стал награждать этим орденом поляков. В 1831 году орден был приравнен к русским орденам и стал государственной наградой Российской империи. Орден имел одну степень. Орденская лента была синего цвета. Орденский девиз: «За Веру, Царя и отечество».

434. Орден святого Станислава — польский орден, существовавший с 7 мая 1765 года, был учрежден польским королем Станиславом Понятовским в память его небесного покровителя. После присоединения Польского царства к России император Александр I начал награждать этим орденом поляков. В 1831 году он был приравнен к русским орденам и стал государственной наградой Российской империи. Орден имел четыре степени, а с 1839 года — три степени. Орден первой степени был со звездой. Орденская лента была красного цвета с двумя белыми продольными полосами по краям. Орденский девиз: «Награждая, поощряет».

435. Ассирийцы — древнейший народ, создавший в XIV веке до н. э. государство Ассирию на территории Северного Междуречья рек Тигр и Евфрат (современный северный Ирак). Воинственные ассирийцы вели непрерывные войны с соседними народами, жестоко угнетая их. В 605 году до н. э. Ассирия была уничтожена объединившимися против нее армиями Мидии и Вавилонии.

436. Ютландия — полуостров на севере Европы, между Северным и Балтийским морями, территория современных Дании и Германии.

437. Киммерийцы — племена, жившие В VIII–VII веках до н. э. в Северном Причерноморье на территории от Кавказа до Фракии. Теснимые скифами, они захватили значительную часть Малой Азии и смешались с местным населением.

438. Скифы — племена, жившие в степях Северного Причерноморья (между Дунаем и Доном) в VII веке до н. э. — III веке н. э.

439. Понт, или Понт-Эвксинский (греч. гостеприимное море) — древне-греческое название Черного моря.

440. Митридат-Евпатор (132-63 годы до н. э.) — царь Понта. Вел борьбу со скифами, подчинил себе все побережье Черного моря. В войнах с Римом был побежден и покончил с собой.

441. Сарматы — объединение кочевых скотоводческих племен: аланов, роксоланов, савроматов, языгов и других. В VI–IV веках до н. э. они расселились на огромной территории от Тобола до Волги и в III веке до н. э. вытеснили скифов из Северного Причерноморья. Сарматы вели войны с государствами Закавказья и Римом. В IV веке н. э. их разгромили гунны.

442. Боспорское царство — рабовладельческое государство в Северном Причерноморье, существовавшее с V века до н. э. до IV века н. э. Столицей Боспорского царства был город Пантикапей.

443. Гунны — кочевые племена, заселившие в IV веке территорию от нижней Волги до Карпат. Они совершали набеги в Восточно-Римскую империю, Закавказье, Малую Азию, на Ближний Восток. Наибольшего могущества гунны достигли во времена правления Аттилы в середине V века.

444. Аудиенция (лат. слушание) — официальный прием у высокопоставленного лица.

445. Аттила (?-453) — предводитель гуннов, возглавивший опустошительные походы в Восточную Римскую империю, Галлию и Северную Италию.

446. Черкесы — один из северо-кавказских горских народов. После Кавказской войны 1817–1864 годов значительная часть черкесов эмигрировала в Турцию и другие страны Передней Азии.

447. Челнок — маленькая корытообразная лодка из досок или цельного куска дерева, как правило, без киля, с острым носом и тупой кормой.

448. Эскадра — соединение кораблей военно-морского флота, предназначенное для действий в определенном районе мирового океана или внутреннего моря.

449. Фестон (фр.) — один из зубчиков (часто округлой формы) по краю женского платья, занавески и т. п. Фестонами также называют живописное или лепное украшение в виде зубчатого либо волнистого узора, гирлянды и т. п.

450. Дюйм (гол. большой палец) — русская дометрическая единица длины, равная 2,54 см.

451. Флотилия — соединение кораблей военно-морского флота для самостоятельных действий на морях, озерах и больших реках.

452. Казарма — здание для размещения личного состава воинской части.

453. Стапель — сооружение для постройки и спуска корабля на воду. Стапели оборудуются опорными устройствами для фиксирования корпуса корабля и подъемно-транспортными средствами.

454. Удила — часть конской сбруи, приспособление из железных стержней, прикрепленных к ремням узды и вкладываемых в рот лошади.

455. Мечеть (от араб, масджид — место поклонения) — мусульманское святилище, молитвенный дом.

456. Гарем (ар. запретное) — женское помещение в доме мусульманина. Гаремом также называли жен и наложниц хозяина дома.

457. Ага (тюрк, господин) — офицерский титул в Турецкой (Османской) империи.

458. Бостанджи — дворцовый караул в султанской Турции.

459. Вензель (польск. узел) — начальные буквы имени и фамилии или имени и отчества, обычно переплетенные и образующие узор.

460. Улисс (Одиссей) — в греческой мифологии царь острова Итака, один из героев Троянской войны, прославившийся своим умом, хитростью, изворотливостью и отвагой.

461. Ахилл (Ахиллес) — в греческой мифологии один из храбрейших героев Троянской войны, сын героя Пелея и богини Фетиды. Желая сделать сына бессмертным, богиня Фетида опустила его в священные воды Стикса; лишь пятка, за которую она его держала, не коснулась воды и осталась уязвимой. Ахилл погиб от стрелы Париса, поразившей его в пятку. Отсюда выражение «ахиллесова пята» — уязвимое место.

462. Ганнибал (247 ИЛИ 246–183 ГОДЫ до н. э.) — знаменитый Карфагенский полководец. В ходе второй Пунической войны он одержал целый ряд побед, но в 202 году до н. э. был разбит римлянами.

463. Цезаръ Гай Юлий (около 102-44 год до н. э.) — римский полководец и государственный деятель, первый император, основатель династии Юлиев. Был консулом, затем наместником Галлии. В 49 году до н. э., опираясь на преданную ему армию, Цезарь начал борьбу за власть в Римской республике. Разгромив своего главного политического противника Гнея Помпея, он сосредоточил в своих руках все важнейшие республиканские должности (диктатора, консула и другие) и получил от Сената титул «императора». Цезарь был убит заговорщиками-республиканцами.

464. Авангард — часть войск, находящаяся впереди главных сил при движении в сторону противника.

465. Конфедераты — польские повстанцы, как правило дворяне-шляхтичи, выступающие с оружием в руках на защиту своих прав.

466. Орден святой Анны был учрежден в качестве российской государственной награды Павлом I в 1742 году. До этого он был шлезвиг-голштинским знаком отличия, учрежденным герцогом Карлом-Фридрихом в 1735 году в память своей супруги Анны Петровны, дочери Петра I. Девизом ордена были слова: «Любящим правду, благочестие и верность». С 1742 года этим орденом награждали российских государей. Орден имел три степени, а с 1815 года — четыре степени. Орден первой степени был со звездой. Орденская лента имела красный цвет с желтой каймой по краям.

467. Чан — большая деревянная или металлическая бочка.

468. Коса — идущая от берега узкая полоса земли, отмель.

469. Лиман (греч. гавань, бухта) — залив с извилистыми, невысокими берегами, образующийся при затоплении морем долины равнинных рек.

470. Литера (лат.) — буква.

471. Рескрипт — императорский приказ (повеление) министру или другому должностному лицу.

472. Нота (лат. знак, замечание) — официальный дипломатический документ.

473. Вице-адмирал (от лат. вместо и адмирал) — высшее командное звание (чин) в военно-морском флоте, генерал-лейтенант флота. В России это звание введено царем Петром I в 1699 году.

474. Корпус — крупное воинское соединение, состоящее из нескольких дивизий, корпусных частей и служб.

475. Кадриль (фр.) — народный и бальный танец.

476. Миртовое дерево — прекрасное благоухающее растение из рода вечнозеленых. Листья миртовых деревьев, их ароматический запах и прекрасные цветы часто упоминались в священных писаниях как эмблема для обозначения славы и благоденствия Церкви Христовой. Из миртовых веток и листьев в древности делались венки, которые надевались на головы героев и победителей при победах. В древности миртовый венок с розами был любимым брачным украшением на Востоке.

477. Одр — постель, ложе.

478. Кров — жилище, приют.

479. Арсенал (фр.) — учреждение для хранения, ремонта и сборки вооружения и боеприпасов. До конца XIX века арсеналы занимались также производством вооружения и боеприпасов.

480. Пиастр — итальянское название старинной испанской монеты песо.

481. Миля — единица длины, применяемая в настоящее время главным образом в морском деле. 1 морская миля = 1,852 км; 1 морская миля в Великобритании = 1,853 км; 1 сухопутная миля = 1,609 км (применяется и в США). Старая русская миля = 7,468 км.

482. Воеводство — основная административно-территориальная единица в Польше.

483. Паралич (греч. расслабленный) — утрата человеком способности к произвольным движениям в результате поражения нервной системы.

484. Мещане — сословие городских жителей: ремесленников, мелких торговцев и домовладельцев в Российской империи. Мещанами также называли горожан.

485. Сохранная казна — кредитное учреждение в России в XVIII–XIX веках. Сохранная казна принимала вклады, выдавала помещикам ссуды под залог их имений и крепостных душ.

486. Ссудная казна — кредитное учреждение в России В XVIII–XIX веках, которое давало деньги гражданам взаимообразно под залог недвижимости.

487. Опекунский совет — установленный опекунскими властями круг лиц, осуществляющих опеку.

488. Ломбард — кредитное учреждение, ссужающее деньги под залог имущества. Ломбарды впервые были учреждены в XV веке во Франции ростовщиками из Ломбардии — области на севере Франции.

489. Гимназия — среднее общеобразовательное учебное заведение (школа) в Российской империи и ряде других стран. Гимназии появились в Германии в XVI веке. В России они стали основным типом общеобразовательных школ с 1804 года.

490. Гувернант (гувернер) — домашний воспитатель и учитель детей в русских дворянских семьях.

491. Контракт — договор.

492. Приют — благотворительное учреждение для воспитания сирот и беспризорных детей.

493. Пансионерка — воспитанница пансиона, т. е. женского закрытого учебного заведения с общежитием и полным содержанием учащихся.

494. Цизальпийская республика — зависимая от революционной Франции республика на территории Северной и Центральной Италии. Она была образована в 1797 году после оккупации этих районов французскими войсками. В 1802 году Цизальпийская республика была преобразована в Итальянскую республику, которую в 1805 году Наполеон I превратил в Итальянское королевство. Оно было ликвидировано Венским конгрессом в 1814–1815 годах.

495. Лигурийская республика — государство на севере Италии, которое существовало в 1797–1805 годах на территории бывшей Генуэзской республики. Лигурийская республика была провозглашена после ее оккупации войсками революционной Франции.

496. Орден святого Иоанна Иерусалимского — отличительный знак рыцарей Мальтийского ордена, известен с XVIII века. В России этот орден был введен в октябре 1798 года императором Павлом I, принявшим сан великого магистра Мальтийского ордена. Орден упразднен в начале правления Александра I в 1817 году.

497. Карфаген — древний город-государство на севере Африки в районе современного города Тунис. Карфаген был основан финикийцами в 825 году до н. э. После поражения в Пунических войнах с Римом (римляне называли карфагенян «пунами») город был полностью разрушен победителями.

498. Гранд — испанский дворянин, принадлежащий к высшей придворной знати.

499. Шпага — колющее холодное оружие с длинным (до одного метра) прямым плоским или треугольным клинком.

500. Эрцгерцог, эрцгерцогиня — титул принца, принцессы австрийского императорского дома в 1453–1918 годах.

501. Мул — искусственно выведенный гибрид осла и лошади. Мулы очень выносливые животные.

502. Действительный статский советник — в сложной иерархии чинов, сложившейся в Российской империи в начале XVIII века, гражданский чин 4 класса, равный генерал-майору.

503. Цесаревич — в Российской империи официальный титул наследника престола. С 1797 года этот титул передавался только по мужской линии.

504. Консул — один из двух правителей в Древнем Риме. Консулы избирались на один год и обладали высшей гражданской и военной властью. В новое время чин консула был введен во Франции после государственного переворота 18 брюмера (9 ноября) 1799 года. Номинально вся власть во Франции принадлежала трем консулам, избранным на 10 лет (с августа 1802 года — пожизненно), а фактически вся власть принадлежала Первому консулу — Наполеону Бонапарту.

505. Ода (греч. песня) — торжественное патетическое произведение, прославляющее деяния выдающейся личности.

506. Вильно — официальное название города Вильнюса (столицы Литвы) до 1939 года.

507. Нежинская гимназия высших наук имени князя А.А. Безбородко — одно из старейших на территории бывшей Российской империи учебное заведение. Оно было основано в городе Нежин на Украине в 1820 году видным государственным деятелем, известным русским дипломатом А.А. Безбородко. Впоследствии с 1832 года это был Нежинский физико-математический лицей, с 1875 года — Нежинский юридический лицей, с 1875 года — Нежинский историко-филологический институт, а с 1920 года — Нежинский педагогический институт. В Нежинской гимназии высших наук учился и закончил ее в 1828 году Н.В. Гоголь.

508. «Беседа любителей Русского слова» — литературное общество, созданное в Петербурге в 1811 году. Его членами были Г. Р. Державин, А.С. Шишков, Н.

509. Пасха — христианский праздник, установленный в ознаменование воскресения Иисуса Христа. Пасха отмечается в первое воскресенье после весеннего полнолуния (в период с 22 марта по 25 апреля по старому стилю).

510. Трибунал (лат. судилище) — судебная коллегия; чрезвычайный или специальный суд, например революционный.

511. Церемониал (лат.) — официально принятый распорядок церемонии (торжественного приема, шествия).

512. Луккская республика — государство в Центральной Италии, провозглашенное в 1797 году после оккупации Лукки войсками революционной Франции. В 1805 году республика была преобразована в Княжество Лукка и Ивонбино, правительницей которого стала сестра Наполеона Элиза Баччиоки.

513. Демаркационная линия (фр. линия разграничения) — линия (полоса), разделяющая воюющие стороны на время перемирия.

514. Павильон — беседка или небольшая постройка в садах и парках.

515. Ботфорты — сапоги с высокими голенищами, имеющие наверху пришивные клапаны (раструбы) из толстой кожи и закрывающие колено. Впервые ботфорты появились в русской армии в 1700 году. Они были предметом униформы гвардейских кирасирских полков.

516. Аксельбант — нитяной плетеный шнур (золотой или серебряный) с металлическими наконечниками, пристегиваемый к правому плечу под погоном и эполетом. Аксельбанты впервые появились в русской армии в 1762 году.

517. Эполеты — наплечные знаки парадной генеральской и офицерской формы. Эполеты были введены в русской армии в 1807 году и просуществовали до 1914 года.

518. Плюмаж — украшение на головном уборе генералов и офицеров. В XVIII веке плюмаж изготавливался из шерсти и страусовых перьев, в XIX веке — из петушиных перьев.

519. Трактат (лат. обсуждение, рассмотрение) — международный договор, соглашение.

520. Спарта (Лакедемон) — древнегреческое государство, располагавшееся в южной части полуострова Пелопоннес. Спарта славилась мужеством и отвагой своих граждан, с детства получавших очень суровое («спартанское») воспитание. Спартанцы (спартиаты) — полноправные граждане Спарты.

521. Бурбоны — королевская династия во Франции, правившая в 1589–1792, в 1814–1815 и 1815–1830 годы. Родоначальником правящей династии Бурбонов стал Генрих IV (1589–1610).

522. Орден Черного Орла — первый высший королевский орден Пруссии, учрежденный в 1701 году по случаю провозглашения Пруссии королевством. Знак ордена — крест темно-голубой эмали с черными орлами в углах, по ним на оранжевой ленте или на цепи — чередующиеся фигуры орлов и сине-белые кружки с инициалами короля. На звезде ордена вокруг изображения черного орла был помещен девиз ордена: «Suum quique» («Каждому свое»).

523. Кронпринц, — титул престолонаследника в Германии и Швеции.

524. Архив — учреждение для хранения старых и старинных документов.

525. Зюдерманландский — герцогский титул принцев шведского королевского дома, младших братьев правящего короля. Самыми известными носителями этого титула были будущие короли Карл IX и Карл XIII. Именно Карл XIII (1748–1818) в правление своего брата Густава III принял участие в русско-шведской войне 1788–1790 годов, командуя шведским флотом, и был разбит русским адмиралом С.К. Грейгом в Гогладском сражении.

526. Юнта — собрание из 150 знатнейших испанцев.

527. Инфант, инфанта (лат. юный, дитя) — в Испании и Португалии титул принцев, принцесс королевского дома.

528. Земское ополчение — народное войско, созываемое в России в момент серьезной военной опасности.

529. Конгресс (лат. встреча, собрание) — съезд, совещание представителей государств, ведущих между собой переговоры.

530. Герцогство — феодальное владение герцога, представителя наиболее титулованной дворянской аристократии. В ряде случаев суверенное (независимое) монархическое государство.

531. Вестфалия — историческая область в Германии между реками Рейн и Везер. В 1807–1813 годы она была зависимым от Франции королевством, правителем которого являлся брат Наполеона Жером Бонапарт. С 1815 года Вестфалия стала прусской провинцией.

532. Ольденбург — графство, затем герцогство в северной Германии. В 1667–1773 годах Ольденбург был владением датских королей. Представители династии графов Ольденбургов в 1460–1863 годах правили в Шлезвиг-Гольштейне (Голштинии).

533. Комиссар (лат. поручение) — должностное лицо, выполняющее важнейшее поручение правительства.

534. Декрет (лат. постановление) — разновидность законодательного акта, правительственного распоряжения.

535. Курьер (лат. бегу) — должностное лицо для доставки сообщений.

536. Брань — война, битва, сражение.

537. Вящий (др. — рус.) — больший, более сильный.

541. Разночинцы (люди разного чина и звания) — сложившаяся в России в конце XVIII века категория выходцев из разных сословий, занятая преимущественно умственным трудом.

542. Резерв (лат. сберегаю) — часть армии, войска, отряда, не участвующая в военных действиях и предназначенная для использования в самые критические моменты боя или сражения в качестве замены понесенных потерь, а также для пополнения и отдыха воинских частей.

543. Живот (др. — рус.) — жизнь.

544. Арьергард (фр. тыловая стража) — часть армии, отряда, прикрывающая тыл главных сил. Исключительно важная роль отводится арьергарду во время отступления основных войск, когда он прикрывает их от преследования противника.

545. Обоз — несколько подвод, повозок или саней с кладью, следующие друг за другом. Обозом называют также все приданные армии или войску перевозочные средства.

546. Конвой — вооруженный отряд, сопровождающий кого-нибудь или что-нибудь в качестве охраны или для предупреждения побега.

547. Тарутино — село в Калужской области, в начале XIX века принадлежавшее обер-гофмейстерине Нарышкиной. Кутузов, оставляя Тарутинский лагерь, где после оставления Москвы русские войска пополнялись и готовились к наступлению, просил в письме помещицу, чтобы Тарутинские укрепления «остались неприкосновенными… Вы не имеете нужды воздвигать памятников, — говорил фельдмаршал в конце своего письма. — Тарутинские укрепления будут сами по себе неизгладимыми следами Русского мужества и Русской славы». Однако впоследствии памятник все же украсил это знаменитое место. Его воздвигли за свой счет благодарные крестьяне. Государь император Николай Павлович позволил им это сделать, и в 1834 году памятник был поставлен и освящен.

548. Летаргия (летаргический сон) — похожее на глубокий сон состояние неподвижности с отсутствием признаков жизни.

550. Штаб-офицеры — наименование группы старших офицерских чинов в званиях от майора до полковника. Категория штаб-офицерского состава в русской армии была введена Петром I в 1722 году. Обер-офицеры — наименование группы младших офицерских чинов в званиях от прапорщика до капитана. Категория обер-офицерского состава в русской армии была введена Петром I в 1722 году.

551. Иконостас — в православном храме это своего рода стена с иконами и резными дверьми, отделяющая алтарную часть от остальной части храма. Иконостас — это граница между двумя мирами: видимым и невидимым. Иконостас как бы раскрывает молящимся духовную сущность того, что совершается в алтаре и во всей церкви.

552. Вице-король — титул наместника испанских колониальных владений в Америке.

553. Трофей (греч. памятник победы) — вооружение и военное имущество противника, захваченное победившей стороной во время сражения, войны.

554. Штандарт (нем.) — полковое знамя в кавалерии; флаг главы государства, поднимавшийся в месте его пребывания.

555. Комиссариатский запас — в русской армии предметы, необходимые для снабжения войск: деньги, вещи, обмундирование, обоз, лагерные принадлежности. Наряду с провиантским комиссариатский запас был важной частью снабжения армии вплоть до 1864 года.

556. Провиант (нем.) — продовольствие для армии.

557. Отверзать (др. — рус.) — раскрывать, открывать.

558. Постой — стоянка войск и военнослужащих на частных квартирах.

559. Флигель-адъютант — в XVIII веке в России адъютант в офицерском чине при императоре, генерал-фельдмаршале или генералиссимусе. В начале XIX века это звание присваивали офицерам и генерал-майорам, состоявшим в свите его императорского высочества.

560. Рейнский союз — объединение 36 германских государств под протекторатом Наполеона Бонапарта. Он существовал с 1806 по 1813 годы.

561. Священный союз — Союз Австрии, Пруссии и России, заключенный в Париже 26 сентября 1815 года после падения империи Наполеона I. Главной целью союза было обеспечение незыблемости решений Венского конгресса, который завершил войны европейских государств с Наполеоном. Священный союз распался в конце 20-х — начале 30-х годов XIX века.

562. Прокламация (лат. провозглашение) — воззвание, обращение в форме листовки.

563. Десница (др. — рус.) — правая рука.

564. Обыватель — постоянный житель какой-либо местности, относящийся к податным сословиям.

565. Цирцея — в греческой мифологии волшебница, дочь бога Солнца Гелиоса и океаниды Персеиды. Местом ее жительства считался остров Эя. Попадавших на этот остров людей волшебница превращала в животных.

566. Анатолия (греч. восток) — древнее название полуострова Малая Азия. В Турецкой (Османской) империи оно закрепилось за провинцией на западе Малой Азии с центром в городе Кютахье.

567. Карбонарии (итал. угольщики) — члены тайного общества в Италии в XIX веке. Карбонарии боролись за национальное освобождение и объединение Италии. Их организация имела сложную систему обрядов, главным среди которых был ритуал выжигания древесного угля, символизирующий духовное очищение человека.

568. Священное писание — религиозные книги, составляющие Библию: Ветхий и Новый заветы.

569. Кучер — возница, человек, правящий лошадьми, запряженными в повозку, карету, колесницу.

570. Синагога (греч. собрание) — в иудаизме молитвенный дом, а также община верующих.

571. Пилюля — твердый шарик из лекарственного порошка.