Рассказ портного

Знай, о царь нашего времени, — вот самое удивительное, что со мной вчера случилось и произошло. Прежде чем встретить горбатого, я был в начале дня на пиру у одного из моих друзей, у которого собралось около двадцати человек из жителей этого города, и среди нас были ремесленники: портные, плотники, ткачи и другие. И когда взошло солнце, нам подали кушанье, чтоб мы поели; и вдруг хозяин дома вошел к нам, и с ним юноша чужеземец, красавец из жителей Багдада, одетый в какие ни на есть хорошие одежды и прекрасный, но только он был хромой. И он вошел к нам и приветствовал нас, а мы поднялись перед ним, и он подошел, чтобы сесть, но увидел среди нас одного человека, цирюльника, и отказался сесть и хотел уйти от нас. Но мы схватили этого юнош», и хозяин дома вцепился в него, и стал заклинать его, и спросил: «Почему ты вошел и уходишь?» И юноша отвечал: «Ради Аллаха, господин мой, не противься мне ни в чем! Причина моего входа в ртом злосчастном цирюльнике, что сидит здесь». И, услышав эти слова, хозяин долга пришел в крайнее удивление и сказал: «Как! этот юноша из Багдада, и его сердце расстроилось из-за этою цирюльника!» А мы посмотрели на юношу и сказали ему: «Расскажи нам, в чем причина твоего гнева на этого цирюльника?»

«О собрание, — сказал тогда юноша, — у меня с этим цирюльником в моем городе Багдаде произошло такое дело: это из-за него я сломал себе ногу и охромел, и я дал клятву, что больше никогда не буду находиться с ним в одном и том же месте или жить в городе, где он обитает, — и уехал из Багдада, и покинул его, и поселился в ртом городе; и сегодняшнюю ночь я проведу не иначе как в путешествии».

«Заклинаем тебя Аллахом, — сказали мы ему, — расскажи нам твою историю!»

Рассказ хромого юноши о приключении его с цирюльником (переданный с его слов портным)

И юноша начал (а лицо цирюльника пожелтело): «О люди, знайте, что отец мой был одним из больших купцов Багдада, и Аллах великий не послал ему детей, кроме меня. И когда я вырос и достиг возраста мужей, мой отец преставился к милости великого Аллаха и оставил мне деньги, и слуг, и челядь, и я стал хорошо одеваться и хорошо есть. Но Аллах внушил мне ненависть к женщинам. И в какой-то из дней я шел по переулкам Багдада» и мне встретилась на дороге толпа женщин, и я убежал и спрятался в тупике и присел в конце его на скамейку. И не просидел я минуты, как вдруг около дома, стоявшего там, где я был, открылось, и в нем показалась девушка, подобная луне в полнолуние, равной которой по красоте я не видел, и. она поливала цветы, бывшие на окне. И девушка повернулась направо и налево и закрыла окно и ушла, и ненависть превратилась в любовь, и я просидел все время до заката солнца, исчезнув из мира. И вдруг едет кади нашего города, и впереди него рабы, а сзади слуги; и он сошел и вошел в дом, откуда показалась девушка, — и я понял, что это ее отец. Потом я отправился в свое жилище огорченный и упал, озабоченный, на постель; и ко мне вошли мои невольницы и сели вокруг меня, не зная, что со мной, а я не обратил к ним речи, и они заплакали и опечалились обо мне.

И ко мне вошла одна старуха и увидела меня, и от нее не укрылось мое состояние. Она села у моего изголовья и ласково заговорила со мной и сказала: «О дитя мое, скажи мне, что с тобой случилось, и я сделаю все для того, чтобы свести тебя с возлюбленной». И когда я рассказал ей свою историю, она сказала: «О дитя мое, это дочь кади Багдада, и она сидит взаперти; то место, где ты ее видел, — ее комната, а у ее отца большое помещение внизу; и она сидит одна. Я часто к ним захожу, и ты познаешь единение с нею только через меня, — подтянись же!»

И, услышав ее речь, я открыл свою душу. И мои родные обрадовались в этот день, и наутро я был здоров. И старуха отправилась и вернулась с изменившимся лицом к сказала: «О дитя мое, не спрашивай, что мне было от нее! Когда я сказала ей об этом, она ответила мне: „Если ты, злосчастная старуха, не бросишь таких речей, я, поистине, сделаю с тобою то, что ты заслуживаешь!“ Но я непременно вернусь к ней в другой раз». И когда я услышал это, моя болезнь еще усилилась.

А через несколько дней старуха пришла и сказала: «О дитя мое, я хочу от тебя подарка!» И когда я услышал от нее это, душа вернулась ко мне, и я воскликнул: «Тебе будет всякое благо!» А она сказала: «Вчера я пришла к девушке, и, увидев, что у меня разбито сердце и глаза мои плачут, она сказала мне: «Тетушка, что это у тебя, я вижу, стеснена грудь?» И когда она сказала мне это, я заплакала и ответила: «О госпожа, я пришла к тебе от юноши, который тебя любит, и он из-за тебя близок к смерти». И она спросила (а сердце ее смягчилось): «Откуда этот юноша, о котором ты упомянула?» И я ответила: «Это мой сын, плод моего сердца; он увидел тебя в окне несколько дней назад, когда ты поливала цветы, и, взглянув в твое лицо, обезумел от любви к тебе; и когда я сказала ему в первый раз, что случилось у меня с тобою, его болезнь усилилась, и он не покидает подушек. Он не иначе как умрет, несомненно». И она воскликнула (лицо ее пожелтело): «И все это из-за меня?» И я отвечала: «Да, клянусь Аллахом! Чего же ты хочешь?» — «Пойди передай ему от меня привет и скажи, что со мной происходит во много раз больше того, что с ним, — сказала она. Как будет пятница, пусть он придет к дому перед молитвой, и когда он придет, я спущусь, открою ему ворота и проведу его к себе, и мы немного побудем вместе с ним; и он вернется раньше, чем мой отец приедет с молитвы».

И когда я услышал слова старухи, мучения, которые я испытывал, прекратились и мое сердце успокоилось. Я дал ей одежды, которые были на мне, и она ушла, сказавши: «Успокой свое сердце»; а я молвил: «Во мне не осталось никакого страдания». И мои родные и друзья обрадовались моему выздоровлению.

И так продолжалось до пятницы. И вот старуха вошла ко мне и спросила о моем состоянии, и я сообщил ей, что нахожусь в добром здоровье, а затем я надела свои одежды и умастился и стал ожидать, когда люди пойдут на молитву, чтобы отправиться к девушке. И старуха сказала мне: «Время у тебя еще есть, и если бы ты пошел в баню и снял свои волосы, в особенности поело сильной болезни, это было бы хорошо». И я ответил ей: «Это правильно, но я обрею голову, а после схожу в баню».

И потом я послал за цирюльником, чтобы обрить себе голову, и сказал слуге: «Пойди на рынок и приведи мне цирюльника, который был бы разумен и не болтлив, чтобы у меня не треснула голова от его разговоров»; и слуга пошел и привел этого зловредного старца. И, войдя, он приветствовал меня, и я ответил на его приветствие, И он сказал мне: «Я вижу, ты отощал телом»; а я отвечал: «Я был болен». И тогда он воскликнул: «Да удалит от тебя Аллах заботу, горе, беду и печали!»

«Да примет Аллах твою молитву!» — сказал я: и цирюльник воскликнул: «Радуйся, господин мой, здоровье пришло к тебе! Ты хочешь укоротить волосы или пустить кровь? Дошло со слов ибн Аббаса — да будет доволен им Аллах! — что пророк говорил: «Кто подрежет волосок в пятницу, от того будет отвращено семьдесят болезней»; и с его же слов передают, что он говорил: «Кто в пятницу поставят себе пиявки, тот в безопасности от потери зрения и множества болезней».

«Оставь эти разговоры, встань сейчас же, обрей мне голову, я человек слабый!» — сказал я; и цирюльник встал и, протянув руку, вынул платок и развернул его, — у вдруг в нем оказалась астролябия с семью дисками, выложенными серебром. И цирюльник взял ее и, выйдя на середину дома, поднял голову к лучам солнца и некоторое время смотрел, а потом сказал: «Знай, что от начала сегодняшнего дня, то есть дня пятницы — пятницы десятого сафара, года шестьсот шестьдесят третьего от переселения пророка (наилучшие молитвы и привет над ним!) и семь тысяч триста двадцатого от времени Александра, — прошло восемь градусов и шесть минут, а в восхождении в сегодняшний день, согласно правилам науки счисления, Марс, и случилось так, что ему противостоит Меркурий, а это указывает на то, что брить сейчас волосы хорошо, и служит мне указанием, что ты желаешь встретиться с одним человеком, и это будет благоприятно, но после случатся разговоры и вещи, о которых я тебе не скажу».

«Клянусь Аллахом, — воскликнул я, — ты надоел мне и сделал мне нехорошее предсказание, а я призвал тебя лишь затем, чтобы побрить мне голову! Пошевеливайся же, выбрей мне голову и не затягивай со мной разговоров!» — «Клянусь Аллахом, — отвечал цирюльник, — если бы ты знал, что с тобой случится, ты бы ничего сегодня не делал. Советую тебе поступать так, как я тебе скажу, ибо я говорю на основании расчета по звездам».

И я сказал: «Клянусь Аллахом, я не видел цирюльника, умелого в науке о звездах, кроме тебя, но я знаю и ведаю, что ты говоришь много пустяков. Я позвал тебя лишь для того, чтобы привести в порядок мою голову, а ты пришел ко мне с этими скверными речами». — «Хочешь ли ты, чтобы я прибавил тебе еще? — спросил цирюльник. — Аллах послал тебе цирюльника-звездочета, сведущего в белой магии, в грамматике, синтаксисе, риторике, красноречии, логике, астрономии, геометрии, правоведении, преданиях и толкованиях Корана, и я читал книги и вытвердил их, принимался за дела и постигал их, выучил науки и познал их, изучил ремесла и усвоил их и занимался всеми вещами и брался за них. Твой отец любил меня за мою малую болтливость, и поэтому служить тебе моя обязанность; но я не болтлив, и не такой, как ты говоришь, и зовусь поэтому молчаливым, степенным. Тебе бы следовало восхвалить Аллаха и не прекословить мне, — я тебе искренний советчик, благосклонный к тебе, и я хотел бы быть у тебя в услужении целый год и чтобы ты воздал мне должное, и я не желаю от тебя платы за это».

И, услышав это от него, я воскликнул: «Ты убьешь меня сегодня, несомненно…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до тридцати

Когда же настала ночь, дополняющая до тридцати, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша сказал цирюльнику: «Ты убьешь меня в сегодняшний день!» И цирюльник ответил: «О господин мой, я тот, кого люди называют Молчальником за малую болтливость в отличие от моих шести братьев, ибо моего старшего брата зовут аль-Бакбук, второго — аль-Хаддар, третьего — Факик, имя четвертого — аль-Куз-аль-Асвани, пятого аль-Фашшар, и шестого — Шакашик, а седьмого зовут ас-Самит, — и это я».

И когда цирюльник продлил свои речи, — говорил юноша, — я почувствовал, что у меня лопается желчный пузырь, и сказал слуге: «Дай ему четверть динара, и пусть он уйдет от меня, ради лика Аллаха! Не нужно мне брить голову!» Но цирюльник, услышав, что я сказал слуге, воскликнул: «Что это за слова, о господин! Клянусь Аллахом, я не возьму от тебя платы, пока не услужу тебе, и служить тебе я непременно должен! Я обязан тебе прислуживать и исполнять то, что тебе нужно, и я не подумаю взять с тебя деньги. Если ты не знаешь мне цены, то я знаю тебе цену, и твой отец, да помилует его Аллах великий, оказал нам милости, ибо он был великодушен. Клянусь Аллахом, твой отец послал за мной однажды, в день, подобный этому благословенному дню, и я вошел к нему (а у него было собрание друзей), и он сказал мне:

«Отвори мне кровь!» И я взял астролябию и определил ему высоту и нашел, что положение звезд для него неблагоприятно и что пустить кровь при этом тяжело, и осведомил его об этом; и он последовал моим словам и подождал, а я произнес во хвалу ему:

Пришел к господину я, чтоб кровь отворить ему.
Но вижу, пора не та, чтоб телу здоровым быть.
И сел я беседовать о всяких диковинах,
И знанья свои перед ним я мудро развертывал.
По сердцу ему пришлось внимать мне, и молвил он:
«Ты знанья прошел предел, о россыпь премудрости!»
И я отвечал: «Когда б не ты, о владыка всех,
Излил на меня познанья, не был бы мудрым я.
Владеешь ты щедростью, и даром, и милостью,
О кладезь познания, рассудка и кротости!»

И твой отец пришел в восторг и кликнул слугу и сказал ему: «Дай ему сто три динара и одежду!» — и отдал мне все это; а когда пришел похвальный час, я отворил ему кровь. И он не прекословил мне и поблагодарил меня, и собравшиеся, которые присутствовали, поблагодарили меня. И после кровопускания я не мог молчать и спросил его: «Ради Аллаха, господин мой, чем вызваны твои слова: „Дай ему сто три динара“?» И он ответил: «Динар за звездочетство, динар за беседу и динар за кровопускание, а сто динаров и одежду — за твою похвалу мне».

«Да помилует Аллах моего отца, который знал подобного тебе!» — воскликнул я; и этот цирюльник рассмеялся и сказал: «Нет бога, кроме Аллаха, Мухаммед — посол Аллаха! Слава тому, кто изменяет, по сам не изменяется! Я считал тебя разумным, но ты заговариваешься от болезни. Сказал Аллах в своей великой книге: «Подавляющие гнев и прощающие людям», — и ты во всяком случае прощен. Я не ведаю причины твоей поспешности, и ты знаешь, что твой отец и дед ничего не делали без моего совета. Ведь сказано: советчик достоин доверия, и не обманывается тот, кто советуется; а одна поговорка говорит: у кого нет старшего, тот сам не старший. Порт сказал:

Когда соберешься, что нужно, свершить,

Советуйся с мудрым и слушай его. Ты не найдешь никого, более сведущего в делах, чем я, и я стою на ногах, прислуживая тебе, и ты мне не наскучил, — так как же это я наскучил тебе? Но я буду терпелив с тобою ради тех милостей, которые оказал мне твой отец».

«Клянусь Аллахом, о ослиный хвост, ты затянул свои разговоры и продолжил надо мной свою речь! Я хочу, чтобы ты обрил мне голову и ушел от меня!» — воскликнул я. И тогда цирюльник смочил мне голову и сказал: «Я понимаю, что тебя охватила из-за меня скука, но я не виню тебя, так как твой ум слаб и ты ребенок, и еще вчера я сажал тебя на плечо и носил в школу». — «О брат мой, заклинаю тебя Аллахом, потерпи и помолчи, пока мое дело будет сделано, и иди своей дорогой!» — воскликнул я и разорвал на себе одежды. И, увидев, что я это сделал, цирюльник взял бритву и начал ее точить, и точил ее, пока мой ум едва не покинул меня, а потом он подошел и обрил часть моей головы, после чего поднял руку и сказал: «О господин, поспешность — от дьявола, а медлительность — от милосердия! И он произнес:

Помедли и не спеши к тому, чего хочешь ты,
И к людям будь милостив, чтоб милость к себе найти,
Над всякою десницею десница всевышнего,
И всякий элодей всегда злодеем испытан был».

«О господин мой, — сказал он потом, — я не думаю, чтобы ты знал мое высокое положение: моя рука упадет на головы царей, эмиров, везирей, мудрецов и достойных, ибо мне сказал поэт:

Ремесла — что нити камней дорогих,
А этот цирюльник — что жемчуг средь них
Вознесся над мудрыми он высоко
И держит под дланями главы царей.

И я воскликнул: «Оставь то, что тебя не касается, ты стеснил мою грудь и обеспокоил мое сердце!» А цирюльник спросил: «Мне кажется, ты торопишься?» — «Да, да, да!» — крикнул я; и тогда он сказал: «Дай себе время: поспешность — от сатаны, и она порождает раскаяние и разочарование. Сказал кто-то — приветствие и молитва над ним! — лучшее из дел то, в котором проявлена медлительность! А мне, клянусь Аллахом, твое дело внушает сомнение. Я желал бы, чтобы ты мне сообщил, на что ты вознамерился: я боюсь, что случится нечто другое. Ведь до времени молитвы осталось три часа. Я не хочу быть в сомнении насчет этого, — добавил он, но желаю знать время наверное, ибо, когда мечут слова в неведомое, — это позор, в особенности для подобного мне, так как среди людей объявилась и распространилась слава о моих достоинствах, и мне не должно говорить наугад, как говорят обычно звездочеты».

И он бросил бритву и, взяв астролябию, пошел под солнце и долгое время стоял, а потом возвратился и сказал мне: «До времени молитвы осталось три часа — ни больше, ни меньше».

«Ради Аллаха, замолчи, — воскликнул я, — ты пронзил мою печень!» И цирюльник взял бритву и стал точить ее, как и в первый раз, и обрил мне часть головы и сказал: «Я озабочен твоей поспешностью, и если бы ты сообщил мне о ее причине, это было бы лучше для тебя: ты ведь знаешь, что твой отец и дед ничего не делали, не посоветовавшись со мною». И я понял, что мне от него нет спасения, и сказал себе: «Пришло время молитвы, а я хочу пойти к девушке раньше, чем народ выйдет с молитвы. Если за держусь на минуту — не знаю, каким путем войти к ней!»

«Сократись и оставь эти разговоры и болтовню, — сказал я, — я хочу пойти на пир к одному из моих друзей». И цирюльник, услышав упоминание о пире, воскликнул: «Этот день — день благословенный для меня! Вчера я пригласил несколько моих приятелей и забыл позаботиться и приготовить им что-нибудь поесть, а сейчас я подумал об этом. О, позор мне перед ними!» — «Не заботься об этом деле, раз ты узнал, что я сегодня на пиру, — сказал я. — Все, что есть в моем доме из кушаний и напитков, будет тебе, если ты закончишь мое дело и поспешишь обрить мне голову».

«Да воздаст тебе Аллах благом! Опиши мне, что у тебя есть для моих гостей, чтобы я знал это», — сказал цирюльник; и я ответил: «У меня пять родов кушанья, десять подрумяненных кур и жареный ягненок». — «Принеси это, чтобы мне посмотреть!» — воскликнул цирюльник; и я велел принести все это. И, увидев кушанья, он сказал мне: «Остаются напитки!» — «У меня есть», — отвечал я; и цирюльник воскликнул: «Принеси их!» И я принес их, и он сказал: «Ты достоин Аллаха! Как благородна твоя душа! Но остаются еще курения и благовония». И я дал ему сверток, где был алоэ и мускус, стоящие пятьдесят динаров.

А времени стало мало, и моя грудь стеснилась, и я сказал ему: «Возьми это и обрей мне всю голову, и заклинаю тебя жизнью Мухаммеда, — да благословит его Аллах и да приветствует!» Но цирюльник воскликнул: «Клянусь Аллахом, я не возьму этого, пока не увижу всего, что там есть!» И я приказал слуге развернуть сверток, и цирюльник выронил из рук астролябию и, сел на Землю, стал рассматривать благовония, куренья и алоэ, бывшие в свертке, пока у меня не стеснилась грудь. А потом он подошел, взял бритву и, обрив небольшую часть моей головы, произнес:

«Ребенок растет таким, каким был его отец;
От корня, поистине, вздымается дерево.

Клянусь Аллахом, о дитя мое, — сказал он, — не знаю, благодарить ли тебя, или благодарить твоего отца, так как весь мой сегодняшний пир это часть твоей милости и благодеяния. Но у меня нет никого, кто бы этого заслуживал, — у меня почтенные господа вроде Зваута — баневладельца, Салия — зерноторговца, Салита — торговца бобами, Суайда — верблюжатника, Сувейда — носильщика, Абу-Мукариша — банщика, Касима — сторожа и Карима — конюха, Пкриши — зеленщика, Хумейда — мусорщика; и среди них нет человека надоедливого, буйного, болтливого или тягостного, и у каждого из них есть пляска, которую он пляшет, и стихи, которые он говорит. Но лучше в них то, что они, как твой слуга и невольник, не Знают многоречивости и болтливости. Владелец бани — тот поет под бубен нечто волшебное и пляшет и распевает: «Я пойду, о матушка, наполню мой кувшин!» Зерноторговец показывает уменье еще лучшее: и пляшет и поет: «О плакальщица, владычица моя, ты ничего не упустила!» — и у всех отнимает душу, — так над ним смеются. А мусорщик так поет, что останавливает птиц: «Новость у моей жены — точно в большом сундуке», и он красавец и весельчак, и о его красоте я сказал:

«За мусорщика я жизнь отдам из любви к нему.
Сколь нежен чертами он и гибок, как ветка!»

Однажды его судьба послала, и молвил я

(А страсть то росла во мне, то снова спадала):

«Разжег в моем сердце ты огонь!» И ответил он:

«Не диво, что мусорщик вдруг стал кочегаром».

И каждый из них в совершенстве развлекает ум веселым и смешным. Но рассказ — не то, что лицезрение, — добавил он, — и если ты предпочтешь явиться к нам, это будет любезнее и нам и тебе. Откажись от того, чтобы идти к твоим друзьям, к которым ты собрался; на тебе еще видны болезни, и, может быть, ты пойдешь к людям болтливым, которые говорят о том, что их не касается, или среди них окажется болтун, и у тебя заболит горло.

«Это будет когда-нибудь в другой день, — ответил я к засмеялся от гневного сердца. — Сделай мое дело, и я пойду, хранимый Аллахом всевышним, а ты отправляйся к своим друзьям: они ожидают твоего прихода».

«О господин, — сказал цирюльник, — я хочу только свести тебя с этими прекрасными людьми, сынами родовитых, в числе которых нет болтунов и многоречивых. С тех пор как я вырос, я совершенно не могу дружить с чем, кто спрашивает о том, что его не касается, и веду дружбу лишь с теми, кто, как я, немногословен. Если бы ты сдружился с ними и хоть один раз увидал их, ты бы оставил всех своих друзей». — «Да завершит Аллах благодаря и твою радость! Я непременно приду к ним в какой-нибудь день», сказал я. И цирюльник воскликнул: «Я хотел бы, чтобы это было в сегодняшний день! Если ты решил отправиться со мною к моим друзьям, дай мне снести к ним то, что ты мне пожаловал, а если ты непременно должен идти сегодня к твоим приятелям, я отнесу эти щедроты, которыми ты меня почтил, и оставлю их у моих друзей, — пусть едят и пьют и не ждут меня, — а затем я вернусь к тебе и пойду с тобою к твоим друзьям. Между мной и моими приятелями нет стеснения, которое помешало бы мне их оставить; я быстро вернусь к тебе и пойду с тобою, куда бы ты ни отправился». — «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! — воскликнул я. Иди к твоим друзьям и веселись с ними и дай мне пойти к моим приятелям и побыть у них сегодня: они меня ждут». — «Я не дам тебе пойти одному», отвечал цирюльник. И я сказал: «Туда, куда я иду, никто не может пойти, кроме меня». Но цирюльник воскликнул: «Я думаю, ты условился с какой-нибудь женщиной, иначе ты бы взял меня с собою. Я имею на это больше права, чем все люди, и я помогу тебе в том, что ты хочешь; я боюсь, что ты пойдешь к чужой женщине и твоя душа пропадет. В этом городе, Багдаде, никто ничего такого не может делать, в особенности в такой день, как сегодня, п наш вали в Багдаде — человек строгий, почтенный».

«Горе тебе, скверный старик, убирайся! С какими словами ты ко мне обращаешься!» — воскликнул я. И цирюльник сказал: «О глупец, ты думаешь: как ему не стыдно! — и таишься от меня, но я это понял и удостоверился в этом, и я хочу только помочь тебе сегодня сам.»

И я испугался, что мои родные и соседи услышат слога цирюльника, и долго молчал. А нас настиг час молитвы, и пришло время проповеди; и цирюльник кончил брить мне голову, и я сказал ему: «Пойди к твоим друзьям с этими кушаньями и напитками; я подожду, пока ты вернешься, и ты пойдешь со мною».

И я не переставал подмазывать этого проклятого и обманывать его, надеясь, что он, может быть, уйдет от меня, но он сказал: «Ты меня обманываешь и пойдешь один и ввергнешься в беду, от которой тебе нет спасения. Аллахом заклинаю тебя, не уходи же, пока я не вернусь, и я пойду с тобой и узнаю, как исполнится твое дело». — «Хорошо, не заставляй меня ждать», — сказал я; и этот проклятый взял кушанья, напитки и прочее, что я дал ему, и ушел от меня, и отдал припасы носильщику, чтобы тот отнес их в его дом, а сам спрятался в каком-то переулке. А я тотчас же встал (а муэдзины уже пропели приветствие пророку) и надел свои одежды и вышел один, и пришел в тот переулок и встал возле дома, в котором я увидал девушку, и оказалось, что та старуха стоит и ждет меня. И я поднялся с нею в покой, где была девушка, и вошел туда, и вдруг вижу: владелец дома возвратился к свое жилище с молитвы и вошел в дом и запер ворот . И я взглянул из окна вниз и увидел, что этот цирюльник — проклятье Аллаха над ним! — сидит у ворот. «Откуда этот черт узнал про меня?» — подумал я; и в эту минуту, из-за того что Аллах хотел сорвать с меня покров своей защиты, случилось, что одна из невольниц хозяина дома совершила какое-то упущение, и он стал ее бить, и она закричала, и его раб вошел, чтобы выручить ее, но хозяин побил его, и он тоже закричал. И проклятый цирюльник решил, что хозяин дома бьет меня, и закричал, и разорвал на себе одежду, и посыпал себе голову землею, и стал вопить и взывать о помощи. А люди стояли вокруг него, и он говорил: «Убили моего господина в доме кади!»

Потом он пошел, крича, к моему дому, а люди шли за ним следом и оповестили моих родных и слуг; и не успел я опомниться, как они уже подошли в разорванной одежде, распустив волосы и крича: «Увы, наш господин!» А этот цирюльник идет впереди них, в разорванной одежде, и кричит, а народ следует за ним. И мои родные все кричали, а он кричал среди шедших первыми, и они вопили: «Увы, убитый! Увы, убитый!» — и направлялись к тому дому, в котором был я.

И хозяин дома услышал шум и крик у ворот и сказал кому-то из слуг: «Посмотри, что случилось». И слуга вышел и вернулся к своему господину и сказал: «Господин, у ворот больше десяти тысяч человек, и мужчин и женщин, и они кричат: „Увы, убитый!“ — и показывают на наш дом». И когда кади услышал это, дело показалось ему значительным, и он разгневался и, поднявшись, вышел и открыл ворота. И он увидел большею толпу и оторопел и спросил: «О люди, в чем дело?» И мои слуги закричали ему: «О проклятый, о собака, о кабан, ты убил нашего господина!» И кади спросил: «О люди, а что сделал ваш господин, чтобы мне убить его?..»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Тридцать первая ночь

Когда же настала тридцать первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что кади спросил: «Что сделал ваш господин, чтобы мне убить его? Вот мой дом перед вами».

И цирюльник сказал ему: «Ты сейчас бил его плетьми, и я слышал его вопли». — «Но что же он сделал, чтобы мне убить его, и кто его ввел в мой дом, и куда, и откуда?» — спросил кади. И цирюльник воскликнул: «Не будь скверным старцем! Я знаю эту историю и все обстоятельства. Твоя дочь любит его, и он любит ее, и когда ты узнал, что он вошел в твой дом, ты приказал твоим слугам, — и они его побили. Клянусь Аллахом, или нас с тобою рассудит только халиф, или выведи к нам нашего господина, чтобы его родные взяли его раньше, чем я войду и выведу его от вас и ты будешь пристыжен».

И кади ответил (а он говорил словно взнузданный, и его окутал стыд перед людьми): «Если ты говоришь правду, входи сам и выведи его».

И цирюльник одним прыжком вошел в дом; и, увидев, что он вошел, я стал искать пути к выходу и бегству, но не нашел его раньше, чем увидел в той комнате, где я находился, большой сундук. И я влез туда и закрыл над собой крышку и задержал дыхание. А цирюльник вошел в комнату и, едва войдя туда, снова стал меня искать и принялся соображать, в каком я месте, и, повернувшись направо и налево, подошел к сундуку, где я был, и понес его на голове, — и все мое мужество исчезло. Цирюльник торопливо пошел; и поняв, что он не оставит меня, я открыл сундук и выбросился на землю и сломал себе ногу. И ворога распахнулись, и я увидел у ворот толпу.

А у меня в рукаве было много золота, которое я приготовил для дня, подобного этому, и для такого дела, как это, — и я стал сыпать это золото людям, чтобы они отвлеклись им. И люди стали хватать золото и занялись ими, а я побежал по переулкам Багдада направо и налево, и этот проклятый цирюльник бежал за мной, и куда бы я ни входил, цирюльник входил за мною следом и говорил: «Они хотели огорчить меня, сделав зло моему господину! Слава Аллаху, который помог мне и освободил моего господин? из их рук! Твоя неосмотрительность все время огорчала меня; если бы Аллах не послал меня тебе, ты бы не спасся от беды, в какую попал, и тебя бы ввергли в бедствие, от которого ты никогда бы не спасся. Сколько же ты хочешь, чтобы я для тебя жил и выручал тебя? Клянусь Аллахом, ты погубил меня своею неосмотрительностью, а ты еще хотел идти один! Но мы не взыщем с тебя за твою глупость, ибо ты малоумен и тороплив».

«Мало тебе того, что случилось, — ты еще бегаешь за мною и говоришь мне такие слова на рынках!» — воскликнул я, и душа едва не покинула меня из-за сильного гнева на цирюльника. И я вошел в хан, находившиеся посреди рынка, и попросил защиты у хозяина, и он не пустил ко мне цирюльника. Я сел в одной из комнат и говорил себе: «Я уже не могу расстаться с этим проклятым цирюльником, и он будет со мною и днем и ночью, а у меня нет духу видеть его лицо!»

И я тотчас же послал за свидетелями и написал завещание своим родным, и разделил свои деньги, и назначил за этим наблюдающего, и приказал ему продать дом и земли, и дал ему указания о больших и о малых родичах, и выехал, и с того времени я странствую, чтобы освободиться от этого сводника. Я приехал и поселился в вашем городе и прожил здесь некоторое время, и вы пригласили меня, и вот я пришел к вам и увидел у вас этого проклятого сводника на почетном месте. Как же может быть хорошо моему сердцу пребывать с вами, когда он сделал со мною такие дела и моя нога из-за него сломана?

И после этого юноша отказался есть; и, услышав его историю, мы спросили цирюльника: «Правда ли то, что говорит про тебя этот юноша?» И он отвечал: «Клянусь Аллахом, я сделал это с ним вследствие моего знания, разума и мужества, и если бы не я, он бы, наверно, погиб. Причина его спасения — только во мне, и хорошо еще, что пострадала его нога, но не пострадала его душа. Будь я многоречив, я бы не сделал ему добра, но вот я расскажу вам историю, случившуюся со мною, и вы поверите, что я мало говорю и нет во мне болтливости в отличие от моих шести братьев.»

История багдадского цирюльника и его шести братьев (рассказанная цирюльником и переданная портным)

История цирюльника

Я был в Багдаде во времена аль-Мустапсира биллаха, сына аль-Мустади биллаха, и он, халиф, был в то время в Багдаде. А он любил бедняков и нуждающихся и сиживал с учеными и праведниками. И однажды ему случилось разгневаться на десятерых преступников, и он велел правителю Багдада привести их к себе в день праздника (а это были воры, грабящие на дорогах). И правитель города выехал и схватил их и сел с ними в лодку; и я увидел их и подумал: «Люди собрались не иначе как для пира, и они, я думаю, проводят день в этой лодке за едой и питьем. Никто не разделит их трапезы, если не я!» И я поднялся, о собрание, по великому мужеству и степенности моего ума и, сойдя в лодку, присоединился к ним, и они переехали и высадились на другой стороне. И явились стражники и солдаты правителя с цепями и накинули их на шеи воров, и мне на шею тоже набросили цепь, — и не от мужества ли моего это случилось, о собрание, и моей малой разговорчивости, из-за которой я промолчал и не пожелал говорить? И нас взяли за цепи и поставили перед аль-Мустансиром биллахом, повелителем правоверных, и он велел снести головы десяти человекам. И палач подошел к нам, посадив нас сначала перед собою на ковре крови, и обнажил меч и начал сбивать голову одному за другим, пока не скинул голову десятерым, а я остался. И халиф посмотрел и спросил палача: «Почему ты снес голову девяти?» И палач воскликнул: «Аллах спаси! Что бы ты велел сбить голову десяти, а я обезглавил бы девять!» Но халиф сказал: «Я думаю, ты снес голову только девяти, а вот этот, что перед тобой, — это десятый». — «Клянусь твоей милостью, — ответил палач, — их десять!»

И их пересчитали, — говорил цирюльник, — и вдруг их оказалось десять. И халиф посмотрел на меня и спросил: «Что побудило тебя молчать в подобное время? Как ты оказался с приговоренными и какова причина этого? Ты старец великий, но ума у тебя мало». И, услышав речи повелителя правоверных, я сказал ему: «Знай, о повелитель правоверных, что я — старец-молчальник, и у меня мудрости много, а что до степенности моего ума, моего хорошего разумения и малой разговорчивости, то им нет предела; а по ремеслу я цирюльник. И вчерашний день, ранним утром, я увидел этих десятерых, которые направлялись к лодке, и смешался с ними и сошел с ними в лодку, думая, что они устроили пир; и не прошло минуты, как появились стражники и наложили им на шею цепи, и мне на шею тоже наложили цепь, и от большого мужества я промолчал и не заговорил, — и это не что иное, гак мужество. И нас повели и поставили перед тобой, и ты приказал сбить голову десяти; и я остался перед палачом, но не осведомил вас о себе, — и это не что иное, как великое мужество, из-за которого я хотел разделить с ними смерть. Но со мной всю жизнь так бывает: я делаю людям хорошее, а они платят мне самой ужасной отплатой».

И когда халиф услыхал мои слова и понял, что я очень мужествен и неразговорчив, а не болтлив, как утверждает этот юноша, которого я спас от ужасов, — он так рассмеялся, что упал навзничь, и потом сказал мне: «О Молчальник, а твои шесть братьев так же, как и ты, мудры, учены и не болтливы?» — «Пусть бы они не жили и не существовали, если они подобны мне!» — отвечал я. — Ты обидел меня, о повелитель правоверных, и не должно тебе сравнивать моих братьев со мною, так как из-за своей болтливости и малого мужества каждый из них ста! калекой: один кривой, другой слепой, третий расслабленный, у четвертого отрезаны уши и ноздри, у пятого отрезаны губы, а шестой — горбун. Не думай, повелитель правоверных, что я болтлив; мне необходимо все изложить тебе, и у меня больше, чем у них всех, мужества. И с каждым из них случилась история, из-за которой он сделался калекой, и я расскажу их все тебе.

История эль-Бакбука, первого брата цирюльника

Знай, о повелитель правоверных, что первый из них (а это горбун) был по ремеслу портным в Багдаде, и он шил в лавке, которую нанял у одного богатого человека. А этот человек жил над лавкой, и внизу ею дома была мельница. И однажды мой горбатый брат сидел в лавке и пил, и он поднял голову и увидал в окне дома женщину, подобную восходящей луне, которая смотрела на людей. И когда мой брат увидел ее, любовь к ней привязалась к его сердцу, и весь этот день он все смотрел на нее и прекратил шитье до вечерней поры. Когда же настал следующий день, он открыл свою лавку в утреннюю пору и сел шить, и, вдевая иголку, он всякий раз смотрел в окно. И он опять увидел ту женщину, и его любовь к ней и увлечение ею увеличились. Когда же наступил третий день, он сел на свое место и смотрел на нее, и женщина увидела его и поняла, что он стал пленником любви к ней. Она засмеялась ему в лицо, и он засмеялся ей в лицо, а затем она скрылась от него и послала к нему свою невольницу и с нею узел с красной шелковой материей.

И невольница пришла к нему и сказала: «Моя госпожа велит передать тебе привет и говорит: «Скрои нам рукою милости рубашку из этой материи и сшей ее хорошо!»

И он отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» Потом он скроил ей одежду и кончил шить ее в тот же день, а когда настал следующий день, невольница спозаранку пришла к нему и сказала: «Моя госпожа приветствует тебя и спрашивает, как ты провел вчерашнюю ночь? Она не вкусила сна, так ее сердце было занято тобою». И затем она положила перед ним кусок желтого атласа и сказала:

«Моя госпожа говорит тебе, чтобы ты скроил ей из этого куска две пары шальвар и сшил их в сегодняшний день».

И мой брат отвечал: «Слушаю и повинуюсь! Передай ей много приветов и скажи ей: «Твой раб послушен твоему повелению, приказывай же ему, что хочешь».

И он принялся кроить и старательно шил шальвары, а через некоторое время она показалась ему из окна и приветствовала его знаками, то закрывая глаза, то улыбаясь ему в лицо; и он подумал, что добьется ее. А потом она от него скрылась, и невольница пришла к нему, и он отдал ей обе пары шальвар, и она взяла их и ушла; и когда настала ночь, он кинулся на постель и провел ночь до утра, ворочаясь. А утром он встал и сел на свое место, и невольница пришла к нему и сказала: «Мой господин зовет тебя». И, услышав это, он почувствовал великий страх, а невольница, заметив, что он испуган, сказала: «С тобой не будет беды, а только одно добро! Моя госпожа сделала так, что ты познакомишься с моим господином». И этот человек очень обрадовался и пошел с невольницей и, войдя к ее господину, мужу госпожи, поцеловал перед ним землю, и тот ответил на его приветствие и дал ему много тканей и сказал: «Скрои мне и сшей из этого рубашки». И мой брат отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» — и кроил до тех пор, пока не скроил до вечера двадцать рубашек; и он весь день не попробовал кушанья. И хозяин спросил его: «Какая будет за это плата?» А он отвечал: «Двадцать дирхемов». И тогда муж женщины крикнул невольнице: «Подай двадцать дирхемов!» И мой брат ничего не сказал. А женщина сделала ему знак, означавший: не бери от него ничего! И мой брат воскликнул: «Клянусь Аллахом, я ничего не возьму от тебя!» — и, взяв шитье, вышел вон. А мой брат нуждался в каждом фельсе, и он провел три дня, съедая и выпивая лишь немного, — так он старался шить эти рубашки. И невольница пришла и спросила: «Что ты сделал?» И он отвечала «Готовы!» — и взял одежду, и принес ее к ним, и отдал мужу женщины, и тотчас же ушел. А женщина осведомила своего мужа о состоянии моего брата (а мой брат не знал этого), и они с мужем сговорились воспользоваться моим братом для шитья даром и посмеяться над ним. И едва настало утро, он пришел в лавку, и невольница явилась к нему и сказала: «Поговори с моим господином!» И он отправился с нею, а когда он пришел к мужу женщины, тот сказал: «Я хочу, чтобы ты скроил мне пять фарджий!» И мой брат скроил их и, взяв работу с собою, ушел. Потом он сшил эти фарджий и принес их мужу женщины, и тот одобрил его шитье и приказал подать кошель с дирхемами; и мой брат протянул уже руку, но женщина сделала из-за спины своего мужа знак: не бери ничего! Мой брат сказал этому человеку: «Не торопись, господин, времени довольно!» — и вышел от него и был униженнее осла, так как против него соединилось пять вещей: любовь, разорение, голод, нагота и усталоесть, а он только терпел. И когда мой брат сделал для них все дела, они потом схитрили и женили его на своей невольнице, а в ту ночь, когда он хотел войти к ней, ему сказали: «Переночуй до завтра на мельнице, будет хорошо!»

Мой брат подумал, что это правда так, и провел ночь на мельнице один, а муж женщины пошел и подговорил против него мельника, чтобы он заставил его вертеть на мельнице жернов.

И мельник вошел к моему брату в полночь и стал говорить: «Этот бык бездельничает и больше не вертит жернов ночью, а пшеницы у нас много». И он спустился в мельницу и, наполнив насып пшеницей, подошел к моему брату с веревкою в руке и привязал его за шею и крикнул: «Живо, верти жернов, ты умеешь только есть, гадить и отливать!» — и взял бич и стал бить моего брата, а тот плакал и кричал, но не нашел для себя помощника и перемалывал пшеницу почти до утра.

И тогда пришел хозяин дома и, увидев моего брата привязанным к палке, ушел, и невольница пришла к нему рано утром и сказала: «Мне тяжело то, что с тобой случилось; мы с моей госпожой несем на себе твою заботу». Но у моего брата не было языка, чтобы ответить, из-за сильных побоев и усталости.

После этого мой брат отправился в свое жилище; и вдруг приходит к нему тот писец, что написал его брачную запись, и приветствует его и говорит: «Да продлит Аллах твою жизнь! Таково бывает лицо наслаждений, нежности и объятий от вечера до утра!» — «Да не приветствует Аллах лжеца! воскликнул мой брат. — О, тысячу раз рогатый, клянусь Аллахом, я пришел лишь для того, чтобы молоть до утра вместо быка!»

«Расскажи мне твою историю», — сказал писец; и моя брат рассказал, что с ним было, и писец сказал: «Твоя звезда не согласуется с ее звездой, но если хочешь, я переменю тебе эту запись». — «Посмотри, не осталось ли у тебя другой хитрости!» — ответил мой брат и оставил писца и ушел на свое место, ожидая, не принесет ли ктонибудь работы ему на пропитание. Но вдруг приходит к нему невольница и говорит: «Поговори с моей госпожой!» — «Ступай, о дочь дозволенного, пет у меня дел с твоей госпожой!» — сказал мой брат; и невольница пошла и сообщила об этом своей госпоже. И не успел мой брат опомниться, как та уже выглянула из окна и, плача, воскликнула: «Почему, мой любимый, у нас нет с тобой больше дел?»

Но он не ответил ей, и она стала ему клясться, что все, что случилось с ним на мельнице, произошло не по ее воле и что она в этом деле не виновата; и когда мой брат взглянул на ее красоту и прелесть и услышал ее сладкие речи, то, что с ним было, покинуло его, и он принял ее извинения и обрадовался, что видит ее. И он поздоровался и поговорил с нею и просидел некоторое время за шитьем, а после этого невольница пришла к нему и сказала: «Моя госпожа тебя приветствует и говорит тебе, что ее муле сказал, что он сегодня ночует у своих друзей, и когда он туда уйдет, или будешь у нас и проспишь с моей госпожой сладостную ночь до утра».

А муж женщины сказал ей: «Что сделать, чтобы отвратить его от тебя?» И она ответила: «Дай я придумаю для него другую хитрость и ославлю его в этом городе».

(А мой брат ничего не знал о кознях женщин.)

И когда наступил вечер, невольница пришла к нему и, взяв моего брата, воротилась с ним, и там женщина, увидав моего брата, воскликнула: «Клянусь Аллахом, господин мой, я очень стосковалась по тебе!» — «Ради Аллаха, скорее поцелуй, прежде всего!» — сказал мой брат. И едва он закончил эти слова, как явился муж женщины из соседней комнаты и крикнул моему брату: «Клянусь Аллахом, я расстанусь с тобой только у начальника охраны!» И мой брат стал умолять его, а он его не слушал, но повел его к вали, и вали приказал побить его бичами и, посадив на верблюда, возить его по городу. И люди кричали о нем: «Вот воздаяние тому, кто врывается в чужой гарем!» И его выгнали из города, и он вышел и не знал, куда направиться; и я испугался и догнал его и обязался содержать его, и привел его назад и позволил ему жить у меня до сей поры«.

И халиф рассмеялся от моих речей и сказал: «Отлично, о Молчальник, о немногоречивый!» — и велел выдать мне награду, чтобы я ушел. Но я воскликнул: «Я ничего не приму от тебя, раньше чем не расскажу, что случилось с остальными моими братьями, но не думай, что я много разговариваю.

История эль-Гаддара, второго брата цирюльника

Знай, о повелитель правоверных, что моего второго брата аль-Хаддара звали Бакбак, и это расслабленный. В один из дней случилось ему идти по своим делам, я вдруг встречает его старуха и говорит ему: «О человек, постой немного! Я предложу тебе одно дело, и если оно тебе понравится, сделай его для меня и спроси совета у Аллаха». И мой брат остановился, и она сказала: «Я скажу тебе о чем-то и укажу тебе путь к этому, но пусть не будут многословны твои речи». — «Подавай свой рассказ», — ответил мой брат. И старуха спросила: «Что ты скажешь о красивом доме и благоухающем саде, где бежит вода, и о плодах, вине и лице прекрасной, которую ты будешь обнимать от вечера до утра? Если ты сделаешь так, как я тебе указываю, то увидишь добро».

И мой брат, услышав ее слова, спросил: «О госпожа, а почему ты направилась с этим делом именно ко мне из всех людей? Что тебе понравилось во мне?» И она отвечала моему брату: «Я сказала тебе — не будь многоречив! Молчи и пойдем со мною». И затем старуха повернулась, а мой брат последовал за нею, желая того, что она ему описала. И они вошли в просторный дом со множеством слуг, и старуха поднялась с ним наверх, и мой брат увидел прекрасный дворец.

И когда обитатели дома увидели его, они спросили: «Кто это привел тебя сюда?» А старуха сказала: «Оставьте его, молчите и не смущайте его сердца, — это рабочий, и он нам нужен». Потом она пошла с ним в украшенную горницу, лучше которой не видали глаза; и когда они вошли в эту горницу, женщины поднялись и приветствовали моею брата и посадили его рядом с собою, а спустя немного он услыхал большой шум, и вдруг подошли невольницы, и среди них девушка, подобная лупе в ночь полнолуния. И мой брат устремил на нее взор и поднялся на ноги и поклонился девушке, а она приветствовала его и велела ему сесть; и он сел, она же обратилась к нему и спросила: «Да возвеличит тебя Аллах, есть в тебе добро?» — «О госпожа моя, все добро — во мне!» — отвечал мой брат. И она приказала подать еду, и ей подали прекрасные кушанья, и она стала есть. И при этом девушка не могла успокоиться от смеха, а когда мой брат смотрел на нее, она оборачивалась к своим невольницам, как будто смеясь над ним. И она выказывала любовь к моему брату и шутила с ним, а мой брат, осел, ничего не понимал, и от сильной страсти, одолевшей его, он думал, что девушка его любит и даст ему достигнуть желаемого.

И когда кончили с едою, подали вино, а потом явились десять невольниц, подобных месяцу, с многострунными лютнями в руках и стали петь на разные приятные голоса. И восторг одолел моего брата, и взяв кубок из ее рук, он выпил его и поднялся перед нею на ноги; а потом девушка выпила кубок, и мой брат сказал ей: «На здоровье!» — и поклонился ей; и после этого она дала ему выпить кубок и, когда он выпил, ударила его по шее. И, увидя от нее это, мой брат вышел стремительно, а старуха принялась подмигивать ему: вернись! И он вернулся. И тогда девушка велела ему сесть, и он сел и сидел, ничего не говоря, и она снова стала бить его по затылку, но ей было этого недостаточно, и она приказала своим невольницам бить его, а сама говорила старухе: «Я ничего не видала лучше этого!» И старуха восклицала: «Да, заклинаю тебя, о госпожа моя!»

И невольницы били его, пока он не лишился сознания, а потом мой брат поднялся за нуждою, и старуха догнала его и сказала: «Потерпи немножко: ты достигнешь того, чего ты хочешь». — «До каких пор мне терпеть? Я уже обеспамятел от подзатыльников», — сказал мой брат; и старуха ответила: «Когда она захмелеет, ты достигнешь желаемого». И мой брат вернулся к своему месту и сел. И все невольницы, до последней, поднялись, и женщина приказала им окурить моего брата и опрыскать его лицо розовой водой, и они это сделали; а потом она сказала: «Да возвеличит тебя Аллах! Ты вошел в мой дом и исполнил мое условие, а всех, кто мне перечил, я прогоняла. Но тот, кто был терпелив, достигал желаемого». — «О госпожа, — отвечал ей мой брат, — я твой раб и в твоих руках»; и она сказала: «Знай, что Аллах внушил мне любовь к веселью, и тот, кто мне повинуется, получает, что хочет». И она велела невольницам петь громким голосом, так что все бывшие в помещении исполнились восторга, а после этого она сказала одной девушке: «Возьми твоего господина, сделай, что нужно, и приведи его сейчас же ко мне».

И невольница взяла моего брата (а он не знал, что она с ним сделает), и старуха догнала его и сказала: «Потерпи, потерпи, осталось недолго!» И лицо моего брата просветлело, и он подошел к девушке (а старуха все говорила: «Потерпи, ты уже достиг желаемого») и спросил старуху: «Скажи мне, что хочет сделать эта невольница?» И старуха сказала: «Тут нет ничего, кроме добра! Я — выкуп за тебя! Она хочет выкрасить тебе брови и срезать усы!» — «Краска на бровях сойдет от мытья, — сказал мой браг, а вот выдрать усы — это уже больно!» «Берегись ей перечить, — отвечала старуха, — ее сердце привязалось к тебе». И мой брат стерпел, чтобы ему выкрасили брови и выдрали усы, и тогда невольница пошла к своей госпоже и сообщила ей об этом, и та сказала: «Остается еще одна вещь — сбрей ему бороду, чтобы он стал безволосым».

К невольница пришла к моему брату и сказала ему о том, что велела ее госпожа, и мой дурак брат спросил: «А что мне делать с позором перед людьми?» И старуха ответила: «Она хочет это с тобой сделать только для того, чтобы ты стал безволосым, без бороды и у тебя на лице не осталось бы ничего колючего. В ее сердце возникла большая любовь к тебе, терпи же: ты достигнешь желаемого».

И мой брат вытерпел и подчинился невольнице и обрил себе бороду, и девушка вывела его, и вдруг оказывается — он с накрашенными бровями, обрезанными усами, бритой бородой и красным лицом! И девушка испугалась его и потом так засмеялась, что упала навзничь и воскликнула: «О господин мой, ты покорил меня этими прекрасными чертами!» И она стала заклинать его жизнью, чтобы он поднялся и поплясал; и мой брат встал и начал плясать, и она не оставила в комнате подушки, которою бы не ударила его, и все невольницы тоже били его плодами вроде померанцев и лимонов, кислых и сладких, пока он не упал без чувств от побоев, затрещин по Затылку и бросания.

И старуха сказала ему: «Теперь ты достиг желаемого. Знай, что тебе не будет больше побоев и осталось еще только одно, а именно: у нее в обычае, когда она опьянеет, никому не давать над собою власти раньше, чем она снимет платье и шальвары и останется голой, обнаженной. А потом она велит тебе снять одежду и бегать и сама побежит впереди тебя, как будто она от тебя убегает, а ты следуй за ней с места на место, пока у тебя не поднимется зебб, и тогда она даст тебе власть над собою».

«Сними с себя одежду», — сказала она потом; и мой брат снял с себя все платье (а мир исчез для него) и остался нагим…

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Тридцать вторая ночь

Когда же настала тридцать вторая ночь, она сказала: Дошло до меня, о счастливый царь, что брат цирюльника, когда старуха сказала ему: «Сними с себя одежду», — поднялся (а мир исчез для него) и снял с себя одежду и остался нагим, и тогда девушка сказала ему: «Вставай теперь и беги, и я тоже побегу, — и тоже разделась и воскликнула: Если ты чего-нибудь хочешь, следуй за мной!» И она побежала впереди него, и он последовал за нею, и она вбегала в одно помещение за другим, и мой брат за ней, и страсть одолела его, и его зебб вел себя, точно бесноватый. И она вбежала впереди него в темное помещение, и мой брат тоже за ней, и он наступил на тонкое место, и пол провалился под ним, и не успел мой брат опомниться, как оказался посреди улицы, на рынке кожевников, которые продавали и покупали кожи. И, увидев моего брата в таком виде — нагого, с поднявшимся зеббом, с бритой бородой и бровями и с красным лицом, торговцы закричали на него и захлопали в ладоши и стали бить его кожами, так что он лишился чувств. И его взвалили на осла и привезли к вали, и вали спросил их: «Кто это?» И они сказали: «Он упал к нам из дома везиря в таком виде». И тогда вали приказал дать ему сто ударов бичом по шее и выгнал из Багдада; и я вышел и догнал его и провел его тайно в город, а затем я назначил ему то, что нужно для пропитания. И если бы не мое великодушие, я бы не стал терпеть подобного ему.

История Бакбака, третьего брата цирюльника

Слепой Бакбак, или «кудахтающий толстяк», — третий мой брат; по ремеслу он нищий. И считался он одним из главных в братстве нищих города нашего Багдада.

Однажды волею Аллаха и произволением судьбы случилось так, что брат мой, ища подаяния, пришел к дверям одного довольно большого дома. И, выкрикивая обычные воззвания, какими собирают милостыню: «О податель! О милостивый!» — брат мой Бакбак постучал своей палкой в двери дома. А нужно еще сказать тебе, о глава правоверных, что брат мой Бакбак, как и все наиболее хитрые из братства, имел обыкновение ничего не отвечать, когда, постучавшись в двери дома, он слышал оттуда вопрос: «Кто там?»

Он молчал и таким образом вынуждал находившихся в доме людей отворить двери, ибо иначе, привыкнув к нищим, они не отворили бы, а просто ответили бы изнутри: «Да сжалится Аллах над тобой!» Таким способом у нас прогоняют нищих.

Вот и на этот раз напрасно вопрошали из дома:

— Кто там, за дверью?

Брат мой молчал. И в конце концов он услышал приближающиеся шаги, и дверь отворилась. И появился человек, у которого Бакбак, если бы он только не был слеп, конечно, не стал бы просить милостыни. Но такова уж была судьба его. Всякий человек носит на своей шее, на привязи, судьбу свою.

Человек спросил его:

— Чего ты хочешь?

Брат мой Бакбак ответил ему:

— Чего-нибудь во имя Аллаха Всевышнего.

Человек спросил его:

— Ты слеп?

Он сказал:

— Да, господин мой, и очень беден.

Человек ответил:

— В таком случае дай мне руку, я поведу тебя.

Брат мой дал ему руку, и человек ввел его в дом и повел по ступенькам на террасу, которая находилась на большой высоте. А брат мой, едва переводя дыхание, думал про себя: «Он наверное даст мне остатки от какого-нибудь пиршества».

Когда оба они взобрались на террасу, человек сказал ему:

— Чего ты хочешь, слепой?

Брат мой с большим удивлением ответил:

— Милостыни во имя Аллаха!

Он ответил:

— Да ниспошлет Аллах щедроты Свои на день твой!

Тогда Бакбак сказал:

— Ах ты, такой-сякой! Разве ты не мог дать мне ответ, когда я был внизу?

Человек ответил:

— А ты сам, вместилище всякой нечисти! Почему ты не ответил мне, когда я спрашивал тебя из-за двери: «Кто там? Кто там, за дверью?» Убирайся же отсюда поскорее, не то покатишься ты у меня по лестнице, как шар, о грязный и злополучный нищий!

И Бакбак, несмотря на слепоту свою, должен был как можно поспешнее и без всякой помощи спуститься с лестницы. Ему оставалось еще десятка два ступеней, как вдруг он оступился, упал и покатился вниз по лестнице до самой двери. И при этом падении он сильно ушиб себе голову и, выйдя на улицу, начал стонать. Тогда несколько человек из его сотоварищей, нищих, услышав, что он стонет, спросили, что с ним, и он все рассказал им.

Потом он сказал:

— Теперь, товарищи, вы должны помочь мне вернуться домой за деньгами, чтобы я мог купить себе чего-нибудь поесть в этот проклятый и бесплодный день! Я принужден взять кое-что из наших сбережений, которые, как вы сами знаете, довольно значительны и которые вы отдали мне в заведование.

А между тем вслед за ним спустился и прогнавший его человек и тихонько пошел за ним, подбираясь все ближе и ближе и стараясь проследить, куда он идет. И так он шел за моим братом и двумя другими слепыми, которые и не подозревали об этом, пока они не пришли к жилищу Бакбака. Они вошли и не успели еще затворить двери, как человек быстро проскользнул вслед за ними.

А Бакбак сказал своим двум товарищам:

— Прежде всего обыщите, нет ли в комнате кого постороннего.

При этих словах человек, который занимался воровством и был даже очень известен среди других людей этого же ремесла, увидел привязанную к потолку веревку, схватился за нее и легко, без шума вскарабкался по ней до самого потолка и преспокойно уселся там на балке.

Между тем оба нищих принялись обыскивать комнату и несколько раз обошли ее кругом, ощупывая углы своими палками. Сделав это, они вернулись к моему брату, который вынул потихоньку деньги, находившиеся в его заведовании, и вместе со своими двумя товарищами пересчитал их. И оказалось, что у них было ровно десять тысяч драхм. Потом каждый из них взял по две, по три драхмы, а остальные деньги они опять положили в мешки и спрятали эти мешки. Затем один из трех нищих вышел на минуту, чтобы купить чего-нибудь съестного, и вскоре вернулся и вынул из своего мешка три хлеба, две луковицы и несколько фиников. И все три товарища уселись в кружок и начали есть.

Тогда вор тихонько сполз по веревке и, подсев к нищим, стал есть вместе с ними. А так как он сидел рядом с Бакбаком, у которого слух был очень тонкий, то Бакбак услышал, как он чавкал при еде своими челюстями, и воскликнул:

— Среди нас есть кто-то чужой!

При этом он быстро протянул руку в ту сторону, откуда слышалось чавканье, и наткнулся как раз на руку вора. Тогда Бакбак и оба другие нищие бросились на вора, завопили и, несмотря на свою слепоту, стали бить его палками. При этом они сзывали на помощь соседей, крича во все горло:

— О мусульмане! Бегите к нам на помощь! Это вор! Он хочет отнять у нас наши скудные сбережения.

И соседи сбежались и увидели, что Бакбак с помощью двух своих товарищей крепко держал вора, который защищался и старался вырваться от них. Но при появлении соседей вор притворился, что он тоже слепой, закрыл глаза и стал кричать:

— Во имя Аллаха, о мусульмане! Я слепой и состою в товариществе с этими тремя людьми, которые теперь хотят отобрать у меня мою долю из десяти тысяч драхм наших общих сбережений. Клянусь вам в этом Аллахом! Султаном! Эмиром! А впрочем, отведите меня к вали!

В это время прибежали стражи вали и, схватив этих четырех людей, привели их пред лицо вали, который спросил:

— Кто эти люди?

А вор закричал:

— Выслушай слова мои, о вали, справедливый и прозорливый, и ты поймешь истину. Если же ты не хочешь верить мне, то подвергни меня немедленной пытке, — меня первого, чтобы принудить меня сказать тебе правду; а потом ты подвергнешь пытке и других моих товарищей, — и они принуждены будут разъяснить тебе наше дело.

Вали закричал:

— Схватите этого человека, бросьте его на землю и бейте его, пока он не сознается.

Тогда стражи схватили мнимого слепого, и один из них взял его за ноги, а другие принялись наносить ему удары кнутом. После первых же десяти ударов мнимый слепой завопил, потом вдруг открыл один глаз, который он все время держал закрытым, а после нескольких следующих ударов он явным образом открыл и другой глаз.

Увидев это, взбешенный вали закричал:

— Это что еще за уловки, о наглый обманщик?!

Он ответил:

— Не вели наказывать меня, и я все объясню тебе! — И вали отменил наказание, и тогда вор сказал: — Нас здесь четверо слепых, и все мы обманываем людей, чтобы получить милостыню, а главное, чтобы легче проникать в дома, смотреть на женщин и развращать и соблазнять их, а затем обворовывать их и осматривать внутренность домов и подготавливать верную кражу. А так как мы занимаемся этим прибыльным ремеслом уже довольно долгое время, нам удалось собрать вчетвером сумму в десять тысяч драхм. И вот сегодня я потребовал у товарищей мою долю, а они отказались отдать мне ее и даже осыпали меня ударами, и наверное заколотили бы меня насмерть, если бы твои стражи не спасли меня из их рук. Вот в чем заключается истина, о вали! А теперь, чтобы заставить сознаться и моих товарищей, стоит только подвергнуть их ударам кнута, как и меня. Тогда они заговорят! Но только нужно, чтобы их били покрепче, а иначе мои товарищи — они люди грубые и упрямые — ни за что не сознаются и поостерегутся открывать глаза, как это сделал я!

Тогда вали приказал схватить прежде всех остальных моего брата. И напрасно брат мой возражал и кричал, что он слеп от рождения, его подвергли еще более жестокой пытке, так что он лишился чувств. Однако, придя в себя, он не открыл глаз, и вали приказал дать ему еще триста ударов палкою, потом еще триста ударов; и точно так же поступили с двумя другими слепыми, которые, однако, не открыли глаз, несмотря на удары и на совет мнимого слепого, навязавшегося им в товарищи.

Затем вали отобрал при посредстве мнимого слепого деньги, спрятанные в комнате моего брата Бакбака, и дал четвертую часть этих денег, две тысячи пятьсот драхм, вору, а остальное оставил у себя в кассе.

Что же касается моего брата и двух его товарищей, слепых нищих, то после наказания вали сказал им:

— Несчастные обманщики! Вы едите хлеб, дар Аллаха, и клянетесь Его именем, что вы слепы! Убирайтесь отсюда, и чтоб никто не видел вас больше в Багдаде!

Тогда я, о глава правоверных, узнав обо всем этом, выехал из города, чтоб разыскать Бакбака, и действительно нашел его, и тайно привез в Багдад, и поселил его у себя, и взял на себя заботу о его прокормлении и одеянии, и буду делать это всегда.

Такова история третьего моего брата, слепого Бакбака.

Выслушав этот рассказ, халиф Мустансир Биллах засмеялся и сказал:

— Дайте вознаграждение этому цирюльнику за труд его, а затем пусть он убирается!

Но я, господа мои, ответил ему на это:

— Клянусь Аллахом! О глава правоверных, я решительно ничего не приму, прежде чем не расскажу тебе, что случилось с тремя остальными моими братьями, но в коротких словах, чтоб доказать тебе, в какой мере я сдержан и неболтлив по своему характеру.

Халиф ответил:

— Ну, так и быть! Подвергну себя вновь еще этой пытке и отдам уши мои на растерзание твоему вранью и вынесу еще несколько твоих назойливых и тяжеловесных рассказов, не лишенных, впрочем, известной приятности.

Тогда я сказал:

История эль-Куза, четвёртого брата цирюльника

Мой четвертый брат, кривой эль-Куз эль-Асуани, «небьющийся кувшин», был по ремеслу багдадским мясником. Он превосходно изучил торговлю разными сортами простого и рубленого мяса и умел как нельзя лучше разводить и откармливать толстохвостых баранов. И он знал, кому продавать хорошее мясо, а кому оставить дурное. Поэтому главные покупатели города и самые богатые из купцов постоянно обращались к нему и не покупали другого мяса, кроме его баранины, так что он в короткое время сильно разбогател и приобрел в собственность большие стада и большие имения.

Проживая таким образом в полном довольстве, брат мой эль-Куз сидел однажды в своей лавке, как вдруг вошел высокий шейх с длинной белой бородой и, давая ему деньги, сказал:

— Отрежь-ка мне кусок хорошего мяса!

И брат мой отрезал ему самого лучшего мяса, взял деньги и простился с шейхом, который после этого удалился. Тогда брат мой стал рассматривать серебряные монеты, которые он получил от незнакомца, и заметил, что они были совершенно новенькие и сверкали ослепительной белизной. Он поторопился отложить их в особую шкатулку и сказал себе: «Вот монеты, которые принесут мне счастье!»

В течение пяти месяцев шейх с длинной белой бородою не переставал ежедневно приходить и вручать моему брату эль-Кузу за продаваемое им свежее и хорошее мясо такие же серебряные монеты, белые и новенькие; и каждый раз эль-Куз тщательно откладывал эти деньги в особое место. Но однажды эль-Куз вздумал пересчитать все деньги, накопившиеся у него таким образом, чтоб купить на них хороших овец и несколько баранов, которых он хотел выдрессировать для бараньего боя — весьма любимого развлечения в городе моем Багдаде. Но едва он открыл шкатулку, где он держал деньги шейха с белой бородою, как заметил, что никаких монет там нет, а вместо них лежали только белые бумажные кружочки. Увидев это, он стал бить себя по лицу и по голове и кричать, жалуясь на свое несчастье. И скоро его окружила большая толпа прохожих, которым он и рассказал об этом несчастье, но никто не мог понять причину исчезновения этих денег. А эль-Куз продолжал кричать и говорить:

— Пусть пошлет ко мне теперь Аллах этого проклятого шейха, и я вырву ему бороду и сорву с него тюрбан собственными руками! — Но едва он успел произнести эти последние слова, как вдруг появился старик и, быстро пройдя сквозь собравшуюся толпу, подошел к моему брату-мяснику, как будто для того чтобы, по обыкновению, вручить ему деньги. А брат мой сейчас же набросился на него и схватил его за грудь, крича: — О мусульмане, бегите сюда! Помогите! Вот этот наглый мошенник!

Но шейх ни на минуту не потерял своего невозмутимого спокойствия и, не трогаясь с места, ответил моему брату так, что он один мог слышать его:

— Выбирай! Предпочтешь ли ты молчать или хочешь опозорить себя публично? Ибо этот позор, которым я покрою тебя, будет гораздо ужаснее всего, что ты можешь учинить со мной!

Эль-Куз ответил:

— Но что же ты можешь рассказать обо мне, о шейх проклятый! И каким образом ты можешь опозорить меня?

Он сказал:

— Я докажу перед всеми, что ты продаешь людям человеческое мясо вместо бараньего!

Брат мой ответил:

— Ты лжешь, о лгун, тысячу раз проклятый!

Шейх сказал:

— Лгун и проклятый не я, а тот, у кого в эту самую минуту висит на крючке в его мясной лавке человеческий труп вместо барана!

Брат мой горячо возразил ему:

— Если это так, как ты говоришь, о собака и сын собачий, то пусть достанутся тебе все имения мои и вся кровь моя!

Тогда шейх обернулся к толпе и закричал громким голосом:

— О вы все! Друзья мои! Посмотрите на этого мясника! До сегодняшнего дня он обманывал всех и нарушал предписания нашей книги! Человек этот каждый день вместо баранов душит сыновей Адама и продает нам их мясо вместо баранины! А если вы хотите проверить правду слов моих, вам стоит только войти в его лавку и осмотреть ее!

Тогда поднялся страшный крик, и толпа бросилась в лавку моего брата и взяла ее приступом. И сейчас же увидели висевший на крючке человеческий труп с ободранной кожей и вычищенными внутренностями, а на полке, устроенной для голов, они увидели три человеческие головы, тоже ободранные, очищенные и жаренные в печке для продажи! Действительно, шейх с длинной белой бородой был не кто другой, как колдун, обладавший искусством магии и волшебства и умевший вдруг на глазах у всех превратить одну вещь в другую.

Увидев это, все присутствующие набросились на моего брата с криками: «Нечестивец! Безбожный! Плут!» — и стали бить его: одни палками, другие кнутом, и особенно яростно и жестоко били его прежние покупатели и его лучшие друзья. Что же касается шейха, то он нанес моему брату ужасный удар прямо в глаз и навсегда выбил ему этот глаз.

Затем толпа схватила мнимый труп удушенного, связала моего брата эль-Куза и под предводительством шейха направилась к исполнителю закона.

И шейх сказал ему:

— О эмир! Вот мы привели к тебе для наказания за сделанные преступления этого человека, который в течение долгого времени удушал себе подобных, чтобы продавать мясо их вместо баранины. Тебе остается только изречь свой приговор и дать ход справедливости Аллаха, ибо свидетели налицо!

Что же касается моего брата, то напрасно пытался он защищаться: судья ничего не хотел больше слушать и приговорил его к пятистам ударам палкой по спине и ягодицам! Затем у него отобрали все его имения и все его имущество. И хорошо еще, что он был так богат, ибо в противном случае наказанием ему была бы непоправимая смерть.

Затем его присудили к изгнанию.

И брат мой, потеряв один глаз, со спиною, разбитою от палочных ударов, едва дыша, вышел из города и побрел, сам не зная куда, пока не пришел в один отдаленный и неизвестный ему город.

Он остановился и хотел поселиться здесь и заняться ремеслом башмачника, которое не требует никаких других средств, кроме здоровых рук.

И вот он устроил себе постоянное местопребывание под маленьким навесом на перекрестке двух улиц и принялся работать, снискивая себе пропитание. Но однажды, пришивая заплату к старой туфле, он вдруг услышал ржание коней и шум приближающихся многочисленных всадников. Он спросил о причине всего этого, и ему ответили:

— Это царь отправляется, по своему обыкновению, на охоту с борзыми собаками в сопровождении всей своей свиты.

Тогда брат мой эль-Куз отложил на минуту иглу и молоток и поднялся, чтобы взглянуть на царский кортеж. И в то время как он стоял, задумавшись и размышляя о своем прошлом и настоящем и о тех обстоятельствах, которые сделали его из уважаемого всеми мясника последним из башмачников, появился царь во главе своей блистательной свиты; и по случайному совпадению глаза царя обратились как раз на вытекший глаз брата моего эль-Куза. При виде этого царь изменился в лице и воскликнул:

— Да охранит меня Аллах от несчастий этого злополучного дня и от дурного предзнаменования!

Затем он сейчас же повернул свою кобылу и вместе со всею своею свитою и всеми своими воинами поехал обратно.

Но в то же время он дал приказание своим рабочим схватить моего брата и подвергнуть его подобающему наказанию. И рабы сейчас же бросились на брата моего эль-Куза и так избили его, что он остался замертво лежать на дороге. Когда они удалились, эль-Куз поднялся и горестно побрел в свой приют, под маленький навес, служивший ему единственным убежищем на перекрестке улиц, и весь он был разбит и едва дышал. А так как мимо его убежища случайно как раз в это время проехал один человек, отставший от свиты царя, эль-Куз упросил его остановиться, и он рассказал ему о том, как с ним поступили, и попросил его объяснить причину всего этого.

Человек громко расхохотался и ответил ему:

— Брат мой! Знай, что царь наш не может переносить вида кривого человека, особенно если этот кривой крив на левый глаз; это приносит ему несчастье, и он приказывает всегда немедленно же убить его. Поэтому я очень удивляюсь, что ты еще остался в живых!

При этих словах, не слушая дальнейшего, братмой собрал свои рабочие инструменты и остаток сил своих и немедленно пустился в путь и передохнул лишь тогда, когда вышел из города. И он шел все дальше и дальше, пока не пришел в другой, очень отдаленный, город, где не было ни царя, ни тирана, как там, откуда он ушел.

Он довольно долго прожил в этом городе, стараясь из предосторожности решительно нигде не показываться. Но однажды, когда ему было грустнее обыкновенного, он вышел, чтобы немножко подышать воздухом и побродить, глядя по сторонам. Вдруг он услышал позади себя ржание коней и, вспомнив свое последнее приключение, пустился бежать, разыскивая какой-нибудь уголок, куда можно было бы спрятаться; но нигде он не находил такого уголка. Наконец он увидел перед собою большую дверь и, толкнув эту дверь, которая сейчас же подалась, бросился внутрь дома. Прямо перед ним шел длинный темный коридор, где он и укрылся. Но едва он успел укрыться, как перед ним выросли два человека, которые схватили и связали его, говоря:

— Слава Аллаху, Который позволил нам наконец разыскать тебя, о недруг Аллаха и детей Его! Вот уже три дня и три ночи, как мы неустанно ищем тебя, не имея ни сна, ни отдыха! И ты заставил нас изведать горечь смерти!

А брат мой эль-Куз сказал:

— Однако, о добрые люди! К чему же присудил меня Аллах? И какое повеление Он дал вам против меня?

Они отвечали:

— Ты хочешь погубить нас и хозяина этого дома! Не достаточно с тебя разве, что ты разорил всех своих друзей, а хозяина этого дома довел до самой крайней нищеты? А теперь ты хочешь убить нас! Где тот нож, который ты держал в руке, когда гнался вчера за одним из нас?

С этими словами они принялись обшаривать его и нашли у него за поясом нож, которым он разрезал кожу для подметок. Тогда они повалили эль-Куза и хотели задушить его, но тут он закричал:

— Послушайте, добрые люди! Я не вор и не разбойник, но я расскажу вам удивительную историю, и эта история — моя собственная!

Но они не хотели слушать его, а стали толкать ногами и бить его и разорвали его платье. И когда они таким образом разорвали его платье и обнажили его спину, они увидели на его спине рубцы от палочных ударов и от ударов кнутом, которым он подвергся в последнее время, и тогда они воскликнули:

— О проклятый злодей! Вот следы ударов на спине твоей, и они свидетельствуют о твоих прежних преступлениях!

И тут они потащили бедного эль-Куза к вали; а эль-Куз размышлял обо всех своих несчастьях и говорил себе: «Как велики должны быть мои преступления, если я должен так искупать их, а между тем я чист от какой-либо вины! Нет у меня другого прибежища, кроме Аллаха Всевышнего!»

Когда он предстал пред лицом вали, этот последний гневно посмотрел на него и сказал:

— Гнусный наглец! Удары, следы которых они нашли на спине твоей, служат достаточным доказательством всех твоих прежних и настоящих злодеяний!

Сказав это, он распорядился, чтобы эль-Кузу немедленно дали сто ударов розгами. А затем его втащили и привязали на спину верблюда, и глашатаи возили его по всему городу, выкрикивая:

— Вот как наказывают того, кто преступно проникает в дом ближнего!

Но известие о злоключениях этого несчастного брата моего эль-Куза скоро достигло и меня. И я сейчас же пустился на розыски его и в конце концов нашел его — как раз в ту минуту, когда его снимали в бесчувственном состоянии со спины верблюда. Тогда, о глава правоверных, я почел своею обязанностью оказать ему приют, позаботиться о его излечении и тайно привезти его в Багдад, где я обеспечил ему возможность есть и пить и спокойно проживать до конца дней его.

Вот история моего злополучного брата эль-Куза.

Что касается моего пятого брата, то его приключение очень замечательно и покажет тебе, о глава правоверных, насколько я осторожнее и мудрее моих братьев.

История эль-Шара, пятого брата цирюльника

Это именно тот из братьев моих, о глава правоверных, у которого были отрезаны уши, а также и нос. Его называли эль-Шар, потому ли, что он был велик и тучен и имел такой большой живот, как у беременной верблюдицы, или потому, что он был похож на большой котел. Но все это не мешало ему проявлять в течение целого дня необычайную лень, тогда как по ночам он исполнял всякого рода поручения и зарабатывал себе деньги для следующего дня разными непозволительными и довольно странными способами.

Но по смерти отца моего мы получили в наследство каждый по сто драхм серебром. И эль-Шар, как и все мы, взял доставшиеся ему сто драхм, но совершенно не знал, какое употребление сделать из них. Наконец между тысячей других мыслей ему взбрела мысль приобрести партию разной стеклянной посуды и продавать ее в розницу; это ремесло показалось ему привлекательнее всякого другого, потому что не требовало особенно много движения.

Итак, брат мой эль-Шар сделался торговцем стеклянной посудой.

С этою целью он купил большую корзину, где можно было держать посуду, выбрал себе уголок на многолюдной улице и расположился здесь, поставив корзину с посудой перед собой. Он спокойно уселся, прислонился спиною к стене дома и стал предлагать свой товар проходящим, выкрикивая:

— О капли солнца! О алебастровые груди молодых девушек! О глаза моей кормилицы! О затвердевшее, холодное дыхание девственниц, о стекло! О мед окрашенный, о стекло!

Но чаще всего эль-Шар сидел молча и, плотно прислонившись к стене, предавался своим мечтам. И вот о чем думал эль-Шар в один из таких дней, во время пятничной молитвы:

«Я поместил в приобретение этой посуды весь свой капитал, а именно сто драхм. Без сомнения, мне удастся продать все это за двести драхм. На эти двести драхм я куплю еще стеклянной посуды и продам ее за четыреста драхм. И так я буду все продавать и покупать и опять продавать, пока не наживу себе большого состояния. Тогда я накуплю себе разных москательных товаров и благовоний и не перестану торговать до тех пор, пока доходы мои не станут очень и очень значительными. Тогда я смогу купить себе большой дворец, рабов, лошадей и сёдел с чехлами из расшитой золотом парчи; и буду есть и пить, и не будет ни одной певицы в городе, которую я не пригласил бы петь у меня на дому. Потом я войду в сношения со всеми наиболее опытными свахами всего Багдада и пошлю их для переговоров с дочерьми царей и визирей; и не пройдет особенно много времени, и я окажусь женатым по крайней мере на дочери великого визиря! Ибо до меня дошел слух, что эта молодая девушка отличается особенной красотой и исполнена совершенств из совершенств; и я дам за нее выкуп в тысячу динариев золотом. И я не сомневаюсь, что отец ее, великий визирь, сейчас же изъявит согласие на этот брак; а если он не захочет согласиться, ну, тогда я похищу у него дочь под самым его носом и привезу ее в мой дворец. Потом я куплю себе десять молоденьких юношей для моих личных услуг.

Потом закажу себе царственные одежды, какие носят только султан и эмир; и прикажу самому искусному ювелиру сделать мне золотое седло, украшенное жемчугом и разными драгоценными камнями. И тогда, сев на прекраснейшую лошадь, которую я куплю у главы бедуинов в пустыне или выпишу из табунов племени анасази, поеду по городу с многочисленными рабами впереди, вокруг и позади меня; и таким образом я приеду к дворцу великого визиря, который при моем приближении поднимется в честь меня и уступит мне свое место, а сам будет стоять передо мною и почтет за особое счастье признать себя моим тестем. И я возьму с собой двух молодых рабов, и каждый из них понесет большой кошелек, и в каждом кошельке будет по тысяче динариев.

И я дам один кошелек великому визирю как выкуп за его дочь, а другой кошелек просто подарю ему, чтобы показать ему мою щедрость, мое великодушие, а также и то, что весь мир не имеет особенной цены для меня.

Потом я с важностью возвращусь в дом мой, а когда моя невеста пришлет ко мне какую-нибудь особу, чтобы передать мне свои приветствия, я осыплю золотом эту особу и одарю ее драгоценными тканями и великолепными одеждами. А если визирь вздумает прислать мне какие-нибудь свадебные подарки, я не приму их и отошлю ему обратно, хотя бы это был очень дорогой подарок; и таким образом я покажу ему, как возвышенна моя душа и сколь мало я способен к малейшей неделикатности. Затем я сам назначу день моей свадьбы и установлю подробности брачной церемонии и прикажу ничего не жалеть для великолепия пиршества и не скупиться на число и качество музыкантов, певцов, певиц и танцовщиц. И я сделаю во дворце своем все нужные приготовления, уберу его, и развешу повсюду ковры, и усыплю пол цветами от самого входа до торжественной залы, и прикажу полить пол розовой водою и другими благовонными водами.

А в брачную ночь я облекусь в мои лучшие одежды и взойду на трон, поставленный на возвышении, который будет обтянут со всех сторон расшитыми шелковыми тканями с узорами из цветов и приятных для глаза цветных линий. И в продолжение всей церемонии и в то время, как будут водить посреди залы жену мою, сияющую во всех своих прелестях более, чем полная луна в месяце Рамадане, я останусь неподвижным и важным и даже не взгляну на нее и не поверну голову ни вправо, ни влево, чтобы выказать таким образом все величие моего характера и всю мудрость мою! И наконец, жену мою подведут ко мне, и она будет стоять передо мной во всей свежести своей красоты и благоухая чудесными ароматами. А я даже и не пошевелюсь, а, напротив того, буду сидеть равнодушно и важно до тех пор, пока все женщины, присутствующие на свадьбе, не приблизятся ко мне и не скажут: «О господин наш и венец голов наших! Вот супруга и раба твоя почтительно стоит перед тобой, ожидая, чтобы ты удостоил ее взглядом! Она так устала стоять! И она ждет лишь приказания твоего, чтобы сесть!»

Но я не произнесу ни единого слова и заставлю их еще настоятельнее добиваться ответа моего. И тогда все женщины и все приглашенные преклонятся пред величием моим и падут ниц, многократно лобызая землю.

Тогда только я соглашусь опустить глаза мои и удостоить взглядом жену мою, но не более как одного-единственного взгляда, а затем снова подниму глаза и приму вид глубочайшего равнодушия. И служанки уведут жену мою, а я тоже поднимусь и пойду переменить одежды мои, чтобы облечься в другие, еще более богатые и роскошные. И тогда вторично приведут новобрачную к трону моему, тоже в другом одеянии и в другом убранстве, сплошь покрытую разными драгоценностями, золотом и самоцветными камнями и надушенную другими благовониями, еще гораздо более приятными. И опять я буду сидеть и ждать, чтобы меня еще и еще раз просили взглянуть на жену мою, и сейчас же опять подниму глаза, чтобы не смотреть на нее. И так буду я действовать до тех пор, пока все церемонии не окончатся…»

Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и с обычною скромностью не захотела пользоваться больше в эту ночь данным ей разрешением.

А когда наступила

Тридцать вторая ночь

она рассказала царю Шахрияру продолжение этой истории:

Говорили мне, о царь благословенный, что цирюльник закончил рассказ о приключениях пятого брата своего, эль-Шара, следующим образом:

— «…пока все церемонии не окончатся. Тогда я прикажу нескольким молодым рабам моим взять кошелек с пятьюстами динариями мелкой монетой и разбросать эти монеты пригоршнями по всей зале, а затем распределить такую же сумму между всеми музыкантами и певцами, и такую же сумму — между прислужницами жены моей. После этого прислужницы отведут жену мою в ее опочивальню, куда явлюсь и я сам, но не иначе как заставив долго ждать себя. Подойдя к ней, я пройду, не глядя на нее, между женщинами, выстроившимися в комнате двумя рядами, и сяду на диван, и потребую себе кубок с благовонной и сладкой водой, и, воздав хвалу Аллаху, буду спокойно попивать ее.

Что же касается жены моей, то я по-прежнему совершенно не буду замечать ее присутствия, тогда как она, лежа на кровати, будет ожидать, чтобы я подошел к ней. И чтобы хорошенько унизить ее, и заставить почувствовать мое превосходство, и дать ей понять, как мало я ценю ее, я не скажу ей ни единого слова и таким образом покажу ей, как я намерен обращаться с ней в будущем. Ибо только этим способом можно сделать женщин покорными, кроткими и нежными. И в самом деле, вскоре войдет в комнату и подойдет ко мне дочь моего дяди, и станет целовать мне голову и руки и скажет: «О господин мой! Удостой взглянуть на рабу твою, дочь великого визиря, которая страстно желает, чтобы ты подошел к ней, и скажи ей из милости хоть одно-единственное слово!»

Но, несмотря на эти почтительные слова дочери моего дяди, которая не посмеет назвать меня мужем из опасения показаться нескромной, я не удостою ее никакого ответа. Тогда она будет всячески умолять меня, стараясь меня растрогать, и, я уверен, кончит тем, что бросится к ногам моим и станет целовать их, так же как и полы моего платья, много-много раз, и скажет мне: «О господин мой! Клянусь тебе Аллахом, что дочь великого визиря прекрасна и невинна! Клянусь тебе Аллахом, что никогда ни один мужчина не видел дочери визиря без покрывала и не знает даже цвета глаз ее! Будь милостив, перестань срамить и унижать ее! Посмотри, как она смиренна и покорна; она ждет лишь какого-нибудь знака от тебя, чтобы удовлетворить все твои прихоти!»

Затем дочь моего дяди встанет и наполнит мой кубок самым лучшим вином и протянет его мне, покорная и трепещущая. А я, беспечно развалившись на бархатных, вышитых золотом подушках дивана, заставлю ее стоять передо мною и, не глядя на нее, буду наслаждаться тем, что она, дочь великого визиря, стоит передо мною, бывшим продавцом стеклянной посуды, который, торгуя на углу улицы, выкрикивал перед прохожими: «О капли солнца! О алебастровые груди молодых девушек! О глаза моей кормилицы! О затвердевшее, холодное дыхание девственниц, о стекло! О мед окрашенный, о стекло!»

А она, видя с моей стороны такое благородство и величие, непременно сочтет меня за сына какого-нибудь знаменитого султана, наполняющего своей славой весь мир. И со слезами на глазах она скажет мне: «О господин мой! Будь милостив! Не отвергай этого кубка и прими его из рук рабы твоей! Ибо я последняя из рабынь твоих!»

Но я ничего не скажу в ответ на слова эти. А она, видя, что я молчу, сделается наконец немножко смелее и будет настаивать, чтобы я взял от нее кубок, и сама нежно поднесет его к губам моим. А я при виде такой нескромности рассвирепею, посмотрю на нее ужасающим взглядом и дам ей пощечину и изо всех сил ударю ее ногою прямо в живот, — вот так…»

— И с этими словами, — продолжал цирюльник, — брат мой сделал жест ногой, как будто нанося страшный удар в живот своей несуществующей жене, и угодил прямо в стоявшую перед ним корзину с хрупкой стеклянной посудой; и корзина со всем, что в ней было, покатилась! И от всего, что составляло богатство этого безумца, остались одни осколки. О эмир правоверных, если бы только я был при этом, я бы наказал его по заслугам, этого брата моего, полного нестерпимой заносчивости и ложного величия души!

И, видя это непоправимое несчастье, эль-Шар начал бить себя по лицу, и разрывать от отчаяния одежды свои, и плакать, и не переставая ударять себя, жалуясь на свою судьбу. А так как день этот был как раз пятница и в мечетях начиналась полуденная молитва, то выходившие из дома люди увидели брата моего в этом состоянии, и одни остановились, выражая ему сожаление, другие, подробно узнав от одного соседа о сумасбродном поступке моего брата, продолжали свой путь, называя его сумасшедшим и громко смеясь.

Но в то время как брат мой жаловался на судьбу, оплакивая потерю всего своего капитала вместе с процентами, мимо него проехала одна знатная женщина, направляясь в мечеть к пятничной молитве. Красотой своей она превосходила самых прекрасных женщин; и во все стороны распространялся от нее живительный запах мускуса; она ехала на муле, который был покрыт чепраком из бархата и золотой парчи, и ее сопровождали множество слуг и рабов. При виде этой разбитой посуды и моего брата, который продолжал жаловаться и плакать, в сердце ее проникло сострадание и жалость, и она осведомилась о причине такого отчаяния. Ей ответили, что у этого бедного человека была корзина со стеклянной посудой, продажа которой доставляла ему средства к жизни, что это все его состояние и что теперь он лишился всего, так как вследствие происшедшего случая все разбилось вдребезги. Тогда эта женщина подозвала одного из слуг своих и сказала ему:

— Отдай этому бедному человеку все деньги, какие ты имеешь при себе!

И слуга сейчас же отвязал шнурок, на котором висел у него на шее большой кошель, и вручил деньги моему брату. эль-Шар взял кошель, открыл его и нашел там, как он сосчитал, пятьсот динариев золотом. При виде этого он чуть не умер от волнения и охватившей его радости и начал призывать на свою благодетельницу все милости и благословения Аллаха.

Таким образом эль-Шар сразу разбогател и, вздыхая полною грудью от удовольствия, пошел к себе домой, чтобы спрятать это свое богатство, и он уже готов был отправиться на поиски какого-нибудь прекрасного дома, который он мог бы нанять для себя, как вдруг кто-то тихо постучался в его двери. Он встал и побежал отворить и увидел старуху, совершенно незнакомую ему, которая сказала:

— О дитя мое! Ты должен знать, что время молитвы этого святого дня, пятницы, почти уже истекло, а я не успела совершить моего омовения перед молитвой. Поэтому, прошу тебя, дозволь мне войти на минуту к тебе и совершить мое омовение вдали от нескромных глаз.

И брат мой ответил ей:

— Слушаю и повинуюсь!

И он распахнул перед нею двери и впустил ее и повел в кухню, где оставил ее одну. Через несколько минут старуха вошла в комнату моего брата и, остановившись на лоскуте старой скатерти, который служил в комнате вместо ковра, сделала несколько поспешных коленопреклонений, потом закончила свою молитву, призывая на моего брата прекрасно выраженные и полные сердечного сочувствия благословения. И брат мой, который не помнил себя от счастья, горячо поблагодарил ее и, вынув из-за пояса два динария золотом, великодушно протянул их ей.

Но старуха с достоинством отстранила их и воскликнула:

— О дитя мое! Слава Аллаху, создавшему тебя столь щедрым! Теперь я не удивляюсь более, что ты умеешь так скоро внушить симпатию людям, даже тем, которые, как я, видели тебя всего один раз. Что же касается этих денег, которые ты хотел предложить мне, то спрячь их обратно в свой кушак, ибо, судя по виду, ты должен быть бедняком, и эти деньги более нужны тебе самому, чем мне, вовсе не нуждающейся в них. А если ты действительно можешь обойтись без них, то лучше возврати их той благородной женщине, которая дала их тебе, увидев твою разбитую вдребезги посуду.

Брат мой ответил:

— Как, добрая моя тетушка, разве ты знаешь эту женщину? В таком случае я прошу тебя оказать мне услугу и указать мне способ увидеть ее.

Старуха ответила:

— Сын мой! Эта молодая женщина, которая столь прекрасна, поступила относительно тебя так великодушно, только чтобы выказать свою склонность к тебе, ибо ты молод, красив и полон сил, в то время как муж ее, лежа с ней в постели, совершенно беспомощен, поскольку яйца его холодны и достойны сожаления. Встань же, спрячь все свое золото в пояс, чтобы его не украли из этого дома, не запирающегося на замок, и пойдем со мной. Ибо я должна сказать тебе, что я давно уже состою в услужении у этой молодой особы и исполняю все ее секретные поручения. Когда же я приведу тебя к ней, поспеши выказать ей свои чувства, сказать ей всевозможные нежные слова и сделать все, на что ты только способен; и чем горячее ты будешь, тем более привяжешь ее к себе, ибо она, со своей стороны, не пощадит ничего, чтобы доставить тебе все наслаждения, и ты будешь безусловным господином ее красот и всех ее богатств!

Услышав эти слова старухи, брат мой поднялся, послушался ее наставлений и поспешил вслед за ней и шел за ней до тех пор, пока они не подошли к большой входной двери, в которую старуха постучала особенным образом. И брат мой был в величайшем волнении и не помнил себя от счастья.

В ответ на сигнал старухи появилась молодая рабыня, очень хорошенькая гречанка, и, любезно открывая дверь, обратилась к нам с приветствием и улыбнулась многообещающей улыбкой. Старуха вошла, и брат мой последовал за ней; и маленькая гречанка ввела его в большую великолепную залу, расположенную посреди этого обширного жилища и убранную большими занавесями из расшитого золотом шелка и роскошными коврами. А брат мой, оставшись один, сел на диван, снял свою чалму и, положив ее к себе на колени, отер лоб. Но едва он сделал это, как занавесь раздвинулась и появилась молодая женщина такой дивной красоты, что никто не мог бы сравниться с ней в глазах восхищенных мужчин; и на ней было надето все, что только может быть самого прекрасного из одеяний. И брат мой встал и остановился перед ней.

А молодая женщина, увидев его, бросила улыбающийся взор и поспешила запереть дверь, которая оставалась еще открытой.

Тогда она подошла к моему брату, взяла его за руку и привлекла его к себе на бархатный, расшитый золотом диван. Было бы бесполезно, однако, подробно рассказывать о том, что делали тут в течение целого часа мой брат и молодая женщина, — об этих совокуплениях, объятиях, поцелуях, укусах, ударах зебба, ласках всех видов, повторяемых и раз, и два, и три, и более того.

После всего этого молодая женщина поднялась и сказала моему брату:

— Глазок мой! Не трогайся отсюда прежде, чем я не возвращусь!

Затем она проворно вышла и исчезла.

Но вот на пороге быстро распахнувшейся двери появился вдруг огромный страшный негр с горящими глазами, с обнаженным мечом в руке, с мечом, который сверкал ослепительным блеском.

И негр этот закричал пораженному ужасом эль-Шару:

— Горе тебе, несчастный! Как осмелился ты проникнуть сюда, о сын блудницы, сын прелюбодеяния, порожденный протухшими яйцами многих негодяев!

Услышав эти грозные слова, брат мой решительно не знал, что ответить: язык его был словно скован, а мускулы оцепенели, и он пожелтел в лице и ослабел телом. Тогда негр схватил его, раздел донага и, чтобы продлить мучения его, стал ударять его плоской стороною своего меча и отсчитал ему таким образом более восьмидесяти ударов; затем он стал вонзать свой меч в разные места его тела, пока брат мой не упал на землю и негр не счел его мертвым. Тогда он испустил страшный крик, и в комнате сейчас же появилась негритянка с подносом, наполненным солью. Она поставила поднос на пол и принялась набивать солью все раны моего брата, который, несмотря на эти ужасные страдания, боялся пикнуть из опасения, чтобы его не добили до смерти. Затем она посыпала солью все его тело и удалилась. Тогда негр опять испустил крик, столь же ужасный, как первый, и появилась старуха, которая с помощью негра обшарила все платья и пояс моего брата и вытащила оттуда все золото. Затем она взяла моего брата за ноги и поволокла его через все комнаты на двор, где она бросила его через отверстие в глубину черной ямы, куда она обыкновенно бросала трупы всех тех, кого она заманивала сюда разными хитростями для услаждения госпожи своей, а затем обирала и спускала в это подземелье, посыпав предварительно тела их солью, чтобы они не испускали дурного запаха.

Подземелье, в глубину которого был брошен брат мой эль-Шар, было велико и полно мрака, и тела всех низвергнутых туда целою грудою лежали одно на другом. И он провел там целых два дня, не имея никакой возможности даже пошевелиться вследствие своих ран и ушибов от падения. Но Аллаху (да славится имя Его!) угодно было, чтобы та соль, которой брат мой был осыпан и пропитан, послужила как раз средством к его исцелению, остановив потерю крови и помешав ей портиться. Когда раны его немного зарубцевались и силы восстановились, брату моему удалось высвободиться из-под груды мертвых тел и проползти через все подземелье по направлению к слабому свету, видневшемуся где-то вдали; свет этот шел из слухового окна, которое было проделано в стене, замыкавшей подземелье. Он добрался до окна, а через него вылез из подземелья на свет.

Тогда он поспешил вернуться в дом свой, где я отыскал его и стал пользовать разными лекарствами, которые я умел извлекать из растений, и травяными соками, и по прошествии некоторого времени брат мой, совершенно оправившись, решил отомстить старухе и другим за те муки, которые он претерпел от них. Он пустился разыскивать ее и напал на след ее и пошел на то место, куда она ежедневно приходила, чтобы заманивать молодых людей, которые должны были удовлетворять страсти госпожи ее, а затем погибать так, как они погибали.

И вот однажды он переоделся чужестранцем — персом, — опоясался поясом, который он наполнил битым стеклом, чтобы можно было подумать, будто у него там золото, спрятал под длинный персидский кафтан большую саблю и пошел ждать старуху, которая не замедлила явиться.

Он сейчас же подошел к ней, представился, что плохо говорит на нашем — арабском — языке и обратился к старухе, подражая ломаному персидскому:

— Добрая старушка, я чужестранец и хотел бы знать, где здесь можно найти монетные весы, чтобы взвесить и проверить эти девятьсот золотых динариев, которые спрятаны у меня за поясом и которые я получил за продажу товаров, привезенных из моей страны.

А проклятая, злосчастная старуха ответила ему:

— Разумеется, мой молодой друг! Ибо как раз мой сын, такой же красавец, как ты, по ремеслу меняла, и он с удовольствием одолжит тебе свои весы. Пойдем, я отведу тебя к нему!

Он сказал:

— Ну так ступай впереди, а я за тобой!

И она пошла вперед, а он следовал за нею, пока они не дошли до того дома, где он уже был. И та же самая молодая рабыня-гречанка отворила им двери с приветливой улыбкою, и старуха сказала ей шепотом:

— На этот раз я добыла для нашей госпожи мускулов покрепче и мяса поздоровее!

И молодая рабыня взяла брата моего за руку и провела его в залу, убранную шелковыми тканями, и несколько минут оставалась с ним, занимая его, потом пошла доложить о нем своей госпоже, которая скоро появилась и проделала с моим братом то же самое, что и в первый раз; повторять это не стоит. Затем она удалилась, и вдруг вошел страшный негр с мечом в руке, который закричал на моего брата, приказал ему подняться и следовать за ним, причем он называл его теми же ругательными словами, как в первый раз. Тогда брат мой, который шел позади негра, выхватил из-под платья свою саблю и одним махом отрубил негру голову. На шум от падения прибежала негритянка, которую постигла такая же участь; затем — рабыня-гречанка, голова которой тоже мгновенно покатилась по полу. Потом вышла и старуха, готовая уже наброситься на добычу. Но, увидев моего брата, залитого кровью и с саблею в руке, она страшно перепугалась и упала наземь, а брат мой схватил ее за волосы и закричал:

— Узнаешь ты меня, о старая блудница, дочь блудницы, насквозь прогнившая сводница!

А старуха ответила:

— О господин мой! Я не узнаю тебя!

Брат мой сказал:

— Знай же, старая глотательница зеббов, что я тот самый, к которому ты приходила совершать свое омовение, о задница старой обезьяны! Тот самый, которого ты пригласила сюда для услаждения госпожи своей, тот самый, которого ты волокла за ноги, чтобы бросить в подземелье!

И, говоря это, брат мой одним махом сабли разрубил старуху надвое, а затем пустился разыскивать молодую женщину, которая дважды совершила с ним прелюбодеяние.

Скоро он нашел ее в одной из отдаленных комнат, где она убирала голову и умасливалась благовониями. Увидев его, она испустила ужасный крик и бросилась к ногам его, умоляя о пощаде; и брат мой, помня о тех наслаждениях, которые она доставила ему и разделила с ним, великодушно пощадил ее и сказал:

— Но как могло случиться, что ты находишься в этом доме под охраной этого ужасного негра, которого я только что убил собственной рукой и который должен был внушать тебе ужас?

Она ответила:

— О господин мой! Прежде чем я попала в этот проклятый дом, владельцем моим был один богатый купец в этом городе; а эта старуха была другом дома и часто приходила к нам и выказывала, особенно по отношению ко мне, большую преданность. В один прекрасный день она пришла ко мне и сказала: «Я приглашена на одну свадьбу, на такую свадьбу, какой еще и не бывало, и никто в мире не видывал подобной свадьбы. И я зашла, чтобы взять тебя с собою!» И я ответила ей: «Разумеется, я слушаюсь и повинуюсь тебе!»

И я поднялась, оделась в свои лучшие платья, взяла с собою кошелек, в котором было сто динариев, и пошла со старухой. Скоро мы пришли в этот дом, куда старуха ввела меня и где я попала посредством ее хитростей под власть этого страшного негра, который лишил меня невинности, удерживал меня здесь силой и делал из меня орудие своих преступных замыслов, лишая жизни богатых молодых людей, улавливаемых старухою в его сети. И вот уже три года, как я представляю собой какую-то вещь, собственность этой отвратительной старухи.

Тогда брат мой сказал ей:

— Как ужасна была судьба твоя! Но скажи мне, ты должна знать это, велико ли богатство, скопленное здесь этими преступниками с тех пор, как ты здесь?

Она ответила:

— Конечно, оно велико, настолько велико, что я сомневаюсь даже, чтобы ты мог унести все один; для этого и десяти человек было бы недостаточно. Однако пойдем и посмотрим собственными глазами. — И она повела моего брата и показала ему огромный сундук, наполненный монетами различных стран, и кошельки всевозможных форм. И брат мой был так ослеплен этим зрелищем, что не мог тронуться с места. Тогда она сказала ему: — Нет никакой возможности унести все это золото одному! Пойди и позови как можно больше носильщиков, а потом вернись и нагрузи их этим золотом. А я за это время все приготовлю.

Тогда брат мой поспешно побежал разыскивать носильщиков и через некоторое время вернулся, ведя за собою десять человек, и каждый из них притащил с собою огромный пустой сундук.

Но, подойдя к дому, брат мой увидел, что входная дверь была отворена настежь, а молодая женщина, вместе со всеми сундуками, скрылась.

И он понял, что она провела его и одна воспользовалась главными богатствами. Однако он утешился, глядя на все прекрасные вещи, которые еще оставались в доме, и на все ценности, хранившиеся в шкафах, ибо и этого было достаточно, чтобы обогатить его на весь остаток дней его. И он сказал себе, что завтра же унесет все это, и так как он чувствовал себя совершенно разбитым от усталости, то он растянулся на огромной роскошной кровати и заснул.

На следующее утро, проснувшись, он едва пришел в себя от ужаса, ибо увидел, что его окружало двадцать стражей вали, которые сказали ему:

— Встань сейчас же и отправляйся с нами к вали, который требует тебя!

И они увели его, закрыв и запечатав двери, и привели его к вали, который сказал ему:

— Я знаю всю твою историю и все совершенные тобою злодеяния, а также и то, что ты собирался учинить кражу!

Тогда брат мой воскликнул:

— О вали! Дай мне знак моей неприкосновенности, и я расскажу тебе всю правду! — И тогда вали дал ему маленькое покрывало, знак неприкосновенности, и брат мой рассказал ему всю историю от начала и до конца; повторять же эту историю нет никакой надобности. Затем брат мой прибавил: — Теперь, о вали, преисполненный разумения и справедливости, я согласен, если только ты хочешь, разделить с тобой все, что осталось мне от сокровищ этого дома, и притом разделить поровну.

Но вали ответил ему на это:

— Как?! Ты еще думаешь о разделе?! Клянусь Аллахом, ты ровно ничего не получишь, ибо я должен отобрать от тебя все и ничего не оставить тебе! И ты еще должен почитать себя весьма счастливым, сохранив саму жизнь свою. А затем ты должен немедленно покинуть этот город и никогда больше не показываться сюда; в противном случае ты будешь подвергнут еще худшему наказанию!

И, опасаясь, чтобы история отобрания денег в его собственную пользу не дошла до халифа, вали изгнал моего брата. И брат мой должен был бежать. Но для завершения его горькой участи, едва только он вышел за городские ворота, на него напали разбойники, которые, не найдя на нем ни золота, ни каких-либо других ценностей, удовольствовались тем, что отняли у него одежду, раздели его донага, избили его палками и, наконец, чтобы наказать его за то, что он не оправдал их расчетов, отрезали ему уши, а также и нос.

И тогда-то я, о глава правоверных, узнал наконец о злоключениях этого бедного эль-Шара. Тогда я пустился на розыски его и успокоился только тогда, когда отыскал его. И я привез его к себе, позаботился о нем, излечил его и обеспечил ему средства к жизни на весь остаток дней его.

Вот какова история эль-Шара.

Что же касается истории шестого и последнего брата моего, о эмир правоверных, то она заслуживает того, чтобы ты выслушал ее прежде, чем я успею перевести дух.

История Шакалика, шестого брата цирюльника

Звали его Шакаликом, «треснутым горшком», о эмир правоверных, и это был тот из моих братьев, у которого были отрезаны не только губы, но и зебб, и отрезаны они были вследствие самых удивительных обстоятельств.

Из всех нас, семи братьев, Шакалик, шестой брат, был самым бедным; он был абсолютным бедняком. Я не упоминаю о ста драхмах, которые он получил в наследство от отца нашего, ибо Шакалик, никогда в жизни не видавший такой суммы денег, поспешил в одну ночь проесть их в компании с разными несчастными оборванцами из западной части Багдада.

Итак, Шакалик не обладал никаким из сокровищ этого бренного мира и жил только щедротами добрых людей, которые принимали его у себя за его остроумие и забавные выходки.

В один прекрасный день он вышел на поиски какого-нибудь провианта, который поддержал бы его изнуренное лишениями тело, и, слоняясь по улицам, очутился перед великолепным домом с большим крыльцом, приподнятым над землей на несколько ступеней. И на ступеньках крыльца и при входе находилось множество прислужников, рабов и привратников. И брат мой Шакалик подошел к некоторым из стоявших здесь и спросил, кому принадлежит это великолепное здание.

Они ответили:

— Это собственность одного из сыновей царя.

Затем брат мой подошел к привратникам, которые сидели на большой скамье, внизу у ступеней, и попросил у них милостыни во имя Аллаха!

Они отвечали ему:

— Но откуда ты, если не знаешь, что тебе стоит только войти и предстать пред нашим господином, чтоб он осыпал тебя своими дарами?

Тогда брат мой вошел, миновал большую колоннаду и прошел через обширный двор и сад, наполненный прекрасными деревьями и певчими птицами. Двор этот был выстлан плитами из прекраснейшего белого и черного мрамора, а сад содержался в несравненном порядке, так что ни один смертный никогда не видел ничего подобного. Кругом его шла резная галерея, вымощенная мрамором; большие занавесы поддерживали здесь свежесть даже в жаркие часы дня. И брат мой шел все дальше и вошел в главную залу, которая была покрыта фарфоровыми четырехугольниками голубого, зеленого и золотого цвета и деревьями, цветами и переплетающимися растениями; посреди залы находился прекрасный бассейн из алебастра, где струилась с нежным шумом свежая вода. Превосходная разноцветная циновка покрывала небольшое возвышение, и, покойно облокотившись о шелковые, шитые золотом подушки, на этой циновке сидел старец прекрасной наружности, с длинной белой бородой и лицом, озаренным блаженной улыбкой.

И брат мой подошел и сказал старику с прекрасной бородой:

— Мир над тобою!

А старик сейчас же поднялся и ответил:

— И над тобою да пребудет мир и милосердие Аллаха и благословение Его! Но чего ты хочешь, о ты, кто бы ты ни был?

И брат мой ответил:

— О господин мой! Хочу только попросить милостыни у тебя, ибо я изнурен голодом и лишениями!

При этих словах старик выказал большое сострадание и, узнав о несчастном состоянии, в каком находился мой брат, был охвачен таким сердечным сокрушением, что готов уже был разодрать одежды свои и воскликнул:

— Именем Аллаха! Может ли это быть, чтобы я находился в этом городе и чтобы человеческое существо дошло здесь до такой степени голода, в какой я вижу тебя?! Право же, это я не могу сносить терпеливо!

А брат мой воскликнул, воздев к небу руки свои:

— Да ниспошлет на тебя Аллах благословения Свои! И да будут благословенны родившие тебя!

Старик сказал:

— Ты должен непременно остаться здесь, чтобы разделить трапезу мою и вкусить соли за скатертью моей!

А брат мой воскликнул:

— О господин мой! Как я благодарен тебе! Ибо я не могу более оставаться без пищи, иначе я умру с голоду!

Тогда старик хлопнул в ладоши и сказал молодому рабу, немедленно явившемуся на этот зов его:

— Принеси скорее серебряный рукомойник и таз, чтобы мы могли умыть руки! — И он сказал брату моему Шакалику: — О гость мой! Подойди и умой руки свои!

С этими словами старик встал и подошел сам и, хотя молодой прислужник больше не появлялся, сделал такой жест, как если бы он лил воду на руки из невидимого рукомойника, затем начал тереть руки, как если бы вода в самом деле лилась. При виде этого брат мой Шакалик не знал, что и подумать. Но так как старик настоятельно просил его приблизиться в свою очередь, он вообразил, что это была какая-то шутка с его стороны, и так как сам он славился своими забавными выходками и разными шутками, то он подошел и стал делать вид, что умывает себе руки, точно так же как и старик.

Тогда старик сказал:

— Эй вы! Поспешите разостлать скатерть и принести нам еду, ибо этот бедный человек мучится голодом!

И сейчас же прибежали многочисленные слуги, которые засуетились, как будто расстилая скатерть и уставляя ее многочисленными блюдами и наполненными до краев сосудами. А Шакалик, несмотря на весь свой голод, подумал про себя, что бедные должны подчиняться капризам богатых, и постарался не показать ни малейшего знака нетерпения.

Тогда старик сказал ему:

— О гость мой! Садись здесь, рядом со мной, и поспеши оказать честь трапезе моей. — И брат мой подошел и сел рядом с ним за эту воображаемую скатерть; и старик сейчас же стал делать вид, что накладывает себе кушанья, берет их в рот и действует челюстями и губами совершенно так, как если бы он жевал в самом деле; и при этом он говорил моему брату: — О гость мой! Мой дом есть твой дом, моя скатерть — твоя скатерть, не стесняйся же и ешь вволю, не стыдясь! Посмотри-ка вот на этот хлеб! Какой он белый и рыхлый! Что ты скажешь об этом хлебе?

Шакалик сказал:

— Хлеб этот очень бел и, в самом деле, превосходен, в жизни моей я не едал подобного!

Старик сказал:

— Еще бы! Негритянка, которая пекла его, очень искусна, и я купил ее за пятьсот золотых динариев. Но возьми же, о гость мой, и откушай с этого блюда, где золотится превосходный на вкус кебаб, жаренный на масле. Поверь, что кухарка не пожалела для него ни красного отбитого мяса, ни очищенного и толченого ячменя, ни кардамона, ни перца! Ешь же, бедный голодный гость мой, и скажи мне, как нравится тебе вкус, запах и аромат этого блюда?

Брат мой ответил:

— Этот кебаб превосходен на вкус, а аромат его проникает до глубины груди моей! Если же ты хочешь знать, насколько удачным я нахожу способ его приготовления, то я должен сказать тебе, что и в царских дворцах мне не приходилось отведывать ничего подобного!

И с этими словами Шакалик принялся работать челюстями и щеками, жевать, глотать совершенно так, как если бы он делал это вправду.

Старик сказал:

— Какое удовольствие ты мне доставляешь, о гость мой! Но я полагаю, что не заслуживаю похвал твоих, ибо что скажешь ты в таком случае о блюдах, которые ты видишь вон там, налево от тебя, об этих превосходных жареных цыплятах, начиненных фисташками, миндалем, рисом, изюмом, перцем, корицею и рубленой бараниной? И что ты скажешь об их ароматности?

Брат мой воскликнул:

— Аллах! Аллах! До чего превосходен аромат их, и приятен их вкус, и бесподобна их начинка!

Старик же сказал:

— В самом деле, как ты любезен и снисходителен к моей кухне! Но я хотел бы дать тебе отведать собственными моими пальцами еще вот этого несравненного блюда! — И старик сделал такой жест, как если бы он захватил пальцами кусочек одного из кушаний, стоявших на скатерти, и, поднеся к губам моего брата, сказал ему: — Возьми отведай этого, о гость мой, и скажи мне свое мнение об этом блюде, об этих фаршированных бадиджанах, плавающих в аппетитном соку!

И брат мой вытянул шею, открыл рот и проглотил мнимый кусок; а потом он сказал, закрывая глаза от удовольствия:

— О Аллах! До чего это вкусно и приятно! Я должен с необычайным удовольствием засвидетельствовать тебе, что нигде, кроме твоего дома, я не пробовал таких превосходных фаршированных бадиджанов! Они приготовлены по всем правилам искусства, и всего здесь положено как раз в меру: рубленого мяса барашка, овечьего горошка, сосновых семечек, зерен кардамона, мускатного ореха, гвоздики, имбиря, перца и душистых трав. И до того хорошо это приготовлено, что я различаю вкус каждой из этих пряностей!

Старик сказал:

— В таком случае, о гость мой, я вправе рассчитывать, что твой голод и твоя вежливость побудят тебя съесть все сорок четыре фаршированных бадиджана, находящихся на этом блюде!

Брат мой сказал:

— Мне легко сделать это, ибо они восхитительнее, чем грудь моей кормилицы, и нежнее щекочут нёбо мое, чем пальчики молодых девушек!

И брат мой сделал вид, что берет один бадиджан за другим и глотает их, покачивая в знак удовольствия головой и пощелкивая по нёбу языком. И при этом он рисовал эти блюда в своем воображении, и голод его становился все невыносимее, и он говорил себе, что охотно ограничился бы для удовлетворения своего голода простым черствым хлебом измолотых бобов или кукурузы.

Тогда старик сказал ему:

— О гость мой! Речь твоя обличает в тебе человека с прекрасным воспитанием и привыкшего есть в обществе царей и великих мира сего! Ешь же, друг мой, и да будет это во здравие тебе!

А брат мой сказал:

— Но, право, я уже достаточно насытился этими блюдами!

Тогда старик хлопнул в ладоши и воскликнул:

— Эй вы! Уберите эту скатерть и расстелите нам другую, десертную! И принесите нам всяких пирожных, варений и самых изысканных плодов!

И сейчас же прибежали молодые рабы, и засуетились, и стали двигать руками и поднимать их над головою, как будто меняя скатерть и расстилая другую; затем по знаку старика они удалились.

И старик сказал брату моему Шакалику:

— Теперь, о гость мой, пора нам насладиться лакомствами. Начнем с пирожных. Не правда ли, оно необычайно нежно на вкус, это легкое золотистое печенье, начиненное миндалем, сахаром и гранатами и лежащее на этой тарелке? Клянусь жизнью! Съешь для пробы одну или две штучки! Ну, что? Не правда ли, сироп тягуч как раз в меру, а измельченная корица так аппетитно насыпана сверху! Можно было бы съесть штук пятьдесят, не заметив этого! Но нужно еще оставить немножко места для этой превосходной кенафы, лежащей на чеканном медном подносе. Посмотри, как искусна моя пирожница и как красиво она сделала из теста эти завитки! Ах! Прошу тебя, поспеши усладить этой кенафой вкус свой, прежде чем не высох и не выдохся прохладительный сок, которым она насыщена! Ведь он так нежен! О, посмотри! А это мухаллеби, сделанное на розовой воде и посыпанное мелко истолченными фисташками! А эти фарфоровые чашечки со сбитыми сливками, приправленными разными пряностями и водой из апельсинных цветов! Ешь, гость мой, и не стесняйся брать побольше, вот так!

И старик подавал пример моему брату и с жадностью подносил руку ко рту и глотал совершенно как взаправду. И мой брат превосходно подражал ему, чувствуя, что от голода и вожделения по губам его текут слюни.

Старик продолжал:

— Теперь перейдем к варенью и фруктам! Что касается варенья, о гость мой, то, как ты сам можешь видеть, тебе остается только выбрать тот или другой сорт. Тут и сухое варенье, и варенье в соку. Я бы советовал тебе отведать сухого, которое предпочитаю я сам, хотя и другие сорта столь же нравятся мне. Посмотри на это прозрачное и золотистое сухое варенье из абрикосов, разложенное широкими тонкими ломтиками, которые так и тают во рту! А это сухое варенье из лимонов в сахаре, надушенное амброю! А вот это, эти розовые шарики из лепестков роз и цветов апельсинного дерева! О! Особенно это, видишь! Я готов объесться им до смерти! Но погоди! Погоди! Ибо я советую тебе отведать немного вот этого жидкого варенья из фиников, начиненных миндалем и гвоздикой. Мне прислали его из Каира, ибо в Багдаде его не умеют так готовить. Поэтому-то я и поручил одному из друзей моих, проживающему в Египте, прислать мне сто банок этого восхитительного варенья! Но не торопись, хотя твоя поспешность и твой аппетит чрезвычайно лестны мне! Я особенно хотел бы услышать твой отзыв об этом сухом варенье из моркови с сахаром и орехами, оно надушено мускусом!

Брат мой Шакалик сказал:

— О, это варенье превосходит все, что когда-либо грезилось мне, и мое наслаждение его прелестью не имеет пределов! Но, на мой вкус, мускус этот несколько крепок.

Старик ответил:

— О нет! О нет! Я не нахожу этого, напротив! Ибо я привык к этому запаху, так же как и к запаху амбры, и мои поварихи и пирожницы кладут их много во все мои пирожные, варенья и сладости. Мускус и амбра — это два подспорья для души моей! — Старик продолжал: — Но не забудь эти фрукты! Ибо надеюсь, что у тебя еще есть место для них. Вот лимон, банан, винные ягоды, свежие финики, яблоки, айва, виноград и разные другие! А вот свежий миндаль, каленые и свежие орехи разных сортов! Ешь, гость мой, — велик и милостив Аллах над нами!

Но брат мой так устал жевать несуществующие вещи, что не мог двинуть челюстями, а желудок его при перечислении всех этих вкусностей более, чем когда-либо, терзался голодом.

Тем не менее он сказал:

— О господин! Я должен сознаться тебе, что я совершенно насытился и что ни один глоток не мог бы больше пройти через мою глотку!

Старик ответил:

— Удивительно, что ты так скоро насытился! Но теперь мы будем пить! Ведь мы еще не пили!

При этом старик хлопнул в ладоши — и сейчас же прибежали молодые слуги с тщательно засученными рукавами и приподнятыми платьями и стали делать вид, будто всё убирают, а затем расставляют на скатерти сосуды для питья: два кубка, графин, кувшин и тяжелые, драгоценные жбаны.

И старик сделал вид, что наливает вино в кубки, и, взяв несуществующий кубок, поднес его моему брату, который с благодарностью взял его, поднес ко рту, осушил и сказал:

— Аллах! О Аллах! Что за превосходное вино! — И он сделал вид, что поглаживает себя по груди от наслаждения.

А старик взял в руки несуществующий большой жбан со старым вином и осторожно налил его в кубок, который был вторично осушен моим братом. И все это они проделывали до тех пор, пока мой брат не представился совершенно опьяненным парами всех этих напитков, и он стал покачивать головою и произносить чересчур смелые слова. А про себя он подумал: «Теперь как раз время разделаться с этим стариком за все те муки, которые он причинил мне».

Тут мой брат неспешно поднялся, как если б был совершенно пьян, поднял руку так высоко, что вся она обнажилась и, опустив ее со всего размаху, нанес по затылку старика такой удар ладонью, что от него загудело по всей зале, а затем, вторично подняв руку, он нанес ему второй, еще более сильный удар.

Тогда старик пришел в страшное негодование и воскликнул:

— Что ты делаешь, о гнуснейший из людей всей земли?!

Брат мой Шакалик отвечал:

— О господин мой и венец главы моей! Я покорный раб твой, которого ты осыпал дарами своими, которого ты принял в покоях жилища своего, которого ты накормил за скатертью своею самыми тонкими блюдами, блюдами, каких никогда не едали даже цари, вкус которого ты усладил сладчайшими вареньями и пирожными и жгучую жажду которого ты утолил самыми старыми и драгоценными винами! Но что делать? Он так много пил этих вин, что опьянел от них, потерял всякое разумение и поднял руку на своего благодетеля! Смилуйся же! Прости его, этого раба, ибо душа твоя выше его души, прости ему его безумие!

При этих словах моего брата старик, вместо того чтобы выказать гнев, расхохотался громким и долгим смехом и наконец сказал Шакалику:

— Вот уже сколько времени я ищу по всему миру среди людей, наиболее известных своими забавными выходками, человека твоего ума, твоего характера и твоего терпения. И никто не смог так удачно выпутаться из моих шуток и смешных затей! И до сих пор ты — единственный, сумевший приноровиться к моему настроению и вкусу, выдержавший мою шутку до самого конца и возымевший умную мысль поддержать мою игру! А потому я не только прощаю тебе твое заключение, но хочу, чтобы ты сейчас же по-настоящему разделил со мною трапезу у скатерти, по-настоящему уставленной всеми кушаньями, и всеми лакомствами, и всеми фруктами, о которых я говорил. И никогда я не расстанусь с тобой отныне!

И старик приказал своим молодым рабам подать им настоящий обед и не жалеть ничего. И все это было сейчас же исполнено.

После того как они поели разных кушаний и усладились пирожными, вареньями и фруктами, старик пригласил моего брата перейти с ним в другую залу, предназначенную исключительно для напитков. И при входе они были встречены звуками гармонических инструментов и пением белых рабынь, которые все были краше луны. И в то время как брат мой и старик распивали приятнейшим образом разное тонкое вино, молодые певицы эти не прерывали своего пения и пели на все лады самые пленительные песни с различными переходами и переливами, пели чудеснейшими голосами и с глубоким чувством. Затем самые воздушные из них понеслись в пляске, подобно быстрокрылым птицам, и долго плясали, свежие и благоухающие ароматами. И в этот день праздник закончился поцелуями и восторгами, более упоительными, чем все, что видится во сне.

С тех пор старик привязался к брату моему самым крепким образом, и сделал его своим ближайшим и неразлучным другом, и любил его горячей любовью, и ежедневно подносил ему какой-нибудь подарок, с каждым разом все более и более роскошный. И они непрерывно ели, пили и наслаждались, и так длилось целых двадцать лет. Но судьба была предначертана и должна была исполниться. И в самом деле, по прошествии этих двадцати лет старик умер, и вали приказал сейчас же положить запрет на его имущество и отобрал его в свою пользу, ибо наследников у старика не было, а брат мой не был его сыном. Тогда брат мой, опасаясь преследований и недобрых замыслов вали, принужден был покинуть Багдад, наш город.

Итак, брат мой Шакалик вышел из Багдада и отправился путешествовать, он решил перебраться через пустыню и побывать в Мекке, чтобы очиститься от грехов. Но случилось так, что на кучку паломников, к которым он присоединился, напали арабы-кочевники — разбойники, грабившие на больших дорогах, дурные мусульмане, не исполняющие предписаний нашего пророка, — да пребудет с ним молитва и мир Аллаха! Все они были ограблены и захвачены в рабство, и брат мой попался к самому жестокому из этих разбойников-бедуинов. И бедуин этот увез моего брата в свой отдаленный поселок и сделал его своим рабом. И каждый день он бил его и подвергал разным мукам и говорил ему:

— Ты должен иметь большие богатства в своей стране, выкупи же себя, заплати за себя мне выкуп! А не то я подвергну тебя еще худшим мучениям и, наконец, убью тебя собственной рукой!

И брат мой жаловался на свою судьбу, обливаясь слезами:

— Клянусь Аллахом, ничего у меня нет, о шейх арабский! И я не знаю даже пути, который ведет к богатству, и у меня отняли все, и теперь я раб твой и твоя собственность и всецело завишу от одного тебя! Делай же со мною что знаешь!

А нужно еще сказать, что бедуин держал у себя в палатке жену свою, чудеснейшую из женщин с черными бровями и черными как ночь глазами; и жарки и жгучи были ее объятия. И каждый раз, когда муж ее, бедуин, удалялся из своей палатки, она подходила к моему брату и предлагала ему все свое тело, это дивное произведение арабской пустыни. Что же касается брата моего Шакалика, который, в противоположность всем нам, не отличался особенною силой и ловкостью в этих делах, то он отказывался от бедуинки из стыда пред Аллахом Всевышним. Однако в один прекрасный день пламенной бедуинке удалось поколебать воздержанность брата моего Шакалика, для чего она долго ходила вокруг него с возбуждающими движениями бедер, грудей и прелестного живота. И брат мой взял ее и забавлялся с ней разными подобающими случаю забавами и наконец посадил ее к себе на колени. И в то время как они оба сидели таким образом, обмениваясь поцелуями, в палатку внезапно ворвался ужасный бедуин и увидел все происходившее собственными глазами. Тогда бедуин совершенно рассвирепел, выхватил из-за пояса широкий нож, каким сразу можно было перерезать голову верблюду от одной воротной жилы до другой. И, схватив моего брата, он для начала отрезал ему его губы и впихнул их ему в рот. И он закричал:

— Горе тебе, о подлый предатель! Теперь ты добился того, что развратил мою жену!

При этих словах бедуин схватил все еще возбужденный зебб моего брата Шакалика и одним махом отхватил его вместе с яйцами под самый корень. Затем он поволок Шакалика за ноги, поднял его на спину верблюда и отвез на вершину горы, где он и бросил его, а сам отправился своею дорогою.

Но гора эта находилась как раз на пути паломников, а потому некоторые из них, родом из Багдада, найдя его, узнали в нем Шакалика, что значит «треснутый горшок», — того самого Шакалика, который так смешил их своими забавными выходками. И, накормив и напоив его, они поспешили сообщить мне обо всем случившемся.

Тогда я, о глава правоверных, пустился на его розыски и понес его на собственных плечах и привез обратно в Багдад. Затем я излечил его раны и обеспечил ему средства к жизни до конца его дней.

И вот, рассказав тебе историю моих шести братьев, теперь я стою перед тобой, о глава правоверных. И хотя, конечно, я мог бы рассказать ее и гораздо пространнее, но я предпочел воздержаться от этого, чтобы не злоупотреблять твоим терпением и чтобы показать тебе, сколь мало я склонен к болтливости, а также дать тебе почувствовать, что я являюсь не только братом, но и отцом для моих братьев, достоинства которых, впрочем, совершенно бледнеют по сравнению с моими, так как это я, которого называют эль-Самет.

— Выслушав эту историю, — продолжал цирюльник перед пирующими, — историю, которую я рассказал халифу Мустансиру Биллаху, халиф начал страшно смеяться и сказал мне: «В самом деле, о Самет! Ты говоришь очень мало и чрезвычайно далек от нескромности, любопытства и других дурных качеств. Однако — и я имею свои основании на это — требую, чтобы ты немедленно покинул Багдад и отправился в какие-нибудь другие места. И поспеши сделать это!»

И таким образом халиф изгнал меня совершенно несправедливо, даже не сказав мне ни слова о причине такого наказания.

Тогда я, о господин мой, пустился путешествовать по разным странам и в различных климатах, пока не узнал о смерти Мустансира Биллаха и о воцарении преемника его, халифа аль-Мустасима. Тогда я вернулся в Багдад, но здесь я узнал, что все мои братья уже умерли. И как раз в это время молодой человек, который только что бесстыдно покинул меня, позвал меня, чтобы обрить ему голову. И в противоположность тому, что он тут говорил, уверяю вас, о господа мои, ничего я не доставил ему, кроме блага, и вероятно даже, что, не подоспей моя помощь, он был бы просто убит по приказанию кади, отца молодой девушки. Итак, все, что он рассказывал обо мне, есть чистейшая клевета, а то, что он наговорил относительно моего любопытства, нескромности, болтливости, моего грубого характера и отсутствия у меня всякого здравого смысла и вкуса, все это сплошная ложь, выдумки, вздор, — вот что это такое, о вы, все здесь присутствующие!

— Такова эта история, о царь благословенный, — продолжала Шахерезада, — история в семи частях, которую портной из Китая рассказывал султану. Потом он прибавил:

— Когда цирюльник эль-Самет озвучил эту историю, все мы, пирующие, имели много оснований, чтобы заключить, что этот удивительный цирюльник был в действительности самым ужасным из болтунов, самым нескромным из всех цирюльников, какие когда-либо существовали на земной поверхности. И все мы пришли к убеждению, не нуждаясь для этого в других доказательствах, кроме слышанного, что этот молодой хромой из Багдада был жертвой нестерпимой навязчивости этого цирюльника. И хотя все его истории очень нас позабавили, мы сочли, что нужно все-таки наказать его. И мы схватили его и, несмотря на его крики, заперли его одного в темной комнате, где водилось много крыс.

Сами же мы, приглашенные, продолжали пировать, есть, пить и веселиться вплоть до часа утренней молитвы. И тогда только все мы разошлись, и я вернулся к себе, чтобы дать поесть моей жене.

Но когда я пришел домой, я застал жену мою в самом дурном настроении духа, и она все время поворачивалась ко мне спиною.

И она сказала мне:

— Вот ты каков! Покидаешь меня на целый день и предаешься веселью и разгулу, а меня оставляешь дома одну в тоске и печали! И предупреждаю тебя: если ты не согласишься сейчас же взять меня и гулять со мной в течение всего дня, я обращусь к кади и попрошу у него немедленно развода, и он разлучит нас с тобой!

Тогда я, не вынося дурного настроения и домашних ссор и желая водворить мир, несмотря на усталость, пошел гулять со своей женой. И мы прохаживались с ней по улицам и садам до самого заката солнца.

И вот тут-то, возвращаясь домой, мы встретили случайно маленького горбуна, принадлежащего тебе, о царь всевластный и великодушный.

И горбун этот, совершенно пьяный и веселый, острил и шутил с окружающими и между прочим привел следующие строки:

Что выбрать мне: прозрачную ли чашу
Иль искрометное пурпурное вино?
Ведь чаша пурпуром, как и вино, сияет,
Вино ж в прозрачности не уступает чаше.

Затем маленький горбун умолк, потому ли, что готовил какую-нибудь новую забавную шутку для присутствующих, или же потому, что собирался плясать под удары своего маленького барабана. И как я, так и жена моя подумали, что этот горбун будет нам приятным сотрапезником, и мы пригласили его пойти с нами и разделить наш ужин.

И мы долго просидели все вместе, в том числе и жена моя, ибо она не считала горбуна за настоящего мужчину, иначе она не осталась бы ужинать в присутствии постороннего человека.

И тут-то моей жене взбрела мысль пошутить над горбуном и засунуть ему в рот большой кусок рыбы, которым он и подавился.

И тогда-то, о царь всевластный, мы взяли мертвого горбуна и притащили его в дом врача-еврея, который находится здесь с нами. А врач-еврей, в свою очередь, подбросил его в дом поставщика, который, в свою очередь, свалил все дело на маклера-христианина.

Такова, о царь великодушный, самая необычайная из всех историй, какие были рассказаны тебе сегодня. Я разумею, конечно, историю цирюльника и его братьев, гораздо более замечательную и интересную, чем история горбуна.

Когда портной закончил свой рассказ, султан Китая сказал ему:

— В самом деле, о портной, я должен признать, что твоя история чрезвычайно интересна и, быть может, даже еще более поучительна, чем приключения моего бедного горбуна. Но где он находится, этот удивительный цирюльник? Я должен видеть и выслушать его, прежде чем приму какое-нибудь решение относительно всех четверых. Затем мы подумаем о погребении нашего горбуна, ибо он лежит мертвый уже со вчерашнего дня.

И мы воздвигнем ему прекрасный памятник, ибо он хорошо забавлял меня при жизни и даже после смерти послужил мне поводом для развлечения, предоставив мне случай выслушать эту историю молодого хромого с цирюльником, и историю шести братьев цирюльника, и еще три другие истории.

С этими словами царь велел своим придворным взять портного и отправиться с ним на розыски цирюльника. И по прошествии какого-нибудь часа портной и придворные, освободив цирюльника из темной комнаты, привели его во дворец и поставили пред царем.

И, посмотрев на цирюльника, царь увидел, что это был шейх: не менее девяноста лет от роду, с очень смуглым лицом, с белой бородой и такими же белыми бровями, с отвислыми и проколотыми ушами, с необыкновенно длинным носом и со спесивой и горделивой осанкой.

Тогда султан громко расхохотался и сказал ему:

— О Молчаливый! До меня дошло, что ты умеешь замечательно рассказывать интересные и чудесные истории. И вот мне хотелось бы, чтобы ты и мне рассказал одну из этих историй, которые так хорошо известны тебе.

Цирюльник же ответил:

— О царь времен! Тебя не обманули, рассказав тебе о моих достоинствах. Но прежде всего я сам хотел бы узнать, для чего здесь собраны вместе маклер-христианин, еврей, мусульманин и лежащий на земле мертвый горбун. Что это за странное собрание?

И султан Китая рассмеялся и сказал:

— Но чего ради ты расспрашиваешь меня об этих неизвестных тебе людях?

Цирюльник же сказал:

— Я спрашиваю единственно для того, чтобы доказать моему царю, что я вовсе не болтун и даже не отличаюсь нескромностью, что я никогда не занимаюсь тем, что меня не касается, и что я не давал никакого повода для той клеветы, которую повторяют на мой счет, а именно, будто я ужасный болтун и тому подобное. И знай также, что я достоин носить данное мне имя эль-Самет, или Молчаливый. Ведь и поэт сказал:

Если тебе на глаза человек попадется, который
Прозвище носит, то знай, что, помыслив немного,
Скоро себе ты прозвища смысл уяснишь.

Тогда султан сказал:

— Этот цирюльник ужасно нравится мне! Поэтому я хочу рассказать ему историю горбуна, потом передать ему историю, рассказанную мне христианином, потом историю еврея, историю поставщика и историю портного!

И султан рассказал цирюльнику все эти истории, не пропуская ни единой подробности. Повторять же здесь эти истории было бы бесполезно.

Когда цирюльник выслушал эти истории и узнал причину смерти горбуна, он с важностью покачал головою и сказал:

— Клянусь Аллахом! Какая странная вещь и как она удивляет меня! Эй вы! Приподнимите-ка покрывало с тела этого мертвого горбуна, мне нужно взглянуть на него!

И когда тело горбуна открыли, цирюльник подошел к нему, сел на пол, положил себе на колени голову горбуна и стал внимательно всматриваться в его лицо. И вдруг он залился смехом, да так, что повалился навзничь.

Затем он сказал:

— Правда! Всякая смерть имеет какую-нибудь причину. Но причина смерти этого горбуна — удивительнейшая вещь из всего удивительного! И она заслуживает того, чтобы быть записанной золотыми письменами на скрижалях этого царствования в поучение потомкам.

И султан был до крайности поражен, услышав эти слова цирюльника, и сказал:

— О цирюльник! О Молчаливый! Изъясни нам смысл твоих слов!

Цирюльник ответил:

— О султан! Клянусь тебе милосердием твоим и благодеяниями твоими, ты должен знать, что горбун этот жив! И ты сейчас сам убедишься в этом!

И цирюльник немедленно достал из-за пояса склянку с мазью и помазал этой мазью шею горбуна, а затем прикрыл все это шерстяной тряпочкой и выждал появления испарины. Тогда он вытащил из-за пояса длинные железные щипцы, ввел их в глотку горбуна и стал осторожно поворачивать их там, а затем вскоре вытащил концами их большой кусок рыбы с костью, которой подавился горбун. И горбун тотчас же громко чихнул, открыл глаза, пришел в сознание, провел по лицу обеими руками, вскочил на ноги и воскликнул:

— Ля иляха илля Ллах уа Мухаммеду расулю Ллах! Да пребудет над ним молитва и благословение Аллаха!

При виде этого все присутствующие были совершенно ошеломлены и преисполнились удивлением. Затем, очнувшись немного от этого первого впечатления, султан и все присутствующие неудержимо засмеялись над тем выражением лица, с каким стоял сам горбун.

И султан сказал:

— Клянусь Аллахом! Вот удивительное приключение! Никогда в жизни не видел я ничего более странного и необычайного! — Затем он прибавил: — О вы, все присутствующие здесь мусульмане! Видал ли кто-нибудь из вас, чтобы человек умер, а затем воскрес таким образом? И ведь несомненно, что, не очутись здесь благою волею Аллаха этот цирюльник, шейх эль-Самет, этот день был бы последним днем горбуна. И только благодаря познаниям и искусству этого удивительного и полного дарований цирюльника жизнь нашего горбуна оказалась спасенной!

И все присутствующие ответили:

— Конечно, о султан! И приключение это действительно есть диво из див и чудо из чудес!

Тогда султан Китая, полный радости, приказал немедленно записать золотыми буквами эту историю горбуна и историю цирюльника и положить их на хранение в архив его царствования; и все это было немедленно исполнено. Затем он подарил по великолепной почетной одежде каждому из четырех обвиняемых — врачу-еврею, маклеру-христианину, поставщику и портному — и приставил всех их к своей особе для служения во дворце и приказал им помириться с горбуном. И он сделал великолепный подарок самому горбуну, которого он осыпал богатствами, и определил на высокую должность, и назначил своим постоянным сотрапезником.

Что же касается цирюльника, то он оказал ему особенные почести: велел одеть его в роскошную почетную одежду, заказал ему золотую астролябию, золотые инструменты и ножницы и бритвы, украшенные жемчугом и драгоценными камнями, и дал ему звание цирюльника двора и всего государства, и сделал его приближенным к своей особе лицом.

И жили они все в полном благополучии и среди непрестанных наслаждений, пока не положила предела их счастью похитительница всех услад земных, разрушительница всякой сердечной близости — смерть.

— Однако, — сказала Шахерезада Шахрияру, царю островов Индии и Китая, — не думай, что эта история лучше, чем история прекрасной Анис аль-Джалис!

А царь Шахрияр воскликнул:

— Какая это Анис аль-Джалис?

И тогда Шахерезада сказала: