Бабочки

Цветет верба

Когда зацветает верба — появляется у нас вербное настроение. Оно какое-то свежее, радостное, пушистое.

Зацветает верба, и начинаешь чего-то ждать. Все ведь не так уж плохо, раз верба опять зацвела.

Я всегда хотел иметь собственную вербу и сажал ее не раз. Да то ли не там сажал, то ли не так ухаживал — своей вербы у меня до сих пор не получилось.

Наверное, это правильно. Не может каждый человек иметь собственную вербу. Главное, чтоб было вербное настроение — свежее, пушистое.

Полет

— А ты видел когда-нибудь воздух? — спросил меня умный мальчик Юра.

Я подумал и сказал:

— Видел.

Юра засмеялся.

— Нет, — сказал он. — Ты не видел воздух. Ты видел небо. А воздуха нам видеть не дано.

А ведь, пожалуй, и вправду: мы видим воздух, только когда смотрим на бабочек, на парящих птиц, на пух одуванчика, летящий над дорогой. Бабочки показывают нам воздух.

Пух одуванчика — чистое воздухоплавание, всё остальное — полёт.

Самолёт в небе никак не даёт ощущения воздуха. Когда глядишь на него, только и думаешь, как бы не упал.

— А парашют? — спросил меня Юра.

— Мне даёт.

— И мне тоже. А бумажный самолёт?

— Конечно, даёт. А ещё лучше — голубь.

— Давай сделаем бабочку из бумаги. Капустницу или крапивницу?

— Давай махаона!

И мы сделали махаона. С огромными крыльями!

Ведь само слово «махаон» — с огромными крыльями.

И оно даёт ощущение воздуха.

Мы отпустили махаона с крыши и, затаив дыхание, долго смотрели, как летит он и показывает нам воздух, которого нам видеть не дано.

Бабочки и цветы

Бабочек называют летающими цветами.

Вроде бы это цветы взлетели со своих стеблей и кружат в воздухе.

Мне такое сравнение не очень нравится. Потому что я думаю, а вот бы цветы и вправду взлетели!

Вдруг летят по небу лютики и жабник, кипрей да зверобой! Или ещё куст шиповника с корнями! Тут бы, пожалуй, и бабочки напугались. А самолёты, наверно, и вовсе с ума бы посходили, куст шиповника в небе заприметив.

Я люблю смотреть, как бабочки летают над цветами.

Любые бабочки над любыми цветами. Лишь бы цвели, лишь бы летали.

Неведомая птица

Неведомо откуда объявилась в небе Птица. Татьяна Алексеевна успела ее нарисовать – и Птица исчезла.

— Прямо и не знаю, что за Птица,- сказала Татьяна Алексеевна, показывая мне рисунок. — Неведомая.

Долго рассматривал я рисунок, а не мог угадать, что это за птица. Мелькнула она – и только след оставила на рисунке.

«Может быть, это – козодой?» — думая я.

Под вечер, под вечер появляется над нами козодой.

Необыкновенный, прихотливый у него полет. То кинется он вправо, то влево, то встанет на голову в воздушном потоке. Это он ловит слепней и вечерних бабочек.

Как-то жил я на берегу речки Арбузовки.

Каждый вечер сидел у костра, а вокруг тучами вились комары и стрекозы, вечерние бабочки.

А на нами, над бабочками и комарами ходил козодой.

Смеркалось… Двигалось, шевелилось небо, и козодой подлетал вдруг к самому моему лицу, взглядывал быстро в глаза и уходил в сторону.

А я пил чай у костра, пил чай, с козодоем.

Адмирал

Плавает по синим волнам океана адмирал.

То пристанет он к острову Шиповник, а то к полуострову Иван-чай. Багряные ордена горят на адмиральских крыльях.

Когда мимо меня проплывает адмирал, я почтительно отхожу в сторону и снимаю шапку.

Покачиваясь на волнах, уплывает Адмирал в дальние луговые страны, а я иду за ним следом. Пешком.

Дойду до острова Шиповник, добреду до полуострова Иван-чай.

Куст иван-чая и вправду похож на полуостров, каждый его цветок как светлый мыс врезается в небо.

Про них

Отгорел закат, кончилось ячменное поле, отстали от меня ласточки-касатки, когда я подошел к незнакомой деревне.

Смеркалось.

Печальной показалась мне деревня. Я шел по улице, а не встретил ни души. Присел на крылечке какого-то дома передохнуть, а никто и не выглянул в окно. Тут я увидел, что почти все окна заколочены, а на дверях висят замки и замочки. Люди из деревни ушли.

«Зачем это? — думал я. — Зачем ушли? И куда? Наверно, в город. Вот чудаки — думают, что в городе жизнь лучше, а ведь это не так. Буду новую книжку писать — обязательно напишу про эту деревню».

— И про нас напиши! — послышался вдруг близкий и хриплый голос.

Я вздрогнул.

— Юра, Юра, про нас напиши, — снова явственно проговорил кто-то.

Голос слышался за углом дома.

Я заглянул за угол — никого не было. Лежали перевернутые козлы, стоял под засохшей яблоней сломанный стул, валялась безногая кукла.

Обошел дом вокруг — никого не встретил.

Совсем стемнело — стало мне не по себе, и я ушел в поле.

— Напишу, — крикнул я напоследок, — обязательно про вас напишу!

Вот я и написал про них, а кто они такие — не знаю.

Грач

Грач потонул в траве. Упал с дерева в траву, да и потонул в ней, даже немного захлебнулся.

Напугался грач. Сидит в траве. Глаза вытаращил, а ничего, кроме травы, не видит. Долго так он сидел, а потом высунул из травы голову — ого! Лес вокруг. Деревья мохнатые да косматые, колючие да дремучие.

Тут грач взял да и снова в траву спрятался.

Сидел-сидел, снова выглянул. Лес на месте стоит, на грача глядит. И грач снова спрятался.

Так и пошло у них. Грач высунет голову — лес стоит; спрячется, а лес глядит, а трава-то вокруг шуршит, маленькие травинки пищат, а сухие — трещат.

Пошёл грач через траву пешком, клювом стебли раздвигает, а сам-то дрожит от страху.

Вдруг трава кончилась, и грач увидел поле, а в поле-то два бычка на грача мычат. И оба — белолобые! Вот ужас-то какой — белолобые! Оба! И грач назад в траву попятился.

И тут задрожала земля! Топот раздался, грохот!

Дядька по дороге на кобыле скачет! Дядька! В шляпе!

Мало того, что на кобылу залез, а ещё и шляпу напялил!

Хлопнул грач от страха крыльями — и полетел!

Первый раз в жизни полетел.

Ночной павлиний глаз

Бывают в августе душные вечера.

Ждешь восхода луны, но и луна не приносит прохлады — тусклая восходит и вроде теплая.

В такие вечера приходит ко мне в избушку большой ночной павлиний глаз.

Он мечется у свечки, задевая лицо сухими крыльями.

Пожалуй, он не видит меня и не понимает, откуда я взялся, что делаю тут и зачем зажигаю свечу.

Он летает над свечой, как хозяин, а я боюсь, что опалит крылья. Но поймать его никак не могу. Да и в руки его брать отчего-то боязно. Как это так — взять вдруг в руки жаркие, да еще на крыльях, глаза!

Я задуваю свечу, и уходит в окно большой ночной павлиний глаз искать другие окна и свечи.

Из моей избушки далеко ему лететь до открытых окон, и не видно никаких огней — только душная луна над лесом.