Мушкетер и фея

– Евгений! – сказал отец, нервно похрустывая пальцами. – Я пришел к выводу, что воспитывал тебя неправильно.

Третьеклассник Воробьев сидел с ногами в кресле и укрывался за пухлой растрепанной книгой. В ответ он слегка приподнял плечо. Это означало вопрос: «Что случилось?»

– Да! – продолжал отец. – Когда ты бывал виноват (а это случалось нередко), я ограничивался беседами. Теперь я понял, что тебя следовало попросту драть.

– Еще не поздно, – подала голос из своей комнаты двоюродная сестра Вера Сергеевна.

Необдуманную реплику Джонки оставил без внимания, а на отца поднял из-за книги левый глаз. С едва заметным любопытством.

– Совершенно верно, еще не поздно, – сурово и взволнованно произнес отец. – И очевидно, в ближайшее время я этим займусь.

– Как это? – рассеянно поинтересовался сын, снова исчезая за книгой.

– Что значит «как это»? – слегка растерялся родитель. – Ты что, не знаешь, как это делается?

Сын пожал плечами:

– Ты же сам сказал, что раньше только беседовал. Откуда мне знать?

– Хм! Откуда… Хотя бы из художественной литературы. Ты читаешь дни и ночи напролет. Даже когда разговариваешь с отцом.

– Про такую ерунду я не читаю, – гордо сказал Джонни.

– Положи книгу! – тонким голосом потребовал отец. – Или я… немедленно выполню свое обещание.

Джонни отложил пухлый том. Обнял согнутые у подбородка колени.

– Папа, – сказал он снисходительно. – Ничего ты не выполнишь.

– Это почему?

– Ну, во-первых, ты культурный человек… Во-вторых, ты не знаешь, как я бегаю. А тебя в ваших рес… рев… рес-таврационных мастерских ругали на собрании, потому что не хочешь сдавать нормы ГТО. Ты сам говорил.

– Не твое дело, за что меня ругали, – уязвление откликнулся отец. – А бегать за тобой я не собираюсь. Побегаешь и сам вернешься.

– Конечно, – вежливо согласился Женька. – Но к тому времени ты остынешь и поймешь, что я ни в чем не виноват.

Отец скрестил руки и в упор глянул на сына. Потом протянул почти ласково:

– Ах, не виноват…

– А что я сделал?

– Ты?.. Сделал?.. Твое поведение!.. О тебе ходят легенды! Ты позволяешь себе черт знает что… А сегодня? Как ты разговаривал с учительницей!

– Как?

– Ты посмел сказать ей: «Не ваше дело»!

Джонни вздохнул:

– Не так, папа. Я сказал: «Извините, но мои волосы – это мое дело».

– Вот-вот! Ты считаешь, что имеешь право так разговаривать с учителями?

– А чего ей надо от моих волос? Даже директор ничего не говорит, а она цепляется!

– «Цепляется»!

– Ну, придирается. Каждый день.

– Потому что твоя прическа ужасна! Ты, наверно, считаешь, что чем длиннее волосы, тем больше геройства? А на самом деле – сначала космы до плеч, потом сигарета в зубах, потом выпивка в подъезде…

– Потом кража, потом колония… – подхватил Джонни. – Это самое Инна Матвеевна и говорила.

– И совершенно справедливо!

– И совершенно глупо, – грустно сказал Джонки.

– Ну, знаешь ли!.. – взвинтился отец, но вспомнил, видимо, что сын считает его культурным человеком. Подумал и сдержанно попросил:

– Хорошо, тогда объясни, зачем тебе твои растрепанные локоны?

– Пожалуйста, – так же сдержанно откликнулся Джонни. – В каникулы будет Неделя детской книги. В Доме пионеров готовят карнавал книжных героев. Я хочу, чтобы у меня был костюм мушкетера. А кто видел мушкетеров со стриженым затылком?

Отец растерянно поскреб подбородок.

– Д-да? Ну… а почему ты не рассказал это Инне Матвеевне?

– Папа… – со вздохом сказал Джонни. – Подумай сам. Что можно объяснить рассерженной женщине?

Это заявление слегка обескуражило Воробьева-старшего. А пока он размышлял, из коридора донесся голос Джонниной мамы:

– Валерий! Иди сюда.

Джоннин папа растерянно глянул на сына и вышел в коридор.

– Валерий! – сказала мама. – Сколько раз я просила не ставить грязную обувь на чистый половик?

– Я не ставил, – мягко ответил папа. – Я только…

– Значит, это я поставила сюда твои ботинки?

– Во-первых, они не грязные, а во-вторых…

– А во-вторых, мне надоело. Я тысячу раз…

Джонни встал и деликатно прикрыл дверь. Он считал неприличным слушать родительские споры. Голоса сделались глуше, и можно было разобрать лишь отдельные фразы:

– Но я же пытаюсь объяснить…

– Мне нужны не объяснения, а чистота…

Потом папа с мамой удалились на кухню…

Через десять минут отец, слегка взволнованный и порозовевший, вернулся в комнату. Кажется, он готов был кое в чем согласиться с сыном. Но сына не было. В опустевшем кресле валялась книга с тремя скрещенными шпагами на облезлом переплете.

Пока родители выясняли вопрос о ботинках, Джонни оделся и ушел на прогулку.

Был ранний вечер – такое время, когда еще не очень темно и лишь кое-где зажигаются огоньки.

Стояла середина марта. Недавно звенели оттепели, а сегодня вернулась зима. Но была она не суровая. Падал щекочущий снежок. Он ложился на подстывшие лужи, на застекленевшие веточки. Джонни медленно шагал вдоль палисадников, ловил языком мохнатые снежинки и мечтал.

Одинокие прогулки Джонки полюбил – недавно – с той поры, когда встретил прекрасную незнакомку.

Это случилось в конце февраля. Тоже был вечер, только не такой, а холодный и неуютный. С ветром и колючим снегом. Настроение у Джонни тоже было неуютное и колючее. На последнем уроке он поспорил с Инной Матвеевной, и она в его дневнике написала длинное обращение к родителям. Все это было ужасно несправедливо. Неприятностей Джонни не боялся: родители все равно забывали смотреть его дневник. Но обида грызла Джоннино сердце. Обида требовала выхода. И Джонни сумрачно обрадовался, когда впереди различил фигурку в курточке с меховым воротником и вязаной шапке с белым шариком на макушке.

В такой курточке и шапке ходил Витька Шпаньков по прозвищу Шпуня.

«Та-ак», – сказал про себя Джонни и переложил боевой портфель из левой руки в правую. Шпуня был один из младших адъютантов небезызвестного Тольки Самохина, с которым Джонни и его друзья не ладили с давних пор. Кроме того, Джонни имел со Шпуней личный счет. В октябре, когда третьеклассника Воробьева принимали в пионеры, Витька Шпаньков на совете дружины рассказал, будто Джонни с приятелями угнал лодку у бедного старого пенсионера Газетыча. На самом деле лодка была ничья – гнилая и дырявая. Газетыч хотел завладеть ею без всякой справедливости. А Джонни с ребятами хотели построить крейсер, чтобы все играли. Джонни так и объяснил. Спокойно и подробно. А потом рассказал, что компания Самохина, где был и Шпуня, еще раньше хотела увести лодку (для себя! ), но Газетыч отбил это пиратское нападение, и в том бою Шпуня пострадал: получил по шее прошлогодним стеблем подсолнуха.

Совет веселился, Джонни, конечно, приняли, а Шпуня затаил зло. Он был не очень смелый, хотя и старше Джонни. Но он был ехидный и делал всякие гадости. То подкараулит со своими дружками и насыплет колючек за шиворот или набьет в волосы репьев, то расскажет, будто Джонни боится маленьких ручных хомяков (а это почти неправда! ). То завяжет тугими узлами штанины у новеньких Джонниных джинсов, пока тот мирно бултыхается в пруду… Конечно, Джонни не терпел обид. Он звал друзей и начинал принимать меры. Декабрьская операция «Зеленый слон» была проведена с использованием воздушных шаров, дымовых шашек для окуривания садов и старой аварийной сирены от буксирного катера. Она, эта операция, грозным эхом отозвалась в окрестных улицах и вызвала повышенный интерес у директора школы Бориса Ивановича. И когда Джоннин папа говорил про легенды, которые ходят о сыне, он был кое в чем прав… Но подлый Шпуня все равно не перевоспитывался. И вот теперь этот Джоннин враг беспечно шагал впереди. Один! Это была удача! Обычно Шпуня ходил с дружками.

Джонни перешел на мягкий кошачий шаг и прикинул расстояние. Если разогнаться, проскользить по накатанной ледяной дорожке тротуара, то в конце ее как раз можно настигнуть противника. И для начала врезать портфелем по хребту.

Конечно, нападать с тыла – не рыцарское дело. Но, во-первых, Шпуня старше и сильнее, а, во-вторых, сам-то он когда-нибудь нападал по-честному?

Джонни стремительно разбежался и понесся по ледяной полоске! Она была длинная – метров десять. Когда он долетел до середины, враг оказался в широком луче света. И Джонни обмер на лету. Дело в том, что Шпуне полагалось быть гораздо выше. Кроме того, он никогда не носил ярко-красные брючки. И у него не было темных кудряшек, которые падают из-под шапки и запутываются в меховом воротнике!

Одно дело напасть на противника, другое – на невиноватого человека. Да еще на девочку! Джонни берег свой авторитет и очень не любил попадать в глупые положения. Он отчаянно извернулся, проскочил мимо незнакомки и треснулся плечом и подбородком о телеграфный столб. Так треснулся, что тут же и сел на утоптанный снег.

Что должна была сделать нормальная девчонка? Сказать «дурак» и гордо пройти мимо. Или презрительно фыркнуть и тоже пройти. Без оглядки. Эта не прошла. Она ойкнула и подскочила к пострадавшему Джонни.

– Больно стукнулся?

– Вот еще! – сказал Джонни. Снял варежку и потрогал здоровую ссадину на подбородке.

– Вставай, – сказала девочка. – Еще простудишься. Или ты не можешь встать?

– Вот еще… – сказал Джонни и вскочил.

– Какая царапина, – с уважением сказала девочка, глядя ему на подбородок. – Больно?

Джонни сердито мотнул головой. В голове загудело.

– Хочешь, зайдем, смажем йодом, – будто знакомому, предложила девочка.

– Вот еще, – пробормотал Джонни, с отчаянием чувствуя, что лишь два эти дурацких слова остались в голове, а остальные куда-то выскочили.

Девочка слегка улыбнулась.

– Ну, смотри, – сказала она.

А он что? Он смотрел! Потому что свет из окна как раз падал на нее. На ее глаза. Такие синие были глаза, просто с ума сойти! Джонни с ума не сошел, но немного все же поглупел. Поэтому стоял и молчал. И думал, что лицо у нее какое-то совсем необыкновенное. Вернее, даже не думал, а чувствовал. Вроде бы ничего особенного – кудряшки да вздернутый нос. Да царапина над верхней губой. Но глаза – как синие фонарики. Теплые такие и веселые огоньки в них…

– Ну, пока… – сказала девочка и пошла.

«Вот еще», – чуть не сказал Джонни, но прикусил язык и закашлялся.

Она уходила, а он стоял, как полено, и ругал себя за глупость. Ну, почему не согласился пойти с ней и смазать ссадину? Они бы познакомились! Он бы знал, где она живет! Может, еще пришел бы…

Девочка была уже далеко. Джонни вздохнул и пошел следом. Конечно, если бы ему сказали, что он влюбился, он бы дал этому нахалу! Но… что-то же случилось, раз он брел следом за незнакомкой, хотя подбородок болел, а в голове гудело.

Через два квартала девочка свернула в калитку у одноэтажного дома с большими окнами. Перед окнами стояли заснеженные кусты рябины, и ничего нельзя было различить. Только свет пробивался через ветки – уютный и теплый.

Несколько минут Джонни печально топтался на тротуаре. Потом он услышал музыку.

Джонни и раньше любил музыку. Только не всякую. Ему нравились марши для духового оркестра, а на разные там скрипки и рояли он как-то не обращал внимания. Но эта музыка была особенная. Словно на тонкое стекло осторожно посыпались граненые стеклянные шарики. Они катились, и от них рассыпались искры и радужные зайчики. Потом шарики стали падать реже, музыка сделалась задумчивая, тихая совсем. И Джонни вспомнил, как прошлым летом он поздно вечером встречал на вокзале маму, один-одинешенек. Папа был в командировке. Вера на концерте, а мама вернулась из Москвы, и должен же был кто-то ее встретить. И она тогда так обрадовалась, тихонько засмеялась, и они неторопливо пошли домой, а ночь была светлая и очень теплая… И вот теперь Джонни будто снова шел с мамой, только рядом была и эта девочка…

Музыка кончилась. Джонни постоял еще. Потом у него замерзли в варежках кончики пальцев, и он побрел домой. У него было тихое настроение. Даже если бы Шпуня встретился, Джонни прошел бы мимо.

… Потом Джонни снова приходил к этому дому. Девочку он не видел, зато музыка была каждый вечер. Все та же. Джонни вставал за большой тополь и слушал. Он уже выучил наизусть знакомую мелодию, но она ему ни капельки не надоела. Джонни слушал и представлял, как девочка сидит у пианино, а пальцы ее ласково трогают белые клавиши. И думал, что когда-нибудь выйдет же она из калитки. И тогда… Что тогда, Джонни не очень знал. Но на всякий случай он каждый день расцарапывал ссадину на подбородке, чтобы подольше не заживала.

Но музыка кончалась, а девочка не выходила. Ссадина в конце концов зажила. Казалось бы, пора забыть случайную встречу. Но мелодия продолжала звучать в душе у Джонни, и он все так же ходил к знакомому дому.

Даже книга «Три мушкетера», которую дал Серёга Волошин. не отвлекала Джонни от мыслей о незнакомке. Даже заботы о мушкетерском костюме для праздника и те не отвлекли.

И сегодня Джонни снова пошел туда, где мягко светились окна и звучали стеклянные клавиши. Он стоял за тополем, и ему казалось, что по звонкой мостовой стеклянными копытами постукивают белые кони. Это едет в карете принцесса с темными кудряшками и синими глазами. Едет-едет…

и вдруг из темных переулков выскакивают кардинальские шпионы во главе с Толькой Самохиным и Шпуней. Они хватают лошадей под уздцы, сбрасывают на землю кучера и слуг. Рвут дверцу кареты… Все ясно. Пора! Джонни поддергивает отвороты на ботфортах и выходит на середину мостовой. Правой рукой вынимает шпагу, левой достает из-за пояса длинный пистолет.

«Эй, монсеньоры Самоха и Шпуня! Вы умеете воевать только с женщинами? «

А дальше… Дальше все понятно. Жаль только, что это не по правде. Жаль, что она не видит его в мушкетерском костюме…

Шляпу Джонни склеил сам. Из картона. А мама обтянула ее серым блестящим шелком от подкладки старого пальто. Джонни насобирал, где только мог, разных перьев, навязал их на изогнутую проволоку, и получился пышный хвост для шляпы, который называется «плюмаж».

К старым маминым сапожкам на каблуках Джонни пришил зубчатые отвороты из клеенки. Все остальное помогли ему сделать друзья: Серега Волошин, Вика и братья Дорины. Братья-близнецы Стасик и Борька теперь учились уже в седьмом классе, а Вика и Сергей в восьмом, но никто из них не смотрел на третьеклассника Джонни как на маленького. Это был их боевой товарищ, испытанный во многих славных делах. Он не раз выручал их. А они выручали его.

Стасик и Борька сделали для Джонни жестяные звонкие шпоры-звездочки и вырезали из дюралевой полоски тонкий мушкетерский клинок. Дюралюминий – это, конечно, не сталь, но шпага блестела и звякала вполне по-боевому. А ручка у нее была из твердой березы, с узорами и латунным щитком, чтобы закрывать руку.

Сергей отдал для этой шпаги широченный желтый ремень с узорной пряжкой (раньше Волошин подпоясывал им свои модные штаны).

Потом пришла на помощь Вика. Она знала толк в костюмах. Она занималась в кружке, где учат рисовать, и хотела стать художницей, но не такой, которые пишут картины и делают рисунки для книжек, а специальной: чтобы придумывать всякие новые одежды.

– А может быть, я буду заниматься рисунками для тканей, – мечтательно сказала Вика. – Представляешь, Джонни, идешь ты в ярко-желтой рубашке, а на ней – черные старинные аэропланы. Здорово, да?

Джонни согласился, что это очень здорово, но попросил Вику не отвлекаться и поскорее заняться его плащом. Вика послушалась. Она соорудила чудесную плащ-накидку – из голубого сатина с золотистой каймой и разноцветными мушкетерскими крестами, которые были нашиты на спине, на груди и на рукавах-крыльях.

Счастливый Джонни сказал Вике, что она обязательно будет лауреатом самой главной художественной премии, унес обновку домой и перед большим зеркалом надел полное обмундирование.

Все было прекрасно! Замечательно… Почти все. Только вот красные штаны от спортивного костюма выглядели слишком современно. Джонни кончиком шпаги почесал затылок, поразмыслил и вспомнил, что у мамы на старом халате есть блестящие большие пуговицы. Переливчатые, как алмазы! Если их пришить по бокам к штанинам, будет самый старинный вид!

Мама для порядка сказала, что Джонни со своим костюмом разорит весь ее гардероб, но пуговицы отдала.

Джонни устроился в кресле и взялся за дело. Он сидел, работал и никого не трогал. И вообще это был хороший вечер. Мама у настольной лампы читала фантастический роман в журнале «Вокруг света», папа смотрел передачу о фресках (это картины такие на стенах) в каком-то старинном монастыре, Джонни по одной пуговице отпарывал от халата и пришивал к штанам.

И тут принесло сестрицу Веру Сергеевну.

Она увидела, чем занимается Джонни, и громко удивилась. Она заявила, что ради своих глупых выдумок он портит хорошую вещь. Халат еще совсем новый! Кроме того, таких прекрасных пуговиц теперь не отыщешь в магазинах.

– Да ладно уж… – сказала мама, чтобы ей не мешали читать, а папа сел ближе к телевизору.

А Джонни промолчал. Он как раз вдевал нитку в иголку.

– Знаете, что меня всегда поражало в этом человеке? – произнесла сестрица Вера. – Его умение презрительно молчать! Он еще в детском саду изводил этим всех воспитателей!

Это была неправда: не всех, а только Веру Сергеевну, которая была воспитательницей его группы.

– Ты сама изводилась, – сдержанно заметил Джонни. – Сама привяжешься, а потом психуешь.

– Евгений… – сказала мама из-за журнала, а папа сел вплотную к экрану.

– Ну вот, – откликнулся Джонни. – Если молчишь – плохо. Если скажешь – опять плохо.

– Смотря что скажешь, – язвительно проговорила Вера Сергеевна. – Если такие слова, как своей учительнице, то любой человек не выдержит.

– А что случилось? – встревожилась мама. И отложила журнал.

Джонни задумчиво спросил:

– Папа, правда, что в старые времена доносчикам отрубали языки на площади?

Папа, который был знатоком старинных обычаев, рассеянно заметил, что, кажется, правда, вынул из тумбочки наушники и подключил к телевизору.

– Что он опять натворил? – поинтересовалась мама у Веры и неприятно посмотрела на Джонни.

– Я не доносчица, – гордо сообщила Вера. – Но сегодня я встретила Инну Матвеевну, и та чуть не плачет. Ваш любящий сын заявил ей, что ему не нравится ее прическа!

– Это правда? – нехорошим голосом произнесла мама.

Это опять была неправда. Инна Матвеевна снова сказала Джонни, что ее выводят из себя его космы. А Джонни ответил, что ему тоже, может быть, не по вкусу чьи-то крашеные волосы, но он к этому человеку не пристает.

Джонни сейчас так и объяснил маме. А она почему-то охнула и взялась за сердце.

– Чьи же волосы ты имел в виду? – почти ласково спросила Вера.

– Наташки Ткачевой. В детском саду она была белобрысая, а сейчас какая-то рыжая.

– Но смотрел ты не на Ткачеву, а на Инну Матвеевну!

– На кого же мне смотреть, если я говорю с учительницей? – невинно откликнулся Джонни.

– Ты изверг, – жалобно сказала мама. – За что ты так не любишь Инну Матвеевну?

– Я? Это она меня не любит!

Вера опять вмешалась и заявила, что Инна Матвеевна прекрасный педагог и очень любит детей.

– Детей – может быть… – заметил Джонни.

– Она всю жизнь мечтала быть учительницей! Я ее хорошо знаю. Мы учились на одном курсе.

– Тогда все ясно, – сказал Джонни.

– Что? – обиделась Вера Сергеевна. – Что тебе ясно?

– Да так… – уклонился Джонки. – Просто я не знал, что вы вместе учились. Она выглядит гораздо моложе тебя.

Мама перестала держаться за сердце, дотянулась и хлопнула Джонни по заросшему загривку.

Это было ни капельки не больно. Однако Джонни встал, отложил шитье, а потом, прямой и гордый, удалился в коридор. Нельзя сказать, что его душили слезы, но обида все же царапалась. «Опять несправедливость и насилие», – подумал Джонни. Оделся, вышел на улицу и зашагал знакомой дорогой. Он знал, что тихая музыка и мечты о прекрасной незнакомке успокоят его.

Кроме того, у Джонни появилось предчувствие, что сегодня что-то случится.

В этот вечер музыка звучала очень долго. И не только знакомая. Была и разная другая – тоже очень хорошая. Потом стало тихо, и Джонни одиноко стоял у тополя и смотрел, как под фонарем кружатся бабочки-снежинки. Он много времени стоял. И ждал. А потом подумал, что ждать нечего, потому что у него окоченели руки и ноги.

И тогда звякнула калитка.

Сердце у Джонни тоже звякнуло, а внутри стало так, словно он проглотил несколько холодных стеклянных шариков.

Но зря Джон н и вздрагивал. Из калитки вышла не девочка, а большой толстый мальчишка. Наверно, семиклассник.

Сначала Джонни очень огорчился. Если говорить честно, у него даже в глазах защипало. Но он быстренько с этим справился и подумал, что надо наконец что-то делать. Иначе сколько еще вечеров придется торчать под тополем?

Джонни мысленно подтянул воображаемые мушкетерские ботфорты и вышел на свет фонаря.

– Эй ты! – решительно сказал он мальчишке. – Ну-ка иди сюда!

Толстый незнакомец изумленно оглянулся, заметил Джонни, как слон замечает букашку в траве, пожал круглыми плечами и подошел.

Джонни все же оробел, но не подал вида.

– Слушай, – сказал он. – Вот что… Тут одна девчонка есть… В шапке с белым шариком. В этом доме живет… Ее как звать?

Круглое лицо мальчишки было внимательным.

– А тебе зачем?

– Надо, значит, – хмуро откликнулся Джонни. – Дело есть.

Мальчишка вдруг улыбнулся и сделался очень добродушным. Но Джонни было не до этой добродушности. Он нетерпеливо ждал.

– Ее зовут Катя, – сказал толстый мальчик. – Только она здесь не живет.

– Как это? – оторопел Джонни. – Она же заходила! Я видел.

– Она к нам приходила. Это моя двоюродная сестра.

– Врешь ты! А кто играет?

– Я играю. Родители заставляют. Мученье одно…

Снежная сказка с хрустальными огоньками рассыпалась и погасла. Джонни сделалось холодно и очень одиноко. Он представил толстого музыканта за роялем и глянул на него с ненавистью. А тот смотрел на Джонни с пониманием и сочувствием. И сказал:

– Все ясно. Еще один влюбленный…

В голове у Джонни взорвалась горячая граната.

– Ух ты, бегемот! – заорал он и замахнулся. А что еще оставалось делать?

Конечно, это было похоже, будто кузнечик нападает на крепостную башню. «Башня» перехватила могучей ладонью Джоннин кулак и удивилась:

– Ты чего? Да ладно тебе… В нее многие влюбляются, даже шестиклассники.

Джонни сник.

– Пусти, – шепотом попросил он.

Но мальчишка не отпустил.

– Ну-ка, пойдем, – сказал он со вздохом.

– Куда?

– Погреешься. Торчишь тут без рукавиц…

Джонни молча уперся. Но мальчишка ухватил его за плечи. В этом толстом парне было, видимо, столько же добродушия, сколько ширины и роста.

– Пошли, не бойся. У меня дома никого нет…

И Джонни пошел. Не потому, что подчинился нажиму. Просто у него оставалась еще смутная надежда…

Мальчишка сказал, что его зовут Тимофеем. Он привел Джонни в дом, вытряхнул из пальто и ботинок, усадил у большой печки. Печка была старинная, выложенная белыми блестящими плитками с разными цветами и узорами. Джонни таких и не видел раньше. Потом Тимофей принес фаянсовую кружку с какао. Кружка была словно родственница печки – такая же белая, блестящая, громадная и очень теплая.

Джонни глотал горячее какао и поглядывал по сторонам. В комнате было черное пианино, фотоувеличитель посреди стола и полки с книгами до самого потолка. Джонни тут же отметил это, хотя главные его мысли были о девчонке.

Тимофей эти мысли словно услышал. Сел напротив Джонни, подпер толстые щеки кулаками (словно добрая бабушка) и сказал:

– Ты не расстраивайся. В нее, конечно, многие влюбляются, да только она внимания не обращает.

Джонни стремительно покраснел и спрятал лицо за кружкой. Оттуда, из-за кружки, он спросил (голос получился хриплый и гулкий):

– А где она живет?

– На Песчаной, в больших домах.

Новые дома на Песчаной улице – это целый микрорайон. Двенадцатиэтажные корпуса, словно айсберги, нависли над деревянным городком, над его разноцветными крышами, скворечниками и тополями. Джонни в новых домах бывал множество раз. Во-первых, там жила половина ребят из его класса; во-вторых, он любил кататься на лифтах; в-третьих, там был детский стадион. В общем, Джонни прекрасно знал эти кварталы. И понимал, что найти там нужного человека не легче, чем получить книгу «Граф Монтекристо» в городской детской библиотеке. Но спросить точный адрес Джонни не решился.

– А я тебя давно замечал, – сказал Тимофей. – Только сразу не догадался, зачем ты там дежуришь под окнами.

– Я музыку слушал, – хмуро объяснил Джонни.

Тимофей смутился:

– Правда? А учительница говорит, что мне медведь на ухо наступил.

Джонни подумал, что если бы медведь решился на такой неосторожный поступок, то неизвестно, кому было бы хуже.

– Да нет, ты ничего играешь, – утешил он Тимофея. Потом опять спрятался за кружкой, снова покраснел и спросил: – А эта Катя… Тоже умеет играть?

– Умеет, – ворчливо сказал Тимофей. – Даже на концерте выступала… Подожди.

Он дотянулся до стола, приподнял увеличитель и вытащил из-под него несколько фотографий. Снимки были большие и, как сказал бы Джоннин папа, «вполне профессиональные».

– Сам снимал, – со скромной гордостью объяснил Тимофей.

– Здорово! – сказал Джонни. Но не потому, что фотографии были сделаны хорошо, а потому, что незнакомая девчонка, которую звали Катя, была на них очень красивая. Еще красивее, чем тогда на улице. Она сидела за роялем, в светлом платье, с большим бантом на кудряшках и отражалась в поднятой крышке, как белый букет. Она играла что-то быстрое и веселое. Это видно было, потому что она улыбалась и одна рука у нее расплылась в воздухе от стремительного взмаха…

На другом снимке Катя стояла на сцене с каким-то мальчишкой и они, кажется, пели. Мальчишка был маленький, в пестром костюмчике, с бантиком у воротника – дошкольник или первоклассник. Он не вызвал тревоги у Джонни.

На третьем снимке Катя сидела на диване с незнакомой тетенькой – это было не очень интересно.

А четвертое фото было удивительное. Катя стояла в пышном платьице с оборками, а вместо темных кудрей у нее были светлые локоны.

– Красивая… фотография, – со вздохом сказал Джонни. – А чего она… волосы такие?

– Это голубые волосы. Парик, – объяснил Тимофей – Мальвину изображает из «Золотого ключика».

– В театре? – удивился Джонни.

– Да нет, это костюм для карнавала. В Доме пионеров скоро будет…

Сами понимаете, что почувствовал Джонни? Он чуть не засиял от такого известия. Потому что был уверен: на празднике все обратят внимание на блестящего мушкетера. И Катя, конечно, обратит. А если Джонни получит какой-нибудь приз – тем более!

Чтобы не засиять открыто, Джонни еще внимательнее принялся разглядывать фотографию. И Тимофей вдруг сказал:

– Ладно уж, бери… Да не бойся, никому не скажу.

Глупо было отказываться. Все равно Тимофей видел Джонни насквозь. К тому же он был хороший парень.

Джонни честно посмотрел на нового друга и сказал:

– Спасибо.

Потом он стал заталкивать снимок за пазуху, но Тимофей остановил его и дал конверт от фотобумаги.

Когда Джонни одевался, Тимофей предложил:

– Заходи. Может, и она придет. Познакомлю.

– Зайду как-нибудь, – пообещал Джонни. – А знакомить не надо. Я сам.

Прежняя музыка звучала в его душе, и, прощаясь, он искренне сказал Тимофею:

– А на пианино ты здорово играешь.

Когда Джонки вернулся домой, мама пришивала к его мушкетерским штанам последнюю пуговицу. Кажется, она чувствовала себя немного виноватой. И все же она сказала:

– Зря ты обидел Веру.

– Я?

– Конечно. Ты намекнул ей на возраст. Иными словами ты назвал ее старухой.

У Джонни было радостное и мирное настроение. Он хотел, чтобы всем было хорошо. Он просунул голову в комнату двоюродной сестры и сказал:

– Вера, извини меня, пожалуйста. Я не хотел называть тебя старухой.

И улыбнулся.

Джонни умел улыбаться. Когда он это делал, глаза его становились как маленькие золотистые полумесяцы, на щеках появлялись ямочки, а еще не выпавшие молочные зубы сияли словно на картинке с коробочки от зубного порошка. Сразу было видно, что это милый, воспитанный, послушный и добрый ребенок. И если озорной, то самую-самую капельку. Взрослые говорили: «Обаятельнейшая улыбка». Но чаще всего это были взрослые, которые не очень хорошо знали Джонни. А Вера Сергеевна знала его хорошо. И цену его улыбке знала еще с детского сада. За этой улыбкой могло скрываться что угодно. Джонни мог улыбаться от души, но мог и обдумывать в это время планы черной мести. Именно с такой улыбкой он в декабре отдал приказ поставить вокруг самохинского штаба зеленую дымовую завесу и двинул на штурм отряд первоклассников-добровольцев, вооруженных особыми метательными снарядами. Начинка этих снарядов была глубочайшей военной тайной, которую Джонни не открыл даже директору школы. Он только дал обещание больше не применять этого оружия в уличных боях, чтобы не подвергать опасности мирное население.

Забрасывать снаряд в комнату своей бывшей воспитательницы Джонни не собирался, и улыбка его была сейчас почти искренней. Но Вера сказала:

– Брысь отсюда!

И закрыла дверь.

– Вот так, – сказал Джонни маме. – А ты говоришь…

Потом он забрался в свое кресло и взял книгу. Но читать не стал. Он стал думать о близком празднике. Он и раньше об этом думал, но как-то приблизительно, а сейчас начал подробно… И тут в мечтах его случилась заминка.

Наденет он свой героический костюм и, допустим, понравится девочке Кате. А дальше? Не побежит ведь она за ним следом, не станет звать:

«Давай познакомимся! » А сам он что может сделать? Ей не скажешь, как Тимофею: «Эй ты, иди сюда!»

Настроение у Джонни испортилось. Не так сильно, как раньше, но заметно. Ничего дельного он придумать не смог. Потом Джонни захотел спать и решил, что придумает утром.

Утро было хорошее. Снова началась весна, и посреди двора отливала синевой прекрасная, как океан, лужа. В ней отражались желтые животы пушистых облаков. В тополе за окном, как детсадовская группа на прогулке, галдели воробьи.

В такое утро мысли скачут веселее и быстрее, чем поздним вечером. Заскакали они и у Джонни. И после недолгого беспорядочного прыганья выстроились четко и разумно.

Джонни вспомнил, как проходил Праздник детской книги в прошлом году. Тогда героев одной сказки или повести вместе вызывали на середину зала, и они должны были сыграть какую-нибудь сценку. Наверно, и в этот раз будет так же. Катя – в костюме Мальвины из «Золотого ключика». Значит, выход один: Джонни должен быть в костюме Буратино.

Конечно, очень жаль расставаться с мушкетерским плащом и шпагой. Но что делать?

Чтобы набраться твердости, Джонни из тайного ящика вынул Катину фотографию и полминуты смотрел на нее. После этого он принял бесповоротное решение. Тем более что книжкин карнавал – не последний. В наряде д’Артаньяна можно будущей зимой сходить на новогодний маскарад…

Когда человек что-то твердо решил, у него спокойно и радостно на душе. Джонни сказал Вере «доброе утро». Потом без напоминания вынес мусорное ведро. За завтраком он не шипел и не свистел сквозь дырку от выпавшего зуба. Он сделал в этот день почти все уроки и не забыл взять в школу сменную обувь. Все было хорошо.

И только у самой школы, когда Джонни увидел ребят, он встревожился и приуныл.

Как он не сообразил? Все его друзья знают про мушкетерский костюм! Что они подумают, когда он явится в Дом пионеров в наряде Буратино? Люди же понимают, что нормальный человек так просто не поменяет шпагу на длинный нос, а блестящий плащ и ботфорты на легкомысленный костюмчик деревянной куклы. Они будут искать причину. И когда рядом с ними окажется девочка с голубыми волосами, друзья эту причину увидят. Ну, друзья – это ничего. Но догадаются и недруги!

Джонни представил ухмыляющуюся рожу Шпуни, и всё кругом помрачнело…

Если у человека такое состояние, его лучше не трогать. Но Инна Матвеевна про Джоннино состояние не знала. Она знала только, что прическа ученика Воробьева – это нарушение школьных правил. И раз он не хочет стричься, значит, ведет себя вызывающе. Он не подчиняется и подрывает авторитет учительницы. Поэтому прямо с порога она громко сказала:

– Воробьев! Ты опять явился нестриженым чучелом!

Джонни молча снес оскорбление. Он думал о своем.

– Я, по-моему, с тобой разговариваю, Воробьев!

– Со мной, – согласился Джонни.

– Почему ты не отвечаешь?

– А вы не спрашиваете. Вы просто сказали «чучело».

– Я спрашиваю, – сдержанно произнесла Инна Матвеевна. – Думаешь ты стричься?

– Думаю.

– Когда?

– После каникул.

– Меня не устраивает твое «после каникул»!

– Но это мои волосы. Меня устраивает, – вежливо сказал Джонни.

Класс с веселым интересом слушал разговор. Класс сочувствовал Джонни.

Инна Матвеевна это понимала. Авторитет падал, словно ртуть в градуснике, который из жаркой комнаты вынесли на мороз.

– Воробьев! – металлическим голосом произнесла Инна Матвеевна. – Если ты немедленно не отправишься стричься, я сама оттащу тебя в парикмахерскую за вихры и потребую постричь под машинку!

Инна Матвеевна любила повторять, что у нее большое терпение, но однажды оно может лопнуть. Видимо, сейчас оно лопнуло. Или, по крайней мере, затрещало по швам. Но никто никогда не интересовался, есть ли терпение у третьеклассника Воробьева. А Джонни почувствовал, что у него внутри тоже что-то лопнуло. И он приготовился сказать многое. Однако в тот же миг у него сверкнула блистательная мысль – как от крепкого удара по лбу! Джонни улыбнулся.

– Зачем же? – сказал он. – Зачем вам так трудиться?

И он вышел из притихшего класса.

Вернулся Джонни в конце урока. Класс дружно и горько ахнул. Голова у Воробьева стала похожа на яблоко с ушами. На ней блестела коротенькая золотистая щетинка.

– Можно мне сесть на место? – кротко спросил Джонни.

Класс опять ахнул, и все посмотрели на Инну Матвеевну – тридцать три ученика, шестьдесят шесть глаз. И в каждом глазу был упрек.

Инна Матвеевна опустилась на стул.

– Женя… Зачем ты это сделал?

Джонни взмахнул ресницами и поднял удивленные глаза.

– Вы же сами сказали…

– Но я же только просила: постригись покороче и поаккуратнее.

– Вы сказали: под машинку, – беспощадно уточнил Джонни.

– Но я же пошутила!

– Вы всегда так шутите? – печально спросил Джонни.

В классе нарастал шум.

– Джонни, а как теперь твой мушкетер? – громко спросили с задней парты.

Джонни горько пожал плечами.

– У него костюм мушкетерский! – раздались голоса. – Для праздника! Как он будет? Безволосых мушкетеров не бывает!

У Инны Матвеевны глаза стали круглые и блестящие.

– Женя! Почему же ты не объяснил?

– Я пробовал один раз. Вы сказали: «Садись, ничего не хочу слушать».

– Он хотел объяснить! – подтвердил класс.

Инна Матвеевна поставила на стол локти, подперла щеки ладонями и стала скорбно смотреть куда-то в пустоту. Класс притих.

– Женя, – сказала Инна Матвеевна. – Я виновата. Я не знала… Хочешь, я принесу тебе свой парик? У него прекрасные локоны. Вполне мушкетерские…

Джонни шевельнул плечом и улыбнулся как человек, которому вместо потерянного счастья предлагают петушка на палочке.

– И все-таки я принесу, – жалобно сказала Инна Матвеевна.

В это время грянул звонок.

На перемене ахнула вся школа. Джонни был известным человеком, и его прическу, похожую на желтый факел, помнили многие. Тем более что Джоннина фотография до операции «Зеленый слон» висела на пионерской Доске почета: он был передовиком в сборе макулатуры, потому что осенью на трех ручных тележках доставил в школу архив местной артели инвалидов.

Редактор школьной стенгазеты девятиклассник Игорь Палочкин притащил фотоаппарат и сделал с Джонни срочный снимок. Потом он разыскал у вожатой старую Джоннину фотографию, и через урок вышла «молния». На ней были два фотоснимка: Джонни с волосами и без. Вверху авторы «молнии» сделали надпись: «К вопросу о школьных прическах». Внизу чернели крупные печальные слова: «Кому это было надо?»

Директор Борис Иванович прочитал, хмыкнул и молча ушел в кабинет.

«Молния» провисела до вечера. Перед ней стояла толпа и глухо роптала. Мальчишки из двух шестых классов, которых тоже притесняли за длинные волосы, объявили, что завтра же в знак протеста остригутся наголо. К ним присоединился один четвертый класс и один седьмой. В учительской началась тихая паника.

К Джонни подходили сочувствующие. Многие знали про мушкетерский костюм и спрашивали, что теперь будет. Джонни хмуро отвечал:

– Какой уж тут костюм…

Вторым уроком была физкультура, третьим пение, и класс занимался не с Инной Матвеевной, а с физруком и учительницей музыки. Инна Матвеевна пришла только на четвертый урок – чтение. До самого звонка она не смотрела на Джонни, а с остальными разговаривала осторожно и ласково, как с больными.

После занятий, у раздевалки, она подошла к Джонни.

– Знаешь, – сказала она, – я ходила домой… и такое несчастье. Оказывается, мой парик безвозвратно погиб.

Джонни холодно промолчал: судьба парика его не волновала.

– Я понимаю, – печально произнесла Инна Матвеевна. – Ты имеешь право на меня обижаться. Но… не будешь же ты это делать все время, а, Женя? Когда перестанешь сердиться, подойди ко мне и скажи. Хорошо?

– Хорошо, – сказал Джонни. Таким голосом сказал, что Инне Матвеевне стало ясно: это случится не раньше, чем Воробьев выйдет на пенсию.

Джонни зашел в столярную мастерскую, где семиклассники лихорадочно достраивали скворечники. Он набрал полный портфель стружек – длинных и золотистых. Ведь именно такие стружки были у Буратино вместо волос.

Дома Джонни молча вынес мамины горькие вздохи и упреки. Не ответил на ехидные замечания сестрицы Веры Сергеевны. Он был согласен с отцом, что волосы – не голова, отрастут.

Утром, когда все ушли на работу, Джонни разыскал старую лыжную шапочку – белую с красными полосками. Он отогнул у нее отвороты, и получился длинный вязаный колпак. Изнутри к его краям Джонни прилепил резиновым клеем кудри из стружек. Потом свернул из плотной бумаги длинный острый нос и приклеил его к собственному носу жевательной резинкой. Глянул в зеркало.

Глянул – и увидел симпатичного веселого Буратино. Почти такого же, как в двухсерийной картине, которую недавно показывали по телевизору. Нос торчал по-боевому (правда, немного мешал смотреть, но к этому можно привыкнуть). Стружечный хохолок над лбом завивался задорно. В общем, начало было прекрасное. Нужно было теперь подумать об одежде. Ну да это – не мушкетерский костюм. Кто смотрел кино про Буратино, знает, что его наряд был почти такой же, как у обычных мальчишек.

Джонни разыскал голубую с белыми полосками рубашку и оранжевые шорты. Он их раньше почти не носил, потому что не любил за крикливый цвет, но теперь яркие краски были в самый раз.

А на ноги, чтобы смешнее было, Джонни надел большие отцовские носки – зеленые с желтыми клетками.

И здесь Джонни опять задумался. Что делать с обувью? Кеды или сандалии для деревянного Буратино не годились. Как там было в кино, Джонни совершенно не помнил, но из книжки знал, что у тонких, как лучинки, Буратиньих ног были большие остроконечные ступни. Они громко стучали по каменному тротуару, когда Буратино сбежал из каморки папы Карло.

Джонни подумал, что нужны деревянные башмаки… и вспомнил! У Вики есть такие!

Викины родители два года подряд ездили туристами за границу и привозили всякие сувениры. Из Голландии они привезли большущие деревянные туфли с загнутыми носами. Раньше местные жители ходили в таких туфлях у себя по Голландии, а сейчас продают их на память туристам.

Один башмак – Джонни это помнил точно – стоит на тумбочке у зеркала, и Вика хранит в нем разные шпильки, пуговицы и катушки с нитками. Наверно, и второй найдется!

Джонни-Буратино прыгнул в мамины резиновые сапоги и помчался к Вике: через двор, через лужу, в которой лежали цепочкой половинки кирпичей. По этим же кирпичам в луже, вниз головой, проскакал другой Буратино. Джонни подмигнул ему и показал язык.

Вика открыла дверь, молча втащила Джонни в коридор и лишь тогда сиплым голосом отругала за то, что он бегает по холоду раздетый.

– Схватишь ангину, будешь, как я, дома торчать.

Горло у нее было перевязано.

Джонни сказал, что он не дурак хватать ангину в последний день перед каникулами. И только после этого Вика поинтересовалась, что означает его странный наряд.

– Не видишь, что ли? Буратино.

– Вижу, что не Баба Яга. А зачем?

– Для карнавала. Зачем еще… Ты мне дашь ваши деревянные башмаки?

– А мушкетер?

Джонни снял колпак.

– С такой прической?

Вика не удивилась. Про Джоннину стрижку она уже знала.

– А зачем ты себя обкорнал? Такой был симпатичный ребенок…

– Сама ребенок! А что было делать? Все придираются – и в школе, и дома! Надоело!

Вика была проницательным человеком. К тому же она хорошо знала Джонни. Она сказала:

– Расскажите это вашей бабушке после двенадцати часов ночи.

– Да правда же…

– Не морочь голову. Зачем тебе костюм Буратино? Не скажешь – не дам башмаки. Зря я, что ли, мушкетерский плащ шила?

Вика была упряма. Джонни это знал. Он слегка покраснел и дерзко сказал, что могут же быть у человека личные причины.

Вика внимательно посмотрела на него, подумала и согласилась, что могут. Больше она не расспрашивала, вытряхнула швейную мелочь из деревянного башмака, и они с Джонни начали искать второй. Нашелся он почему-то в духовке газовой плиты.

Снаружи башмаки были большущие, а внутри – не очень просторные. Вика натолкала в них старых газет, и обувь стала совсем впору Джонни. Он с удовольствием потопал по половицам и завертелся перед зеркалом.

– Теперь все в порядке. Ага?

Вика смотрела на него прищуренным взглядом художницы.

– Не совсем «ага». Рубашка слишком обыкновенная. Неинтересно смотреть.

– Что же делать? – огорчился Джонни. – Они у меня все обыкновенные.

– Ладно уж… – сказала Вика. И принесла большой пестрый фартук. Викина мама купила его где-то в Италии Викиному папе: чтобы папа чаще занимался домашним хозяйством. Но он все равно не занимался, и фартук лежал без дела. А выглядел он великолепно! На материи были отпечатаны разноцветные рекламные наклейки, игральные карты и даже бутылочные этикетки знаменитых итальянских вин. На многих наклейках был нарисован длинноносый человечек в колпачке. Вика объяснила, что это не Буратино, а Пиноккио из итальянской книжки.

– Но у них очень похожие истории, – сказала она. – Не читал?

– Не читал… А в этой итальянской книжке есть девчонка с голубыми волосами? – спросил Джонни и чуть опять не покраснел.

– Есть. Но она не всегда девчонка. Она все время превращается… В общем, она фея.

«Фея – даже лучше», – подумал Джонни, и сердце у него сладко заныло. И чтобы Вика не догадалась, он опять начал разглядывать фартук.

– Ты из этой штуки мне рубашку сошьешь? – восхищенно спросил он.

– Все равно делать нечего, дома сижу, – хрипло сказала Вика.

– Карнавал завтра, – деликатно напомнил Джонни.

– Ладно, вечером заходи.

Джонни считал неприличным показывать нетерпение. Поэтому вечером он сначала поужинал, потом поспорил с Верой и только после этого отправился к Вике.

У Вики было тихо и уютно. Родители уехали в Польшу, тетушка Нина Валерьевна сообщила, что у нее предынсультное состояние и укрылась у себя в комнате. Видимо, гадала там на картах.

Готовая рубашка висела на спинке стула. Джонни так обрадовался, что даже не обратил внимания на Викино задумчиво-печальное настроение. Он быстренько обрядился в Буратиний костюм и гордо встал перед Викой, постукивая деревянной подошвой о половицу.

– Ну как?

Вика ответила с непонятной улыбкой и вздохом:

– Счастливый ты человек, Джонни…

– А ты разве несчастная? – удивился он.

– Я не про себя, – уклончиво сказала Вика. Потом велела Джонни встать на стул и начала искать недостатки в его костюме.

Оранжевые штаны показались Вике чересчур новыми, и она пришила к ним клетчатую заплату. Потом ей не понравился некрашеный бумажный нос.

– Будто в сметану обмакнутый. Он должен быть как деревянный.

Она полезла в шкаф за красками, еще раз глянула на Джонни и сообщила, что ноги у него ничуть не лучше носа.

– Белые, как макаронины. Весь загар за зиму облез. Давай я их тоже под орех разделаю.

– Как это? – опасливо спросил Джонни.

– Разрисую под дерево.

– А отмоется потом?

– Акварель-то? В момент.

– Валяй, – согласился Джонни. – Буду совсем превращаться в деревяшку…

Кисточки были мокрые и холодные, Джонни хихикал и пританцовывал на стуле.

Вика опять по-взрослому вздохнула:

– Эх, Джонни, Джонни… Беззаботное ты существо. Все бы тебе прыгать…

Джонни пригляделся с высоты и понял наконец: с Викой что-то неладное.

– С Сережкой поругалась? – спросил он.

Вика дернула плечом, поставила ему на ногу большую коричневую кляксу и грустно сказала:

– Больно мне надо ругаться с этим дураком.

– Ясно, – сказал Джонни. – Из-за чего опять?

– Ты разве не видел газету?

Джонни удивленно похлопал ресницами.

Вика взяла со стола газетный лист и сунула Джонни:

– Полюбуйся.

Это была городская газета за прошлое воскресенье. В нижнем углу страницы синим карандашом кто-то обвел стихотворение. Над ним было напечатано: «Творчество юных читателей». А пониже: «Другу детства». И подпись внизу: «С. Волошин. 8 класс, ср. Школа № 2».

– Ух ты! – восторженно сказал Джонни. – Это он сам написал?

– Кто еще может такую чушь сочинить? – язвительно откликнулась Вика. – Ты читай, читай.

Джонни встал на стуле, как памятник, и начал:

– «Мы с тобой играли в детстве… «

– Да не вслух, – поморщилась Вика.

Джонни тихонько зашевелил губами. И прочитал вот что:

Джонни не очень любил стихи. Но сейчас, когда прочитал, он почему-то вспомнил девочку Катю и задумчиво сказал:

– Он настоящий поэт.

– Он настоящий болван! – вскипела Вика. – Все они там такие в своем литературном кружке! Рифмоплеты!

Джонни знал про Серёгу Волошина многое, но про стихи и про литературный кружок не знал. Поэтому он помолчал, переваривая новость. Потом спросил:

– А почему болван?

– Потому что все вранье! Робеет он! Позавчера пришел без меня, залез в шкаф и все варенье из банки стрескал! Тетушка заявила, что у нее отнялась левая нога после этого.

– Знаешь, Вика, это разные вещи… – мудро заметил Джонни.

– Ничего не разные! А еще пишет: «Старался быть хорошим! » Он меня в детстве за косы таскал!

– У тебя их никогда и не было, кос-то…

– Были, ты не помнишь. В первом классе.

– У-у… – насмешливо сказал Джонни. – Ты просто злишься за варенье.

– Я за лягушат злюсь! Весь город должен знать, что я их когда-то боялась, да?

– Это же давно было, – успокоил Джонни. – Подумаешь! Я в детстве хомячков боялся. Ну и что?

Вика опять грустно улыбнулась.

– Эх ты… «В детстве». У тебя, Джонни, еще все детство впереди. Не то что у меня.

Такие разговоры Вика вела впервые в жизни. Джонни обиделся. Он ехидно сказал:

– Ты, конечно, уже старуха… Ты давай дорисовывай вторую ногу, а то как я буду? На одной деревяшке, да? Как медведь на липовой ноге?

Вика опять взялась за работу, но сделалась такой печальной, что Джонни ее пожалел.

– Значит, Серега принес газету, а ты его прогнала? – проницательно спросил он.

Вика вздохнула так, что у ног Джонни закрутился воздушный вихрь.

– Ладно, помирю, – снисходительно сказал Джонни. Ему было не привыкать. – Сегодня же помирю. Давай рисуй живее.

Вика ничего не сказала, но заметно повеселела и недавнюю коричневую кляксу превратила в глазок от сучка. Совсем как настоящий.

Это был длинный вечер. Сначала Джонни привел Сергея и они с Викой две минуты дулись, а потом рассмеялись. После этого все пошли к Стасику и Борьке. Братья Дорины приостановили монтаж транзисторного охотничьего кота «Меркурий-2» и электролобзиком выпилили для Джонни большой фанерный ключ. Фанеру они покрыли быстросохнущей бронзовой краской.

Потом Вика заставила Сергея читать стихи про то, как он в шестом классе отвечал со шпаргалкой урок по геометрии и пытался найти у треугольника радиус.

Все долго хохотали. Во время этого хохота за Джонни пришла мама, потому что было уже почти одиннадцать часов. Мама очень удивилась, увидев ненаглядного сына в костюме Буратино. Впрочем, костюм ей понравился. Она только забеспокоилась, не перемажет ли крашеный Джонни постель. Но Вика сказала, что сухая акварель мажется не сильно, а Джонни добавил, что будет спать в пижаме.

Мама не считала, что перепачканная пижама лучше перепачканных простыней, но спорить не стала.

Джонни долго не спал. Он лежал и улыбался в темноте. Вспоминал Серегины стихи:

Джонни тоже будет играть с Катей на заросших дворах и улицах, когда придет лето. Он возьмет Катю в плавание на крейсере, построенном из лодки. Потом они пойдут в лес и, может быть, заблудятся, как Том Сойер с Бекки Тэчер заблудились в пещере. Жаль, что поблизости нет пещер…

Но зато под крепостным холмом есть, говорят, подземный ход. Его можно отыскать и разведать. Если повезет, Джонни отыщет старинную кольчугу и подарит Кате…

Джонни беспокойно шевельнулся: честно говоря, ему стало немного жаль отдавать кольчугу. Но, в конце концов, можно найти не одну, а две…

Все будет хорошо. Завтра он обязательно познакомится с Катей. Сперва – просто окажется рядом. Потом они разговорятся. Затем, может быть, Джонни позовет ее к себе, покажет мушкетерское вооружение и коллекцию автомобильчиков…

Оттого что это будет уже завтра, у Джонни тревожно и обрадованно затюкало сердце. Чтобы его успокоить, Джонни повернулся на правый бок и закрыл глаза.

Он задремал, и ему показалось, что они с Катей плывут по реке. Только не в лодке, а в больших деревянных башмаках – он в одном, а Катя в другом. Течение крутит башмаки, и они иногда стукаются друг о друга. Джонни весело, а Катя немного боится, потому что башмаки неуправляемые – без весел и без руля.

«Ничего! – кричит Джонни. – Нас сейчас вынесет на мель! «

И правда, их «корабли» заскребли днищами о песок и остановились. Джонни хотел взять Катю на руки и вынести на берег. Но там из кустов вылез отвратительный Шпуня. Он стал плясать и кривляться, будто колдун из дикарского племени, и что-то кричать. Джонни не разобрал слов, но понятно было, что Шпуня кричит обидные вещи.

«Дай ему, – сказала Катя. – Что ты сидишь? «

«Сейчас», – заторопился Джонни и приготовился прыгнуть в воду.

«Прыгай, прыгай! – заорал Шпуня. – Не бойся, не потонешь, ты же деревяшка! «

Джонни не боялся потонуть. Было совсем мелко, он даже видел сквозь прозрачные струйки, как искрятся песчинки на дне. Но он вдруг сообразил: вода смоет с ног краску, и тогда Фея с Голубыми Волосами увидит, что Джонни вовсе не Буратино, а притворяльщик.

«Что же ты не идешь?! – кричала Катя и сердито встряхивала голубыми локонами. – Где твоя шпага?! «

«Дома», – растерянно сказал Джонни.

Шпуня безобразно захохотал. Тогда Джонни прыгнул. Но в этот миг Катина «лодка» снялась с мели и стала быстро уплывать. А Катя непонятно смотрела на него синими своими глазами и ничего не говорила. Что делать? Если плыть за Катей, она подумает, что он испугался Шпуни. Если идти лупить Шпуню, течение унесет Катю.

Джонни заметался, и тут песок начал быстро засасывать его. Вот вода уже по плечи, вот дошла до рта… Джонни стал захлебываться и проснулся.

– Тьфу ты… – сказал он и стал смотреть за окно, где среди тополиных веток застряла неполная луна, похожая на бледное оторванное ухо.

Эта луна напомнила Джонни его собственные уши, которые после стрижки сделались какими-то слишком большими и торчащими.

«Ладно, под деревянными кудрями не видно», – постарался успокоить себя Джонни. И снова закрыл глаза. Но спать не давал беспокойный червячок. Точил и точил. В чем же дело? Ведь все придумано здорово, костюм замечательный…

Джонни поворочался. Выбрался из постели. Выскользнул в коридор и включил свет. Здесь он осторожно натянул на себя Буратиний наряд и, стараясь не стучать башмаками, встал перед зеркалом.

Все было в порядке. Все было замечательно! Самый настоящий Буратино смотрел на Джонни из зеркала… Но… В том-то и дело: это был просто Буратино. Обаятельный, веселый, смешной. И ничуть не героический.

Конечно, он находчивый, смелый, но все-таки он деревянная кукла. И немножко клоун. Может быть, для кого-то такой характер в самый раз, но Джоннина рыцарская душа этого не принимала. Пока Джонни мастерил костюм, суетился, он не чувствовал сомнений, а теперь понял. Понял, что он изменник: отдал шпагу за пеструю рубашку.

Джонни сел на половик, уперся подбородком в раскрашенные коленки и горестно задумался. Он хотел обмануть судьбу: остригся будто бы из-за обиды, а на самом деле ради нового наряда. И судьба наказала его за хитрость.

Еще неизвестно, как завтра все сложится. Может быть, не только Джонни появится в костюме Буратино. Вдруг будут соперники? Если соперники появляются у мушкетера, спор можно решить поединком на шпагах. А если сойдется полдюжины Буратино? Что им, носами драться?

Кроме того, на карнавале обязательно будет Шпуня с приятелями. Разве он упустит случай обхихикать Джоннин колпак с деревянными завитками, клетчатую заплату на штанах и ноги, размалеванные не то под орех, не то под карельскую березу? Уж сам-то Шпуня не станет наряжаться куклой. Наверняка будет пиратом или индейцем.

Джонни встал и еще раз глянул на себя в зеркало. На подбородке отпечатался нарисованный сучок. Джонни решительно взялся за бумажный нос, оторвал и смял его. Потом он пошел в ванную и открыл краны.

Сидя на краю ванны и бултыхая ногами в теплой воде, Джонни расплел Верину капроновую мочалку и стал пришивать к мушкетерской шляпе искусственные кудри.

Шпуня нарядился не пиратом и не индейцем. У него был костюм ковбоя: загнутая с боков шляпа, короткая куртка и очень узкие брюки с широченными раструбами, с кожаными заплатами на заду и коленях. На шее у Шпуни красовался яркий платок, бедра опоясывал патронташ с настоящими револьверными гильзами, к патронташу была прицеплена кобура, из которой торчала изогнутая рукоятка с выжженными узорами. Красивый костюм и героический. Только цвет выбрал Шпуня не тот: куртка и штаны были сшиты из темно-розовой материи. Тощий Шпуня стал похож на свежевымытого дождевого червяка. Так, по крайней мере, сразу решил Джонни.

В фойе Дома пионеров шумели и толкались Красные Шапочки, оловянные солдатики, Золушки, Чиполлино, доктор Айболит со звериной свитой, Белоснежки и гномы. Над этой толпой сумрачно возвышались два Дон Кихота и заведующая детской библиотекой Эмма Глебовна, тоже похожая на Дон Кихота, только в юбке. А Кати не было.

К Джонни подскочили три верных друга-адъютанта: маленький Юрик Молчанов в голубой одежде гномика, Дима Васильков в костюме Незнайки и толстый Мишка Панин – без всякого маскарада, но зато с большим кульком ирисок. Юрик сквозь ватную бороду прошептал Джонни на ухо, что у Шпуни есть какой-то кошмарный план. Юрик видел, как он поглядывал на Джонни и шептался с приятелями.

– Вот он идет, – встревоженно сообщил Мишка Панин и перестал жевать ириску.

Джонни дерзко усмехнулся.

Шпуня подошел ковбойской походкой – слегка вихляя бедрами и кобурой. Сопровождали Шпуню три индейских вождя в штанах с бахромой и раскрашенными перьями на головах.

– Привет, сказал Шпуня.

– Привет, – сказал Джонни.

– Значит, в мушкетеры записался… – задумчиво произнес Шпуня.

– Я хотел в ковбои, да розовых штанов нигде не нашел, – сообщил Джонни.

– Ну ничего, – утешил Шпуня. – Тебе эта шляпа очень идет. У моей бабушки такая же.

– А свои штаны ты тоже у нее попросил? – поинтересовался Джонни.

Шпуня задумался. Индейские вожди угрожающе засопели. А Дима-Незнайка вдруг протянул руку к Шпуниному кольту и вежливо спросил:

– Можно посмотреть?

– Пожалуйста, – по-джентльменски откликнулся Шпуня.

Револьвер был сделан здорово: даже барабан крутился. Джонни вздохнул про себя и сказал:

– Жаль, что не стреляет. Деревяшка.

– Твоя шпага тоже вроде не из булата, – заметил Шпуня.

– Ну все-таки… Если надо, то врезать ею можно как следует.

– Врезать и кольтом можно, – разъяснил Шпуня. – Рукояткой.

Он сунул оружие в чехол, мило улыбнулся, полез за пазуху и… вытащил серого пушистого хомячка.

– Смотри, Джонни, какой симпатичный. Хочешь подержать?

У Джонни едва не стали дыбом капроновые кудри. А на позвоночнике выступили холодные крупные капли – по одной на каждом позвонке. Но он тоже улыбнулся и бестрепетно протянул ладонь.

Зверь шевелил усами и зловеще царапал ладошку коготками.

Джонни провел мизинцем по серой спинке.

– Он что, Шпуня, вместо лошади у тебя? Тощий какой-то. Не кормишь?

Шпуня расстроенно спрятал хомяка за пазуху. Джоннины друзья захихикали. А Джонни подумал о том, какое счастье, что он не в костюме Буратино: под мушкетерскими штанами не видно, как прыгают и дрожат колени.

Эмма Глебовна громко захлопала над головой ладонями и возвестила:

– Дети! Все идем в комнату сказок!

И в это время Джонни увидел Фею с Голубыми Волосами. Или Мальвину. В общем, Катю. И сразу подумал, что она похожа на маленькое белое облако с клочком голубого неба. Он заулыбался, отвернулся, опять посмотрел. А она прошла совсем рядом и тоже на него посмотрела. Уши у Джонни стали горячими, он согнулся и стал сердито поправлять отворот у сапога. Но тут же испугался, что потеряет Катю из виду, и пошел за ней, забыв про адъютантов.

Праздник был интересный. Сначала выступал настоящий писатель – он специально приехал из Москвы. Он всех поздравил, а потом читал рассказ про то, как отправился в кругосветное путешествие, когда был маленький. Все смеялись, потому что рассказ был веселый. И Джонни смеялся. Но он не забывал посматривать на Катю. И она, кажется, тоже на него посматривала. Один раз они встретились взглядами. У Джонни опять загорелись уши, и он стал стучать об пол каблуком со шпорой – так сильно, что Эмма Глебовна укоризненно посмотрела на него.

Потом затемнили окна, чтобы показать мультфильм про Винни-Пуха. Джонни эту кинокартину очень любил, но сейчас огорчился: в темноте Катю не разглядишь.

После кино был перерыв, но такой короткий, что Джонни не успел решиться подойти поближе к Кате. После перерыва все сели широким полукругом в несколько рядов и Эмма Глебовна стала по одному вызывать на середину комнаты ребят в костюмах, чтобы все угадывали, из какой они книжки. И зрители хором вопили:

– Робин Гуд!

– Дюймовочка!

– Гаврош!

– Мальчиш-Кибальчиш!

– Робинзон!

Иногда шум поднимался такой, что Эмма Глебовна выбегала на середину и принималась колотить ладонями над головой. Чтобы все немного утихли, она делала всякие интересные объявления. Одно объявление было вот о чем: сегодня только предварительный смотр карнавальных костюмов, а завтра в зрительном зале будет парад книжных героев. Каждый герой должен придумать какую-нибудь сценку (один или с товарищами), или прочитать стихи, или спеть что-нибудь. И тогда жюри распределит призы.

Джонни задумался было, что же такое ему показать на сцене, но опять стали вызывать книжных героев, и он решил, что придумает потом.

Он ждал, когда вызовут Катю. Все, конечно, начнут голосить, что это Мальвина из «Золотого ключика». И когда чуть утихнут, Джонни крикнет: «А еще фея из «Пиноккио»! И тогда Катя еще больше обратит на него внимание. А после праздника Джонни пройдет и небрежно скажет:

«Послушай, мы тут с одним поспорили: ты Фея или Мальвина? «

Главное – начать разговор…

Но Джонни не дождался, когда вызовут Катю. Эмма Глебовна воскликнула:

– Тихо, ребята! Сейчас мы пригласим на середину этого молодого храброго мушкетера!

Джонни встал и приосанился. Положил левую руку на эфес шпаги. Звякая шпорами, сделал два шага… Разве мог он подозревать, на какое вероломство способны его враги?! Когда он делал третий шаг, словно легким ветром сдуло с его головы шляпу!

Это было так неожиданно, что Джонни приоткрыл рот и взялся за стриженую макушку.

Секунду или две стояла тишина. И, оказавшись среди этой тишины, Джонни отчетливо понял, какой он сейчас нелепый: с круглой головой, торчащими ушами и глупым лицом.

Он бросился к шляпе, схватил. К ее полям была приклеена жевательной резинкой капроновая леска. Она тянулась за стулья, в задний ряд, где сидели Шпуня и вожди индейцев. Сидели они прямо, руки сложены на груди. Нарочно!

Шпуня нахально посмотрел на Джонни и громко сказал:

– Лысый мушкетер!

Джонни отчаянно нахлобучил шляпу до самых ушей, но было, конечно, поздно. Грохнул такой смех, что в голове зазвенело. И сквозь этот смех были слышны индейские вопли:

– Лысый мушкетер! С него скальп содрали!

Смеялись все, кроме Джонниных друзей.

И Катя смеялась!

Эмма Глебовна металась, как Дон Кихот, потерявший коня, и призывала успокоиться и отгадать, из какой книжки пришел этот герой. Несколько слабых голосов крикнули, что из «Трех мушкетеров», но смех не утихал.

Все было кончено.

Джонни пошел к двери.

Комната была большая, и шел он долго. И, видимо, как-то по-особенному шел, потому что смеяться стали тише, а когда Джонни был у двери, замолчали совсем.

Джонни обернулся и посмотрел на ребят. Это был взгляд человека, у которого все в жизни потеряно. Таким взглядом Джонни обвел ряды. И только сейчас заметил, что около Кати устроился какой-то Буратино. Джонни узнал того мальчишку, что был с Катей на фотографии. И машинально подумал, что он вовсе не дошкольник и не первоклассник, а такого же возраста, как они с Катей, только ростом небольшой. Но теперь это не имело никакого значения.

Ребята уже не улыбались. Только Шпуня нагло ухмылялся. глядя на Джонни.

– Червяк! – отчетливо сказал ему Джонни. – Тощий розовый червяк!

– Чир-рвяк! Чир-рвяк! – подхватил Джоннин друг Дима Васильков. И опять раздался смех. Но это был жиденький смех.

Джонни шагнул в коридор…

Джонни плакал очень редко. Еще в детском саду он приучил себя улыбаться, когда скребет в горле и щиплет в глазах. Но сейчас было, конечно, не до улыбки. Правда, и в этот горький час не блеснула бы у Джонни даже маленькая слезинка, если бы не встретилась Вика.

Но Вика встретилась. Она шла из поликлиники и увидела Джонни. Она посмотрела ему в лицо и сразу сказала:

– Джонни, что случилось?

Она с такой тревогой и заботой это сказала, что Джонни не выдержал.

Не думайте, что он заревел во весь голос или хотя бы начал громко хлюпать носом. Но ресницы у него сделались мокрые и стали слипаться. Джонни отвернул лицо и дернул плечом.

Этого было достаточно, чтобы Вика перепугалась: такого расстроенного Джонни она еще не видела.

– Ну-ка, пошли ко мне.

Джонни еще раз сердито дернул плечом, но пошел. Не все ли равно, куда идти?

Вика стащила с него пальто, усадила на диван и велела:

– Ну-ка, рассказывай.

Джонни мазнул рукавом по глазам, поцарапал спинку дивана и хрипло сказал:

– Да ну… этот червяк Шпуня…

И такими вот короткими и сбивчивыми предложениями рассказал про свое несчастье. Потому что они с Викой были друзья, а кому расскажешь о горе, если не другу?

– И все смеялись? – сердито спросила Вика.

Джонни мрачно шмыгнул носом.

– И она смеялась? – тихо спросила Вика, которая все понимала.

Джонни вздохнул так, что под его мушкетерской рубашкой разошлись и опять съехались вместе острые лопатки.

Вика долго молчала. Джонни тоже. Потом Вика сказала:

– Джонни, ты не должен сдаваться.

– А что делать?

И правда, что делать? Можно десять раз отлупить коварного Шпуню, но разве это поможет? Катя все равно каждый раз будет смеяться, когда вспомнит, как слетела шляпа и засверкала на всю комнату стриженая Джоннина голова.

Джонни скорчился на диване, словно у него заболел живот.

– Подожди страдать, – сказала Вика. – Надо что-то придумать.

Но сама придумать она ничего не смогла и пошла за Серегой Волошиным.

Очевидно, по дороге Вика все успела объяснить Сергею. Он, как вошел, сразу сказал:

– Ну, чего нос повесил? Ты завтра можешь отыграться.

– Как? – горько спросил Джонни.

– Слушай.

Они с Викой сели рядом с Джонни, с двух сторон.

Джонни слушал. Сначала просто из вежливости, потом с интересом и надеждой. Потом нерешительно ухмыльнулся.

– Понял? – спросил Сергей.

– Понял.

– Согласен?

– Не знаю…

– Почему «не знаю»? – рассердился Волошин. – Ты мушкетер или таракан со шпорами?

– Я не знаю, где такие стихи взять, – объяснил Джонни.

Сергей почему-то смутился.

– Ну, стихи… Это, конечно, самое сложное… Ты вечером ко мне зайди, может быть, что-то проклюнется…

Когда появляется светлая надежда, жизнь становится симпатичнее. Джонни настолько воспрянул духом, что с аппетитом пообедал. Потом он с удовольствием посмотрел телепрограмму «Для вас, родители». Затем поговорил с Верой Сергеевной насчет расплетенной мочалки. Разговор настроил его на решительный лад. Полтора часа подряд Джонни твердо шагал из угла в угол и думал о завтрашнем дне.

Когда за окнами совсем стемнело, Джонни пришел к Волошину.

Сергей неловко протянул выдранный из тетради листок.

– Вот погляди. Годится или нет…

Джонни стал читать. Он прочитал один раз, повертел листок. Словно удивляясь. Прочитал снова.

– Ну? – нервно спросил Сергей.

– Это ты сам сочинил?

– Не сам, – пробормотал Сергей. – То есть мы вместе… У меня не получалось, я пошел к нашему руководителю кружка… Годится?

– Еще бы… – с тихим восторгом сказал Джонни.

– А успеешь выучить?

– Да я уже запомнил.

– Только не забудь про выразительность.

– Будь спокоен, – сказал Джонни, мысленно подтягивая ботфорты.

Когда решительный Джонни в раздевалке Дома пионеров надевал мушкетерские доспехи, к нему подошли Дима, Юрик и Мишка. У них был смущенный вид. Им казалось, что вчера они не сумели защитить командира. Но Джонни им не сказал ни слова упрека. Адъютанты повеселели. Толстый Мишка сообщил, что подлый Шпуня приделал к своему кольту боевой механизм и уже два раза стрелял охотничьими капсюлями. А Юрик и Дима с возмущением рассказали про издевательские Шпунины разговоры. Тощий розовый ковбой рассуждал с индейцами, что можно было бы содрать с мушкетера скальп, но, к сожалению, стриженые скальпы совершенно не ценятся.

– Там видно будет, кто с кого сдерет, – сказал Джонни. Он это решительно сказал, но внутри у него появился боязливый холодок: вдруг ничего не выйдет?

И тут показалась Катя. Джонни издали увидел голубые локоны. Этого было достаточно. Позванивая шпорами, он пошел к Эмме Глебовне и заявил, что хочет обязательно выступить.

Эмма Глебовна, конечно, обрадовалась. Она сказала, что Женя Воробьев молодец, храбрый мальчик (Джонни поморщился) и что она тут же внесет его в список.

– Только, пожалуйста, после всех, – попросил Джонни.

Выступления были ничего, интересные. Руслан дрался с громадной головой из пенопласта, у которой открывался рот. Серый волк едва не слопал Красную Шапочку, но два охотника вовремя контузили его из ружья. Самодельная двухстволка грохнула так, что над передними рядами долго висело облако дыма (куда там Шпуниному кольту! ). Потом капитан Врунгель со своими матросами плясал «Яблочко», старик Хоттабыч глотал теннисные мячики, а Том Сойер с девочкой Бекки долго бродили по сцене и делали вид, что не могут найти выход из пещеры. Этому никто не поверил, все начали громко хихикать, и Эмме Глебовне вместе с двумя молоденькими вожатыми пришлось громко кричать: «Дети, внимание! Ти-ши-на!»

Зато сразу стало тихо, когда на сцену выскочили всадники в красных гимнастерках и буденовках и впереди всех Мальчиш-Кибальчиш (Петька Сухов из Джонниного класса). Всадники сперва спели песню про восемнадцатый год, а потом изобразили конную атаку. Им здорово хлопали, и никто даже не обратил внимания, что кони не настоящие, а палки с лошадиными головами. Потому что атака была настоящая.

Джонни все это было интересно. И все-таки он часто поворачивался и смотрел на Катю, которая сидела сзади. Его широкополая шляпа с перьями цеплялась за соседей, но они терпели, и никто не посоветовал Джонни снять свой пышный головной убор. Помнили вчерашний случай.

Но, оглянувшись двадцатый (или тридцатый) раз, Джонни встретился взглядом с Катей. Он даже не успел понять, какой у Кати взгляд: добрый или сердитый, серьезный или насмешливый. Он отвернулся так торопливо, что шляпные перья засвистели в воздухе. И больше не решался посмотреть назад.

Зато он скоро увидел Катю на сцене. Она воспитывала маленького Буратино: учила его хорошим манерам, письму и математике. Вы, конечно, помните, что из этого ничего не вышло. Кате пришлось отправить ученика в темный чулан, то есть за кулисы.

Потом она, легкая, как белый парашютик, прыгнула со сцены и мимо Джонни пошла на свое место. А Джонни услышал:

– Теперь выступит храбрый герой из книжки «Три мушкетера» Женя Воробьев!

Поднялся шум: смеялись и хлопали вперемешку. Джонни стиснул зубы и пошел на сцену.

Он поднялся и встал у края.

Маленький зал показался ему громадным, как Лужники. А людей в нем будто сто тысяч! И все смотрели на Джонни. И почти все улыбались. Шпуня тоже улыбался – очень ехидно – и что-то говорил соседу в индейском уборе.

И Катя… нет, она не улыбалась. И на Джонни она не смотрела. Она сидела, опустив лицо. Почему? Может быть, решила, что сейчас все опять будут смеяться над ним, и пожалела? А может быть, просто не хотела на него смотреть?

Если так, то и не надо…

Джонни снял шляпу, широким взмахом бросил ее на рояль в углу сцены.

Раздался смех, но тут же стих. Потому что даже самые непонятливые сообразили: не для того Джонни сбросил шляпу, чтобы дать посмеяться над собой.

Джонни расстегнул на плече мушкетерскую накидку, сбросил, скомкал и швырнул вслед за шляпой. Он остался в старенькой клетчатой рубашке, в которой пробегал все прошлое лето.

Сделалось совсем тихо. Стало слышно даже, как в соседнем переулке стучит мотор маленького экскаватора.

Джонни шагнул еще ближе к краю и сунул кулаки в карманы – так решительно, что от штанины отскочила и укатилась под ряды блестящая пуговица. На нее не обратили внимания.

Джонни отчетливо и звонко сказал:

Он вздохнул, успокоился и стал читать дальше:

Джонни замолчал на две секунды. Зал тоже молчал. И ждал. И у всех были серьезные лица. Только Шпуня еще слегка ухмылялся.

Джонни посмотрел на Шпуню, тоже усмехнулся (чуть-чуть) и продекламировал:

Он опять замолчал, чтобы перевести дыхание, и с удовольствием услышал несколько отчетливых смешков. И увидел, как головы поворачиваются к Шпуне.

сказал Джонни. И закончил, уже не глядя на Шпуню (чего на него теперь смотреть):

И опять стало тихо. И в этой тишине Джоннины адъютанты успели два раза негромко, но внятно сказать:

– Чир-рвяк. Чир-рвяк…

Потом все захлопали. Сильнее, сильнее! И шумели, и смеялись, но теперь уже, конечно, не над Джонни. А он хладнокровно забрал с рояля свое имущество и пошел на место. Он держался свободно и смело. Он храбро посмотрел на Катю. Она тоже смеялась и хлопала. И не отвела глаз, когда увидела, что Джонни на нее смотрит. Он почувствовал, что уши делаются теплыми, и поскорее сел на свой стул.

…Потом лучших участников приглашали на сцену, и Эмма Глебовна вручала призы. Джонни получил большой альбом для марок. Это был, кажется, не самый главный приз, но все равно Джонни чувствовал себя победителем.

Но победа победой, а с Катей он так и не познакомился. Ни на сцене, ни в зале они не были рядом. А праздник кончился, и время уходило.

В раздевалке была толкотня и неразбериха. Гномы, пираты и Красные Шапочки превращались в обыкновенных людей – натягивали пальто и шапки. Джонни тоже оделся. Затолкал в сумку сапоги и накидку. Он отпустил адъютантов, а сам с сумкой, шляпой и альбомом толкался у дверей. Оставался у него последний шанс: увидеть Катю, выйти, будто случайно, с ней вместе на улицу и о чем-нибудь спросить. Ну например: «Ты не знаешь, завтра библиотека открыта или там выходной? » А дальше видно будет. Лишь бы тот маленький Буратино не вздумал крутиться около нее.

Джонни смотрел во все глаза. Но пока смотрел, не заметил, что Катя оказалась рядом. Совсем-совсем рядом. Непонятно откуда. Она осторожно дернула Джонни за рукав.

Джонни обернулся и в первый миг даже не понял, что это Катя: она была без голубых волос, в шапочке и синей мальчишечьей курточке.

Катя протянула открытую ладошку с блестящей пуговицей от Джонниных мушкетерских штанов. Посмотрела ему в глаза, мигнула, отвернулась и тихонько сказала:

– Смотри… Это твоя?

– Ага, – пробормотал Джонни. Глотнул воздух и глупо спросил: – А где ты ее взяла?

– На полу валялась. Жалко, если потеряется…

– Да чепуха, – сказал Джонни, внимательно разглядывая пуговицу и не догадываясь взять. – Теперь уж костюм не нужен.

– Ну все равно жалко… Такая красивая.

Джонни наконец сообразил, что надо взять пуговицу и сказать спасибо.

– Пожалуйста, – шепотом ответила Катя.

– А где ты ее взяла? – опять спросил Джонни и проклял себя за скудоумие.

У Кати порозовели кончики ушей, и она опять объяснила, что нашла пуговицу на полу в зале.

«Что еще сказать? – думал Джонни, глядя на свои ботинки. – Ну что? Что? Что? » В голове у него была темная просторная пустота, и в ней, как коротенькие телеграфные ленточки с обрывками слов и предложений, носились клочки растрепанных мыслей. Джонни хотел посмотреть Кате в глаза, но решился взглянуть только на подбородок.

Катя чуть заметно вздохнула.

Джонни понял, что сейчас она уйдет. И почувствовал, что если он сию минуту не скажет что-нибудь умное, то будет ненавидеть себя до старческого возраста.

А что сказать?!!

И в этот отчаянный миг появился Шпуня!

Дорогой, милый спаситель Шпуня! Джонни разом простил ему все пакости! Потому что Шпуня вместе со своими индейцами прошел совсем рядом и довольно громко сказал приятелям насчет жениха и невесты.

Джонни поднял голову. Все встало на свои места. Катя смотрела растерянно, а Джонни смело глянул ей в лицо и улыбнулся.

– Подержи, пожалуйста, – попросил он и протянул Кате альбом, сумку и шляпу.

Потом догнал Шпуню и вежливо предложил ему пройти в угол за вешалки.

Через полминуты в углу возникло стремительное движение, от которого пальто на вешалках закачались и замахали рукавами. Потом оттуда торопливо вышел Шпуня, он прижимал к носу ладонь. Чуть погодя вышел Джонни. Он продолжал улыбаться и незаметно потирал правую щеку.

Катя ждала.

– Мы немножко поговорили со Шпуней, – объяснил Джонни.

Катя деликатно не заметила, что скула у него слегка потемнела.

– Какой замечательный альбом, – сказала она, отдавая Джонни имущество.

– Он, наверно, замечательный, – откликнулся Джонни. – Только зачем он мне?

– Разве ты не собираешь марки? – удивилась Катя.

Джонни считал собирание марок занятием легкомысленным и бесполезным. Он хотел примерно так и ответить, но спохватился.

– А ты собираешь?

– Конечно! Я всякие собираю: про зверей, про цветы, про знаменитых людей. Наши и заграничные. У меня больше тысячи.

– Тогда бери! – радостно сказал Джонни.

– Ну что ты! Это же твоя награда…

– Зачем мне такая бесполезная награда? А тебе пригодится.

Катя посмотрела на Джонни, на альбом, потом опять на Джонни. Вздохнула и покачала головой.

– Нет, я так не могу.

– Но почему? – отчаянно спросил Джонни.

– Ну… Не знаю… Давай меняться на что-нибудь!

– Давай! – обрадовался Джонни. – Хоть на что!

– Ты что-нибудь собираешь?

– Автомобильчики. Знаешь, такие модельки. У них мотор и багажник открываются.

– А какие автомобильчики? Современные или старинные?

– Всякие, – соврал Джонни. Старинных у него не было.

– У меня есть один, – обрадовалась Катя. – Смешной такой, на коляску похож. На них еще до революции ездили. Меняем?

– Давай… А как?

– Очень просто. Пойдем сейчас ко мне, и посмотришь. Если хочешь…

«Конечно, хочу! » – едва не завопил Джонни. Но помолчал секунду и сдержанно сказал:

– Пойдем.

Был такой прекрасный весенний день, что даже серые заборы казались разноцветными. Солнце припекало. У Дома пионеров на широком асфальте девчонки и два первоклассника расчертили классы и прыгали, скинув пальто и куртки. Катя и Джонни обошли их, чтобы не мешать, и зашагали к новым домам. Джонни нес шляпу в опущенной руке, и пышные перья чиркали по сверкающим лужицам. Но он не обращал внимания. Он сбоку поглядывал на Катю.

Катя посмотрела вверх, на маленькие пушистые облака, и вдруг сказала:

– Ты, наверно, не поверишь, но я, честное слово, вчера видела на солнцепеке настоящую живую бабочку.

– Что ты, я верю! – торопливо сказал Джонни.

– Жаль только, если она замерзнет ночью.

– Может, не замерзнет, – откликнулся Джонни. – Может, залетит куда-нибудь в тепло и переночует. И дождется, когда не будет холода.

Им одинаково хотелось, чтобы ранняя смелая бабочка дождалась настоящей весны. Они это чувствовали. И было приятно вдвоем тревожиться об одном и том же.

– Ты в какой школе учишься? – спросил Джонни.

– В пятой.

– А почему не в нашей, не во второй? Она ближе.

– Мама не хочет.

«Странная мама», – подумал Джонни. Но тут же забыл об этом, потому что Катя спросила:

– Хороший был праздник, верно?

– Хороший, – согласился Джонни. – Жаль, что быстро кончился.

– Ты здорово стихи читал, – сказала Катя.

– Это один мой друг из восьмого класса написал, – слегка прихвастнул Джонни. – Он как настоящий поэт стихи сочиняет. Особенно про любовь…

Потом они целый квартал шли молча, но это было не трудное молчание. Просто шли, поглядывали друг на друга и улыбались.

Наконец оказались у двенадцатиэтажного дома.

– Лифт не работает, – вздохнула Катя. – Придется топать на восьмой этаж.

– Дотопаем, – бодро сказал Джонни.

Они зашагали по лестнице, и перья Джонниной шляпы оставляли на ступеньках влажные полоски.

– Смотри, они мокрые, – сказала Катя. – Вдруг испортятся?

– Ну и пусть. Все равно карнавал кончился.

– Но он же не последний.

– А у меня другой костюм есть, – признался Джонни. – Буратино… Вот если я его в следующий раз надену, окажется, что мы из одной книжки. Ага?

Катя улыбнулась и кивнула.

– Да нет… – вдруг огорчился Джонни. – У тебя же есть знакомый Буратино. Который сегодня…

– А, это Вовка, – весело сказала Катя. – Мой двоюродный брат.

«Сколько у нее двоюродных братьев? » – подумал Джонни, вспомнив Тимофея.

– Мы его можем пуделем Артемоном нарядить, – предложила Катя. – У него собачья маска есть, и он здорово умеет тявкать.

Такой вариант вполне устраивал Джонни.

– А знаешь, – вдруг сказала Катя, – у меня Мальвинин костюм случайно получился. Я хотела быть Золушкой, но недавно, когда стирала, уронила в синьку мамин парик… Сперва она не знала, а через несколько дней увидела. Представляешь, какой был скандал?

– Представляю, – посочувствовал Джонни. – У моей двоюродной сестры есть парик, и она над ним трясется, как над любимой кошкой.

– Мама не тряслась, это был старый парик. Но она, оказывается, в этот день пообещала его какому-то мальчику в своем классе. Тоже для костюма…

Джонни не дрогнул. А если у него внутри и вздрогнуло что-то, он не подал вида. Они стояли уже на площадке восьмого этажа, перед дверью, и Джонни не сделал ни полшажочка назад. Он только тихо спросил:

– Катя, как зовут твою маму?

Но Катя не успела ответить. После короткого звонка сразу открылась дверь, и Катила мама изумленно глянула на гостя.

– Это Женя Воробьев, – сообщила Катя. – Мы познакомились на празднике. Мамочка, мы хотим есть…

И тогда Джонни улыбнулся. Может быть, у него была слегка растерянная улыбка, но никто из посторонних не мог бы это заметить. Может быть, чуть виноватая была улыбка, но про это знал только сам Джонни.

Он улыбнулся и сообщил:

– Здравствуйте. Я пришел сказать, что уже не сержусь.