Во льдах

Во льдах

Снежные и ледяные поля то сверкают в свете полярного дня, то тонут во мраке полярной ночи. Ночи длиной в полгода, чёрной и непроглядной. Лишь качаются и полыхают в небе северные сияния — сполохи: зелёные, красные, синие.

Но наступает конец и долгой полярной ночи. Однажды краешек солнца—одна макушка!—высунется из-за горизонта. Свет его ещё багровый и тусклый — но как все рады солнцу и свету! Начинается праздник солнца, праздник весны. В Арктику пришёл день.

День тут тоже полярный, долгий. Солнце перестаёт заходить, и во всей суровости и красоте открывается глазам страна звонких льдов и пушистых снегов.

И всюду жизнь: видимая и невидимая. Не видны на белом снегу белые песцы и медведи, зато хорошо заметны белые чайки на чёрной воде и чёрные тюлени на белых льдах.

А сколько весной жизни на шумных птичьих базарах! Мелькают крылья, звенят голоса, гудит в серых скалах эхо...

Птичий базар

Тёмные отвесные скалы у моря, на карнизах рядами птицы, словно белые бусы. Это птичий базар. «Базар» потому, что всегда тут крик, гам, сутолока — как на настоящем базаре. Не могут птицы решить: чьё гнездо лучше? Днём спорят, ночью спорят: благо, летом тут и ночью светло как днём.

— И чего спорите! — взвизгивают чайки-моёвки.— Гнездо — это постройка из травы и стеблей. Вот как у нас. Всем сразу видно, что это гнездо и что оно — самое лучшее. Это даже птице Тупику ясно!

Но Тупик с чайками-моёвками не согласен:

— В том-то, Моёвка, и беда, что гнездо твоё всем сразу видно! Прилетай и разоряй. А моё? Где моё гнездо, я тебя спрашиваю?

— Не знаю и знать не хочу!—кричит Моёвка.— Знаю, что моё лучше!

— Никто про наши гнёзда не знает,— ворчит Тупик.— Потому что они у нас... под землёй! Мы носом норы копаем и там устраиваем гнездо. Да какое! Ветер не дует, дождь не мочит, град не бьёт. И никто его не видит. И потому моё гнездо — самое лучшее. Даже глазастой Сове его не найти.

Сверкнули золотые глаза у белой полярной Совы, с лапы на лапу переступила, пробормотала глухо:

— Всем хорошо твоё гнездо, Тупик, только уж больно скучное. Ничего-то из него не видно, а сколько вокруг интересного! А ты сидишь под землёй, как какой-нибудь лемминг-грызун. И даже в ясный полярный день у тебя в норе непроглядная ночь. Нет, с моим твоё гнездо не сравнить: сижу на вершине холма, любуюсь на все четыре стороны. Совята под боком — мал мала меньше. Они у меня не в один день выводятся. Старшие младших греют. Интересно — и все при деле. И лучшего гнезда вам не найти.

— Подумаешь, птенцы у неё друг друга греют!—прошипела снизу Гага.—У меня само гнездо греет! Слыхали про тёплый гагачий пух? Нащиплю с живота, укрою яички, как пуховым одеялом, и плаваю без забот. Пока досыта не наемся. А яички в гнезде тёплые-тёплые. Вот оно лучшее-то гнездо!

Но никто ни с кем не согласен. Каждый расхваливает своё, других и слушать не хочет. Одна только Кайра ни с кем не спорит.

— Я,— говорит,—со всеми согласна. И с вами, чайки-моёвки, и с вами, тупики, и с гагами, и с совой. У всех у вас гнёзда хорошие. И были бы они самыми лучшими — если бы не моё!

Тут пуще прежнего началось-поднялось — вот базар так базар!

Все напустились на Кайру: пищат, хрипят и визжат.

— У неё и гнезда-то нет, а больше всех похваляется!

— Есть у меня гнездо,— отвечает Кайра,—только вам не видно его, оно у меня... ходячее! Не на скале, не в норе, а у меня на лапках!

Приподнялась Кайра, и все видели, что яйцо лежит на её широких перепончатых лапках, а сверху она прикрывает их животом. Так птенца и высиживает. И даже может с яйцом по карнизу передвигаться; чуточку влево, чуточку вправо. Сколько надо.

Вот это гнездо — ходячее! Все даже клювы раскрыли от удивления. И чуть уж было не согласились, что Кайра самая расторопная и что лучшее гнездо — у неё. Но вовремя спохватились.

— Может, её гнездо и хорошее, да нам оно не подходит.

— Мне яйцо на моих когтистых лапах не удержать!— клекочет Сова.

— И была бы охота — день-деньской столбом на гнезде торчать, как эта Кайра!—пищат чайки- моёвки.

— А попробуйте на лапки полдюжины яиц уложить! — крякает Гага.—Кайре что, у неё одно!

— И, значит, гнездо её — никудышное,—проворчал толстоносый Тупик.—А наилучшее — моё! И он сунул голову в свою нору.

— Моё, моё, моё!—горланят одни.

— Моё, моё, моё!—захлёбываются другие.

Кричат и кричат — день и ночь. Ну и пусть кричат — на то и птичий базар.

Полярной ночью

Ночь чёрная, позёмка скребёт по льду. Вой, свист, круговерть. А белый медведь свернулся калачиком за торосом, уткнул холодный нос в тёплый мохнатый бок и ждёт, когда утихнет пурга. А как утихнет и заморгают в чёрном небе белые звёзды, встанет медведь, потянется, зевнёт во всю клыкастую пасть и отправится на охоту. За ним его верные спутники — песцы и белые чайки. Всю зиму вместе: куда медведь — туда и они. Знают, что рано ли, поздно ли, а поймает медведь тюленя, тогда и им что-нибудь перепадёт. Самим-то им с тюленем не справиться, вся надежда у них на медведя. Хорошо ещё, что в спячку не лёг, как многие его собратья.

Сияют под луной ледяные поля, искрятся нагромождения торосов. Вода в полынье при свете луны стала ещё черней, и шевелится над ней пар.

Знает медведь, что в незамерзающих полыньях может быть добыча. Шагает вразвалку, покачивает головой на длинной и толстой шее. Ищет носом тёплую струйку живого запаха.

Стоп! Чёрные туши лежат на снегу — тюлени. Если пойти к ним открыто, тюлени — бульк, бульк в полынью!—и как не бывало. Но медведь не простак, у него свои охотничьи хитрости. Но и у тюленей — свои! Они по-тюленьи отдыхают: полминуты спят, полминуты осматриваются. Не верят безмолвию полярной ночи, знают — где-то бродит медведь. Может, вон за теми торосами притаился!

А сон голову клонит, клонит, глаза закрываются, закрываются. Ткнётся тюлень головой в снег — медведь быстро ползком к нему!

Тюлень голову вверх — медведь голову вниз: замрёт, распластается — не то глыба льда, не то сугроб снега. Тюлень снова голову вниз, а медведь ближе, ближе...

Только тюлень голову положил на снег, глаза закрыл, как «сугроб» ожил и могучим прыжком вперёд!

И не проснуться бы тюленю, не оскользнись у медведя лапы.

Шаркнули когти по звонкому льду — так осколки и полетели! А тюлень в полынью — только круги пошли.

Вот уж взъярился медведь, рявкнул громовым басом, заметался по кромке льда.

Спутники-провожатые больше его расстроились: песцы скулят, чайки кричат. Оставил их медведь без обеда.

Но сердись не сердись, а тюлень на льдину теперь не вылезет. Другого надо искать.

Поплёлся медведь враскачку вдоль полыньи: за ним песцы потрусили, за песцами перелетают чайки. Бредёт медведь и слышит: вздыхает кто-то в чёрной воде. Звери большие плывут, похожие на тюленей, только ещё больше, и у каждого на носу — длинный бивень. Единороги-нарвалы!

У одного на спине детёныш лежит, ластами держится. Медведь пригнулся, прицелился, но нарвалы ушли в глубину. Облизнулся медведь, а приживальщики затявкали и закричали.

Жутко посветили из глубины два зелёных глаза, как две ледышки. Это акула, полярная хищница. Прошли полярные дельфины — белухи.

Вспугнули белухи стайку зимующих чистиков.

Удивительные пичуги: все птицы на зиму на юг летят, а эти — на север!

Живут в полыньях среди льдов: не под жарким солнцем, а под заиндевелой луной.

А весной летят с холодных зимовок... на юг!

Льдина качается в полынье, на ней, как на плоту, нерпы спят.

Медведь на дыбы, чтоб лучше видеть, носом потянул — принюхивается. Потом в воду сполз, окунулся и поплыл под водой к нерпе.

Выглянет одним глазом— близко ли льдина, спит ли нерпа? — и дальше. Из чёрной воды один чёрный нос виден — попробуй- ка, разгляди его.

Нерпа голову подняла — нет вблизи никого. И снова голову опустила. Тут медведь навалился на льдину, встала льдина торчком — нерпа прямо медведю в лапы скатилась.

Что тут началось!

Не понять, кто больше рад: медведь или приживальщики. Чайки кричат, машут крыльями, песцы визжат и грызутся. Но близко пока не подходят, ждут своей очереди.

Сытый медведь за торос завалился, снова уткнул нос в мохнатый бок.

Сытые песцы в снег зарылись, чайки на льду уснули, стоя на одной ноге. Время от времени ногу меняют, боятся отморозить.

А метель опять за своё: смахнула с неба луну и звёзды, взметнула снег, погнала его между торосами, все следы замела.

Разговоры во льдах

Чайка и сайка

— Ну что ты, рыбка Сайка, плачешь, горькие слёзы льёшь?

— Уж так нас все любят, Чайка, прямо хоть плачь! Вы, чайки, на завтрак любите, тюлени — на обед. А киты нас так обожают, что с утра до вечера целыми косяками заглатывают.

Нарвал и кит

— Ух, Кит, да ты и вправду чудо-юдо! У тебя даже усы во рту растут!

— А ты, Нарвал, тогда юдо-чудо! У тебя зуб на носу вырос!

Тупик и морж

— Посмотришь на тебя, Морж, и от страха перья дыбом! Бивни твои — что кинжалы. Что же ты этими разбойничьими клыками делаешь?

— Да то же, Тупик, что и ты своим клювищем-топором — землю рою. Только ты на суше, а я под водой. Ракушки со дна выкапываю. Это я на вид только такой свирепый.

Загадочные истории

Красный снег

Высадились на остров полярники и ахнули: у скал лежал... красный снег! Песец протрусил — за ним красная строчка следов, куропатки пробежали — красными крестиками наследили.

Слепили снежок из снега — розовый! Скатились на лыжах с горки — позади полосы красные. Хоть глазам не верь!

(Отгадка)

Но глазам верить надо. Красным снег стал потому, что разрослась в нём от весеннего тепла и солнца особая красная водоросль. И снег... зацвёл! Только-то и всего.

Вот так заяц!

Живёт во льдах диковинный заяц: не беленький и не серенький, не бегает и не прыгает! Уши у него маленькие, задние ноги короткие, и любит заяц не свежую травку, а... свежую рыбку. Вот так заяц!

(Отгадка)

Это тюлень такой — морской заяц. Почему его зайцем назвали — никто не знает. Наверное, за усы длинные и выпученные глаза. Ничего другого заячьего у него и нет. И весом он в сто раз тяжелее любого зайца.

Кто что умеет

Белый медведь может проплыть по морю без отдыха много-много километров.

Тюленята с рождения лежат на голом льду— и хоть бы что! Ещё и здоровее становятся: за месяц вдвое вырастут и впятеро потяжелеют.

Маленькие полярные крачки смело бросаются у гнёзд на самого большого медведя: громко кричат, щиплют его за хвост и треплют за уши.

Единорог-нарвал может продолбить своим бивнем даже крепкий лёд. За ним всё стадо по очереди дышит через пробоину.

Кит, бывает, проламывает спиной лёд, высунется и дышит.

Песцы приспособились хранить в вечной мерзлоте свои запасы. Складывают в норы, как в холодильник, рыбу, леммингов, птиц и яйца.

Поморник у любой птицы отнимет рыбу. Гоняется и набрасывается, пока птица не бросит рыбку,— и он подхватит её на лету! За это прозвали поморника Фомкой-разбойником.

Киты белухи умеют щебетать, щёлкать, клекотать, стрекотать и свистеть по-птичьи. За это прозвали их «морскими канарейками».

Морж легко выбирается из воды на самую скользкую льдину: втыкает с размаху бивни в лёд и подтягивается.