Королевство цветов

Лютик

Весна реяла в воздухе, как огромный парус. Я носилась вдоль ручья, который течёт за нашим садом; начались каникулы, и я была так счастлива, что мне нестерпимо хотелось рассказать о моей радости птицам.

Вдруг на берегу я заметила лютик. Я побежала и хотела его сорвать, но тут из цветочного венчика послышался голос:

— Сжалься, девочка, не убивай меня. Я первый лютик, посланный на ваш луг и если ты меня сорвёшь, на всех моих братьев обрушится страшное проклятие.

Я так и застыла на месте от удивления, и лютик, видя, что я не отвечаю, совсем разволновался:

— Сжалься, не срывай меня! Я помогу тебе попасть в Королевство цветов.

— Ладно, — говорю, а сама дрожу от любопытства. — А как туда попасть?

— Нет ничего проще. Стань спиной к солнцу и скажи:

Лютик, лютик золотой,

Ты ворота мне открой

Именем Флоры

В зелёные просторы.

Едва я сказала эти слова, как почувствовала, что делаюсь всё меньше, меньше… И вдруг по стебельку ко мне спустился лифт! Я сначала приняла его за каплю росы. И я вошла в этот лифт. Выйдя из него, я очутилась в сверкающем зале, в конце его виднелись золотые ворота, я повернулась к ним и инстинктивно повторила:

Лютик, лютик золотой,

Ты ворота мне открой

Именем Флоры

В зелёные просторы.

Ворота отворились, и за ними оказалась хрустальная лестница, такая длинная, что не видно было, где она кончается. Я стала спускаться, и ступеньки у меня под ногами звенели, как колокольчики. Я долго забавлялась, слушая эту тоненькую музыку, которая по моей воле то убыстрялась, то замедлялась, а когда я оглянулась назад, золотые ворота наверху лестницы превратились уже в крошечную сияющую точку. Передо мной, насколько хватал глаз, поднимались ступеньки, ступеньки, сплошные ступеньки, терявшиеся вдали.

Тут я забеспокоилась. Я уже устала, и у меня бы не хватило сил подниматься назад, к воротам, а при взгляде на эту лестницу, которая всё удлинялась у меня под ногами, мне становилось страшно. Всё-таки я пошла дальше вниз, и, словно желая меня подбодрить, музыка сделалась ещё мелодичнее, Я буквально летела по ступенькам, забывая об усталости.

Внезапно дорогу мне преградила стена переплетённых веток. Среди листвы виднелось множество цветочных головок, они складывались в буквы, и я с бьющимся сердцем прочла:

Королевство цветов

При моём приближении стена сама собой раздалась, и я вошла в открывшийся проём. Передо мной простиралось бескрайнее море, его волны бились о нижние ступеньки лестницы.

Вокруг не видно было ни одной живой души, и меня охватил страх. Я закричала изо всех сил. Но ответило мне только эхо, и я с ужасом представила себе эту бесконечную лестницу, по которой мне придётся возвращаться.

«Всё ясно, — подумала я, — лютик решил меня проучить!»

Тогда я бросилась назад, к стене. Но как я в неё ни билась, она и не думала меня пропускать: с тем же успехом я могла бы ломиться в тюремные ворота. А я всё пыталась продраться, тем более что сквозь переплетение ветвей видела, как блестит хрустальная лестница, по которой я спустилась! В конце концов, я выбилась из сил и плюхнулась на ступеньку.

Её превосходительство госпожа Серозелинда

Я жестоко ругала себя за любопытство, как вдруг на горизонте показался белый парус. Он всё приближался, и скоро мне стало видно, что кораблик ведёт большая лягушка, утопающая в огромном ворохе лютиков.

Не успел кораблик причалить, как лягушка спрыгнула на ступени и трижды хлопнула лапками. В скале открылось окошко; лягушка достала из отверстия в скале крошечный телефон, набрала номер и спросила:

Лютик, лютик золотой,

Бережёшь ли ты покой

Владычицы Флоры

И наши просторы?

В ответ послышался далёкий голос, и я узнала голос того самого лютика, который чуть было не сорвала. Видя, что лягушка повернулась в мою сторону, я догадалась, что речь идёт обо мне.

— Ладно, положись на меня! — проговорила она и поставила телефон на место. Потом она обратилась ко мне: — Так это ты та самая девочка, которую лютик посылает в Королевство цветов?

— Да, — робко призналась я.

— Как тебя зовут?

— Анни, сударыня.

— Славное имя. А меня зовут Серозелинда, но чаще ко мне обращаются «ваше превосходительство». Я буду твоей провожатой. Только потерпи немного, мне надо сперва исполнить мою работу.

Она приблизилась к кораблику и крикнула:

— Ваш брат по-прежнему охраняет ворота. Можете отправляться на землю.

Лютики мигом проснулись и с радостным писком расправили свои ножки и корешки. Они и скакали, и толкались, и путались в снастях, до того уж им хотелось поскорее перебраться через борт и соскочить на лестницу! Их было так много, что мне почудилось, будто мимо меня течёт топлёное масло, и когда стена снова сомкнулась за последними из них, я ещё долго слышала, как звенят по хрустальным ступеням их ножки.

Тут по лягушкиному сигналу открылась замаскированная в скале дверца. Показалась золочёная жужелица, которая несла пять чудесных подснежников: они безжизненно поникли в её длинных лапках, и головки у них мотались из стороны в сторону. Платья их были измяты, а в глазах светилось безграничное отчаяние. Лягушка осторожно уложила их на дно корабля, жужелица ушла восвояси, а её превосходительство госпожа Серозелинда сказала мне:

— Вот видишь, Анни, что бывает с цветами, если их сорвать! Они обречены на гибель от изнурения в огромных залах, далеко по ту сторону моря. Они были созданы для радости, для солнца, а теперь даже свет превратился для них в непосильное бремя. Их братья веселятся в цветочном раю, а они тихо угасают, такие жалкие, что никто о них и не вспомнит.

— Ваше превосходительство, — закричала я, — честное слово, я больше в жизни не сорву ни одного цветка, даже если доживу до ста лет, как бабушка Леония!

— Эх, Анни, дети так часто бесчинствуют в лесах и лугах! Кабы они знали, что бывает потом с горемычными цветами, которые они бросают куда попало…

— Ваше превосходительство, как только вернусь на землю, расскажу об этом всем подружкам, и среди них не найдётся ни одной злюки, которая бы обрекла бедные цветы на такую судьбу.

— Что ж, сердце у тебя доброе, я этому рада и с удовольствием покажу тебе наше королевство. Вот только сейчас мне придётся тебя ненадолго оставить: я должна отвезти этих несчастных, а ты пока делай то, что я тебе скажу. Это поможет нам сберечь время.

Она отвязала кораблик с подснежниками, оттолкнула его от берега и нырнула. Вода была такая чистая, что я видела, как лягушка ухватилась за какое-то кольцо и повернула его. Вода тут же сильно заклокотала, отступила и открылась новая лестница.

— Ну, Анни, не бойся, — сказала мне лягушка, — Спускайся и увидишь пещеру, которую охраняют кусты жимолости. Прежде чем входить, не забудь посадить себе на передник одну из божьих коровок, которых ты увидишь у порога, они там разгуливают. Если при тебе будет божья коровка, перед тобой отворятся одна за другой все три стальные двери, которые тебе надо миновать, а у тебя за спиной они опять захлопнутся. Я буду ждать тебя за третьей дверью. До свидания.

В автобусе

Всё шло распрекрасно. Я уже миновала вторую дверь и вдруг споткнулась и шлёпнулась в песок. Я не ушиблась и сразу вскочила, но третья дверь не отворялась. Тут я спохватилась, что моя божья коровка улетела: наверно, испугалась, когда я упала. Я стала гадать, как же мне теперь быть, но дверь отворилась и в просвет просунулась лягушкина голова.

— Ох, как хорошо, что вы здесь, ваше превосходительство! — закричала я и бросилась к ней.

Она усмехнулась — наверное, решила, что это я просто такая необузданная; я обратила внимание: теперь она была в роскошной тунике из тростника.

Мы очутились в туннеле, по его стенам сверкали узоры из светляков.

— Это станция «Северные ворота», — объяснила лягушка. — Сейчас мы поедем в пещеру фиалок. Сегодня фиалки отправляются на землю и ты побываешь на их прощальном балу.

Не успела она договорить, как в полу туннеля открылась щель. Из щели выползла необъятных размеров гусеница со множеством окошек по бокам. Она вылезла так неожиданно и сама была такая огромная в сравнении со мной, что я застыла на месте, не смея шелохнуться. Тогда гусеница нетерпеливо повернула ко мне голову и осведомилась:

— Ну, мадмуазель, вы намерены ехать или подождёте до завтра?

— Давай пошевеливайся! — крикнула лягушка.

Она потянула меня за рукав, ввела внутрь «салона» и усадила у окна. Туннель исчез; я услышала, как лапки гусеницы с размеренностью мотора застучали по земле. Похоже, мы неслись с ужасающей скоростью.

Я понемножку освоилась с полумраком, царившим в этом странном автобусе. На сиденьях расселись разные цветы, я узнала примулы, фиалки, левкои.

Сперва они рассматривали меня в упор, потом зашушукались, и вдруг ни с того и ни с сего один из цветков спросил:

— Это что же, её превосходительство госпожа Серозелинда везёт к нам в королевство нашего заклятого врага, девчонку? Говорят, что они плетут венки из маргариток, водят хороводы, украсив себя умирающими примулами, и безжалостно обрывают на лугах лютики!

Тут мак, которого я сперва не заметила, вскочил со скамейки и пронзительным голосом заверещал:

— Давайте её прогоним! Давайте её прогоним!

— Да, прогоним, прогоним! — подхватил болотный желтоголовник.

— Долой! Прогоним! — завопили все цветы.

И они стали надвигаться на меня со сжатыми кулаками.

Я от ужаса чуть не умерла и изо всех сил прижалась к лягушке. Госпожа Серозелинда, нисколько не теряя хладнокровия, покровительственно обняла меня лапкой за талию и объявила:

— Сядьте все и слушайте. Да, я везу к нам в королевство девочку, но эта девочка добрая. Сегодня утром она пожалела и не стала срывать первый лютик, посланный на землю. И все его братья уже сегодня получили возможность увидеть солнце. А кроме того, она пообещала, что никогда больше не сорвёт ни одного цветка и постарается, чтобы никто из её подружек этого не делал.

Цветы сразу же успокоились. Мак даже снизошёл до того, что улыбнулся мне. Только белая бабочка, примостившаяся в уголке, не обращала никакого внимания на происходящее. Она держала перед собой развёрнутый капустный лист, и я поняла, что она читает газету.

Одна из фиалок посмотрела на меня и, расхрабрившись, спросила:

— Так ты, значит, уже видела солнце?

— Да, много, много раз.

Глаза у всех заблестели, словно им рассказывали невесть о каких чудесах, и все принялись меня упрашивать:

— Ну, расскажи, какое оно! Расскажи, какое оно!

— Вы же знаете, — вмешалась лягушка, — наша королева Флора строго-настрого запрещает кому бы то ни было сообщать цветам любые подробности о солнце. Если эта малышка поддастся на ваши просьбы, её ждёт смерть.

Цветы опустили головы. Они уже больше не приставали ко мне, но о солнце они говорили с таким обожанием, что на глазах у них наворачивались слёзы, стоило им только упомянуть его в разговоре.

— Оно прекрасное, оно как пчела, — сказал лютик.

— Нет, оно гораздо проворней пчелы. Оно как косуля, — возразила примула.

— Нет, оно могучее. Оно как лев, — предположил мак.

— Не может быть. Оно же такое лёгкое, — заспорила фиалка. — Оно как птица с розовыми крыльями.

И цветы то и дело поглядывали на меня в надежде, что я кивну в знак согласия. Но лягушкина угроза произвела на меня такое впечатление, что я не смела шелохнуться.

Вдруг раздался сухой щелчок. Меня ослепил свет. Гусеница вылезла на поверхность земли, и фиалки вышли, а следом за ними лягушка увлекла и меня.

В школе

Мы шли по галерее, с потолка свисали ярко освещённые сталактиты. От галереи отходило множество коридоров, в один из них юркнули фиалки, Я машинально повернула за ними, но лягушка придержала меня за руку и сказала:

— Ты и сама ходишь в школу, поэтому тебе, наверно, занятно будет заглянуть в классы, где учатся маленькие цветы.

— Ещё бы! — призналась я. — Интересно, например, как там у них с ошибками в диктантах? У меня-то — хоть пруд пруди.

Лягушка опять усмехнулась. Скоро галерея привела нас в огромную пещеру. Вдоль её стен выстроились нарядные павильоны, раскрашенные яркими красками. Это и были классы.

Мы вошли в класс фиалок. Ни парт, ни доски, ни учительского стола. Вместо пола — газон, фиалки расселись прямо в траве, кто где хочет. У них оказались крохотные и очень славные рожицы. Из-под широкополых сиреневых шапочек блестели чёрные глазки, и я сообразила: на земле мы только и видим, что эти шапочки в форме цветочных венчиков, а лица прячутся под ними. Когда мы вошли, фиалки встали, а учитель, изысканно учтивый зелёный кузнечик, поспешил нам навстречу. Я обратила внимание, как почтительно он расшаркивается перед лягушкой, и смекнула, что она, наверно, очень важная особа в Королевстве цветов.

— Анни, девочка моя, познакомься, это господин Прыг, — сказала она, — один из наших лучших учителей. Да ты и сама сейчас убедишься, как замечательно он ведёт урок.

Кузнечик, на седьмом небе от комплимента, тут же приказал ученицам:

— Ну-ка, покажите, какие вы скромные!

И фиалки так ловко попрятались в траву, что я не могла разглядеть ни одной шапочки. Но у кузнечика глаза, наверно, были зорче моих. Он прострекотал с отчаянием в голосе:

— Ну что ты будешь делать! Опять Филина и Ориана!

И добавил, обращаясь к обеим нарушительницам:

— Если вы не научитесь как следует прятаться, мы никогда не пустим вас на землю. Ну-ка встаньте и подойдите к её превосходительству, извинитесь за свою бестолковость.

Обе фиалки, всхлипывая, подбежали к лягушке, и я заступилась за них:

— Ваше превосходительство, пожалуйста, простите девочек. Вот увидите, они будут лучше стараться.

— Ладно уж, — отрезала лягушка. — Последний раз прощаю их, и то ради тебя. Но запомни: нескромная фиалка просто-напросто недостойна глядеть на солнце.

Фиалки благодарно чмокнули меня в щёки и побежали на свои места. Кузнечик скомандовал:

— Рыботёпа, ванну!

Застенчивая рыба, явно робевшая перед Серозелиндой, вкатила в класс чан, до краёв наполненный золотистой водой. Фиалки выстроились парами и по команде кузнечика прямо в одежде попрыгали в воду, а потом разлеглись на травке. Я приметила, что они двигались очень осторожно, чтобы не уронить ни капли драгоценной влаги, и скоро в классе очень сильно и очень приятно запахло.

— Это ароматная ванна, — объяснила лягушка. — Все цветы принимают её два раза в день, поэтому там, у вас на земле, они так хорошо пахнут.

После ванны приступили к упражнению, которое я по ошибке приняла за игру. Кузнечик вынул из кармана бумажного мотылька и бросил его одной из фиалок. Та подставила шапочку, чтобы мотылёк плавно на нее опустился, а потом движением головы перебросила его подружке. Искусственный мотылёк перелетал от фиалки к фиалке легко и проворно, как живой. Наконец он вернулся к кузнечику, ни разу не коснувшись земли, и я от восхищения захлопала в ладоши.

— Здесь требуется огромное мастерство, — сказала лягушка, — и знала бы ты, сколько терпения приложил господин Прыг, чтобы добиться таких успехов!

Кузнечику хотелось, чтобы мы остались на другие уроки, но лягушка глянула на часы, которые красовались у неё на запястье, и извинилась: у неё, мол, и так совсем немного времени на то, чтобы показать мне королевство. Она ещё раз поздравила учителя, бросила несколько одобрительных слов фиалкам и вышла.

Едва мы ступили за порог, Серозелинда схватила меня за руку и бросилась бежать. Совсем запыхавшись, мы остановились под окном оранжевого павильона, и тут она мне шепнула:

— Ну, успели! Сейчас будут распускаться оранжевые красодневы.

В этом классе целую стену занимали часы. Цветы спали глубоким сном. Не спала только белая мышь, которая держала в лапах блестящую указку и внимательно следила за стрелками. Тишина, царившая в павильоне, и мышкина сосредоточенность поразили меня, и я тоже уставилась на стрелки. Они показывали ровно одиннадцать, и я решила, что сейчас раздастся бой часов, но тут по цветочным головкам пробежала трепетная волна.

И сразу же все цветы с какой-то воздушной грацией начали расправлять свои лепестки. Это у них получалось невероятно медленно и изящно, а блестящая указка так и порхала над ними туда-сюда, и по её знаку цветы распускались один за другим.

Скоро все красодневы раскрылись, и мышь вскричала:

— Лиумина, минус за рассеянность: вы начали с опозданием на секунду. Жазильяна и Финдора, вы расправили лепестки слишком резко, но в целом у вас получается уже лучше, чем вчера.

— Идём, — позвала меня лягушка, — Пускай себе госпожа Мышлетта натаскивает своих засонь, а нам пора.

— Ну, им тоже нелегко, — заметила я. — Откуда им знать, что день уже наступил, если они не видят часов!..

Рядом с этим павильоном был пруд, такой синий, будто в нём растворили кусок неба. По берегу взад-вперёд носились незабудки, так низко наклоняясь к воде, что мне стало за них страшно. Но они столь ловко цеплялись ножками за землю, что никогда не теряли равновесия. Едва они меня заметили, сразу обступили и стали водить хоровод.

Они до того нагляделись в синеву пруда, что глаза у них стали синие-синие и какие-то бездонные: я не могла смотреть в них без волнения.

Одна незабудка вбежала в круг, остановилась передо мной и пропищала песенку:

Когда уйдёшь в обратный путь,

Смотри, меня не позабудь,

Вернись ко мне когда-нибудь!

Смотри, меня не позабудь,

Когда уйдёшь в обратный путь!

Я, конечно, смутилась, и лягушка не удержалась от улыбки, а маленькая хитрюга не отставала, и мне пришлось расцеловать её в обе щеки, а то бы она меня не отпустила. Я заметила, что лягушке это было очень приятно.

В это время мимо нас прошествовали лилии. Они держались до того прямо, что даже не заметили нас, а их учительница, тоненькая стрекоза, шла, глядя в небо, и тоже нас не увидела.

— У лилий урок хорошей осанки, — шепнула мне Серозелинда. А потом добавила: — Теперь выбирай сама, в какой класс хочешь заглянуть.

И я, сама не зная почему, направилась к павильону грязно-серого цвета, из которого доносились хохот и крики.

Два очень разных класса

— Не могу поздравить тебя с удачным выбором, — заметила её превосходительство.

Да уж! Не успела я перешагнуть порог этого павильона, как мимо меня, оцарапав мне щеку, пронёсся кусок штукатурки и врезался в стену. В воздухе плавала густая пыль, сквозь которую я разглядела лопухи и чертополох: они уютно устроились среди мусора и без умолку мололи чепуху. Побеги крапивы с воплями гонялись друг за другом и то и дело затевали жестокие потасовки. Портфели со свистом рассекали воздух, наподобие снарядов, так что класс был похож на поле боя, и среди всего этого, как тоненький колокольчик, звенел писклявый голосок:

— Тише! Тише! А не то я позову осла.

Голос принадлежал учительнице, мадмуазель Марго, старенькой подслеповатой сороке; она даже не поднимала головы и знай себе трещала: «Тише! Тише! А не то я позову осла». Она отгородилась от класса открытой книжкой и бубнила урок, не обращая ни малейшего внимания на то, что творилось вокруг.

Тут репейные кусты сорвали с себя свои утыканные колючками бутоны и принялись швырять в сороку. А она только затараторила ещё чаще: «Тише! Тише!» — и всякий раз, когда в неё попадал очередной репейник, она чесала лапкой ушибленное место, словно отгоняя муху. Но в конце концов учительница рассердилась: репейник угодил ей в глаз. Она вскочила и заверещала:

— Бельфегор! Бельфегор!

Из стойла, находившегося за дверью, показался добродушный на вид осёл. Высунув язык, он слизнул один репейник и помахал им в воздухе. Глаза у осла была заспанные: беднягу явно клонило в сон.

Однако с его появлением все стихли. Репейники стучали зубами от ужаса, лопухи и чертополохи съёжились.

— В следующий раз, — сказала сорока, — так и знайте: я вас больше не пожалею, и Бельфегор съест вас всех до одного.
Осёл хитро и весело обвёл класс глазами, выплюнул репейник и удалился в стойло, на покой.

Все тут же опять зашумели, и в лоб мадмуазель Марго снова хлопнулся репейник, а она снова застрекотала:

— Тише! Тише! А не то я позову осла.

— Из этих негодников никогда не выйдет ничего путного, — сказала мне Серозелинда. — Приходится нам отпускать их на землю, не привив им ни малейшего понятия о вежливости, но зато они обречены расти только на пустырях да в развалинах. Пошли отсюда, мне противно на них смотреть.

— Ваше превосходительство, жаль, что я выбрала так неудачно: мне хочется сохранить о школе цветов добрые воспоминания. Может быть, вы покажете мне ещё какой-нибудь павильон?

— Ты очень порадовала меня этой просьбой, Анни. С вожу-ка я тебя в класс анютиных глазок, они у нас самые умные и внимательные.

Их павильон был словно из стекла. Пол, потолок, стены были целиком покрыты прозрачными классными досками, по которым сновали цветные мелки.

На самом деле это были никакие не мелки, а длинные гусеницы. Они проворно переползали с места на место, а анютины глазки внимательно следили за знаками, которые складывались из гусениц. За столом восседала летучая мышь с огромной головой.

— Это одна из самых светлых голов у нас в королевстве, — шепнула мне лягушка. — Время от времени она на целые месяцы удаляется в нашу зимнюю пещеру и предается размышлениям о судьбах цветов. И эти раздумья стоят ей таких усилий, что она возвращается к нам исхудалая, как былинка.

Летучая мышь следила за сложными перемещениями мелков так же внимательно, как её ученицы, и даже не заметила нашего появления. Её превосходительство деликатно кашлянула.

Летучая мышь оглянулась, и её задумчивый взор упал на нас. Но даже теперь она не сразу решилась встать с места. Казалось, ей жаль прерывать ход своих мыслей. Она пожала Серозелинде лапку и тут же воскликнула, обернувшись ко мне:

— Вот так-так! Девочка! Как же тебя зовут?

— Анни, сударыня, — ответила я, удивляясь её огромной голове.

Тут летучая мышь, охваченная страстью к познанию, немедленно приступила к расспросам:

— Малышка Анни, ты знаешь, зачем ты живёшь?

— Не знаю, сударыня. Со мной никто никогда об этом не говорил.

— Вот как, вот как, — проронила она. И после долгого размышления добавила: — А ты сама никогда не задумывалась, зачем ты живёшь на земле?

— Нет, сударыня, никогда.

— Как странно! А вот каждая из этих анютиных глазок, даже самая маленькая, додумывается до этого совершенно самостоятельно.

— А как же! Для красоты! — хором закричали все анютины глазки. — Для красоты, для чего же ещё!

Они с любопытством обступили меня и, трогая мои глаза, руки, волосы, заахали:

— Анни, до чего же у тебя красивые глаза! Сразу видно, что в них отражалось солнце.

— Анни, до чего у тебя красивые руки! Сразу видно, что загорали на солнце!

— Анни, до чего же у тебя красивые волосы! Сразу видно, что выгорели на солнце!

От удовольствия и смущения на глаза у меня навернулись слёзы, и тогда анютины глазки закричали:

— У неё на глазах роса! У неё на глазах роса!

Перемена

И тут сквозь слёзы я увидала семь стебельков ландышей: они взобрались на подоконник и звенели своими колокольчиками. Этот мелодичный перезвон, эта музыка мне показалась божественной, но анютины глазки, наверное, к ней привыкли — они заглушили её криками:

— Перемена! Перемена!

И по кивку летучей мыши бросились из класса.

Несколько анютиных глазок осталось рядом со мной. Они взяли меня за руку и застенчиво спросили:

— Хочешь с нами поиграть, Анни?

Я прямо задрожала от радости. Ещё бы я не хотела!

Ведь я, как все нормальные девочки, больше всего на свете люблю играть. Я с умоляющим видом обернулась к лягушке, и она сразу меня поняла.

— Иди, иди, поиграй, — сказала она. — Я зайду за тобой в конце перемены.

— Спасибо, спасибо, ваше превосходительство! — крикнула я.

И мои новые подружки потащили меня за собой.

Посреди той самой пещеры, по краям которой стояли павильоны, был огромный двор, где уже кишмя кишели цветы. Словно тысячи клумб сошлись в одном месте и кружились, перетекали одна в другую и беспрестанно менялись, как узор в калейдоскопе.

Анютины глазки остановились перед улиткой, которая была нарисована мелом на плитах двора.

— Ну-ка, Сомбриана, — сказали они, — покажи Анни, как играют в улитку, ты же у нас самая ловкая.

Сомбриана вынула из кармана спящего майского жука, положила его на спинку в самом конце меловой черты, которая закручивалась спиралью в форме улитки, а потом опустилась на колени и принялась дуть на жука. Насекомое плавно заскользило по спирали, круг за кругом. Его всё время подгоняло вперёд нежное и бережное дыхание Сомбрианы, и вскоре жук очутился в самом центре спирали.

— Попала! Попала! — закричали все анютины глазки и захлопали в ладони.

Сомбриана встала, глаза у неё сияли от удовольствия. Она протянула мне своего жука — он так и не проснулся! — и сказала:

— На, бери, а то до тебя дойдёт очередь, а тебе нечем играть.

Тем временем другая участница игры, Элегина, уже опустилась на колени, но она, наверное, плохо рассчитала — её жука всё заносило то в одну, то в другую сторону, и все закричали:

— Промахнулась! Промахнулась!

Теперь была очередь Миньолюны.

Сперва у неё всё шло замечательно, а потом её жук всё-таки отклонился и задел меловую черту.

В ту же секунду он проснулся, перевернулся, словно его дёрнуло током, и взлетел с криком:

— Завитушки-перекрутушки!

И раздосадованная Миньолюна поднялась с колен.

— Видишь, — объяснила мне Сомбриана, — эти жуки здорово натасканы. Мы их покупаем у папаши Березняка, они ужасно дорого стоят, и их надо как следует кормить, а то улетят.

Миньолюна, судя по всему, ухаживала за своим жуком очень хорошо: покружившись над ней, он опустился прямо на край её кармашка.

— Что, хочешь попробовать? — спросила Сомбриана.

— Ещё бы! — ответила я, сгорая от нетерпения.

Спинка майского жука была отполирована, как шарик из слоновой кости, и стоило мне дунуть, как жук отъехал от меня на несколько метров.

Сомбриана бросилась за ним вдогонку, а остальные анютины глазки затряслись от хохота. Они прямо заходились от смеха, жмурясь и повизгивая, а я так и застыла на коленях, не зная, куда деваться от смущения, но тут Миньолюна объявила:

— Сразу видно, что ты никогда не играла. Попробуй ещё разок! Мы сделаем для тебя исключение.

Теперь я дула так осторожно, что жук всё время застревал на месте.

— Нет, неправильно! Давай ещё раз, — сказала Миньолюна. — Надо, чтобы он не останавливался.

Скоро я поняла, как надо дуть, чтобы жук всё время скользил вперёд, но как я ни старалась, в конце концов, он всё равно задел черту. С криком «Завитушки-перекрутушки!» он взлетел в воздух и сел Сомбриане на кармашек, а Сомбриана заметила:

— Зря мы заставляем Анни играть в игру, которую она не знает. Давайте поиграем во что-нибудь ещё. — И, повернувшись ко мне, добавила: — А скажи, во что играют у вас на земле?

Я перечислила им целую кучу игр: жмурки, классы, прыгалки, салки, пятнашки, прятки. Анютины глазки только переглядывались растерянно при каждом новом названии. Наконец Сомбриана призналась:

— Какая обида, Анни, что мы совсем не знаем ваших игр! Давай погуляем среди других цветов, и если какая-нибудь их игра тебе понравится, мы тебя научим.

Игры цветов

Сперва мы повстречались с подсолнухами. Они с такой скоростью крутились на месте, что их глазищи и приплюснутые носы, и рты до ушей сливались в одно сплошное пятно, как узор на волчке.

Но тут меня отвлекла компания маргариток. Они кружились в хороводе, причём так легко, что их ножки почти не касались земли, и хором распевали мелодичными голосками:

Вправо, влево повернусь,

Повернусь,

Королеве поклонюсь,

Поклонюсь.

Сама королева Флора стояла в кругу. Когда маргаритки стали ей кланяться, она закрыла глаза и заговорила:

Мой паж меня любит:

Немножко?

Очень-очень?

Пылко?

Страстно?

Не любит ни капельки!

— Ни капельки, ни капельки! — откликнулись маргаритки.

Потом они снова начали водить вокруг неё хоровод, припевая:

Любит, но дурачится,

Среди нас он прячется.

Тут королева с зажмуренными глазами подбежала к ним, вытянув вперёд руки, и на ходу поймала одну из подружек, приговаривая:

Вот он, мой верный паж!

Вот он, мой верный паж!

Разве он дурачится?

Он совсем не прячется.

Она поцеловала эту маргаритку в лоб, а остальные снова затянули:

Вправо, влево повернусь,

Повернусь.

Королеве поклонюсь,

Поклонюсь.

— Никогда не видала такого славного хоровода, — сказала я Сомбриане, отходя в сторону, чтобы поглазеть на четырёх нарциссов, которые расселись вокруг плоского камня и подбрасывали в воздух серебристых скарабеев.
Это сильно напоминало игру в бабки, и у каждой комбинации было своё название, которое нарциссы объявляли шёпотом, бросая скарабеев:

Змейка, змейка, ромбики,

Звёздочки, колечко.

Но тут я со всех ног бросилась к левкоям, которые карабкались на забор, удирая от белки, которая за ними гонялась.

— Кошки-мышки! Кошки-мышки! — радостно завопила я. — Вот эту игру я знаю!

Но заборчик был узенький и скользкий. Я не удержалась и грохнулась на землю.

Белка подбежала и помогла мне подняться, а левкои обступили меня. К счастью, я не ушиблась и улыбнулась им как могла приветливей, отряхивая пыль с передника. Мне показалось, что левкои поймут меня лучше, чем другие цветы: недаром же они играют в кошки-мышки.

— Огромное вам спасибо, госпожа белка, — сказала я. — Прошу прощения за мою неловкость.

— От всей души прощаю, — отозвалась белка.

— Меня зовут Анни, — добавила я, обернувшись к цветам. — У нас дома все садовые стены увиты левкоями, и я надеюсь, что встречу вас всех, когда вернусь на землю.

Тут среди цветов поднялся настоящий переполох, и все левкои вытащили из-под воротничков рубашек золотые кулончики в форме кубиков.

— Если ты с земли, — загалдели они, — тогда скажи: наши талисманы похожи на солнышко?

Белка немедленно вмешалась:

— Спрячьте ваши талисманы, спрячьте немедленно. И вообще Анни уже наверняка предупреждена, что рассказывать про солнце строго запрещается.

Левкои не унимались, и я уже пожалела, что не удержала язык за зубами. Как вдруг госпожа белка, всегда такая рыжая, похожая на язык огня, летающий от дерева к дереву, от испуга прямо посерела, все талисманчики скользнули под рубашки, а левкои и анютины глазки бросились врассыпную…

Рядом со мной осталась только Сомбриана.

Я удивилась, почему такой переполох, но тут заметила, что над нашими головами парит исполинская ласточка. Сперва я удивилась, что она такая огромная. Я забыла, что сама-то стала совсем маленькой, когда произнесла волшебные слова, чтобы попасть в Королевство цветов.

В блистающих ласточкиных крыльях отражался свет, вспыхивая голубыми искрами, а брюшко её было несравненной белизны. Она покружилась над нами, потом взмыла ввысь и улетела дальше.

— Это директриса нашей школы, — шёпотом пояснила Сомбриана. — Её превосходительство госпожа Серозелинда с нею в большой дружбе и, наверно, уже сказала ей про тебя. Она всегда следит за порядком на переменах, вот ей и пришла охота взглянуть, что ты делаешь.

В это время мимо нас проходила примула, она несла на руках лавровый листочек. Он был хорошенький, как пирожное с кремом, и славный, как котёнок. Он всё время ласкался к примуле и так нежно и так горячо обнимал её руками за шею, что её жёлтые щёки порозовели от удовольствия.

— Это наш школьный похвальный лист! — заметила Сомбриана.

— В каком смысле? — переспросила я.

— Да так уж. Лучшей ученице в классе разрешается поносить похвальный лист. А похвальные листы — это маленькие лаврики. Их воспитывают прямо в кабинете у директрисы. Они настолько ласковые и дружелюбные, что наши самые лучшие ученицы занимаются недели напролёт без продыху, лишь бы получить такой лаврик.

Я и вправду заметила, что все с завистью косятся вслед примуле. Я было принялась объяснять Сомбриане, как выглядят похвальные листы у нас, но тут на меня налетел какой-то одуванчик, да так неловко, что я кубарем полетела на землю.

Мяч и серсо

В поисках платка я обнаружила на дне кармана трёхцветный мячик и показала его своей спутнице.

— Какая красота! — восхитилась Сомбриана, — А что это?

— Это мой мячик!

— Мячик?

— Как, ты никогда не видела мячиков?

— Никогда, А что с ним делают?

— Играют. Если у девочки в кармане мяч, она никогда не чувствует себя одинокой.

— Дай мне рассмотреть его поближе, ладно?

— На, держи.

Сомбриана медленно крутила мяч в руках. На лице у неё было написано изумление, переходившее в восторг Она несколько раз повторила:

— Какой красивый! Какой занятный!

— А знаешь, он ведь прыгает.

— Как прыгает?

Я взяла у неё мячик, бросила его перед собой, он подпрыгнул и вернулся ко мне в руки.

— Ой! Он живой… Он живой… — вырвалось у Сомбрианы.

Я вернула ей мячик, и она вздрогнула, словно дотронулась до незнакомого зверька. Она потихоньку его погладила, потом вдруг испугалась и выронила его из рук. Мячик несколько раз подпрыгнул и замер. Сомбриана с опаской посмотрела на меня.

— Слушай, а он не умер?

— Ну что ты! — возразила я. — Его можно бросать на землю сто раз, тысячу раз, а он всё равно будет прыгать.

— Как странно… Очень странно… — пробормотала Сомбриана.

Тем временем нас обступили долговязые шиповники и хитрецы-желтоголовники, которым интересно было знать, чем мы занимаемся. Все молча восхищались мячиком, и мне пришло в голову устроить общую игру в мяч на две команды.
Я объяснила цветам правила.

Сомбриана отбежала к желтоголовникам, я осталась с шиповниками, и скоро началась самая настоящая свалка. Цветы и не подозревали, что мячик может прыгать: они стали носиться, толкаться, орать, визжать и падать друг на друга с диким хохотом.

По-моему, я в жизни ещё так не веселилась, но тут вдруг все почему-то сломя голову бросились наутек. Я как раз прыгнула на мячик и прикрыла его своим телом, а когда я встала на ноги, возле меня не было никого, кроме Сомбрианы. Над самой моей головой парила огромная ласточка.

— Ну, ясно, директриса за тобой присматривает, — вздохнула Сомбриана. — Она, конечно, хочет рассказать про тебя Серозелинде, чтобы её превосходительство не беспокоилась.

— А жалко, — призналась я, пряча мячик в карман, — жалко, испортили нам игру!

— Кто будет в серсо? Кто в серсо? — раздались вдруг голоса у нас за спиной.

Я обернулась и увидела ивовые прутики, которые шли через двор. Рядом с каждым ивовым прутиком семенил прутик орешника, чуть поменьше ростом, и все они голосили:

— Кто с нами в серсо? Кто в серсо?

— Ты умеешь играть в серсо? — спросила Сомбриана.

— Конечно, умею, — сказала я, — только я что-то не вижу никакого серсо…

Моя подружка улыбнулась и поманила два ивовых прутика, которые тут же и подбежали к ней вместе со своими спутниками-орешинками. Руки у ивовых прутиков были длинные и тонкие, а головы малюсенькие, в форме почек.

— Сыграем, что ли? — закричали они.

И превратились в обручи: изогнулись так, что лбами коснулись пяток. Руки их закрутились вокруг ножек, как верёвочки, и не успела я опомниться, как одна из орешинок прыгнула мне в руку и завопила:

— Вперёд! Вперёд!

Она хлестнула серсо, и оно покатило по двору, а я за ним.

Впереди бежала Сомбриана, щёки у неё разгорелись, да я и сама очень быстро распробовала прелесть этой удивительной игры. Серсо катилось с такой быстротой, что ему мерещились всякие чудеса, оно воображало себя путешественником и с таким восторгом описывало открывавшиеся перед ним картины, что мне и самой стало казаться, будто на моём пути раскинулся мираж.

Мне виделись какие-то края, переливавшиеся всеми цветами радуги, — розовые горы, голубые долины, дома из узорчатого стекла. Потом вдруг наплывало море, а в нём лодки с серебряными вёслами и чайки, залитые солнцем.
Я настолько потеряла представление о пространстве, что внезапно налетела на целую стаю маков, игравших в шарики. Они вскинулись, как петухи, и вцепились мне в волосы, хотя Сомбриана пыталась за меня заступиться. Мне бы, наверное, здорово досталось, но тут ландыши опять зазвонили, и перемена кончилась.

В минуту двор опустел, и возле меня осталась только одна из анютиных глазок, самая маленькая.

— Прощай, — сказала мне Сомбриана. — Прощай, Анни. Я поиграла с тобой совсем недолго, но чувствую, что буду тебя любить всю жизнь.

— Я тебя тоже очень полюбила! — крикнула я и бросилась её обнимать. — Только успели подружиться, и вот уже всё и кончилось…

— Может быть, мне всё-таки разрешат цвести у тебя в саду, — вздохнула она. — Мне бы так хотелось встретиться с тобой на земле, и чтобы солнце гладило тебя по волосам!

— Я уговорю её превосходительство, чтобы тебе разрешили! — сказала я. — Честное слово, уговорю.

Она расцеловала меня и пошла прочь. Но я её окликнула, прижала к губам мячик и сказала:

— Держи, это тебе! На память о нашей дружбе…

Сомбриана взяла мячик и, расплакавшись, побежала в класс, а я отвернулась и тоже заплакала.

Кабинет директрисы

Её превосходительство госпожа Серозелинда разыскала меня, утешила, как могла, и пообещала, что исполнит мою просьбу и разрешит Сомбриане цвести у меня в саду. Потом она повела меня к мраморной лестнице, которая вела в павильон директрисы.

Огромная ласточка поджидала нас на крыльце. На груди у неё сверкал орден Флоры, высшая награда Королевства цветов. Она извинилась перед нами: ей предстояло лично провести занятие по сопротивлению ветру, поэтому она попросила нас подождать у неё в кабинете. Но её превосходительство возразила, что мне будет очень интересно посмотреть на это занятие, и мы остались рядом с ласточкой.

Двор, который был нам теперь виден сверху, представлял собой волшебное зрелище. Каждый вид цветов выстроился в безукоризненном порядке; все вместе они напоминали огромный пёстрый веер, а рукояткой его была мраморная лестница. Затаив дыхание, все ждали сигнала от ласточки.

А ласточка взмахнула крыльями и забила ими с такой быстротой, что воздух засвистел. С лестницы вниз обрушился яростный ветер, и цветы отчаянно боролись с этим врагом, который хлестал их по лицам, трепал им волосы и пытался свалить на землю.

Я удивилась, и лягушка объяснила:

— Это самое полезное упражнение из всего, чему тут учат, и если цветы не будут получать таких уроков, первая же гроза на земле искалечит их до смерти.

Однако взмахи крыльев делались всё реже, реже. Буря превратилась в лёгкий ласковый ветерок, и теперь измученные цветы уже с удовольствием покачивались под его дыханием.

— Вот и всё, я в вашем распоряжении, — объявила директриса.

Я ждала, что меня отведут в чопорный кабинет, увешанный географическими картами и заваленный классными журналами. А очутилась в просторном гнезде, затянутом белым шёлком. Кресла, покрытые искусной резьбой, были сделаны из яичной скорлупы, а стол стоял не на ножках, а на четырёх серебряных черепахах. На стенах попарно висели великолепные крылья, и до чего же я удивилась, когда увидала, что ласточка снимает свои крылья, вешает их на крючок и тут же надевает другие, которые перед этим сняла со стены!

— Ну вот я и переоделась после работы! — усмехнулась она.

Я не могла отвести глаз от одной пары крыльев, величиной с хозяйку кабинета, усыпанных сапфирами и обшитых красной каймой. Перехватив мой взгляд, она добавила:

— Вы, кажется, засмотрелись на мои парадные крылья? Хотите примерить?

— Очень хочу, — призналась я, краснея от собственной дерзости.

Она прикрепила крылья к моим плечам, и я почувствовала себя лёгкой, словно ласточка. От радости я всплеснула руками, и крылья так стремительно подняли меня в воздух, что я стукнулась головой о потолок. Хорошо ещё, что он был обит материей, и я тихонечко опустилась на пол.

— Вот что бывает, когда захочешь побыть птицей! — заметила директриса, снимая с меня огромные крылья, с которыми я управилась так неудачно.

Я тёрла себе лоб, пытаясь понять, вскочит шишка или нет, а её превосходительство добавила:

— Запомни хорошенько, Анни, в жизни лучше всего довольствоваться своей судьбой. Из самой славной на свете девочки получится никудышная птица, а из самой резвой птицы — плохонький цветок. Хорошо, что на свете есть девочки, цветы, птицы, но только пускай они друг другу не завидуют: всё равно ведь ни без девочек, ни без птиц, ни без цветов не бывает весны!

Тут ласточка отдёрнула занавес, отделявший комнатку, в которой воспитывались маленькие лаврики. Учительница, ласка Лозинда, как раз обучала их всяким комплиментам, на которые цветы ужасно падки, и один лаврик сразу же сказал мне несколько ласковых, ободряющих слов, и мне стало до того хорошо, будто во рту у меня таяла шоколадная конфета.

— Знаете что, госпожа директриса, — сказала я, — мне больше нравится получать в награду ласковые слова, чем табель со всеми пятерками.

К сожалению, ласточка понятия не имела, что такое табель и что значит пятёрка, а когда я рассказала ей про экзамены, лаврики начали киснуть со смеху.

— Да, везёт цветам, не то, что нам, девочкам! — вздохнула я.

— А что же вы такое важное изучаете на уроках, чтобы потом держать экзамены? — полюбопытствовала директриса.

— Ну как же, — объяснила я, — мы должны уметь ставить вопросы к разным членам предложения, вышивать крестиком, вычислять площадь трапеции, помнить наизусть исторические даты, рисовать карты, отличать рептилий от земноводных…

Тут я осеклась; хохот лавриков всё равно заглушал мои слова.

— А какая от всего этого польза? — допытывалась лягушка. — Это пригодится вам потом в жизни?

— Чего не знаю, того не знаю, — призналась я. — Но если мы не будем знать всего этого и ещё многого, многого другого, мы не сдадим экзамены. Нас будут называть дурочками, и мы останемся на второй год.

— Странно, очень странно… А мне казалось, что люди умнее, — прошептала ласточка.

Простившись, я пошла вслед за её превосходительством, думая над тем, что все эти цветочки живут куда лучше нас: им хоть экзамены сдавать не надо…

В стране грибов

— Теперь, — объявила её превосходительство госпожа Серозелинда, — мы вернёмся в Фиалковую пещеру по просёлку. Дорога не слишком приятная, но она короче, а мы уже опаздываем.

Мы нырнули в узкий тёмный проход. Скоро лягушку уже было не различить в потёмках, виднелся только светящийся циферблат её часов, словно фонарик покачивался во мраке, и я изо всех сил старалась поспевать за Серозелиндой. Со сводов срывались огромные капли воды, а однажды я оступилась и чуть не упала на осклизлом полу. Наконец проход расширился, тишину прорезал звук рога, и мы очутились перед подъёмным мостом, переброшенным через ров.

— Кто идёт? — прокричал замогильный голос.

— Её превосходительство госпожа Серозелинда.

— Пароль?

— Лип-лап-кампернуль!

— Правильно.

Заскрежетали цепи, подъёмный мост опустился, и навстречу нам вышла, потрясая факелом, чудовищных размеров крыса. Она была с алебардой и со щитом, а голос у неё был хриплый и утробный, словно из бочки.

Крыса повела нас в огромное подземелье, своды которого почернели от копоти факелов. Там, присев на корточки, дремало множество всевозможных грибов. Прикрываясь шляпками, сидевшими на них вкривь и вкось, они храпели так оглушительно, что стены дрожали, как в кузнице. По залу взад и вперёд сновали маленькие слоны, награждая шлепками хоботом те грибы, которые вот-вот были готовы свалиться на землю.

— Ох уж эти мне грибы! — простонала крыса. — До того обленились, впору затребовать ещё двенадцать слонов на подмогу. Мои уже выбились из сил, и если вы, ваше превосходительство, позаботитесь о том, чтобы им стало полегче, это будет очень кстати.

— Ладно, поговорю с королевой, — пообещала лягушка. — А теперь мне нужен проводник, чтобы побыстрее добраться до Розовых ворот, а то я ваши места плохо знаю.

Крыса тут же разбудила один коренастый симпатичный грибок, обутый в огромные деревянные башмаки и одетый в коричневый жилетик. Его большущая голова при каждом движении покачивалась так, что страшно было, как бы она не слетела.

Он увлёк нас вперёд сквозь самую настоящую лавину грибов и сообщил:

— Меня зовут Петеркноль. Я единственный гриб, способный прошагать два километра и не заснуть.

Всё это было чистой воды хвастовство: он тут же принялся зевать. Глаза у него слипались. Несколько секунд он боролся с истомой, а потом голова так тяжело шмякнулась ему на грудь, что не удержалась, сорвалась с плеч и покатилась по земле.

В тот же миг глаза раскрылись, а рот заверещал:

— Сон и дрёма пришли! Сон и дрёма пришли!

Обезглавленное тело подбежало к скатившейся голове, ухватило её обеими руками и нахлобучило на прежнее место.

— Вот так-то! — гордо изрёк Петеркноль. — Фокус у меня нехитрый. Теперь я опять бодр и полон сил.

И опять нахвастал: не успел он пройти несколько метров, как снова потерял голову. На сей раз он даже не удосужился приделать её как следует и напялил задом наперёд. Ну и зрелище было: идёт гриб вперёд затылком.

— У меня от ходьбы голова кружится, — сообщил он нам. — Теперь я не буду отвлекаться на посторонние предметы и выведу вас прямо к цели.

Не успел он договорить, как голова в третий раз хлопнулась ему под ноги.

— Эх, у меня уже руки устали, — пожаловался он, подбирая голову с земли, — даже и не знаю, надолго ли у меня хватит сил всё время поднимать её и ставить на место.

Увы! Отказали ему не руки, а ноги: они отвалились, и ему пришлось возвращаться за ними на руках.

Тем временем терпение её превосходительства истощилось. Она нервно поглядывала на часы, и Петеркноль это заметил. Он попытался поддержать голову руками, чтобы она не падала, но сон навалился на него с такой силой, что голова полетела наземь, увлекая в падение обе руки.

— Ладно, — сказала лягушка, — хватит тебе мучиться. Только покажи нам, в какую сторону идти.

Но тело гриба рухнуло рядышком с головой, которая громко захрапела.

— Влипли! — вздохнула её превосходительство.

— Неужели мы теперь заблудимся? — ужаснулась я.

— Нет! — рассмеялась лягушка, — Просто у нас уйдёт больше времени, вот и всё.

Вдруг я нечаянно задела один из сонных грибов. Он упал на соседа, тот толкнул следующий гриб, и вот уже целая грибная шеренга, как подкошенная, повалилась на землю, точь-в-точь кегли.

Её превосходительство посмотрела на падающие грибы с невыразимым презрением и доверительно сказала мне:

— Я им пришлю не дюжину карликовых слонов, а полсотни ежей, пускай колют их своими колючками, не давая присесть где ни попадя.

Мы долго блуждали среди груд спящих грибов. Мне казалось, что мы кружим на месте, и я уже не верила, что мы выберемся отсюда, как вдруг моё внимание привлёк крошечный огонёк, который через равные промежутки времени то гас, то снова вспыхивал.

— Это световой сигнал Розовых ворот! — сказала лягушка.

Сигнал исходил от старенького светляка, который сидел на травинке и попыхивал трубкой.

Он почтительно встал, поклонился Серозелинде и тихим надтреснутым голоском сообщил:

— Розовые ворота третьи направо.

В гостях у роз

Да, перед нами были Розовые ворота. Ряды рубинов освещали тонкие, как кружево, литые узоры, которыми они были украшены.

Её превосходительство приблизилась к овальному зеркалу, укреплённому в середине ворот, подышала на него и пальцем написала:

Рикетикетакето

Зеркало откинулось, и за открывшимся окошечком показалось хорошенькое личико осы.

— Чем могу вам служить, ваше превосходительство? — поинтересовалась она прямо-таки медовым; голосом.

— Мне нужна карета, чтобы побыстрее доехать до Дворца роз. Мы опаздываем.

— Будет исполнено, ваше превосходительство.

И тут же створки ворот у нас на глазах сложились в элегантную карету. В неё впряглись четыре осы. Их крылышки загудели, как самолётные двигатели, и мы стремительно помчались по коралловой аллее.

Едва мы подкатили к парадному подъезду, как нас с поклоном встретили семь бутонов шиповника, наряженных в изысканные камзолы — наполовину розовые, наполовину зелёные. Они провели нас в зал, все стены которого были зеркальные.

— В конце этого зала начинается коридор, который ведёт прямо к фиалкам, — сказала мне лягушка.

Но сколько я не искала глазами дверь в коридор, отовсюду — со стен, с потолка, с пола — на меня смотрело мое собственное отражение. Скоро я уже не могла понять, в какой части зала я нахожусь. У меня закружилась голова, и я прижалась к лягушке, чтобы не упасть.

— Ничего не бойся, — сказала мне Серозелинда. — В этих зеркалах сидят гномы, они пытаются заманить нас в своё Зазеркалье, но забывают, что мы не можем, как они, дышать в пустоте, без воздуха. Давай-ка зажмурь глаза. Ну вот, они убедились, что ничего у них не вышло, и ластиком стирают со стен твоё изображение.

То-то я удивилась: моё отражение в самом деле стало исчезать, сперва голова, потом всё остальное, и теперь я могла без помех рассмотреть зал.

Везде были расставлены диваны, кушетки, пуфы, кресла, банкетки, на которых с грацией герцогинь полулежали розы и вели между собой беседу. Их головки были окружены целыми водоворотами кружев. Розы беспрестанно пудрились большими пуховками, и их дыхание наполняло ароматом всё вокруг. Но самое занятное было вот что: они подзывали к себе высокие узкие зеркала, и те подбегали по их первому кивку. Розы подкрашивали себе губки, расправляли ресницы, а потом улыбкой отпускали зеркала восвояси. Те кланялись и бросались на следующий зов.

Как только бутон шиповника доложил о её превосходительстве, розы поднялись и выстроились перед ней шпалерами. Серозелинда, проходя мимо них, церемонно целовала ручки, которые они ей протягивали.

Я очень заважничала, видя, как нас встречают, и, поспевая вслед за лягушкой, то и дело приседала в реверансе, словно приветствия этих восхитительных созданий немножко относились и ко мне.

Миновав зал, мы уже собирались вступить в коридор, ведущий в Пещеру фиалок, как вдруг оттуда вылетел запыхавшийся дрозд с криком:

— Наконец-то, ваше превосходительство! Я уже полчаса вас ищу. Наша королева Флора спешно вернулась во дворец и требует вас к себе.

Лягушка побледнела, как полотно, и покачнулась на лапках.

— Но ведь её величество собиралась вернуться не раньше, чем через месяц… — прошептала Серозелинда. — Она поручила мне открыть сегодня прощальный бал фиалок.

— Похоже, что случилось нечто серьёзное, — подтвердил дрозд, — потому что настроение у королевы самое скверное. Говорят, что шайка каких-то девчонок оборвала нынче утром на лугу больше половины лютиков, только что прибывших на землю.

Тут я почувствовала, что у меня задрожали коленки. Лягушка, видимо, встревожилась не меньше меня; она мигнула мне и сказала дрозду так:

— Хорошо же! Доложите её величеству, что я иду.

Дрозд упорхнул; розы в большом волнении снова разбрелись по своим диванам, а Серозелинда увлекла меня в уголок и зашептала:

— Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы тебя обнаружили. Просто не представляю, что с тобой будет, если Флора узнает, что в её королевство проникла девчонка, — тем более, если то, что сказал дрозд, правда.

Говоря всё это, она достала из кармана своей туники миниатюрный золотой ключик и стукнула им в стену. Зеркальная панель отодвинулась, и за ней открылась железная лестница.

— Спускайся по этой лестнице, — продолжала лягушка. — Внизу ты увидишь старую яблоню, она покажет тебе дорогу к избушке тётушки Пшеницы. Пшеница — моя лучшая подруга. Она сама доброта, ты у неё спрячешься, а потом я за тобой приду и провожу тебя на землю.

Я с благодарностью расцеловала Серозелинду. Мне было грустно. Едва я ступила на лестницу, как зеркальная панель вернулась на место. Быть может, она отрезала меня от единственного существа, которое могло меня защитить!

Заблудилась

Какое разочарование: спустившись по лестнице до самого низу, я не нашла старой яблони!

Передо мной лежали три дороги. По какой идти?

«Если я ошибусь, это может стоить мне жизни», — вот как я подумала.

И внезапно меня охватил безумный ужас. Я побежала куда глаза глядят, словно за мной по пятам гнался пёс фермера Гильома. Через несколько минут мне повстречался цветочек, сидевший на краю канавы. Во мне шевельнулась надежда, я остановилась и спросила, превозмогая напавшую на меня икоту:

— Вы не знаете, где тут старая яблоня?

— Это моя мама! Её срочно вызвали во дворец к королеве, и я не знаю, когда она вернётся.

— Как обидно!.. Но, возможно, вы сумеете мне указать дорогу к избушке тётушки Пшеницы?

— Нет, я не знаю, где это. А почему бы вам не подождать? Мама, наверно, скоро вернётся. Если, конечно, не случилось ничего серьёзного…

При этих словах мне снова захотелось бежать. Но мчаться, не разбирая дороги, было, конечно же, опасно, и я, несмотря на всю свою тревогу, уселась рядом с цветком.

Он нанизывал росинки на стебелёк, снимая их с травы одну за другой, и предложил мне:

— Не хотите, чтобы скоротать время, сделать себе бусы?

— Спасибо, с удовольствием, — сказала я.

Но у меня так дрожали пальцы, что я просто не смогла низать бусы. Я хватала капли росы, однако они падали на землю, и я не могла понять, каким чудом цветок так ловко с ними управляется. Я ещё и не начала как следует, а у него уже были готовы бусы. Цветок заметил, что я дрожу от нетерпения, и, поскольку его мама всё не возвращалась, сказал:

— Знаете что? Потолкуйте с теми вишнёвыми деревьями, которые встретятся вам за поворотом. Они, наверно, знают, где избушка тётушки Пшеницы.

— Спасибо, — ответила я, — Пожалуй, я попробую.

И, попрощавшись, побежала дальше.

Как только вишнёвые деревья меня заметили, они подскочили ко мне и давай хохотать как ненормальные. Я взмолилась, чтобы они указали мне дорогу, но тут одно из деревьев заплетающимся языком возразило:

— Ах, тебе пшеничная избушка понадобилась? Ну, ты сперва дойди, как мы, до поросячьего визга!

— Но я не знаю, как до него добраться.

— Ещё чего! Не добраться, а набраться, иначе говоря, наклюкаться…

— Наклюкаться?

— В сосиску! Я же тебе о том и толкую…

Я почувствовала, что совершенно сбита с толку, и не понимала, о чём ещё спросить, но тут я заметила в руках у деревьев винные бутылки. «Вот незадача-то! Это же пьяные вишни!» — промелькнуло у меня в голове, и я уже хотела идти дальше, но та из вишен, с которой я пыталась вести разговор, сгребла меня в охапку и подбросила ввысь. Я бы наверняка сломала себе шею, но вторая вишня меня подхватила. Я надеялась, что она меня отпустит, но вместо этого она подбросила меня ещё выше. От страха я завопила, но вишни расхохотались ещё пуще и продолжали перебрасываться мною, как мячиком.

Когда меня, наконец, поставили на землю, я чувствовала себя так, будто меня избили палками.

Вишни сразу обо мне забыли и снова присосались к бутылкам, а я, заливаясь слезами, пошла дальше. Чуть погодя я набрела на четырёх одуванчиков, которые, сидя у колодца, играли в карты. Видя мои слёзы, они принялись меня утешать. При этом они оказались такими деликатными, такими ласковыми, что в конце концов я открыла им, что по совету госпожи Серозелинды разыскиваю избушку тётушки Пшеницы, чтобы укрыться от гнева самой Флоры.

— Избушку тётушки Пшеницы! — воскликнули одуванчики. — Но это же совсем в другую сторону! Дорога, по которой ты идёшь, самая опасная: по ней ездят курьеры королевы Флоры. Если ты попадёшься им на глаза, пиши пропало.

— Боже мой! Боже мой! Что же мне делать?

Похоже, что одуванчики здорово смутились: они переглянулись, и ясно было, что им неохота ввязываться в такое опасное дело.

— Спасите меня! — взмолилась я, — Спасите! Вот увидите, её превосходительство вас отблагодарит.

И я в отчаянии уцепилась за их курточки.

Одуванчики пошептались, а потом самый рослый из них объяснил:

— Этак ведь мы можем и головы потерять.

Но мои слёзы их всё-таки разжалобили, и они предложили мне добраться до волшебного леса, куда можно было попасть только со дна колодца. Там, в волшебном лесу, живёт крот Черноластик, лучший друг Серозелинды. Я с благодарностью согласилась.

— Но как же мне спуститься на дно? — заметила я. — У меня нет ни ведра, ни верёвки.

Они разбудили кота, спавшего у колодца; я была в таком смятении, что сначала вообще его не заметила. Впрочем, я никогда бы не признала кота в этом чёрном мячике, обёрнутом длинной пушистой верёвкой. Верёвка оказалась хвостом и была не меньше пяти метров длиной.

— Давай, Мурляп, скорее, скорее! Речь идёт о жизни этой малышки! — закричали одуванчики.

Чёрный кот мигом обвил хвостом колодезный ворот и обхватил меня лапами. Два одуванчика принялись раскручивать ворот, и я медленно спустилась в темноту.

— Удачи тебе! — пожелал мне на прощание Мурляп.

Не успел он подняться наверх, как я услышала топот коня, приближавшегося во весь опор.

Возле колодца конь остановился. Грубый голос спросил:

— Не видали вы здесь на дороге девчонку в переднике в зелёную клеточку?

«Ну всё, я попалась», — со страхом подумала я.

— Нет, никого не видали.

— А мне сказали, что она пошла по этой дороге, — настаивал тот же голос, — Если вы утаиваете от меня правду, знаете, что вам за это будет?

Наступило долгое молчание. У меня всё поплыло перед глазами.

Потом одуванчики ответили:

— Мы ничего не видели.

И конский топот стал удаляться.

Странный паук

О колодце не было ни капли воды, зато в одной из стенок обнаружилась трухлявая дверь. Немного оглядевшись, я нырнула в эту дверь и очутилась в тёмном, узком и коротком коридорчике. Проход был перегорожен паутиной, а за паутиной чернела пропасть.

Там-то и был, наверно, настоящий колодец: я услышала хлюпанье воды, словно кто-то плавал.

Вдруг из черноты вынырнул огромный паук и взобрался вверх по паутине. Паук был одет в водолазный костюм; пока я, лишившись от ужаса дара речи, смотрела на него, он отвинтил свой шлем и бросил на землю.

— Кто тебя сюда подослал? — леденящим кровь голосом заорал он.

Я так перепугалась, что брякнула наобум, заикаясь от страха:

— Ее п-п-превосход-д-дительство госпожа Серозелинда…

Услышав это, паук смягчился, но заметил:

— Удивительное дело, с какой стати её превосходительство открыла тебе доступ в волшебный лес!

— Она послала меня к своему лучшему другу, кроту Черноластику! — выпалила я.

— Тем более удивительно. Чтобы попасть к Черноластику, надо отыскать дорогу в лабиринте. А в лабиринте все всегда сбиваются с пути и рано или поздно оказываются в священном гроте, где сам принц Весна дарует жизнь цветам. Королева Флора беспощадно карает всех, кто пытался подглядеть тайну их рождения на свет.

Всё это звучало не слишком обнадёживающе, но лучше уж попытать счастья в лабиринте, чем угодить в лапы к преследователям. Если мне удастся разыскать Черноластика, я спасена. И я ответила:

— Не беспокойтесь, господин паук, я не заблужусь.

Я была в этом убеждена: ведь раньше мне уже приходилось бывать в лабиринте, на ярмарке, и я знала, что в конце концов из него всегда найдётся выход.

— Может, оно и так, — возразил паук. — Но мне не хотелось бы попасть впросак, а потому, если не возражаешь, я загадаю тебе одну-единственную загадку. Если ты её разгадаешь, значит, тебя в самом деле послала её превосходительство госпожа Серозелинда, и я сам провожу тебя в волшебный лес.

— Как хотите, господин паук, — ответила я, но душа у меня ушла в пятки, потому что я никогда не отличалась догадливостью.

— У какого цветка, — спросил паук, — каждый день вырастают новые лепестки? Что это за цветок, затмевающий красотой нашу королеву?

— Это солнце! — вскричала я, потому что сразу вспомнила, как все цветы обожают солнце.

Паук удивился, как быстро я угадала, но постарался не очень обнаруживать своё удивление.

Он слез с паутины и стянул с себя водолазный костюм.

— Значит, вы живёте под водой? — поинтересовалась я.

— Да, я присматриваю там за молодыми кувшинками, они ужасные непоседы! Так и норовят вынырнуть на поверхность воды, а это им вредно, пока они не вырастут и не повзрослеют.

Разговаривая, паук разматывал шёлковую верёвку, обёрнутую у него вокруг живота. Потом он закрепил оба её конца на потолке, попросил меня сесть на эти самодельные качели и стал раскачивать меня всё выше и выше.

Я качалась, качалась, обмирая от страха и удивления, и вот наконец паук раскачал меня так высоко, что носки моих туфель угодили в самый центр паутины.

В тот же миг я почувствовала, что лечу по воздуху и, не понимая хорошенько, что происходит, мягко опустилась на толстый мшистый ковёр.

— Ну как, не ушиблась? — хором осведомилось несколько тоненьких голосов.

Я в изумлении стала рассматривать ковёр и обнаружила, что он состоит из множества стебельков мха, которые выстроились, как солдаты, отряд за отрядом, тесно прижавшись друг к другу, так, что между ними нельзя было бы просунуть даже булавку. Для пущей прочности все они крепко держались за руки. Они с немым вопросом устремили на меня участливые взгляды, и я поспешила их поблагодарить.

— Я упала словно на перину! — заверила я их.

— Мы очень рады, что угодили подруге её превосходительства! — ответили они хором.

Но те из них, на которых я сидела, уже изнемогали от усталости, и я поскорей встала на ноги.

Теперь я очутилась на тропинке, которая вела прямо в волшебный лес, о чём свидетельствовала табличка со стрелкой-указателем слева от меня. Но мне всё же боязно было вступать в лабиринт, и я решила спросить совета у стебельков мха.

— Чтобы не заблудиться, надо быть очень внимательной, — ответили они. — Черноластик любит прятаться в надёжных и покойных местечках, он очень редко показывается на свет. Если хочешь его найти, лучше всего спроси у жёлтых улиток, которых встретишь по дороге. Только смотри, остерегайся красных и голубых, они заманят тебя к священному гроту, и ты пропала.

— О, спасибо, спасибо вам всем! — воскликнула я и храбро пошла вперёд.

Волшебный лес

Скоро я пришла в волшебный лес. Он тонул в лунном свете. Казалось, в стволе каждого дерева горит лампочка, потому что все деревья светились. Одни мерцали голубым светом, другие красным, третьи жёлтым, и разноцветные лучи, сливаясь вместе, давали такие нежные оттенки, что, подумала я, такого просто быть не может.

С неба золотыми каплями падали тысячи пчёл. Падая, они задевали арфы, развешанные на ветках, и весь лес был пронизан музыкой.

В листве дрожало множество цветов. Одни из них пели, другие серебряными нитями расшивали невиданные великолепные плащи. Все эти цветы были прозрачные, словно из тончайшего газа. Спинки им украшали нежные крылышки, и они легко перелетали с дерева на дерево, по своему хотению перебирались с ветки на ветку, шустрые, как белки, или с птичьей грацией опускались на землю.

«Может быть, я в цветочном раю? — подумала я. — Эти крылатые цветы очень похожи на ангелов!»

Я попыталась привлечь их внимание, но не тут-то было. Они меня не видели и не слышали, и вскоре я совсем заблудилась. Я только заметила, что тропинка, по которой я шла, исчезала сразу же у меня за спиной.

Я хотела выйти на лесную опушку, но слева и справа, спереди и сзади от меня по-прежнему виднелись только всё те же красные, голубые и жёлтые деревья. Можно было подумать, что те, мимо которых я уже прошла, забегали вперёд, чтобы снова попасться мне на глаза.

Я уже начала падать духом, но тут у подножия одного из стволов заметила жёлтую улитку и сразу же вспомнила, что мне советовал мох.

— Простите, — обратилась я к улитке, — мне сказали, будто вы знаете, где прячется крот Черноластик.

— Прежде всего вам надо добраться до лабиринта, — ответила улитка, — а до него ещё далеко. Если хотите, я вас подвезу.

На её домике было устроено сиденье. Я забралась туда, и улитка попросила, чтобы я ухватилась за тоненькие вожжи, привязанные к её рожкам.

Улитка плавно тронулась с места, и деревья по обе стороны от меня побежали назад, словно я смотрела на них из окна поезда.

Вход в лабиринт загораживали толстые побеги плюща, вооруженные до зубов. Но едва я произнесла имя её превосходительства госпожи Серозелинды, как они почтительно расступились.

— Будьте осторожны, — на прощание посоветовала мне жёлтая улитка. — Там сто залов, а в каждом зале сорок дверей. Не вздумайте глазеть по сторонам, какое бы зрелище ни предстало перед вами. Малейшее невнимание — и вы безвозвратно погибли. В первом зале войдите в седьмую дверь налево, во втором — в девятнадцатую направо, в третьем — в тринадцатую налево, в четвёртом — в пятую дверь опять-таки налево. Пятый зал пересеките напрямик и увидите там нашего досточтимого крота Черноластика.

Улитка заставила меня несколько раз повторить вслух весь маршрут, потом пожелала мне удачи, и я, замирая от страха, вступила в лабиринт.

В первом зале цветки гороха и фасоли стреляли из лука в жердь, служившую им мишенью, и я, не мешкая, вошла в седьмую дверь налево.

Во втором зале толпа овощей обступила сверчка, который пел, подыгрывая себе на аккордеоне. Сидящие помидоры опирались на тощие плечи салатных листьев. Важно покачивали головами побеги сельдерея, а за спинами у них, как водится, тянула шею спаржа, поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть. Капуста жмурилась от удовольствия, картошка, щадя силы, разлеглась прямо на полу, а лук-порей мечтательно поглаживал усы.

Я пошла вдоль левой стены зала, считая до девятнадцати, но вдруг репчатый лук задорно крикнул:

— Суп с помидорами! Суп с помидорами!

И тут же все овощи, которые кладут в суп с помидорами, бросились вперёд и слились в дружеском объятии.

Всё это настолько не укладывалось у меня в голове, что я сбилась со счёту. Пришлось начать сначала, но дверь, через которую я вошла в зал, ничем не отличалась от остальных, поэтому я не до конца была уверена, что начала считать оттуда, откуда надо.

Как бы то ни было, я проникла в следующий зал, где цветы-ангелы играли в шашки. Шеренги анемонов, взявшись за руки, изображали поделённую на у клетки игральную доску. Шашками служили улитки, I с одной стороны красные, а с другой — голубые.

Игра протекала в напряжённой тишине, а я больше | всего на свете обожаю именно шашки, поэтому не Щ утерпела и подошла поближе.

Весь мой маршрут настолько вылетел у меня из головы, что, когда партия закончилась, я пошла следом за голубой улиткой, которая тянула меня за собой, разглагольствуя о подробностях игры, и только заметив её недобрую усмешку, я внезапно вспомнила о грозящей мне опасности.

— Скатертью дорожка! — процедила сквозь зубы голубая улитка. — Скоро вы окажетесь среди вечных снегов!

— Ещё чего! — огрызнулась я, — У всякого лабиринта есть выход, Я обязательно разыщу Черноластика!

Я свернула в первый попавшийся коридор и после крутого поворота очутилась перед дверью, на которой переливались огненные буквы:

Опасно для жизни

Коленки у меня задрожали, и я кинулась назад в зал, из которого пришла. Я забегала в десятки коридоров, но в конце концов повсюду передо мной вырастала дверь, на которой мерцала неумолимая надпись:

Опасно для жизни

Лабиринт попросту взял меня в плен. Я почувствовала, как по лбу у меня потёк холодный пот Если я не войду в одну из этих дверей, мне так и придётся блуждать взад и вперёд по этим переходам, пока я не погибну от голода и усталости. Впервые мне стало ясно, что, может быть, я никогда не увижу маму, и в приступе отчаяния я распахнула страшную дверь.

Священный грот

И сразу меня охватил трепет и почтение, как бывает, когда входишь в церковь. Но не потому, что грот, в который я вступила, напоминал часовню, хотя были там и цветные витражи, сквозь которые струился мягкий свет, и колонны, покрытые ажурной резьбой, изображавшей цветы, а потому, что сам воздух в этом гроте был пронизан тайной. Казалось, этот воздух превращался в молитву, готовую сорваться с губ, и мне даже пришло в голову, что неплохо бы опуститься на колени, что я и сделала.

По сторонам высились груды окованных железом сундуков с замысловатыми замками; было так тихо, что я слышала, как звенит кровь у меня в ушах.

«Что же здесь опасного для моей жизни? — подумала я. — Нигде не видать ни малейшей угрозы, и даже каменные плиты под моими коленками словно бархатные».

Я поднялась и хотела уже как следует рассмотреть этот грот, как вдруг двери, замаскированные в стенах, распахнулись и пропустили целую толпу эльфов. Они были одеты в зелёные облегающие трико, а на спинах у них, так же как у цветов-ангелов, красовались прозрачные крылышки. Когда эльфы торопились, они пускали эти крылышки в ход и очень грациозно перелетали на расстояние нескольких метров. Но даже когда они стояли на месте, чувствовалось, что у них есть крылья: во всей их осанке было что-то неуловимо воздушное. И вместе с тем они были сильные: я обратила внимание, как легко они переносят тяжёлые кованые сундуки.

Они сновали по гроту, не замечая меня, точь-в-точь цветы-ангелы, и я могла любоваться ими без помех.

Они расставили столы посреди грота, а потом раскрыли сундуки. В одних сундуках оказалась листва, в других лепестки разных цветов и фасонов, в третьих пыльца, корешки, стебельки. Тут закипела работа. Эльфы ловко мастерили новенькие цветы и усаживали их рядами на мраморные плиты пола, а те сидели неподвижно, как куклы.

Внезапно все эльфы прекратили работу и повернулись к той двери, что была украшена пышным фронтоном, над которым сияла звезда.

Вошёл юный властелин. Видя его улыбку, я как-то сразу почувствовала себя бесконечно счастливой. Он был одет так же, как эльфы, в зелёный бархатный наряд, тесно облегавший стан. С его плеч ниспадал вышитый плащ, а его вьющиеся белокурые волосы венчала золотая корона.

«Это принц Весна», — сразу поняла я.

Он приблизился к мраморному столу, бережно взял цветочек, который оставили там эльфы, и сказал:

— Кажется, нам недостает васильков?

Старший мастер согнулся в поклоне. Принц приблизился к одной из стен грота и хлопнул по ней ладонью. Из стены забил источник, принц окунул цветок в его воду и торжественно объявил:

— Флора дарует тебе жизнь!

Юный василёк тут же ожил и запищал. Принц Весна, по-моему, сам наслаждался своей властью даровать жизнь и с восторгом смотрел на малыша, который барахтался у него на руках.

А эльфы уже выстроились в цепочку и протягивали ему другие цветы, которые он один за другим окунал в воду источника жизни. Тут к нему приблизилась вереница вьюнков, которые были как бы повитухами. Каждый вьюнок брал в руки новорождённый василёк и уносил его из грота через белую дверь. Меня вдруг охватило смутное беспокойство. Мне припомнились грозные слова паука. Я проникла в тайну рождения цветов, и теперь мне грозила смертная казнь. Мне казалось, что кто-то за мной наблюдает, и я то и дело озиралась по сторонам. Скоро мной завладела одна мысль: «бежать!» — и я выскользнула из грота вслед за одним из вьюнков, который баюкал на руках новорождённый василёк и напевал ему колыбельную.

В городе

Я пошла за вьюнками по дороге, кружившей среди огромных скал. Вьюнки шагали медленно, гуськом, и когда какой-нибудь из крошечных васильков принимался плакать, все вьюнки хором затягивали колыбельную:

Василёк, василёк,

Самый синий цветок,

Василёк, василёк,

Самый синий цветок.

Синева, синева

В твоих синих глазах,

В васильках мурава,

Синева в небесах.

Ласточка, прилетай,

Наш цветочек покачай.

Ласточка, улетай,

Спать цветочку не мешай.

Вскоре скалы по сторонам дороги стали ниже. Тут и там всё чаще попадались домики. Издали они напоминали фарфоровые вазы.

Вьюнки входили в дома, оставляли там свою ношу, и оттуда раздавались радостные крики: я поняла, что каждый василёк обретает таким образом семью и маму с папой.

Чем дальше, тем выше становились дома. Одни были пёстрые, как морские ракушки, другие то и дело меняли цвет, словно переливчатый шёлк. Какая-то астра, сидевшая с вязанием у окна, приветливо кивнула мне, а я в ответ помахала ей рукой.

Улица становилась всё оживлённее. Проезжали маргаритки на жёлтых одноколёсных велосипедиках, быстрых, как молния.

Прошествовала медведка, толкая перед собой тачку, гружённую горшочками с мёдом. Тюльпаны возвращались по домам, неся на головах хорошенькие корзинки, полные покупок. Это бы ещё куда ни шло, но когда я вышла на главную торговую улицу города, Златопесочную, изумление моё достигло предела.

Там были сплошные магазины, и все они буквально ломились от товаров! Витрины мясных лавок были полным-полны золотых котлет, мраморных колбас в белых и синих прожилках; эскалопов, похожих на сдобные рогалики; сосисок, свисавших рыжими лентами; ломтиков поджаренного мяса, блестящих и колючих, как остролист. Всё это мясо было, должно быть, от каких-то волшебных животных: тут же на блюдах была выставлена их требуха и другие части, невесомые и прозрачные, как воздушные шары. А маки, разделывавшие туши, были совсем не то, что наши мясники в заляпанных фартуках: они скорее напоминали маляров, покрытых яркими красками с головы до ног. Молочные магазины, в которых хозяйничали цветы черёмухи, торговали бутылками с зелёным молоком и сырами множества сортов — от мятного до томатного. И на каждом шагу попадались парикмахерские с вывесками, на которых огромными буквами было написано:

Завивка-перманент специально для гвоздик и хризантем

Ювелирные, парфюмерные, бельевые магазины, кондитерские — всего даже не перечесть…

Я так увлеклась, что стала бегать с одной стороны улицы на другую, чтобы всё рассмотреть и чуть не угодила под автобус. Он был похож на тот, которым мы путешествовали в туннеле вместе с её превосходительством. Никогда бы не подумала, что эти длинные гусеницы, битком набитые цветами, могут мчаться с такой скоростью. Но удивительнее всего, что на улице были и автомобили — игрушечные механические собаки, которые во всю прыть неслись вперёд, как только их заводили.

Я изумлённо таращилась на всю эту суету, то и дело налетая на встречные цветы, но скоро почувствовала, что сильно проголодалась.

«Наверно, пошёл третий час дня, иначе откуда такой голод», — подумала я.

И до чего же я обрадовалась, когда на углу обнаружила дом в форме яйца, на котором красовалась вывеска:

Бесплатный ресторан

Я вошла и уселась за стол. В зале были маки, маргаритки, дикие розы, одуванчики, подсолнухи, лилии, а кроме того, ещё множество цветов, которых я никогда не видала вблизи нашего дома. Все ели с большим аппетитом, но я напрасно искала глазами официантку!

И вот, когда я уже совсем пала духом, рядом со мной раздался голос:

— Что вам угодно, мадмуазель?

Я от страха чуть не хлопнулась в обморок: ведь рядом со мной по-прежнему никого не было! А голос снова повторил свой вопрос, и тут я заметила, что ко мне обращается мой столик, склонившись передо мной в почтительном поклоне.

— Для начала мне хотелось бы немного супа, — пролепетала я.

— Выбирайте сами, — отозвался столик. — В меню суп с божьими коровками, бульон из жужелиц и жемчужный суп-пюре.

Разумеется, я не знала ни одного из этих супов, и столик, видя мою нерешительность, посоветовал:

— Возьмите суп с божьими коровками, это наше фирменное блюдо.

— С удовольствием, — наудачу ответила я.

Тут же верх столика откинулся и под ним обнаружилась тарелка с тёплым благоухающим супом. Это было объедение! По поверхности супа плавали божьи коровки, уворачиваясь от моей ложки, так что, к счастью, подцепить их не было никакой возможности. Когда я доела, все божьи коровки расправили крылышки и улетели с криком:

— Спасибо, мадмуазель, что отдали должное нашему супу!

А столик тут же осведомился:

— Что бы вам хотелось на второе, мадмуазель? Имеются золочёные котлетки, кружевная вырезка с винегретом, молочные пампушки и райские крокеты по-провансальски.

Я выбрала золочёные котлетки. Вот уж не думала, что это будет так вкусно! Я три раза просила добавку, а гтотом ещё попробовала райские крокеты. На десерт столик подал мне «цветочный поцелуй». Вообразите себе сахарную вату, а на ней меренгу с мороженым, а сверху крем, политый мёдом. Это был самый настоящий поцелуй: он таял у меня на губах и ласкал сердце.

Но вот что удивительно: когда я встала, чтобы уйти, столик принялся благодарить меня за то, что я заглянула в этот ресторан и подкрепилась!

Я вышла на улицу и поплелась дальше, еле передвигая ноги, потому что здорово объелась. На перекрёстке я увидела муравья в белой фуражке, он регулировал уличное движение. Я тут же сообразила, что полицейские всегда рады указать прохожим дорогу, и направилась к муравью. Уж он-то наверное объяснит мне, как пройти к избушке тётушки Пшеницы, у которой я по-прежнему надеялась найти пристанище.

Но как только муравей меня заметил, он с бешеной скоростью принялся вращать головой, издавая чудовищное тарахтение, словно одновременно заработала тысяча кофейных мельниц. Все прохожие остановились, а муравей ринулся ко мне с криком:

— Девчонка! Девчонка! Вот она, девчонка, которую ищет королева!

И все цветы бросились за мной. У меня от страха словно выросли крылья, и я поначалу легко обогнала преследователей. Но тут с разных сторон затарахтело также, как тарахтел постовой муравей, и я поняла, что все полицейские в городе ринулись меня ловить. Цветы, которые шли мне навстречу, сперва удивлённо оборачивались, а потом бросались за мной вдогонку, и скоро вслед за мной катился бушующий цветочный вал.

Теперь я пожалела, что так объелась: в боку у меня закололо, и я чувствовала, что долго не выдержу этой гонки. Опередив преследователей, я метнулась в сторону с надеждой, что спрячусь в переулке. Как бы не так: переулок оказался тупиком, и посреди всеобщего крика и переполоха два муравья схватили меня, затолкали в автомобиль и куда-то повезли с огромной скоростью.

Флора

Машина ехала долго, и когда муравьи наконец втащили меня в Пещеру фиалок, я была уже вся заплаканная. От усталости я еле шевелилась, а в пещере вокруг меня царило, напротив, неописуемое оживление. Повсюду плели гирлянды, развешивали фонарики, чистили зеркала и посыпали дорожки золотым песком. Да, её превосходительство госпожа Серозелинда меня не обманула, и приготовления к прощальному балу фиалок шли полным ходом.

В глубине зала сверкал и переливался драгоценными камнями трон, ещё пустой. Сюда-то и подвели меня мои стражи.

Едва с приготовлениями было покончено, как воздух огласили крики:

— Да здравствует Флора! Да здравствует королева!

Вошли скарабеи в серебряных кольчугах и в золотых шлемах; их поднятые шпаги сверкали, как огненная изгородь.

Тут появилась Флора, и словно солнце засияло в пещере. Всё озарилось радостью и светом. Её глаза были чистые, как родники, и вся она была такая красавица, что вблизи от неё у всех начинали петь сердца. Её платье с длинным шлейфом, усеянное крошечными бриллиантами, распространяло тихий шелест и шорохи, и казалось, что она идёт в ореоле птичьих трелей и звёздных лучей.

Окружённая всеобщим обожанием, она приблизилась к трону; мотыльки, составлявшие её свиту, склонились перед королевой и присоединились к толпе фиалок.

И тут она заметила меня. По её лицу словно прошло облако.

— Наконец-то доставили! — процедила она, кивнув в мою сторону. — Почему вы так долго её ловили?

Муравьи у меня по бокам задрожали, не смея отвечать. Тогда она обратилась прямо ко мне:

— По какому праву ты проникла в моё королевство?

— Ваше величество, — ответила я и сама удивилась, как сипло звучит мой голос, — меня пригласил лютик, которого я встретила на лугу, и я подумала, почему бы мне не принять его приглашение.

— Лютик! Лютик! Её превосходительство госпожа Серозелинда, мой премьер-министр, уже рассказывала мне эту басню. Но я не могу поверить, как это простой цветок мог присвоить себе такое право. Привести сюда её превосходительство!
Вошла лягушка, моя заботливая провожатая и покровительница в Королевстве цветов. Её лапки были скованы тяжёлыми наручниками, и шесть Муравьёв в белых фуражках окружали её. Но и в постигшей её немилости Серозелинда держалась с удивительным достоинством и поклонилась королеве дружелюбно, без тени обиды.

Я поняла, что всё потеряно.

— Ваши показания совпадают, — обратилась королева к Серозелинде, — но это ещё не доказывает, что вы сказали правду. К несчастью, лютик, охранявший северные ворота, всего каких-то два часа назад был сорван. Ворон понапрасну искал на лугу его тело, и теперь нам придётся ждать, когда сорвавшая цветок злая девчонка его выбросит.

Внезапно в глубине зала поднялось волнение: я увидела двух жуков-могилыциков, которые пробирались сквозь толпу фиалок. Они несли на носилках тот самый лютик, с которым я познакомилась утром, но теперь он был страшно изувечен. Он меня узнал: когда его проносили мимо меня, на лице его мелькнула страдальческая улыбка. Жуки-могильщики поставили носилки перед троном.

Лютик попытался заговорить, но голос его звучал так слабо, что королева сошла с трона, опустилась рядом с носилками на колени и ласково приподняла голову цветка.

Он делал невероятные усилия, желая что-то сказать. Но его искалеченной груди не хватало воздуха, и, пролепетав несколько слов, он обессилел, Из него ушла жизнь.

Пещера огласилась горестными стонами, а Флора, взволнованная до глубины души, вновь взошла на трон и погрузилась в раздумья.

— Унесите лютик, — распорядилась она, — и пускай её превосходительство госпожа Серозелинда вернётся к исполнению своих обязанностей.

Муравьи поспешили снять с лягушки наручники, и она, по-прежнему невозмутимо, поклонилась королеве ещё раз и сказала:

— Почтительнейше благодарю ваше величество за то, что вы вернули мне свою милость. Впрочем, нам уже не впервой благословлять милосердие нашей королевы. Поэтому беру на себя смелость испросить у вашего величества снисхождение к девочке Анни: она угодила в эту историю только из-за своей доброты.

— Я уже передумала её казнить, — ответила на это Флора. — Однако на землю Анни никогда не вернётся. Она проникла в тайну рождения цветов, а люди ни в коем случае не должны знать эту тайну.

Слыша такое, я до смерти перепугалась и заплакала так отчаянно, что глаза Флоры затуманились.

— Мама! — плакала я, — Хочу к маме!

Горе моё было так безутешно, что больше я ничего не могла выговорить.

— Ну-ка, объясни, почему ты так просишься к маме, — велела Флора.

— Вы, ваше величество, всё равно не поймёте! — всхлипнула я. — Мама же красивей всех ваших цветов, вместе взятых, и ласковее пуха, и горячее солнца, а её любовь больше всего вашего королевства! Мамочка! Она же меня так любит, что умрёт с горя, если я к ней никогда не вернусь.

Моя горячность произвела впечатление на цветы, а Флора вроде бы заколебалась.

— Ладно, — объявила она, — если мама у тебя в самом деле такая, как ты говоришь, я дам тебе последний шанс вернуться на землю. Я тебя превращу в фиалку. После бала ты вместе с другими фиалками отправишься на землю и расцветёшь в вашем саду. Если твоя мама тебя узнает, ты снова станешь девочкой Анни, ну, а если не узнает — вернёшься в Королевство цветов, и я приму тебя в свою свиту.

Три скарабея немедленно притащили на бархатной подушечке волшебный напёрсток. Её превосходительство госпожа Серозелинда почтительно надела его на палец Флоре, и та подозвала меня поближе к трону. Стены пещеры вдруг задрожали, как тростник на ветру. Из каменных недр пещеры послышался далёкий хор, и все цветы в молчании опустились на колени. Глаза Флоры заглянули в мои глаза, и волшебный напёрсток начертал у меня на лбу три таинственных знака. Я почувствовала, что жизнь выходит из меня, словно в голове у меня образовалась дыра, и всё вдруг куда-то исчезло.

Бал

Я очнулась фиалкой, такой же, как все фиалки в пещере. Я стала скромным цветком, которому больше всех не терпелось поскорее отправиться на землю.

Флора благосклонно поглядывала на меня и как только заметила, что я немного освоилась, она подняла руку и провозгласила:

— А теперь — начинайте бал!

Да, это был воистину великолепный бал.

Музыка приподнимала нас над землёй, а ноги сами шли танцевать. В оркестре был один такой кузнечик, он извлекал из деревянного башмака, на который были натянуты струны, такие неожиданные ноты, что фиалки повизгивали от удовольствия. А цикада играла на кастаньетах, и, что самое поразительное, на тромбоне играл комар.

Бесконечно галантные молодые мотыльки приглашали фиалок на тур вальса, и те шли танцевать, томно склонив головки на плечо кавалерам.

Здесь завязывались дружбы, которые потом продолжатся на земле. Я узнала, что иногда мотыльки даже умирают от голода прямо на том месте, где рос их любимый цветок, если его сорвали. Один мотылёк с задумчивыми глазами несколько раз приглашал меня танцевать, и мне это очень польстило.

Но несмотря на внимание мотылька, несмотря на перекрёстные лучи прожекторов, заливавшие танцоров потоками света, несмотря на бесшабашно-весёлую музыку, мне было бесконечно грустно. Мысль о том, что я никогда не вернусь к маме, была для меня нестерпима. Я безнадёжно смотрела на свои ноги-корешки, на тело, превращённое в тощий стебелёк, и не понимала, как мама сможет узнать в этой фиалке свою Анни.

Но всё же я почувствовала большое облегчение, когда увидела, что Флора встаёт с места.

В зале установилась благоговейная тишина, и в этой тишине зазвучал божественно звонкий голос королевы.

— Как вы хотите переправиться на землю, — спросила она у фиалок, — на корабле Мечты или в хрустальном шаре?

У фиалок заблестели глаза при мысли, что скоро они наконец-то увидят солнце. Они посовещались и с поклоном ответили все разом:

— Если можно, ваше величество, в хрустальном шаре!

— Принести сюда хрустальный шар! — распорядилась королева.

Скарабеи очень торжественно водрузили посреди зала удивительный шар, светлый и блестящий, как огромная капля воды. В его поверхности отражалась вся пещера, и все отражения были сверкающие и в то же время зыбкие, словно окутанные светящимся туманом. Фиалки взялись за руки и стали в хоровод вокруг шара. Даже в мае я не видывала такой красоты, как эта живая гирлянда цветов, совсем одинаковых, которые вдохновенно смотрели на шар, таивший в себе бесконечность.

Флора спустилась с трона и медленно приблизилась к нам. Мне показалось, что её лицо ещё больше просветлело. Шесть мотыльков кинулись поддержать её шлейф.

Тут зазвенел невидимый колокол, королева молитвенно соединила руки и с волнением в голосе сказала:

— Благославляю вас, дети. Будьте достойны солнца, которое ждёт вас на земле!

И фиалки одна за другой направились к шару. Когда они подходили вплотную к его хрустальной поверхности, их тела словно таяли, и они погружались в шар, словно ныряльщицы в глубокую воду.

Наконец, подошла моя очередь. Ослепительный свет заставил меня зажмуриться, и я почувствовала, что лечу в пустоте.

Сердце матери

Я сразу же узнала наш сад.

Я, скромная фиалка, только что расцвела рядом с тропинкой, по которой так часто бегала, когда была девочкой. Наверно, был уже поздний вечер, потому что тень от нашей вишни протянулась до самой стены.

За окном, на кухне, навзрыд плакала мама. Её окружали соседки, и мне было слышно, как она причитает:

— Моя девочка! Бедная моя девочка!

Я плохо разбирала, о чём ей толкуют все эти тётушки, потому что от волнения все они говорили одновременно. Заступ моего отца валялся посреди сада, и я догадалась, что отец прервал работу и пошёл меня искать.

«Какая я была неосторожная, — сказала я себе, — и зачем только я поддалась любопытству! Теперь, если мама меня не узнает, всё пропало, и родителям останется оплакивать меня до конца дней».

Самое ужасное — в своём новом обличье я не умела ни плакать, ни говорить. Моё крохотное цветочное сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвётся, и я думала:

«С какой стати мама, которая так горюет, обратит внимание на какую-то фиалку в саду!»

Ясно было, что мне суждено вернуться в Королевство цветов, и я задыхалась от вопля, который напрасно рвался из моей груди.

Тем временем мама встала и повернула лицо к саду, словно услыхала слова, которые я не могла выкрикнуть.

— Мне кажется, Анни меня зовёт, — сказала она.

И пошла к двери.

— Перестаньте, мадам, успокойтесь, — затараторили соседки и бросились за ней следом. — Что вы такое выдумываете? В саду же нет никого, сами видите.

Мама посмотрела на них глазами, полными слёз, и на мгновение остановилась на пороге кухни.

Я испугалась, что сейчас она вернётся в дом. Но во мне уже вспыхнула безумная надежда, и я мысленно стала звать маму изо всех своих жалких цветочных сил.

— А я вам говорю, что Анни меня зовёт, — повторила мама. — Вот сейчас она опять крикнула.

— Никто не кричал, уверяем вас, — твердили соседки, — вернитесь в дом, мадам, ну пожалуйста!

А между собой они зашептались:

— Бедняжка! От горя у неё помутилось в голове.

Но невидимая нить притягивала маму ко мне.

Она словно слышала меня — и вот уже её рука, такая знакомая и ласковая, протянулась к моему стебельку.

— Анни меня зовёт! Анни меня зовёт! Я же слышу, что это Анни, — с этими словами мама погладила мои лепестки.

— Да какая же это Анни? Это простая фиалка, — жалостливо вздохнули соседки. — Вы что, хотите её сорвать?

И снова зашептались:

— Бедняжка! У неё помутилось в голове от горя.

Но мама уже освободила меня от заклятия. Я сразу опять стала девочкой, и когда отец вернулся, мы сидели, обнявшись так тесно, что его поцелуй пришёлся сразу и в мою щёку, и в мамину.