Рассказ о двух везирях и Анис аль-Джалис

О благословенный царь, до меня дошло, что в Басре жил некогда султан, который платил дань своему повелителю Гаруну аль-Рашиду. И звали его Могаммад ибн Сулейман эль-Зейни. И он любил бедных и нищенствующих, и жалел несчастных, и раздавал свои деньги тем, которые веровали в нашего пророка Мухаммеда, — да будет с ним молитва и мир Аллаха! И во всех отношениях он был достоин того, что сказал поэт о его доблестях и добродетелях в оде, начинающейся следующей строфой:

Копье пером становится в руках,
Сердца врагов — страницей рукописной,
А кровь их ран — чернилами его…

И было у него два визиря: один из них назывался эль-Могин бен-Сауи, а другой — Фадледдин бен-Кхакан. И нужно знать, что Фадледдин бен-Кхакан был самый великодушный человек своего времени, и он был одарен приятным характером, и удивительными наклонностями, и всеми прекрасными качествами, которые привлекали к нему все сердца и внушали уважение мудрецам и ученым, являвшимся к нему за разрешением всех затруднительных вопросов. И все население царства, все без исключения, желали ему долгой жизни и благоденствия, так как он всегда делал добро и избегал несправедливости и зла. Что же касается второго визиря, Бен-Сауи, то он, наоборот, ненавидел своих ближних, и презирал добро, и предавался злу до такой степени, что один из поэтов сказал о нем:

Его узрел я и тотчас вскочил,
Чтоб гнусного избегнуть приближенья,
И поднял я своей одежды полы,
Чтоб избежать его прикосновенья.
И у коня спасенья я молил,
Чтоб от него он спас меня скорее.

И к этим двум столь различным по духу визирям можно было применить стихотворение другого поэта:

О, услаждайся обществом того,
Кто благороден, с благородным сердцем,
Сын благородного и славного отца;
Не забывай, что всяк, кто благороден,
Тот от рожденья благороден был!
Но избегай общения ты с тем,
Кто низок сам, и с низкою душою,
И родился от низкого отца;
Не забывай, что низкий человек
Лишь низкого всегда происхожденья.

Впрочем, все настолько же ненавидели и презирали визиря эль-Могина бен-Сауи, насколько любили визиря Фадледдина бен-Кхакана. И сам визирь Сауи ненавидел от души доброго визиря Фадледдина и пользовался каждым удобным случаем, чтобы навредить ему в глазах султана.

В один день среди других дней султан Басры Могаммад ибн Сулейман эль-Зейни восседал на троне своего царства в зале правосудия, окруженный всеми эмирами и всеми главными чинами и вельможами своего двора. И в тот день было получено известие о прибытии в Басру, на невольничий базар, новой партии молодых невольниц, вывезенных из разных стран. И султан повернулся к своему визирю Фадледдину и сказал ему:

— Я хочу, чтобы ты нашел для меня молодую невольницу, которая не имела бы себе равной во всем мире и которая была бы совершенством красоты и превосходила всех женщин по своим качествам и по крепости и мягкости своего характера.

При этих словах султана, обращенных к визирю Фадледдину, визирь Сауи исполнился ревности, видя, что султан оказывает больше доверия его сопернику; и, желая отклонить султана от этого намерения, он воскликнул:

— Но если даже допустить, что можно найти подобную женщину, то придется отдать за нее по крайней мере десять тысяч золотых динариев!

Тогда султан, которого еще более возбуждало такое затруднение, тотчас же позвал своего казначея и сказал ему:

— Возьми десять тысяч динариев и отнеси их немедленно к моему визирю Фадледдину бен-Кхакану!

И казначей поспешил исполнить это повеление. В то же время визирь Фадледдин вышел из дворца, чтобы заняться поручением султана.

И визирь Фадледдин немедленно отправился на невольничий базар, но не нашел там ни одной девушки, которая хоть сколько-нибудь соответствовала бы требованиям султана. Тогда он позвал всех маклеров, занимавшихся на базаре покупкой и продажей невольниц, белых и черных, и велел им присмотреть молодую невольницу, такую, какую желал султан, и при этом сказал им:

— Каждый раз, когда вы узнаете, что на базаре появилась невольница, за которую требуют не менее тысячи динариев, вы должны немедленно известить меня, и тогда я увижу, соответствует ли она моим требованиям.

И действительно, не проходило ни одного дня, чтобы два или три маклера не предлагали какую-нибудь красивую невольницу визирю, но визирь каждый раз отправлял обратно и маклера, и невольницу, не решаясь купить которую-нибудь из них. И в течение одного месяца он видел больше тысячи молодых девушек, одну прекраснее другой, и все они способны были привести в возбуждение тысячу бессильных старцев. Но визирь не мог остановить своего выбора ни на одной из них.

И вот в один день среди других дней визирь Фадледдин собирался сесть на своего коня, чтобы отправиться к султану и попросить его повременить еще немного, пока он справится с задачей, возложенной на него, и в это время увидел знакомого маклера, который подбежал к нему и, поддерживая стремена, почтительно поклонился ему и произнес следующие строки:

О ты, кем славно царствованье это
И предков зданье поднято из праха,
О вечно славный и великий визирь!
Ты щедростью бесчисленных даров
Жизнь облегчаешь страждущим и бедным!
Угодны все деяния твои
Всегда Аллаху, нашему Владыке!

Проговорив эти стихи, маклер сказал визирю:

— О благородный Бен-Кхакан, о славный Фадледдин, я пришел объявить тебе, что невольница, описание которой ты соблаговолил дать мне, найдена и ты можешь располагать ею!

И визирь сказал маклеру:

— Приведи ее сейчас же ко мне во дворец, чтобы я мог видеть ее!

И визирь возвратился к себе во дворец, и через час возвратился и маклер, держа за руку невольницу, о которой он говорил. Чтобы дать хоть какое-нибудь понятие о ней, скажу только, что это была высокая, стройная молодая девушка, и у нее были упругие груди, смуглые веки, глаза темнее ночи, гладкие, нежные щеки, тонкий смеющийся подбородок, слегка оттененный ямочкой, крепкие пышные бедра, осиная талия и тяжелый, царственный зад.

Она вошла, и на ней были самые редкие и дорогие ткани. Но я забыла сказать тебе, о царь времен, что ротик ее был точно цветок, и слюна ее была слаще джулепа, и губы краснее свежего мускатного ореха, и все тело более изящно и более гибко, чем тонкая ветка ивы. Что же касается ее голоса, то он был мелодичнее и приятнее, чем ветерок, когда он проносится мимо, насыщенный благоуханием сада. И во всех отношениях она была достойна стихов поэта, воспевшего ее:

Нежнее шелка кожа стройных членов,
А речь ее как звучный ручеек,
Извилистый, и чистый, и отрадный.
«Ее глаза, — Аллах сказал, — да будут!» —
И создал их. Они — созданье Бога!
Смущает смертных их склоненный взор
Сильней вина и винного бродила.
Любить ее!.. О ней мечтая ночью,
Я весь горю, смущается душа!
Я вспоминаю ночь ее кудрей,
Ее лицо свежей зари румяной, —
Пред ним бледнеет утра яркий свет!

И когда она достигла зрелости и распустилась, как цветок, ее назвали Анис аль-Джалис.

И когда визирь увидел ее, он пришел в неописуемый восторг и спросил маклера:

— Какова цена этой невольницы?

И тот отвечал:

— Владелец ее требует за нее десять тысяч динариев, и я обещал ему эту сумму, ибо нахожу ее вполне подходящей; и владелец ее клялся мне, что даже и при этом он будет в убытке, и он перечислил мне множество обстоятельств, которые я желал бы, чтобы ты сам услышал из его уст, о визирь!

И визирь сказал:

— Хорошо! Приведи сюда поскорее владельца этой девушки!

И маклер полетел за хозяином невольницы и предстал с ним между рук визиря. И визирь увидел, что это персиянин, уже такой старый, что тело его представляло только кожу да кости. Как сказал поэт:

Состарили меня судьба и время;
Спина дугой, трясется голова…
Кто устоять пред временем сумеет?
Была пора, и бодро я стоял,
И к солнцу шел я твердыми шагами.
Теперь я свергнут с высоты своей,
И лишь Болезнь мне стала верным другом,
Любовницей же стала Неподвижность.

Старик пожелал мира визирю, который сказал ему:

— Ну так решено, ты согласен продать мне эту невольницу за десять тысяч динариев? Впрочем, я покупаю ее не для себя, так как она предназначается для самого султана!

Старик отвечал:

— Если она предназначается для султана, то я предпочел бы поднести ее в дар, не требуя за нее никакой платы. Но так как ты сам, о великодушный визирь, спрашиваешь меня об этом, то я считаю своим долгом отвечать тебе. И вот я скажу тебе, что эти десять тысяч золотых динариев едва только возместят мне стоимость цыплят, которыми я с детства кормил ее, и дорогих платьев, в которые я постоянно одевал ее, и все расходы, сделанные мною на ее образование. Ибо я давал ей без счету разных учителей, и она обучалась красивому письму, и всем правилам арабского языка, и персидского — грамматике и синтаксису, и читала толкования Корана, и постановления Закона Божия и их происхождение, и законодательство, и мораль, и философию, геометрию, медицину и кадастр, но в особенности отличается она в стихотворном искусстве, в игре на разных инструментах, в пении и танцах, и, наконец, она читала все книги поэтов и историков. Но все это придало еще больше мягкости и кротости ее характеру и настроению. И вот почему я назвал ее Анис аль-Джалис.

И визирь сказал:

— Ты, конечно, прав. Но я не могу дать тебе больше десяти тысяч золотых динариев. И впрочем, я немедленно прикажу отсчитать их тебе и проверить.

И действительно, визирь Фадледдин приказал взвесить десять тысяч динариев в присутствии старого персиянина, который и взял их. Но перед самым уходом старый торговец невольницами подошел к визирю и сказал ему:

— Прошу позволения нашего господина визиря дать ему один совет.

Фадледдин отвечал:

— Хорошо, говори, что у тебя там такое?

Старик сказал:

— Я советую нашему господину визирю не вести сейчас же Анис аль-Джалис к нашему султану Могаммаду ибн Сулейману, потому что она только сегодня прибыла после долгого путешествия и усталость и перемена климата и воды немного изнурили ее. И лучше всего будет для нее и для тебя также, если ты оставишь ее у себя еще десять дней; и тогда она отдохнет, и красота ее выступит во всем своем блеске; и пусть тогда примет ванну в хаммаме и оденется в другие наряды. И только тогда ты представишь ее султану, и это доставит тебе больше почета и значения в его глазах!

И визирь нашел, что старик прав, и послушался его совета. И он привел Анис аль-Джалис в свой дворец и велел отвести ей отдельную комнату, где она могла бы вполне отдохнуть.

А у визиря Фадледдина бен-Кхакана был сын несравненной красоты.

И он был как луна во время полнолуния; и лицо его было поразительной белизны, и щеки его были розовые, и на одной из них пятнышко, подобное капле серой амбры; и на щеках его был нежный шелковистый пушок, и к нему вполне подходили следующие стихи поэта:

Его ланит пылающие розы
Прелестней алых фиников, и я
Хочу сорвать их. Но ужель осмелюсь
Я руку к ним столь дерзко протянуть?

Я так боюсь отказ холодный встретить!
Да и к чему? Его в мои глаза
Я заключил! И тем доволен буду.

Хоть стан его и гибок, и воздушен,
Но сердце в нем упорно как гранит!
О, отчего оно не разделяет
Достоинств стана гибкого его?

Когда бы стан пленительный и нежный
На это сердце повлиять сумел,
К моей любви оно б не оставалось
Таким жестоким и несправедливым
И не терзало б так оно меня.

А ты, о друг, что строго порицаешь
Меня за страсть, которой скован я,
Сумей и мне найти ты оправданье!
Знай, я не властен больше над собой;

Мое все тело, силы все мои
Покорены могуществом страданий.
И знай, о друг, здесь виноват не я,
Но и не он, а сердце лишь мое!

Но никогда я так бы не томился,
Когда бы был ко мне великодушен,
А не жесток властитель юный мой.

И вот этот молодой человек, которого звали Али Нур, не знал еще ничего о покупке Анис аль-Джалис. Впрочем, визирь, его отец, прежде всего наказал Анис аль-Джалис не забывать тех наставлений, которые он счел своим долгом дать ей при этом случае.

И он сказал ей:

— Знай, о дорогая дочь моя, что я купил тебя по поручению и за счет нашего повелителя, султана Могаммада ибн Сулеймана эль-Зейни, и ты будешь его фавориткой. И потому ты должна оберегать себя и старательно избегать всего, что может опорочить тебя и меня также. И я должен еще предупредить тебя, что у меня есть сын, немного распутный, но красивый юноша. И во всем околотке нет ни одной молодой девушки, которая не отдалась бы ему добровольно и невинностью которой он не насладился бы. И поэтому остерегайся встречи с ним и позаботься о том, чтобы он не слышал твоего голоса или не увидел случайно твоего лица, потому что, если это случится, ты погибнешь безвозвратно!

И Анис аль-Джалис отвечала визирю:

— Слушаю и повинуюсь!

Тогда визирь, успокоившись относительно этого, оставил молодую девушку и ушел по своим делам.

Но по воле Всевышнего Аллаха события приняли совершенно не тот оборот, которого желал добрый визирь. Действительно, несколько дней спустя Анис аль-Джалис пошла в хаммам, который находился в самом дворце визиря, и маленькие невольницы приложили все свое искусство, чтобы сделать для нее такую ванну, какой не делали еще ни для кого во всей своей жизни. И когда они обмыли ее члены и ее волосы, они долго массировали и растирали ее, и потом старательно выкатали ей все волоски на теле при помощи пасты из жженого сахара, и полили ей волосы водой, надушенной мускусом, и выкрасили ей лавзонией ногти на пальцах рук и ног, и подвели сажей веки и ресницы, и разожгли у ее ног курильницу с лучшим ладаном и серою амброй и таким образом слегка надушили все ее тело. Потом они набросили на нее большую простыню, которая благоухала померанцевым цветом и розами; завернули ее волосы в большой теплый платок и проводили ее из хаммама в ту комнату, которая была отведена ей и где жена визиря, мать прекрасного Али Нура, ждала ее, чтобы встретить ее с принятыми для выходящих из хаммама приветствиями. И, увидев жену визиря, Анис аль-Джалис подошла к ней и поцеловала у нее руку; и жена визиря поцеловала ее в обе щеки и сказала ей:

— О Анис аль-Джалис, да будет для тебя эта ванна к пользе и удовольствию! Как прекрасна ты теперь и как благоухаешь! Своим сиянием ты освещаешь наш дом, который и не нуждается теперь в других светильниках!

И Анис аль-Джалис была тронута этими словами и приложила к своему сердцу руку жены визиря и потом поднесла ее к своим губам и к своему лбу и отвечала, склонив голову:

— Как мне благодарить тебя, о госпожа моя и мать! И да ниспошлет тебе Аллах все Свои дары и все радости и на земле, и в Своем раю! И эта ванна действительно доставила мне истинное удовольствие, и я сожалела лишь о том, что тебя не было там со мной!

Тогда мать Али Нура велела принести для Анис аль-Джалис шербетов и печений, пожелала ей здоровья и доброго аппетита и после этого отправилась сама в хаммам принять ванну.

Но, уходя в хаммам, жена визиря подумала, что опасно оставлять Анис аль-Джалис одну, и из предосторожности оставила при ней двух маленьких невольниц, и приказала им охранять двери комнаты, назначенной Анис аль-Джалис, и сказала им:

— Ни в коем случае не впускайте никого к Анис аль-Джалис, так как она не одета и легко может простудиться!

И обе маленькие невольницы почтительно ответили:

— Слушаем, о госпожа, и повинуемся!

Тогда мать Али Нура отправилась в сопровождении нескольких рабынь в хаммам, обняв в последний раз Анис аль-Джалис, которая не преминула пожелать ей приятной ванны.

В это самое время юный Али Нур пришел домой и отправился разыскивать свою мать, чтобы поцеловать у нее руку, как делал это ежедневно. И, не находя нигде матери, он начал обходить все комнаты и дошел наконец до той, которая была назначена для Анис аль-Джалис. И он увидел двух маленьких невольниц, охранявших двери; и они улыбнулись ему, потому что обе они восторгались его красотой и потому что втайне они питали любовь к нему. А Али Нур очень удивился, увидев, что дверь этой комнаты охраняется двумя маленькими невольницами, и он сказал им:

— Девочки, нет ли здесь моей матери?

И они отвечали, стараясь оттолкнуть его своими маленькими ручками:

— Ах, нет! Ах, нет! Здесь нет нашей госпожи! Ее здесь нет! Госпожа наша ушла в хаммам! Она в хаммаме! Она в хаммаме, о господин наш Али Нур!

И Али Нур сказал им:

— Но что же вы здесь делаете, мои овечки?Отойдите от двери, я хочу войти в эту комнату и отдохнуть немного.

Но маленькие невольницы отвечали:

— О, не входи сюда, Али Нур, не входи сюда! Здесь никого нет, кроме нашей молодой госпожи Анис аль-Джалис!

И Али Нур воскликнул:

— Кто же эта Анис аль-Джалис?

Они отвечали:

— Красавица Анис аль-Джалис, которую отец твой и наш господин, визирь Фадледдин, купил за десять тысяч динариев для нашего султана эль-Зейни! Она только что вышла из хаммама и совсем раздета, и на ней только одна простыня! Не входи же сюда, Али Нур, о, не входи сюда, чтобы Анис аль-Джалис не простудилась и госпожа наша не прибила нас! О, не входи, Али Нур!

Между тем Анис аль-Джалис услышала из своей комнаты весь этот разговор и сказала себе: «О Аллах! Хотелось бы мне знать, как выглядит этот юный Али Нур, о подвигах которого говорил мне визирь, его отец! Каков он собой, этот красивый юноша, который не оставил нетронутой во всем околотке ни одной девушки и ни одной молодой женщины? Мне до смерти хочется увидеть его!» И, будучи не в силах долее сдерживать себя, она поднялась и, вся благоухающая, свежая, с кожей, пропитанной всеми ароматами хаммама, и с порами, открытыми для жизни, подошла к двери, приотворила ее и заглянула. И она увидела его. И он был, этот Али Нур, точно луна во время полнолуния.

И при одном только взгляде на него Анис аль-Джалис задрожала от возбуждения, и все тело ее затрепетало. И со своей стороны, Али Нур тоже успел заглянуть в приотворенную дверь, и этот мимолетный взгляд открыл ему всю прелесть Анис аль-Джалис.

И вот, охваченный желанием, он закричал так громко на обеих маленьких невольниц и так сильно начал трясти их, что они с плачем вырвались из его рук; и они бросились в соседнюю комнату, которая была открыта настежь, и оттуда стали смотреть в дверь, которую юный Али Нур не позаботился даже затворить за собой после того, как он вошел к Анис аль-Джалис. И таким образом, они могли видеть все, что происходило там.

И вот Али Нур вошел в комнату и приблизился к Анис аль-Джалис, которая бросилась, растерявшись, на диван и, вся трепещущая, с широко открытыми глазами, ждала во всей красе своей наготы.

И Али Нур приложил руку к своему сердцу, поклонился Анис аль-Джалис и сказал ей нежным голосом:

— О Анис аль-Джалис, это тебя купил отец мой за десять тысяч золотых динариев? И разве они клали тебя на другую чашу весов, чтобы узнать тебе цену?! О Анис аль-Джалис, ты прекраснее расплавленного золота, и волосы твои ниспадают пышнее, чем грива у львицы пустыни, и грудь твоя нежнее и свежее, чем пена ручейка!

Она же отвечала:

— О Али Нур, моим испуганным глазам ты кажешься страшнее льва пустыни, и всему моему телу, желающему тебя, — сильнее леопарда, и моим бледнеющим губам — убийственнее твердого меча! О Али Нур! Ты мой султан! И ты возьмешь меня! О, иди, Али Нур!

И Али Нур, опьянев от страсти, подошел и бросился на диван рядом с Анис аль-Джалис. И молодая парочка слилась в объятии. И маленькие невольницы в соседней комнате не могли прийти в себя от изумления. Все это казалось им очень странным. И они не понимали того, что происходило. И вот Али Нур после многих звонких поцелуев с той и другой стороны поднялся с дивана, подхватил ноги Анис аль-Джалис, обвил ими себя, обхватил ее бедра и проник в самую сердцевину Анис аль-Джалис. А та обвила его шею своими руками. Они тесно прижались друг к другу, совершая различные движения и целуя друг друга. И он сосал язык Анис аль-Джалис, и она также сосала язык Али Нура.
И тогда обе маленькие невольницы перепугались и с громким криком бросились бежать и прибежали в хаммам к матери Али Нура, которая как раз выходила из хаммама. И она была еще влажна от пота, покрывавшего все ее тело. И, увидав маленьких невольниц, она спросила:

— Что это вы кричите, и плачете, и бегаете, мои девочки?

И они отвечали:

— О госпожа наша, о госпожа наша!

И она сказала:

— О, горе! Что случилось, маленькие дурочки?

Они отвечали, продолжая плакать:

— О госпожа наша, молодой господин наш Али Нур прибил нас и отогнал от дверей! Потом мы увидели, как он вошел к нашей доброй госпоже Анис аль-Джалис и сосал у нее язык и она тоже так делала! И мы не знаем, что он сделал с ней после, отчего она глубоко вздыхала и он тоже! И вот мы испугались всего этого!

При этих словах жена визиря, хотя она была в высоких деревянных башмаках, надетых для хаммама, и несмотря на преклонный свой возраст, бросилась бежать, а за ней побежали все ее прислужницы. И она пришла в комнату Анис аль-Джалис как раз в ту минуту, когда Али Нур, закончив наслаждаться девственностью Анис аль-Джалис, услышал крики маленьких невольниц и поспешил удалиться.

Тогда жена визиря с лицом, пожелтевшим от волнения, подошла к Анис аль-Джалис и сказала ей:

— Что здесь случилось, о дочь моя?

И молодая девушка отвечала ей, повторяя слова, которые этот повеса Али Нур посоветовал ей сказать матери, как только та начнет расспрашивать ее:

— О госпожа моя, в то время как я отдыхала после ванны, лежа на диване, ко мне вошел юноша, которого я никогда раньше не видела. И он был очень хорош собой, о госпожа моя, и он даже походил на тебя, так как у него твои глаза и твои брови! И он сказал мне: «Это ты Анис аль-Джалис, которую купил мой отец за десять тысяч динариев?» И я отвечала ему: «Да, это я, Анис аль-Джалис, которую визирь купил за десять тысяч динариев! Но я предназначена для султана Могаммада ибн Сулеймана эль-Зейни!» Тогда он сказал мне и засмеялся при этом: «О нет, Анис аль-Джалис! Быть может, у моего отца и было раньше это намерение, но он передумал и подарил тебя мне!»

Тогда я, о госпожа моя, повиновалась, потому что я с самого детства покорная раба! И, впрочем, я, кажется, хорошо сделала! Ах, мне приятнее быть рабою твоего сына Али Нура, чем законной женой самого халифа, царствующего в Багдаде!

Тогда мать Али Нура сказала:

— Ах, дочь моя, какое это несчастье для всех нас! Этот Али Нур, сын мой, большой негодяй, и он обманул тебя! Но скажи мне, о дочь моя, что же он тебе сделал?

И Анис аль-Джалис отвечала:

— Я совсем отдалась его власти, и он обнял меня и взял меня.

Тогда мать Али Нура спросила:

— Как же он взял тебя? Совсем?

И молодая девушка отвечала:

— Да, конечно! И он даже три раза обладал мною, о мать моя!

При этих словах мать Али Нура воскликнула: — Ах, дочь моя, значит, этот повеса испортил тебя и погубил! — И она принялась плакать и бить себя по лицу руками, и все ее прислужницы также начали плакать и причитать: — О, горе! О, горе!

И на самом деле мать Али Нура и все ее женщины боялись гнева отца Али Нура. И действительно, визирь, обыкновенно добрый и великодушный, не мог допустить такого безобразия, тем более что тут дело касалось самого султана и вместе с тем чести и положения его как визиря. И он мог выйти из себя и в припадке гнева собственной рукой убить Али Нура, своего сына, этого молодого повесу, которого все эти женщины оплакивали теперь как погибшего и потерянного для их забот и любви.

И вот в это самое время в комнату вошел визирь Фадледдин бен-Кхакан и увидел всех этих женщин в слезах и отчаянии.

И он спросил у них:

— Что случилось здесь, дети мои?

Тогда мать Али Нура отерла глаза, высморкалась и сказала:

— О ты, отец Али Нура, поклянись мне прежде всего жизнью нашего пророка, — да будут с ним молитва и мир Аллаха! — что ты подчинишься тому, что я скажу тебе! Если же ты не сделаешь этого, то я готова скорее умереть, чем заговорить об этом.

Тогда визирь дал эту клятву, и жена рассказала ему все о поступке Али Нура и о невозвратной потере девственности Анис аль-Джалис.

Али Нур не раз уже удивлял отца и мать своими проделками, но рассказ об этом последнем его поступке совершенно ошеломил визиря Фадледдина, и он стал рвать на себе одежду, и бить себя кулаком по лицу, и кусать себе руки, и рвать свою бороду, и далеко отбросил свой тюрбан.

И мать Али Нура пыталась утешить его, и она сказала ему:

— Не печалься так и не предавайся отчаянию! Я возвращу тебе целиком эти десять тысяч динариев из моих собственных денег или же выручу их продажей некоторых из моих драгоценностей.

Но визирь Фадледдин воскликнул:

— О жена, что ты говоришь! Неужели ты воображаешь, что я оплакиваю потерю этих денег, которые совсем не нужны мне? И разве ты не знаешь, что дело касается моей чести и что это угрожает мне лишением жизни?

И жена сказала ему:

— Но ведь ничего еще не потеряно, так как султан не знает даже о существовании Анис аль-Джалис, и тем более о потере ею невинности. И с этими десятью тысячами динариев, которые я дам тебе, ты можешь купить другую красивую невольницу для него, и мы оставим Анис аль-Джалис для нашего сына Али Нура, которого она успела уже полюбить и который знает, какое сокровище мы нашли в ней, потому что она совершенство во всех отношениях.

И визирь сказал жене:

— Но, о мать Али Нура, неужели ты забыла о нашем злейшем враге, о втором визире, эль-Могине бен-Сауи, который, несомненно, узнает правду в один прекрасный день? И в этот день Сауи приблизится к султану и скажет ему…

Но, дойдя до этого места своего повествования, Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

Но когда наступила

Тридцать третья ночь,

она сказала:

О благословенный царь, до меня дошло, что визирь Фадледдин сказал своей жене:

— В этот день визирь Сауи, враг мой, приблизится к султану и скажет ему: «О царь времен, вот этот визирь, которого ты всегда ставишь в пример другим и в преданности которого ты совершенно уверен, взял у тебя десять тысяч динариев, чтобы купить для тебя невольницу. И он действительно купил невольницу, с которой не сравнится ни одна женщина в мире.

И так как она показалась ему совершенством, то он призвал своего сына Али Нура, этого развратного мальчишку, и сказал ему: «Возьми ее, сын мой! Лучше же тебе наслаждаться ею, чем этому старому султану, у которого уже бог знает сколько наложниц, невинностью которых он даже неспособен насладиться!»

И этот Али Нур, который избрал своей профессией похищение женской невинности, взял прекрасную невольницу и в одно мгновение лишил ее девственности. И вот он теперь приятно проводит с нею время в разных забавах во дворце своего отца среди женщин, из комнат которых он никогда не выходит, этот лентяй, этот развратник, этот юный похититель женской невинности!»

И когда султан, который уважает меня, услышит эти слова моего врага, он вначале не поверит им и скажет: «Ты лжешь, о Могин бен-Сауи!»

Но Сауи скажет ему: «Позволь мне, о государь, войти со стражей в дом Фадледдина, и я приведу тебе эту невольницу, и ты проверишь все собственными глазами!»

И султан, который непостоянен, разрешит ему это, и Сауи явится сюда со стражей и схватит Анис аль-Джалис посреди всех вас и представит ее султану. И султан допросит Анис аль-Джалис, и она, конечно, сознается во всем.

Тогда мой враг Бен-Сауи будет торжествовать и скажет: «О повелитель мой, ты видишь, какой я хороший советчик! Но что делать? Уж так написано мне на роду, что я ничего не буду значить в твоих глазах, тогда как этот предатель Фадледдин всегда будет принят благосклонно!»

Тогда султан сразу изменится ко мне и накажет меня с подобающей строгостью. И я буду посмешищем для всех людей, которые теперь относятся ко мне с любовью и уважением. И я потеряю жизнь и весь мой дом!

При этих словах мать Али Нура сказала своему мужу:

— Послушайся меня, не говори только никому об этом деле, и никто ничего не узнает. И предоставь себя воле Аллаха. И случится лишь то, что должно случиться.

И слова эти смягчили визиря Фадледдина, и мир вошел в него, и он успокоился относительно будущего. Но он не переставал сердиться на своего сына Али Нура.

Что же касается юного Али Нура, то он поспешно удалился из комнаты Анис аль-Джалис, когда услышал крики двух маленьких невольниц. И он провел весь день вне отцовского дома и только с наступлением ночи пробрался к матери, в женское отделение, чтобы избежать встречи с визирем. И мать его, несмотря на случившееся, в конце концов поцеловала его и простила ему все; но она старательно укрыла его от отца, и ей помогли в этом все ее женщины, которые втайне завидовали Анис аль-Джалис в том, что она держала в своих объятиях этого несравненного оленя. И все в один голос советовали ему не попадаться на глаза разгневанному визирю. И таким образом, Али Нур должен был в течение целого месяца тайком пробираться по ночам в покои матери, куда его впускали женщины и куда с согласия его матери приходила также Анис аль-Джалис.

И вот однажды мать Али Нура, видя, что визирь менее озабочен, чем обыкновенно, сказала ему:

— До каких же пор будет длиться гнев твой на нашего сына? О господин мой, поистине, мы потеряли невольницу, но разве ты хочешь, чтобы мы также потеряли и сына? Потому что если это положение продлится еще дольше, то сын наш Али Нур — я чувствую это — навсегда покинет родительский дом, и мы будем скоро оплакивать единственного сына, плод чрева нашего!

И визирь, взволнованный ее словами, сказал ей:

— Но что же мне сказать ему?

Она отвечала:

— Сегодня проведи вечер с нами, и, когда придет Али Нур, я помирю вас. И вначале ты притворишься, что желаешь наказать и даже убить его, но закончишь тем, что дашь ему в жены Анис аль-Джалис, потому что Анис аль-Джалис по всему, что я могла заметить в ней, исполнена всех совершенств. И она любит Али Нура, и мне известно также, что Али Нур любит ее. Впрочем, как я уже говорила тебе, я возвращу тебе те деньги, которые ты заплатил за Анис аль-Джалис.

И визирь послушался совета своей жены, и, как только Али Нур вошел в комнату своей матери, отец бросился на него и повалил его на землю и занес над ним нож свой, как будто собираясь убить его.

Тогда мать бросилась, как будто защищая сына, и закричала:

— О, что ты задумал?

И визирь воскликнул:

— Я хочу убить его!

Тогда мать сказала:

— Он раскаивается в своем поступке.

И Али Нур сказал:

— О отец мой, неужели ты хочешь принести меня в жертву?

Тогда визирь сказал со слезами на глазах:

— Но как же у тебя, о несчастный, хватило духу лишить меня моих денег и, быть может, даже жизни?

И Али Нур сказал:

— Послушай, о отец мой, что сказал поэт:

Пускай во всем я дурно поступил
И совершил ужасные поступки,
Но разве ты не знаешь, как охотно
Прощать готовы избранные души,
Прощать за все и навсегда?!

И разве ты не знаешь, что тебе
Так подобает поступать, тем более
Когда твой враг вполне в твоих руках
Или когда из пропасти он молит,
А ты стоишь победно на вершине?!

Слушая эти стихи, визирь отпустил своего сына, которого он держал, прижав коленом, и жалость проникла в сердце его, и он простил его. И Али Нур поднялся и поцеловал руку у отца и у матери и стоял все время в почтительной позе.

И отец его сказал ему:

— О сын мой, почему ты не сказал мне, что действительно любишь Анис аль-Джалис и что с твоей стороны это не мимолетный каприз, как все твои похождения? Если бы я знал, что ты готов воздать должное нашей Анис аль-Джалис, я не задумался бы принести тебе ее в дар.

И Али Нур отвечал:

— Конечно, о родитель мой, я готов исполнить свой долг относительно Анис аль-Джалис!

И визирь сказал ему:

— В таком случае, дорогое дитя мое, если ты желаешь, чтобы мое благословение никогда не покидало тебя, ты должен обещать мне, что никогда не вступишь в законный брак с другой женщиной, кроме Анис аль-Джалис, что ты никогда не будешь дурно обращаться с ней и никогда не избавишься от нее продажей.

И Али Нур отвечал:

— Клянусь тебе жизнью нашего пророка и священным Кораном не брать, пока будет жива Анис аль-Джалис, другой законной жены, никогда не подвергать ее дурному обращению и никогда не продавать ее!

После этого весь дом предался радости, и Али Нур мог свободно обладать Анис аль-Джалис, и он продолжал жить с ней в полном счастье еще целый год. Что касается султана Сулеймана эль-Зейни, то по воле Аллаха он совсем забыл о десяти тысячах динариев, данных им визирю Фадледдину на покупку прекрасной невольницы. И злой визирь Бен-Сауи не замедлил узнать всю правду, но он еще не решался донести обо всем султану, хорошо зная, что визирь, отец Али Нура, пользуется любовью и уважением султана и всего населения Басры.

Между тем визирь Фадледдин отправился однажды в хаммам и поторопился выйти раньше, чем просохла выступившая на нем испарина, и так как в это время на дворе сильно переменилась погода, то он схватил серьезную простуду и принужден был лечь в постель. И состояние его все ухудшалось, и он не смыкал глаз ни днем ни ночью и дошел до такого истощения, что превратился в тень прежнего человека.

Тогда он решил не откладывать больше исполнение последнего долга и призвал к себе своего сына Али Нура, который не замедлил явиться и с глазами полными слез стал между рук отца.

И визирь сказал ему:

— О дитя мое, всякое счастье имеет свои пределы, и всякое имение — свои межи, и всякий вексель — свой срок, и всякая чаша — свой горький напиток. И сегодня дошел до меня черед осушить чашу смерти.

И после этих слов он произнес следующие строки:

Тебя однажды может смерть забыть,
Но уж вторично больше не забудет.
И всяк из нас поспешными шагами
Стремится к бездне гибели своей.

В глазах Творца нет ни долин, ни гор,
Сровнялися с землею все высоты,
И нет людей, великих иль ничтожных.

И ни цари, ни царства, ни пророки
Жить бесконечно не могли доныне
И всепобедно вызвать Смерть на бой.
Потом визирь сказал своему сыну:

— А теперь, сын мой, мне остается только дать тебе последнее наставление: подчинись воле Аллаха и не забывай, что всему на земле наступает конец. И более всего ты должен заботиться о нашей дочери Анис аль-Джалис, твоей жене!

И Али Нур отвечал ему:

— О мой добрый отец, вот ты и покидаешь нас! И есть ли кто-нибудь на земле, который заменил бы тебя?! Ты был известен всем своими благодеяниями, и в святой день пятницы святые проповедники произносили твое имя в наших мечетях, благословляя тебя и желая тебе долгой жизни!

И Фадледдин сказал еще:

— О дитя мое, молю Аллаха принять и не отталкивать меня! — Потом он произнес громким голосом: — Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха! И свидетельствую, что Мухаммед — пророк Его!

И после этого он испустил последний вздох и был причислен навеки к блаженному лику избранников. И весь дворец огласился криками и воплями; и весть дошла до самого султана, и весь город узнал о смерти визиря Фадледдина бен-Кхакана, и все население Басры, до самых маленьких детей в школах, оплакивало его. Со своей стороны Али Нур не пожалел ничего, несмотря на свое горе, и устроил похороны, вполне достойные его отца, визиря Фадледдина. И на похоронах шли все эмиры, и все визири, не исключая и злого визиря Бен-Сауи, который должен был нести гроб вместе с другими высокими сановниками, и знатными людьми всего царства, и всем населением Басры. И при выходе из дома покойного старший шейх, руководивший похоронами, произнес в память покойного следующие стихи:

И я сказал тому, кто должен здесь
Принять его печальные останки:
— Исполни то, что прикажу тебе,
И знай, что сам при жизни он охотно
Мои советы принимал. Коль хочешь,
Омой священной чистою водой
Его ты грудь, но не забудь все тело
Слезами Славы оросить печальной,
Слезами Славы, плачущей о нем!
Прочь от него все мази и куренья!
Чтоб он достойно мог благоухать,
Укрась его лишь сладким ароматом
Прекрасных дел его; благоуханьем
Его щедрот и милостей его!
Пускай сойдут все ангелы с небес,
Чтобы нести печальные останки;
Пусть в изобилье льются слезы их!
Напрасно плечи тяжестию гроба
Мы отягчим — давно уже они
Отягчены его благодеяньем,
Удручены всей тяжестью добра,
Что он при жизни изливал столь щедро!

После этих похорон Али Нур очень долго предавался печали и заперся в своем доме, отказываясь видеться с другими и показывать себя в этом состоянии скорби в течение очень долгого времени. Но однажды, когда он сидел у себя один, предаваясь своей печали, кто-то постучался в двери его дома, и он поднялся и сам отворил двери и увидел молодого человека своих лет, сына одного из старых друзей его отца-визиря; и этот молодой человек поцеловал руку Али Нура и сказал ему:

— О господин мой, каждый человек живет в своих потомках; такой сын, как ты, должен быть доблестным сыном своего отца! И потому не следует вечно печалиться: не забывай святые слова господина всех древних и новых народов, нашего пророка Мухаммеда, — да будет с ним молитва и мир Аллаха! — который сказал: «Исцели душу свою и не носи траура по созданиям Аллаха!»

И Али Нур не нашел никакого возражения на эти слова и тотчас же решил положить предел своей печали, по крайней мере, с внешней стороны. И он встал и перешел в залу собраний и велел перенести туда все те вещи, которые были необходимы для достойного приема гостей, и с этого дня он открыл двери своего дома и начал принимать всех своих друзей, и молодых и старых. Но больше всего привязался он к десяти молодым людям, сыновьям главнейших купцов Басры. И в их обществе Али Нур проводил время среди забав и непрестанных празднеств; и не было между его знакомыми человека, которому он не сделал бы какого-нибудь ценного подарка и в честь которого он не устроил бы роскошного пира. И он делал все это с такой щедростью, несмотря на предостережения Анис аль-Джалис, что его управляющий, придя в ужас от такого поворота дел, явился однажды к нему и сказал:

— О господин мой, разве ты не знаешь, что излишняя щедрость и многочисленные подарки истощают богатство? И разве ты не знаешь, что тот, кто дает без счета, беднеет? Как верно заметил поэт:

О, деньги, деньги! Их я сберегаю,
На ветер их я не бросаю слепо,
В увесистых их слитках берегу!
Они мой меч, они мой щит надежный.
Что за безумье ими награждать
Своих врагов, своих злодеев злейших!
Так поступая, быстро превращу
Я свой достаток в нищету и горе.
Мои враги, конечно, поспешат
Его и съесть, и выпить с наслажденьем
И никогда потом не захотят
Подать хоть грош несчастному на бедность.
И потому я действую разумно:
Свое скрываю золото от злых,
От бессердечных, что чужому горю
Сочувствовать душою не умеют.
И сберегу я золото свое!
Как жалок тот, кто милостыню просит,
Томимый жаждой, много дней лишенный
Отрадной влаги, как верблюд в пустыне!
Он хуже пса унизился душой!
О, горе, горе всякому, кто беден,
Будь он мудрее славных мудрецов,
Заслугами же — лучезарней солнца!

Слушая эти стихи, произнесенные управляющим, Али Нур насмешливо посмотрел на него и сказал ему:

— Ни одно из твоих слов не действует на меня! Знай же раз и навсегда, что я могу сказать тебе лишь одно: пока ты видишь в своих счетах, что у меня остается, чем уплатить за завтрак, не смей расстраивать меня заботой и мыслями об обеде. Разве не прав поэт, сказавший:

О, если бы случилось, что я
Впал в нищету, что сделал бы тогда я?
Себя лишил бы прежних наслаждений,
Не двигаясь лежал бы я часами!
Найдите мне хоть одного скупца,
Кого бы все за скупость восхваляли;
Иль мота мне хоть одного найдите,
Что умереть от мотовства успел!

Выслушав эти стихи, произнесенные Али Нуром, управляющий отвесил почтительный поклон своему господину Али Нуру и отправился по своим делам.

Что касается Али Нура, то с этого дня расточительность его не знала пределов, и он не сдерживал более своей природной доброты, которая заставляла его отдавать все, что было у него, друзьям и даже посторонним людям.

И вот один из гостей говорил ему:

— Как хороша эта вещь!

И Али Нур тотчас же отвечал:

— Она принадлежит тебе!

И другой говорил:

— О любезный господин мой, какое у тебя прекрасное имение!

И Али Нур отвечал ему:

— Я сейчас же переведу его на твое имя!

И он приказывал принести себе калям, медную чернильницу и бумагу и переводил дом или землю на имя друга и закреплял этот акт своей печатью. И таким образом он прожил целый год, и каждое утро он давал пир своим друзьям, и каждый вечер он давал другой пир, и всегда при звуках инструментов, и он приглашал лучших певцов и самых известных танцовщиц.

Что же касается его жены, Анис аль-Джалис, то Али Нур не слушался ее советов и даже с некоторых пор несколько менее стал интересоваться ею; и она никогда не жаловалась, но искала утешения в поэзии и книгах, которые читала. И вот однажды, когда Али Нур вошел в ее спальню, она сказала ему:

— О Нур, о свет моих глаз, выслушай эти строки поэта:

Чем более мы делаем добра,
Тем более себе приготовляем
Мы в жизни счастья!
Не страшись, однако,
Слепых ударов роковой судьбы!
Ночь создана для сна и для покоя,
Ночь — это мир и отдых для души;
Ты ж, как безумец, расточаешь слепо
Отдохновенья краткие часы!
Не удивляйся ж, если наконец
Тебя наутро поразит несчастье.

Как только Анис аль-Джалис произнесла эти стихи, раздался стук во входные двери дома. И Али Нур вышел из спальни жены и пошел отпереть двери; и это был его управляющий. Али Нур повел его в комнату, смежную с залой собраний, где в это время собрались некоторые из его друзей, почти неотлучно находившиеся при нем.

И Али Нур сказал своему управляющему:

— Что случилось с тобой и почему лицо твое перекосилось?

Управляющий отвечал:

— О господин мой, то, чего я так опасался, наступило!

Али Нур спросил:

— Каким же образом?

Он отвечал:

— Знай, о господин мой, что роль моя теперь кончилась и что теперь у тебя не осталось ничего, чем я мог бы заведовать. И у тебя нет ни имущества, ни одной вещи, которая стоила бы хоть один обол, ни даже одного обола. И вот я принес тебе книгу расходов, сделанных тобой, и книгу твоего имущества.

Услышав эти слова, Али Нур мог только наклонить голову и сказать:

— Один Аллах всесилен и всемогущ!

И как раз в это время один из друзей, находившихся в зале собраний, подслушал этот разговор и поспешил передать его другим и сказал им:

— Послушайте новость! У Али Нура не осталось больше ничего, что стоило бы хоть один обол!

В ту же минуту в залу вошел Али Нур, и как будто в подтверждение справедливости этих слов вид у него был крайне расстроенный и лицо совершенно изменилось.

Тогда один из гостей поднялся, повернулся к Али Нуру и сказал ему:

— О господин мой, я хотел бы попросить у тебя позволения удалиться, так как жена моя должна родить в эту ночь, и я не могу оставить ее одну и должен поспешить к ней!

И Али Нур разрешил ему удалиться.

Тогда поднялся другой и сказал:

— О господин мой Али Нур, я должен сейчас же отправиться к моему брату, который празднует сегодня обрезание своего сына!

И Али Нур отпустил его.

Потом каждый из гостей вставал по очереди и под каким-нибудь предлогом просил разрешения уйти, и так до последнего, так что Али Нур оказался наконец совершенно один в зале собраний. Тогда он позвал Анис аль-Джалис и сказал ей:

— О Анис аль-Джалис, ты не знаешь еще, что свалилось на мою голову!

И он рассказал ей обо всем случившемся.

И она сказала ему:

— О господин мой Али Нур, уже давно я боялась наступления того, что наконец произошло сегодня. Но ты никогда не слушался меня и даже однажды вместо ответа прочитал мне следующие стихи:

Когда Фортуна в дверь твою войдет,
Хватай ее без страха, наслаждайся
Ты ею всласть, и пусть толпа друзей
Твоей удачей также насладится!
Фортуна может выскользнуть из рук,
Но если ей твое жилище мило
И в нем она приют свой избрала,
Ты можешь ею пользоваться властно,
И никогда ее не исчерпает
Великодушье щедрое твое.
Когда ж она захочет удалиться,
Не скупостью удержишь ты ее!

И когда я услыхала эти стихи, я умолкла, не желая спорить с тобой.

И Али Нур сказал ей:

— О Анис аль-Джалис, ты знаешь, что я не жалел ничего для моих друзей и истратил на них все мое состояние! И я не могу поверить, что теперь они оставят меня в несчастье!

И Анис аль-Джалис отвечала ему:

— Клянусь Аллахом, они ничем не помогут тебе!

И Али Нур сказал:

— Хорошо, я сейчас же отправлюсь к каждому из них по очереди и буду стучаться в двери их, и каждый из них великодушно даст мне какую-нибудь сумму денег, и таким образом я составлю себе капитал, с которым я смогу начать торговлю; и я навсегда брошу развлечения и забавы.

И действительно, он сейчас же собрался и пошел на ту улицу, где жили его друзья; и жили они все на самой лучшей улице Басры. Он постучался в первую дверь, и негритянка отворила ему и спросила:

— Кто ты?

Он отвечал:

— Скажи твоему господину, что Али Нур у его дверей и говорит следующее: «Твой слуга Али Нур целует у тебя руки и ждет выражения твоего великодушия!»

И негритянка пошла предупредить своего господина, который закричал ей:

— Вернись сейчас же и скажи ему, что меня здесь нет!

И негритянка вернулась и сказала Али Нуру:

— О господин мой, хозяина моего нет здесь!

И Али Нур подумал в душе: «Вот исчадие разврата! Он прячется от меня! Но все остальные не будут такими подлецами!»

И он постучался в дверь другого своего друга и велел передать ему те же слова, но и этот друг послал ему сказать, что его нет дома. Тогда Али Нур произнес следующие строки:

Едва успел я к дому подойти,
Как пустота лишь мне отозвалася,
И видел я, что все бежали прочь,
Боясь, что я явился испытать
В своем несчастье их великодушье!

Потом он сказал:

— Клянусь Аллахом, я должен побывать у всех в надежде, что хоть один из них сделает то, чего не хотели сделать все эти предатели.

Но он не нашел ни одного, который решился бы показаться ему или дать ему хотя бы кусок хлеба.

И тогда он произнес такие стихи:

Счастливцы все похожи на деревья
Плодовые: покуда есть плоды,
Они толпой окружены усердной,
Но чуть плоды осыпались с ветвей,
Толпа тотчас расходится и ищет
Других деревьев и других плодов.
И ныне все недугом этим страждут,
Я никого доселе не встречал,
Кого б зараза эта не коснулась!

После этого ему оставалось только возвратиться к Анис аль-Джалис, которой он сказал с серьезным видом:

— Клянусь Аллахом! Ни один из них не пожелал даже показаться!

Тогда она отвечала:

— О господин мой, не говорила ли я тебе, что они ничем не помогут тебе? И я советую тебе просто начать продавать мебель и драгоценности, которые находятся в нашем доме. И это даст нам возможность просуществовать еще некоторое время.

И Али Нур сделал, как советовала ему Анис аль-Джалис. Но по прошествии некоторого времени в доме уже не осталось ничего, что бы можно было продать.

Тогда Анис аль-Джалис обратилась к Али Нуру, который плакал, и сказала ему:

— О господин мой, почему ты плачешь? Разве я еще не твоя? И разве я уже не прежняя Анис аль-Джалис, о которой ты говорил как о самой красивой женщине в Аравии? Возьми же меня и выведи на невольничий базар и продай меня! Разве ты забыл, что я была куплена за десять тысяч золотых динариев покойным отцом твоим? И я надеюсь, что Аллах поможет тебе в этой продаже, и возвратит тебе с прибылью эту затрату, и сделает так, что я буду продана за цену еще более высокую, чем в первый раз. Что же касается нашей разлуки, то, если у Аллаха записано, что мы должны когда-нибудь опять вернуться друг к другу, мы и вернемся друг к другу!

И Али Нур отвечал ей:

— О Анис аль-Джалис, никогда не соглашусь я расстаться с тобой хотя бы даже на один час.

И она отвечала ему:

— И я тем более не хочу этого, о господин мой Али Нур! Но необходимость выше закона, как сказал поэт:

О, не страшись ты ничего свершать,
Коль то велит тебе Необходимость!
Ни перед чем тогда не отступай —
Лишь оскорбить страшись Благопристойность!
И ни о чем напрасно не горюй, —
Так мало есть печального на свете,
Чему бы были важные причины!

При этих словах Али Нур обнял Анис аль-Джалис и поцеловал ее волосы и со слезами на глазах произнес следующие стихи:

О, замолчи!
И дай в твои мне очи
Вглядеться и запечатлеть
Один их взгляд на весь мой путь далекий, —
В разлуке долгой будет он бальзамом
Для моего истерзанного сердца.
Но если я чрезмерного прошу,
Не исполняй моей последней просьбы
И предоставь грустить мне одиноко.

Тогда Анис аль-Джалис начала говорить с Али Нуром самыми ласковыми словами и склоняла его принять решение, предложенное ею, и доказывала ему, что не было никакого другого средства избежать бедности, недостойной его, Али Нура, сына Фадледдина бен-Кхакана. И тогда он вышел с нею, вывел ее на невольничий базар, обратился к самому известному маклеру и сказал ему:

— Тебе следует знать, о маклер, цену той, о которой ты будешь выкрикивать на базаре. Смотри же не ошибись только!

И маклер отвечал ему:

— О господин мой Али Нур, я твой слуга, и я знаю мои обязанности и почет, который я должен оказывать тебе!

Тогда Али Нур вошел вместе с Анис аль-Джалис и маклером в одну из комнат кагана и снял покрывало, которым было закутано лицо Анис аль-Джалис.

И, увидев ее, маклер воскликнул:

— Йа Аллах! Но это невольница Анис аль-Джалис, которую я сам продал покойному визирю за десять тысяч золотых динариев два года тому назад.

И Али Нур отвечал ему:

— Да, это она самая!

Тогда маклер сказал ему:

— О господин мой, каждое творение носит на своей шее судьбу свою и не может избежать ее. Но я клянусь тебе, что я приложу все мое умение, чтобы хорошо продать твою невольницу, и по самой высокой на базаре цене!

И маклер пошел на то место, где, по обыкновению, сходились все купцы, и подождал, пока они все не собрались, так как они в это время были заняты, покупая везде невольниц со всех стран и приводя их всех к этому месту базара, где можно было найти женщин: турчанок, гречанок, черкешенок, грузинок, абиссинок и других. И вот когда маклер увидал, что все купцы уже в сборе, и когда все это место наполнилось толпой маклеров и покупателей, он живо поднялся, взобрался на большой камень и закричал:

— О все вы, продавцы, и вы все, обладатели богатств и всевозможных благ, знайте, что не все круглое — орех, и не все продолговатое — банан, и не все красное — мясо, и не все белое — сало, и не все розовое — вино, и не все коричневое — финик! О купцы, славнейшие из купцов Басры и Багдада, вот сегодня я представляю на ваш суд и для вашей оценки благородную и единственную жемчужину, которая по справедливости стоит более, чем все собранные здесь сокровища! И вам предназначается назначить цену, чтобы объявить ее для начала торгов! Но подойдите сюда, чтобы прежде всего увидеть ее собственными глазами!

И он повлек всех за собою и дал им возможность увидеть Анис аль-Джалис, и все согласились на том, чтобы цена для начала торгов была объявлена в четыре тысячи динариев.

Тогда маклер закричал:

— Четыре тысячи динариев за жемчужину белых невольниц!

И тотчас же один купец поднял цену, закричав:

— Четыре тысячи пятьсот динариев!

Но как раз в это самое время визирь Бен-Сауи въехал на коне на невольничий базар и увидел, что Али Нур стоит рядом с маклером и что маклер выкрикивает цену. И он подумал: «Вероятно, этот негодяй Али Нур дошел до того, что продает последнего из своих рабов после всей своей мебели!»

Но тотчас же он услышал, что это назначалась цена за белую рабыню, и подумал: «Али Нур в настоящую минуту вынужден продать свою рабыню, молодую женщину, о которой здесь идет речь, потому что, я думаю, у него нет больше ни обола! О! Если только это правда, как это освежает мое сердце!»

И тогда он подозвал выкрикивавшего, который тотчас же подбежал, узнав визиря, и поцеловал землю между рук его.

И визирь сказал ему:

— Я сам желаю купить рабыню, о которой ты выкрикиваешь. Приведи ее сюда поскорее, чтобы я мог видеть ее!

И маклер, который не мог ослушаться приказания, поспешил привести Анис аль-Джалис и снял с нее покрывало перед визирем. И при виде этого несравненного лица, и всех совершенств молодой женщины, и ее великолепного стана он очень удивился и сказал:

— Какая цена назначена за нее?

И маклер отвечал:

— Четыре тысячи пятьсот динариев по второму заявлению.

И визирь сказал:

— Хорошо, я беру ее за эту цену! — И с этими словами он пристально посмотрел на всех купцов, которые не осмелились повысить цену, страшась мести, которая непременно бы обрушилась со стороны визиря на дерзновенного. Потом он прибавил: — Ну, маклер, что же ты остолбенел? Ступай, ведь я купил рабыню за четыре тысячи динариев, и, сверх того, пятьсот в твою пользу!

И маклер не мог ничего ответить на это и, понурив голову, подошел к Али Нуру, который стоял немного в стороне, и сказал ему:

— О господин мой, какое несчастье! Рабыня ускользнула из наших рук за самую смешную цену! И это, как ты и сам можешь убедиться, произошло потому, что злой визирь Бен-Сауи, враг твоего покойного отца, догадался, что это твоя собственность, и не допустил нас подняться до настоящей цены. И он пожелал купить ее по цене второго заявления. И это еще что! Если бы мы были уверены, что он рассчитается сполна и немедля, мы могли бы хоть немного утешиться и возблагодарить Аллаха и за это немногое. Но я знаю, что этот проклятый визирь — самый плохой плательщик в мире, и я знаю, как длинны его сроки, и я знаю все его лукавство и злобу. Вот что я могу предсказать тебе: он напишет верительное письмо на одного из своих поверенных, а сам тайно прикажет сказать ему, чтобы он не платил совсем. И ты будешь ходить к нему каждый день, чтобы он заплатил тебе, и поверенный будет говорить тебе:

«Я заплачу тебе завтра», но это «завтра» не придет никогда. И ты будешь так утомлен всеми этими проволочками, и они так надоедят тебе, что ты наконец захочешь прийти к какому-нибудь соглашению и вынешь бумагу, подписанную визирем, и тотчас же его поверенный выхватит ее у тебя и разорвет. И таким образом ты безвозвратно потеряешь всю стоимость твоей невольницы.

При этих словах маклера Али Нур впал в сильнейший гнев и спросил у него:

— Но что же теперь делать?

И тот отвечал:

— Я хочу дать тебе один совет, при помощи которого ты можешь достичь наилучших результатов: я пойду и выведу Анис аль-Джалис на самую середину базара, а ты тогда бросишься за мною, отнимешь у меня невольницу и скажешь ей: «Несчастная! Куда ты пошла еще? Разве не знаешь ты, что я пришел сюда только для исполнения своей клятвы, так как я поклялся, что я выведу тебя на базар как будто для продажи, чтобы унизить тебя и укротить твой невыносимый характер?» И после этого ты два или три раза ударишь ее и уведешь обратно! И тогда все присутствующие, и визирь тоже, поверят, что ты в самом деле привел свою невольницу на базар только затем, чтобы исполнить свою клятву.

И Али Нур успокоился и сказал:

— Вот это поистине прекрасная мысль!

Тогда маклер удалился, вышел на середину базара, взял за руку Анис аль-Джалис и подвел ее к визирю эль-Могину бен-Сауи и сказал ему:

— О господин, владелец этой невольницы — вот этот человек, который следует в нескольких шагах за мною. Вот он уже подходит к нам.

И действительно, Али Нур приблизился к ним, грубо схватил Анис аль-Джалис, ударил ее кулаком и закричал:

— Несчастье на твою голову! Разве не знаешь ты, что я вывел тебя на базар, только чтобы исполнить мою клятву? Возвращайся же поскорее домой и смотри не будь впредь так же непослушна, как до сих пор! Уж не думаешь ли ты, что мне нужны деньги от этой мнимой продажи? Случись нужда, я скорее продам последнюю мебель и все, что относится к ней, прежде чем подумать о том, чтобы вывести тебя на базар!

При этих словах Али Нура визирь Бен-Сауи закричал:

— Несчастье на твою голову, сумасшедший молодой человек! Ты говоришь так, как будто у тебя осталась какая-нибудь мебель или вообще что-нибудь для купли-продажи. Мы знаем все, что у тебя нет более ни обола!

Сказав это, он хотел подойти к нему и насильно схватить его. И при виде этого все купцы и все маклеры обратили свои взоры на Али Нура, который был очень известен и любим всеми, так как они помнили еще его отца, их сильного и доброго покровителя, визиря Фадледдина.

Тогда Али Нур сказал им:

— Все вы пришли, чтобы слышать наглые слова этого человека; и я теперь прошу всех вас быть свидетелями!

И, в свою очередь, визирь сказал им:

— О торговцы, только из уважения к вам я отказываюсь убить одним ударом этого нахала!

Но купцы начали потихоньку переглядываться и делать друг другу знаки глазами, как бы говоря: «Поддержим Али Нура!»

И громкимголосом они сказали:

— Поистине, это дело нас не касается! Разделывайтесь сами как знаете!

И Али Нур, который по своей природе был полон задора и отваги, потянул за узду коня визиря, одной рукой схватил визиря и стащил его с седла и бросил на землю. Потом он наступил коленом на его грудь, и начал бить его кулаками в голову, в живот и по всему телу, и плевал ему в лицо, и говорил ему:

— Собака, сын собаки, сын прелюбодейки, да будет проклят твой отец, и отец твоего отца, и отец твоей матери, о проклятый! О презренный!

И потом он изо всей силы ударил его кулаком в челюсть и выбил у него несколько зубов; и кровь потекла по бороде визиря, который был брошен в самую середину грязной лужи.

При виде этого десять невольников, сопровождавших визиря, схватились за свои сабли и обнажили их и хотели броситься на Али Нура, убить его и изрубить его в куски.

Но все окружающие не позволили им этого и кричали:

— Что вы хотите делать и во что вы вмешиваетесь?! Ваш господин — визирь, это правда, но разве не знаете вы, что и тот тоже сын визиря?! Разве вы, безумные, не боитесь, что они завтра могут помириться, и тогда вы сами понесете все последствия этого?!

И невольники увидели, что те более благоразумны, и воздержались.

И когда Али Нур устал наносить удары, он отпустил визиря, который мог теперь подняться, весь в грязи, крови и пыли, и на глазах всей толпы, которая была далека от сожаления к нему, он направился к дворцу султана.

Что же касается Али Нура, то он взял Анис аль-Джалис за руку, и, сопровождаемый одобрительными возгласами всей толпы, возвратился в свой дом.

И вот визирь пришел во дворец султана Могаммада ибн Сулеймана эль-Зейни в самом жалком виде, и он остановился у входа во дворец и начал кричать:

— О царь времен! Вот обиженный!

И султан приказал привести его к себе и посмотрел на него и увидел, что это его визирь эль-Могин бен-Сауи. И, исполнившись изумления, он сказал ему:

— Но кто же осмелился совершить над тобою такое?

И визирь заплакал и произнес следующие стихи:

Ужель меня избрало жертвой время,
Пока еще ты жив среди живых,
Ужель добычей псов голодных стану,
Когда защитой был ты мне всегда?!
Когда последний жаждущий бедняк
В твоих водах свою смиряет жажду, —
Ужель лишь я от жажды гибнуть буду,
Я, твой любимец, царственная туча,
Дарующая благодатный дождь?!

И потом он прибавил:

— О господин мой, таков жребий всех слуг, которые любят тебя и с ревностью служат тебе, и вот ты терпишь подобное бесчестье, которое причиняют им!

И султан спросил его:

— Но от кого же претерпел ты подобное обращение?

И он отвечал:

— Знай, о царь времен, что я сегодня выехал на невольничий рынок с намерением купить себе кухарку-невольницу, которая умела бы готовить те блюда, которые моя кухарка обыкновенно сжигает; и вот я увидел там, на базаре, одну молодую невольницу, подобной которой я не видел до этого за всю свою жизнь. И маклер, к которому я обратился, сказал мне: «Мне кажется, что она принадлежит молодому Али Нуру, сыну покойного визиря Бен-Кхакана». Быть может, о господин и повелитель мой, ты помнишь, как ты передал некогда десять тысяч динариев визирю Фадледдину бен-Кхакану, для того чтобы он купил для тебя самую красивую невольницу, исполненную всевозможных достоинств. И визирь Бен-Кхакан не замедлил разыскать и купить невольницу, какую ты требовал от него, но так как она действительно была необыкновенна и чрезвычайно ему понравилась, он подарил ее своему сыну Али Нуру. И Али Нур после смерти своего отца вступил на путь расточительности и безрассудства и зашел так далеко, что оказался вынужденным продать все свои имения, и все свое имущество, и даже мебель. И когда наконец дело дошло до того, что у него не осталось на жизнь ни одного обола, он вывел на базар невольницу с целью продать ее и обратился к маклеру, который и начал выкрикивать об этом. И тотчас же купцы начали наддавать цену, и настолько, что цена невольницы поднялась до четырех тысяч динариев. Тогда я увидел эту невольницу и решил купить ее для моего повелителя султана, который отпустил уже когда-то на это значительную сумму. И я подозвал маклера и сказал ему:

— Сын мой, я даю тебе со своей стороны четыре тысячи динариев.

Но маклер указал мне на собственника молодой невольницы; и тот, лишь только он увидал меня, подскочил как бешеный и сказал мне:

— О старая злокозненная голова! О злосчастный и безбожный шейх! Я предпочел бы продать ее еврею или христианину, чем уступить ее тебе, хотя бы ты наполнил золотом это большое покрывало, в которое она закутана!

Тогда я отвечал ему:

— Но, о молодой человек, я желаю приобрести ее вовсе не для себя, а для нашего господина султана, общего нашего благодетеля и доброго нашего правителя!

Но при этих словах он рассвирепел еще более, и он бросился к узде моего коня и схватил меня за ногу и сорвал меня и бросил на землю; и после этого, не обращая никакого внимания на мои преклонные годы и без всякого уважения к седой моей бороде, он начал бить меня и поносить на все лады и наконец привел меня в то плачевное состояние, в котором ты видишь меня в эту минуту, о справедливый царь! И все это произошло со мною потому только, что я хотел сделать приятное моему султану и купить для него молодую невольницу, которая принадлежит ему по праву и которая показалась мне достойной его ложа.

И визирь при этих словах бросился к ногам султана и начал плакать и взывать к правосудию его. И, видя его в таком состоянии и выслушав его рассказ, султан пришел в такой гнев, что на его лбу выступил пот; и он повернулся в сторону тех, которые составляли его охрану, к эмирам и вельможам его царства, и сделал им один только знак. И тотчас же предстали между рук его сорок телохранителей, вооруженных большими обнаженными мечами, и остановились неподвижно, ожидая его приказаний.

И султан сказал им:

— Ступайте тотчас же к дому бывшего моего визиря Фадледдина бен-Кхакана, и обратите его в прах, и разрушьте его до основания; потом схватите сына его, преступного Али Нура, и его невольницу, свяжите им руки и влачите их за ноги по грязи и представьте их мне.

И сорок телохранителей повиновались и тотчас же направились к дому Али Нура.

И вот случилось так, что во дворце султана среди других дворцовых служителей был один молодой служитель, по имени Санджар, который раньше был мамелюком покойного визиря Бен-Кхакана и воспитывался вместе со своим молодым господином Али Нуром, к которому чувствовал большую привязанность. И по воле судьбы он находился здесь в то самое время, когда пришел визирь Сауи и когда султан отдавал свое жестокое распоряжение. И он бросился бежать как можно скорее и кратчайшими путями к дому Али Нура, который, услышав торопливый стук в двери дома, тотчас же открыл ему их. И он узнал своего друга, юного Санджара, и хотел поздороваться с ним и обнять его. Но юный Санджар, не допуская его сделать это, сказал ему:

— О возлюбленный господин мой, это неудобное время для изъявлений дружбы и произнесения приветствий; послушай, что сказал поэт:

Коль ты страшишься для души свободной
Неволи злой, позора и цепей,
Оставь здесь всё, спеши спастись ты бегством!
И пусть жилища тесных городов
Обрушатся на тех, кто их построил.
Найдешь, о друг, ты много стран других.
Земля Аллаха, верь мне, безгранична, —
Но ты другой не обретешь души!

И Али Нур отвечал ему:

— О друг мой Санджар, о чем же пришел ты объявить мне?

И Санджар сказал ему:

— Спасайся и спасай свою невольницу Анис аль-Джалис, потому что эль-Могин бен-Сауи идет, чтобы накинуть на вас сеть и, если вы попадетесь в нее, убить вас без всякого сожаления. И, впрочем, сам султан своим приказом послал на вас сорок из своих телохранителей, вооруженных обнаженными мечами! Мой совет: бежать, пока вас не настигла беда. — И при этих словах Санджар протянул Али Нуру руку, полную золота, и сказал ему: — О господин мой, вот сорок динариев, которые могут быть тебе полезны в эту минуту; и я прошу тебя извинить меня, что я не могу быть более щедрым. Но мы теряем время! Собирайся и уходи!

Тогда Али Нур поспешил уведомить обо всем Анис аль-Джалис, которая тотчас же закуталась в свое покрывало; и оба они вышли из дома, потом из города и пришли к морскому берегу с помощью Аллаха.

И они нашли один корабль, который должен был тотчас же отплыть и уж готов был распустить свои паруса. И они приблизились к нему и увидели капитана, который стоял посреди судна и кричал:

— Кто не успел еще проститься — пусть прощается! Кто не запасся еще провизией — пусть запасается! Кто позабыл что-нибудь из своих вещей — пусть идет скорее искать их, так как мы вот сейчас отправляемся в путь!

И все путники отвечали:

— Нам нечего более делать, о капитан, все готово!

Тогда капитан закричал своим людям:

— Распускайте паруса и снимите канаты!

В эту минуту Али Нур спросил капитана:

— Куда плывете вы, о капитан?

И он отвечал:

— В обитель мира, в Багдад!

Но на этом месте своего рассказа Шахерезада заметила наступление утра и, скромная, по обыкновению, прервала свое повествование.

И когда наступила

Тридцать четвертая ночь,

она сказала:

О счастливый царь, до меня дошло, что, когда капитан сказал Али Нуру: «В обитель мира, в Багдад!» — Али Нур сказал ему:

— Обождите нас минутку, мы тоже собираемся туда!

И в сопровождении Анис аль-Джалис он вступил на корабль; и тотчас же корабль распустил все свои паруса и помчался, как большая белая птица на своих крыльях, подтверждая стихи поэта:

Взгляни сюда: корабль тебя манит!
С ним быстрый ветер не сравнится в беге,
Он в быстроте никем не побежден, —
Как будто чайка с белыми крылами
Сюда слетела с неба голубого
И на волнах качается легко.

И при благоприятном ветре корабль двинулся в путь, унося на себе всех этих странников.

Вот что случилось с Али Нуром и Анис аль-Джалис.

Что же касается сорока телохранителей, посланных султаном, чтобы схватить Али Нура, то они прибыли в дом Али Нура и окружили его со всех сторон, потом выломали двери, ворвались в дом и тщательно обыскали его. Но они не нашли в нем никого. Тогда в ярости они разрушили дом до основания и возвратились и доложили султану, что все поиски их были напрасны.

И султан сказал им:

— Ищите его, переверните вверх дном весь город! — И как раз в эту минуту подошел визирь Бен-Сауи, и султан подозвал его к себе и, чтобы утешить его, дал ему великолепную почетную одежду и сказал ему: — Никто, кроме меня, не отомстит за тебя, обещаю тебе это, о визирь!

И визирь пожелал ему долгой жизни и покоя в благоденствии.

Потом султан приказал своим глашатаям прокричать по всему городу следующее: «Если кто-нибудь из вас, о жители, встретит Али Нура, сына покойного визиря Бен-Кхакана, да схватит его, да представит его между рук султана, то он получит в награду прекрасную почетную одежду и тысячу динариев золотом! Тот же из вас, кто увидит его и скроет, понесет тяжкое наказание!»

Но, несмотря на все розыски, никак не мог он узнать, что сталось с Али Нуром.

Вот что было с султаном и его телохранителями.

Между тем Али Нур и Анис аль-Джалис достигли по морю Багдада, и капитан корабля сказал им:

— Вот он, этот знаменитый город, эта сладостная обитель! Вот счастливый город, который не знает ни утренних холодов, ни зимы, который стоит в тени розовых кустов и вечно погружен в весеннюю прохладу среди цветов, садов, журчащих ручейков!

И Али Нур поблагодарил капитана за его внимание к нему во время этого путешествия и дал ему пять динариев за проезд свой и Анис аль-Джалис; потом он покинул корабль и, сопровождаемый Анис аль-Джалис, вошел в Багдад.

И по воле рока Али Нур, вместо того чтобы пойти по большой дороге, свернул на другую, которая привела его к садам, окружавшим город Багдад. И они остановились у ворот одного сада, который был обнесен высокой стеной; место перед этими воротами было чисто выметено и хорошо полито, и с каждой стороны их стояла резная скамья; ворота, очень красивые, были заперты; сверху они были уставлены прекрасными лампами всевозможных цветов; и возле ворот еще был водоем, в котором протекала хрустально-чистая вода.

Что же касается дорожки, которая проходила через эти ворота, то она была окаймлена двумя рядами столбов, поддерживавших великолепные парчовые ткани, которыми слегка играл ветерок.

И Али Нур сказал Анис аль-Джалис:

— Клянусь Аллахом, это чудесное местечко!

И она отвечала:

— Отдохнем хоть часок здесь, на этих скамейках.

И они расположились на одной из этих больших скамеек, после того как умыли лицо и руки свежей водой из водоема. И они прохлаждались, сидя на скамье, и с наслаждением вдыхали нежный ветерок, и им было так хорошо здесь, что они вскоре уснули, укрывшись большим одеялом. И этот сад, у ворот которого они заснули, назывался Сад Утех, и посредине этого сада стоял дворец, который назывался Замок Чудес, и все это принадлежало халифу Гаруну аль-Рашиду. В те дни, когда халиф чувствовал стеснение в груди, он приходил развеяться и развлечься в этот сад и в этот Замок Чудес. И весь дворец этот состоял из единственной неизмеримой залы о восьмидесяти окнах; в каждом окне была подвешена большая лампа, горевшая очень ярко, и посредине залы висела большая люстра из массивного золота, и свет ее был так же ослепителен, как свет солнца. Но эта зала открывалась только в те дни, когда являлся сам халиф; и только тогда зажигались все лампы, и открывались все окна, и халиф усаживался на свой большой диван, обитый шелком, бархатом и золотом, и приказывал своим певицам и музыкантам, игравшим на разных инструментах, услаждать его слух игрой и пением, но более всего любил он слушать голос своего любимого певца, знаменитого Ишаха, песни которого известны во всем мире. Так — в тиши ночей, среди сладостной прохлады воздуха, напоенного благоуханием цветов сада, — халиф облегчал свою грудь в городе Багдаде.

И тот, которому халиф поручил сторожить этот дворец и этот сад, был шейх по имени Ибрагим; и он бдительно и днем и ночью смотрел за тем, чтобы гуляющие и любопытные, и в особенности женщины и дети, не проникали в сад и не портили и не таскали цветы и плоды. И вот в этот вечер, делая свой обычный обход вокруг сада, он отворил большие ворота и увидел на большой скамейке двух спящих людей, которые были укрыты одним одеялом.

И он пришел в большое негодование и воскликнул:

— Как! Нашлось двое дерзнувших поглумиться над строжайшим приказанием халифа, который сам дал мне право, мне, шейху Ибрагиму, подвергнуть наказанию всякого, кто приблизится к этому дворцу! И я тотчас же дам им почувствовать, что значит завладеть скамьей, предназначенной для слуг халифа!

И шейх Ибрагим срезал гибкий прут и подошел к спящим и занес над ними прут, и готов уже был отстегать их, но вдруг подумал: «О Ибрагим, что хочешь ты сделать? Ты собираешься избить людей, которых ты совсем не знаешь! Быть может, это чужестранцы или нищие, которых сама судьба направила к тебе. Должно прежде всего хоть взглянуть на их лица!»

И шейх Ибрагим поднял одеяло, которым были покрыты молодые люди, и остановился, пораженный дивной красотой этих лиц, которые показались ему прекраснее самых прекрасных цветов его сада. И он подумал: «Что ты готов был сделать?! О, что ты готов был сделать, слепой Ибрагим! Ты заслуживаешь, чтобы тебя самого высекли в наказание за твой несправедливый гнев!»

Потом шейх Ибрагим опять закрыл одеялом лица спящих и сел у ног их и принялся растирать ноги Али Нура, к которому он почувствовал внезапное влечение. И Али Нур, почувствовав эти руки, которые растирали его, проснулся и увидел, что его растирает почтенный старик, и пришел в крайнее смущение и тотчас же отдернул свои ноги и присел на своем ложе; и он взял руку почтенного шейха и поднес ее к своим губам и потом к своему лбу.

Тогда шейх Ибрагим спросил его:

— Сын мой, откуда явились вы?

И Али Нур отвечал:

— О господин, мы чужестранцы! — И при этих словах глаза его наполнились слезами.

И шейх Ибрагим сказал:

— О дитя мое, я не принадлежу к тем, которые забывают, что пророк наш — да будет с ним молитва и мир Аллаха! — повелевает во многих местах Корана оказывать гостеприимство чужестранцам и принимать их радушно и от всего сердца. Идите же со мной, дети мои, и я поведу вас в мой сад и в мой дворец, и таким образом вы забудете о ваших страданиях и облегчите свою душу!

Тогда Али Нур спросил его:

— О господин, кому же принадлежит этот сад?

И шейх Ибрагим, чтобы не запугать Али Нура и вместе с тем чтобы немножко похвастаться перед ним, сказал:

— Этот сад и этот дворец принадлежат мне; они перешли ко мне по наследству от моих предков.

Тогда Али Нур и Анис аль-Джалис поднялись и, следуя за шейхом Ибрагимом, вошли в ворота сада.

Али Нур видел много прекрасных садов в Басре, но ничего подобного этому саду он не видел даже во сне. Большие ворота состояли из нескольких аркад, чрезвычайно красиво возвышавшихся одна над другой, и были покрыты вьющимися виноградными лозами, с которых свешивались великолепные гроздья: одни красные, точно рубин, другие черные, точно эбеновое дерево. Аллея, в которую они вошли, была осенена фруктовыми деревьями, гнувшимися под тяжестью спелых плодов. Среди ветвей птички на своем языке щебетали воздушные мотивы: соловей распевал свои арии, горлица изливалась в своих любовных жалобах, черный дрозд свистел человеческим свистом; горластый голубь отвечал, точно пьяный, напившийся крепких ликеров. Здесь было по два лучших вида каждого из фруктовых деревьев; здесь были абрикосовые деревья: и на одних фрукты со сладкими косточками, а на других — с горькими; здесь даже были абрикосы из Хорасана; на одних сливах плоды были красные, как красивые губы, на других — необыкновенной сладости; тут были фиги красные, фиги белые и фиги зеленые, самого необыкновенного вида.
Что же касается цветов, то они были точно перлы и кораллы; розы были прекраснее самых прекрасных щечек; и фиалки были темнее пламени горящей серы; тут были цветы мирта; тут были и желтофиоли, и лаванды, и анемоны. И на венчиках всех их сверкали слезинки росы; и ромашка улыбалась нарциссу всеми своими зубками; и нарцисс смотрел на розу своими глазами, глубокими и черными. Округлая айва напоминала собою кувшин без ручки и горлышка; лимоны висели точно золотые шары. Вся земля была покрыта бесконечным пестрым цветочным ковром; весна вступила в свои права, и на каждом шагу чувствовалось ее господство: плодоносные реки вздувались, ручьи журчали, птицы говорили и подслушивали, свежий ветерок пел, точно флейта, зефир отвечал ему с невыразимой нежностью, и воздух звенел всем этим ликованием.

И вот Али Нур и Анис аль-Джалис вместе с шейхом Ибрагимом вступили в Сад Утех. И тогда шейх Ибрагим, не желая показаться негостеприимным, пригласил их войти в Замок Чудес. И он отпер дверь и впустил их.

Но когда Али Нур и Анис аль-Джалис вступили в обширную залу, они остолбенели, ослепленные ее великолепием и всеми необыкновенными, удивительными и прекрасными вещами, которые были в ней.

И они долго любовались ее несравненным великолепием; потом, как будто желая дать отдых глазам от всей этой роскоши, они облокотились на одно из окон, выходивших в сад. И Али Нур, глядя на этот сад, на эти деревья и мрамор, освещенные луной, подумал о пережитых ими страданиях и сказал Анис аль-Джалис:

— О Анис аль-Джалис, поистине, эта обитель для меня полна прелести! Она напоминает мне так много отрадного! И она вселяет мир в мою душу, и умеряет огонь, сжигающий меня, и отгоняет от меня мою спутницу — печаль.

Между тем шейх Ибрагим принес им разной еды, которую он ходил поискать у себя, и они вдоволь поели; потом они умыли руки и опять подошли к окну и залюбовались на деревья, покрытые прекрасными плодами.

И через несколько времени Али Нур повернулся к шейху Ибрагиму и сказал ему:

— О шейх Ибрагим, неужели у тебя не найдется ничего для утоления нашей жажды? Мне кажется, что после еды принято пить.

Тогда шейх Ибрагим принес им фарфоровый кувшин со свежей ключевой водой.

Но Али Нур сказал ему:

— Что же ты принес нам? Совсем не того хотелось мне!

Тот отвечал:

— Значит, тебе хочется вина?

Али Нур сказал:

— Ну да, конечно!

Шейх Ибрагим продолжал:

— Да хранит и избавит меня от этого Аллах! Вот уже тринадцать лет, как я воздерживаюсь от этого злополучного напитка, ибо пророк наш — да будут над ним молитва и мир Аллаха! — проклял того, кто пьет какой бы то ни было перебродивший напиток, и того, кто приготовляет его, и того, кто разносит его для продажи!

Тогда Али Нур сказал:

— Позволь мне, о шейх, сказать тебе пару слов.

Тот отвечал:

— Говори!

И Али Нур сказал:

— Я научу тебя, как исполнить мое желание, и притом так, что ты не будешь ни пить, ни приготовлять напитка, ни разносить его для продажи. Разве в таком случае, как ты полагаешь, ты будешь виновен или проклят, как говорил пророк?

Шейх отвечал:

— Полагаю, что нет.

Али Нур продолжал:

— Вот возьми эти два динария и эти две драхмы, садись на осла, который стоит у ворот этого сада, — на нем мы и приехали сюда, — поезжай на базар и остановись у дверей торговца розовой и цветочной водой, у которого всегда в глубине лавки найдется вино; останови здесь первого прохожего и попроси его купить для тебя вина на два динария, которые ты отдашь ему, и дай ему две драхмы за его труд. И он сам взвалит кувшины с вином на спину осла, и так как не ты понесешь вино, а осел, и не ты купишь его, а этот прохожий, и не ты будешь пить его, а мы, то ты будешь ни при чем во всем этом деле, и ты не будешь ни пьющим, ни приготовляющим, ни разносящим. И, таким образом, ты нисколько не нарушишь законов священной книги.

Услышав это, шейх громко расхохотался и сказал Али Нуру:

— Клянусь Аллахом, во всей моей жизни не встречал я такого милого юношу, одаренного таким умом и такого очаровательного!

И Али Нур отвечал:

— Клянусь Аллахом! Оба мы всем обязаны тебе, о шейх Ибрагим! Но мы ждем от тебя еще одной услуги, о которой мы горячо просим тебя!

Тогда шейх Ибрагим, который до этого не хотел выдавать, что в самом дворце есть всевозможные напитки, сказал Али Нуру:

— О друг мой, вот ключи от моего погреба и моей кладовой, — они всегда полны в честь эмира правоверных, который приходит иногда почтить меня своим присутствием. Ты можешь пройти туда и взять все, что только понравится тебе.

И Али Нур отправился в погреб, и то, что он увидел там, повергло его в изумление: во всю длину стен, на полках, в порядке были расставлены кувшины; и одни были из чистого золота, и другие — из чистого серебра, и третьи — из хрусталя, и все они были украшены драгоценными камнями. И наконец Али Нур решился и выбрал то, что понравилось ему, и вернулся в большую залу; здесь он поставил драгоценные кувшины на ковер, уселся рядом с Анис аль-Джалис, наполнил вином великолепные стеклянные кубки с золотой каймой и стал пить вместе с Анис аль-Джалис, продолжая восхищаться всем, что было в этом дворце. И шейх Ибрагим принес им душистых цветов и скромно отошел в сторону, как повелевает обычай в тех случаях, когда мужчина сидит со своей женой. И оба они пили до тех пор, пока не поддались действию вина; тогда на щеках их заиграл румянец, и глаза заблестели, как глаза газели, и Анис аль-Джалис распустила свои волосы. И, увидев это, шейх Ибрагим почувствовал зависть в глубине души и сказал себе: «Почему должен я сидеть вдали от них, вместо того чтобы веселиться вместе с ними? И представится ли мне еще когда-либо подобный случай наслаждаться созерцанием таких очаровательных, красивых молодых людей, которых можно принять за две луны?»

И вслед за тем шейх Ибрагим приблизился и сел в некотором отдалении от пировавших.

Тогда Али Нур сказал ему:

— О господин, заклинаю тебя моей жизнью подойти и присесть рядом с нами!

И шейх Ибрагим присел к ним, и Али Нур взял кубок, наполнил его и подал шейху Ибрагиму и сказал ему:

— О шейх, бери и пей! И ты узнаешь его прелесть! И ты узнаешь все наслаждение увидеть дно кубка!

Но шейх возразил:

— Да охранит меня Аллах! О юноша, разве не знаешь ты, что вот уже тринадцать лет я свободен от этого порока? И разве ты не знаешь, что я два раза совершил паломничество в нашу славную Мекку?

И Али Нур, желая во что бы то ни стало напоить шейха Ибрагима, но видя, что никакие рассуждения не приведут к цели, осушил до дна кубок, наполнил его и опять осушил до дна, и затем, подражая жестам пьяного, упал на пол и притворился спящим.

Тогда Анис аль-Джалис обратила на старика печальный и многозначительный взгляд и сказала ему:

— О шейх Ибрагим, смотри, как этот человек держит себя в моем присутствии!

Тот отвечал:

— Какое горе! Но чем же объяснить его поведение?

Она сказала:

— И будь это с ним в первый раз! Но он постоянно ведет себя так со мной! Когда он принимается пить, он осушает кубок за кубком, пока не опьянеет; потом он засыпает и оставляет меня одну; и у меня нет никого, кто мог бы выпить со мной! И я не нахожу вкуса в вине, потому что никто не пьет из моего кубка, и у меня нет даже охоты петь, потому что никто не слушает моих песен!

Тогда шейх Ибрагим, который под влиянием ее пламенных взглядов и ее певучего голоса почувствовал, что у него задрожали все мышцы, сказал ей:

— Поистине, невесело пить в одиночестве!

И Анис аль-Джалис наполнила свой кубок и протянула его старику и, томно глядя на него, сказала:

— Заклинаю тебя моей жизнью, возьми этот кубок и выпей его ради моего удовольствия! И ты этим заслужишь мою благодарность!

Тогда шейх Ибрагим протянул руку, взял у нее кубок и осушил его до дна. И Анис аль-Джалис снова наполнила кубок, и старик выпил его, и тогда она в третий раз наполнила его, говоря:

— О дорогой господин мой, выпей еще этот кубок!

Но он сказал:

— Клянусь Аллахом, не могу более! Довольно с меня и того, что я выпил!

Но она настаивала с несравненной грацией и, близко наклонившись к нему, сказала:

— Клянусь Аллахом, ты должен осушить этот кубок!

И он взял кубок и поднес его к своим губам, но как раз в эту минуту Али Нур разразился смехом и внезапно поднялся и сел на своем ложе…

Но, дойдя до этого места, Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла, отложив до следующей ночи продолжение своего рассказа.

И когда наступила

Тридцать пятая ночь,

она сказала:

О счастливый царь, до меня дошло, что Али Нур разразился громким смехом и сел на своем ложе; и вот он сказал шейху Ибрагиму:

— Что это такое, почтенный шейх? Не умолял ли я тебя ровно час тому назад присоединиться к нам, и не отказывался ли ты от этого, и не говорил ли ты: «Вот уже тринадцать лет, как я не делаю этого!»

Тогда шейх Ибрагим устыдился, но тотчас же спохватился и поспешил сказать:

— Клянусь Аллахом, мне не в чем упрекнуть себя! Виновата во всем она! Она так упрашивала меня!

Тогда Али Нур расхохотался, и Анис аль-Джалис тоже, и она наклонилась к его уху и сказала ему:

— Предоставь мне действовать и не издевайся больше над ним! Ты увидишь, как мы позабавимся!

Потом она наполнила свой кубок вином и выпила его, и наполнила кубок Али Нура, который также осушил его, и молодые люди продолжали пить, не обращая ни малейшего внимания на шейха Ибрагима.

И, глядя на них, старик пришел в крайнее изумление и наконец сказал им:

— Что за странный способ приглашать людей принять участие в пире? Разве вы приглашали меня для того только, чтобы я глядел, как вы пьете?

Тогда Али Нур и Анис аль-Джалис залились смехом и смеялись до тех пор, пока не лишились чувств. После этого они согласились пить вместе с ним, и все трое продолжали пить до исхода первой трети ночи.

В это время Анис аль-Джалис сказала шейху Ибрагиму:

— О шейх Ибрагим, позволь мне встать и зажечь одну из этих свечей!

Он отвечал, уже наполовину пьяный:

— Хорошо, встань, но ты можешь зажечь только одну свечу… только одну.

И Анис аль-Джалис встала и зажгла… но не одну свечу, а все свечи в восьмидесяти подсвечниках залы и вернулась на свое место.

Тогда Али Нур сказал шейху Ибрагиму:

— О шейх, как приятно мне сидеть с тобою! Но не позволишь ли ты мне зажечь один из этих светильников?

И шейх Ибрагим отвечал:

— Хорошо, встань и зажги один из светильников, но только один! И не пытайся обмануть меня!

И Али Нур встал и пошел зажечь, но только не один, а все восемьдесят светильников и восемьдесят люстр, находившихся в большой зале; а шейх Ибрагим не обращал на это никакого внимания. И вся зала, и весь дворец, и сад были залиты светом.

И шейх сказал:

— Поистине, оба вы гораздо распущеннее меня!

И так как он совершенно опьянел, то, раскачиваясь из стороны в сторону, пошел открыть все окна, все восемьдесят окон залы, и вернулся на прежнее место и продолжал пить с молодыми людьми; и по всей зале раздавались их смех и их песни.

Но по воле судьбы, находящейся в руках Аллаха Всеведущего и Всемогущего, Творца причин и следствий, произошло так, что халиф Гарун аль-Рашид как раз в это время захотел подышать свежим воздухом и подошел к одному из окон своего дворца, выходившему на реку Тигр. Луна заливала все своим светом, и, когда он случайно взглянул в ту сторону, он увидел весь этот блеск огней, светившихся в воздухе и отражавшихся в воде. И он не знал, как объяснить себе это обстоятельство, и позвал своего визиря Джафара аль-Бармаки. И когда Джафар предстал между рук его, он крикнул ему:

— О собака среди визирей! Ты мой слуга, и ты не доносишь мне даже о том, что делается в моем городе Багдаде!

И Джафар отвечал ему:

— Не понимаю, что ты хочешь сказать этими словами!

И халиф воскликнул:

— Поистине, если бы Багдад был взят неприятелем, то и тогда едва ли было бы возможно более тяжкое преступление! О проклятый, разве ты не видишь, что мой Замок Чудес весь сияет огнями! И ты не знаешь даже, кто этот дерзкий, который осмелился осветить большую залу и зажечь в ней все люстры и все светильники и открыть настежь все окна! О, горе тебе! И значит, мне не принадлежит более звание халифа, если это могло совершиться без моего ведома?!

И Джафар, дрожа от страха, возразил:

— Но кто же сказал тебе, о эмир правоверных, что в Замке Чудес окна открыты настежь и все его люстры и светильники зажжены?

И халиф сказал:

— Подойди сюда и посмотри!

И Джафар подошел к халифу и посмотрел в сторону садов и увидел все это освещение, благодаря которому дворец был весь точно в огне и блистал ярче луны.

Тогда Джафар догадался, что старый Ибрагим совершил какую-нибудь неосторожность, и так как сердце его было исполнено доброты и сострадания, то он решил придумать что-нибудь, чтобы выгородить шейха Ибрагима, который, вероятно, устроил это ради личных выгод. И он сказал халифу:

— О эмир правоверных! Шейх Ибрагим приходил ко мне на прошлой неделе и обратился ко мне с такими словами: «О господин мой Джафар, мне хотелось бы отпраздновать обрезание моих сыновей под твоим покровительством и при жизни твоей и эмира правоверных!» И я сказал ему: «Чего же ты требуешь от меня, о шейх?» Он отвечал: «Я хотел бы получить разрешение халифа отпраздновать обрезание моих сыновей в большой зале Замка Чудес». И я сказал ему: «О шейх, ты можешь уже отныне заняться приготовлениями к этому празднеству! Я же, если Аллаху будет угодно, буду иметь у халифа аудиенцию и передам ему твое желание». И после этого шейх Ибрагим удалился. Я же, о эмир правоверных, совершенно забыл передать тебе его просьбу.

Тогда халиф сказал Джафару:

— О Джафар, вместо одного преступления ты совершил два. И я должен наказать тебя за то и другое. Первое состоит в том, что ты не передал мне просьбу шейха. Второе — что ты не сделал для бедного шейха Ибрагима того, чего он ожидал от тебя. И действительно, если шейх Ибрагим обратился к тебе с этой просьбой, то, вероятно, он хотел этим намекнуть тебе, что он, несчастный, нуждается в некотором пособии, чтобы покрыть свои издержки. А ты не только не дал ему ничего, но даже не предупредил меня, так что и я ничего не мог дать ему!

И Джафар сказал:

— О эмир правоверных, я совершенно забыл об этом!

Тогда халиф ответил:

— Хорошо! Прощаю тебя на этот раз! Но теперь — клянусь заслугами моих отцов, моих дедов и моих прадедов! — мы должны немедленно отправиться к шейху Ибрагиму и провести с ним остаток этой ночи, ибо это человек честный, добросовестный, почитаемый всеми известными шейхами Багдада, которые часто навещают его; и мне известно, что он всегда готов помочь бедным и сострадателен к неимущим; и я уверен, что в эту минуту он принимает у себя и угощает во имя Аллаха всех этих бедняков. И вот если мы отправимся туда, быть может, один из этих несчастных даст за нас какой-нибудь обет, который послужит нам во благо в этой жизни и в будущей; и, быть может, посещение наше послужит во благо доброму шейху Ибрагиму, и, увидев меня, он обрадуется до пределов радости, он и все друзья его.

И Джафар сказал:

— О эмир правоверных, вот уже близится конец ночи, и все приглашенные шейха Ибрагима, вероятно, собираются уходить!

Но халиф отвечал:

— Мы должны непременно отправиться к ним!

И Джафару пришлось повиноваться, но он был страшно расстроен и не знал, что делать.

И вот халиф тотчас же поднялся, и Джафар также встал между рук его, и оба они в сопровождении меченосца Масрура направились в сторону Замка Чудес, из предосторожности переодевшись все трое купцами.

И вот они пошли по улицам города и прибыли в Сад Утех. И халиф подошел первый и увидел, что большие ворота сада открыты настежь; и он крайне изумился и сказал Джафару:

— Посмотри, вот шейх Ибрагим оставил ворота отпертыми. Поистине, это необычно для него!

Однако они вошли все трое и прошли через весь сад и приблизились к дворцу.

И халиф сказал:

— О Джафар! Прежде чем войти к ним, я должен незаметно и без всякого шума расследовать все, так как я хочу видеть, кто в гостях у шейха Ибрагима, и сосчитать, сколько здесь главных шейхов Багдада, и какие подарки они принесли шейху Ибрагиму, и какими гостинцами они одарили его. Но теперь они, вероятно, заняты выполнением религиозных обрядов, и каждый сидит на своем месте, потому что не слышно голосов и нет ни малейшего признака жизни.

С этими словами халиф посмотрел вокруг себя и увидел высокое ореховое дерево, и он сказал:

— О Джафар! Я хочу взобраться на это дерево, ибо его ветви весьма близки к окнам, и оттуда я могу заглянуть внутрь. Помоги же мне взлезть на него!

И халиф взобрался на дерево и перелезал с одной ветви на другую, пока не добрался до ветви, которая приходилась прямо против одного из окон. На этой ветви он уселся и заглянул в окно.

И вот он увидел молодого человека и молодую женщину, и они были как две луны, — слава Творцу, создавшему их! — и он увидел шейха Ибрагима, сторожа его сада, сидевшего между ними с кубком в руке; и он услышал, как шейх сказал молодой женщине:

— О владычица красоты, напиток приобретает всю свою прелесть только тогда, когда его сопровождает песня! И чтобы побудить тебя усладить наш слух твоим дивным голосом, я пропою тебе стихи поэта. Слушай:

О ночь! О глаза!
Не пей ты без песни подруги живой —
Безвкусен тот кубок небрежный!
Охотнее воду пьет конь огневой
Под свист равномерный и нежный.
О ночь! О глаза!
Потом утешайся с прекрасною милой,
Целуй и ласкай ее с страстною силой,
Вспаши ее поле, бросай свои зерна!
Ты велик и могуч, а она так покорна!
О ночь! О глаза!

Видя шейха Ибрагима в таком состоянии и слушая эту песню, веселую и не вполне подходившую к почтенному возрасту старого сторожа дворца, халиф почувствовал, что от гнева между его глаз выступает пот, и он посмотрел на Джафара и сказал ему:

— О Джафар, никогда во всей моей жизни не видел я такого поразительного зрелища, как это собрание почтенных шейхов мечети, находящихся в этой зале и благоговейно исполняющих религиозные обряды обрезания! Эта ночь поистине ночь, полная благодати! Полезай теперь ты на это дерево и поспеши заглянуть в залу, чтобы не потерять случая сподобиться благословения этих достойных шейхов мечети.

Когда Джафар услыхал эти слова эмира правоверных, он почувствовал глубокое смятение, но поспешил взлезть на дерево и заглянул в залу. И он увидел группу из трех пьющих: здесь был шейх Ибрагим, который держал в руке кубок и пел с трясущейся головой, и Али Нур и Анис аль-Джалис, которые смотрели на него и заливались смехом, слушая его пение.

И при виде этого Джафар не мог более сомневаться в своей гибели. Однако он все-таки сошел с дерева и остановился между рук эмира правоверных.
И халиф сказал ему:

— О Джафар, благословен будь Аллах, причисливший нас к разряду тех, кому дано созерцать с благоговением внешние обряды очищения, как довелось нам этой ночью, а не к разряду тех, кто попадает на скользкий путь заблуждений и созерцания разврата!

И смущение Джафара при этих словах халифа было так велико, что он не знал, как ответить.

Халиф же продолжал, глядя на Джафара:

— Но теперь дело вот в чем! Мне хотелось бы знать, кто мог привести сюда этих двух молодых людей, которые имеют вид чужестранцев. Поистине, о Джафар, я должен признаться тебе, что никогда еще глаза мои не видели такой красоты, такого совершенства и грации стана, какими обладают этот юноша и эта молодая женщина!

Тогда Джафар стал молить о прощении, и халиф простил его.

И визирь воскликнул:

— О халиф, ты сказал сущую правду! Они действительно прекрасны!

И халиф сказал:

— О Джафар, полезем же опять на дерево и будем любоваться на них с нашей ветви.

И оба взобрались на дерево и уселись на ветви его, прямо против окна, и смотрели на происходившее перед их глазами.

Как раз в эту минуту шейх Ибрагим говорил:

— О владычица моя, вино наших холмов заставило меня сбросить бесплодную суровость нравов и осветило все их безобразие! Но счастье мое не может быть полно, пока я не услышу, как звучат под твоими пальцами струны гармонии!

И Анис аль-Джалис сказала:

— О шейх Ибрагим, клянусь Аллахом! Как могу я заставить звучать струны гармонии, если у меня нет никакого струнного инструмента?

Услышав эти слова, шейх Ибрагим встал, и халиф шепнул на ухо Джафару:

— Что он собирается делать, этот старый развратник?

И Джафар ответил:

— Не имею никакого представления.

Между тем шейх Ибрагим через несколько минут вернулся в залу с лютней в руке. И когда халиф всмотрелся в эту лютню, он убедился, что это была именно та лютня, на которой обыкновенно играл его любимый певец Ишах, когда устраивались какие-нибудь празднества в Замке Чудес или просто для его развлечения. И, увидев это, халиф сказал:

— Клянусь Аллахом, это уж слишком! Однако я все-таки хочу услышать пение этой прекрасной молодой женщины. Но предупреждаю тебя, о Джафар, если она не умеет петь, я велю распять всех вас, всех до последнего! Если же она поет искусно и приятно, я помилую их, этих троих, а тебя, о Джафар, я все-таки велю распять!

Тогда визирь сказал:

— Аллахумма! В таком случае пусть лучше окажется, что она не умеет петь!

И халиф изумился и спросил:

— Почему же ты предпочитаешь первый случай второму?

Джафар ответил:

— Потому что, если я буду распят вместе с ними, я все-таки найду, с кем развлечься во время долгих часов пытки, и мы будем забавлять друг друга!

При этих словах халиф засмеялся, но не сказал ни слова.

Между тем молодая женщина взяла уже лютню одной рукой, а другой искусно настраивала струны. После нежной прелюдии, звуки которой неслись как будто издалека, она взяла несколько аккордов, и струны зазвучали с такой мощью и так выразительно, что, казалось, могли расплавить железо, и пробудить мертвого, и тронуть сердце из камня и стали. Потом, аккомпанируя себе, она запела:

О ночь!
Когда меня коварный враг увидел,
Увидел он, как часто мне Любовь
Своей струею жажду утоляла,
И он воскликнул, бессильной злобы полн:
«О, как мутна струя ее фонтана!»
О глаза!
И если друг мой преклоняет слух
К таким речам, пусть лучше он уходит!
Но может ли когда-нибудь забыть он,
Что все его былые наслажденья
И все безумства сладкие любви
Лишь чрез меня вкусил он в совершенстве!
О нашей страсти сладость и безумье!
О ночь!

Закончив эту песню, Анис аль-Джалис продолжала ударять по живым струнам гармоничного инструмента, и халиф должен был употребить все свои усилия, чтобы не закричать от радости при каждой ее строфе: «А-а!» или «Йа-ойн!» И наконец он воскликнул:

— Клянусь Аллахом, о Джафар, никогда в моей жизни не слыхал я такого чудесного и обаятельного голоса, как голос этой молодой невольницы!

И Джафар улыбнулся и сказал:

— Теперь, я надеюсь, гнев халифа смягчился?

И халиф отвечал:

— Разумеется, о Джафар!

Потом халиф и Джафар спустились с дерева, и халиф сказал Джафару:

— Теперь я хочу войти в залу и присесть к этим молодым людям и заставить эту молодую невольницу петь передо мной!

Джафар отвечал:

— О эмир правоверных, если ты появишься среди них, они будут очень смущены, а что касается шейха Ибрагима, то он, наверное, умрет от страха!

Тогда халиф сказал:

— В таком случае, о Джафар, ты должен придумать какой-нибудь способ, чтобы мы могли разузнать обо всем случившемся здесь и вместе с тем не испугать этих людей и прийти к ним неузнанными.

Вслед за тем халиф и Джафар, погрузившись в обсуждение плана действий, медленно направились в сторону большого пруда, расположенного посредине сада. Этот пруд сообщался с Тигром и изобиловал рыбой, которая была здесь в безопасности и приплывала сюда искать корм. Халиф знал, что рыбаки стремятся к этому пруду, и даже как-то раз, увидев их из окна Замка Чудес, приказал шейху Ибрагиму не дозволять рыбакам входить в этот сад и ловить в пруду рыбу; и он приказал ему строго наказывать виновных.

И вот в этот вечер, так как ворота сада были отперты, в сад вошел рыбак, говоря себе: «Вот прекрасный случай для удачного лова!»

Этого рыбака звали Карим, и он был очень известен среди рыбаков Тигра. И вот он забросил свои сети в пруд и начал выжидать и напевал в это время следующие прекрасные стихи:

О бедный путник на волнах коварных!
Ты мчишься вдаль, опасности презрев.
Доколь напрасно будешь ты метаться
И сам поймешь, что счастье не придет,
Пока за ним ты гонишься так страстно?

Не видишь разве, как бушует море
И как рыбак трудом ночей измучен,
Ночей, горящих яркими звездами,
Прекрасных, звездных, ласковых ночей!
Как бьет волна раскинутые сети!

Его ж очей другой покров не манит,
Как лишь покров заброшенных сетей, —
Не поступай, о путник легковерный,
Как тот рыбак! Смотри, как счастлив муж,
Что знает цену и земле, и жизни
И что умеет мудро наслаждаться
Ночами, днями, радостью земли!
Как счастлив он, какой на сердце мир!
Он лишь земными услажден плодами!

Взгляни: проснулся утренней порой
Он после ночи, полной наслаждений,
И на него любовно устремился
Газели юной молчаливый взор.
И этот взор лишь для него сияет,
Лишь для него смеются эти очи
И лишь ему дарят свои лучи!

Хвала Аллаху! Одного лишил Он,
Другому дал. Один свершил улов —
Другой вкушает пойманную рыбу!
Хвала Аллаху и Творцу миров!

Когда рыбак Карим закончил свою песню, халиф подошел к нему без провожатых и стал позади его и, когда узнал его, воскликнул:

— О Карим!

Карим оглянулся с удивлением, услышав свое имя, и при свете луны он узнал халифа Гаруна аль-Рашида. И ужас сковал его члены. Но через некоторое время он пришел в себя и сказал:

— Клянусь Аллахом, о эмир правоверных, не думай, что я из упрямства иду против твоих повелений, меня побудили к этому многочисленная семья и ужасная нищета!

И халиф сказал:

— Хорошо, о Карим, я согласен притвориться, что не видел тебя. Но не хочешь ли ты закинуть свои сети на мое имя, чтобы испытать мое счастье?

Тогда рыбак чрезвычайно обрадовался и поспешил закинуть свои сети в пруд, призывая благословение Аллаха; и когда сети опустились на самое дно, он вытащил их и нашел в них бесчисленное множество всевозможной рыбы.

И халиф очень обрадовался и сказал ему:

— Теперь, о Карим, снимай с себя одежду!

И Карим стал поспешно раздеваться; и он снимал одно одеяние за другим: верхнее платье с широкими рукавами, все покрытое разноцветными заплатами и лоскутками плохой шерсти, переполненное клопами из породы хвостатых и блохами в таком количестве, что они могли бы покрыть собою всю поверхность Земли; потом он снял свой тюрбан, который не снимал с головы три года; он был сшит из разного тряпья, случайно подобранного, и был переполнен вшами — большими и малыми, черными и белыми и всякими другими. И когда он снял платье и тюрбан, он остался совершенно голый перед халифом. Тогда халиф также начал раздеваться. Прежде всего он снял первое свое платье из искандаракского шелка, потом второе платье из баальбекского шелка, потом свою бархатную куртку и камзол; и он сказал рыбаку:

— Карим, возьми это платье и надень его на себя!

Потом халиф взял кафтан рыбака с широкими рукавами и его тюрбан и надел их на себя; потом он намотал вокруг шеи шарф Карима и сказал ему:

— Теперь ты можешь идти и заняться своими делами.

И рыбак стал благодарить халифа и произнес следующие стихи:

Ты дал мне в дар безмерное богатство,
Но и моя безмерна благодарность;
И нет предела всем твоим дарам.

За то тебя я буду славить вечно,
Пока я жив. И даже после смерти
Мои в могиле тлеющие кости
Не перестанут прославлять тебя.

Но как только рыбак Карим произнес эти стихи, халиф почувствовал, что вся кожа его наводнена клопами и вшами, нашедшими себе убежище в лохмотьях рыбака, и что они забегали по всему его телу. Тогда он стал ловить их обеими руками и целыми пригоршнями на груди и в других местах тела и отбрасывал их с отвращением, делая при этом самые беспорядочные и тревожные движения. Потом он сказал рыбаку:

— Несчастный Карим, как это ты мог собрать в твоих рукавах и в твоем тюрбане всех этих гнусных насекомых!

И Карим отвечал:

— Государь мой, не бойся этого! Поверь мне: теперь ты чувствуешь уколы этих вшей, но если у тебя будет столько же терпения, сколько было у меня, то менее чем через неделю ты ничего не будешь чувствовать, и ты будешь навсегда избавлен от них, и не будешь обращать на них ни малейшего внимания.

И халиф рассмеялся, несмотря на весь свой ужас. Но он сказал:

— О, горе! Могу ли я оставить это платье на моем теле?

Рыбак сказал:

— О эмир правоверных, мне хотелось бы сказать тебе несколько слов, но мне совестно произнести их в присутствии священной особы халифа!

И халиф сказал:

— Скажи все-таки то, что тебе хочется сказать.

Карим ответил:

— Мне пришло в голову, о повелитель правоверных, что ты пожелал научиться ловить рыбу, чтобы иметь в руках ремесло, которое дало бы тебе возможность зарабатывать свой хлеб. Если это действительно так, о повелитель правоверных, то это платье и этот тюрбан помогут тебе в этом.

При этих словах халиф рассмеялся и отпустил рыбака. И Карим пошел своей дорогой, а халиф поспешил взять корзину из пальмовых листьев, в которой была рыба, выловленная рыбаком, заботливо прикрыл ее свежей травой и с этой ношей направился к Джафару и Масруру, которые ждали его неподалеку. И, увидев его, Джафар и Масрур подумали, что это рыбак Карим, и Джафар побоялся, чтобы халиф не увидел его. И он сказал ему:

— О Карим, что ты делаешь здесь? Беги поскорее отсюда, потому что сам халиф здесь, в саду!

Когда халиф услыхал слова Джафара, им овладел такой смех, что он упал навзничь. И Джафар воскликнул:

— Клянусь Аллахом! Это наш повелитель и господин, сам эмир правоверных!

И халиф ответил:

— Да, конечно, это я, о Джафар, и ты мой великий визирь; и я пришел с тобой сюда, и ты не узнал меня! Как же ты хочешь, чтобы шейх Ибрагим узнал меня, ведь он совершенно пьян? И теперь не двигайся с этого места до моего возвращения!

И Джафар отвечал:

— Слушаю и повинуюсь!

Тогда халиф подошел к входным дверям дворца и постучал в них. И шейх Ибрагим поднялся и спросил:

— Кто там, у дверей?

И халиф отвечал:

— Это я, о шейх Ибрагим!

И тот спросил:

— Но кто же ты?

Он отвечал:

— Я, рыбак Карим! Я узнал, что у тебя гости, и принес тебе чудесную рыбу, свежую и еще трепещущую.

И вот оказалось, что Али Нур и Анис аль-Джалис очень любили рыбу. И, услышав от рыбака, что его рыба жива и трепещет, они обрадовались до пределов радости, и Анис аль-Джалис воскликнула:

— Открой поскорее двери, о шейх Ибрагим, и впусти его сюда с рыбой, которую он принес!

Тогда шейх Ибрагим решился отпереть двери, и халиф, переодетый рыбаком, свободно вошел в залу и поприветствовал всех по обычаю. Но шейх Ибрагим остановил его громким смехом и воскликнул:

— Приветствуем мошенника и вора! Ну, наглец, покажи-ка нам свою хваленую рыбу!

И «рыбак» приподнял свежую траву и показал им рыбу в корзине, и они увидели, что действительно рыба еще жива и трепещет.

Тогда Анис аль-Джалис воскликнула:

— Клянусь Аллахом, о господа мои, это прекрасная рыба! Как жаль, что она не изжарена!

Шейх Ибрагим воскликнул:

— Клянусь Аллахом, ты права!

И он повернулся к халифу и сказал ему:

— О рыбак, как жаль, что ты не изжарил эту рыбу! Возьми ее и поскорее распорядись изжарить ее и принеси ее нам!

Халиф отвечал:

— Твои приказания над моей головой! Я сейчас же изжарю ее и подам ее вам!

Они отвечали в один голос:

— Да поспеши изжарить ее и возвратись с нею поскорей!

Халиф поспешно удалился и побежал к Джафару и сказал ему:

— О Джафар, они требуют, чтобы я изжарил для них эту рыбу!

Тот отвечал:

— О эмир правоверных, дай мне ее, я сам изжарю ее!

Халиф сказал:

— Клянусь могилами моих дедов и прадедов! Никто, кроме меня, не будет жарить эту рыбу, и я собственноручно приготовлю ее!

И халиф отправился в тростниковый шалаш, в котором жил сторож сада, шейх Ибрагим; и обыскал все углы и нашел все, что требовалось для приготовления рыбы: всякую утварь, и все приправы, и даже соль, и тимьян, и лавровый лист, и все прочее. Он подошел к очагу и сказал себе: «О Гарун, припомни, как ты в юности любил проводить время на кухне с женщинами и сам принимал участие в стряпне! И вот теперь представился случай доказать свое искусство!»

И он взял сковороду и поставил ее на огонь, положил масла, и, когда оно вскипело, он взял рыбу, которую предварительно очистил от чешуи, промыл, посолил, слегка обвалял в муке и положил ее на сковороду. И когда рыба хорошенько прожарилась с одной стороны, он перевернул ее на другую сторону с изумительным искусством, и, когда он убедился, что она готова, он тотчас же снял ее со сковороды и положил на большие зеленые листья банана. Потом он сорвал в саду несколько лимонов и разрезал их, и ломтики также уложил на листьях банана, и все это он отнес пировавшим в зале и поставил перед ними. И юный Али Нур, Анис аль-Джалис и шейх Ибрагим протянули руки к рыбе и принялись есть ее, и, когда они насытились, они умыли руки, и Али Нур сказал:

— Клянусь Аллахом, о рыбак, как многим обязаны мы тебе этой ночью!

Потом он опустил руку в карман и вынул три золотых динария, из тех, которые великодушно дал ему в Басре молодой слуга его отца, хорошенький Санджар. И он протянул их рыбаку и сказал ему:

— О рыбак, прости, что я не могу дать тебе больше, ибо, клянусь Аллахом, если бы я знал тебя до последних происшествий, перевернувших всю мою жизнь, я дал бы тебе гораздо более и навсегда изгнал бы из твоей души горечь бедности. Возьми же то, что я могу дать тебе в моем настоящем положении!

И он заставил халифа взять у него золотые монеты, и халиф взял их и поднес к своим губам, потом к своему лбу, как будто благодарил Аллаха и своего благодетеля за этот дар; и после этого он положил деньги в свой карман.

Но более всего занимала халифа мысль о том, чтобы заставить молодую невольницу играть и петь. И вот он сказал Али Нуру:

— О юный господин мой, твои благодеяния и твое великодушие останутся навеки в моей голове и в моих глазах! Но самое горячее мое желание, которое я хотел бы осуществить, пользуясь твоей несравненной добротой, состоит в том, чтобы эта невольница поиграла немного на лютне и при этом спела нам что-нибудь своим голосом, который должен быть бесподобен. Ибо я должен сказать тебе, что пение всегда приводит меня в восторг, и игра на лютне также, и нет для меня на свете радости выше этой!

Тогда Али Нур сказал:

— О Анис аль-Джалис!

Она отвечала:

— Господин мой!

Он сказал:

— Ради моей жизни, если она дорога тебе, спой нам что-нибудь, чтобы доставить удовольствие этому рыбаку, который жаждет услышать тебя!

При этих словах своего любимого господина Анис аль-Джалис, не медля ни минуты, взяла лютню, извлекла из нее несколько звуков, как будто пробуя ее, и вот, с силой проводя по струнам, она исполнила прелюдию с таким искусством, что привела в восторг слушателей; потом она пропела следующие стихи:

Под нежными, воздушными перстами
Красавицы высокой, стройной, гибкой
Запела лютня — и моя душа
В одно мгновенье разлучилась с телом!
И даже те, кто слуха лишены,
Ее волшебный голос услыхали,
И все немые восклицали:
«О чудный голос неземной красы!»

Окончив пение, Анис аль-Джалис продолжала играть на лютне, и с таким совершенством, что у присутствующих помутился рассудок; потом она улыбнулась и пропела еще строки:

Твоя нога земли коснулась нашей —
И вся земля от счастья расцвела!
Свет глаз твоих рассеял тьму ночную!
Чтоб вновь тебя, о юноша, узреть,
Готова я весь дом наполнить ароматом
И мускуса, и ладана, и роз!

И Анис аль-Джалис пела таким дивным голосом, что халиф был на вершине блаженства, и страсть закипела в нем с такой силой, что он не мог более сдержать восторга своей души и начал восклицать:

— Ах! Ах! Йа Аллах! Йа Аллах!

Тогда Али Нур сказал ему:

— О рыбак, значит, тебя очаровал голос этой невольницы и ее игра на струнах гармонии?

И халиф отвечал:

— Да, клянусь Аллахом!

Тогда Али Нур, который привык отдавать без колебания своим приглашенным все, что нравилось им, сказал:

— Если тебе так приглянулась эта невольница, то я предлагаю ее тебе и даю ее тебе в дар, и это дар великодушного сердца, которое никогда не берет обратно того, что дано им! Бери же эту невольницу! Отныне она принадлежит тебе.

И с этими словами Али Нур встал, накинул свой плащ на плечи и, даже не простившись с Анис аль-Джалис, готов был уже выйти из залы, предоставляя халифу, переодетому рыбаком, вступить во владение Анис аль-Джалис. Тогда Анис аль-Джалис обратила к нему свой взор, отуманенный слезами, и сказала ему:

— О господин мой Али Нур! Неужели ты покинешь и оттолкнешь меня, даже не простившись со мною? Умоляю тебя, не уходи, дай мне сказать тебе несколько слов. Слушай, Али Нур!

И Анис аль-Джалис жалобно пропела следующие стихи:

Ужель меня, чтобы бежать далёко,
Покинешь ты, кровь сердца моего,
О ты, чье место в этом скорбном сердце?

Тебя молю я, о Великодушный,
Соедини, что здесь разлучено,
О Милосердный, чьи благодеянья
На смертных льются благодатною рекой!

Когда замерла жалоба Анис аль-Джалис, Али Нур приблизился к ней и сказал:

Она со мной простилася печально
И мне сказала, проливая слезы
Разлуки горькой: «Что ты станешь делать
В отсутствие, далёко от меня?»
Я ей сказал: «О, лучше ты об этом
Спроси того, кто остается здесь!»

Услышав эти слова, халиф опечалился, сознавая, что он был причиной разлуки этих двух молодых людей, и вместе с тем он был чрезвычайно поражен той легкостью, с какой Али Нур поднес ему в дар это чудо из чудес.

И он сказал ему:

— Скажи мне, о юноша, и признайся во всем без боязни, не опасаешься ли ты, что тебя схватят и накажут за то, что ты увел эту молодую женщину? Или ты хочешь уступить ее мне, чтобы покрыть свои долги?

Тогда Али Нур сказал ему:

— Клянусь Аллахом, о рыбак! Нас постигли — меня и эту невольницу — такая удивительная судьба и такие необычайные несчастья, что, будь они записаны иглой во внутренних уголках наших глаз, они послужили бы уроком для тех, кто пожелал бы прочитать их с почтением в душе!

И халиф ответил:

— Поспеши же рассказать нам твою историю и дать нам самый подробный отчет о ней, ибо ты не можешь знать, не принесет ли тебе твоя исповедь облегчение и, быть может, даже спасение, потому что утешение и помощь Аллаха всегда над нами!

И Али Нур сказал:

— О рыбак, как мне передать тебе этот рассказ — в стихах или в прозе?

И халиф отвечал:

— Проза — это вышивание по шелку, а стихи — нанизывание жемчуга.

Тогда Али Нур сказал:

— Вот прежде всего нанижем жемчуг!

И он наполовину закрыл глаза, наклонил голову и сымпровизировал следующие стихи:

Друг! Я бежал от сладостного ложа;
Моя душа пропитана тоской,
Что так далек я от родного края!
Там у меня был любящий отец,
Он был нежнейшим из отцов вселенной!
Теперь его со мною нет; могила
Ему приютом стала навсегда.
И с той поры обиды и несчастья
Всю раздавили грудь мою тоской
И на куски мое разбили сердце.
Пока был жив отец мой, для меня
Среди красавиц выбрал он одну,
С воздушным станом, гибким, как тростник,
Что клонится от дуновенья ветра;
Ее любил я горячо, безумно
И для нее наследие отца
Растратил все. Ее я предпочел
Своим коням — любимцам быстроногим, —
Но день настал — и я всего лишился,
На путь продажи должен был вступить я,
Хоть для меня ужаснее всего
Была разлука! Тотчас же глашатай
Всем возвестил на рынке о продаже,
И вдруг развратный, немощный старик,
Чтобы ее приобрести скорей,
Повысил сразу покупную цену,
Но, гнусного увидев старика,
От ярости собою не владея,
Свою рабу я за руку схватил,
Чтоб увести ее скорее с рынка!
Но с сердцем, полным адского огня,
Старик развратный уж мечтал, что скоро
Свою он похоть может утолить.
Тогда ему я правою рукою
Нанес удар тяжелый кулаком,
Потом ударил левою вторично
И на него излил свой дикий гнев!
Но, устрашась ему попасться в руки,
В свой дом поспешно возвратился я,
Чтобы от мести недруга укрыться.
И все ж владыка города меня
Приговорил к тюрьме и заточенью!
Тогда в мой дом поспешно прибежал
Мой юный друг, достойный царедворец,
И дал совет мне поскорей из дому
Спасаться бегством, быстрым и далеким,
От козней злых завистников моих.
Тогда я взял с собой мою подругу,
И под покровом тьмы ночной вдвоем,
Оставив город, мы пошли к Багдаду.
И знай, рыбак, нет больше у меня
Других сокровищ, как моя подруга!
И я тебе дарю ее, рыбак!
О, знай, рыбак, что отдаю тебе я
Мою любовь как высший дружбы знак
И что мое ты сердце вместе с нею
Здесь похищаешь у меня, рыбак!

Когда Али Нур нанизал последнюю жемчужину, халиф сказал ему:

— О господин мой, теперь, когда я насладился этой ниткой жемчуга, не вышьешь ли ты мне по шелку некоторые подробности этой чудесной истории?

Тогда Али Нур, полагая, что он говорит с рыбаком Каримом, подробно рассказал ему всю свою историю от начала и до конца.

Когда халиф вполне разобрался во всем услышанном, он сказал юноше:

— А теперь куда думаешь ты направиться, о господин мой Али Нур?

Али Нур отвечал:

— О рыбак, земли Аллаха простираются бесконечно!

Тогда халиф сказал ему:

— Выслушай меня, о юноша! Я темный рыбак, но я сейчас же напишу тебе письмо, которое ты передашь в собственные руки султану Басры Могаммаду ибн Сулейману эль-Зейни. И он прочитает его, и ты сейчас же увидишь его благоприятные последствия.

Но на этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и приостановила нить своего повествования.

Но когда наступила

Тридцать шестая ночь,

она сказала:

Мне довелось слышать, о благословенный царь, что, когда халиф сказал Али Нуру: «Я напишу письмо, которое ты лично передашь султану Басры Могаммаду ибн Сулейману эль-Зейни. И он прочитает его, и ты увидишь его благоприятные последствия», Али Нур отвечал:

— Слыхал ли кто-нибудь из живущих на земле, чтобы рыбак свободно переписывался с царями? Это небывалая вещь!

И халиф возразил:

— Ты прав, о господин мой Али Нур! Но я сейчас объясню тебе, на каком основании я позволяю себе действовать таким образом. Знай, что в детстве я учился читать и писать в той же школе, где учился Могаммад эль-Зейни, и даже у того же учителя. И я знал гораздо больше его, и у меня был более красивый почерк, и я с большей легкостью, чем он, заучивал наизусть стихи и изречения из Корана. И мы были большими друзьями. Но потом ему улыбнулась судьба, и он сделался царем, тогда как я по воле Аллаха сделался простым рыбаком. Но так как душа его не надменна перед Аллахом, то дружба наша продолжается и поныне; и нет такой вещи, о которой я просил бы его и которой он не исполнил бы тотчас же; и если бы я даже вздумал ежедневно предъявлять к нему тысячу требований, он, несомненно, исполнял бы их, о, несомненно!

Когда Али Нур услышал эти слова, он сказал:

— Хорошо, напиши все, что ты говоришь, чтобы я видел все собственными глазами.

Тогда халиф сел на пол, скрестив ноги, взял чернильницу, калям и лист бумаги, положил бумагу на ладонь левой руки, а калям взял в правую руку и написал следующее: «Во имя Аллаха Всеблагого и Всемилостивого!»

И затем: «Письмо это посылается мною, Гаруном аль-Рашидом бен-Мухаммедом ибн Мансуром аль-Махди, его владычеству Могаммаду ибн Сулейману эль-Зейни.

Напоминаю тебе, что милость моя простирается на тебя, и ей одной ты обязан тем, что был назначен моим наместником в одном из моих царств!

И теперь заявляю тебе, что податель этого письма, писанного собственной моей рукой, — Али Нур, сын Фадледдина бен-Кхакана, который был твоим визирем и ныне покоится в милости Всевышнего!

Как только ты прочитаешь мои слова, ты встанешь с царского трона и посадишь на свое место Али Нура, который будет султаном Басры вместо тебя! Ибо этим посланием я утверждаю его во власти, на которую раньше утвердил тебя!

Остерегайся же откладывать исполнение моей воли! И да будет над тобой благословение Аллаха!»

Затем халиф сложил письмо, запечатал его и, не сообщая его содержания Али Нуру, передал его ему. И Али Нур взял письмо и поднес его к своим губам и к своей голове, спрятал его в свой тюрбан и вышел из дворца, чтобы отправиться в Басру, в то время как опечаленная Анис аль-Джалис, покинутая им, заливалась в стороне слезами.

Вот что было с Али Нуром.

Что же касается халифа, то с ним произошло следующее. Когда шейх Ибрагим, который все время хранил молчание, увидел это, он повернулся к халифу, которого все еще принимал за рыбака Карима, и закричал на него:

— О гнуснейший из рыбаков! Ты принес нам две или три рыбы, которые стоят не более двадцати медных полушек; и теперь, не удовлетворяясь тем, что получил за них три золотых динария, ты хочешь еще взять себе эту молодую невольницу! Ах, негодяй! Ты сейчас же отдашь мне половину этого золота, а что касается невольницы, то мы и ею поделимся, и я буду первый, ты же возьмешь ее после меня!

При этих словах халиф, бросив страшный взгляд на шейха Ибрагима, подошел к одному из окон и захлопал в ладоши. В тот же миг Джафар и Масрур, ожидавшие только этого знака, вбежали в залу; и по мановению халифа Масрур бросился на шейха Ибрагима и лишил его всякой возможности двинуться с места, Джафар же, державший в руках великолепное платье, за которым он посылал одного из своих слуг, подошел к халифу, снял с него лохмотья рыбака и надел платье из шелка и золота.

Тогда шейх Ибрагим с ужасом узнал халифа и, сгорая от стыда, начал грызть себе пальцы. Но он все еще не мог поверить, что все это он видит наяву, и говорил себе: «Что же это, наконец? Сплю я или бодрствую?»

Тогда халиф сказал ему:

— Ну, шейх Ибрагим, что же ты сделал с собой?

И при этих словах шейх Ибрагим совершенно отрезвился и припал лицом и длинной своей бородой к земле и произнес следующие строки:

Прости мой грех, о ты, что выше всех
Земных созданий, ведь великодушье
К рабу владыка должен проявлять!
Да, каюсь я, поступок недостойный
Я совершил, безумством увлечен!
Но ты простить великодушно можешь!

Тогда халиф сказал шейху Ибрагиму:

— Я прощаю тебя!

Потом он обратился к оробевшей Анис аль-Джалис и сказал ей:

— О Анис аль-Джалис, теперь, когда ты знаешь, кто я, позволь увести тебя во дворец!

И все удалились из залы Замка Чудес.

Когда Анис аль-Джалис пришла во дворец, халиф велел отвести ей отдельное помещение и дал ей прислужниц и рабынь.

И он пришел к ней и сказал:

— О Анис аль-Джалис, теперь ты принадлежишь мне, потому что я желаю тебя и потому что Али Нур так великодушно уступил тебя мне. И знай, что я в награду за этот дар отправил Али Нура в Басру и назначил его султаном Басры. И если на то будет воля Аллаха, я вскоре пошлю ему великолепную почетную одежду и поручу тебе отвезти ему ее. И ты будешь султаншей Басры!

После этого халиф взял Анис аль-Джалис в свои объятия, и они вместе провели эту ночь.

Вот что было с халифом и с Анис аль-Джалис.

Что же касается Али Нура, то, когда по воле Аллаха он прибыл в город Басру, он отправился прямо к дворцу султана Могаммада эль-Зейни, подошел к дворцу и испустил громкий крик. И султан услышал крик, спросил об этом крике и приказал привести к себе этого человека. И Али Нур предстал между рук султана, вынул из своего тюрбана письмо халифа и передал его султану. И султан распечатал письмо и узнал почерк халифа. И тогда он поспешил встать и внимательно прочитал письмо, поднес его три раза к своим губам и к своему лбу и сказал:

— Слушаю и повинуюсь Аллаху Всевышнему и халифу, эмиру правоверных!

И он немедленно велел позвать четырех кади города Багдада и главных эмиров, чтобы сообщить им о своей готовности повиноваться приказанию халифа и сложить с себя власть. Но в это время к нему вошел великий визирь эль-Могин бен-Сауи, заклятый враг Али Нура и отца его Фадледдина бен-Кхакана.

И султан передал ему письмо эмира правоверных и сказал ему:

— Читай!

Визирь Бен-Сауи взял письмо и стал читать и перечитывать его и был вне себя от печали, но вдруг он ловким движением руки оторвал нижний край письма, к которому была приложена черная печать халифа, положил его себе в рот, разжевал его и потом выплюнул вон.

Тогда султан пришел в величайший гнев и воскликнул:

— Горе тебе, о Сауи! Какой шайтан побудил тебя к подобному поступку?

И Сауи отвечал:

— О царь времен, знай, что этот негодяй никогда не видал ни халифа, ни даже его визиря Джафара. Это просто мошенник, гнусный мальчишка, изъеденный всеми пороками! Это шайтан, исполненный хитрости и злобы! Он, вероятно, нашел случайно бумагу, писанную рукою халифа, и подделал его почерк, и вот он совершил подделку и написал то, что ему вздумалось! И зачем тебе отрекаться от власти? Ведь халиф не прислал тебе нарочного с грамотой, написанной благородной его рукой?! И впрочем, если бы действительно халиф послал к тебе этого человека, он дал бы ему в провожатые кого-нибудь из своих придворных или одного из своих визирей. Но нам известно, что этот человек явился сюда один.

И султан ответил:

— Как же нам быть теперь, о Сауи?

Тот сказал:

— О государь, поручи мне этого юношу, я сумею добраться до истины. Я пошлю его в Багдад в сопровождении чиновника, который наведет там самые точные справки, и если все это подтвердится, то молодой человек должен вернуться с настоящей грамотой, написанной благородной рукой халифа. Если же все это окажется ложью, то чиновник привезет к нам обратно этого молодца, и я сумею отомстить ему самым беспощадным образом и заставлю его поплатиться за все прошлое и настоящее.

При этих словах визиря Сауи султан действительно поверил, что Али Нур — преступник, и не захотел даже подождать, пока выяснится это дело, так был велик его гнев. И он закричал своим телохранителям:

— Схватите его!

И телохранители схватили Али Нура и бросили его на пол и принялись бить его палками, пока он не лишился чувств.

Потом султан приказал надеть ему оковы на ноги и на руки и потребовал к себе старшего тюремщика. И старший тюремщик не замедлил явиться и предстал между рук султана.

Этого тюремщика звали Кутаит. И когда визирь увидел его, он сказал ему:

— О Кутаит, именем нашего повелителя султана приказываю тебе взять этого человека и бросить его в одну из ям, вырытых в темнице, и пытать его днем и ночью, и самыми жестокими пытками!

И Кутаит отвечал:

— Слушаю и повинуюсь!

И он увел с собой Али Нура и повел его в темницу.

Когда Кутаит вошел в темницу вместе с Али Нуром, он запер за собою двери, и тотчас велел хорошенько подмести пол и вымыть скамью за дверью, и покрыл эту скамью ковром, и положил у изголовья подушку; потом он подошел к Али Нуру и снял с него оковы, и попросил его прилечь на скамью и сказал ему:

— Я не забыл, о господин мой, что я многим обязан покойному визирю, твоему отцу, поэтому не бойся ничего!

И он обращался с Али Нуром с необыкновенным вниманием и мягкостью, заботясь, чтобы он ни в чем не нуждался; и вместе с тем он каждый день отправлял визирю Бен-Сауи донесение, что Али Нур подвергается самым ужасным пыткам. И так длилось сорок дней.

Когда наступил сорок первый день, все увидели, что во дворец прибыл богатый подарок, присланный халифом султану Басры. И султан был в восхищении от роскоши этого подарка, но так как он не понимал, по какому случаю халиф посылает ему этот подарок, то он собрал своих эмиров, чтобы узнать их мнение об этом. Тогда некоторые из них высказали предположение, что, может быть, халиф предназначил этот подарок новому султану.

Тогда визирь Бен-Сауи воскликнул:

— О царь времен, не говорил ли я тебе, что нужно избавиться от этого Али Нура и что это будет разумнее всего?

Султан воскликнул:

— Клянусь Аллахом, ты кстати напомнил мне об этом человеке. Приведи его поскорее сюда и отруби ему голову без всякого снисхождения!

И Сауи отвечал:

— Слушаю и повинуюсь! Однако мне хотелось бы раньше объявить о его казни всему городу через глашатаев, которые будут выкрикивать: «Желающие присутствовать при казни Али Нура бен-Кхакана да соберутся перед дворцом!» И все жители явятся смотреть на эту казнь, и я буду отомщен, и сердце мое посвежеет, и месть моя насытится!

И султан отвечал ему:

— Делай то, что тебе кажется уместным!

Тогда визирь Бен-Сауи обрадовался и побежал к правителю Басры и приказал ему объявить через глашатаев о времени казни Али Нура со всеми требуемыми подробностями. И повеление его было исполнено. И, услышав выкрикивания глашатаев, все жители Басры предались печали и горести и залились слезами — все, до самых малых детей в школах, и в лавках, и на базарах; потом некоторые из них поспешили занять места получше, чтобы видеть, как поведут Али Нура, и присутствовать при его казни, а другие отправились толпой к тюрьме, чтобы сопровождать Али Нура при его выходе.

Что касается визиря Бен-Сауи, то он взял десять стражей и в радости побежал к тюрьме и приказал отпереть двери ее и впустить его. Тогда тюремщик Кутаит прикинулся, что он не догадывается о том, что привело сюда визиря, и сказал ему:

— Что угодно твоей милости, о господин наш визирь?

Тот отвечал:

— Приведи скорее сюда этого развратного юношу!

Тюремщик сказал:

— Он теперь в самом плачевном состоянии от палочных ударов и от всех перенесенных им пыток. Впрочем, я сейчас же исполню твое приказание.

И тюремщик удалился и направился к тому помещению, где находился Али Нур, и застал его говорящим следующие стихи:

Увы! Никто мне не придет на помощь!
Все гуще тень несчастья надо мною,
А помощь мне все реже и дороже!
В разлуке злой моя хладеет кровь
И замирает жизни трепетанье!
Суровый рок моих былых друзей
В моих врагов жестоких обращает!
О вы, что здесь глядите на меня,
Ужели в вас заснуло состраданье,
Ужель никто не видит, как глубоко
Мое несчастье, и на мой призыв
Не отзовется? Кажется желанной
Мне даже смерть, как ни страшна она,
С тех пор как с жизни призрачной надеждой
Расстался я!.. Творец, о Ты, что к нам
Гонцов с благою направляешь вестью!
О море правды и великодушья!
О Господин всех добрых на земле!
К Тебе теперь мои взывают раны,
Все раны скорбной, страждущей души!
Спаси меня, прости мне прегрешенья,
Отраду влей в измученную грудь,
Забудь мой грех, прости мне заблужденья,
Мое лукавство, низость позабудь!

Когда Али Нур окончил свою жалобу, Кутаит подошел к нему и объяснил ему, что случилось, и помог ему снять с себя чистое платье, которое он тайком дал ему, и облачиться в старое платье, все в лохмотьях, как подобало несчастному узнику, и в таком виде повел его к визирю Сауи, который ждал его, топая ногами от злобы. И Али Нур увидел его и убедился, насколько ненавидит его этот старый враг его отца. Однако он сказал ему:

— Вот я перед тобой, о Сауи! Но неужели ты думаешь, что судьба, на которую возлагаешь ты всю свою веру, всегда будет благоприятна тебе? И разве тебе неизвестны слова поэта:

Они судили в опьяненье власти
И преступили все свои права,
Нарушили закон и справедливость!
Они не знают, что их приговор
Лишится скоро силы и значенья!

И Али Нур прибавил:

— О визирь, знай, что Аллах один всемогущ и что Он один Создатель наших судеб!

Тогда визирь сказал ему:

— О Али Нур, неужели ты рассчитываешь запугать меня твоими изречениями? Знай, что я сегодня же велю отрубить тебе голову, несмотря на недовольство твое и недовольство всех жителей Басры. И чтобы не отставать от тебя, я напомню тебе слова поэта:

Себе воздай ты по заслугам сам,
А время пусть свершает то, что может.

И как прекрасно выразился другой поэт:

Кто после смерти своего врага
Прожить успеет хоть бы день один,
Тот все ж достиг своей заветной цели.

Проговорив это, визирь велел своим стражам схватить Али Нура и посадить его на спину осла. Но стражи колебались, заметив, что толпа смотрит на Али Нура и говорит ему:

— Прикажи только — и мы в тот же миг закидаем камнями этого человека и разорвем его на части, хотя бы из-за этого нам пришлось погибнуть самим и погубить наши души.

Но Али Нур сказал:

— О нет! Не делайте этого, о нет! Разве вы не слыхали следующих стихов поэта:

Все на земле мы срок определенный
Должны пробыть и после умереть!
Но если б даже лев меня повлек
В дремучий лес, — до истеченья срока
Мне опасаться все же нет причины!

Тогда стражи схватили Али Нура, посадили его на спину осла и поехали с ним по всему городу, пока не прибыли к дворцу, под самые окна султана. И они все время выкрикивали: «Вот какое наказание ожидает того, кто подделывает письма!» Потом они поставили Али Нура на самую середину места казней, на то место, где проливалась обыкновенно кровь казненных. И палач с обнаженным мечом в руке подошел к Али Нуру и сказал ему:

— Я твой покорный раб! Если ты желаешь чего-нибудь, приказывай — и я исполню твое желание! Если ты хочешь пить или есть, прикажи — и я повинуюсь тебе! Ибо знай, что тебе осталось жить только несколько минут, до тех только пор, пока султан не подойдет к окну!

Тогда Али Нур посмотрел направо, посмотрел налево и произнес следующие стихи:

Ответьте мне, молю! Ужель средь вас
Я не найду участливого друга?
Истек мой срок, свершилася судьба!
О, кто решится состраданья ради
Мне здесь помочь и заслужить награду
За свой поступок?.. Бросить на страдальца
Участья взгляд?.. Напиться дать ему,
Чтобы смягчить мученья страшной пытки?..

Тогда все присутствующие заплакали, и палач пошел и взял чашку с водой и подал ее Али Нуру. Но в тот же миг визирь Бен-Сауи вскочил со своего места и ударил по чашке, и она разбилась.

И он в бешенстве закричал палачу:

— Чего ты ждешь еще? Руби ему голову!

И палач взял повязку и завязал глаза Али Нуру. И при виде этого вся толпа восстала против визиря и начала осыпать его бранью и поносила его; и скоро шум и волнение достигли крайних пределов, и смятение и крики не поддавались описанию. И вдруг в самом разгаре этого шума поднялась вдали пыль и послышался глухой гул, и они приближались и наполняли собою весь воздух и весь горизонт.

И этот гул и поднявшаяся пыль остановили внимание султана; он выглянул из окна своего дворца и сказал окружающим:

— Посмотрите поскорее, что там случилось?

Но визирь Сауи отвечал:

— Теперь не до этого! Прежде нужно отрубить голову этому человеку!

Но султан сказал:

— Замолчи, о Сауи! И дай нам узнать, что это такое!

И вот оказалось, что это была пыль, поднятая конями Джафара, великого визиря халифа, и его всадников.

А неожиданное появление их объяснялось следующим. Халиф после ночи любви, проведенной в объятиях кроткой Анис аль-Джалис, не вспоминал целых тридцать дней ни о ней, ни обо всем произошедшем с Али Нуром бен-Кхаканом; и при нем не нашлось никого, кто напомнил бы ему о них. Но вот в одну ночь среди других ночей, когда он проходил мимо помещения, отведенного Анис аль-Джалис, он услышал плач и нежный, чистый голос, которым кто-то напевал следующие стихи поэта:

Будь ты вдали иль близко от меня,
Всегда желанный, тень твоя со мною!
И мой язык на радость мне всегда
Твое, о чудный, повторяет имя!

Когда по окончании пения рыдания усилились, халиф отворил дверь и вошел в комнату. И он увидал плачущую Анис аль-Джалис. И при виде халифа Анис аль-Джалис бросилась к его ногам и трижды поцеловала их; потом она произнесла следующие стихи:

О благородный, знаменитый родом!
О ствол, согбенный тяжестью плодов!
О плод прекрасной, благородной крови!
Позволь тебе напомнить слово то,
Что дали мне твое великодушье
Безмерное и доброта твоя!

Но халиф, который все еще не мог припомнить Анис аль-Джалис и Али Нура, сказал ей:

— Но кто же ты, о женщина?

И она отвечала:

— Я — подарок, сделанный тебе Али Нуром бен-Кхаканом. И теперь я желаю, чтобы ты исполнил обещание, которое ты дал мне тогда, — послать меня к Али Нуру со всеми подобающими почестями. И вот я нахожусь здесь уже тридцать дней, и не прикасаюсь к пище, и не знаю сна.

При этих словах халиф немедленно вызвал к себе Джафара аль-Бармаки и сказал ему:

— Вот уже тридцать дней, как я не слышу ничего об Али Нуре бен-Кхакане! И я опасаюсь, что султан Басры казнил его. Но клянусь моей головой и могилами моих дедов и моих прадедов, что, если этого молодого человека постигло какое-нибудь несчастье, я накажу смертью виновного, хотя бы это был человек, который мне дороже всех на свете! И я требую, чтобы ты, о Джафар, сейчас же отправился в Басру и чтобы ты немедля вернулся и привез мне известия о царе Могаммаде ибн Сулеймане эль-Зейни и о его действиях по отношению к Али Нуру бен-Кхакану!

И Джафар тотчас же собрался в путь.

И Джафар прибыл в Басру и увидел всю эту суматоху, и шум, и возбужденную, разъяренную толпу. И он спросил:

— Что означает эта сумятица?

И тысячи голосов из народа отвечали ему и рассказали ему все, что приключилось с Али Нуром бен-Кхаканом. Когда Джафар услышал их слова, он пришпорил своего коня, и, когда он прибыл к дворцу, он поднялся к султану, пожелал ему мира и рассказал ему о том, что привело его в Басру.

И он сказал султану:

— Я имею приказ, в случае если Али Нуру причинено какое-нибудь зло, наказать смертью виновного и заставить тебя, о султан, расплатиться за совершенное преступление! Где же находится Али Нур?

Тогда султан велел своим телохранителям немедленно привести Али Нура, и они тотчас же отправились за ним на место казни. И как только они привели Али Нура, Джафар встал и велел телохранителям арестовать самого султана и его визиря эль-Могина бен-Сауи. Вслед за тем он назначил Али Нура султаном Басры и возвел его на трон на место Могаммада эль-Зейни, которого он заключил в темницу вместе с визирем. После этого Джафар остался еще три дня в Басре при новом султане, как это предписывалось обычаем.

Но когда наступило утро четвертого дня, Али Нур обратился к Джафару и сказал ему:

— Поистине, мне страшно хочется видеть эмира правоверных!

И Джафар одобрил это и сказал:

— Сотворим нашу утреннюю молитву и отправимся в Багдад!

И молодой султан сказал:

— Слушаю и повинуюсь!

И они сотворили утреннюю молитву, и оба, в сопровождении телохранителей и всадников и захватив с собой прежнего султана Могаммада эль-Зейни и его визиря Бен-Сауи, направились в Багдад. И, таким образом, визирь Сауи имел достаточно времени для того, чтобы обдумывать свои поступки и кусать от раскаяния свои руки.

И вот они двинулись в путь, и Али Нур скакал на своем коне рядом с Джафаром, пока они не прибыли в обитель мира, Багдад. И они поспешили подняться к халифу, и Джафар рассказал ему всю историю Али Нура.

Тогда халиф подозвал к себе Али Нура и сказал ему:

— Возьми этот меч и отруби голову собственной рукой твоему врагу, этому негодяю Бен-Сауи!

И Али Нур взял меч и подошел к Бен-Сауи. Нопоследний взглянул на него и сказал ему:

— О Али Нур! Я поступал с тобой так, как повелевал мне мой темперамент; и я не мог освободиться от него. Ты же, в свою очередь, действуй согласно твоему темпераменту!

Тогда Али Нур отбросил от себя меч, посмотрел на халифа и сказал ему:

— О эмир правоверных, он обезоружил меня!

И он привел слова поэта:

Я недруга увидел — и узнал,
Как покорить могу его я сердце!
Муж непорочный побежден легко
Всегда бывает… доброты словами!

Тогда халиф воскликнул:

— Хорошо, в таком случае оставь его!

И он обратился к Масруру и сказал ему:

— О Масрур, встань и отруби голову этому негодяю!

И Масрур встал и одним ударом отрубил голову визирю эль-Могину бен-Сауи.

Тогда халиф повернулся к Али Нуру и сказал ему:

— Теперь ты можешь требовать от меня что угодно!

И Али Нур отвечал:

— О повелитель мой, я не желаю царства и не хочу ничего знать о троне Басры, ибо для меня нет другого желания, как только наслаждаться созерцанием твоего лица, о халиф правоверных!

И халиф отвечал:

— О Али Нур, исполняю твое желание от всего сердца и считаю это своим долгом!

Потом он позвал Анис аль-Джалис и возвратил ее Али Нуру, и одарил их многими имениями и большими богатствами, и дал им один из самых красивых в Багдаде дворцов, и назначил им огромное содержание из государственной казны. И он сделал Али Нура своим приближенным и собеседником и в довершение всего простил султана Могаммада эль-Зейни, которого опять возвел на престол Басры, внушив ему следить внимательнее за своими визирями.

И все они прожили в счастье и благополучии до самой смерти.

— Но, — продолжала скромная Шахерезада, — не думай, о царь, что история Али Нура и Анис аль-Джалис, несмотря на все свое очарование, так же чудесна и необычайна, как история Ганема бен-Эйюба и его сестры Фетны.

И царь Шахрияр сказал:

— Я совсем не знаю этой истории.